озле пролома, где снималась Май, он присел на корточки, заглянул в него, выворачивая по-птичьи голову, высветил фонариком густую тьму, затем встал и начал обходить дом. Максим плелся за ним. Реми потоптался на углу, на склизкой глине, где Максим сделал последние кадры с дядей, и направился к обратной стороне пролома. Снова заглянул в него, покрутился, поползал вокруг. Пятачок света от его фонарика беспорядочно метался в темноте. - Там следы? - спросил Максим. - Бог с вами, какие следы после недельных дождей! Реми поднялся с почерневшими от грязи коленками и двинулся было дальше, как, не пройдя и двух метров, он вдруг снова резко присел на корточки и Максим чуть не налетел на него. - Тут дыра есть, - сказал детектив, вставая. - Я так, собственно, и думал, - добавил он удовлетворенно. Максим подошел поближе и увидел то, что когда-то было, возможно, подвальным окном, а теперь представляло собой бесформенную дыру с обвалившимися кирпичами. Луч света соскользнул в нее, но бесплодно: тьма была непроглядной. - Полезли? - спросил почти весело Реми. - Я следую за вами, - ответил Максим. Реми исчез в дыре. - Погодите, - сказал он Максиму из черноты, - я вам руку подам. Луч мазнул темноту, Реми чертыхнулся, что-то грохнуло. "Сейчас-сейчас, - доносилось до Максима, - здесь какой-то столярный стол, тут надо поосторожней, чтобы ноги не переломать... Его двигали, мне кажется, кто-то его придвинул к окну, он раньше в углу стоял, судя по следам пыли... А это что? Погодите, Максим, сейчас... Это что? Это вот что... Не спускайтесь, Максим! Здесь следы крови. Кем-то уже затертые... Я не хочу, чтобы мы их смазали." Вот и все. Все предчувствия, страхи, мысли, которые гнал от себя - вот они, материализовались. Там кровь. "Папы нет в живых". Соня тоже чувствовала. Они все чувствовали, но не хотели об этом говорить, не хотели в это верить, надеялись... Реми вылез. Максим был не в состоянии задавать вопросы. Он бессильно сел на какой-то мокрый камень. Внутри у него была схватывающая пустота, будто от голода. "А я ведь, действительно, ничего не ел с утра, - подумал он. - И уже не смогу". Он бездумно следил за шагающим взад-вперед Реми, и в голове у него, как и в желудке, была пульсирующая пустота. Реми огибал угол и возвращался, останавливаясь сначала у пролома, потом у лаза в подвал, и снова повторял этот путь, погруженный в размышления. Максим уже промок насквозь, несмотря на куртку: джинсы отяжелели от воды и противно и холодно липли к телу. Он вытащил сигареты из внутреннего кармана куртки, и, сделав ладонь крышечкой над пламенем зажигалки, прикурил. Затяжка принесла ему облегчение, словно стало немножко теплей и уютней от этого крошечного огонька, дружественного знака из привычного ему мира, в котором не было кошмарных развалин и преступлений. - Теперь вы поняли? - остановился, наконец, Реми.. - Что? - Как дело было? - Не то чтобы очень... Было бы преувеличением сказать, что Максим испытывал желание вникнуть в детали. - Смотрите, - сказал деловито Реми. - Ваш дядя завернул за угол... Он стал показывать: - Вот так... И наткнулся на нож. - Нож?! - Выстрел из пистолета был бы слышен, не так ли? Это было бы слишком рискованно, даже с глушителем: на съемках стоит тишина и... - И кто это был? С ножом? Реми удивленно посмотрел на него. - Кто? Я не знаю, кто! Я знаю только, что кто-то его поджидал, кто-то прятался здесь за домом... И ударил Арно ножом в тот момент, когда он завернул за угол. И вот тут ваш дядя повернулся, держась руками за живот - удар, видимо, пришелся в живот... И вы его увидели. И сняли на видео - нам с этим просто очень повезло! Вы решили, что он изображает, что его тошнит... - Бог мой... - прошептал Максим. - Это понятно, он держался руками за живот, согнувшись, и лицо его перекосила гримаса... Естественно, вы, ничего не подозревая и будучи под впечатлением от его роли человека в похмелье, решили, что месье Дор доигрывает свою роль для вас одного, для племянника. Я уверен, что на фотографиях с вашей пленки, которые я распорядился сделать, мы сумеем рассмотреть либо рукоятку ножа, либо кровь... Скорее, рукоять ножа, потому что если бы убийца его сразу вытащил, - рассуждал с энтузиазмом Реми, - то следы крови были бы повсюду, и при уборке техники их бы кто-нибудь заметил... Максим закрыл глаза. Слова Реми добивали его безжалостно. - Извините, - сказал детектив. - Я немного увлекся. - Ничего, - выдавил из себя Максим. - Продолжайте. - Вы уверены? - Да-да, продолжайте. - Короче, - продолжал более сдержанно Реми, - убийца, должно быть, подхватил тело, которое упало таким образом, что немного заслонило проем. Если бы актриса хоть раз повернула голову в сторону пролома, она бы его увидела... Но она смотрела, разумеется, в камеру, то есть в другую сторону. Ее сцена шла плохо, задуманный световой эффект не удавался, потому что пролом был частично заслонен, но никому это не пришло в голову. Вадим был вынужден сцену повторять, а убийца все это время медленно, стараясь не производить шума, тащил тело к подвалу... Он наверняка заранее побывал на этом месте и все продумал. Сделал ставку на то, что все присутствующие будут смотреть на играющую вслед за месье Дор актрису, а сама актриса - будет смотреть в камеру... К тому же идея поместить ее голову непосредственно перед проломом пришла Вадиму только на месте съемки, заранее это не планировалось, и убийца предполагал полную безопасность своих действий. Не говоря уж о том, что вашу видеокамеру, да еще и поставленную на землю прямо напротив пролома, - вернее, точно напротив актрисы - он никак не мог предвидеть... Когда съемки были закончены, естественно, никто ничего не заметил, так как тело было уже спрятано в этом подвале. Тот подвал, в котором работали актеры, находится за стеной. - Погодите! Не понимаю, ведь я видел, как дядя уходил... - Дядя ли? - Значит, в дядиной куртке ушел - убийца?! - Получается, что да. И уехал на его машине. Которую бросил недалеко от дома Ксавье. - И что, - спросил, холодея, Максим, - тело - там? - указал он окоченевшей рукой на подвальное окошко. - Нет. Его перепрятали. Максим перевел с облегчением дух. Мысль о том, что детектив сейчас начнет вытаскивать труп из подвала, среди этих черных кошмарных развалин под мерзким проливным дождем, казалась ему непереносимой. - А... Вы уверены?... - Что тело перепрятали? - Нет... Что вообще... Что дядю убили... Может, он поранился чем-то? - Сами посудите, Максим, - сказал мягко Реми, - если бы он просто поранился, разве бы он так пошел спокойно к машине? Слазив предварительно зачем-то в подвал, где оставил следы крови? Нет, он бы обратился за помощью! В крайнем случае, он бы поехал в больницу, ну домой хотя бы, а не исчез, предварительно поставив свою машину недалеко от дома Ксавье... - Да... - И кроме того, - вернемся к вашей видеозаписи - вы сами видели, что-то ползло с обратной стороны пролома? Максим молча кивнул. Во рту у него было сухо, а в горле першило, словно он заболевал. - Но это что-то, как вы поняли, было тело, тело месье Дор... И оно, строго говоря, не ползло. Строго говоря, его тащили. Из чего мы делаем такое заключение? Вы же режиссер, вы понимаете разницу между этими двумя типами движения... Когда человек ползет, у него колени сгибаются, образовываются просветы между телом и землей, а когда его тащат... - Я понял. Реми глянул на него и замолчал. Максим бросил в грязь дотлевший окурок. - Что будем делать? - тихо спросил он у Реми. - А? Я не расслышал. Максим откашлялся. - Что будем теперь делать, говорю... - Какой вы... впечатлительный, - с удивлением всмотрелся в него Реми. - Ишь, белый весь. А с виду вроде крепкий... Полицию будем вызывать. Теперь у нас есть место преступления. И, соответственно, время преступления. Нужно только установить с уверенностью, что кровь действительно принадлежит Арно, проанализировать следы в подвале, там они должны были сохраниться, даже, может, повезет с отпечатками... Он наклонился и поднял белевший окурок максимовой сигареты с земли. - Это лишнее, только полицию путать. Мы и так тут наследили. Вам помочь до машины дойти? - Н-н-ет, - промычал Максим. - Ну, как хотите. Тогда пошли в машину, нам больше незачем тут торчать. Глава 18 Обычно обстоятельства складывались по воле Максима. Уже достаточно давно он привык руководить и распоряжаться своими и чужими обстоятельствами и временем. Иногда распоряжался не он, а обстоятельства им, но с такой четкостью и однозначностью, что они не оставляли ему выбора, а следовательно, и возможности для колебаний и сомнений. Словом, Максим привык к тому, что он всегда знал, что ему делать и как поступать. Сейчас же, предоставленный сам себе в этом чужом городе, не зависящий от людей, которые его окружали, и лишенный возможности руководить ими, он был растерян и не знал, как себя вести. Он мог поехать к Соне вместе с Реми и Вадимом, а мог и не поехать - "как хотите, Максим". А как он хотел? Он не знал. Вернее, он вот так бы хотел: приехать, схватить ее в свои объятия, прижать к себе и дать ей плакать на его сильном и мужественном плече, вытирая и целуя мокрые щеки и губы, и шепча слова - не утешения, нет, как можно утешить в смерти родного отца? - просто успокоения. Он бы хотел, но так - было невозможно. У нее был муж, и на его хилом плече ей было положено плакать, и у него было право целовать соленые нежные губы. И, спрашивается, в таком разрезе - зачем ему было ехать? Смотреть, как Пьер осуществляет свои супружеские права? Но не поехать... Не ехать тоже было не хорошо. Во-первых, он вместе со всеми втянут в эту орбиту, в эту историю, и уж надо было бы вместе со всеми присутствовать. Во-вторых, он все-таки родственник, хотя бы и отдаленный. В-третьих, оставаться одному целый день - не по себе. Уйти, болтаться по городу, сидеть в библиотеке - какие к черту, занятия, когда такое происходит? И потом, приличия обязывают "выразить соболезнование"... Он позвонил Вадиму: "Я с вами". Вадим обещал подъехать к дому без четверти двенадцать. Максим отправился одеваться. Телефон снова зазвонил. Пока Максим выпутывался из брючины, заговорил автоответчик. Дядин голос неспешно объяснял, что абонент может быть спокоен, так как ему непременно перезвонят, и предлагал оставить свое имя на пленке после "бип сонор"... Какая нелепость, - думал Максим, - дяди нет, а его голос по-прежнему обещает перезвонить... Никто, однако, не отозвался, и через динамик раздавались звучные гудки отбоя. Кто бы это мог быть? Зачем этот "кто-то" звонил? Проверить, дома ли я? Я уйду - думал Максим, - кто-то снова попытается забраться в квартиру? Что ж, пусть попробует - замок-то мы уже сменили! Без двадцати он уже спустился. Открыв дверь подъезда, Максим вздрогнул от неожиданности: на него с ревом обрушилась толпа журналистов. "Что вы думаете об убийстве вашего родственника?" "Правда ли, что вы являетесь наследником туалетного столика, принадлежащего королеве Ла Гранд Катрин?" "Не собираетесь ли вы поставить фильм по этой истории?" - совали они ему микрофоны в рот. Он застрял, стиснутый со всех сторон, ослепленный вспышками фотокамер. - Я не говорю по-французски, - Максим попытался отвести от своего лица микрофоны, - извините, господа. - Что вы думаете о смерти Арно Дор? - Как вы относитесь к творчеству вашего дяди? - не обращая внимания на его жалкие попытки протиснуться, перекрикивали друг друга журналисты. Максим, жмурясь и заслоняясь рукой от ярких фотовспышек, уворачивался, стараясь потихоньку протиснуться к краю троутуара: Вадим должен был подобрать его на противоположной стороне улицы. И, кажется, - в просветах между головами, лесом тянущихся к нему рук, тычущихся в лицо ветвей-микрофонов - он, кажется, даже разглядел машину Вадима. В ней было спасение от журналистов, общаться с которыми у Максима не было ни малейшей охоты; но все его попытки пробраться через их заслон были тщетными. - Вы кого-нибудь подозреваете? Читатели "Франс-суар" хотят знать ваше мнение! - "Ле Монд". У кого мог быть мотив для подобного преступления? - У вашего родственника были враги? "Нувель Обсерватор" хотел бы иметь эксклюзив... - Где, на ваш взгляд, может находится его тело? "Читатели "Фигаро" с нетерпением... Максим повторил с напором по-русски: "Я не говорю по-французски! Отстаньте от меня, черт возьми!" - Ви говорьите неправду, - услышал он. - Все знают, что ви говорьите на французски. Ви говорьили речь в Канн на французски... - Черт побери, в семье горе! - закричал он, на этот раз по-французски, - Можете вы оставить нас в покое! Камеры в ответ оживленно запели моторами, а микрофоны, казалось, уже заглядывали ему в кишки. Разозлившись, Максим сделал резкий шаг влево и чуть вперед - ему дали сделать этот шаг, но толпа тут же плотно сомкнулась вновь вокруг него. Максим сделал еще один шаг по диагонали, приближаясь к кромке троутара, но впереди него все еще лепились плотные ряды журналистов. - Как относится Пьер Мишле к вашему роману с его женой? "Господи, откуда же они знают то, чего не знаю я сам?!" - внутренне взвыл Максим. - Правда ли, что дочь Арно Дор собирается покинуть своего мужа и ехать с вами в Москву? "Боже милостивый!" - простонал Максим и мощно напер грудью на стоявших перед ним репортеров. Те все-таки расступились, и он оказался, наконец, у вожделенной кромки тротуара. Но не тут-то было: дали зеленый, и машины радостно газанули. Придется торчать в этом оцеплении еще несколько минут! - в отчаянии подумал он и произнес: - Послушайте, господа, вон на той стороне улицы стоит машина Вадима Арсена, который меня ждет. - Головы дружно повернулись в указанном направлении и несколько тел нетерпеливо дернулось в стремлении вцепиться в новую добычу. - Мы вместе дадим вам интервью, только... Договорить Максим не успел: всей спиной он ощутил мощный толчок, потерял равновесие, и ноги его, против воли, понесли вперед, на проезжую часть, под колеса завизжавших машин. Одна машина резко развернулась боком, из-за нее выскочила другая, и Максим, почти не ощутив удара, взлетел в воздух... Падая, и еще успел услышать громкие ругательства водителя, в ужасе выскочившего на дорогу; успел увидеть ослепительные фотовспышки, за которыми полностью стерлись человеческие лица; успел еще подумать: "Мою смерть хотят заснять, гады, ничего святого..." Потом над ним склонилось лицо какого-то человека, и экран его зрения окончательно погас. Глава 19 "Ни за что на свете", - сказала себе Соня. Несколько десятков нежных, нежнейших слов были готовы сорваться, упасть на бледное, красивое, хотя и с ободранной скулой, отрешенное лицо Максима, над которым она склонилась, и она повторяла себе: "ни за что на свете". Не потому, что он мог проснуться и ее услышать. Нет, она была просто не намерена их произносить вообще. Любовь, как и смерть, вещь преходящая, на них нельзя останавливаться, в них нельзя погружаться, потому что, если начать в них вникать, то твоя жизнь будет разрушена. Да, смерть и любовь - две самые опасные вещи - нельзя переживать, их надо просто прожить, нет, - пробежать, пролететь, не останавливаясь и не переводя дух: мимо. Что хорошего в переживании? Они закончатся, и с чем ты останешься? с разрушенной психикой? с болью в сердце? Не надо, не хочу, избавьте меня от этого, увольте! Если есть любители, лелеющие свои страдания, копающиеся в них - то Соня не из их числа. Пусть он скорее выздоравливает, этот русский, и уезжает. В свою Москву. Делать свои фильмы. Она, может, даже сходит посмотреть. Вот и все. Хватит с нее смерти отца. Вот уже горе, с которым трудно совладать. Так мало того, еще и смерти "насильственной". То есть папу убили... Это совсем худо, с этим ее сознание почти не справляется. Летит куда-то, выключаясь и не веря в реальность... Ко всему этому только еще русского не хватало. С его нахальным мальчишеским обаянием, с ласковой и опасной глубиной, которая притаилась в серо-зеленых глазах, как невидимая пропасть; с этими рыжеватыми пушистыми усами... Нет уж, пусть выздоравливает - и до свидания! Слава Богу, ничего серьезного с ним не приключилось - сотрясение мозга получил, конечно, но и все. Еще ребра сломал и кожу на скуле и руках ободрал, но это совсем не считается, это ему поехать к себе в Москву не помешает. Проснется - я ему так и скажу: уезжай. Уезжай, Максим, твое присутствие здесь без надобности и в тягость. Максим пошевелился, веки его дрогнули и Соня приготовила на своем лице улыбку - родственную и прохладную. Поморгав, глаза его приоткрылись, и затуманенный взгляд стал приобретать осмысленное выражение. Он узнал Соню и, как проснувшийся ребенок, протянул к ней руки и притянул ее к себе. Он поцеловал ее осторожно и недолго, но рук не разнял, и Соня так и осталась упершись лбом в его бледный лоб, носом в щеку, вдыхая больничный запах, исходивший от Максима и от его постели, который почему-то вызывал в ней растроганную нежность. Заготовленные слова куда-то пропали. - Как же так получилось, Сонечка? - прошептал он горячо ей в лицо, - как же так все не сошлось?.. Она поняла, о чем он. Ей не надо было объяснять. Она не ответила, лишь легко прикоснулась губами к его небритой коже. Максим погладил ее по голове. В его жесте не было ничего чувственного, в нем была горечь, нежность, ранимость, невесомость... Наверное, прав был Вадим, когда сказал, что Соня - ребенок, который не хочет вырастать. В ее отчаянных усилиях сохранить свой покой был надрыв, самоубийственная готовность сорваться, разрушить столь тщательно возведенные вокруг собственных чувств стены крепости. Но он - он не мог себе позволить спровоцировать ее на срыв, он не мог себе позволить взять на себя такую ответственность... Что он мог бы ей дать? Что он мог бы ей пообещать? Жизнь, к которой она привыкла с Пьером, однажды аукнется и затребует свое, - такие вещи Максим хорошо знал, это он проходил. Готовность на жертвы - дело пустое и безнадежное. Никто не может жертвовать собой всю жизнь, рано или поздно соскочит со взятых на себя непосильных обязательств и затребует тот уровень жизни и тот стиль отношений, к которому привык. И тогда - что? Не в его силах дать Соне ни покой, ни надежность, ни - не последнее дело! - обеспеченность и оплаченность ее прихотей, которые дает ей Пьер... Единственное, чего Пьер не в силах ей дать - это любовь. И она ее ищет, в тайне от самой себя... Ищет и не находит. Парадокс же в том, что когда найдет и когда насытится - начнет снова требовать покоя. Он все еще держал ее в своих руках, поглаживая по темным шелковистым волосам, пряно пахнущим дорогими духами. Соня, не шевелясь, лежала у него на груди. ... Но вот чего-чего, а покоя Максим не способен ей дать. Их отношения обойдутся Соне слишком дорого, переломают ей всю жизнь, а потом она упрекнет его, Максима: и вот ради твоей безумной, безалаберной и безденежной (по сравнению с Пьером-то!) жизни, в которой все занимает кино, я всем пожертвовала? Конечно, живи он во Франции, все было проще: небольшой адюльтер (пусть и со всею страстью), и вскоре все станет на свои места, и они разойдутся по своим углам, вернутся каждый к своему, ничего не разрушив... Но он живет в России. Не стоит и начинать. Максим ослабил руки, обвивавшие Сонины плечи. Она медленно подняла свое лицо, глянула на него без удивления (поняла ход его мыслей?), выпрямилась и сказала: "Есть хочешь?" - Хочу. Самое странное, что он не задавался вопросом, какой выбор сделала бы сама Соня. Он знал, что ее невинные провокации были для нее ловушкой, о которой она сама не подозревала. Она думала, что играет в детскую, слегка щекочущую нервы игру; но в тот момент, когда она бы поняла, что игра обернулась реальностью, было бы поздно. Если Максим откликнется на ее провокацию и возьмет инициативу в свои руки - она пропала. Она будет принадлежать ему, Максиму. Потому-то он не возьмет инициативу в свои руки. Он не умеет отвечать за тех, кого приручил. - Я тебе приготовлю, - сказала Соня, не глядя на него. - Я встану. - Тебе нельзя. - Это еще почему? - Врачи сказали. - Ерунда. Максим сел на кровати. Голова кружилась, болел бок, но общее состояние было вполне сносным. - Сегодня у нас который день? - спросил он. - Понедельник. - Хорошо я поспал, почти сутки. Мне, кажется, укол сделали? Я не очень ясно помню... Помню только, что голова сильно болела. - Врачи сказали, что ты легко отделался, но что тебе нужен покой. Лежать. И кушать хорошо. Так что не капризничай. - Ладно, - усмехнулся Максим, - если ты за мной будешь ухаживать, то я согласен. Соня улыбнулась, вежливо и грустно. - Вадим звонил, обещал перезвонить. Реми тоже звонил, сказал, что постарается заехать с тобой попрощаться. - Попрощаться? - Пьер считает, что теперь его услуги не нужны, раз полиция взяла в свои руки расследование. - Вадим тоже? - Вадим согласился. Соня принесла Максиму кофе с горячими круассанами и уселась рядом на край постели, глядя, как он ест. Взгляд ее был печален. Обнять бы ее снова... Крепче, сильней, ближе. Стиснуть, сдавить, впечатать ее тело в свое... Впрочем, болит бок. - И что полиция? - спросил он. - Есть что-нибудь новое? - Я пока не знаю. Реми обещал рассказать, когда придет. Реми словно ждал под дверью, когда Максим закончит есть и позвонил ровно в тот момент, когда Максим протянул опустевший поднос Соне. Занеся поднос по дороге на кухню, она пошла открывать. - Ну как, больной? - протянул ему руку Реми. - В порядке? - В порядке. Рад вас видеть. Спасибо, что пришли. - Да чего уж там. Мы тут с вами как-то сблизились... Я, как собака, привыкаю к тем, кто меня кормит, - усмехнулся он. - А я больше этим расследованием не занимаюсь... Знаете? Теперь оно в руках полиции. - Да, Соня мне сказала. Надеюсь, что полиция с этим справится... Мне жаль, что вы больше не будете участвовать в расследовании. У меня было такое чувство, что вы близки к разгадке... - У меня тоже, - сказал Реми. - Но полиция быстро найдет, вот увидите. Теперь, когда есть место преступления... Уже будет не так сложно найти. - Дай-то Бог... - Так все в порядке, значит? - Да, - улыбнулся Максим, - все нормально. Реми помялся. - Тогда я пошел... Не говорю - надеюсь встретиться снова, со мной люди встречаются, когда у них проблемы и беды... Так что, всего наилучшего. - Погодите, Реми, - сел на кровати Максим, - а как же новости? Вы мне обещали новости! - И вправду. Только у меня мало что. Вернее, у них мало что на данный момент. Мои предположения подтвердились, что уже хорошо, но нового ничего не дает. - То есть, это... это был папа... там, следы крови - его? Реми кивнул, избегая Сониного взгляда. Максим нашел ее руку, крепко сжал. Соня смотрела в пол. Несколько мгновений протекли в молчании. Наконец, Максим легонько тряхнул ее руку, все еще зажатую в его ладони: - Соня, ты не могла бы нам кофейку сделать, пожалуйста? - сказал он и сделал большие глаза, намекая, чтобы Соня не проговорилась, что он только что кофеек откушал. Соня поняла намек и ушла на кухню, понимая также, что Максим решил дать возможность Реми рассказать обо всем не стесняясь ее присутствием, не ища мучительно слова, которые могли бы смягчить жестокость реальности. В дверях она обернулась и глянула на Максима, тот чуть заметно кивнул. Оба подивились такому взаимопониманию, будто тридцать лет вместе прожили, но особенно вдаваться в обдумывание родства душ никто не стал, за нехваткой времени: нужно было слушать Реми, который уже рассказывал пониженным голосом, надеясь, что Соня его не услышит: - Взяли и пленки, и фотографии, я им все отдал, даже записи своих встреч со всеми; на этом у нас дружба с полицией держится: я им одни услуги, они мне другие... Но самое главное, все сходится: исследования, проведенные на месте, совпадают полностью с траекторией движения тела Арно, которая просматривается на вашей видеопленке и на сделанных с нее фотографиях; я также был прав, что это холодное оружие, - гордился собой Реми, - но рукоять почти не видна под руками вашего бедного дяди, должно быть, достаточно короткая, типа кинжала или кортика, или просто кухонного ножа. Самого орудия преступления не нашли, убийца, видимо, унес его с собой. Теперь только ясно одно: месье Дор был убит в этом месте во время съемок, сразу после своей сцены. - А вдруг все же не убит, вдруг только ранен? - Нет, Максим, - Реми покачал головой. - Убит. Если бы он был ранен и в сознании, он бы звал, стонал, кто-нибудь из съемочной группы услышал бы. А если он потерял сознание, то все равно умер бы через несколько часов от потери крови... Ну, в крайнем случае, он бы уже нашелся в какой-нибудь из больниц... Реми покосился в сторону кухни, и Максим представил, как Соня, прижавшись к двери, слушает все это и страдает - одна, даже Пьера нет рядом... Собственно, зачем Пьера? Нет его, Максима, рядом, чтобы взять в свои руки ее застывшие пальцы, чтобы принести ей шаль, чтобы ее укутывать и баюкать... Стоит там одна у холодной стенки с холодеющим сердцем и слушает эти ужасные подробности... - Так что, к сожалению, надо признать, что шансов на то, что месье Дор жив - нет. Убийца заколол его ножом, затащил осторожно тело в подвал, быстро переоделся в его куртку, взял ключи от его машины и ушел... Вам не показалось, что человек, которого вы приняли за вашего дядю, чем-то от него отличается? Тоньше, толще, выше, ниже? - Сожалею... Мне и в голову не могло придти, что это не дядя... Ничего такого я не заметил, что мне подсказало бы, что это не он. Но ведь я дядю видел первый раз в своей жизни... И куртка у него такая объемная... - То-то и оно. Одно можно прикинуть: убийца примерно ростом с Арно. Но беда в том, что Арно самого что ни на есть среднего роста, а из "примерно" много не выжмешь... Потом он спокойненько припарковал машину там, где мы ее нашли, добрался до своего дома, а ночью или на следующий день вернулся на место убийства и вывез тело. Которое где-то спрятал, а где - не знаем. Вот так... Какие будем делать выводы, Максим? Как любитель детективов, что скажете? - Да, какие будем делать выводы? - спокойно произнесла Соня, входя в комнату с подносом с кофе. Она была белой, как церковная свеча, но глаза смотрели прямо и голос ее был ровным. Максим смотрел на нее с восхищением. Она безусловно владела собой, своими чувствами - не первый раз у Максима была возможность в этом убедиться... Или - научилась не растрачивать себя на эмоции? Охранять себя от переживаний? Преуспела в борьбе за свой покой? Бедная девочка, она не знает, как это опасно. Она не знает, что лет через десять, когда она достигнет возраста Максима, ей не с чем будет бороться: подавляемые регулярно, чувства просто исчезнут, и она будет воспринимать мир, как под анестезией... Но дай Бог, чтобы он был не прав... Он перевел глаза на Реми, который, в свою очередь, заметив невероятную бледность Сони, смотрел на нее растерянно и уже наверняка корил себя за неосторожность слов. Максиму повышенная чувствительность Реми к Сониным чарам показалась вдруг смешной и даже вызвала раздражение - себя ли увидел в подобной роли и ролью этой остался недоволен? Как бы то ни было, он поспешил сделать вид, что не заметил ни бледности Сони, ни растерянности Реми, и продолжал, как ни в чем ни бывало: - Выводы? Во-первых, убийца знал заранее место съемок. Во-вторых, он знал содержание сцены и режиссерский план. Из чего следует, что это близкий к Арно человек, или близкий к Вадиму человек, или близкий знакомый близкого человека. Надо искать тех, кто был столь хорошо осведомлен. Ты, например, знала, Соня? - Знала. Папа очень ждал съемок этой сцены, которые откладывались несколько раз из-за погоды... Он у нас дома не только про нее рассказывал, он даже показывал, как он будет ее играть. - Вот видите. Знала к тому же вся съемочная группа. Знала его соседка, мадам Вансан. Возможно, знал даже Ксавье, не от Арно, разумеется, а, например,... - ...через Мадлен, - подхватил Реми. - И об этом надо ее спросить. Но я думаю, полиция этим займется. Правильно мыслите, Максим, но это нас мало куда продвинет. Надо искать... - есть идеи? Ну же, это так просто! То, что вы непременно найдете во всех детективах... Ну? - Алиби? - не очень уверенно произнес Максим. - Конечно, алиби! На субботу, на день съемок, между одиннадцатью и тремя часами дня - убийца ведь должен был приехать заранее и спрятаться в подвале... Я этим уже заниматься не буду, но полиция у вас спросит, Соня, - повернулся он к ней, - у вас и у Пьера. И у остальных, конечно. Ксавье в первую очередь. Он слишком хорошо вписывается в рамки этого преступления: кто, как не актер, мог замыслить убийство на месте съемок? Кому еще могла придти подобная идея, рожденная пониманием поведения актера и режиссера во время съемок? Кто, как не актер, с одного устного описания предстоящей сцены мог задумать это хитроумное преступление, побывать на съемочной площадке заранее и воссоздать в своем воображении всю мизансцену, в которую он самолично внес "режиссерскую" поправку в виде убийства? Возможно, что он побывал на съемочной площадке на своей машине. Полиция сделает анализ грязи с его шин, и если она совпадет с грязью с той поляны - Ксавье наш человек. - Однако вы в его машине не нашли каких бы то ни было улик. - Не нашел. Но Ксавье мог просто-напросто оказаться куда хитрее, чем мы думали. В конце концов, не так уж сложно перевезти в машине тело, не оставив в ней видимых следов... - Все, что я о нем знаю, не вяжется с представлением о расчетливом и хитром преступнике - покачал с сомнением головой Максим. - Человек пьющий и столь открыто высказывающий свою неприязнь... Не знаю, не представляю. - Знали бы вы, Максим, сколько мне доводилось видеть растерех, неумех, простодушных растяп, которые в ответственную для себя минуту проявляли чудеса решительности и изобретательности! - Может быть, - сказал задумчиво Максим. - И все же... Его перебил звонок телефона. Соня сняла трубку. - Это вас, Реми, - протянул она трубку Реми. - Ваш ассистент Жак. Реми удивился. - Что за срочность такая... Алло, Жак? Что стряслось? Мадлен? А ты сказал ей, что я больше этим делом не занимаюсь? Вот как? Любопытно... Ну ладно, что ж теперь, раз выехала... Хорошо, спасибо. Он положил телефон и обернулся. - Сюда едет Мадлен. Она звонила в бюро, искала меня. Жак объяснил ей, что этим делом теперь занимается полиция и что я больше не веду расследование, но она настояла, чтобы Жак сказал ей, где меня можно найти... И теперь - уж не обессудьте - она едет сюда. У нее срочное дело, как она выразилась. - Я пойду, - сказала Соня. - Не буду вам мешать. Мне все равно в полицию надо. - Погодите, - вскочил Реми, перегораживая ей дорогу. - Погодите, Соня. Я хочу, чтобы вы мне сначала сказали... Теперь это может иметь значение: у вас какие отношения с Мадлен? У вас лично? Соня пожала плечами. - Учитывая, что у нас не много времени для подробных разговоров - она, должно быть, вот-вот подъедет - то коротко: никаких. - Вы не дружите? - Нет. - И ей не симпатизируете, похоже? - Верно. - Назовете мне причину? - Скорее, интуитивная неприязнь. - Вы завистливы? - Нет, - удивилась Соня, - чего-чего, а вот завидовать - не мой стиль. - Тогда вы мне сказали неправду. - Почему это? - Потому что "интуитивная неприязнь" часто свойственна завистливым людям, в особенности женщинам. Мадлен красива и надменна, и женщины ей этого не прощают. - Вы упрощаете, господин детектив, - с усмешкой ответила Соня. - То есть, вы правы отчасти, нельзя не согласиться... Но существует же и интуиция в чистом виде, чутье на что-то нехорошее... Не правда ли? - Вуаля! Так что нехорошего вы находите в Мадлен? - Хитрец. Надо же, какой вы хитрец! А с виду - само простодушие. - Соня, не пытайтесь ускользнуть от ответа. Сами сказали, что времени мало. - Ладно... Только договоримся: это ощущение. Не более, чем ощущение. Я могу быть не права. - Договорились. - Мне кажется, что Мадлен пользовалась папой. - Материально? - Да. Я подробностей не знаю, я эту тему с папой избегала затрагивать, его личное дело. Но все же как-то мелькало... Он и своими связями пользовался, чтобы устроить ей что-то, и подарки ей делал, даже, мне кажется, деньгами помогал. Я не ту давнюю историю имею ввиду, тогда - понятное дело, он чувствовал свою вину, хотя, строго говоря, в чем его вина? Он ее не звал, она сама к нему в дом втерлась... Но теперь Мадлен взрослый человек, успешно, кажется, делает карьеру, и папа ей ничем не обязан... Опять же, дело не только в этом, даже вовсе не в этом. Дело в том, что у папы был трудный период, запой, вам это известно; в материальном плане это сильно сказалось... Мы с Пьером ему помогали понемножку, деликатно. А Мадлен - не стеснялась получать от него подарки для себя и для своих детей. Папа, знаете, если уж он деньги тратит, так тратит, не считает, и ему, должно быть, эти подарки или что там еще, обходились не дешево... - Вы считаете, что Мадлен играла на его чувстве ответственности за нее? - Вольно или невольно, но да. По крайней мере, я не вижу других причин, которые подвинули бы папу к такой неумеренной щедрости. - Может - вы не допускаете? - у него сохранились какие-то чувства к ней? - Трудно себе представить что-то подобное. Разве что чувство вины... Под которым на самом деле нет никаких оснований. - Однако же Мадлен не показалась мне человеком, который нуждается в помощи, в финансовой поддержке. - Насколько я знаю, она теперь занимает неплохое положение в своей фирме и получает неплохую зарплату. Муж у нее тоже обеспеченный человек, но... Кажется, там не все в порядке в семье. Не так давно шел разговор о разводе. Не знаю, на чем они с мужем остановились, но проблемы были. Мне трудно судить, - улыбнулась Соня, - я ведь не детектив, чтобы делать умозаключения из фактов, да и фактов у меня нет. Так, одни слухи и замечания вскользь. Может быть, Мадлен пользовалась папиной поддержкой по привычке с тех времен, когда она действительно нуждалась в деньгах. Или, возможно, она пытается обеспечить себя на случай развода. У нее ведь двое детей... А может быть все проще: Мадлен просто принадлежит к категории людей, которые ничего не упускают из того, что мимо пролетает. - Или все сразу вместе - закончил Реми. - Понятно. Спасибо, Соня. Не знаю, что скажет нам Мадлен, но ваша откровенность может пригодиться. - Не за что. Последите за Максимом, пожалуйста, чтобы не прыгал, ему нельзя. И - спасибо, Реми, за все. Вы славный. Я была рада с вами познакомиться. Соня расцеловала его с нежностью. - А меня? - подал голос с постели Максим. Она обернулась, погрозила ему пальцем и сказала: - А ты, братец, веди себя прилично, по квартире не шастай и на Мадлен не заглядывайся. Она красивая... Впрочем, я тоже, - грустно добавила она. - Соня, - окликнул ее на пороге Реми, - Пьер не выходил из дома ночью с субботы на воскресенье? Соня беспечно пожала плечами. - Я по ночам сплю, - сказала она и покинула мужчин одних, бесшумно прикрыв за собой дверь. Максим вспомнил свое ночное видение в Сонином саду. Был ли там человек? Он до сих пор не знал, что ему об этом думать. - Реми, - позвал он задумавшегося детектива, - мне надо вам кое-что сказать... Мелодичный звонок в дверь заглушил его слова. Реми пошел открывать. Глава 20 Мадлен не вошла, а влетела, как ураган. Остановившись посредине гостиной, она осмотрелась. - А где этот племянник? - спросила она. - Здравствуйте, Мадлен, - вежливо и успокаивающе сказал Реми. - Здравствуйте, - кивнула она. - Мы одни? - Нет. Господин Максим Дорин находится в спальне. Он перенес сотрясение мозга и должен лежать. Но если вы хотите с ним познакомиться, то это можно устроить. - Нет. Потом, может быть. Мне нужно с вами поговорить. Он нас не может слышать? Реми не был уверен до конца, однако же высказал предположение, что не может. Мадлен размашисто прошагала к креслу и уселась, закинув ногу на ногу. - Садитесь, - распорядилась она, кивнув Реми на свободное кресло. Реми легонько улыбнулся своему собственному смущению, которое в нем вызывала эта женщина. - Что у вас стряслось? - спросил он. - Я хочу знать, кто убил Арно. Реми удивился. - Во-первых, мне это не известно, я до раскрытия преступника не дошел; во-вторых, я этим делом больше не занимаюсь. Оно в теперь в руках полиции. - Я знаю, Мишле (она бросила фамилию Пьера пренебрежительно, неприязненно) и Вадим (ага, все-таки Вадим, не по фамилии) отказались от ваших услуг... Я вас нанимаю. Теперь Реми изумился. - Зачем? - Я хочу знать, кто убил Арно. - Я сейчас не могу вам этого сказать. Надо продолжать... - Я неправильно выразилась. Я хочу узнать, убил ли его Ксавье. На этот раз Реми просто опешил. - У вас есть основания... - Не нужно задавать мне вопросы. Я сейчас все сама расскажу, - оборвала его Мадлен. - Вопросы потом, если будут. Мадлен говорила отрывисто и напористо, словно в ее речи еще не остыл ритм того размашисто-деловитого шага, которым она вошла. - Вам кто-нибудь уже наверняка рассказал ту историю, которая приключилась у меня с Арно десять лет тому назад. Эта история бежит впереди меня: куда бы я ни пришла, все все уже знают. Так что вам известно, что я влюбилась в месье Дор, когда мне было шестнадцать лет... Я его хорошо знала, с детства. Он дружил с моими родителями, и постоянно бывал у нас в доме. Может, даже слишком часто... Говорят, для девочек идеал мужчины - это отец. Для меня идеалом мужчины был Арно. Он был великодушен, щедр, тонок, остроумен... Родителям случалось ссориться при нем - он умел успокоить и помирить. Все становилось так ясно и так просто, и в то же время так красиво в его присутствии! Отношения, слова, жесты, маленькие поступки, сама жизнь - приобретали благородный оттенок. Для меня он был праздником, и душевным и материальным. Арно - это было веселье, радостное настроение, шутки, мир в доме, вкусная еда, сладости, подарки. Да какие подарки! Он осуществлял мои мечты... Не знаю уж, откуда он знал о них, должно быть, мама ему нашептывала... Отец мой невыгодно отличался от Арно... В нем не было породы, класса, не было со всею окончательной безнадежностью. К тому же он завидовал Арно, и случалось, после ухода друга, - поливал его по мелочи говнецом (она так и сказала "говнецом", и в ее речи, при ее царственных замашках это выглядело почти шикарно). Это было так несправедливо, так некрасиво, так низко! Он ведь принимал от Арно подарки, распинался в преданной дружбе! Моя душа болела от этого... И мое презрение к отцу росло. Короче, немного повзрослев, я отправилась к своему идеалу. Дома мне было плохо, но не это заставило меня принять решение. Не думайте, что я была совсем глупа и не видела ничего вокруг: за мной ухаживали мальчики, на улицах заглядывались молодые люди. Если бы я захотела, я могла бы сто раз найти себе и дружка, и даже прибежище, чтобы уйти из дома. Нет, все они не могли сра