ной участниками. Уже когда выехали на маршрут, Михаил извлек из тайника и выдал Артисту и Мухе маленькие автоматы "узи" и обоймы. -- Если кто сунется, применяйте без колебаний. Технический директор господин Добрынин ехал в машине оргкомитета под номером 5, представитель Российского фонда спорта Александр Штукин -- на своем "паджеро" цвета топленого молока. То отрываясь на несколько километров, то пропуская их вперед. Муха старался все время быть неподалеку. Несмотря на все попытки, Добрынина с утра увидеть ему не удалось. И только когда уже были в пути, в открытом окне вездехода с большой желтой пятеркой на красном кузове мелькнуло бледное, встревоженное лицо Леонида Павловича. -- Наш командор, похоже, провел не самую лучшую ночь, -- заметил Артист. -- Почему же все-таки они с товарищем Штукиным в жмурки играли в столь поздний час? -- Вопрос законный, -- отозвался с заднего сиденья Михаил. -- Боюсь только, ответа мы не получим. По крайней мере, в обозримом будущем. Перед выездом, когда было еще темно, удостоверившись, что никто не видит их, они сняли с верхнего багажника две новые пустые серебристые канистры, со всеми предосторожностями перелили в них содержимое обеих черных и спрятали за сиденьями сзади, завалив поклажей: запасными колесами, коробками с инструментами, спальными мешками и пакетами с провиантом. -- Вот так-то верней будет, -- заметил Михаил. -- Нам чужого даром не надо -- согласны? Как только с этими теперь быть? -- он похлопал по одной из опорожненных черных канистр. -- От них желательно избавиться побыстрее. -- Выйдем утром на трассу -- сообразим, -- сказал Семен. -- Главное -- чтоб о них никто не прознал и не подобрался. -- Даю директиву! -- Михаил обвел их взглядом. -- Кто-то из нас должен находиться возле них неотступно. Ни секунды без присмотра. Постоянное дежурство по первому номеру. -- Есть... -- серьезно ответил Муха. * * * Все эти дни Голубков и Макарычев провели в таком волнении и напряжении, какое вряд ли выдержал бы любой другой человек, который не может в подобных обстоятельствах чувствовать себя художником, завершающим самое трудное и важное для него полотно. Работать приходилось сразу на нескольких направлениях. Причем, как и раньше, предельно малыми силами лишь самых доверенных, самых надежных помощников. Они знали, с каким пристальным вниманием следит за развитием событий сам глава государства, и отлично понимали, что будет означать их удача или позорный срыв для всей дальнейшей борьбы с коррупцией, как обычно изъяснялись газетчики, "в верхних эшелонах власти". Вся работа по координации действий объединенных оперативно-следственных групп ФСБ и управления была возложена на генерал-лейтенанта Нифонтова и одного из заместителей директора Федеральной службы безопасности -- старейшего, опытнейшего разведчика и контрразведчика, генерал-майора Касьянова. Они несли персональную ответственность не только за конечный результат, но и за строжайшее соблюдение секретности всех проводимых мероприятий. Тот, кого они пытались скрытно обложить, как зверя в берлоге, не должен был ничего заподозрить. А вот это-то и было невероятно сложно. Никто не мог с абсолютной уверенностью сказать, куда, на какие посты, в какие структуры и учреждения сумел он поставить своих людей. Никто не мог бы ответить, кто и каким образом связан с ним или зависит от него. А такие люди могли быть всюду, и каждый из них мог дернуть за свою ниточку, зазвонить в свой колокольчик и обрушить незримое здание, которое пытались возвести Голубков, Нифонтов, Макарычев и еще несколько десятков людей, забывших о сне и отдыхе. Они осознавали: чтобы по-настоящему выявить и раскрыть эту опутавшую Москву и Россию невидимую сеть, нужны годы и годы... Как было им действовать в этих условиях? Как могли они все рассчитать? Нет, на такое они замахиваться и не пытались. Но были ключевые точки, и эти точки, благо на то дал добро сам Президент, они и взяли под тайный неусыпный контроль. Прежде всего надо было быть полностью посвященными во все, что Делал, писал и говорил в последние дни и в данную минуту господин Клоков. Как выразился Макарычев, "взять в кулак его информационное поле". Самая лучшая, новейшая, самая чуткая и миниатюрная спецаппаратура, какой не знали еще даже в ФАПСИ, была впервые использована для этих целей. Те средства и способы, которые, не стесняясь, применял сам Клоков для подчинения себе других людей, теперь работали против него, но на куда более высоком уровне. Каждый шаг его, каждое движение, разве только не мысли, были известны и открыты тем, кто участвовал в этом деле. Собравшись у Нифонтова в кабинете, где был создан штаб операции, они прослушивали -- то в записи, а то и непосредственно, напрямую, все переговоры вице-премьера. Он мог быть дома, на даче, в одном из своих кабинетов, в служебном автомобиле или вертолете, он мог быть где угодно, хоть за тысячу километров от Москвы -- они слышали или могли слышать его. Уже получив личное разрешение главы государства на то, чтобы довести это дело до конца, Александр Николаевич не утаил от него, что многие из этих методов проникновения в тайная тайных господина Клокова не раз находили применение и раньше, еще за несколько месяцев до получения на то официальных санкций, что другого выхода просто не имелось -- слишком надежно и тщательно обеспечил этот человек свои тылы и пути к отступлению. Президент подумал и махнул рукой. -- Если для пользы дела, чтоб прищучить... этого самого... пусть так! Что было -- то сплыло. И вот они сидели вчетвером в специально оборудованном кабинете начальника Управления по планированию специальных мероприятий в ожидании поступления новой информации и прослушивали то, что удалось засечь и зафиксировать в минувшие дни и часы. Как всегда, вице-премьер был в гуще дел и событий, как всегда, график его дня был предельно насыщен звонками, докладами, деловыми встречами, беседами и распоряжениями. В этом потоке легко было упустить то, ради чего все они предпринимали такие усилия. Это могли быть всего несколько незначительных условленных фраз, всего несколько как бы вскользь брошенных слов, но их хватило бы для понимающих ушей. Причем касалось все это не только самого Клокова, но и наиболее доверенных его приближенных. За минувшие дни уже был собран, систематизирован и расшифрован большой объем подозрительных телефонных, радио- и спутниковых перехватов, из которых специальной группой анализа были отсеяны и выделены наиболее интересные. Так, через десять минут после разговора Черемисина со Стениным вечером четвертого июня на пейджер первого помощника референта вице-премьера господина Лапичева поступило сообщение: "Андрей говорил с Робертом, выезжает к Феликсу. Жду указаний". На что Лапичев по линии защищенной правительственной связи кому-то передал ответ: "Его надо остановить. Не опоздайте. Лучше на дороге". А еще через двадцать шесть минут Андрей Терентьевич погиб на шоссе в автокатастрофе. Разумеется, чьи-то имена на пейджере вряд ли можно было считать надежными доказательствами спланированного покушения. Но в свете признаний, сделанных через три дня Робертом Николаевичем Стениным, они приобрели совершенно новое, зловещее звучание. Седьмого июня, когда академика Черемисина предавали земле на Новодевичьем, а самолет "Руслан" вылетал в Сингапур, тот же Лапичев прямо на кладбище связался с кем-то по сотовому телефону. Был перехвачен и этот разговор. "Лапичев. -- Ну, как там у вас, все на месте? Неизвестный. Пока все нормально, но тех двоих по-прежнему нет. Лапичев. Обойдемся без них. Хватит и четверых. Появятся те -- расспросить поподробнее, ну и... Неизвестный. Понятно. Значит, мы выезжаем? Лапичев. Можете ехать. Последние инструкции прямо у вагона. Как только поезд отправится, дайте знать. Неизвестный. Все ясно". А еще через два часа по этому же телефону мобильной связи тот же неизвестный вызвал Лапичева, и разговор был предельно коротким. "Неизвестный. Поезд отправлен, пассажиры в купе. Лапичев. Сейчас передам". В этот момент Борис Владимирович Лапичев находился в вестибюле у входа в банкетный зал Президент-отеля, где продолжались официальные поминки по трагически погибшему академику. Получив это сообщение, Лапичев вошел в зал и, обойдя длинный стол, наклонился над вице-премьером. Запись с помощью специального техсредства: "Лапичев. Герман Григорьевич, только что сообщили -- все прошло гладко, точно по графику. Они в пути. Клоков. Никаких сбоев, никаких накладок? Лапичев. Практически безупречно. Если не считать, что машинисты пришли к паровозу с опозданием на двадцать -- тридцать минут. Клоков. Ерунда. У страха глаза велики. Ну спасибо. Будем надеяться, что здесь не получится, как в первый раз. Есть о нем какие-нибудь новые сведения? Лапичев. Пока все то же. Стоит в Андреаполе. Никакого доступа. Клоков. А как вояки? Засуетились? Лапичев. Естественно. Особенно Бушенко, ну и... сам Владлен Иванович. Наводят справки по всем своим каналам. Клоков. Идиоты. Ну ладно. Пусть ищут. Прослушку продолжайте. Через этих остолопов мы, не прилагая рук, получим всю нужную информацию. Не будем паниковать раньше времени. Найдется. У тебя все? Лапичев. Пока да. Клоков. Хорошо. Через полчаса уедем". Но уехали они с поминок раньше. Запись при помощи специального техсредства: "Лапичев. Герман Григорьевич, простите, на два слова! Небольшая пауза, звук сдвигаемых стульев, приглушенные голоса, шаги. Клоков. Что стряслось, на тебе лица нет. Говори скорее. Лапичев. Что-то случилось. Боюсь, самое худшее. Клоков. Без эмоций. Сжато и ясно. Лапичев. Только что в вестибюле задержан и увезен Стенин. Клоков. То есть как? Ты что, спятил? Кем увезен, по какому поводу? Лапичев. Судя по всему, людьми ФСБ. Я сам не видел. Доложил Егор. Клоков. Не может быть... Да, я видел, его вызвали... Неужели он все-таки... Почему не предотвратили? Был же приказ. Лапичев. Мне тоже непонятно. Видно, не смогли. Клоков. "Не смогли"! Не смогли, потому что трусы! Вы уверены, что это ФСБ? Может быть, Нифонтов? Ладно, все. Это слишком серьезно. Но он будет молчать... Он же знает, что если... Лапичев. Я не успел вам сообщить -- его жена и мальчишки не выходят из дома второй день. Говорят по телефону, вечером в окнах зажигается свет... Но... Клоков. Проверить. Если их там нет... Думаю, можно не продолжать. А сейчас вот что. Стенин не должен доехать до того места, куда его везут. Лапичев. Думаю, мы уже опоздали. Клоков. Мы не должны опоздать! Действуй! Лапичев. Не стоит пока волноваться, Герман Григорьевич. В любом случае он ничего не скажет. Клоков. Почему ты так считаешь? Лапичев. А потому, что деваться ему некуда. Ведь именно он, а не кто другой, распорядился поменять слагаемые в уравнении. Так ведь? Клоков. Но... ты же помнишь, где и как он принял это решение... Лапичев. А кто это знает? Разве были свидетели? Или у него имеется запись? Будьте спокойны, ребята проверили его своими приборами весьма тщательно. Он никому ничего не объяснит и не докажет. Клоков. И все-таки... Боюсь, мы где-то просчитались. Ну все, Борис, поехали!" Нифонтов остановил магнитофон и обвел глазами всех, кто был в его кабинете. -- Вот эта запись и убедила Президента дать разрешение начать финальную фазу операции "Зодиак". -- Как мы видим, -- сказал генерал Касьянов, -- они говорили очень тихо и тем не менее говорили на виду у всех, будучи уверены, что их никто не услышит. Значит, пока ничего не подозревают. -- И еще очень важный момент, -- сказал Голубков, -- несмотря на указания патрона, Лапичев погони за Стениным устраивать не стал. Вопрос: почему? Может быть, он мыслит более реалистично, чем Клоков? -- Это сомнительно, -- сказал Нифонтов. -- Куда более вероятно другое -- парень ходит по лезвию ножа, лучше всех знает, с кем имеет дело и чем рискует, и тем не менее ведет какую-то свою игру. Он обернулся к Голубкову: -- Я просил составить график с указанием времени и мест разъездов и зарубежных командировок всех людей из аппарата Клокова. -- Вот он, -- сказал Голубков. -- Но это только то, что нам удалось документально проследить. Возможно, были и тайные вояжи, по чужим документам. Возможно, имели место встречи, контакты, так сказать, транзитом или с заездом в третьи страны. По части путешествий за кордон Лапичев у них абсолютный чемпион. -- А именно? -- спросил Касьянов. -- Помимо поездок в свите вице-премьера с декабря по май Лапичев побывал в восьми странах -- пять раз в составе технических групп по подготовке визитов Клокова и трижды -- один. -- И где он был, так сказать, сам-друг? -- спросил Касьянов. -- Один раз в Париже, один раз -- в Лондоне и последний раз -- в Сингапуре, в связи с подготовкой салона. Однако ничего больше нам выяснить не удалось. -- Какие-либо сепаратные встречи, частные контакты, переговоры? -- спросил Касьянов. -- Решительно ничего. Все в соответствии с рабочими планами. -- Что на квартире у Стениных в поселке "Апогея"? -- поинтересовался Касьянов. -- Вся автоматика работала и работает прекрасно, телевизор включается и выключается, свет зажигается и гаснет. -- Как мы слышали, -- сказал Касьянов, -- Клоков отдал распоряжение Лапичеву квартиру проверить. Ну как, проверили? Пытались проникнуть? -- Войти почему-то не решились, -- ответил Голубков. -- Просто несколько раз в разное время звонили в дверь. -- Ну а после? -- спросил Нифонтов. -- Когда им никто не открыл? -- Тут был довольно острый момент, -- сказал Макарычев, -- легко можно было вспугнуть и... Для начала они послали даму. Мы проследили и записали на видео все ее действия -- гуляние под окнами, установку "жучка" под обивку стальной двери, ну а по завершении всех манипуляций очень вежливо встретили ее внизу и очень любезно пригласили немного прокатиться с нами. -- А потом? -- спросил Касьянов. -- Ну а потом дали прослушать запись перехвата телефонного разговора Лапичева с Клоковым, в котором Лапичев получил приказ -- после того как она побывает в квартире и сообщит о том, что там происходит, немедленно выписать ей чек. Вероятно, она знает, что означает этот чек, так как сразу дала согласие выполнить все наши просьбы с условием обеспечить ей охрану и защиту. -- Возможно, они пошлют кого-нибудь еще, -- сказал Нифонтов. -- Возможно... -- Тогда так, -- сказал Макарычев. -- Их постоянные наблюдатели у квартиры Стениных нами не установлены. И тем не менее наверняка они есть. Жену и сыновей Роберта Николаевича надо так же тайно доставить на одну ночь в квартиру, показать, а на следующее утро разыграть сцену отъезда сыновей куда-нибудь на отдых. -- Насколько это рискованно для них? -- нахмурился Касьянов. -- В жизни всегда есть место снайперу. -- Мы гарантировали Стенину полную безопасность, -- встревожился и Нифонтов. -- Думаю, пока Клоков не знает, в связи с чем задержан Стенин, он ничего предпринимать не станет из опасения, что как раз в этом случае тот может заговорить, -- сказал Макарычев. -- Так или иначе, риск остается, -- сказал Голубков. -- А мы должны исключить его полностью. -- Тогда пусть решают сама жена Стенина и его старший сын. Они должны понять, что, если мы сейчас не обезвредим этого господина со всей его камарильей, им придется вечно жить под дамокловым мечом. Его супруга -- умная, мужественная женщина, пусть решает. * * * Те двое суток, когда весь мир терялся в догадках о судьбе самолета "Руслан", бесследно пропавшего в небе Центральной Азии, вице-премьер правительства России Герман Григорьевич Клоков провел в больших хлопотах и волнениях. Как член правительства, ответственный за многие вопросы, связанные с обороной и безопасностью страны, он, естественно, не мог оставаться в стороне от такого печального инцидента. Он звонил в самые разные учреждения, связывался с руководителями ведомств, настойчиво требовал, чтобы его постоянно держали в курсе событий и немедленно сообщали любые вновь поступившие сведения. Его участие в судьбе самолета и экипажа было чрезвычайно активным и разносторонним, причем настолько, что это даже привлекло внимание людей, весьма далеких от операции "Зодиак". И когда Клоков, созвонившись с командующим дальней военно-транспортной авиацией, потребовал немедленно начать служебное расследование, чтобы выявить по горячим следам виновных за выпуск в небо неисправного самолета, тот твердо и непреклонно заявил, что пока еще находится в подчинении у своего начальства -- главнокомандующего ВВС и министра обороны и предпримет какие-либо соответствующие шаги лишь по их приказу. А пока судьба самолета неизвестна, судить кого-то да казнить он считает преждевременным. Несмотря на это. Клоков отправил на аэродром в Жуковский одного из своих помощников, чтобы выяснить точные обстоятельства подготовки самолета и причины задержки экипажа перед вылетом. Однако ничего вразумительного тот не добыл, о чем и доложил Герману Григорьевичу по возвращении. Клоков предполагал, что эти дни будут чрезвычайно напряженными, но не мог и подумать, что возникнет столько непредвиденных осложнений и совершенно необъяснимых срывов. Человек научного склада ума, аналитик по природе, он не мог не почувствовать, что сумма этих срывов и неудач превысила некую статистическую норму, что за всеми этими неожиданно посыпавшимися проблемами и напастями вдруг возникает какая-то смутная, неподвластная ему закономерность. Все вокруг видели, как удручен и взволнован он несчастьем с пропавшим самолетом. Каждый мог оценить его недюжинную энергию, направленную на выяснение причин случившегося... Но люди действительно близкие, давно и хорошо знавшие Клокова, если бы пригляделись, могли бы различить и иное -- острый азартный огонек в его прищуренных глазах, нетерпеливое тайное ожидание и... безумную скрытую тревогу на породистом лице. Он действительно ждал. И что бы ни делал, куда бы ни ехал, с кем бы ни говорил, на самом деле он мог думать только об одном -- о том, что единственно и занимало его в эти дни и часы. Если бы все удалось, никакая закономерность, никакая непреложность уже не были бы ему страшны. Теперь нельзя было допустить ни одного неверного шага, даже мелкого промаха, которые могли бы разрушить блестяще продуманный, многократно подстрахованный замысел. Согласно этому замыслу долгожданное известие должно было поступить не позднее чем через сутки после вылета самолета. Однако время шло, а известие не приходило. Нервы его были не то что на пределе, каждая клетка искрила электричеством -- ведь от того, сойдется все или не сойдется, сложится или нет, зависела не просто удача сделки, феноменального коммерческого предприятия. От этого без громких слов зависело главное тайное дело всей его жизни. Третий день после вылета самолета в Сингапур оказался для Клокова самым трудным и мучительным. Чувство неясной угрозы, возникшее после странного исчезновения, а затем не менее странного обнаружения первого самолета в Андреаполе и задержания Стенина, резко усилилось, когда Прошли все контрольные сроки для получения удостоверяющего сигнала, что товар дошел до покупателя. Сигнал должен был поступить по сложной схеме -- последовательно через три страны и по спутниковому радиотелефону из Владивостока. Всего две фразы условного сообщения, которое подвело бы черту. Но его не было. Герман Григорьевич понимал: чтобы ненароком не выдать себя, сейчас нельзя выказать и малейшего наружного беспокойства. Но сидеть, не имея никакой информации, тоже было выше его сил. Он должен был оставаться "женой Цезаря", чтобы мелкие сошки его аппарата могли, сами того не зная, выполнить важнейшее для своего начальника поручение. Когда волнение достигло наивысшей точки, он решил, что пора пускать в дело засадный полк. Клоков пригласил в кабинет Бориса Владимировича и уединился с ним в той небольшой задней комнате без окон, в которой обычно проводил наиболее важные конфиденциальные встречи. Плотно закрыв дверь, они вели разговор, сидя в тех самых креслах, которые профессор Стенин был обречен помнить до конца своих дней. Оба говорили очень тихо, хотя были уверены, что уж здесь-то их никто не слышит. Но на сей раз они заблуждались. * * * В шестнадцать двадцать семь один из сотрудников генерала Нифонтова соединился с ним по телефону. -- Александр Николаевич! Как вы приказали, мы записываем все подряд. Судя по всему, он почувствовал, что теряет контроль над событиями. Занервничал, но держится. У нас много любопытного, но две минуты назад они остались вдвоем в помещении "Z". -- Я не понял, с кем остались? -- спросил Нифонтов. -- С Лапичевым. На наш взгляд, идет крайне интересный разговор. Вероятно, вам надо его услышать в прямом режиме. --Хорошо, -- сказал Нифонтов. -- Переключите на мой кабинет. И в ту же секунду руководители штаба услышали несколько искаженные, но вполне отчетливые и узнаваемые голоса вице-премьера и его правой руки. "Клоков. ...Что-то непонятное. Время давно вышло. Ни звука. Как полагаешь, в чем загвоздка? Лапичев. Войдем в их положение. Будь мы на их месте, мы бы тоже не очень спешили, пока не убедились бы, что берем именно то, за что платим деньги. Так ведь? Скорее всего, сейчас нашего пациента обследуют доктора. К тому же там не могли не удивиться, когда вместо двух обещанных больных в приемном покое увидели только одного. Клоков. Ну да, все так... Я сам говорю себе это сто раз на дню. Но, согласись, есть от чего сходить с ума! В Андреаполь никого не допускают. Никого. Я же не могу показать какую-то нашу заинтересованность... Тут что-то не так. Чувствую -- не так. И Курцевский сам не свой. Он явно тоже ничего толком не знает и, похоже, готов ко всему. Но что там могло случиться, если они как-то вычислили, что те шестеро работают не только на них и целиком заменили состав? Не понимаю, что там в Киеве? Почему не летят эти спецы от Антонова? Лапичев. Вчера я приказал Морозову связаться с Тюниным из Росавианадзора, чтобы тот как-нибудь не от себя, а через два-три промежуточных звена позвонил им на фирму и осторожно выспросил, в чем там дело, почему задержка. Ничего толком узнать не удалось. Клоков. Хохлы ленивые! Ждут, чтобы их немного расшевелили... Простимулировали, так сказать. Распорядись: пусть позвонят опять и втемяшат им, что берут на себя все расходы плюс оплату услуг и за срочность. Все -- налом, понимаешь? В валюте. Тогда, наверное, зачешутся. Лапичев. Понял, Герман Григорьевич. Клоков. Понял, понял... Не чувствуешь разве, что-то рвется, расползается в руках? Только не могу понять, что и почему. Я просил тебя узнать -- Нифонтов в Москве? Лапичев. Видимо, в Москве. Но его не видно, и не слышно, как всегда. Клоков. Два дня назад, ночью, первый номер имел с кем-то почти часовой телефонный разговор. Через наших в ФАПСИ ничего установить не удалось. Лапичев. Симптом неприятный. Но это только симптом... Клоков. Ну ладно... Вернемся к нашей... авторучке. Или, как ты выражаешься, к "больному". Полагаешь, их доктора сейчас возятся с пациентом? Вполне вероятно. Но они ведь знают -- пока не поступит следующая часть проплаты за авторучку, до того времени не будет и чернил. Инструкция -- только после полного расчета. Таков договор. Ясно? Ясно. Этим-то что тянуть, спрашивается? Не я их торопил, они меня. Лапичев. Чернила уже едут. Клоков. Хоть бы там все было спокойно. Чернила -- это ведь главный вопрос. Лапичев. Там все хорошо. Беспокоиться не о чем. Со дня на день выйдут за пределы... Клоков. Ах, Стенин, Стенин... Меня он волнует! Разумеется, у него против нас -- ничего. Но в любом случае мы с ним прокололись. Он где -- в ФСБ? Лапичев. Видимо, в Лефортове. Клоков. Что значит "видимо"? Я вас держу не для того, чтобы упражняться в сослагательном наклонении! Нажмите на все кнопки! Стенин, что бы он там ни успел уже напеть, должен скорее встретиться с... любимым начальником. Лапичев. Я понял. Но гарантий дать не могу. Клоков. Тогда вот что: через надежных людей выйдите на Гурфинкеля. Лапичев. Не понял, какого Гурфинкеля? Клоков. Борис, ты устал, теряешь форму! Гурфинкеля, из "Комсомольца"! Отдай ему Курцевского со Стениным. Лапичев. То есть как? Весь сюжет? Клоков. О сюжете вскользь, туман и намеки. Основная вонь -- Курцевский и Сидорчук. Всю компанию генералов -- в бочку с говном! Наш сюжет под занавес, а Роберта на закуску. Торговля секретами распивочно и на вынос. Генеральный конструктор замешан в контрабанде! Их с Владленом надо размазать всухую. Чтобы неделю только об этом и галдели. Лапичев. Пробный шар? Клоков. Скажем так -- осторожный зондаж с железной дискредитацией. Гурфинкель дело знает. Должен все расписать сочно, пусть превзойдет самого себя. Заплатишь ему не скупясь. Переведи на его лондонский счет или в Цюрих. Но шум должен быть такой, чтобы затмил все, понимаешь? Лапичев. А потом что с Гурфинкелем? Клоков. Пусть пока бегает... Такие гурфинкели на дороге не валяются. Возможно, еще разок-другой пригодится. А там можно и... Сам понимаешь, сейчас решают часы. Статья должна выйти послезавтра. Большая. С выноской на первую полосу, основной блок -- на второй или третьей. Не меньше половины полосы. А теперь ступай. Мне надо немного отдохнуть..." Нифонтов отключил связь. -- Ну как вам диалог, коллеги? -- Чрезвычайно занимательный, -- сказал Касьянов. -- В сущности, имеется все, чтобы пригласить для дачи объяснений. Но не станем спешить. Пусть появятся "золотые улики". Как там с Курцевским со товарищи? -- С ними все проще, -- усмехнулся Макарычев. -- Есть не только "золотые улики", но и... "платиновые показания". Практически все соучастники были в таком страхе, что наше... вмешательство в их судьбы восприняли почти как перст Божий, как избавление. -- Вы знаете, в чем их главный просчет? -- сказал Голубков. -- Они так запугали всех своих соратников и исполнителей, внушили им всем такой ужас и уверенность в неизбежности расправы, что вместо преданности породили в них только ненависть и острую тягу к жизни. Совершенно не умеют работать с кадрами. И, несмотря на полную серьезность этого заявления, все рассмеялись. -- Ну ничего, -- отсмеявшись, сказал Нифонтов. -- Раз еще можем смеяться, значит, можем и сражаться. Что там у нас с нашими парнями? Я имею в виду группу Пастухова и ребят на ралли. -- Шифровки с гонок мы получаем дважды в сутки, -- ответил Голубков. -- Все целы-невредимы, едут... Но, судя по всему, мы поставили им непосильную задачу. Боюсь, надо рассчитывать только на слепое везение. А от Пастухова по-прежнему ничего, никаких известий. -- Пока экипаж самолета не вырвется домой, вряд ли что-нибудь прояснится, -- сказал Макарычев. -- Понятно, -- кивнул Касьянов. -- Руководителем нашей делегации на открытии салона утвержден Клоков. Ну как, Александр Николаевич, выпустим его в Сингапур? -- Давайте сделаем так, -- сказал Нифонтов. -- Препятствовать не будем. Но перед выездом во Внуково-2, где-нибудь минут за сорок до вылета, он должен узнать о том, что двигатель в "Апогее" был подменен на макет. -- Ну нет, Александр Николаевич, -- возразил Голубков. -- Не знаю, как вы, а я хотел бы видеть своими глазами, что отразится на его лице при этом известии. Давайте лучше обрадуем его прямо у трапа самолета. Он вылетает с Лапичевым? -- Разумеется, разумеется... Но у того запланирован завтра утром короткий визит в Париж. -- С какой целью? -- спросил Нифонтов. -- Формально деловая встреча согласно протоколу с руководством фирмы "Аэрбас", подготовка будущего подписания соглашения о намерениях в сфере обмена и сотрудничества. Вылет в шесть утра, в половине девятого посадка в Орли, затем сама встреча и в семнадцать по московскому ~ возвращение в Шереметьево. Прямо оттуда во Внуково -- и новый вылет в девятнадцать в Сингапур, с патроном и всей его свитой. -- Напряженный денек, -- сказал Касьянов. -- Просто голова кругом. -- У него вряд ли закружится, -- заметил Макарычев. -- Но турне интересное. Впрочем, вместо Лапичева для такой работы мог быть отправлен кто угодно. Но Герман Григорьевич решил отправить именно его. Вопрос: почему? -- Скорее всего, -- сказал Голубков, -- он имеет приказ выполнить весьма деликатное поручение, которое никак не отмечено в его рабочем графике этого дня. Видимо, нечто такое, что невозможно узнать, установить и проверить отсюда, из Москвы -- ни по компьютерной связи, ни тем более по телефону. И дело, надо полагать, спешное. -- Свяжитесь с нашими людьми в Париже, -- сказал Нифонтов Касьянову. -- Пусть глаз с него не спускают. Ни на секунду. Я думаю, мы все догадываемся, какое у него поручение. * * * После двух с лишним суток пути, оставив позади три тяжелейших этапа через пустыни и горные перевалы Ирана, около одиннадцати часов утра по местному времени вереница машин пересекла границу Рашиджистана. Пейзаж мало изменился -- та же суровая, угрюмая красота, та же бахрома гор у горизонта, тот же зной и та же неизвестность впереди. На земле одного из самых мрачных государств на планете им предстояло пробыть кому пять, кому семь часов. Артист, Муха и Михаил знали: для них начинаются самые трудные часы. Они почти физически ощущали возникшее вокруг них напряжение. Артист был мрачен. -- Смотрят, смотрят, чувствую, смотрят... -- Это все я, -- сокрушался Муха. -- Язык бы себе вырвал! Кой черт дернул меня вспомнить про эти гонки на выживание! -- Ладно, -- утешал Михаил. -- Кончай убиваться. Может, у них и не связалось. -- Ну да! -- вздыхал Олег. -- Вы бы видели глаза этого Шурика. Он же не дурак, только корчит из себя простака. -- Значит, кто против нас? -- подытожил Артист. -- Этот Штукин в связке с американцами. Ну это мы уже и так знаем -- видно, прознали в Лэнгли об этом транзите, ну и решили перехватить. -- Просто так прознать они не могли, -- сказал Михаил. -- Наверняка получили точную наколку. Вопрос: от кого? Разумеется, от тех, кто в этот замысел с Рашид-Шахом посвящен. Видно, ребята не прочь маленько облапошить друг друга. Так, кто еще против нас? --Добрынин, -- сказал Муха. -- И еще этот... который англичанин. -- А вот с ним, -- сказал Артист, -- все по-прежнему непонятно. В том, что он англичанин, а не тот водитель, лично меня никто не убедил и вряд ли убедит. Тем более непонятно, что он за птица и откуда. -- Ну а наш командор? -- не отрываясь от дороги и пылящего впереди "джипа-мерседеса" Добрынина, спросил Муха. -- Вы хоть поняли, какова его роль? -- Вон он, -- сказал Артист. -- До него триста метров -- догони да спроси! -- Он-то хоть нас не узнал? -- спросил Муха. -- Как считаешь, Семен? -- Лучше меня могут ответить факты, -- ответил Артист. -- Вы обратили внимание -- с сегодняшнего утра и Штукин с американцами, и товарищ Добрынин, и англичанин все время держатся где-то около нас. По-моему, Слейтон узнал меня. Узнал, но не подал виду. -- Видно, надо было тебе сильней постараться, чтоб надежней память отшибло, -- сказал Муха. -- Трудно было, лежа под машиной, -- с искренним сожалением вздохнул Артист. -- Скорее всего, не только Штукин и штатники, но и Добрынин уже не сомневается, где топливо, и все они только ждут, чтобы пойти в атаку, -- заметил Михаил. -- Не знаю, кем они там считают нас, возможно, даже просто конкурентами. Но пока они мешают друг другу начать решительный штурм. -- Всем хочется и всем колется, поскольку каждый понимает, что могут вступить и остальные, -- усмехнулся Семен. -- В серьезной каше они могут потерять все. -- Так или сяк -- все заварится уже очень скоро, -- сказал Михаил. -- Тянуть им не резон. И только один из них наверняка знает, где и когда выйдут на назначенную с ним встречу люди Рашид-Шаха. -- По всем приметам, это сам командор, -- предположил Артист. -- Он, так сказать, главный экспедитор. Надо полагать, именно у него должны быть и товарные накладные, ну и, -- усмехнулся он, -- сертификат качества... Они мчались вперед, и напряжение нарастало. У них было всего три маленьких автомата и три пистолета, всего на пять -- десять минут горячего "разговора", а может, и того меньше. Второй час они неслись по широкому мертвому плоскогорью Северного Рашиджистана. Машины участников, развив огромную скорость, в сопровождении вертолетов умчались далеко вперед. Их белый "лендровер", отставая, был все ближе и ближе к хвосту колонны, растянувшейся почти на пятьдесят километров. Машину подбрасывало, кидало из стороны в сторону, но Муха только крепче сжимал черный руль. Минувшей ночью, незадолго до рассвета, Артист и Муха извлекли из записных книжек, закрепленных скотчем, те заветные пленки-передатчики, которые дал им Голубков, и ночью приклеили их -- одну к черному зеркалу заднего вида роскошного "джипа-мерседеса" Добрынина, вторую -- к черной эмблеме "Техасе" на крыше машины Штукина. У Михаила в снаряжении был специальный приемник-усилитель для получения сигналов от этих устройств, благодаря которому они могли теперь найти их на расстоянии до десяти километров. С восходом солнца эти чудесные игрушки должны были ожить. Сидя сзади, Михаил отслеживал отклонения стрелок на двух приборах. Приемник в правой руке принимал сигнал от машины Добрынина, в левой -- от машины Шурика. -- Тревога! -- вдруг сказал Михаил. -- Добрынин резко увеличил скорость и сошел с трассы! Уходит на юг! -- Ну вот, -- сказал Артист. -- Он, видно, пришел к выводу, что при таком кортеже топливо уже не отбить. Теперь для него главное -- передать документы. Ему нужно выйти в заданную точку для встречи с покупателем. И, словно услышав эти слова, по колее, проложенной колесами добрынинского "мерседеса", обгоняя их и вздымая облака светло-серой пыли, помчался серебристый "рейнджровер". -- Глядите, -- крикнул Муха, -- вон как погнал! Это он, англичанин! Рванул за Добрыниным! -- Ничего не понимаю! -- воскликнул Михаил. -- Кто он все-таки такой и что ему надо? -- Слу-ушай... -- осенило Семена. -- Я все понял! Помнишь, ты же говорил, тут и ребята из Интеллидженс сервис. Как мы раньше-то не поняли. Муха, гони за ним! Все, все ясно! Он шпион, ребята! Был внедрен к кому-то под бок из нашего высшего руководства. Видимо, к тому, что принимал нас на даче. Косил под простого водилу... Ну, точно, точно! "Рейнджровер" уходил вперед все быстрей. -- Ну дает! -- завопил Муха. -- Видали, как подскакивает! Их швыряло по запыленному салону, ударяло о двери, о стойки. Никто не мог бы ответить, сколько выдержит даже эта машина такие нагрузки. -- Слушай, он уходит! -- крикнул Артист. -- А я что могу? -- подпрыгивая на сиденье, заорал Муха. -- У него мотор вдвое сильней! И подвеска! -- Выжимай, Олег, выжимай! -- крикнул сзади Михаил. -- Если документы уйдут -- тогда все! Мотор ревел, мелкие камни непрестанной дробью колотили в днище, машина подлетала на кочках и буграх, в эти мгновения они чувствовали себя как на безумных качелях. -- Мужики! -- закричал Артист. -- Глядите влево! Под острым углом, стремительно сближаясь, наперерез шел знакомый "форд-бронко" зеленовато-защитного цвета. -- Ну, держись, Муха! -- вытаращив глаза, будто опьянев от скорости и близкой опасности, захохотал Артист. "Форд" был уже рядом. Он норовил остановить их, подрезав и перегородив путь. Из его окна выглядывали два автомата, но стрелять не решались, видно боясь повредить емкости с топливом. -- А-а-а! -- заорал Муха. -- Чем не Крылатское! -- И, крутанув руль влево, с ходу вмазал крылом прямо в дверь "форда". Удар был по касательной, но хлесткий. Всех троих сильно тряхнуло, а Муха, не дав опомниться преследователям, еще дважды шарахнул в правое крыло и колесо "форда". -- Их там тоже трое! -- крикнул Артист. -- Ничего, разберемся! Первый удар, нанесенный Мухой, сильно вдавил дверь "форда" и нарушил механизм опускания стекла. Его заклинило, и один из сидящих в салоне что есть силы заколотил в окно стальным выдвижным прикладом, но оно не поддавалось. -- Молодцы, янки, -- загоготал Артист, -- отлично делают! Но вот наконец стекло треснуло и разбилось. В открывшемся проеме они увидели бешеное от злобы лицо Ричарда Слейтона с распухшей лиловой скулой. Он был совсем рядом, в трех-четырех метрах, и пытался застрелить Муху одним прицельным выстрелом, но машины подскакивали, рука Слейтона тряслась, ствол подбрасывало вверх и вниз. Он понимал, что не попадет, но дал очередь. Ствол повело -- ни одна пуля не задела "лендровер". Муха что есть силы нажал на тормоз, великолепные диски в считанные секунды остановили тяжелую машину. "Форд" Слейтона проскочил и оказался впереди. -- Полюби нас -- приходи в спецназ! -- крикнул Артист и, высунувшись из окна, прострочил задние колеса "форда". Машину мотануло, развернуло, едва не опрокинуло. В этот момент страшный удар сзади отбросил "лендровер" метров на пять вперед. Только высокие подголовники спасли их шейные позвонки. Артист бросил взгляд назад. Он не ошибся -- это был Шурик Штукин, большой друг мистера Слейтона, спортивного комиссара. Он, видно, плохо рассчитал удар -- перед ним вздулась подушка безопасности, но все же стукнулся капитально. Голова Шурика беспомощно откинулась на подголовник. Ричард Слейтон и два его приятеля выпрыгнули из "форда", отбежали, залегли за камни и пошли тарахтеть из своих легких кольтов, стараясь не угодить в бензобак и салон. "Лендровер" скособочился и просел на спущенных шинах. Весь верх ветрового стекла и белая крыша были изрешечены пулями. Артист, Муха и Михаил, упав на пол машины, выжидали, пока те растратят побольше своих тридцатизарядных обойм. Ни шевельнуться, ни выскочить из машины не было возможности. Не было и никаких чувств, никаких мыслей... Только ожидание. Но вот стрельба прекратилась. "Лендровер" стоял с открытыми дверями, сплошь пронизанными круглыми дырками. -- Увы! -- прошептал Артист. -- Мы убиты! Вечная память. -- Пусть молотят, -- негромко сказал сзади Михаил. -- Боеприпас не бесконечен. Основной у них в "форде". Артист и Муха смотрели на врагов через сквозные отверстия, оставленные пулями. Это было рискованно -- могли снова хлестнуть свинцом, но те не стреляли и не выглядывали из-за камней -- кажется, с патронами у них действительно возникла напряженка. Но вот кто-то из людей Слейтона двинулся из-за камня в направлении своей машины. Артист тотчас отсек его продвижение пыльными фонтанчиками очереди. Ползущий вжался в землю и замер. -- Что ж, -- прошипел Артист, -- колеса можно и сменить. "Форд" стоял к ним вполоборота, слишком соблазнительно. чтобы упустить такую возможность. И Семен всадил несколько пуль в его кузов немного ниже лючка бензобака. Бахнул взрыв. Машину охватило огнем. Из огромного костра, окутанного ч