чужими документами. Движок забирают -- самолет на родину. И дело в шляпе. -- Что же делать-то будем? -- придвинулись к нему Трубач и Док. -- Не спешите, -- поднял руку Пастух. -- Вы не знаете то, что известно нам с Митькой. Вы вообще ни хрена не знаете. Так что слушайте, время есть... И он коротко рассказал все, что было с ними той ночью. О полете на другом "Руслане", о схватке на борту, о неожиданной встрече о майором Гусевым и разговоре с Голубковым по каналу особо защищенной связи управления из личного вертолета Нифонтова, когда они летели сегодня под утро из Андреаполя в Быково. Он рассказал все, что знали теперь они с Хохловым. И о том, где теперь Артист с Мухой, и о том приказе, который был отдан их группе руководством управления: не только любой ценой предотвратить нелегальную переправку двигателя и топлива за рубеж, но и попытаться добыть доказательства -- кому-то и другое предназначено и кто все-таки выступает главным режиссером этого спектакля... -- Конечно, мы люди маленькие, но сейчас все замкнулось на нас, -- закончил Пастух. -- Задействованы огромные силы. С прошлой ночи эту бодягу вместе с управлением раскручивает и ФСБ. Если нам повезло, то экипаж либо сменили, либо успели предупредить. Обратили внимание? Ведь этот... который как бы Иванов... говорил с летчиками как с незнакомыми. -- Но успели ли их предупредить, кто мы? -- спросил Док. -- Момент существенный. Все-таки риск. Слушай! А ты не можешь опять связаться... ну... хоть с дядей Костей? -- До их выхода на связь с нами -- строжайше запрещено. -- Но он знает по крайней мере, где мы? -- Может, и догадывается... -- пожал плечами Сергей. -- Во всяком случае, ловля на живца это предполагает. Они же знают, что у нас свидание в Быкове. Вряд ли упустили шанс сесть на хвост. Ладно, мужики, иду в кабину к командиру и открываю карты! Без них нам тут не раскопаться. -- Ой смотри, Серега, -- покачал головой осторожный Боцман, -- как бы не проколоться. А вдруг все не так? Что тогда? Ведь у них тоже оружие. -- Молодец, -- усмехнулся Сергей. -- Вовремя напомнил. -- И он вытащил пистолет из кобуры и бросил Ивану. -- На переговоры с оружием не ходят. Все молча смотрели на него. -- В общем, так, -- продолжил Пастухов, -- если я не вернусь, то ваша задача -- точно выполнить все, что нам велел этот гад на земле. Самолет захватить! Принудить экипаж изменить курс и в указанное время подать сигнал "мейдей" или "секьюрити"! Иван, у тебя с английским тип-топ -- будешь прослушивать их радиообмен. -- Ясно... -- Самое важное! Вы должны заставить их сесть в любой другой стране -- где угодно, на любом аэродроме, кроме того, что указан в координатах. Кроме той точки и Рашиджистана. Только там, где движка этого никто не ждет, никто о нем не знает и никому он на фиг не нужен. Уяснили? Я пошел. -- А доказательства? -- с непониманием произнес Боцман. -- Мы же должны привезти доказательства. -- Их навалом! То, что вообще этот двигатель на борту оказался, что планировался захват и угон, -- не доказательство? Он поднялся из кресла и двинулся вперед по самолету, но тут дверь салона открылась и в проеме показался сам командир. Он улыбался, но Пастух и Док уловили чуть заметное напряжение в его фигуре и в прищуренных глазах. Он смотрел цепко, остро, словно прикидывая реальные возможности и намерения каждого. -- Ну как вы тут? Не оголодали? Что ж вы за чудаки, в такой полет -- и без жратвы! -- Погоди, командир, -- сказал Пастух. -- Легок ты на помине. Есть разговор. Летчик сразу нахмурился, переводя взгляд с одного на другого. -- Я слушаю, -- сказал он, однако присесть не спешил. -- Разговор сложный, -- начал Сергей. -- Рассчитан только на доверие. Я не знаю, как доказать, что скажу сейчас правду. -- Не темни, -- сказал командир. -- Начинай с главного. -- Тогда слушай. Мы никакая не охрана. Кто мы -- сказать не имею права. Только мы вам не враги. На борту особо важный стратегический груз. Его не должно было тут быть, но он здесь. Его решили толкнуть за границу. Наша задача -- узнать, кто покупатель и кто продавец. Понимаешь? -- Ладно, парень, не мучайся, -- усмехнулся командир. -- Мы в курсе дела. Излагай, что за шорох вам надо тут устроить... Бывает, увидят люди друг друга, перекинутся парой фраз, и уже понятно обоим -- из одной они лодки, сойдутся. Так вышло и тут. Когда командир "Руслана" с лихой фамилией Буянов оказался в тесном кругу Пастуха и его друзей, они с ходу заговорили на одном языке. Пастух за двадцать минут толково и сжато изложил ситуацию, и Буянов легко вник в самую суть, в самое ядро. -- О'кей, Серега! -- сказал он. -- Там, на земле, сам папа римский не усомнится -- что тут было и как. Сначала мы вам подчинимся -- так? Дадим сигнал, запросим посадку, груз утащим куда-нибудь к тихим непальцам -- так? Ну а там поглядим, задергаются, суки, или затаятся. -- Второе нежелательно, -- заметил Перегудов. -- Тут весь расчет как раз на то, что последуют резкие движения. -- Мы не боги, -- сказал Буянов. -- Уж как пойдет. Пастух взглянул на часы. До входа в зону, помеченную координатами, полученными на земле, оставалось около двух часов. Он протянул листок, на котором были отпечатаны на принтере эти цифры. -- Вот здесь, над этой точкой, мы должны начать. Пусть штурман сделает привязку на карте -- что это и где. Но смотри, листок сохранить! Это документ. Эта работа не заняла много времени. Уже минут через пять Буянов вернулся, на лице его явственно читалось недоумение. -- Что-то мы не поймем ни хрена. Думали, аэродром какой-нибудь, авиабаза... У нас никаких пометок. Пустынный район в гористой местности, на стыке границ Ирана, Эмиратов и Рашиджистана. Как прикажете понимать? Есть там, конечно, на иранской территории один старый аэродром, но там никогда не сесть на нашем кашалоте. -- Тогда вот что, -- сказал Пастух. -- Летим в указанную точку. Там большое отклонение от маршрута? -- Да ерунда, -- сказал Буянов, -- километров сорок. Из-за чего огород городят? На нашей скорости -- минуты три лета. Зона, свободная от полетов... Непонятно все это. -- Это нам непонятно, -- сказал Док, -- а кому-то очень даже понятно, -- Так что в указанный момент даю "мейдей", даю SOS, прошу всех, кто может, дать полосу для аварийной посадки. Так? -- Точно, -- сказал Пастух. -- Догадливый, черт! -- Чего много на себя брать? -- улыбнулся Буянов. -- Меня хорошо проинформировали, вот и все. Я узнал вас еще на земле, но имел приказ -- прежде чем открыть план, хорошенько прощупать, прояснить, так сказать, моральный облик. Вы ведь связаны с одной конторой, а со мной работала другая. И только этим утром, как я понял, у контор наших получилось "хинди руси бхай-бхай". -- Информировали тебя верно, -- подтвердил Пастух. -- А мое дело какое? Мое дело коней погонять. Приказ первой конторы я выполнил. Выполняю приказ второй... Буянов оттянул пружинную крышку небольшого люка над головой и достал черный пластиковый пакет. Он был запечатан по старинке сургучом. Буянов протянул его Пастухову: -- Ломай печать. Это тебе, сугубо лично. Сергей быстро вскрыл пакет. В нем лежал большой конверт, довольно толстый и увесистый, и вдвое сложенный листок бумаги. Сергей прочитал записку, нахмурился и тщательно изорвал листок на мельчайшие кусочки. А конверт засунул поглубже во внутренний карман пятнисто-серой военизированной униформы, в такую их всех облачили в подземном гараже перед выездом на аэродром. -- Что там, Сергей? -- спросил Док. -- Любовная записка, -- сказал он серьезно. -- И приглашение на свидание. -- А в пакете? -- Эх, -- сказал он, -- до того, что в этом пакете, еще жить да жить... * * * ...Внезапное то ли задержание, то ли арест в самый, казалось бы, неподходящий момент такого крупного руководителя, как Роберт Николаевич Стенин, естественно, поразило всех собравшихся на поминки в малом банкетном зале Президент-отеля. Весть эта проникла из вестибюля в зал не сразу, и услышал ее сначала удрученный и как бы погруженный в размышления о бренности всего сущего генерал-лейтенант Владлен Иванович Курцевский, а через некоторое время и вице-премьер Клоков. Надо заметить, что сами эти моменты получения известия о задержании Стенина -- то есть все реакции и непроизвольные движения рук, плеч, надбровных дуг и лицевых мускулов тщательно регистрировались не только малозаметными и никому не известными сторонними наблюдателями, но и видеокамерами. Люди сидели за столом, ели, пили, разговаривали, с печалью посматривали на траурные фотографии, и почти все они пропустили два чрезвычайно впечатляющих и непохожих друг на друга мини-спектакля. Что делать -- мы часто упускаем самое важное и интересное, происходящее рядом с нами. Но полковник Голубков со своими ближайшими помощниками и специально оставленные в зале люди уехавшего вместе со Стениным Макарычева не упустили ничего. К Курцевскому быстро подошел один из адъютантов, наклонился и прошептал на ухо несколько слов. Что именно было сказано, никто в этот момент слышать не мог -- для этого потребовалось потом прослушать запись специального техсредства. Но в чем сразу могли убедиться Голубков и люди Макарычева, так это в том, что "великий немой", как в свое время называли дозвуковой кинематограф, и вправду был поистине велик. Сложнейшая гамма чувств помимо воли разыгралась на лице генерала. Его взгляд остановился, ушел куда-то вглубь, потом глаза прикрылись на миг, а когда открылись вновь, то выражение их было такое, как на лицах давным-давно равнодушных ко всему на свете глубоких стариков. Нет-нет, он не уронил вилку, не разбил фужер и не пролил соуса на скатерть. Он словно умер в эту секунду, не преодолев некий барьер. Потом снова вдруг ожил, откуда-то вернулся, засуетился, его пальцы непроизвольно и бесконтрольно потерли грудь, несколько раз пробежались по лицу, как будто бы проверяя, на месте ли щеки и подбородок, а затем стеклянные глаза видеокамер запечатлели два-три быстрых, осторожных и вместе с тем злорадных взгляда, которые Курцевский исподволь бросил на вице-премьера Клокова. Затем генерал поднялся, простился с несколькими коллегами из Министерства обороны и объединения "Армада", причем с некоторыми прощание было необъяснимо коротко и мимолетно, а с другими, напротив, продлилось заметно дольше, нежели требовал этикет. В окружении адъютантов и порученцев он вышел из зала в вестибюль, приостановился, словно не имея сил идти, закурил и быстро направился к лестнице. Спектакль же, где главным исполнителем выступил вице-премьер, мог бы показаться куда сдержаннее и беднее актерскими красками. Но вместе с тем в нем явило себя на миг нечто такое, что изумило даже видавшего виды Голубкова. Всю мизансцену продумал и выстроил сам Константин Дмитриевич вместе с прямым своим начальником, и он искренне пожалел, что Нифонтов увидит все это уже только в видеозаписи. К Герману Григорьевичу торопливо подошел его первый помощник -- референт Лапичев. Минуты за две до этого Бориса Владимировича, вероятно, кто-то вызвал при помощи невидимого связного устройства в вестибюль, и он не спеша направился туда, как человек, вполне сознающий свое место и значение в сложнейшей правящей иерархии. Вернулся в зал другой Лапичев -- внешне волевой, собранный, но с глазами, полными смятения и ужаса. Подчеркнуто твердой, четкой походкой он обошел стол, наклонился к вице-премьеру и почтительно-озабоченно что-то ему сообщил. Клоков тотчас поднялся, и они отошли в угол зала. Оба были явно встревожены и не могли заметить наведенных на них издали электронных видеоглаз. Лапичев быстро произнес несколько фраз, причем по мимике его лица всякий отметил бы, что вряд ли на самом деле двух этих людей разделяет гигантская разница прав и полномочий. Было очевидно, что они связаны чем-то несравнимо более важным, чем служебные отношения начальника и исполнительного подчиненного, связаны неразделимо. О чем говорили они там в углу, тоже предстояло прослушать и узнать позднее. Но самое главное не ускользнуло от Голубкова и поразило его. Услышав принесенную Лапичевым новость, Герман Григорьевич на мгновение поднял бровь, затем взглянул на часы, сверился с часами настенными, и по сытому, породистому лицу его расплылась самодовольная, брезгливо-насмешливая улыбка, исполненная такого невероятного превосходства надо всем и всеми, что Голубков, видевший это издали, даже восхитился стальной выдержкой этого человека. Так, улыбаясь и время от времени рассеянно поглядывая по сторонам, он и продолжал их тихий разговор. Но, завершив его, Клоков тоже вскоре заспешил, засобирался много раньше, чем следовало бы по протоколу, и, наконец, в сопровождении своего alter ego -- неотступного Лапичева -- тихо, незаметно исчез в узкой двери, предназначенной для особо важных персон. Все это заняло не больше трех-четырех минут, но их хватило, чтобы понять -- случилось нечто чрезвычайно важное и многое объясняющее. -- В управление, быстро! -- приказал Голубков одному из операторов. -- Со всеми записями, со всеми материалами. И поверьте мне, -- добавил Константин Дмитриевич, -- завтра мы получим на работу с этими фигурантами высшие официальные санкции! Ну а теперь, -- воскликнул он, -- как там Чацкий кричит? Машину мне, машину! Мы должны догнать Виктора Петровича с его пассажиром. Догнать, прикрыть... Отрезать... Сейчас кое-кто может решиться на все! -- Не волнуйтесь, Константин Дмитриевич, -- приблизившись, тихо сказал один из сотрудников Макарычева. -- Все предусмотрено. Все подъезды к зданию блокированы нашими. Стенина везут в "джипе"-броневике. Даже если кто-нибудь и кинется очертя голову... Поверьте, ему будет жарко. Да никто и не рискнет. * * * Приближалось время начала. Все на борту были в напряженном ожидании. Буянов отключил автопилот, взял штурвал сам. Второй пилот не спускал глаз с электронных авиационных часов-хронометров. Пастух и Док, чуть пригнувшись, стояли в проеме двери пилотской кабины. Девятнадцать тридцать четыре... Зеленые цифры секунд быстро бежали по дисплею. Девятнадцать тридцать пять... Сергей махнул рукой, и второй пилот резко взял на себя рычаг дросселя тяги одного из двигателей -- с этой секунды приборы системы автоматической регистрации полетных параметров зафиксировали на пленках отключение двигателя. "Руслан" мог спокойно продолжать полет и на трех, но Буянов заложил крен и повел машину вниз. Он переглянулся со вторым пилотом и, откинув заглушку, включил передатчик-автомат, посылавший на стандартных частотах международные сигналы бедствия и одновременно взволнованно заговорил по-английски в ларингофоны: -- Всем, всем! Экстренное сообщение! Здесь борт сорок восемь -- двести двадцать семь, Россия. Самолет "Руслан", полетный вес триста сорок тонн. Отказ двигателя, потеря высоты, проблемы управления, угроза пожара. Прошу всех срочно предоставить полосу не ниже первой категории для экстренной посадки. Повторяю. Всем, всем, всем... Он включил самолетное переговорное устройство. -- Радист! Валентин! Свяжись с Москвой, с Центральным пунктом. Передай: терпим бедствие, предпосылка к происшествию. Неожиданно оба летчика и радист услышали в наушниках нарастающий треск, как будто по железной крыше запрыгали тысячи тяжелых градин. Летчики переглянулись. Радист, оттолкнув Сергея и Ивана, заскочил в кабину. -- Не слышу ничего, одни помехи! Будто вошли в грозовой фронт. -- А-а, черт! -- вскрикнул Буянов, выравнивая "Руслан". Они плыли в высоте, в глубокой синеве вечернего неба. Подсвеченные красным садящимся солнцем, уходили под крыло снежные зазубрины великих хребтов -- территории сразу нескольких стран открывались внизу с восьми тысяч метров. Они смотрели в иллюминаторы на этот нереальный синий мир -- и страшной нелепостью казались все человеческие интриги, хитросплетения злобы и алчности, сама возможность нависшей над ними смерти. Вдруг какие-то золотистые стрелки и шарики пронеслись чуть в стороне от титанического крыла с висящими под ним двумя дюралевыми мотогондолами двигателей. Сначала им показалось, что это только почудилось, что просто промелькнули искры в глазах, но первую летящую золотую гирлянду догнала вторая, потом третья... Они неслись в разных направлениях параллельно их курсу, всякий раз каким-то чудом отклоняясь и обтекая корпус и крыло "Руслана". -- Мужики! -- охнул Боцман. -- Глядите! Он хотел уже крикнуть: вот, мол, они, "тарелки", будет после что вспомнить и рассказать, но ни с чем не сравнимый злобный частый перестук авиапушки и отрывистый вой проносящихся мимо реактивных снарядов тотчас вернули его к реальности. "Руслан" заметно качнуло. Грузный и неповоротливый, он все приказы выполнял как богатырь с одышкой -- не сразу, а как бы подумав, откликаясь на движения летчиков. Снаряды со свистом и грохотом уже неслись с обеих сторон, оставляя гиганту лишь узкий коридор, отсекая возможность уйти влево или вправо... Они кинулись к иллюминаторам одного борта, другого... Казалось, стеклянная синева была вспорота тонкими белыми бурунами. Буянов и второй пилот, нахохлившись и стиснув зубы, крепко сжимали рукояти штурвалов. -- Это что такое? -- крикнул Пастух. -- Кто такие, откуда? -- Вот они, ваши доказательства! -- не оглядываясь, заорал в ответ командир и ткнул куда-то пальцем. -- Вот зачем им сигнал этот был нужен! Глядите по бокам! И тут они увидели: справа и слева "Руслан" взяли в клещи два истребителя-перехватчика. Еще один мчался впереди и выше. Остроносые хищные машины с крыльями переменной геометрии. Сейчас плоскости их не были отброшены назад, а расходились в стороны, чтобы уравнять скорость со скоростью "Руслана". Против лучей садящегося солнца их силуэты казались темными, опознавательные знаки рассмотреть было нельзя. Они летели на предельно близкой, запрещенной дистанции -- одно неверное движение педали или штурвала могло запросто привести к непоправимому. -- Джигиты, блядь! -- невольно вырвалось у Буянова. -- Валентин! В кабину снова влетел бортрадист. -- Камеры! -- заорал командир. -- У нас в сумках! Скорей сюда! Вот им! А сам -- на свой пульт, держи связь, пробивайся! Через мгновение в руках у Дока и Пастуха были обычные любительские видеокамеры "Сони" и "Панасоник". -- Снимайте, быстро! Снимайте все! Крупно и мелко! Средним планом. Тайм-код включили? Все! Не упустите ничего! Пошел репортаж... "Всем, всем! Документальная запись. Борт "Руслана" сорок восемь -- двести двадцать семь, время девятнадцать сорок две Москвы, координаты тридцать градусов пятьдесят минут северной широты, сорок восемь градусов десять минут восточной долготы, курс сто девяносто пять, высота шесть тысяч восемьсот метров. Атакован группой перехватчиков МиГ-23. Принадлежность неизвестна -- не могу различить бортовые знаки. Ведут обстрел из пушек и реактивных снарядов. Намерения непонятны". В этот момент впереди, немного выше "Руслана", появился еще один самолет, крупнее остальных, утыканный, будто еж, десятками антенных штырей и обтекателями остронаправленных излучателей. -- Снимай, снимай, мать твою! -- рявкнул Буянов. -- "Репортаж продолжаю! В группе перехвата самолет радиоэлектронной борьбы. Поставлены помехи. Все наши системы связи и радионавигации подавлены. Локаторы выведены из строя". Пастух и Док, прижав видоискатели съемочных камер к глазам, вели съемку в двух направлениях. Лица летчиков в кабинах истребителей под гермошлемами рассмотреть было невозможно. Но вот один из пилотов-истребителей энергично замахал рукой, показывая вниз, на землю. -- Ну все, -- сказал Буянов. -- Плетью обуха не перешибешь. Сейчас будут заводить на свою полосу. -- Да куда же, куда?! И в этот момент перехватчики заложили вираж, вынуждая повернуть и экипаж "Руслана". Освещенность изменилась. Истребители на мгновение осветило садящимся солнцем, на фюзеляже и киле одного из них отчетливо выступила эмблема -- золотой лев под золотым полумесяцем в зеленом круге. -- Рашидшаховские! Это их знак! Во бандюги! Снимайте крупнее, чтобы знак попал! Но подсказывать им не требовалось. Теперь все стало понятно. Такого поворота дел предусмотреть не мог никто. Вот для чего их загнали в эту точку неба! Вот на какое рандеву. -- "Репортаж продолжаю! -- быстро комментировал происходящее Буянов. -- Принуждают совершить посадку. Принадлежность установлена. Машины эмирата Рашиджистан. Вероятно, ведут на авиабазу Эль-Вахайят. Время Москвы девятнадцать сорок пять. Вошли в воздушное пространство Рашиджистана. Высота пять двести. Курс девяносто семь. Точно, ведут на Эль-Вахайят. Борт сорок два -- двести двадцать семь. Командир корабля -- подполковник Буянов Игорь Иванович, второй пилот -- подполковник Сидоров Дмитрий Степанович. Штурман-бортинженер -- Остапчук Василий Федорович. Бортрадист -- Виноградов Валентин Павлович. Вторая дивизия тяжелой дальней военно-транспортной авиации ВВС России. Я, командир корабля пилот первого класса Буянов, подтверждаю подлинность этой записи. В случае нашей гибели просим позаботиться о наших семьях". Василий! -- крикнул он бортинженеру по СПУ. -- Сопровождающим груза -- оружие, паек, связную рацию, наши карты и парашюты! Приготовь люк для выброски! -- А вы как? -- закричал Пастух. -- Это ж ваши парашюты! -- У нас есть еще, -- не оглядываясь, бросил Буянов. -- Буду за штурвалом до последнего, а там -- уведу на скалу. Не видать этому гаду ни вашего груза, ни "Руслана"! -- Но ты же... -- Не рассуждать! -- крикнул Буянов. -- Я старший на борту! А вы обязаны спасти эти кассеты. Это документ. И ваши доказательства, и наши. Выполняйте! * * * Через полчаса после внезапного задержания в холле Президент-отеля профессор Стенин был тайно доставлен в особняк Управления по планированию специальных мероприятий и препровожден в кабинет генерала Нифонтова. Они сидели вчетвером -- сам Александр Николаевич, полковники Голубков и Макарычев и очень бледный, но спокойный Стенин. -- Спасибо вам, -- быстро сказал он. -- Спасибо огромное! Первая моя просьба -- обеспечьте охрану и защиту моей семьи. Им угрожает смертельная опасность. -- Можете не тревожиться, Роберт Николаевич, -- сказал Макарычев. -- Ваша семья уже третий день как вывезена со служебной квартиры и спрятана в надежном месте. -- Но я же говорил с ними по телефону, -- изумился Стенин. -- Они были дома! -- Ах, профессор, -- улыбнулся Макарычев. -- Как говорил Остап Бендер, "при современном развитии печатного дела на Западе...". Уж коли мы смогли в полной тайне эвакуировать вашу жену и сыновей, то при современном развитии электроники установить с ними связь через тот же номер было куда проще. -- Роберт Николаевич, -- сказал Нифонтов, -- мы доверяем вам, хотя понимаем всю затруднительность вашего положения. Давайте поможем друг другу. Нам неясна ваша роль. Что вас связывает с генералом Курцевским? -- Я расскажу вам все, -- кивнул Стенин, -- все буквально. Только Курцевский здесь, скорее всего, второстепенная шестеренка. А у всего дела должен быть мотор -- как говорим мы, механики, движитель, источник энергии. -- Ну и что же это за движитель? -- спросил Нифонтов. -- Я убежден в существовании разветвленного заговора, во главе которого вице-премьер Клоков. -- Та-ак, -- сказал Нифонтов. -- Чрезвычайно интересно! Ну а чем бы вы, Роберт Николаевич, могли подтвердить и доказать это ваше предположение? -- Это не предположение, -- твердо сказал Стенин. -- Это железная убежденность, основанная на фактах. И он рассказал все, что знал, не утаив ничего, не пытаясь обелить или выгородить себя. -- Значит, вы подтверждаете, что получили личное указание вице-премьера правительства Германа Григорьевича Клокова и под его психологическим давлением были вынуждены совершить подмену? -- спросил Нифонтов. --Да, подтверждаю, -- сказал Стенин. -- Но прямых доказательств у меня нет. Разговор происходил без свидетелей. Как сами понимаете, диктофона на эту встречу я тоже не прихватил. Да меня бы с ним и не пропустили. Нифонтов взглянул на часы. -- Доказательства будут. Как все мы понимаем, если Герман Григорьевич отдал приказ подменить двигатель, то нужен он ему, понятно, не в Сингапуре. Значит, в ближайшие час-два будет предпринята попытка захвата и угона самолета в некое третье место, где эту скромную посылку уже, конечно, с нетерпением ждут. -- Но дело в том, -- сказал Стенин, -- дело в том, что... Я все-таки не выполнил указание Клокова. -- То есть как? -- подался к нему Нифонтов. -- Объясните... -- Узнав о смерти Андрея Терентьевича, я не смог да и не захотел быть клоковской марионеткой. Все было подготовлено согласно его приказу, но в последний момент я решился и все переиграл. И этому есть свидетели. -- Александр Николаевич! -- взволнованно вскочил Голубков. -- Без промедления сообщите это нашим на борт! Стенин с изумлением повернулся к нему. Нифонтов нажал кнопку на столе. -- Срочно соедините с Центральным пунктом дальней связи ВВС! Оперативный дежурный? Передайте на борт сорок восемь -- двести двадцать семь: "На борту макет". Как поняли? -- Понял вас, -- подтвердил дежурный. -- "На борту макет". -- Огромное вам спасибо, Роберт Николаевич! Подчеркиваю: огромное! Вы сделали то, что сегодня мало кто сделал бы. Сколько он вам предлагал? -- Три миллиона долларов. -- И где эта бумажка? -- Как ни странно, осталась у меня. И написана она собственной рукой Клокова. Записка спрятана, я смогу ее вам передать. -- Ступайте и отдыхайте, -- сказал Нифонтов. -- И будьте спокойны -- мы сделаем все, чтобы ни до вас, ни до ваших близких не дотянулись его щупальца. Стенин вышел. Нифонтов с минуту сидел, сжав виски пальцами, и вдруг поднял голову. -- А, ч-черт!.. Но если там нет настоящего двигателя, то... нет и доказательств! Только косвенные улики и личные показания. Мало этого, понимаете, мало! -- Не согласен, -- возразил Макарычев. -- И я не согласен. За эти двое суток получен огромный фактический материал, -- сказал Голубков. -- Хорошо, Константин Дмитриевич, -- согласился Нифонтов. -- В течение сорока минут подготовьте мне все -- предельно кратко, сжато и доходчиво. Теперь мне есть с чем прийти к Президенту. -- А если... -- спросил Голубков. -- Если опять... -- Если опять, то я немедленно подаю в отставку. И пошло оно все! * * * Окруженный маленькими перехватчиками, огромный "Руслан" покорно шел к земле. Под ним проплывали горы, пустынные плато, редкие островки темной зелени, необозримые песчаные равнины с огоньками над бесчисленным множеством нефтяных вышек и огромных металлических емкостей нефтехранилищ. На земле уже наступали сумерки. Самолет радиоэлектронной борьбы обогнал "Руслан" и отвалил в сторону. Меньше чем через минуту восстановилась работа локаторов, ожили радиостанции. Было девятнадцать пятьдесят три по московскому. В наушниках летчиков раздалась английская речь с заметным арабским акцентом: "Народ и правительство благословенного Рашиджистана рады принять добрых гостей на нашей гостеприимной земле. Да будет славен Аллах, великий и всемогущий!" -- Парашютную подготовку имеете? -- спросил Буянов. -- Трое, кроме одного, -- крикнул Пастух. -- Ладно, -- хрипло отозвался Буянов. -- Пусть попробует. Первый раз никогда не забудешь! Быть может, жить ему оставалось всего несколько минут... А он шугал. -- Прощай, Буян! -- крикнул Пастух. -- Приказ принят. -- Командир, Москва на связи! -- что есть мочи завопил бортрадист Валентин. -- Прохождение хилое, но разобрать можно. Через спутник. Сорок восемь -- двести двадцать семь на связи! Слышу, слышу вас! Повторите!.. Как?.. На борту?.. Что на борту?.. Пакет? Какой пакет?.. Повторите, Москва!.. Пакет?.. Ах, макет! Груз -- макет! Понял, понял! Москва, Москва!.. Все, пропала связь... -- Ясно! -- закричал Пастух. -- У нас там в грузовом -- "кукла"! Не движок, а макет! Усек, Буянов? Не надо в гору, садись, куда ведут! Рашид-Шах утрется! -- А вы? -- крикнул Буянов. -- Нам все равно прыгать. Так и так -- крышка! Скажете им: террористы, мол, увидели перехват, ну и попрыгали со страху. Буянов протянул Пастуху тот листок с координатами. Пастух и Док одновременно извлекли кассеты из видеокамер и сунули в карманы. Под ними неслась синеющая вечерняя земля. Холмистые пространства, горы, редкие огоньки селений, алые точки на вершинах многих и многих нефтяных вышек. -- Ну прощайте! -- крикнул Буянов. -- Ни пуха! Бортинженер открыл дверь в грузовой отсек. Они торопливо спустились вниз по знакомой лестнице, прошли к хвосту мимо протянувшихся чуть не во всю длину самолета зачехленных блоков ракеты. У открытого напольного люка, за которым оглушительно грохотали двигатели и рвался бешеный ветер, уже стояли с тяжелыми парашютными ранцами на спине Трубач и Боцман -- оба бледные, сосредоточенные, в десантных шлемах и защитных очках. -- Что, Митрич, -- Пастух хлопнул по плечу Боцмана, -- очко играет? Держись, морская пехота, надо ж когда-нибудь осваивать шестой океан! -- Боюсь, Серега, -- судорожно мотнул головой Боцман. -- Может, как-нибудь... это... обойдется? -- Обойдется. Система сама все сделает. При приземлении сожмись, как зародыш, подожми ноги... Ни фига, падать умеешь! Имевшие каждый больше сорока прыжков, Пастух и Док торопливо натянули парашюты, закрепили подвесные системы, защелкнули пряжки и карабины. Бортинженер раздал типовые армейские контейнеры с сухим аварийным пайком, по две фляжки с пресной водой, короткие десантные "Калашниковы", карты района и две рации. Пастух рассчитал по номерам: -- Ухов первый, Перегудов второй, Хохлов третий, я за разводящего. На "Руслане" была оборудована система десантирования личного состава. Бортинженер защелкнул карабины вытяжных фалов. -- Пошли! Трубач махнул рукой и шагнул в свистящую ветром синюю бездну. Скорость была под четыреста километров. Его унесло, как пылинку. Вторым прыгнул и исчез Перегудов. Хохлов, как всегда бывает с прыгающими впервые, невольно застыл над люком, с ужасом глядя в затягивающую синеву. -- Не могу, бля! -- Кто последний, я за вами! -- крикнул Пастух и ногой вышиб его в люк. Крик Боцмана мгновенно унесло ветром. -- Давай, технарь! -- крикнул Пастух и, не мешкая, сиганул вслед за ним. Лицо Боцмана обожгло ледяной струей, на миг он будто потерял сознание, тело закрутило воздушным потоком... Страшный рывок привел его в себя. Вытяжной парашютик сорвал чехол, купол хлопнул и раскрылся. Судорожно ухватившись за стропы, Дмитрий ничего не соображал -- где верх, где низ... Но вот сориентировался, глянул в небо, на землю... Других парашютов не было видно, маленький силуэт "Руслана" в вышине был уже далеко. Свистел ветер, его уносило куда-то... Наконец в стороне, на фоне темной земли, он различил крохотный купол парашютика, еще дальше -- второй... Их разносило в разные стороны, покачивая на тугих воздушных волнах. Хохлов закрыл глаза... "Будь что будет, -- подумал он. -- Только бы не разбиться о землю". Уносило все дальше. Синие холмы внизу приближались, размытый горизонт уходил вверх. Он не знал, сколько еще продлится это скольжение. То один, то другой поток воздуха подхватывал, закручивал, швырял из стороны в сторону. Сильное, тренированное тело рефлекторно приспосабливалось к изменению положения. Боцман почувствовал, что может менять скорость спуска и угол сноса. Казалось, земля приближается все быстрей. Еще быстрей... Детали поверхности делались все отчетливей, и чем ближе становились эти скалы, темные валы почвы, тем страшней становилось. Над самой поверхностью вдруг резко подхватило и понесло вдоль земли, он поджал ноги, сгруппировался... Удар был сильным, но он сумел принять его корпусом, умудрившись не поломать и не вывихнуть ног. Купол протащил его метров пятьдесят по земле, он ухватился за камень, вцепился, что было мочи и остановился. Минуты полторы лежал неподвижно ничком, вжавшись в сухую глинистую почву, крепко зажмурив глаза. Земля под ним часто и гулко стучала, будто мерно подбрасывала над собой. И он понял -- это колотится его сердце. Но вот земля успокоилась, смирилась, снова они встретились с ней. Он ощупал себя, проверил снаряжение. Все было цело. Купол опал, но края его вздымало и раздувало ветром. Он вытащил десантный нож, перерезал несколько строп, отстегнул пряжки. Уже было довольно сумрачно. Небо еще светилось по вечернему густо-синим, но быстро темнело, одна за другой выступали новые звезды, их становилось все больше. Над изломанной гористой линией горизонта уже висела луна. За минувшие шесть дней она пошла на ущерб, заметно отощала с одного боку и светила куда слабей, чем тогда, в подмосковном лесу. Вокруг расстилалась вспученная холмами равнина. Дмитрий оглянулся -- ему чертовски повезло. В нескольких сотнях метров из почвы выступали бесформенные глыбы скал -- видно, ангел-хранитель махнул своим крылом и отвел в сторону белый купол. За причудливыми каменными нагромождениями начиналось скалистое предгорье, еще дальше -- черные силуэты невысоких гор. Он встал на ноги. Зашатало, потянуло снова лечь и распластаться, закрыв глаза, но он справился, одолел слабость и, покачиваясь, шагнул к куполу, который в свете поднимающейся луны предательски белел на темной земле. Но дойти не успел -- донесло ветерком рокот вертолета. А вскоре показались его быстро приближающиеся навигационные огни. "Ну вот и все, -- подумалось невольно. -- Отплавали мы, отлетали..." Но повезло опять -- вертолет, включив направленный на землю прожектор, прошел в стороне, Боцман торопливо разрезал купол на несколько полотнищ, оттащил к скалам, закидал глиной и песком, завалил камнями. Мысли разбегались, неслись в голове, расталкивая друг друга. Как приземлились остальные, целы ли, что с летчиками и "Русланом"? Он нащупал глубокий внутренний кармашек на пуговке, извлек "зажигалку". Лишь бы была цела, лишь бы не повредилась... Щелкнул, выпустил антеннку, нажал на донышке потайную кнопочку вызова. Если кто-нибудь из своих был в радиусе пяти километров, их "зажигалки" должны были ожить. Никто не отозвался. Он был один на чужой черной земле под чужим синим небом. Пахло незнакомыми травами, нагретым за день каменистым песком. И только луна была своя... обычная... Вспомнилось, как меньше недели назад он грозил ей кулаком, как пищали вокруг родные русские комары, и все это показалось ему страшно далеким, будто прошло много лет. Проклятый "форд", с которого все и началось, пылился на платной стоянке у "Полежаевской". Жена Катерина и пацаны сейчас что-то делали дома, в Калуге, наверное, смотрели в кухне "Вести" или "Санта-Барбару" и даже представить не могли, как далеко он от них... Он отогнал эти случайно набежавшие "гражданские" мысли. Им не было теперь места в этой раскаленной за день пустыне. На хрен! Надо было думать о другом и не расслабляться. Никак не удавалось найти на небе Полярную звезду. Наконец он нашел ее, почти у горизонта, и, подчиняясь неведомому безошибочному чувству перелетных птиц, пошел в направлении гор, на север. * * * Трубач и Док приземлились почти одновременно. Иван, которому столько раз приходилось десантироваться еще в Афгане и после землетрясения в Армении, с землей встретился привычно, мастерски спружинил при ударе, умело загасил купол и первым делом нащупал в застегнутом кармане видеокассету с записью воздушного нападения. Потом с оглядкой на будущее отсек штук восемь десятиметровых строп, связал -- получилась прочная узловатая веревка. Он смотал ее и сунул в большую сумку вместе с НАЗом[2]. Минут через десять он уже связался с Трубачом и узнал, что тому повезло меньше -- спустился не совсем удачно, повредил колено. Световые сигналы подать друг Другу было нельзя, но, судя по качеству приема, они были совсем близко друг от друга, не дальше двух-трех километров. Неожиданно издали послышался быстро нарастающий характерный треск и очень низко, не выше пятидесяти метров, сверкая алыми блестками на концах винтов и светя вниз мощным прожектором, пронесся маленький вертолет и исчез за холмами. Док снова вызвал Трубача. -- Вертолет видел? -- Натурально, -- отозвался Ухов. -- И мне он очень не понравился... -- Мне тоже. Где он прошел от тебя? Справа, слева? -- Почти надо мной. Но лучом не задел. -- Значит, ты слева от меня. Сиди и жди. Я иду в твоем направлении, -- сказал Док. -- Подойду ближе -- вызову опять. Мы где-то рядом. До связи... Они не знали, как питаются эти "зажигалки". Может быть, им требовалась подзарядка. Надо было экономить. Иван вскинул на спину набитый парашютный ранец и зашагал, сверяясь, как с ориентиром, с вершиной холма, за которой исчез поисково-разведывательный вертолет. Звезды над ним, казалось, звенели в синеве, но все же какая-то тихая жизнь ощущалась вокруг, что-то шуршало, потрескивало в камнях, изредка то в одной стороне, то в другой негромко вскрикивала не то невидимая птичка, не то зверек. Звездное небо, отрешенное и величественное, смотрело на него. Он шел, как будто вновь вернулся под Кандагар или Герат. Или... на страшные развалины Спитака... На душе было одновременно горько и прекрасно. Прекрасен был запах местами выжженной, местами зеленой полупустыни, прекрасно было небо и звезды и острое чувство своего временного присутствия в мире, а горечь, как песок глаза, разъедала душу -- от понимания страшной хрупкости, эфемерности нити, связующей жизнь и смерть. Он прошел километра два и снова взглянул на тот холм. Если Николай не ошибся, он должен был быть теперь гораздо ближе. Док вновь вызвал его по рации. Голос Ухова стал много громче и четче. -- Слушай, -- сказал Иван. -- Сейчас я подам голос. Если услышишь, отзовись. Будь на связи, считай секунды. Как только услышишь, сообщи. Я рассчитаю путь по скорости звука, а потом крикни ты. Попробую определить азимут. -- Понял, -- сказал Трубач. Док замер, огляделся и коротко крикнул. Оба считали про себя секунды. -- Услышал! -- пискнула "зажигалка". -- Секунды полторы. -- Теперь ты... Рация пискнула, и через те же полторы секунды из темноты до Ивана донесся такой же короткий человеческий вскрик. А еще через пару секунд чуть различимый отзвук прилетел от холмов. -- Ждите, больной, -- сказал Иван. -- "Скорая" выехала. И он зашагал туда, откуда услышал голос. Ближе, ближе... -- Эй! Я тут! -- раздалось наконец уже где-то совсем недалеко, и через минуту друзья обнялись. -- Показывай коленку, -- с привычной грубостью военного медика приказал Иван. -- Не мог вовремя лапку поджать? Ощупав ногу, Иван вынес вердикт: -- Симулянт, как и было сказано. Через двадцать часов сможешь выйти на кросс. Сейчас повязочку наложу... Ну-ка встань, наступи на ногу. Трубач повиновался. Сделал пару шагов и крякнул. -- Я уж думал -- вывих, перелом... -- сказал Иван. -- Ложись пока, не рыпайся. Часа через два с Божьей помощью выйдем на маршрут. -- А куда? -- не понял Трубач. -- Судя по всему, за нашей спиной, в двух сотнях километров, Индийский океан. Нужно тебе туда? Ты же не Жирик, чтоб омывать в его волнах кроссовки! Стало быть, на север, больше некуда. Причем учти -- идт