вниться с Арно. Он был как роскошный дог среди дворняжек. А мне нужен был мужчина именно этого класса, на меньшее я была не согласна. Его возраст меня не пугал, о последствиях я думать не хотела. Я была бы счастлива провести с ним столько лет жизни, сколько ему еще будет отпущено, а потом... Потом, даже будучи вдовой, я оставалась бы вдовой мужчины, у которого был недосягаемый класс. Все это я вам объясняю для того, чтобы вы поняли, что не детская глупость, не желание сбежать из дома от вечно ссорящихся родителей привели меня к Арно, а сознательный выбор. И если вам говорили, что меня не удавалось оторвать от Арно и отправить домой - то теперь вы понимаете, почему. Итак, я сбежала из дома - к Арно. Моя неистовость постепенно завоевывала его: он все реже говорил, что мне надо возвращаться к папе с мамой, он начал изредка кидать на меня взгляды, как на женщину, а не как на нашкодившего ребенка... Он начал привыкать к мысли, что я принадлежу ему - если пока еще не физически, то морально. Он знал, что ему стоило руку протянуть... Я была на все готова. Больше того, я этого ждала. Я его провоцировала. Просила мне спинку помыть в ванной, бегала перед ним в легкой ночной сорочке. Я наслаждалась теми мучительными взглядами, которые он стал на меня бросать. Я знала, к чему я шла, и грезила о дне своей победы. Однажды... Впрочем, это вам знать не нужно. Довольно того, что я вам скажу: он полюбил меня. Он полюбил меня по-настоящему, как женщину... Ее глаза смотрели на Реми настороженно-требовательно, как бы проверяя, не мелькнуло ли в его лице тени сомнения, поверил ли он ей. Видимо, для нее это было действительно дорого и важно. Реми кивнул ей в поддержку. - ... И никогда бы никому не удалось нас разлучить - голос Мадлен зазвенел от напора и взгляд ее словно вонзился в зрачки Реми, - я знаю, что говорю, поверьте, - никому и никогда! - если бы, в один отвратительный день, самый ужасный день моей жизни, к нам, то есть к Арно, не пришла моя мать... До этих пор она не вмешивалась и предоставляла отцу скандалить - там еще Соня встревала со своим Пьером и даже Вадим, всем хотелось почитать мораль и выразить свое скудоумное осуждение! Только моя мать не участвовала в этой ханжеской показухе. Она выжидала. И когда стало ясно, что никто не преуспеет в возвращении блудной дочери под родительский кров, моя мать пришла к Арно и сообщила ему... Что я - его дочь. Реми не стал высказывать какие бы то ни было эмоции. Он молча созерцал Мадлен, которая, впрочем, на него больше не смотрела - ее глаза видели те, ушедшие в прошлое сцены... Прошло несколько мгновений прежде, чем Мадлен заговорила снова. Она взглянула на детектива, и он поразился перемене выражения ее лица. Ее черты смягчились, ее серые глаза словно оттаяли, и в них поплыла грусть. Только теперь Реми понял, что она не просто эффектна, но и действительно красива, женственна, очаровательна... - Как вы понимаете, это означает, что у моей матери с Арно были определенные отношения. Откуда, видимо, и подарки мне, которая на тот момент в глазах Арно была всего лишь ребенком его любовницы. Мать, разумеется, скрыла свою связь от Ксавье, и даже скрыла от Арно, что ребенок - от него. Она, как я теперь понимаю, не рассчитывала создать семью с Арно. Уж не знаю, права ли она была, считая, что Арно на ней никогда не женится, - но так она считала и пыталась сохранить ту семью, которая у нее уже была. Несмотря на то, что никакой семьи давно по сути не было... Не понимаю, зачем ей была нужна эта фикция, эта иллюзия семейной жизни? В том поколении, кажется, были несколько иные представления на этот счет. Короче, ни Ксавье, ни Арно, ни, тем более, кто-то из посторонних - не знали, что я дочь Арно. Соня не знает и до сих пор. О том, что она моя сестра... Моя мать взяла с Арно клятву, что об этом не узнает никто. И он ее сдержал. ... Не знала бы и я, если бы не подслушивала под дверью, вон в той самой комнате - мотнула она головой, - в которой сейчас, должно быть, подслушивает ваш подопечный русский. - Мадлен усмехнулась. - Тоже, кстати, родственничек... Она задумалась на мгновение, а когда заговорила снова, голос ее уже восстановил стремительные и жесткие нотки. - Я отвлеклась. Цель моего рассказа - в другом. Это, так сказать, преамбула, предмет же заключается в следующем: не так давно я открыла правду Ксавье. Мне надоели его бесконечные попреки. Он клянчит деньги у матери, которая дает ему из жалости, у меня, - и пропивает их. А когда я отказываюсь ему давать деньги (я стараюсь денег не давать, предпочитаю покупать ему еду, готовлю, убираю - хватит с меня и этого!) - так он кричит, что я его дочь и обязана содержать отца в старости, что он в суд на меня подаст... И прочая галиматья в том же духе. ... Я к нему привязана, к Ксавье. Жалею. Помогаю. Даже считаю это своим долгом. Но нельзя же до такой степени на голову садиться и еще кричать, что неудобно! Нет, это чересчур. Короче, мы в очередной раз поссорились, - и я ему высказала всю правду. Это случилось недели за две до исчезновения Арно. И теперь, когда выяснилось, что Арно был убит... Она запнулась, серые глаза моментально очертились покрасневшим контуром. - Извините, я... - сказала Мадлен, доставая из сумочки платок, - я сейчас... Тонко раздувая ноздри, она шумно сморкалась. Реми наблюдал. Она была очень разной, эта Мадлен. И она ему нравилась все больше. Он уже не чувствовал себя мальчиком перед строгой учительницей. - Арно был убит во время съемок, - продолжала она. - И теперь, когда это выяснилось, я припоминаю, как отец... как Ксавье меня пристрастно расспрашивал о предстоящих съемках этой сцены. Я тогда решила, что он из зависти, чтобы опять к чему-нибудь придраться, раскритиковать и охаять, как он это обычно делал. А теперь... Теперь боюсь, что он тогда замыслил убить Арно... Он, я помню, с тех пор, как я ему сказала правду, почти не пил эти две недели. Вернее, он сразу же сильно напился, а потом вдруг как-то перестал... Для него это необычно. Вот я и спрашиваю себя: почему? что ворочалось в его голове? какую мысль он так обдумывал, что почти перестал пить? Какую?! Мадлен откинула голову и отвернулась к окну. Реми не видел ее лица, но, насколько он мог судить, она не плакала. Размышляла или вспоминала... Реми решил ее не тревожить вопросами и тихо ждал, пока она вернется к разговору. Наконец Мадлен повернулась. Ее серо-голубые глаза были холодны, как клинки. - Найдите мне ответ на этот вопрос, месье Деллье. Ксавье задержала полиция, но я не хочу пока их вмешивать в это дело, рассказывать им семейные истории и давать им руки готовый мотив. Возможно, что Ксавье здесь не при чем. Но я - я хочу это знать, я имею право это знать. Если это не он убил Арно - что ж, пусть все будет по-старому. Будем продолжать жить, ссориться, буду ему помогать... Он мне был плохим отцом, плохим отчимом, но - я не могу его бросить, это мой крест. Но если он - убийца, я ему смерти Арно не прощу. Я его сама полиции выдам. Пусть хоть на электрический стул сядет - выдам! - У нас нет смертной казни, Мадлен, - тихо сказал Реми. - И тем более электрического стула. - Жаль, - холодно ответила она и резко поднялась. - Ваш гонорар? - спросила она, возвышаясь над Реми, который не сразу сообразил встать. - Я вам еще не дал моего согласия, - усмехнулся Реми и остался сидеть с улыбкой на губах, глядя снизу вверх на эту великолепную великаншу. Мадлен пришла в некоторое замешательство. Она посмотрела на него в упор, как будто впервые увидела. Помолчала, не зная, что сказать, но довольно быстро нашлась: выхватила из сумочки чековую книжку, подписала пустой чек и вырвала его. - Когда надумаете, проставьте здесь сумму вашего гонорара, - царственно кивнула она детективу. - Если у вас будут вопросы, я к вашим услугам в любое время. Мои телефоны и адреса у вас есть. И она поплыла к выходу. - До свидания, - сказал ей в спину Реми. - До скорой встречи, - не оборачиваясь, кивнула она и закрыла за собой дверь квартиры. Глава 21 Реми все еще сидел у стола, обдумывая столь неожиданный поворот дела, когда дверь спальни отворилась и бледный Максим возник на пороге, привалившись к дверному косяку. - Уф, - сказал он, - а голова и вправду кружится. - Вы лежите, лежите, - засуетился Реми, - вам надо лежать, Максим. Я лучше к вам приду в комнату. Ложитесь, мне надо вам кое-что рассказать. - Кое-что? А я-то рассчитывал, что вы мне все расскажете! - Все я не могу, - деланно сконфузился Реми. - Это чужие секреты. - Ну и не надо, - улыбнулся Максим. - Я и так все слышал. - Подслушивали?! - шутливо ужаснулся детектив. - Неужели Мадлен была права?! Она так и сказала, что вы под дверью подслушиваете. - Какой мне был смысл подслушивать у дверей, когда в постели намного удобней и голова не кружится! Все было и так хорошо слышно, Реми. По всей видимости, Мадлен мое присутствие не стесняло. Или, точнее, ее не стеснял тот факт, что мне все хорошо слышно. Она ведь, заметьте, по собственному опыту знает, что здесь слышимость хорошая, и - и даже голоса не понизила. - Да-да-да, верное наблюдение, и это очень интересно! Это очень даже интересно, - распевал слова Реми, задумавшись, - очень даже, очень даже... - Алло, - позвал его Максим. - Что там интересного? - Значит, вы историю слышали? - Слышал. - Жаль, что вы ее не видели. - Что, стоило посмотреть? - Еще как! Везет вам на красивых кузин... - Так что вы там интересного надумали? Не томите, поделитесь соображениями! - Помнится, вы детективы любите? - Люблю, люблю. Вы мне расскажете или нет, наконец? - А интересно то, что Мадлен, похоже, начинает афишировать свое родство с Арно. Не исключено, что она даже рассчитывает на то, что я поставлю Соню в известность... Во всяком случае, меня она не просила хранить секрет. И к тому же знала, что и вы можете слышать весь разговор. - Ну, и?... - Что "и"? У вас никаких выводов не напрашивается? - Ну, почему же... Мадлен теперь, когда отец умер, хочет открыть Соне, что они сестры... Горе-то общее, нужно поддержать друг друга. Реми жалостливо посмотрел на Максима. - Ну-ну, - покивал он головой, - романы бы вам писать, розовые... Что теперь первым делом сделает полиция? - Алиби будет проверять. - А еще что? - Ммм... Орудие преступления будет искать. - А еще что? Максим пожал плечами. - Займется поисками завещания, вот что! - безнадежно вздохнул Реми, словно он был учителем в школе для умственно отсталых детей. - И?.. - И - возможно, что Мадлен готовит нас к неожиданностям. Возможно, она упомянута в завещании. - Хм. А если нет? - Даже если нет, то она, видимо, собирается бороться за долю наследства. Будет пытаться доказать, что она дочь Арно. - Бог мой, мир глазами детектива - совсем не забавная вещь. - Да уж. - Соня сказала, что у Мадлен проблемы с мужем, - это может объяснить ее интерес к наследству... - Интерес к наследству объясняется самим наследством, Максим. В этом нет ничего особенного, это жизнь... Я еще не видел наследников, которые бы равнодушно прошли мимо наследства, наоборот - из-за него ссорятся, судятся, совершают преступления. Вот это я - видел. Максим грустно покивал головой, соглашаясь. - Но этот интерес может усилиться определенными обстоятельствами, - все же попытался отстоять он свою точку зрения. - Соня вот сказала, что Мадлен, возможно, пытается обеспечить себя на случай развода. У нее ведь двое детей... - Трогательно. - Реми иронично покивал головой. - Во-первых, мы не знаем, может ли у нее дойти дело до развода; во-вторых, ее муж, кажется, человек очень обеспеченный... у них дом на Юге... кстати, надо проверить их финансовые дела... и даже в случае развода Мадлен вряд ли останется на улице, тем более с детьми; в-третьих, - и это самое интересное - что мы понимаем под наследством? У Арно, как утверждает Соня, ничего ценного нет, кроме вашего столика. Если он даже написал завещание для своих дочерей, то что он там мог указать? Какие ценности, кроме столика? Счет в банке у него, похоже, худоват. И мы с вами так ничего и не нашли - ни ценностей, ни драгоценностей... А столик-то - ваш! Морально, по крайней мере. И где-то должны, судя по всему, существовать бумаги, завещание, подтверждающее ваше владение столиком... - И эта попытка меня устранить... Чтобы столик был не мой? - Скорей всего. - И чтобы он автоматически отошел к наследникам?... - Боюсь, что в этом предположении есть логика. - И тогда сразу появляется, что делить... - То-то и оно. - Что-нибудь удалось установить? Реми покачал головой. - Тот, кто толкнул вас под колеса машин, не лишен воображения, скажу я вам. - В этом мы уже могли убедиться... - Кроме того, это человек, который очень неплохо понимает психологию толпы. А тем более, толпы репортерской. Все глаза устремлены на вас или в глазки фотоаппаратов, никто не смотрит на соседа, и любой из ближнего окружения мог безнаказанно пихнуть вас в спину - в мешанине рук, плеч, микрофонов и фотоаппаратов этот жест остался незамеченным. К тому же вы сильно упростили его задачу: вы обратили внимание журналистов на Вадима Арсена, все повернулись в указанном направлении, и ему ничего не стоило осуществить задуманное... - А на фотографиях, сделанных журналистами, не удалось что-нибудь разглядеть? Вдруг случайно кто-нибудь зафиксировал сцену, как я с моей кинокамерой? - К сожалению, нет. Повторяю, все оборотились в сторону Вадима и начали отщелкивать новые снимки, - тем более, что вами им поживиться не удалось... Мы с полицией внимательно просмотрели все предоставленные нам журналистами кадры: среди попавших в поле зрения лиц нет никого, кого мы смогли бы опознать. Есть только одна малюсенькая деталь, но такая малюсенькая, что она едва ли может что-то дать: шляпка. Чей-то фотоаппарат зафиксировал край шляпки. Ни лица, ни фигуры обладательницы шляпки не видно, только край. Синего цвета. Помнится, вы описывали вашу ночную посетительницу... - Я тогда сказал "темного цвета". - Но могла быть и синего? - Могла. Нас это куда-нибудь продвигает? - Вы также говорили, что женщина эта была высокого роста? - Пожалуй, высокого. - Мадлен тоже. - Мадлен? - поднял удивленно брови Максим. - Что бы ей могло понадобиться в квартире у Арно? - Не знаю. С другой стороны, о том, что вас не будет дома после восьми, знали только Соня с Пьером. И их гости. - Ну не Маргерит же ко мне приходила... А эту женщину в шляпке никто из свидетелей не сумел описать? - Нет. Шляпку видели - она мешала репортерам, а что под ней - нет. Все, повторяю, были заняты вами. - Интересно получается. - Максим вздохнул. - Моя скромная режиссерская персона в центре событий. Я, правда, человек простой, больше предпочитаю интерес к своей персоне со стороны зрителей. Ну и cо стороны критики... Чтоб ей почаще меня хвалить! Реми рассмеялся. - Мадлен еще, должно быть, до дома не добралась, а у меня уже образовалась куча вопросов к ней. Надо мне этим заняться. - Вы ее подозреваете? - Я всех подозреваю, как обычно. - Я хочу сказать... Вы допускаете, что Мадлен могла бы.. - что она способна на убийство - убийство своего отца?! Я помню, вы от Сони сразу отмели все подозрения, просто потому, что вы ей поверили. Значит, Мадлен вы не доверяете, она вам кажется способной на преступление? - Знаете, Максим, для меня существует два типа людей. Первый тип это люди, у которых на лицах написано все, и второй тип, это люди, у которых на лицах... - ...не написано ничего, - догадался Максим. - Вот именно. Так вот, лицо, на котором написано все, может принадлежать негодяю, а может принадлежать честному человеку, но оно сразу выдает мне своего хозяина, и я знаю с первой встречи, с кем имею дело. Люди же, лица которых неразговорчивы, могут быть тоже негодяями или честными людьми, но я не могу считать с их лиц информацию. Мадлен принадлежит именно к этому типу. Реми встал и сдержанно потянулся. - Мне пора. Соня к вам придет? - Обещала... - Вот и хорошо. Тогда я вас покину с чистой совестью. - Вы уверены, что с чистой совестью? - Почему? - недоуменно уставился на него детектив. - Мадлен вас наняла, чтобы установить вину Ксавье, не так ли? А вы ее подозреваете и собираетесь допрашивать... - Мадлен меня наняла, чтобы установить не вину Ксавье, а виновен ли он, - важно сказал Реми. - И именно этим я собираюсь заняться. - Ну-ну, - сказал Максим, - не забудьте проставить сумму гонорара в чеке! - Об этом вы можете не беспокоиться, мой друг. - Только, сдается мне, насчет вины Ксавье вы уже составили себе достаточно ясное представление. Или мне показалось? - Ишь вы какой, интуиция, что ли? - Режиссерская. Показалось или нет? - Показалось. Так будьте здоровы, я пошел. Реми направился к выходу, как вдруг Максим снова позвал его: "Постойте, Реми!" Реми вернулся. Максим приподнялся, опершись на отставленных назад локтях. - Наверное, я должен вам об этом сказать... Я сам, честно говоря, не знаю что и думать. Это похоже на галлюцинацию... - Вы о чем? Реми немножко торопился и потому немножко нервничал. - Я у Сони был, в четверг, помните, вы все ушли, а я остался у нее обедать? - Да. И что? - Когда я смотрел из окна комнаты на верхнем этаже в сад - в комнате было темно - мне показалось, что в ее саду кто-то прячется. Что кто-то стоял в кустах. Я до конца не уверен, но все же - я решил, лучше вам сказать. - Вы не узнали этого человека? - Нет. - Мужчина? - Мужчина, вроде бы. - Не Пьер ли? - Я тоже задал себе этот вопрос. Но ничего не могу утверждать. А почему вы о нем подумали? - Не вижу других кандидатов. Хотя это не значит, что их нет... - Согласен, для одного сценария здесь слишком много накручено: ночная незнакомка, нанесшая мне нежданный визит; некая женщина в толпе, намеренная раздавить меня чужими колесами; а теперь еще и мужчина в саду. Перебор. Надо облегчать сценарий. Предлагаю человека в саду считать Пьером - в роли ревнивого мужа. Реми рассмеялся и покинул квартиру. Полежав несколько минут в одиночестве, Максим медленно сел на кровати, посидел, прислушиваясь к пульсирующему шуму кроветока в голове, затем осторожно спустил одну ногу, пошарил, нашел тапок, спустил другу ногу и медленно, словно у него был радикулит, сполз с постели. Главное - не вставать рывком. Если вставать медленно, постепенно - то голова не так уж и кружится. Он еще постоял, проверяя свои ощущения - ничего, все в порядке, a va". Приободрившись, он направился в туалет и ванную и даже начал, по своей привычке с детских лет, напевать песенку. Когда он принял душ, он почувствовал себя намного лучше, да и выглядел посвежее. "Хоть на человека похож,"- заключил он, разглядывая свое мускулистое тело и порозовевшее лицо, покрытое рыжеватой щетиной. Бриться он не стал из-за содранной кожи, но нашел, что его "трехдневная небритость" обладает неотразимым шармом. - "Больше никаких постельных режимов, никаких пижам - это вредно для здоровья! Да здравствуют джинсы!"- сказал он вслух и запел во все легкие, выходя из ванной: "Как много девушек хороших, Как много ласковых имен, Но лишь одно из них тревожит..." "Как странно человеческая натура устроена, - подумал он вдруг, еще допевая песенку. - Позавчера я узнал, узнал с точностью, что дядя умер, убит. Позавчера я горевал, вчера меня самого чуть не убили, а сегодня - радуюсь жизни, как ни в чем ни бывало, и только лишь потому, что я сам жив и даже здоров, и чувствую себя хорошо..." "Унося покой и сон, когда влюблен... - оглашали коридор жизнерадостные ноты. - "И еще, может быть потому, что должна придти Соня, я снова увижу ее сегодня..." "Любовь нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь... И каждый вечер сразу станет удивительно хорош И ты поешь: ..." Соня смотрела на него, широко раскрыв глаза. Она сидела в гостиной и смотрела на него. А он стоял в дверях гостиной, совершенно голый. Вернее, не так уж совершенно, поскольку на ногах у него были тапочки. Но если не считать тапочек - то в остальном совершенно голый. И вот в таком виде он обалдело стоял перед Соней. "Сердце, тебе не хочется покоя, - - негромко допел он. Что делают в таких случаях? Максим привык раздеваться только перед своим врачом и своими любовницами. Соня не была ни тем, ни другим... И ему, старому развратнику, каковым он себя шутливо считал, было неловко, чудовищно неловко... Извиниться? Пошутить? Как ни в чем не бывало пройти в спальню и одеться? Или, может... Что "может"? Подойти? Обнять? Сказать "вот я уже раздет, так давай в связи с этим обнимемся и поцелуемся, и вообще займемся любовью, воспользуемся оказией? Чтобы в другой раз не раздеваться, раз уж полдела сделано? Ну и бред, придет же в голову такое "может"... Кажется, Соня тоже растерялась. Впрочем, не до такой степени, чтобы не воспользоваться моментом и не рассмотреть, хотя бы и с деликатной беглостью, его крепкое стройное тело, правда, самую малость поплотневшее, ну самую малость только - аппетитное, как говорили московские барышни, удостоившиеся доступа к этому зрелищу. И хотя во взгляде Сони не было ничего вызывающего, и ничего, тем более, провокационного, Максим почувствовал, что его орудие стало приходить в боевую готовность. Медленно, но верно. "Сердце, как хорошо на свете жить," - снова запел он, правда потише. - "Сердце, как хорошо, что ты такое," Справившись со своим замешательством, он с независимым видом прошествовал в спальню, шлепая стоптанными в задниках тапочками, с гордо торчащим пенисом, оперенным с двух сторон туго подобравшимися яичками, словно эта разгоряченная механика собралась в полет. Соня проводила его обжигающим взглядом. "Спасибо сердце, что ты умеешь так любить!"- - донеслись последние ноты уже из спальни. Соня расхохоталась в гостиной. Расхохоталась сначала весело, но смеялась слишком долго, и в ее смехе становились все заметнее нотки неискренности и искусственности. Вдруг она резко замолчала, сглотнув последние истеричные всхлипы своего нелепого смеха; затихла, прислушиваясь к своим ощущениям, к тому, как напряглось ее тело до звона в конечностях и где-то внизу зародилась и пошла вверх расплавляющая волна желания, обжигая и душа. Мучительно поведя головой и бессмысленно улыбаясь - скорее спазм губных пересохших мышц, чем улыбка - она слепо двинулась к спальне, к закрывшейся за Максимом двери. Она не знала, зачем туда идет и что будет там делать, она еще не успела ни о чем подумать, она просто приближалась, как лунатик, притянутый магией, но только не небесного, а земного, мужского тела, скрывшегося за дверью... ... Как дверь раскрылась и - Максим встретил ее ласковым и, ей показалось, насмешливым взглядом. На нем уже были джинсы и рубашка. Соня очнулась, вспыхнула, отвернулась и медленно направилась к креслу в гостиной. Максим сделал шаг ей вслед, поколебался, снова вспомнил о дяде, о странности человеческой натуры; сделал другой шаг, подумал, как ей-то должно быть плохо в такой день! Чувство щемящей жалости и нежности; понурая и независимая стриженная шейка с дорожкой темных волосиков; тонкие плечики; легкое тельце в полосатых рейтузиках и в трикотажной просторной рубашке; - ... Догнал, заграбастал в свои руки, примял, как бабочку (не в силу грубости, а в силу неутонченности мужской природы!), начал медленно разворачивать ее к себе, нагибая крепкую лошадиную шею к ее мягким каштановым волосам, к нежному маленькому уху, мелкими шажками легких поцелуев скользя к ее губам, шумно вдыхая ее сладкое дыхание, путавшееся в его усах, вонзаясь поцелуем в самую сердцевинку ее губ, ища языком щелочку между влажными зубами, которая так долго сводила его с ума... Ее медовые глаза померкли, закрылись, опушив щеки темной щетинкой ресниц. Максим запустил свои большие ладони в короткие рукава ее трикотажной рубашечки, добрался до теплых и нежных плеч, и гладил пальцем шелковые бретельки ее лифчика, следуя, насколько позволяла пройма рукава, по их скользящей дорожке: назад, к застежке, огибая хрупкие детские лопатки; вперед, к податливой и живой округлости груди. Но рубашку не расстегнул. Не расстегнул, хотя спереди были пуговки и дело было не сложным. Не расстегнул, потому что не мог, потому что снова подумал о дяде, потому что этот пир жизни и плоти не сочетался с печалью траура, - а у Максима был слишком развитый вкус, чтобы позволить себе подобную эклектику; так и остался, замер - ладони, запущенные через рукава, на ее спинке, пригоршнями накрывая воробьиные крылышки лопаток; так и стоял. И Соня - так и стояла, затихнув под его руками. И они простояли неизвестно сколько, закрыв глаза и не шевелясь, и пряное чувство горечи постепенно захватывало два эти существа, и заструилось между ними, разделяя. Соня высвободилась первой. Не глядя на Максима, она пошарила в сумочке и вытащила оттуда пачку сигарет. Закурила, нервно отставляя руку в сторону и уклоняясь от выпущенного ею же дыма. Сигарета дрожала в ее худых пальцах; даже не дрожала - тряслась. - Я была в полиции, - сказала она, садясь в кресло и устремив на Максима темные глаза, плывшие в нежном облаке усталости и печали. - Они мне сказали: никакого завещания нет. Не существует. Они справились в нотариальном банке данных... И я не понимаю, что из этого следует, и следует ли из этого что-нибудь. Следователь мне ничего не объяснил. Это важно? Максим перевел дух от неостывшего еще объятия. Стараясь сосредоточиться, он пошагал по комнате в разные стороны, потом уселся и сказал: - Погоди-ка, детка, давай по порядку. Соня вскинула глаза на "детку", сказанную с необычайной и как бы уже привычной ласковостью, будто теперь они так и будут друг к другу обращаться, но Максим не заметил ее взгляда. - Все подробно, с самого начала, - морщил он лоб, сосредотачиваясь. - Что тебе вообще рассказали в полиции и о чем тебя спрашивали? Максим вдруг почувствовал, что теперь, когда Реми больше не ведет расследование, он должен взять на себя хотя бы одну из его функций, а именно: рассказывать и объяснять, что происходит. По крайней мере, Соне. - Спрашивали, что я делала, в то время... Алиби, одним словом. У меня его нет. Вернее есть, но не на все время... Спрашивали про Пьера. Я так поняла, что у него алиби тоже нет. Он искал мне подарок, у меня день рождения скоро... Не знаю, они будут проверять, наверное, кто меня видел, кто его видел... Еще о завещании расспрашивали, о столике, о тебе. Они, кстати, наверное тебя тоже вызовут или сюда придут. - Я ведь уже вчера все рассказал, в больнице. - Я тоже вчера с ними разговаривала. Они каждый раз задают почти одни и те же вопросы, но это, якобы, необходимо. - Ну, не страшно. Надо так надо. Что еще? - Сказали, что задержали Ксавье для допроса, на два дня, что ли. У него тоже алиби нет, а тот факт, что машина припаркована недалеко от его дома, бросает на него подозрение. К тому же он грозился папу убить... это многие слышали. У него нашли альбом с фотографиями, где на всех общих снимках он вырезал лицо папы... - Значит, у полиции два направления на данный момент, как и у Реми... Ты знаешь, что Мадлен наняла Реми установить, виновен ли Ксавье? - В самом деле? Это странно. Это ведь ее отец! А если Реми докажет его виновность? Что тогда она будет делать? Максим хотел было сообщить Соне новость о том, что Мадлен приходится ей сестрой, но что-то удержало его. Конечно, никто не просил его хранить этот факт в секрете, и все же... Если у Мадлен есть какие-то цели, то он не хочет послужить для нее орудием. Проще говоря, если Мадлен рассчитывает, что он донесет эту информацию до Сони, если у нее в этом свой интерес, - то она ошиблась в своих расчетах. Пусть выкручивается сама. - Не знаю, - ответил он Соне. - Я не понимаю ее логику. Тем более, что этот ее визит сюда, как мне показалось, послужил лишь тому, что Реми всерьез заинтересовался ею самой... - Какие же у нее могут мотивы?! У Мадлен - что у нее может быть против папы?! - Я ничего не понял, - поспешно соврал Максим. - А второе направление, значит, это наследство, как я понимаю. То есть - этот очаровательный столик, - кивнул он в его сторону. Столик невозмутимо парил на своих тонких гордых ножках, тускло поблескивая лакированной поверхностью. - Завещания нет, - сказала Соня. - Что это означает? - Нет на мое имя, ты хочешь сказать. - На мое тоже нет. - Но тебе и не нужно, ты ведь автоматически наследница, ведь так? Если столик не оформлен на мое имя, то значит, его получаешь ты. И Пьер. - Послушай, Максим, я ничего не могу понять, - жалобно сказала она. - Что, я теперь под подозрением? Или Пьер? Или мы оба? Кажется, столик ее не интересовал, причем не интересовал совершенно. Максима это обрадовало. Ему было бы неприятно увидеть в Соне подтверждение словам Реми, сказанным час тому назад о наследстве и наследниках... - Боюсь, что да... Если - если! - вина Ксавье не будет доказана, - то полиция примется за вас. Раз столик не оформлен на меня, то у вас есть мотив... Извини, Соня, если ты действительно хочешь, чтобы я продолжал, то мне придется употреблять довольно жестокие выражения... "Как это так получилось, что мы все с ней нянчимся?" - мелькнула раздраженная мысль. - Это не страшно, - тихо ответила она. - У вас есть мотив для убийства. - Какой? - Интерес к столику как к материальной и как к антикварной ценности, учитывая в особенности, что Пьер коллекционирует антиквариат. Интерес убрать Арно до того, как он напишет завещание на мое имя. Мы уже об этом обо всем говорили. - Я помню. Но ведь это было так, в теории? Ведь Реми не подозревает Пьера на самом деле? Пьер, конечно, страстный коллекционер, но... Максим посмотрел на Соню отчужденно. Теперь, когда она говорила о Пьере, ее муж снова стал реальностью, - реальностью, о которой они забыли полчаса тому назад напрочь... - Вот именно поэтому он под подозрением у полиции, - неприязненно сказал он. - Кроме того, его можно заподозрить в покушениях на меня: пока он не знал о завещании, - он поторопился убрать Арно, а когда ты ему сообщила, что твой отец написал завещание на мое имя - то попытался убрать меня. Потому что, если меня нет - то в этом случае столик снова отходит к тебе. - Неправда! Я не верю! - Соня схватилась за голову руками. - Пьер не мог убить папу! Он не такой, он не способен на это! И потом, он меня любит! - Ну и что? - холодно ответил ей Максим. - Бывают люди, которые убивают даже тех, кого любят, не то что родителей тех, кого любят. Соня заплакала. - Что-ты-пони-маешь! - доносилось сквозь рыдания. - Что ты всех судишь! Что ты сам знаешь о любви?! - Эй, эй, ну что ты расплакалась, как маленькая! Я же не обвиняю Пьера, я тебе рассказываю, что подумают в полиции! Кончай реветь!- сдал позиции Максим. "Реми из меня не получится, - подумал он, вспоминая детектива. - Я слишком груб". - Слышишь, Соня, ну, Сонечка, не плачь, перестань. Это еще не обязательно, что они так подумают. А потом, даже если подумают, надо еще доказать, это не одно и то же - предполагать и обвинять... Ну, слышишь, не плачь! - Я не могу больше... Папу убили... разве этого мало... - рыдала Соня. - Еще и Пьера сюда... Пьер не пытался тебя убить! Он не такой! И никто из свидетелей не дал описание, похоже на Пьера! Ну да. А то, что он, Максим, едва не отправился на тот свет - это ерунда. Главное, - не трогайте Пьера. Соня снова начала его злить, и в то же время жалость к ней не отпускала его. - Свидетели! Они вообще ничего не видели вокруг, эти свидетели! Только фотоаппаратами своими долбанными щелкали! - проворчал он. - Кроме того, существует еще возможность, что Пьер мог нанять кого-то... Поверь, мне тоже не хотелось бы думать, что твой муж - Максим изо всех сил постарался произнести эти слова не слишком фальшиво - твой муж способен на подобное... Я понимаю, это неприятно, это даже ужасно - допустить такую мысль... (Вот, опять я начал сюсюкать!) Но, к сожалению, правда не зависит от того, хочется нам ее допустить или нет - закончил он суше. - В конце концов, не один Пьер коллекционирует антиквариат, - Соня немножко успокоилась и теперь вытирала глаза с черными обводами туши бумажным платком. - Есть и другие! Вспомни, еще год назад пытались столик украсть! - И тогда это тоже мог быть Пьер, - с сожалением ответил Максим. - У других коллекционеров для кражи было меньше мотивов. - Это почему еще? - Похоже на то, что попытка кражи связана с моим появлением: туманная вероятность, что столик уедет в Россию стала весьма реальной угрозой. Однако же в среде коллекционеров об этом не знали. Зато Пьер знал, и именно это могло его подвинуть на кражу - пока наследство твое не ушло в Россию. Он мог нанять кого-то и на кражу тоже... Соня смотрела на него внимательно и сосредоточенно, что-то обдумывая. - Хорошо, - сказала она решительным тоном, - я не буду плакать, не волнуйся, просто у меня уже нервы не выдерживают... - и глаза ее снова покраснели. Поговорим спокойно, - хлюпнула она носом. - Я вот что хочу тебя спросить: нас с тобой разыграл по телефону - убийца? - Судя по всему - да. Только у него был интерес выиграть время при помощи этого розыгрыша. - Значит, по-твоему, это мог быть Пьер? - Теоретически... - Вот, - торжествующе сказала Соня, - ты сам теперь видишь, что это не мог быть он! В нем нет ничего актерского, он просто не способен кого-то разыгрывать, подделывать голоса, тем более, женские! К тому же, - она выдержала многозначительную паузу, - я бы его узнала! Максим сочувственно посмотрел на нее. Ей так не хотелось верить в то, что ее муж мог оказаться преступником... Любила она его или нет, но она не могла допустить мысль, которая разрушала ее покой, ее тщательно выстроенный и забаррикадированный, уютный и беспечный мирок... Максим понимал это, хотя и - не то, чтобы осуждал, но... - с трудом принимал, что ли... Однако же он больше не злился на нее. Он был полон жалости и нежности, и, может быть, - любви... Может быть, любви. Как называется чувство, когда любить готов и почти уже любишь, но знаешь: нельзя и не нужно; и натягиваешь вожжи, и запрещаешь себе любить? Можно ли сказать, что ты искупался, если вошел в воду по колено? - К сожалению, - мягко сказал он, - и в этом случае остается возможность, что Пьер нанял кого-то... Уж что-что, а деньги у него есть, чтобы оплатить услуги и актеров, и даже убийц. Я не говорю - поспешил добавить он, - что Пьер именно так и поступил. Я вовсе не считаю, что Пьер - это тот, кого мы все ищем! - соврал Максим, снова подумав о силуэте в саду. "Пьер не выходил из дома ночью?"- вспомнил он вопрос Реми. Максим уже не знал, что он считает сам. - Я просто пытаюсь воссоздать логику, - продолжал он, - по которой, видимо идет или еще пойдет полиция. Понимаешь? - Да. Это все? У тебя есть еще какая-нибудь другая логика, кроме Пьера? - Ксавье. - И все? - Я, честно говоря, не вижу других вариантов... Ну не ты же... И не я. И тем более не Вадим - у него нет вообще никакого мотива, он только теряет со смертью Арно. Кого еще можно заподозрить? Из тех, кто знал о предстоящих съемках... Жерара? Но какая у него выгода? Допустим, попытаться украсть столик он еще мог - он тоже коллекционирует антиквариат. Но - убивать твоего отца? Какой смысл? Он ничего не может выиграть от его смерти! Разве что ты ему пообещала этот столик подарить, если ты станешь наследницей... Извини, неудачная шутка. - Более чем, - сухо отозвалась Соня. - Но ты сказал, что Реми стал почему-то вдруг подозревать Мадлен? Максим снова заколебался, не сказать ли ей о нечаянно подслушанном разговоре с Мадлен, но снова решил не говорить. Не его это дело - влезать в чужие семейные секреты. - Я не понял, - как можно убедительнее соврал он. - Реми мне ничего не объяснил. Умчался и все. - Во всяком случае, у него должны быть причины... Видишь, не один Пьер под подозрением! - Да-да, конечно... Сумерки сгустились в комнате, добавив ноты тоски в густо висевшую печаль и тревогу этого разговора, этой несостоявшейся любви, этой квартиры Арно, в которую больше никогда не придет ее хозяин... - Тебе надо поесть... - сказала Соня. - Не беспокойся, я уже в форме. Сам приготовлю. Может, ты поешь со мной? - Мне не хочется. - А скажи мне... - решился Максим задать мучавший его вопрос. - Все-таки не мог Пьер уйти из дома ночью с субботы на воскресенье? Или в одну из следующих ночей? - Реми уже спрашивал... Что означает этот вопрос? Куда он должен был пойти ночью? Пьер, если не в клубе, по ночам всегда дома! - Ты сказала, что по ночам спишь. Если бы он ушел, ты бы проснулась? - Я не знаю... Я часто снотворное принимаю... Но объясни, наконец, почему этот вопрос! - Тот, кто убил твоего отца, должен был вернуться на место съемок, чтобы вывезти оттуда тело. Максим посмотрел ей прямо в глаза. "Сейчас снова заплачет," - подумал он. Но Соня не заплакала. Она только тихо выдохнула "Папа!.." и покачала головой. - Этого не может быть, - сказала она после некоторой паузы. - Я знаю своего мужа. Пьер по ночам всегда дома. Он по ночам спит. Вместе со мной, - произнесла она, с вызовом глядя на Максима. Ах, так! Вместе с тобой! Ну ладно, получай, - разозлился Максим. - А если не спит, то тогда он в клубе, - ехидно заговорил он, - а если не в клубе, то следит за тобой, а если не следит, то у тебя под окнами спальни прогуливается, в саду! Глаза Сони расширились от изумления. - Ты ведь видела, что кто-то прятался в кустах в саду! - Но мне это просто показалось! - Кто тебе сказал, что тебе это показалось? Пьер! Он посмеялся над тобой, да? Он тебя убедил, что тебе это показалось! Но меня он, к счастью, не убедил. Я тоже его видел в твоем саду. В прошлый раз, когда ты ушла делать кофе! Соня смотрела на него ошарашено. - Ты "знаешь своего мужа", - зло повторил он ее слова. - Но только, боюсь, не все ты о нем знаешь! Удивление и недоверие в лице Сони постепенно стало сменяться неприязненной отчужденностью. Она некоторое время разглядывала Максима, словно что-то обдумывая, - что-то, не имеющее к Максиму никакого отношения. - Мне надо поговорить с Пьером, - Соня решительно встала. - Мне надо разобраться, что к чему. Извини, я тебя покину. Ты, кажется, уже в порядке. Она холодно окинула его взглядом. Ну что ж, понятно. Существо жизни - вот оно: Пьер - опора, столп ее существования. А остальное - это все так, лирика, пустяк, пикантная приправа к существу жизни. И теперь она бежит к нему, для нее важнее всего сейчас убедиться в том, что опора все еще выполняет свои функции, что столп все еще непоколебим, что жизнь будет течь по-прежнему беззаботно и легко... - Иди, конечно, - ответил он также холодно. - Ай, черт! - воскликнула вдруг Соня. - Пьер сегодня в клубе. Он поздно придет... Она задумалась на мгновенье. - Но все равно, мне надо домой. Я поговорю с ним, когда он придет, а пока мне лучше побыть одной... Он обманывать не умеет - это одно из его достоинств! Есл