в порядок, а то таких растреп никто к себе не впустит. Ты похожа на клоуна. -- А ты на матрешку! Черные вьющиеся волосы девчушки, собранные с трудом в две косицы, теперь выбились из бантиков и приклеились потными колечками ко лбу. Мать причесала девочку. Потом собрала в аккуратный узел на затылке свои густые русые волосы, и они отправились дальше. -- Ну, мам, -- не унималась девочка, -- ведь говорила же сама, что поеду в лагерь. Говорила? А теперь сама отпуск взяла, да со мной на дачу. Ты что, меня нарочно так разыграла? Да? За то, что я себя хорошо веду? -- За то, что не просила на станции мороженое, а то опять бы простудила горлышко и отпуск не удался бы. -- Да я готова его никогда не есть! Я даже не люблю его вовсе! -- тараторила без умолку девочка. По левую сторону улицы начались дачи. Женщина рассматривала их, читала объявления на заборах. -- Мам, а где будет наша дача? -- Сейчас поищем. Нам ведь с тобой одна комнатка нужна. -- Мам, и два дерева, где гамак повесить. Папа тебе написал ведь, чтоб мне гамак в подарок купила, а он еще качели привезет. Навстречу им пожилая женщина неторопливо толкала детскую коляску, читая на ходу толстую книгу. -- Бабушка, а где сдается только одна комната и два дерева? -- спросила девочка. Женщина остановилась, весело взглянула на них: -- Нет, милые, здесь никто не сдает. Тут в основном живут многосемейные, зимние. А вы дальше пройдите, там можно найти комнату, -- она неопределенно махнула рукой в сторону поселка. Они прошли еще несколько дач и остановились у синего забора с красивыми резными воротами и калиткой. Участок был хороший, тенистый, аккуратные дорожки вели к дому и каменному гаражу в глубине двора. За домом была видна какая-то временная пристройка. Женщина постояла, подумала, потом взяла девочку за руку и направилась к соседней даче. У калитки позвонили. К ним вышла высокая толстущая тетка, смерила строгим взглядом. Женщина сказала: -- Простите, у вас здесь не сдается? Девчушка спряталась за мать, а тетка вдруг сказала глухим басом: -- Ежели девчонка глаза с мылом вымоет, чтобы не были такими черными, то пущу в комнату на втором этаже. А зовут-то тебя как, чернушка? -- Аленка. -- А меня Марья Фоминична, -- сказала хозяйка дачи и повернулась к женщине. -- Девочка у вас уже большая, ей даже интересно будет по лестнице прыгать, зато вещей перевозить -- всего ничего. Разве что бельишко. Одна кровать там стоит, могу дать еще раскладушку, а посуды у меня в кухне тьма -- бери, что хошь. А если муж приедет, тоже чего-нибудь придумаем. -- Вряд ли он приедет, -- покачала головой Валя.-- Он в дальней командировке. -- Вот видишь, все куда-то ездят. Одна я, как пень, всю жизнь на месте просидела. И мои-то бесенята на юг укатили, моря, вишь, захотелось, не нравится им здесь. Ну ладно, твоя чернушка мне заместо внучки на месяц будет. Только ежели глаза отмоет, -- у моей ведь светлые, -- повернулась она к Аленке, по-прежнему стоявшей из осторожности за спиной матери, и вдруг состроила ей рожу, да такую смешную, что девочка захохотала, а потом сделала ответную рожу. Знакомство состоялось. Переезд наметили на завтра. -- Здравствуйте! Меня зовут Алла. -- Дачница, лежавшая в гамаке, подняла голову и увидела за легкой изгородью кустов красивую смуглую женщину в коротких кожаных брюках и нейлоновой рубахе-гавайке. -- Здравствуйте. А меня зовут Валя. -- Теперь будем соседями. Это наша дача, -- она кивнула на дом. -- Вы наверняка хорошо устроитесь у Марьи Фоминичны, она чудесный человек. Жаль, что мы не сдаем второй этаж: мне так скучно здесь! Теперь заживем с вами повеселее. -- Да я больше в гамаке поваляться люблю, -- усмехнулась Валя. -- Ничего, я вас расшевелю, -- сказала Алла и побежала на кухню, а Валя взяла книгу и блаженно потянулась. "Приятное с полезным", -- подумала она и стала читать. Аленка обнаружила в саду у Марьи Фоминичны трех кроликов и уже не отходила от них. То и дело раздавался ее звонкий голосок. День протекал неторопливо, сонно, бездумно. Обычный дачный день. Часов около семи -к соседней даче подъехала черная "Волга". Валя увидела, как Алла бросилась открывать ворота. "Волга", фыркнув, вкатилась на участок, мотор взревел и смолк. Хлопнула дверца, из машины вылез мужчина средних лет с легкой, почти незаметной сединой. Одет был скромно, но с большим вкусом. -- Сам приехал, -- пробасила над ухом Марья Фоминична. -- Солидный мужик, заботливый, хозяйственный, не пьет, Аллу никогда не обидит. Жаль, детишек у них нет, а надо бы... Балашов скоро вышел из дому в красивой пижаме, уселся в глубокое кресло с маленьким транзистором в руках. Над дачей плыла джазовая музыка, одуряюще пахли грядки табака, и даже издалека было видно, какое усталое и напряженное лицо у Балашова. Потом они обедали с Аллой в зеленой беседке. Балашов сказал: -- По-моему, у нас еще есть "Камю"? Налей мне рюмочку. Что-то я устал сегодня. И сделай кофе покрепче. -- Что это ты на ночь глядя? Уснуть же не сможешь. -- Ничего, я хочу немного очистить мозги от дневного мусора. Балашов, откинувшись в кресле, маленькими глотками потягивал коньяк, золотистый, жгучий, пахнувший облетевшей дубовой листвой. -- Кто эта женщина? / Алла подняла голову: -- Какая? -- Там, у старухи. -- А-а, это новая дачница у Марьи Фоминичны. Очень милая женщина, с девочкой. -- Не люблю я дачников. Алла задумчиво посмотрела на него: -- Скажи, Витя, а кого ты вообще любишь? -- Тебя, например. Еще вопросы есть? Алла не ответила и только покачала головой. Балашов встал: -- Завтра сюда приедет мой механик Юрка. Ты его знаешь, он со мной приезжал и станочек привозил. Он пробудет здесь несколько дней. Надо закончить срочную работу... Валя встала с гамака, поднялась к себе наверх. Набегавшаяся за день Аленка со вкусом чмокала губами во сне, иногда сердито бормотала: "Не лезь, хуже будет..." Валя укрыла ее одеялом и пошла к хозяйке. Старуха пила чай и одновременно гадала на картах. -- Марья Фоминична, мне надо сходить на станцию, позвонить домой, узнаю, нет ли писем от мужа. -- Сходи, голубка, сходи. -- Вы, пожалуйста, присмотрите за Аленкой... Я через полчаса вернусь. -- Ступай, ступай, все будет в порядке... Так прошел первый день их отдыха. Волшебные очки Утром Валя снова читала, лежа в гамаке. Вдруг она услышала мужской голос. Подняла глаза -- на участке Балашовых подметал дорожки, собирая граблями мусор и старые листья, какой-то высокий полный мужчина. Он стоял спиной к Вале. Она видела его почти лысую круглую голову, чуть прикрытую какими-то остатками серых волос, заросшую жирную шею. Мужчина сгреб весь мусор в кучу в глубине двора, туда же бросил сухой валежник, щепки и ушел в дом. Валя снова углубилась в чтение. Вечером Балашовы ужинали в беседке со своим гостем. Там, видимо, разгорелся острый спор. Алла бросила на стол салфетку и решительным шагом ушла на кухню. Немного погодя встал Балашов. Гость остался в беседке один. Он докурил сигарету, налил в чайный стакан остатки водки, которую, наверное, стеснялся выпить при хозяевах. Выпил, смачно крякнув. Сходил в дом и принес большой бумажный пакет. Постоял, подумал, обогнул дачу и бросил пакет в кучу мусора, собранную утром. Стоя на корточках, громко сопел, чиркал спичками, дул в разгорающееся пламя. Почесывая грудь, смотрел в огонь, потом плюнул и ушел спать. В тихом вечернем воздухе над дачами поплыл синий дымок с острым, неприятным запахом... За завтраком на следующий день Марья Фоминична недовольно ворчала: -- Черт лысый, нажег вчера какой-то падали, дым аж глаза разъел. Отмел бы к забору, он там и перегниет, мусор-то, ведь земле от него польза. Да они ничего не сажают, им земля что? А здоровущий какой да страшный! Ты хоть видела его-то? Зубы все железные, как мой самовар, блестят! Уж я страшная, все дети боятся, а такую образину не каждый день увидишь! -- Бабушка, вы не страшная, я вас очень люблю, -- вмешалась Аленка. -- А дай честное пионерское, что любишь? Или октябрятское? Даешь? -- Даю! -- Ну, тогда прими от бабы-яги костяной ноги волшебный подарок. -- Она улыбнулась и протянула девочке какой-то предмет, похожий на очки,-- лист тонкого стекла с ровными круглыми дырками. -- Через эти очки сразу видно: кто правду говорит, а кто -- врет. А это маме такие же, чтобы ты ее никогда не обманывала, -- и старуха извлекла из бездонного кармана своего фартука еще одни "очки". -- А где вы такие достали, бабушка-ежечка? -- спросила Аленка. Бабка показала кулаком в сторону соседней дачи: -- У идолища отобрала! -- Правда, Марья Фоминична, где вы такие потешные раздобыли? -- Поднялась чуть свет, а мне все дым вчерашний чудится. Думаю, неужели еще дымится куча проклятая? Пошла разобрать ее, так около пепла и нашла несколько этих забавинок... И еще один день прошел... Вечерний визит И еще один день прошел. Под вечер Валя качала Аленку в гамаке, а та, как всегда, тараторила, ни на минуту не замолкая. -- Мамуля, тетя Алла красивая, ведь правда? Но ты все равно красивее. Мам, ну, отрежь волосы, как у тети Аллы, а то носишь пучок, как старая старушка. Мам, отрежешь, а? Валя погладила девочку по голове: -- В кого ты у меня такая болтушка? Как птица какаду: бормочешь все время без остановки. Соседи -- Балашов и Алла -- пили в беседке чай. Их знакомый давно ушел в дом. -- Мам, а сшей себе такой блестящий халат, как у тети Аллы. Мам, а когда я вырасту, ты мне купишь такие брюки, как у нее? Нет, нет, туфли, как вон у той тети, и сумку такую же. А, мамуля? И такую курточку... Валя посмотрела в том направлении, куда показывала ручонкой дочь. От калитки к даче Балашовых шла высокая миловидная девушка. "Наверное, подруга Аллы", -- подумала Валя. Девушка подошла к беседке, поздоровалась. Балашов сразу поднялся и увел ее в дом. Алла осталась пить чай. Минут через пять они вышли с веранды. Гостья еще несколько минут поговорила с Аллой, но Балашов даже не предложил ей сесть, и она стала прощаться. Отворяя калитку, Балашов отчетливо сказал; -- Ладно, до завтра, передайте ему, что буду... -- запер калитку и вернулся в беседку. Валя взглянула на часы: без четверти девять. -- Марья Фоминична, присмотрите, пожалуйста, еще сегодня за Аленкой. Хочу снова сходить позвонить -- я что-то беспокоюсь: целую неделю никаких вестей. -- Ты же знаешь, что все будет хорошо. Не подведешь меня, чернушка? -- спросила у Аленки старуха. -- Если будет сказка, то прямо сейчас иду в постель, -- лукаво сказала девчушка. -- А ну-ка, бегом наверх!.. Приближаясь к станции, Валя ускорила шаг. Перрон был почти пуст. Несколько человек сидели на скамейках в ожидании поезда и вели неспешную беседу. Валя зашла в автомат, набрала номер. Частые короткие гудки. Занято. Она снова набрала: опять занято. А ведь так хорошо было бы сейчас поговорить -- около телефона никого нет. Наконец раздался протяжный басовитый гудок, и в трубке щелкнуло. -- Борис Иваныч! Здравствуйте! Докладывает Радина, -- она еще раз оглянулась. -- Ну, хорошо, хорошо, Валя говорит. Как вы все там живете? Я соскучилась. Вы не скучаете? Вот видите! А как там мои очки? Пригодились? Даже очень? Ох, как я рада! А то лежи и отдыхай, как на курорте. Что? Все по-старому. Знакомые наши все на месте. Что? Нет, нет, больше не жгли. Валя еще раз оглянулась. Рядом никого не было. -- Сегодня появилась занятная дама, -- и Валя подробно рассказала все о вечерней гостье. -- Да, так и сказал: до завтра, передай, мол, что буду. По-моему, это что-то срочное. Ладно. Аленка? Спит. Хозяйка попалась чудесная. Что? Да бросьте, все у нас хорошо, не волнуйтесь. А Виталий приехал? Звонил? Как он там без меня? Голодный, наверное. Скажите ему, приеду -- откормлю. Аленка, скажите, очень скучает без него и ждет, что он привезет ей качели. Есть отдыхать дальше, товарищ... Ну, хорошо, хорошо, Борис Иваныч! Спасибо ребятам за приветы, передайте и им от меня привет... Ну, раз так, то до свидания. Вот. Валя спустилась с перрона и, не торопясь, пошла по узкому шоссе через поле... Купцов не прозевать! "Заключение судебно-технологической экспертизы Я, эксперт-технолог часовой промышленности Соболева А. Д., образование высшее, специальность -- технолог по пластмассам, стаж работы -- 19 лет, об уголовной ответственности за дачу ложного заключения предупреждена, -- произвела исследование представленных на экспертизу образцов пластмассы. ...В результате применения методики, изложенной в исследовательской части настоящего заключения, экспертиза приходит к выводу о том, что образцы представляют собой прямоугольные куски листового органического стекла с парными отверстиями в форме правильных кругов, образовавшихся в результате выдавливания с использованием разогретой металлической формы (пуансона). Толщина органического стекла в сочетании с диаметром и своеобразной формой высечки свидетельствуют о том, что исследуемые предметы являются отходами после изготовления кустарным способом стекол - к мужским наручным часам модели "Столица"... -- Вот это молодец, Валюша! -- сказал Приходько. -- Торопись, старик, а то все лавры расхватают, -- толкнул его в бок Тихонов. Шадрин постучал карандашом о пепельницу. -- Что же мы теперь знаем? Давайте-ка рассмотрим факты. Во-первых, коржаевские аксы, -- Шадрин двинул на середину стола пепельницу. -- Во-вторых, кража корпусов на заводе, -- он пододвинул к пепельнице карандаш. -- Дальше -- недостача разных деталей у Балашова. Наконец, изготовление часовых стекол Джагой. -- Рядом с карандашом на стол легли авторучка и зажигалка Шадрина. -- На первый взгляд это разрозненные факты, -- продолжал Шадрин. -- Ничего общего между ними не видно. И все же вы разглядели, что и аксы, обнаруженные у Коржаева, и корпуса, похищенные на заводе, и запчасти, недостающие в мастерской Балашова, -- все это детали часов "Столица". Как вы только что слышали, часовые стекла, которые делает Джага на даче Балашова, -- тоже к "Столице". -- Короче, полный набор для детского конструктора "Сделай сам", -- вставил Тихонов. -- Вот именно, -- кивнул Шадрин. -- Выходит, что первоначальное предположение Стаса о том, что наши подопечные готовятся собирать часы определенной марки, полностью оправдалось. И марка эта "Столица". -- Между прочим, -- сказал Тихонов, -- стеклышки-то по-кустарному штампуют. А почему? Очень просто -- с корпусами получилось неаккуратно, там сейчас народ взбудоражен, иголки стащить не дадут, не то что стекла. Вот им, беднягам, и приходится руками поработать... -- Видимо, операция эта для них очень важна, -- сказал Приходько. -- Ив каком масштабе она проводится! Ведь, обратите внимание, не на десятки штук, не на сотни, -- на тысячи счет идет! И не только в Москве -- вон к нам, до Черного моря добрались! Я думаю, Костюк у нас не зря там наследил. Очень может быть, что старый дружок Джаги искал у Коржаева аксы, да опоздал немного. -- Значит, ясно, -- сказал Шадрин. -- Преступная шайка любой ценой, всеми доступными им средствами комплектует большую, судя по всему, партию товара. В то же время сбыт этого товара не производится ни с рук, ни через комиссионки. Это Тихонов установил точно. Значит, жулики намерены продать детали оптом. А поскольку ни дома, ни на даче Балашов товар дол-то держать не может, значит, развязка их операции не заставит себя ждать. Мы должны быть к этому готовы. -- Чтоб купцов не прозевать, -- засмеялся При-ходько. Вот в этот-то момент и позвонила Радина, сообщив о неожиданном и, видимо, очень спешном визите вечерней гостьи Балашову. Оперативники притихли, прислушиваясь к разговору. -- А события-то назревают! -- глядя на напряженное лицо Шадрина, шепнул Приходько Тихонову. -- Борис Иваныч, не забудь от нас Валюше привет передать, --: подсказал Тихонов. Шадрин подмигнул -- показал, что помнит. Когда положил трубку, в комнате еще мгновение висела тишина. -- Полчаса назад к Балашову приехала женщина, поговорила с ним десять минут и уехала. Прибыла она, несомненно, с каким-то поручением, потому что, провожая ее, Балашов обещал завтра где-то обязательно быть. Очень возможно, что это гонец от того самого оптового купца. По всей обстановке, это весьма похоже на истину. Ну что ж! Посмотрим, с кем завтра встретится Балашов.  * ЧАСТЬ III. Самый длинный день в году *  Восемь часов утра Изуродованная нога заболела остро, невыносимо, и это было последнее тяжкое ощущение в сумбурном путаном сне. Балашов мучительно сморщился, застонал спросонья и окончательно проснулся. В темных шторах затерялась маленькая дырочка, и сейчас ее отыскал тонкий луч солнца, повисший поперек спальни. Луч дымился крошечными пылинками, и от этого казался горячим. "Сегодня будет, наверное, жарко, -- подумал Балашов и рассмеялся. -- Ничего себе, каламбурчики я с утра придумываю", но от этого настроение сразу улучшилось. Он повернулся на другой бок, осторожно перекладывая руками больную ногу. Алла лежала к нему спиной, прикрыв рукой голову. Балашов легонечко провел рукой по ее спутанным черным кудрям, но Алла, не просыпаясь, оттолкнула руку, сердито пробормотала что-то со сна. -- Беда-а, -- ухмыльнулся Балашов. -- Мир требует свободы. Народы Африки требуют, жены требуют. А зачем она им, эта свобода? Смешно... Он сел на постели, осторожно спустил ногу, потом оперся на здоровую, резко встал. Эх, некстати будет, если нога разболится сегодня. Сегодня ничего не должно мешать, потому что такой день бывает раз в много лет. Как великое противостояние. А может быть, и раз в жизни. Балашов, стараясь ступать неслышно, вышел на веранду и прикрыл глаза от яркого света солнца. "Очень жарко будет сегодня", -- подумал он вновь и пошел в душ. Завязывая перед зеркалом галстук, взглянул на часы -- времени оставалось в обрез. "Ладно, позавтракаю в городе", -- сказал он себе, и ему ужасно захотелось пойти в спальню, обнять Аллу, сказать ей, что он, может быть, не прав и не стоит ссориться: она же единственный близкий ему человек во всем мире. Потом раздумал. Пускай перебесится, нечего баловать. Пока прогревался мотор, Балашов, прищурясь, смотрел на небо, быстро выцветавшее от зноя, неопределенно хмыкал. Затем включил первую скорость. Машина выехала из ворот, моргнув красным глазом мигалки, повернула налево и умчалась. На работе он пробыл ровно пять минут. Заперев двери кабинета, выдвинул ящик письменного стола и на задней стенке нашел небольшое углубление, заклеенное изоляционной лентой. Сорвал ленту и вынул десяток маленьких записочек, исписанных затейливым, витиеватым почерком Коржаева. Отдельно лежала записка Крота: "Порфирий Викентьевич Коржаев, русский, 1898 года рождения, проживает..." Балашов вновь все их внимательно перечитал, сколол скрепкой и положил в бумажник. Усмехнулся: "Вот и все, что осталось от человека. Знал бы он, что я сейчас встречусь с его купцом! Эх, жизнь наша куриная..." Отворил дверь и заглянул к заместителю: -- Федор Игнатьевич, я тут по делам отъеду часика на два, если кто будет спрашивать, скажите -- в Моссовете!.. Заместитель понимающе улыбнулся: -- Поезжайте, Виктор Михалыч! Все будет в порядочке! Влившись в плотный поток автомобилей, черная "Волга" помчалась в сторону Преображенской площади. Балашов был сосредоточен и не обратил внимания на то, что серое такси, остановившееся рядом с ним у светофора на Кировской, и такси, тащившееся где-то далеко позади на Комсомольской площади, и ехавшее впереди него на Красносельской улице -- одно и то же... Верный своей привычке, Балашов не стал подъезжать к самому дому. Он оставил машину за углом и отправился пешком, опираясь на трость. Подходя к парадному, остановился; чуть отвернувшись от легкого жаркого ветерка, прикурил сигарету, оглядел переулок. Позади-- пусто. Навстречу торопливо шагал какой-то парень в железнодорожной фуражке. Балашов вошел в подъезд. Девять часов тридцать минут Когда Балашов открывал дверь лифта, его окликнули сзади: -- Не закрывайте! Он обернулся и увидел, что сзади идет тот парень в фуражке. Зажав чемоданчик под мышкой, он на ходу рассматривал какую-то разлинованную тетрадь. Балашов посторонился, пропустил его в кабину. -- Вам на какой? Парень сдвинул на лоб фуражку, почесал в затылке. -- А черт его знает! Это у меня новый участок... Тихонов судорожно отсчитывал: "В доме шесть этажей. На втором лифт обычно не останавливается. Значит, остается четыре этажа. Лучше всего выбрать пятый. Скорее всего он должен сойти или на четвертом, или на пятом. Он, конечно, может сойти и на третьем. Тогда с пятого этажа я не разгляжу квартиры, в которую он войдет. Но на три верхних этажа шансов приходится больше. Рискну. Так, на первом этаже квартира слева -- под номером шестнадцать. Три квартиры на каждой площадке. Значит, на пятом должна быть..." Тихонов заглянул в свою тетрадь: -- В тридцатую квартиру мне надо. Наверное, пятый этаж... -- внутренне замер: "А вдруг ему туда же?" Балашов разглядел, что на парне не железнодорожная, а связистская фуражка. "Большой человек, строитель коммунизма. За свои девяносто рублей, как бобик, бегает целый день по этажам. Наверное, соображает сейчас, у кого бы сшибить на бутылку..." Он отвернулся и нажал кнопку "4 эт.". Когда он вышел, парень несколько раз нажал кнопку, но лифт не трогался. Связист отворил дверь шахты и с грохотом захлопнул ее. Кабина медленно поползла вверх, и Балашов, уже нажимая на пуговицу звонка, услышал, как монтер заорал ему: -- Дверь за собой закрывать надо!.. Балашов даже удивился: "Вот щенок наглый!" И повторил, как было условлено, звонок: три коротких, один длинный. Дверь отворил Крот, бледный, неряшливо одетый, заросший рыжеватой щетиной. В квартире было накурено, душно. -- Здравствуй, Геночка! Что-то ты сегодня не блещешь импозантностью... -- Здрасьте. А с чего же это мне блистать? Я ведь не в Сочах на пляже. Вы ж мне еще путевку в санаторий металлургов не достали. -- Зачем же это буду делать я? Вот получишь свою долю и достанешь сам. Только мне кажется, что тебе сейчас светиться на золотых пляжах противопоказано. Ты в нынешнем году уже в одном курортном городе побывал. -- Это вы мне как врач говорите? -- Как врач. Социальный. Лечащий язвы общества. По характеру заболевания тебе надо лечиться где-нибудь в средней полосе или за Уралом, в Сибири. Это я тебе по-дружески, ей-богу. Ну, давай... -- Что это вы такую заботу обо мне проявляете? Боюсь, как бы вы мне туда бесплатную путевку не организовали. С казенным проездом в спальном вагоне с решеточками. -- Ну, это у тебя от лукавого... -- Прямо уж от лукавого! Вы человек сильный, умный. Вам может показаться, что мне там будет лучше. Только я ведь тоже не вчера родился. Я так думаю: вы никому заботу о моем здоровье не передоверяйте. Берегите меня пуще глаза. А то, если меня начнет лечить уголовка, придется и вам встать на учет в этот диспансер. -- А ты меня не пугай. Я же ведь не нервный. Ты лучше подумай о спасении души, -- криво улыбнулся Балашов. -- Мне о душе думать поздно. Ее теперь не спасешь. Я все больше о своем теле сейчас подумываю. Вот так! -- Ну ладно, хватит языком трясти. Давай открытку. Крот, не сводя с Балашова глаз, залез во внутренний карман, достал обычную почтовую открытку. Взглянул на нее и с видимым сожалением протянул Хромому. Балашов, не торопясь, стал читать вслух: -- "Здравствуйте. Я снова в Москве. Может быть, заходить к вам". -- Засмеялся, взглянул на обратный адрес: "Ул. Козлова, д. 31, кв. 10". -- Вот чук! Улица Козлова! Слушай, Крот, по-моему, в Москве такой улицы нет даже? -- Черт ее знает! Что я вам, избач -- все знать? -- Советский человек должен знать и любить родной край. -- Мой родной край Арзамас. -- Ну-у! Земляк Аркадия Гайдара? -- Вы Гайдара не трожьте. -- Это почему еще? -- Потому что, если есть на свете человек, которого я уважаю, то это Аркадий Гайдар. -- Ай да Крот! Вот это номер! Сколько времени тебя знаю, а ты каждый раз открываешься мне новой стороной своего дарования. Я ведь и не предполагал, что ты ценитель героической романтики в литературе... Да и вообще, что ты книги читаешь. -- Вам этого не понять. -- Где уж мне! Я ж ведь лаптем свою сборную соляночку хлебаю. Ты мне объясни только, почему заурядные уголовники всегда сентиментальны? -- Чего мне вам объяснять? Вы и так всех умнее. Давайте лучше о деле поговорим. -- Давай, не возражаю. Побеседуем. -- Вы с ним один будете говорить? -- А ты полагаешь, что без тебя эта экономическая конференция состояться не может? -- Я этого не знаю. Только я бы хотел быть в курсе дела. -- В дипломатических и торговых отношениях есть такое понятие -- уровень встречи. -- А вам мой уровень не подходит? -- Мне вполне. Ему вряд ли. Поэтому представителем нашего концерна буду выступать я. А ты сыграешь роль закулисного советника, эксперта, секретаря и даже личной охраны твоего торгпреда. -- Это как? -- А вот как: ты займешь первоначальную свою позицию в этом благословенном шкафу. Пушка при тебе? -- Всегда. -- Очень хорошо. Я посажу его спиной к тебе, чтобы ты его все время видел сквозь щелку. Это такой гусь, что с него всего станется. Возражений нет? -- Хорошо. -- Ну, спасибо за доверие. -- Если он клюнет, вы договоритесь здесь товар передавать? -- И ты еще претендуешь на участие в секретных экономических переговорах! Горе моей седой голове, боль моим старым костям!.. -- Да бросьте, Виктор Михалыч. Мне ведь плохо очень, честно-то говоря... -- Ты, Крот, дурачок! Как это ты себе представляешь: он понесет отсюда чемоданы с деталями в руках? А если его участковый у подъезда остановит? Или прикажешь ему их доставить через Мострансагентство? -- Но я хочу быть при передаче... -- Чего? Товара? -- Товара. И денег. -- Ах, тебя волнуют деньги! Такова се ля ви! Судьба товара его не интересует. Его интересуют деньги. До чего же четко у нас разделены функции! Я, как мул, горблю, чтобы этот товар достать, купить, украсть, наконец, сделать, черт побери, а потом его спихнуть Гастролеру. А ты, естественно, озабочен одним -- как с меня сорвать деньги! -- Если бы не я, фиг знали бы вы про Гастролера. И старичок бы сейчас в этом кресле сидел вместо вас, если бы не я. -- Вот я и оценил твой труд в третью долю. Поэтому уж не мешай мне довести дело до конца. А насчет денег -- придется тебе положиться на мою порядочность. -- Придется... -- Да не трясись ты. Пойми: раз я оставляю тебя здесь, значит, я играю на равных. Так будет и дальше. Встряхнись. И верь -- я тебе друг. Только я умнее тебя и старше. Ну, хватит! Время -- без пяти. Он обещал быть в десять, а люди они точные. Давай полезай в шкаф... Десять часов Балашов положил перед собой часы. Его охватила какая-то внутренняя дрожь, и ему казалось порой, что все внутри звенит от напряжения. Он жадно затянулся табачным дымом -- это здорово помогает в ожидании. Ох, какая духота нестерпимая! И нервы, нервы. Сдают? Если бы их можно было подстраивать колками, как струны на скрипке! Чтобы можно было взять их в одном ключе на любую нужную ноту... А-аа, все это колеса... Крот сидел в шкафу совершенно неслышно. "Вот зверь, -- подумал Балашов, -- я себе представляю, как он там задыхается. Ничего, ничего, пусть попарится". Звонок резанул, как теркой по коже. Все. Началось. Хромой встал, посмотрел на себя в зеркало. Волосы в порядке, узел галстука на месте, уголок платка торчит из кармана ровно на два сантиметра. Погасил в прихожей свет -- пусть сначала, после улицы, ничего не будет видно. Интересно, как его фамилия? Щелкнул замком: -- Заходите, господин Макс... На пороге стоял высокий худой человек в сером твидовом пиджаке. Жесткий воротничок полосатой сорочки резал жилы на красной морщинистой шее. Большой хрящеватый кадык прыгнул -- вниз, вверх. -- Я хотел видеть Порфирий Коржаев. -- Я готов с вами беседовать от его имени. -- Но меня интересует он сам. -- Я думаю, что беседовать о наших делах, стоя в коридоре, не совсем удобно. -- С вами я не имею ни о чем беседовать. -- Как раз наоборот! Именно со мной вам предстоит впредь иметь все дела. -- Очень интересно. Пожалуйста, я буду заходить,-- он вошел в квартиру, внимательно глядя на Балашова. Не вынимая руки из кармана, стараясь не поворачиваться к Балашову спиной, прошел в комнату. На его серой пергаментной коже от жары и напряжения выступили капельки пота. Элегантный пиджак на Гастролере сидел превосходно, и все-таки в его движениях была заметна какая-то механическая угловатость, которая остается у кадровых военных на всю жизнь. "Прилично по-русски говорит, -- подумал Балашов. -- Наверное, змей, у нас во время войны научился". Он небрежно развалился на стуле, предложил гостю кресло напротив. Тот, оглядевшись, сел. Балашов, не вставая с места, протянул руку и достал из серванта бутылку "Двина". Налил себе рюмку коньяку, подвинул бутылку иностранцу. -- Угощайтесь, господин Макс. Этот напиток не уступает "Мартелю". Иностранец не шевельнулся, процедив: -- Спасибо. Я не желаю -- на улице очень жарко. Балашов пригубил, поставил рюмку на стол. -- Как угодно. Дело в том, что наш общий компаньон -- Порфирий Викентьевич Коржаев -- умер две недели назад от инфаркта. Макс молча смотрел на него. Его круглые глаза без ресниц, не моргая, уперлись в лицо Балашова. -- Покойный Коржаев выполнял в нашем деле функции коммерческого директора. Поэтому мы с вами не были даже знакомы... по вполне понятным вам причинам. Гость, не меняясь в лице, молчал. -- В связи с его неожиданной кончиной мне пришлось взять инициативу в свои руки, чтобы довести дело до конца. Именно поэтому я здесь, и думаю, что весьма печальный факт смерти Коржаева не помешает нам успешно завершить начатое. Макс не проронил ни слова. Духота становилась невыносимой. Балашов чувствовал, как по шее текут капли пота. Горло пересохло. -- Итак, я к вашим услугам... И вдруг Гастролер засмеялся. Тихо, спокойно, одними губами, обнажив два ряда фарфоровых вставных зубов. Его взгляд по-прежнему неотступно был привязан к какой-то точке на лбу Балашова, и от этого смеха Хромой вдруг почувствовал на влажной горячей спине холодок. Макс наклонился к нему и спросил своим невыразительным, безразличным голосом: -- Вы должен быть близкий человек Коржаеву? -- Да, конечно. Мы же вместе вели дело, были лично дружны. -- Вы, наверно, располагаете муниципальный бланк-документ про смерть вашего друга? Балашов на мгновение потерял голос, но быстро взял себя в руки: -- Нет, мне он был ни к чему. Но у меня есть более ценные свидетельства -- его записки, по которым он брал у меня товар для вас, -- Балашов достал из портмоне сколотые скрепкой бумажечки и протянул их Гастролеру. Не дотрагиваясь рукой, Макс кинул на них быстрый взгляд и встал: -- Я буду скорбеть о смерти такой хороший человек. Однако здесь есть ошибка. Я не тот, про который вы думаете. Это есть ошибка. Я должен покланяться, -- и снова тихо засмеялся. -- Откланяться, -- механически поправил его Балашов, почти в истерике думая: "Провал, провал! Не поверил, гад!" -- Прошу меня простить -- откланяться, -- повторил Макс и направился к дверям. Нет, Балашов так легко не сдается! -- Послушайте, господин Макс! Иностранец обернулся. -- Присядьте. Если вас не удовлетворят мои объяснения, вы сможете уйти -- задерживать я вас не собираюсь. -- Я слушаю. -- Вы явно не верите в то, что я преемник дел Коржаева и принимаете меня за кого-то другого. Однако это предположение лишено здравого смысла, поскольку я-то знаю точно, кто вы такой. -- Но я -- нет. Не знаю. -- Я могу вам продемонстрировать полную осведомленность во всех наших делах, -- от количества и номенклатуры товара до суммы, которую вы мне должны уплатить. Я отдаю должное вашей выдержке, но если вы из-за этой сверхосторожности расторгаете нашу сделку, вы понесете огромные убытки. -- А вы? -- Мне это тоже принесет известные неудобства. Но убытков я не понесу никаких -- завтра же распродам товар по частям здесь, у нас, спекулянтам. Правда, я заинтересован скорее в валюте. Что-то дрогнуло в лице Макса, и Хромой почувствовал, что в твердой решимости Гастролера появилась крохотная трещинка. И все-таки тот сказал: -- Я вас не знаю. -- Это верно. Но я располагаю сведениями, которых человек посторонний знать не может. -- Может. Это все может знать работник КГБ, который арестовал Коржаева. -- Ну, это уже совсем смешно. Будь я чекистом, я бы не стал тут с вами толковать. Сейчас мы были бы у вас в гостинице и делали обыск. -- За какое преступление? Обыск можно делать за преступление, а вы сказали, что Коржаев уже мертв. Вот тут уже захохотал от души Балашов. -- Уж не надеялись ли вы, господин Макс, что я вам детали за красивые глаза отдам? Вы должны заплатить за них твердой валютой и в сумме весьма значительной. Поэтому второе дно вашего чемодана, или где уж вы их там провозите, забито до отказа зелеными купюрами. Это раз. -- Дальше. -- А что дальше? Вот открытка. Судя по стилю, она написана вами. Экспертиза по заданию КГБ легко подтвердила бы ваше авторство. Наконец, ваше присутствие здесь. Дальше делаем у вас обыск и за нарушение советского закона арестовываем. -- Нихт. Нет. Нельзя. Я есть иностранец. Хромой снова торжествующе засмеялся. -- Вы уж мне-то не морочьте голову. Иммунитет распространяется только на дипломатов. Вы же, по-видимому, не дипкурьер? Гастролер промолчал. -- Вот что я бы сделал, будь я сотрудником КГБ, -- продолжал Балашов, -- но я не чекист. Я коммерсант и заинтересован в их внимании не больше, чем вы. Я вас убедил? -- Нет. Где гарантии, что вы со мной мирно беседуете, а на кухне или в этот... шранк... -- Шкаф? -- Я, я, шкаф... в шкаф не записывает наш разговор агент? Опять двадцать пять. Встаньте и посмотрите. Хорошо. Я вам немного доверяю. Вы можете мне сказать, когда я встречал последний раз Коржаева? -- Это было между пятнадцатым и двадцатым марта. Точно не помню день, но он передал тогда партию колес, трибов и волосков. Да бросьте вы, господин Макс, меня проверять. Я же ведь вам уже доказал, что, если бы я был из КГБ, мы бы продолжали нашу беседу не здесь, а на Лубянке. -- Может быть... -- И я вам вновь напоминаю: отказавшись, вы потеряете больше, чем я... В комнате было уже невозможно дышать. Пот катился по их распаренным лицам, их душила жара, злость и недоверие. Гастролер не выдержал: -- Я вас готов слушать... Балашов вдохнул всей грудью. -- Я приготовил вам весь товар, который должен был передать Коржаев. Но его неожиданная смерть меня сильно подвела. Поставщики, воспользовавшись срочностью наших закупок, содрали с меня за детали двойную цену... -- Меня это не будет интересовать... -- Очень даже будет интересовать, поскольку вы мне должны будете уплатить еще тридцать пять процентов. -- Никогда! -- Обязательно заплатите. Я не могу один нести все расходы. -- У нас был договор. -- Даже в расчеты по клирингу вносятся коррективы, исходя из коммерческой конъюнктуры на рынке. -- Это невозможно. Я буду отказаться от сделки. Балашов про себя засмеялся: "Врешь, гад, не откажешься. Если ты КГБ не испугался, то лишних несколько тысяч тебя не отпугнут..." Они долго договаривались о месте и способе передаче товара. -- Деньги я буду давать на товар. -- Пожалуйста. Правда, как вы понимаете, на месте деньги я пересчитывать не смогу. Но я уверен, что деньги будут полностью. Вам же придется еще целые сутки ехать до границы -- так что во избежание конфликтов на таможне... -- Я вас понимаю. Кто гарантирует мне, что вы давали весь товар, а не половину? -- Перспектива наших отношений. Вы, несомненно, после реализации этой партии еще раз захотите вернуться. И я не откажусь от сотрудничества с вами. Сейчас готовятся к выпуску часы новой модели экстракласса, и они пойдут через мои руки. Так что... -- Вы кусаете за горло, но вы настоящий бизнесмен. Хорошо. До завтра... Было без четверти двенадцать, когда из парадного вышел человек. На его сухом красном лице с глубокими, будто резаными морщинами застыло выражение спокойного презрения ко всему окружающему. Вынув из кармана темные очки, человек надел их и не спеша, не глядя по сторонам, направился к Преображенской площади. Пройдя квартал, он свернул за угол. Метрах в ста от перекрестка стоял у тротуара белый лимузин "мерседес-220". Так же неторопливо человек сел в машину, включил двигатель и уехал... Парень в связистской фуражке равнодушно поглядел вслед великолепной машине, над задним бампером которой был укреплен необычный длинный номер "ВН 37149". Потом снял фуражку, вытер носовым платком пот со лба, остановил проезжавшее мимо такси -- серую потрепанную "Волгу"... Полдень Балашов захлопнул дверь, вернулся в комнату. -- Вылезай! Крот не откликнулся. Хромой подошел к шкафу, распахнул дверцу. Крот сидел между платьев на каком-то тюке, неестественно закинув голову. -- Ты что, заснул? -- Балашов толкнул его, и Крот так же неестественно-покорно подался, тупо, словно тяжелая ватная кукла, выпал из шкафа. Хромой вздрогнул и невольно отшатнулся. Несмотря на жару, лицо у Крота было землисто-зеленое и между тусклыми волосками бороды застряли капли липкого пота. -- Елки-палки, у него обморок! Балашов взял со стола графин с теплой водой и выплеснул всю ее на голову Крота. Белые, с тонкими голубыми прожилками веки задрожали, изо рта вырвался тяжелый вздох: -- О-ох! Балашов сел в кресло. "Ну и дела! До хороших времен дожил ты, Балашов, если твои уголовники-подхватчики падают в обморок, как институтки. От жары, видимо, скис. Там же совсем дышать нечем. Вот зараза, чуть все дело не провалил. Хорош был бы я, если бы он на Гастролера из шкафа выпал. Но, молодец, собака, обмер там, но не пикнул. Жажда жизни, ничего не поделаешь. Он надеется тоже проехать на этом коньке. Шутишь, дорогой мой Крот, дела твои швах! Боливару не снести двоих. Мне даже не денег тебе жалко, дурачок. Ты правильно заметил в прошлый раз, что очень много знаешь. Слишком много..." Крот открыл пустые, бездумные глаза, уставился в потолок. -- Вставай, Аника-воин, хватит отдыхать. Выпей коньячку, согреешься. Крот повернул к нему голову, слабо улыбнулся: -- Очень жарко было, дышать нечем, нафталина нанюхался и сомлел. -- Вижу, что не воспарил. На, выпей. -- Не хочется, дышать тяжело. Воды хочу со льдом. -- Ананас в шампанском не желаете? Пей, говорят тебе, -- сразу полегчает. Крот, морщась, стуча зубами о край стакана, хлебнул обжигающую жидкость. -- Как, очухался или еще не совсем? -- Вроде бы в порядке. -- Когда Лизка придет? -- Она до восьми, по-моему. -- А что ты ей говоришь, почему, мол, на улицу не выходишь? -- Отпуск, говорю. Обидели меня на работе -- понизили. Вот и переживаю дома свою беду. -- .А она что? -- Утешает. "На юг, -- говорит, -- давай поедем, отдохнешь, развлечешься". Ей-то и невд