* * *
Артиста и Муху привезли в обычное замызганное отделение. Их уж
собрались пихнуть за решетку в дежурке, где полным-полно было всякого лихого
уличного народа, но Артист закричал, что требует начальника, сейчас же,
немедленно, что творится, мол, форменный произвол, и его с Мухой оставили
перед барьерчиком, за которым сидел унылый дежурный, одуревший от криков,
матерщины и расквашенных пьяных морд. Лейтенант, перегнувшись, что-то
пошептал коллеге, и тот протянул ему листок протокола о задержании, но
отставник, решивший грудью встать за правое дело, вдруг гаркнул привычным
командирским басом:
-- Товарищ дежурный! Я свидетель, и вот эта дама -- тоже. Мы все
видели. Ребят взяли ни за что.
-- Ну, так в чем дело? -- закрутил головой дежурный, попеременно
переводя взгляд со скромно сидящих задержанных на свидетеля-доброхота и
ретивого лейтенанта. -- Давайте объясняйте...
Артист поднялся, и с доверительной улыбкой обратился к нему как к
полноправному вершителю истинной справедливости.
-- Понимаете, лейтенант, я мог бы, конечно, жаловаться, мог бы устроить
грандиозный скандал... Но это не нужно ни мне, ни вам, верно?
-- Ну, говорите, говорите, в чем дело.
-- Ваш товарищ потребовал документы, -- начал Семен. -- Я предъявил
документы, они у вашего лейтенанта -- мой паспорт и паспорт моего друга.
-- Ничего не понимаю. -- Дежурный даже глаза прикрыл: пытаясь
сосредоточиться.
-- Ха... -- выдохнул Семен с вековой скорбью в глазах. -- В общем,
разрешите мне позвонить.
-- Кому?
-- Родственнику, дяде... Вы же не можете отказать гражданину в такой
мелочи.
-- Давайте номер, я сам наберу, -- сказал дежурный.
Семен назвал семь цифр. Это был тот самый телефон, которым они имели
право воспользоваться только в крайнем случае.
Артист и Муха с нетерпением смотрели на аппарат. Наконец дежурный
сказал в трубку:
-- Здравия желаю! Дежурный сто восемьдесят первого отделения лейтенант
Квашнин. -- Поднял глаза на Артиста: -- Кого позвать?
-- Дядю Костю.
-- Здравствуйте, дядю Костю позовите, -- продолжил дежурный. -- Дядя
Костя? Гражданин Злотников Семен Львович приходится вам племянником, так? Он
находится у нас, задержан. Передаю трубку.
-- Что стряслось? -- быстро заговорил на том конце провода Голубков. --
Куда вы делись? Докладывай, племянничек!
-- Беда, -- дрожащим от волнения и обиды голосом проговорил Артист. --
Вы меня хорошо слышите, дядя Костя?
-- Слышу хорошо, говори!
По голосу Артиста Голубкову стало ясно, что произошло действительно
нечто непредвиденное и чрезвычайное.
-- Шли мы по городу с ребятами, а тут ни с того ни с сего пришлось
прощаться и расставаться. Мы туда, а они -- сюда. Понимаете?
-- Не совсем, -- сказал Голубков. -- Скажи яснее.
-- Были мы все вместе, а теперь, как в песне -- "ты налево, я направо,
ну и до свидания".
-- Вы чего это, чего мелете? -- вскинулся дежурный. -- При чем здесь
песни?
-- Понял тебя, -- наконец сориентировался Голубков. -- Вы разделились?
-- Ну да, да! -- воскликнул Семен. -- Мы-то думали к Быкову заехать. А
тут, оказывается, еще и Валерий Павлович вызывает, ну тот, знаете?.. Летчик.
Друг нашего дяди Мони! Хоть разорвись!
-- Понял, понял, -- воскликнул Константин Дмитриевич, -- все понял. Ну
спасибо, племянник, ну удружил! Тащись теперь невесть куда. Ладно. Сидите
там в отделении и ждите меня. Сейчас приеду, попробую договориться...
Артист вернул трубку дежурному. Он и Муха не слышали, что сказал
полковник Голубков лейтенанту, но лицо последнего сразу смягчилось.
-- Вы уж извините нас. Видно, ошибочка вышла, -- сказал дежурный,
возвращая им паспорта. -- Можете идти. И вы, граждане свидетели. Все
свободны. А ты, Баландин, в другой раз смотри, кого хватаешь...
Однако, к удивлению дежурного, задержанные уходить не спешили. Они
остались в милиции, скромно сидели на продавленных стульях около дежурной
части, тихо переговаривались и поглядывали на часы в ожидании Константина
Дмитриевича.
-- Понял он? -- спросил Муха.
-- Да вроде... -- кивнул Артист.
-- Слушай, а при чем здесь какой-то... дядя Моня?
-- Не врубился? -- улыбнулся Артист. -- Это станция Монино, как раз
рядом с Чкаловской. Олег мотнул головой и усмехнулся.
* * *
Звонок Артиста по спецтелефону был для полковника Голубкова самым
радостным событием этого тяжкого дня. На много часов он утратил связь с
отрядом Пастухова. В то же время это известие еще туже затягивало запутанный
узел, который им с Нифонтовым надлежало развязать.
Как следовало из сообщения Артиста, на горизонте внезапно возник
аэродром в Чкаловской. Что еще могло скрываться под "Валерием Павловичем" и
"дядей Моней", как не эта крупнейшая воздушная база, которую он узнал как
свои пять пальцев за многие годы, когда улетал с нее в Афганистан, Литву, на
север и на юг, а в последние годы -- в Чечню и Таджикистан. Сообщение
Артиста как будто мгновенно соединило в замкнутую цепь разрозненные провода.
Последние месяцы они отслеживали и брали на заметку буквально всякую мелочь,
так или иначе имевшую отношение к ракете "Зодиак", ее двигателю "РД-018" и
топливу ФФ-2.
И как выяснилось, именно с аэродрома в Чкаловской был намечен вылет
гигантского военно-транспортного самолета АН-124 "Руслан" с разобранной
ракетой "Зодиак" и макетом двигателя на борту. Как было решено на заседании
правительства, это новейшее изделие военно-космической технологии
отправлялось прямым рейсом в Сингапур, на открывающийся через неделю
международный салон.
* * *
Два милицейских "жигуленка" унеслись куда-то по набережной, увозя Муху
и Артиста.
-- Эх, -- воскликнул Пастух, -- хотел бы я знать, случайная была
проверка или по нашу душу.
-- Теперь не узнаем, -- сказал Док. Они быстро уходили дворами в
сторону от Москвы-реки.
-- И попрощаться не успели, -- вздохнул Трубач. -- Когда увидимся-то
теперь?
Никто не ответил ему. Но все подумали одно: увидятся ли вообще
когда-нибудь.
-- Йе-о!.. Да у них ведь и денег-то нет, -- вдруг вспомнил Боцман. --
Ни копейки не осталось.
-- Не гони печаль, -- оборвал его Пастух и нервно потер щеку. -- Надо
дать знать дяде Косте. Семка и сам сообразит, но лучше подстраховаться.
Они нашли телефон-автомат, предусмотрительный Боцман достал из кармана
несколько жетонов. Пастух набрал номер, подождал...
-- Не берет трубку.
-- Как поступим? -- спросил Док.
-- Ну а что, собственно? -- пожал плечами Пастух. -- Задача поставлена,
цель ясна. Что еще надо? Работаем в автономном режиме. Не привыкать...
-- Однако опасно шибко, начальник, -- с "чукотским" акцентом заметил
Боцман и цыкнул зубом.
-- А что теперь не опасно? Выхода нет, -- покачал головой Пастух.
Они проходили мимо детской площадки. Никого не было там. Пустая голубая
лавочка стояла под кленом.
-- Ну что? -- вздохнул Док. -- Видно, и нам расходиться теперь.
Разделимся по двое, дождемся часа пик, а после... Ну, присели на дорожку.
Они сидели на голубой лавочке плечом к плечу, глядя в солнечное небо,
на зелень листвы, на дома, на какие-то заборчики... Чье-то белье чуть
колыхалось на веревке, в песочнице валялось забытое малышом зеленое
пластмассовое ведерко... Город жил, чего-то ждал, на что-то надеялся. И
никто знать не знал, что предстояло им.
Сидели не шевелясь, впитывая в себя эти минуты сосредоточенного
безмолвия.
Пастух встал.
-- Все, парни! Обнялись, разошлись! Все четверо поочередно крепко
стиснули друг друга, коротко взглянули в глаза, кивнули и быстро, не
оглядываясь, зашагали по двое в разные стороны.
* * *
-- Слушай, Боцман, -- сказал Пастухов, когда они вышли на какую-то
неприметную улицу, -- ты сколько раз бывал на аэродроме в Чкаловской?
-- Что я, считал? -- пожал плечами Хохлов. -- Раз двадцать, может.
Улетал, прилетал... Ты это к чему?
-- А вот припомни, Митя, много ты видел там штатских? В пижонских
шпаковских курточках и джинсах "леви-страус"?
-- Эх, -- стукнул себя по лбу Боцман, -- что же делать?
-- Как говорит Артист, "за что люблю я наши времена"... Лично я люблю
их за свободу выбора и широту ассортимента. Кстати, и время убьем. С
барышнями побазлаем... Знаю я один такой неприметный магазинчик.
Минут через сорок они уже переодевались в подсобке магазинчика,
заваленной разным привозным и нашим тряпьем.
Пастух сбросил свою легкую куртку и уже хотел было напялить
серо-буро-зеленую пятнистую робу, когда Боцман вдруг засмеялся.
-- Запасливый ты, как моя бабка. Тоже вечно булавки за подкладку
вкалывала.
И он показал серебристую булавочную головку на внутренней стороне полы
старой куртки Пастуха.
Пастух поднес ее к глазам.
-- Вот так клюква, блин! -- Он вытащил булавку. -- Вот ведь как
интересно.
-- Думаешь, "клоп"? -- спросил Боцман.
-- И думать нечего. Когда только успели приладить? Надо вспомнить. Хотя
бы попытаться.
Он напряг память, но ничего в голову не приходило.
-- А ну подожди, -- сказал Пастух и снова надел эту куртку. -- Где она
была? Вот тут? Ну-ка, Боцман, попробуй потяни за фалду.
И едва Хохлов прикоснулся к его куртке в том месте, где была булавка,
Пастух тотчас вспомнил то же ощущение минувшей ночью -- он поднимался по
железной лесенке в вагон, когда чья-то рука вот так же потянула за куртку.
-- Вспомнил! -- воскликнул Пастух. -- Это тот, с "мицубиси", который
встретил нас. И думать нечего -- он!
-- Что теперь делать с ней? -- спросил Боцман.
-- А ничего.
Пастух бросил булавку на пол и расплющил ее подошвой нового ботинка
армейского образца.
Через пять минут они оба были облачены в такую обычную теперь в городе
военизированную камуфляжную форму -- удобные пятнисто-зеленые одеяния и
высокие ботинки, в которых оба сразу почувствовали себя уверенно.
-- Неплохо, -- сказал Боцман, придирчиво разглядывая друга. -- Ты даже
слегка смахиваешь, Серега, на военного человека.
-- Служил когда-то, -- кивнул Пастух. -- Пришлось.
-- Одно паршиво, -- сказал Боцман, -- новье. За километр видать.
-- Ну эт-то мы щас исправим, -- сказал Пастухов. -- Айда, обомнем
маленько.
Тот, кто увидел бы их через пару минут, наверняка решил бы, что у них с
головами нешуточные проблемы.
Уединившись в темном пыльном подъезде, два совершенно трезвых молодых
человека деловито боролись, сосредоточенно катались по площадке, вставали на
ноги, отряхивались, обрызгивали друг друга из большущей бутыли минеральной
водой "Вера" и вновь катались по полу, а затем подходили к замызганному окну
и критически разглядывали друг друга.
-- На швах еще пыли вотри, -- наставительно говорил Боцман. -- Локти,
локти погуще и коленки. А главное -- на заднице. Самое ходовое место...
-- Как бы не переборщить, -- бормотал Пастух, -- а то на губу упекут за
неряшливый вид. Погончики бы нам еще, нашивочки, эмблемки...
-- Перебьются, -- сказал Боцман. -- Там же вольнонаемных до и больше.
Все в таких формах. Они доводили себя до кондиции долго и с удовольствием,
до жаркого пота, и вышли из парадного изрядно потрепанные, как бы покипевшие
в семи котлах. И когда у метро тормознул мимоходом комендантский патруль при
бляхах и штык-ножах и несколько разочарованно проверил их гражданские
паспорта, Боцман и Пастух заключили, что усилия были не напрасными.
* * *
Черный служебный "Вольво-850" быстро мчался по Ярославскому шоссе,
приближаясь к Москве. Едва миновали Абрамцево, в машине Роберта Николаевича
загудел телефон. Он снял трубку и невольно сжался, впервые после того
памятного совещания услышав голос того, о ком думал весь этот месяц и кого
страшился услышать.
-- Здравствуйте, Андрей Терентьевич, -- упавшим голосом ответил он на
приветствие Черемисина. -- Как я рад, что вы мне позвонили.
-- Позвольте усомниться, -- желчно усмехнулся старик. -- Мы проработали
вместе пятнадцать лет. Так что мое отношение к лицемерам и фарисеям вам
известно. Я бы никогда не позвонил вам, если бы, так сказать, не событие
чрезвычайное. Несмотря на мои возражения, вы все-таки отправляете в Сингапур
на авиасалон ракету с нашим "Зодиаком". Пусть так... Пусть моим мнением
пренебрегли -- пинать мертвого льва у нас всегда охотников хватало. Однако,
сведения о смерти льва, как говорится, сильно преувеличены. Я еще жив и в
здравом уме. И я не допущу того, что вы затеяли.
-- Простите, Андрей Терентьевич, -- смешался Стенин, вдруг ощутив, что
неясная давешняя тревога, нахлынувшая после разговора с Курцевским, с новой
силой наваливается на него. -- Я что-то не пойму... Ведь вы же знаете -- мы
отправляем натурный макет. Вы согласились с этим. Одно сопло, торчащее из
нижней части носителя. Там будет только пустая оболочка ракеты с имитацией
начинки. Поверьте, это будет выглядеть весьма внушительно и...
-- Зачем вы лжете?! -- перебил его Черемисин. -- Что за мерзость! Мне
только что позвонили с "Апогея". Им приказано смонтировать и установить в
моторный отсек ракеты настоящий двигатель! И вы, генеральный, не знаете об
этом?
Стенин от души рассмеялся.
-- Этого не может быть, Андрей Терентьевич, это же чистый бред. Кто вам
сказал? Просто курам на смех! То же самое, что в витринный манекен вставить
живое сердце.
-- После того, что случилось, я могу поверить всему. Но вам, сударь
мой, я уже не верю. Не взыщите -- я немедленно отправляюсь в ФСБ! Пусть они
разберутся, что тут правда, что ложь, где бред, а где истина!
Черемисин бросил трубку.
Стенин смотрел вперед через ветровое стекло, но не видел ничего -- ни
залитого солнцем вечернего шоссе, ни разноцветных машин, ни деревьев...
Накатила мертвящая истома, как перед обмороком. Он ничего не мог
понять. Вдруг острое желание бросить все, забыть, забиться в какую-нибудь
темную щель охватило его.
Миновали Мытищи, впереди виднелась Москва, игла Останкинской телебашни
уже прокалывала впереди столичное небо.
* * *
-- Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло, -- быстро
говорил Голубков, когда они с Артистом и Мухой уходили задними дворами от
приземистого строения отделения милиции. -- Просто неслыханная удача, что
вас сцапали эти охламоны.
-- Ну... мы им тут сами маленько помогли, -- засмеялся Семен. -- Надо
же было найти какой-нибудь способ, чтоб побыстрей ввести вас в курс текущих
событий. А в чем удача?
-- Как вы знаете, в нашей операции задействован предельно узкий круг
лиц. Предельно узкий! Мы не хотели бы подключать кого-то еще. Только самые
доверенные. А вы уже в курсе дела, в работе, понимаете задачу... И вот
сейчас, когда позарез нужны, вы оказались в моем распоряжении.
-- По воле судьбы или по воле рока? Как сказал бы принц Датский, "вот в
чем вопрос", -- усмехнулся Артист. -- Ладно, шучу. Простите, Константин
Дмитриевич. Мы слушаем вас.
-- Сегодня днем нам сообщили, -- продолжал Голубков, -- что топливо
двигателя, видимо, уже в пути. Его образцы похитили в лаборатории неделю
назад.
-- Ну и при чем тут мы? -- не понял Артист.
-- Тут понимаете какая связка... Без этого топлива сам по себе
двигатель мало чего стоит. Так что возможному покупателю железо и горючее
требуются только одновременно.
-- В одном флаконе, -- кивнул Артист.
-- Вот-вот. Тот, кого мы считаем таким потенциальным покупателем, это,
конечно, знает. И отвалит деньги продавцам не раньше, чем сразу получит и то
и другое. А для тех, кто намерен толкнуть весь этот комплекс, вопрос времени
-- то есть скорейшего получения денег -- играет важную роль...
-- Что ж, я отлично понимаю и тех и других, -- вставил Артист.
-- В общем, так, Семен... -- сказал Голубков. -- Как у тебя с вождением
автомобиля в экстремальных условиях? Тебе, Олег, после гонок на выживание
задавать такой вопрос было бы просто неприлично.
-- Как с вождением? -- улыбнулся Артист. -- Тягаться с Мухиным и
Хохловым я бы не рискнул. Хотя, конечно, кое-какой кураж имеется...
-- Не слушайте вы его, товарищ полковник! -- перебил Муха. -- Отлично
он водит! Не гроссмейстер, но на уровне мастера. Спецназ все-таки.
-- Так что от нас требуется? -- спросил Артист.
Глаза у Мухина азартно загорелись.
-- Неужели?..
-- Как вы знаете, -- сказал Голубков, -- завтра семнадцатый день, как
идет международное авторалли "Европа--Азия"...
-- Еще бы! -- с нескрываемой завистливой тоской воскликнул Муха. -- Кто
ж не знает! Весь мир по телеку смотрит. Супермарафон! Самое сложное ралли из
всех, какие были. Таких до конца века уже не будет.
-- Ну да! -- недоверчиво воскликнул Артист.
-- То-то и оно, -- не унимался Муха. -- Трасса -- через восемнадцать
стран -- от севера Финляндии до Сингапура. Пустыни, горы, лесные дороги,
морские и речные паромы, форсирование сотен водных рубежей.
-- Да-да, -- сказал Голубков. -- Вижу, Олег не отстал от жизни. Трасса
тяжелая и крайне опасная. В Финляндии стартовало двести сорок машин, лучшие
гонщики со всех континентов. На маршруте осталось не больше сотни.
-- А главное, -- жарко продолжил Мухин, -- на всех этапах вне конкурса
на трассу может выйти кто угодно, любой человек. При условии, конечно, что
его машину квалифицируют...
-- Переведи, -- сказал Артист.
-- Если тачку пропустят большое жюри и оргкомитет как соответствующую
правилам безопасности для гонок такой категории сложности.
-- А гонщиков тоже квалифицируют?
-- В том-то и фокус, что добровольцев -- нет. Люди квалифицируют себя
сами. Самим участием. Рискуя своими бабками и шеей. Только, конечно,
чайникам там делать не фига. В конце концов, есть много других способов
самоубийства. А что касается крутых профи...
-- Так за чем дело стало, Мушка? -- засмеялся Артист. -- Ты у нас не
любитель, а крупный ас. Чего ж не пристал к ним? Они ведь проезжали через
Москву, хлебом-солью их встречали...
-- А где бы я машину такую нашел? Где бы оборудовал? Ты хоть
представляешь, сколько все это стоит? Да еще за право участия тоже надо
"зелень" отстегивать.
-- Короче, парни, -- сказал Голубков, -- расклад такой: правитель
Рашиджистана, известный вам эмир Рашид-Шах, на время ралли дал разрешение
открыть границы своей страны на том участке, где проходит трасса.
-- А что, обычно границы закрыты? -- спросил Муха.
-- Последние семь лет его территория наглухо закрыта для всех. Кроме
друзей эмира, близких по духу. Вроде известного африканского полковника...
Но теперь Рашид-Шах почему-то решил сделать исключение из правил и
пропустить участников.
-- Почему? -- спросил Артист. -- Действительно, странно. Этот дядя тот
еще фрукт. Мы его еще в школе проходили.
-- Да уж... Цивилизованный мир разорвал с ним все экономические и
культурные связи. В отместку эмир пообещал поднять зеленое знамя над всей
планетой и начал необъявленную войну против всех, кого считает своими
врагами. Хотя, конечно, на всех углах клянется на Коране в своем миролюбии.
-- Приятная фигурка, -- сказал Артист. -- Ну а Россия тут как?
-- Кое-кто, в том числе и мы с американцами, формально сохраняем с ним
дипломатические отношения. Геополитика! Нефть! Уходить нельзя -- надо
заявлять о своем присутствии в регионе. Вот и сидят наши парни в посольстве
как в осажденной крепости -- человек восемь, что ли. Присутствуют.
-- А как же ралли? -- спросил Олег. -- Что-то изменилось? С чего это он
вдруг так подобрел?
-- То, что Рашид-Шах сразу дал согласие на прохождение маршрута через
свои пустыни и высокогорные дороги, нам тоже показалось весьма
подозрительным. Наверное, при всех проклятиях и угрозах миру ему все-таки
ужасно хочется выглядеть красиво. Есть уйма других мотивов и соображений:
политика, деньги, желание усилить свои позиции, просто напомнить о себе
жестом доброй воли. Ведь он как бы великодушно входит в положение мирового
сообщества....
-- Не понимаю... -- пожал плечами Артист. -- Поясните, пожалуйста.
--Дело в маршруте. Единственный прямой путь -- через короткий участок
Северного Рашиджистана. Иначе -- огромный крюк в обход непроходимых горных
массивов. И Рашид-Шах это прекрасно понимает.
-- То есть у него как бы ключ от двери в коридор?
-- Именно так. И все-таки нам показалось, что тут должно быть что-то
еще... В противном случае за разрешение пропустить гонщиков по его землям он
наверняка выторговал бы себе весьма выгодные и политические и денежные
условия. Но он почему-то вовсе не выставил никаких условий. Такого с ним не
бывало никогда. Это не его стиль, не его характер. И это насторожило не
только нас.
-- А кого еще? -- спросил Артист. -- Кому еще охота поковыряться в
зубах у старого тигра?
-- Согласно нашим данным, -- усмехнулся полковник, -- под видом
участников ралли сейчас на трассе могут находиться люди не менее чем трех
западных разведцентров. Кто же откажется от возможности легально наведаться
на закрытую территорию -- верно? Они могут там быть как гонщики, механики,
врачи, представители клубов или автомобильных фирм, ну и, само собой, как
журналисты...
-- А наши? -- спросил Артист. -- От нас-то хоть кто-нибудь участвует в
этих гонках?
-- Ну и темный ты, Семен! -- изумился Муха. -- Наших три экипажа, и
пока все на трассе. Два "джипа" и "Нива". Плюс технички, подсобные и тэ дэ.
-- Так вот, -- сказал Голубков, -- сопоставив факты, наложив, так
сказать, друг на друга контуры событий, мы пришли к заключению, что участие
в ралли может быть идеальным каналом доставки топлива для "Зодиака" прямо в
руки Рашид-Шаха.
-- Кто, по-вашему, его может везти? -- спросил Артист.
-- А вот этого мы не знаем, -- ответил Голубков. -- Хотя логично
думать, что оно у кого-то из членов нашей команды или техперсонала. После
схода с трассы двух экипажей сейчас там осталось тринадцать человек. По три
человека на машинах и механики на техничке.
-- Какое оно хоть из себя, это горючее?
-- Это два компонента. Две разные жидкости. Одна -- бесцветная и почти
без запаха, как вода. Вторая -- тяжелая, черная, как тушь.
-- Небось ядовитые обе, сволочи, -- заметил Артист.
-- В том-то и дело, что нет, -- усмехнулся полковник. -- По отдельности
вполне безвредны, хотя для коктейлей вряд ли подходят. Собственно, топливом
они становятся только при соединении, а так -- совершенно безопасны.
-- Наша задача? -- спросил Артист.
-- Задача такая: догнать участников на трассе, включиться в гонку под
видом вольных стрелков или под любой другой легендой.
-- А дальше?
-- А дальше -- установить, кто везет топливо, где оно, и любой ценой
предотвратить передачу технологической документации и образцов обоих
компонентов людям Рашид-Шаха. Или... кому-нибудь еще.
-- Ничего себе! -- воскликнул Артист. -- Только и всего?
Все трое замолчали.
-- Но это же... невозможно, -- выговорил наконец Муха. -- Столько
машин, столько людей, всякого оборудования, запчастей... А нас всего двое.
Абсолютно нереально.
-- Все так, -- сказал Голубков. -- Но формула топлива -- важнейший
военно-стратегический секрет России. Мы не должны допустить, чтобы он ушел
на сторону. Если топливо на трассе, там наверняка не только образцы, но и
документация. Технология получения, способы хранения и эксплуатации. Ну и,
понятное дело, при нем должен быть человек, ответственный за доставку.
-- Почтальон Печкин, -- кивнул Муха.
-- Почтальон, не почтальоны -- не важно, -- улыбнулся Константин
Дмитриевич. -- Это ралли -- уникальная, исключительная возможность
переправить топливо и материалы одним махом.
-- Но ведь его там может и не быть! -- в отчаянии воскликнул Муха. --
Это только ваше предположение, что оно там. Могли же найти и другой способ
переправки... Согласны?
-- Согласен, -- кивнул Голубков. -- Но если возможна такая лазейка, мы
обязаны попытаться перекрыть ее. Образцы были похищены за день до прибытия в
Москву участников ралли. Вероятно, к этому дню уже были скопированы и все
документы. Прихватить и то и другое здесь было проще всего. Приблизительно
через четверо суток головные машины участников пересекут границу государства
Рашид-Шаха. Делайте выводы...
-- Где они сейчас идут? -- спросил Артист.
-- Прошли участок Западного Казахстана, подходят к границам Туркмении.
Еще через сутки должны выйти к границе с Ираном. А там, как вы понимаете,
все для нас резко осложнится. Вы должны их догнать и присоединиться к гонке,
пока они еще на территории бывшего Союза.
-- А как же визы, документы, карты маршрутов, снаряжение? Машина,
наконец! -- воскликнул Артист. -- Когда мы успеем все это?
-- Поднажмем -- успеем! -- заверил Голубков. -- Документы все уже есть,
все оформлено, нужно только вписать данные и приклеить фотографии. Ну как?
-- Вы же знаете наш ответ, -- сказал Артист.
-- Коли так, вы должны знать самое главное: вся эта заваруха не только
ради сохранения военных секретов. Мы должны выявить и разоблачить тех, кто
осуществляет этот, с позволения сказать, проект века. Нам нужны железные,
неопровержимые доказательства. Нужны свидетели и исполнители. Только живые и
в трезвой памяти.
-- Есть вещи возможные и невозможные, -- засомневался Артист. -- Мы не
боги.
-- Значит, станете богами, -- сказал Голубков. -- Через пять часов с
аэродрома дальней авиации в Андреаполе, под Тверью, уходит транспортный
Ил-76. Коммерческий груз для свободного демократического Туркменистана...
Посадка в Красноводске, на берегу Каспия. Гонка придет туда, и вы
встретитесь с ними.
-- Какая у нас будет машина? -- спросил Муха.
-- На твой выбор.
-- То есть как?
-- Как сказано.
-- Тогда я бы, конечно, предпочел "лендровер", -- ответил Муха. -- А
легенда?
-- Ты -- гонщик, -- сказал Артист, -- я -- штурман. Радиожурналист.
Наушники, микрофоны... Шебутной парень, проныра, всюду суется, со всеми на
"ты", сорвиголова...
-- Годится, -- одобрил Голубков. В кармане легкой курточки полковника
Голубкова вдруг завибрировала черная "зажигалка".
-- А ну погодите, -- сказал он. Выпустив антеннку, Голубков отошел в
сторону и поднес хитрый агрегатик к уху.
-- Как дела? -- донесся искаженный голос генерала Нифонтова. --
Докладывайте.
-- Хохлов и Пастухов в данный момент должны выйти в расположение
аэродрома Ч. Перегудов и Ухов выходят на встречу для работы на объекте Б.
-- Поддерживаете с ними связь?
-- По оперативным соображениям все контакты обрезаны.
-- Что с гонщиками для ралли? Вы нашли людей?
-- Так точно! Злотников и Мухин.
-- Патроны из той же обоймы? Разумно, -- отозвался генерал. -- Успеют?
-- Должны успеть.
-- А вы сами?
-- Все согласно нашему плану. Как только отправлю ребят, рвану на
объект "Ч".
-- Может быть, отправим туда кого-нибудь из наших? Вы же не железный.
-- Нет, я должен сам.
-- Понимаю... Тогда немедленно в Тушино, и берите мой вертолет.
-- Спасибо.
Он выключил микрорацию, вновь подошел к Мухе и Артисту.
-- Оба со мной. В машину!
* * *
Вице-премьер Клоков принял Роберта Николаевича в Доме правительства, в
"Белом доме" на набережной, в том же своем роскошно убранном кабинете. Но
разговор начал не в нем, а в небольшой смежной "переговорной" комнате без
окон с плотно закрывающейся толстой металлической дверью.
Герман Григорьевич усадил Стенина в кресло и сел напротив. Примерно с
минуту оба молчали. Наконец Клоков озабоченно взглянул на своего гостя и
сказал:
-- Мне не нравится, как вы выглядите. Устали? Нездоровы? Тяжела шапка
Мономаха?
--Да уж, не легка... -- кивнул Роберт Николаевич.
-- Так что все-таки произошло? На вас лица нет.
-- Да бред какой-то. Даже смешно говорить. Минут сорок назад, когда я
ехал к вам, мне позвонил в машину Андрей Терентьевич. Он был вне себя.
Вообразите: он сообщил, будто бы я отдал распоряжение нашим людям подменить
макет разгонного модуля ракеты, который мы готовим для авиасалона, на такой
же блок, но с настоящим собранным двигателем.
Клоков молчал, спокойно глядя в глаза Роберту Николаевичу. Неожиданно
на лице вице-премьера появилась улыбка.
И при виде этих прищуренных светло-голубых глаз и этой улыбки профессор
Стенин, генеральный директор, доктор наук, лауреат многих премий, вдруг
почувствовал леденящий ужас, какого не испытывал никогда.
А Клоков, подавшись к нему, заговорил очень тихо, внушительно и
непреклонно:
-- Дорогой Роберт Николаевич, помните наш разговор несколько месяцев
назад в этом кабинете? Тогда мы поняли друг друга с полуслова, верно? Я
спросил вас, смогу ли когда-нибудь рассчитывать на вашу помощь и поддержку.
И помню ваш ответ. Этот момент наступил.
--Да, но... -- чуть слышно пролепетал Стенин. -- Ведь это же...
-- Это большая политика. Высшие интересы государства. Не все и не
всегда совершается явно, гораздо чаще вопросы высшего порядка решаются в
тишине и тайне. Вы в самом деле отдали такое распоряжение, и в Сингапур
будет отправлен подлинный рабочий экземпляр двигателя.
-- Но зачем?! Для кого?!
-- Это не моя инициатива, и я не имею полномочий давать вам отчет.
Скажу больше: вы несете личную ответственность за то, чтобы эта акция была
доведена до конца и осталась в абсолютной тайне.
-- Но это невозможно! Совершенно невозможно! -- вскричал Стенин. --
Ведь там же люди -- инженеры, монтажники... Как говорится, шила в мешке не
утаишь. А это, прямо скажем, не шило!
-- Все эти люди много лет работают в обстановке абсолютной секретности.
Они привыкли молчать и будут молчать. Их обязанность -- выполнить ваше
распоряжение, не больше и не меньше. Но самое главное -- они ничего не будут
знать. После того как двигатель будет смонтирован и надежно укрыт оболочкой
обшивки, вы распорядитесь, чтобы весь персонал был заменен. В монтажных
боксах рядом будут стоять на стапелях два нижних блока. Внешне неотличимых.
После сборки вы, как обычно, прикажете зачехлить оба блока. Вот и все.
Остальное -- дело техники.
-- Но... Я не хочу... Я не имею права! Вы хотя бы понимаете...
-- Я-то понимаю, -- усмехнулся Клоков. -- А вот понимаете ли вы? Он
взглянул на часы.
-- Я не знаю, -- почти беззвучно, мертвым голосом проговорил Стенин, --
я не знаю, что и думать...
-- А зачем вам думать? -- сказал Клоков. -- Вы получили приказ. Так что
думать вам нужно совсем о другом.
Несколько минут они сидели в молчании. Герман Григорьевич снова
взглянул на часы и нахмурился. Затем легко поднялся из кресла.
-- Так я... могу ехать? -- поднял голову Роберт Николаевич. -- Мне
действительно что-то... нехорошо...
--А куда вам спешить? -- улыбнулся Герман Григорьевич. -- Поспешишь --
людей насмешишь. Посидите, передохните, Я сейчас распоряжусь -- выпьем с
вами кофейку с хорошим коньячком, а? -- Он негромко рассмеялся. -- Вернемся
в кабинет.
Стенин почти не мог двигаться. С трудом сделав с десяток шагов по
кабинету вице-премьера, он тяжело опустился в кресло, обитое черной кожей.
За высокими окнами кабинета садилось солнце. Его теплые огненные лучи
скользили по столам, стульям, книжным шкафам, по узорам ковра на полу.
Роберт Николаевич смотрел на закат. Клоков сидел в таком же кресле
против солнца, и его почти не было видно за черным силуэтом высокой спинки с
подголовником. За ним просматривался большой российский флаг у стены.
-- Пейте, пейте кофе, -- чуть иронично прозвучал его спокойный голос.
--Да-да... -- отозвался Роберт Николаевич, не притрагиваясь к дымящейся
чашке. -- Назвался груздем -- полезай в кузов... Хочешь кататься, люби и
саночки возить.
-- Ах, бросьте! -- решительно оборвал его Клоков. -- Пропади пропадом
эта народная мудрость, ибо цена ей -- грош!
-- А какая вообще чему-нибудь цена? Клоков опять засмеялся, вырвал из
блокнота листок и, быстро написав что-то на нем, протянул Стенину. На листке
значилась цифра: 3 000 000.
-- Долларов, -- как бы между делом сказал Клоков. -- На мелкие расходы.
-- А-а... -- усмехнулся Роберт Николаевич. -- И, взяв из рук Клокова
этот листок, зачеркнул пять нулей и показал ему. -- Сребреников...
-- Чушь, чушь! -- продолжал веселиться Клоков. -- Совершеннейшая чушь!
И вообще, к вашему сведению, дорогой мой, мы живем в постхристианскую эпоху.
-- Он снова взглянул на часы и пожал плечами.
-- Мы ждем чего-то? -- спросил Роберт Николаевич.
-- Возможно, -- неопределенно протянул вице-премьер.
И тут негромко заверещал внутренний телефон. Клоков не спеша снял
трубку.
-- Герман Григорьевич, возьмите, пожалуйста, шестую трубочку, --
раздался по внутренней связи голос секретаря-референта Лапичева.
Клоков положил трубку и поднял другую. Несколько секунд он слушал
молча, и вдруг лицо его исказилось.
-- Да как?! Когда? Как это могло случиться? Боже мой! Какая страшная
весть! Хоть какие-то подробности известны? Да... да... да...
Он положил трубку и несколько секунд сидел молча, уперев взгляд в
бумаги и папки докладов, лежащие на столе.
Наконец Клоков поднял глаза.
-- Полчаса назад на Можайском шоссе в автомобильной катастрофе погибли
академик Черемисин и его дочь... Они куда-то очень спешили.
Глаза их встретились.
-- Постхристианская эпоха, -- очень тихо выговорил Стенин.
-- Постхристианская... -- подтвердил Клоков.
* * *
Как и Боцману, за свою офицерскую жизнь Пастуху не раз приходилось
бывать на аэродроме в Чкаловской, и потому он отлично знал все подходы к
нему, помнил расположение всех КПП, строений штаба, штурманских и
технических служб, подъездных путей и стоянок самолетов у ремонтной авиабазы
и на линейке вдоль взлетной полосы. Знал он и другое: большой военный
аэродром, центральный узел военно-транспортной авиации, всегда, а особенно с
афганских времен, охранялся по нулевому номеру строгости. Усиленные
караульные наряды, двойной бетонный забор за колючей проволокой, стальные
нити с сигнализацией на кронштейнах, прожектора и вышки... Внаглую попасть
на поле нечего было и думать. Тут требовалось особая смекалка, на крайний
случай -- дикая везуха. Только рассчитывать на нее едва ли приходилось.
Весь этот день, куда бы ни заходили, они едва ли не поминутно
проверялись -- нет ли наружки. Однако заметить погоню или слежку не смогли.
-- Что ж, -- сказал Пастух, когда они присели в рощице на пригорке,
откуда, с расстояния примерно километр, открывалось летное поле, -- когда-то
здесь нас два месяца днем и ночью и в любую погоду натаскивали брать живьем
разную нечисть на борту воздушных судов. Придется на время изменить профиль.
-- Все замечательно, -- скептически прищурил глаз Боцман. -- Все ты
складно поешь, командир. Только у меня есть пара вопросов. Как нам забраться
туда, за этот хилый штакетник? Это раз. Вопрос второй -- с этой высотки я
вижу на стоянке аж два "Руслана". Какой из них наш?
Пастух не отозвался, задумчиво почесывая слегка обросшую щеку. Оба эти
вопроса мучили и его самого.
-- Послушай, -- сказал Боцман, -- наш дядя Костя, конечно, мужик что
надо, однако у меня чувство: нас в очередной раз подставили. А возможно, и
его заодно с нами.
Пастух молчал. И Боцман продолжил:
-- Ни пропусков, ни документов, прикрытия-обеспечения -- ноль-ноль
сотых... Как работать-то? Чего молчишь? Скажешь, я не прав?
Сощурив глаза, Пастух, не мигая, смотрел на два гигантских белых
самолета на самой дальней стоянке у противоположного края аэродрома.
Их пузатые, почти семидесятиметровые фюзеляжи, казалось, возлежали
брюхами прямо на траве.
-- Видишь ли, дорогой мой лейтенант Хохлов, если бы дядя Костя мог
сделать все, о чем ты абсолютно справедливо тут говоришь, он нашел бы,
наверное, сотню других ребят кроме нас. Однако он почему-то их не нашел.
Значит, не так все просто. Значит, не мог иначе. А нам -- хотим мы того или
нет -- надо подтверждать класс и оправдывать репутацию. В общем, думать
надо, Боцман. Смотреть и думать. Как говорил мой ротный, "шевелить
шариками".
* * *
Обшарпанная черная "Волга" Голубкова притормозила у Тушинского
аэродрома. От того некогда знаменитого московского летного поля, где столько
десятилетий устраивались авиационные праздники и каждый год восемнадцатого
августа все звенело и содрогалось от оркестров, игравших "Все выше и выше, и
вы-ыше!..", теперь не осталось почти ничего. Чуть ли не все поле было
заставлено торговыми рядами: ларьками, киосками, магазинчиками, здесь шла
ныне своя жизнь, такая далекая и чуждая всему, что было прежде. Тут царило и
правило, утверждая себя, сугубо земное, а небесному был презрительно
оставлен лишь убогий маленький уголок, где сиротливо ютились ветхие
спортивные самолетики да несколько вертолетов с эмблемами прославленного
когда-то Центрального аэроклуба и армейскими звездами.
Голубкову смотреть на это было больно, но Артист и Муха, дети нового
поколения, ничего странного или грустного во всем этом не видели. Им уже не
дано было "почувствовать разницу", и полковник с грустью отметил это.
Их "Волга" въехала в неприметные ворота со стороны Волоколамки и
подкатила к низкому дощатому строеньицу -- то ли сторожке, то ли бытовке
строителей. Но, завидев эту "Волгу", оттуда немедленно, как чертик из
табакерки, навстречу выскочил удалой малый в цветастой рубашке и таких же
ярких шортах. Вид у него был крайне легкомысленный, однако обратился он к
Голубкову строго по уставу:
-- Здравия желаю, товарищ полковник! Машина заправлена, к полету
готова!
-- Эти товарищи со мной, -- коротко бросил Голубков, и они поднялись
втроем на борт защитно-зеленого армейского Ми-8.
В салоне вертолета был всего один человек, и Голубков сказал ему:
-- Передаю вам этих молодцев, как говорится, с рук на руки. Все
инструкции вами получены. Из кабины выглянул командир вертолета.
-- Куда, товарищ полковник?
-- В Чкаловскую.
Двигатели загрохотали, засвистели винты, вокруг машины поднялся вихрь.
Вертолет, дрожа и покачиваясь, завис в воздухе, затем земля быстро ушла вниз
и словно куда-то откатили и ухнули все земные проблемы, осталось только
закатное небо позади машины и город внизу в огненно-медных лучах садящегося
солнца.
Они летели невысоко, не выше двухсот -- трехсот метров, и открывающаяся
картина была прекрасна и волнующа.
Прильнув к иллюминаторам. Артист и Муха молча смотрели на свой город.
Вон там, на Крылатских холмах, всего четыре дня назад они сидели на
стадионе после гонок на выживание... Вон оттуда, из больницы в Сокольниках,
похищали Трубача... Вон там, на Юго-Западе, скрывались и ждали развития
событий в квартире Семена... И всего несколько часов назад, раз за разом
вперед и назад проходя тем же фарватером, плыли в салоне теплохода
"Москва-17"... А вон там, на Якиманке, в едва различимой крохотной церкви
Иоанна Воина сейчас служил, наверное, вечерню отец Андрей.
Артист и Муха на мгновение оторвались от иллюминаторов, переглянулись и
опять прижались к ним лицами.
Игрушечно маленький Кремль, поставленные на попа искрящиеся в солнце
серебряные кирпичики Нового Арбата, улицы, улицы, разноцветные букашки
автомобильчиков, ажурные перемычки мостов... -- все было как на
архитектурном макете, подсвеченном низко висящим ярко-оранжевым фонарем. Как
огромен город, понять можно было только отсюда, с высоты. Он уходил и
скрывался за горизонтом с левого и с правого борта, и сзади, и по курсу.
Солнце садилось, и облака в густой вечерней синеве полыхали огненным
светом, они были близко, куда ближе, чем с земли, и, покачиваясь,
приближались к звонко грохочущему маленькому вертолету.
А с земли улетающий маленький вертолетик видели в этот час многие,
провожали глазами, задрав головы. Люди жили в этом городе или были его
гостями, но никто из них не догадывался, как связан с их жи