ства, мера наказания -- максимум до пяти лет. А скрипка-то государственная, за нее только страховая цена 300 тысяч золотых рублей назначена. Хищение в особо крупных размерах. Это и статья другая, и не только конфискацией она пахнет... Мельник сел на стул, даже не сел, а тяжело плюхнулся. Он хотел что-то сказать, но рот открывался, бессильно шевелились губы, алебастром затекало лицо. Долго сидели мы молча, и ничто не нарушало тишины, кроме сиплого, с присвистом дыхания Мельника. Потом он сказал тусклым голосом: -- Понял я все. Пришить мне дело хотите. -- Не надо, -- махнул я рукой. -- Ну чего снова переливать из пустого в порожнее? Вы мне теперь, Степан Андреевич, будете первым помощником по розыску скрипки... -- Вона как! Это почему еще?.. -- По логике. Как я понял из нашего разговора, вы совсем не представляли ценности этой скрипки. А существует всего три мотива, по которым могли ее украсть: чтобы уничтожить, чтобы спрятать в виде сокровища или чтобы переправить за границу. Продать ее в нашей стране невозможно -- такие скрипки наперечет, их знают в лицо, как знаменитых людей. Поэтому либо расскажите, кто вас навел, либо... Мельник встал и срывающимся голосом крикнул: -- Никто не наводил. Один я был! А скрипку не брал!.. -- Ну, сядьте, сядьте, пожалуйста! И сцен мне трогательных не устраивайте! Ребенку понятно, что орудовала шайка, а вы мне тут ерунду порете и хотите, чтобы я вам помог от наказания уйти. Дудки! Или все расскажете, как было, или мы вас будем считать организатором кражи скрипки. Мельник помолчал, потом угрюмо сказал: -- Мне подумать надо. -- Это пожалуйста, -- согласился я, твердо зная, что у Мельника выхода нет. -- Только думайте быстрее -- вы тоже заинтересованы в том, чтобы мы изловили ваших сообщников. -- Не было у меня сообщников, -- сделал последнюю попытку Мельник. -- Это вы бросьте, Мельник. Не заставляйте меня поминутно уличать вас во лжи. Вы уже старый человек, мне даже совестно. Мельник усмехнулся: -- Работа у тебя такая -- за людей совеститься. Как у попа... Комиссар отбивался по телефону: -- Да, очень я ценю и уважаю наших розыскных собак... Конечно... Но я не председатель Моссовета... А в исполком с ходатайством об отводе участка вошли... Ага -- очень остроумный совет... Вот слушай, Кузнецов, у меня тридцать шесть офицеров на очереди за жильем, так что я сначала на этот вопрос употреблю свое влияние... А собачки подождут немного... Ну, давай, привет... Комиссар положил трубку и спросил меня: -- Так, сколько их, по-твоему, было? -- Не меньше двух наверняка. Комиссар почесал щеку тупым концом карандаша, задумчиво, будто вспоминая, сказал: -- Помнится мне, кто-то когда-то голову давал на отрез, что там побывал один человек. Я принужденно улыбнулся: -- Что делать -- я задним умом крепок. Как говорит про меня Лаврова -- ль эспери де эскайе. -- Это что? -- с интересом посмотрел на меня комиссар. -- По-французски значит "лестничный ум". -- А! Ну да, эскалатор -- лестница! -- сообразил комиссар. -- А она что -- только говорит или думает так же? -- Трудно сказать. Наверное, думает. -- Это плохо. Подчиненные должны уважать начальство -- тяготы служебные кажутся много легче. -- Ага! -- радостно заухмылялся я. -- По себе я это давно заметил. Комиссар сказал: -- Так что ты своим эскалаторным умом надумал? -- О том, что Мельник провернул такую акцию один -- и говорить нечего. Скорее всего, его использовали как инструмент... -- Это в части организации преступления. А в реализации его? В самом факте кражи сколько человек участвовало? Ведь очистить квартиру Мельник мог и один? -- Не думаю, чтобы он в квартире был один. Во-первых, из трех скрипок в доме вор безо всяких сомнений взял самую ценную. Во-вторых, отпечаток ноги Мельнику не принадлежит -- ботиночек аккуратный, сороковой размер. Комиссар побарабанил толстыми короткими пальцами по столу, пригладил белесые прямые волосы, посмотрел своим хитрым зеленым глазом на меня вприщур: -- А я допускаю, что Мельник вообще не притрагивался к скрипке. -- А как же? -- Не знаю, -- пожал плечами комиссар. -- Допускаю, что те, кому нужна была скрипка, оставили ему, как всякому наемнику, взятый город на разграбление. Зазвонил телефон. Комиссар снял трубку: -- Слушаю. Ну? У меня. А что такое? А-а, это всегда надо приветствовать. Доставьте его прямо ко мне. Комиссар положил трубку и, подняв палец, значительно сказал: -- Арестованный Мельник просится на допрос. Но с тобой, видишь, не захотел разговаривать, а изъявил пожелание дать показания главном генералу в МУРе. Удовлетворим просьбу? -- Обязательно. Комиссар надел очки, весело взглянул на меня: -- Вот видишь, Тихонов, как хорошо быть генералом? -- Я думаю... -- То-то. Ты сколько пыхтел, пока жука этого навозного изловил? А вся слава от его признания мне достанется, Я махнул рукой: -- Это мы еще посмотрим... -- Чего смотреть-то? -- А что он скажет?.. Мельник остановился посреди огромного кабинета -- тулуп расстегнут, настороженно закинута голова, руки за спиной -- прямо стрелецкий воевода перед казнью. Сердито повел клочкастыми бровями, посмотрел на меня мельком, перевел взгляд на тускло высвечивающие серебром погоны комиссара, снова глянул на меня, недовольно сказал: --. А он здеся зачем? Я ведь сказал, что только главному буду давать показания! Комиссар вышел ему навстречу из-за стола, сделал несколько мелких катящихся шажков и замер в испуге: -- Степан Андреевич, никак я вас прогневал? Недовольны вы, что пустил я на допрос инспектора Тихонова? Может, прогоним его? Мне же беседа с вами куда как дороже! -- Я свое слово сказал! -- отрубил Мельник. Комиссар обернулся ко мне: -- Слышал, Тихонов, золотое слово? Прямо ума не приложу, что мне и делать теперь. Ведь не будет, я думаю, говорить со мной Мельник. Ах, жалость-то какая! Может, такое счастье раз в жизни человеку выпадает, а ты мне, Тихонов, все испортил. Он у тебя где, в КПЗ содержится? Я кивнул. Комиссар горестно развел руками, торопливо вернулся за стол, тяжело вздохнув, сказал: -- Значится, так: переведи его в тюрьму, то бишь, следственный изолятор. Это раз. Теперь два -- подготовь материалы для предъявления ему также обвинения в краже государственного имущества в особо крупных размерах. Сколько там по девяносто третьей статье, по "приме" полагается, запамятовал я? -- От восьми лет до расстрела. -- Прекрасный диапазон, -- одобрил комиссар. -- И третье, затребуй все дела -- Калаганина, Фомки Крысы, Финогея, Сявки-Сидоренко, ну, короче, всех по списку, где проходил инструмент нашего уголовного фабриканта. Привлекать мы тебя, Степан Андреевич, и по этим всем делам будем, -- ласково заверил комиссар. -- Чистое соучастие в стадии приготовления преступления. А засим, как говорится, не смею задерживать, конвой вас ждет в приемной... Мельник не ожидал такого поворота. Он как-то весь съежился, усох, ростом стал меньше, к выходу пошел, тяжело двигая враз зачугуневшими ногами. У дверей остановился, оглянулся на комиссара, сказал грустно: -- Я думал, у нас душевный разговор получится... Комиссар по-кошачьему легко, неслышным плывущим шагом пересек кабинет, и, как в волшебстве кинематографа, вдруг исчез его животик, стали незаметными все лампасы, колодки, погоны, исчезла благообразная генеральская важность -- он летел через коробку кабинета, как пущенный из рогатки литой камень. И это был вновь молодой, прославленный своей удивительной лихостью и бесстрашием оперативник, который четверть века назад внедрился в наводившую на всех ужас банду "Черная кошка" и переловил бандитов всех до одного. Чудо перевоплощения свершилось на глазах, будто комиссар сбросил с себя, как ненужный комбинезон, всю свою блондинистую вальяжную внешность и оттуда, из этого парадного комбинезона, выскочил сухой, жилистый, черный от злости человек. -- А почему у нас с тобой должен был получиться душевный разговор? -- тихо спросил комиссар, и от этого тихого голоса, почти шепота, Мельник вздрогнул. Честное слово, от неожиданности я сам испугался! Комиссар подошел к Мельнику вплотную, но все равно было как-то незаметно, что вор выше его на целую голову. Комиссар смотрел ему в подбородок, не задирая головы, и Мельник против воли стал клониться, его как-то судорожно изгибало -- так старался он поймать взгляд комиссара. -- Ты что думал? -- так же тихо, без выражения сказал комиссар. -- Стоит тебе согласиться, так я здесь чай с пирогами накрою, сядем в обнимку и поговорим про жизнь твою, мною загубленную? Да-а? Вот на-ка, выкуси! Ты вор, старый уголовник, ты мне, Тихонову, ты всему нашему народу поперек горла стоишь! Ты украл скрипку, которую гений в слезах и поту выстрадал! И играл на ней гений, людям нашим счастье каждым мгновеньем дарил, а ты обокрал весь народ -- и теперь ко мне явился, снизошел до дружеской душевной беседы. Ты что думал, что я -- советский генерал -- буду пожимать лапы твои поганые, унижаться перед тобой, к тебе в настроение подкладываться -- сделай милость, Мельник, расскажи мне, по дружбе нашей возникшей, как ты скрипочку упер? Не дождешься!! Ишь, добродей нашелся! Ты что-то не пришел ко мне с душевной беседой, когда мы тебя искали. А когда Тихонов, как кота нагадившего, из-под шкафа тебя за шиворот выволок, ты про душевность вспомнил! Я из-за таких ребят душевных инфаркт имею, три ваших пули в себе ношу и без снотворного уснуть не могу! И никаких снисхождений не жди себе -- это я тебе именно душевно обещаю. Поэтому ты или всю правду, слышишь -- всю! -- расскажешь, или мы с тобой вопрос решенным считаем. Доказательств по делу -- во, по самую маковку! Комиссар повернулся на каблуках, спокойно, не спеша прошел к своему креслу, и в то мгновение, пока усаживался, он успел вновь неуловимо нацепить комбинезон своего спокойного благодушия. -- Черствые и бездушные мы люди с тобой, Тихонов, -- блеснул он золотыми зубами. -- Не имеем деликатного подхода к молодому неопытному человеку, впервые оступившемуся в жизни. Я засмеялся: -- Мельник у нас действительно тонкий, мечтательный паренек. Ну так что, Мельник?.. Он скинул полушубок, аккуратно свернул его и положил на пол у дверей, подошел к столу, уселся прочно, провел рукой по лысине, деловито сказал: -- А чего ж теперь делать-то мне остается? Придется говорить, а то, я вижу, сердит вы, гражданин начальник, сразу в амбицию. Чего ж вас злить понапрасну, и так видать, что вы мужчина серьезный. -- Это с самого начала надо было понять -- для собственной же пользы, -- сказал комиссар и, нажав кнопочку на пульте, сказал в микрофон: -- Стенографистку ко мне... -- С чего начинать? -- спросил Мельник. -- С начала. С детства с самого. -- Э-э, долгая будет тогда история. Мне ведь, почитай, годов, как вам обоим будет. -- Ты на нас жалость не нагоняй, -- сказал комиссар. -- А лег тебе всего на пять больше, чем мне. -- Труднее мои годы были, потому много они дольше, -- мотнул головой Мельник. -- Прятаться -- оно всегда тяжельше, чем вдогонку бегать. -- Угу, -- кивнул комиссар. -- Кто же это тебя прятаться заставлял? Ты же ведь, говорят, как Кулибин, все своими руками сделать можешь. Вот и работал бы себе на здоровье. -- Задарма-то? -- зло посмотрел на него Мельник. -- Кабы жизнь по-другому выстроилась, я бы миллионер был, своим заводом управлял, а не у тебя в кутузке горюнил с ворами-то... -- Чем же это жизнь твоя не задалась? -- Потому как жить по-людски не даете -- если человек умел и к работе охоч, должен иметь он свое материальное награждение. Я работать -- спор да умел, а рядом -- дармоед. Ему -- за общественность, за болтовню -- грамоту, он, бездельник, как всяк дурак, красному рад, да и не стоит он большего, а мне -- на кой шиш нужна мне грамота? Я свою прибыль иметь хочу -- а мне прогрессивку, пятак за просто так в зубы ткнут и на Доску почетную. Ударник! А мне ваш почет, как рыбке зонт. Мне моя копейка надобна, тогда бы сроду на чужую не позарился. Да и не брал я никогда чужого вот до последнего случая. Инструмент фартовым людям делал -- это было! Так они его за деньги покупали у меня, а что там творили они с ним -- меня это не касаемо. -- Хороша у тебя философия, -- пробормотал комиссар. -- А чего в ней плохого? Это если я в сельпе топор куплю да жене дома башку снесу, что же -- продавца со мной под суд? Я свой труд, умение приложил, вещь изготовил, а там не мое дело -- "фомкой" и гусиной лапой орудуют или пользуют как сверло либо там вороток! Комиссар тихо засмеялся и спросил: -- А ты зачем молнии на "фомках" ставил? Вещь приметной делал, скорее засыпаться можно было. Зачем? Мельник пожал плечами: -- Просто так ставил. Вроде знака моего мастерового... Чтобы знали... Комиссар покачал головой: -- Нет, неправда это, что просто так. А знак свой -- это точно. Чтобы не спутали. Риск хоть и понимал, а жадность была сильнее. Блатной переплачивал охотно, шик свой в этом видел, да и вроде гарантии были твои молнии для него -- знали, что ты хороший мастер. Но это теперь все неважно, я так, кстати спросил. Значит, заработку тебе честного не хватало, повязался ты с ворами. Так? -- Так, -- согласился Мельник. -- А я вот на тебя уже все бумаги вытребовал, -- сказал комиссар. -- Не видать по ним, чтобы ты сильно бедовал на государственной получке. Куда тебе больше было -- у тебя же детей нет? -- А при чем дети? -- удивился Мельник. -- Человеку и без детей копейка живая нужна. -- А зачем? -- простовато спросил комиссар. Мельник наклонился к нему ближе, жарко дыша жадностью и завистью. -- Ты соседей, чай, только на нижнем этаже у себя видел. Покои у тебя в квартире, поди, барские, как генералу полагается быть. И машиночка черная, лаковая с шофером подается по утрам, теплая, чтоб не застыл ты по дороге, спаси бог. И дачка об два этажа, из кирпичиков сложенная, с участком на гектар на цельный -- все, все это имеешь. А мне почему нельзя? У нас ведь равенство! Или я рылом до равенства не вышел? Так ты скажи -- я еще потерплю, повременю, когда мне все это понастроят да на блюде с полотенцем подадут.., Комиссар задумчиво забарабанил по столу карандашом, а я про себя засмеялся -- Мельник до удивления попал не в цвет: комиссар только три года как переехал из коммунальной квартиры в двухкомнатную малогабаритку, из физкультурных соображений принципиально ходит на работу пешком, а дачи не имеет, поскольку яростно ненавидит всякие дачные кошелки, комаров, клубничные грядки и необходимость ежедневно терять два часа на езду. По той же причине он терпеть не может охоту и рыбалку. А комиссар сказал: -- Да, имею. Квартира хорошая и дачка -- ничего, не жалуюсь. И шофер с машиной положен мне по должности. Ну и что? Что следует из этого? -- А то следует, что ты от государства все это за так имеешь, а мне хоть бы малую толику от добра твоего руками своими мозолистыми заколотить надобно. Вот и считаешь ты меня жуликом, а я тебя тем и хуже только, что тоже жить хочу по-людски... Комиссар засмеялся и с любопытством спросил: -- А кто был твой папа, Мельник? Чем отец занимался? -- Не бойся, не фабрикант, не помещик, не эксплуатировал никого. Трудовой был он человек. -- А точнее. Где трудился? Батрачил? На заводе Нобеля лямку тянул? -- Не батрачил, но и ему в жизни досталось горюшка да слез хлебнуть. Мастеровой он был человек. Комиссар открыл ящик стола и достал несколько бумажек. -- Вот запросил я о тебе сведения по месту рождения и подтвердили мне, что твой папаша был действительно человек мастеровой. Архивы, знаешь, какую память долгую держат? И людей-то уж никаких не осталось с тех пор, а там все записано... Мельник подсох лицом, глаза потускнели, пропал в них жаркий злой блеск. А комиссар надел на нос очки, отодвинул бумагу подальше от глаз: "-- ...Мельник Андрей Никандрович, 1882 года рождения, мещанин города Самары, почетный гражданин городской, жалован золотой медалью Союза русских промышленников, владелец собственного каменного дома и двух доходных домов, держит механическую мастерскую с кузней и слесарную мануфактуру, имеет откупной лист на сборку и ремонт самодвижущихся экипажей американской компании "Форд". В августе 1916 года получил заказ военного министерства на изготовление бронеавтомобилей, но развернуть производство смог только в 1918 году и поставлял броневики для армий атамана Краснова и генерала Деникина. Участник контрреволюционного заговора в Самаре, расстрелян по приговору Военно-революционного трибунала..." Комиссар положил бумагу на стол и сказал: -- Вот видишь, и впрямь папаша твой мастеровой был человек. -- А что ж, по-вашему, я за своего отца ответчик? Мне восемь лет было, когда он помер. -- Почему же -- ответчик? Я это к твоему разговору насчет моих богатств несметных и твоей сирости. Моего папашу убили вовсе под Волочаевкой и был он не мастеровой, а крестьянин из-под Кондопоги. И когда стали мы с тобой сиротами-беспризорниками, перспективы у нас с гобой были равные. Но ты был умный и хотел свое хозяйство поставить, а я был глупый и от своего голодранства хотел весь мир накормить. Ты на рынке стал чайники паять, а в меня кулак Спиридонов железной чекой по башке классовое сознание вселил. Потом ты стал потихоньку ворованное скупать, а я на Путиловский подался. Ты у себя дома мастерскую налаживаешь, а я -- на рабфак. По радио поют -- "Вставай, страна огромная" -- я под Ельню, а ты, с язвой-то со своей липовой -- под бронь механиком-наладчиком на хлебозавод. Что ты так смотришь на меня? Я твою биографию хорошо прочитал.,. -- Оно и видать! -- сказал Мельник. -- Конечно, -- невозмутимо ответил комиссар. -- Я с батальонной разведкой через линию фронта, а ты с буханкой под фуфайкой -- через проходную. Да-а, значит, пришел я с фронта -- и в ОББ -- отдел борьбы с бандитизмом, а ты -- за старое. Я -- по малинам и притонам, а ты -- им инструмент надежный, двумя молниями меченный. И в конце оба мы с тобой в этом кабинете, только я здесь хозяин, а ты мне ответчик. Вот видишь, как оно все раскрутилось. А ты боялся, что душевного разговора у нас не получится. Вот теперь и объясни нам, как ты на это дело пошел. Долго сидел Мельник молча, уперев ладонями тяжелую шишкастую голову, и по напряженной широкой спине его я видел, как борются в нем, кипят злость, усталость, гнев, досада, сожаление о невозвратимом, бессилие и необычайная, громадная тоска и жалость о том, что было сделано в целой жизни и теперь бесследно утекает, как вода из пригоршни. -- Ладно, о пустом поговорили, давай по делу теперь, -- сказал он. -- Давай, -- согласился комиссар. -- Пусть барышня пишет, -- Мельник кивнул на стенографистку. -- А ты запоминай или там как хочешь. Значит, явился ко мне лет пять назад человек. Стрижка модная -- "под ноль", ясно, с какого курорта. Человек он, видать, немалый -- сразу от нескольких моих клиентов привет передал. И не туфту какую-нибудь, а враз я понял -- с делом пришел. -- Он вам предложил что-нибудь? -- спросил я. Мельник покачал головой: -- Нет. Передал привет, сказал, что придет еще -- поговорим о делах. Про жизнь мою спросил -- какие заработки. А какие они сейчас, заработки -- вы ведь всех воров, какие "в законе" были, переловили, тех, кто инструмент мой пользовал. Шантрапа всякая осталась, так что я не по воле, так по нужде со всеми своими делами завязал -- нет боле спроса на мой товар. Ну, дал мне этот человек двести рублей... -- За что? -- заинтересовался я. -- Ни за что. В виде временного вспомоществования, мол, ждут нас хорошие будущие дела, это вроде аванца. Я и скумекал, что большой корабль ко мне прибыл, коли ни за что, ни про что две сотняги отвалил -- под одни разговоры. -- Значит, вы понимали, что этот человек преступник и планирует противозаконное дело? -- задал я линейный вопрос. -- Ну, ясно, что не фининспектор. Ты же мне из своей зарплаты две сотни за знакомство не подаришь. Да, короче, исчез он после этого почти на год, а когда явился вновь -- не узнал его: разнаряжен, как из заграницы. Обустраивался, говорит, дела приводил в ажур. После этого стал регулярно заглядывать -- водки, закуски навезет, анекдоты говорит, о том, о сем расспрашивает, а про дела -- ни гугу. Ну и я его, конечно, не подгоняю -- мерин на кучера не "нукает". Пока однажды не приехал он, без водки, весь сурьезный, давай потолкуем про дела -- говорит мне. -- Когда это было? -- спросил комиссар. -- В первых числах октября. -- К этому времени вы что-либо знали о нем -- кто он, как зовут, где живет, чем занимается? -- Мне казалось, что сейчас Мельник говорит правду, и очень хотелось выжать из него информации побольше, пока не передумал. -- Ничего я о нем не узнал и посейчас не знаю. Яков Крест он назвался, а имя это его, кликуха ли -- кто знает. У нас ведь тоже отношения, как в кино у шпионов -- за лишние вопросы язык могут отрезать. Да и вообще -- чем меньше знаешь, тем спокойнее. -- А что бы ты мог сказать о нем, как о человеке? -- спросил комиссар. -- В "законе" он? Или из приблатненных? Культурный он мужчина или как? -- Не знаю, -- пожал плечами Мельник. -- Непонятный он человек. Я ведь мазуриков всяких достаточно повидал, а этого понять трудно. Он как мылом весь намазанный: только чуток прижал, глядь -- уже выскочил. И крутой мужик, жестокий. Ему по глотке полоснуть, я думаю, как тебе сморкнуться. -- Ну-ну, -- сказал комиссар. -- Так о чем вы серьезно толковать стали? -- Я, говорит мне Крест, считаю тебя человеком обстоятельным, потому не боюсь тебе открыться. Я ведь, говорит, не от себя работаю. Есть один человек, большой хозяин. Ты про него и не спрашивай даже, я скорее под "вышак" пойду, чем назову его. Умнеющий человек. Вот предлагает он одно плевое дело, а деньги посулил за него большие. Какое дело -- спрашиваю. Квартиру открыть. Я ему отвечаю, что сам на кражи не ходил, никогда и не пойду -- боюсь. Я не по этому делу. А Крест смеется -- забудь, Степан Андреевич, всякие уголовные штучки, тут кражей и не пахнет, эти, мол, люди орудуют делами, которые нам и не снились. Тебе надо подобрать ключи, открыть квартиру. Хозяин туда войдет, а тебе и близко подходить нельзя. Хозяин посмотрит в столе какие-то бумаги, и сразу уйдет, заперев дверь. Деньги в зубы -- и катись. -- Ну, и вы согласились, -- сказал я. -- Не враз. Думал я долго, и чем больше, тем пуще охота разбирала. Мне ведь это действительно плевое дело. А деньги посулил он хорошие, и как раз к лету хотел я кровлю железом перекрывать -- копейка лишняя бы не помешала. -- Так, дальше, -- попросил комиссар. -- Дальше -- согласился я вскрыть дверь. А Крест снова хохочет -- одумайся, говорит, дядя, кто это в наше время ходит замки ломать по ночам. Работа должна быть ювелирной, чтобы никто и не заметил гостей непрошеных. А как же быть? -- спрашиваю. Да Хозяин, говорит, все уже придумал и обеспечил. Придешь ночью в этот подъезд, поднимешься на пятый этаж и загонишь шплинт в замочную скважину. А утром с чемоданчиком -- вроде слесаря жэковского звони в дверь -- пришел краны проверять. Станут они отпирать, а замок-то совсем плохо работает со шплинтом, внутрь загнанным. Для них-то, очкариков, все слесаря едины, очи тебя, как пить дать, попросят замок посмотреть. Вот когда шплинт выймешь, попроси ключи -- замок проверить -- и на мастику отожми их все. А я пока что владельца квартиры по телефону отвлекать буду, чтобы не мешал он тебе. Закончишь работу, дадут тебе там обязательно рублишко-другой на чай. Ты поблагодари и предложи при любой нужде вызывать тебя прямо по телефону. И номер дай. Удивился я тогда сильно -- какой это телефон еще? А Крест говорит -- не твоего это ума дело, ты, смотри, не вздумай самодеятельность только разводить -- запомни номер и скажи. И добавил еще: знай, пока ты будешь слушать и железно выполнять мои указания, все будет нормально. Только от себя ничего не придумывай -- это самое главное. -- А какой номер? -- спросил я. -- 157-74-62, -- сказал Мельник и горестно покрутил головой.-- Я теперь этот телефон на всю жизнь запомню. Эх, глупость сделал, жадность сгубила... -- Это когда согласился? -- спросил комиссар. -- Нет, когда Креста не послушал. Всю жизнь я себя умней других считал, вот и перехитрил, самого себя за спину укусил. -- А если бы Креста послушал, думаешь, не нашли бы мы тебя?-- сказал я. Мельник посмотрел на меня исподлобья, усмехнулся: -- Может, и нашли бы. Только навару вам с меня, как с козла молока. Потолковали бы и отпустили. Говорить было бы не о чем. -- Может быть, -- сказал я. -- Никто этого не знает. Ну, давай дальше. -- А что было дальше, у скрипача у этого, вы и сами знаете. Сделал я ключи, а рядом со мной как будто бес за верстаком стоит и под руку толкает все время -- сделай для себя ключик, сделай, чего тебе стоит! Раз они так в эту квартиру рвутся, значит, имеют к ней ключи цену. И сделал я еще комплект -- ей-богу, в тот момент я еще и не знал, зачем они мне. Приехал Крест к вечеру, я ему ключи отдаю, а он все ухмыляется. Где же ты, говорит, слыхивал, Степан Андреевич, чтобы по такой цене ключи заказывали? Надо, чтобы ты с Хозяином пошел туда, сам ему дверь отворил. Так ключи же я вам даю! А вдруг не будет замок открываться, спрашивает Крест, тебе на месте ключ подогнать -- полминуты, а Хозяин не может с этим возиться. Ему надо только на мгновенье туда зайти, на бумаги взглянуть и уходить сразу. А ты даже в квартиру не заходи -- отопри и жди, пока он выйдет. И сделать это надо с одного раза -- ходить туда сто раз негоже. Хозяин все рассчитает, когда прийти туда можно, чтобы все, как в банке, аккуратно выходило. -- А Хозяин не изъявлял пожеланий познакомиться с вами? -- задал вопрос я. -- Крест мне сказал, что я увижу Хозяина один раз в жизни, когда квартиру открывать буду. И не только, упаси бог, ему вопросы задавать, но просто разговаривать чтобы не смел. Если что-нибудь Хозяину понадобится, он у меня сам спросит. Комиссар усмехнулся: -- Видишь, Тихонов, какой у нас корифей под окнами бродит, а мы с тобой спим спокойно и не чешемся. Мельник сказал: -- Он не уголовный -- я это точно знаю. Навидался, слава богу. Он из фраеров. Но власть, видать, агромадную имеет, коли перед ним Крест такой шестеркой бегает. Но это, конечно, я опосля разглядел. А 15-го числа в субботу утром встретились мы с Крестом в городе, и сказал он мне, что вечером пойдем на эту квартиру. И дает записочку мне -- чтобы отправил я телеграмму по адресу. Я спрашиваю -- а на кой телеграмму? Он смеется -- облысел ты от годов, Мельник, а ума не нажил. Если придем вечером, а телеграмма внизу в ящике лежит -- значит, пуста квартира, иди себе спокойно. Ну, распрощевались мы до ночи, и поехал я к себе, навел порядок, волновался я, конечно, ведь впервой шел на такое дело. Поужинали мы со старухой, и поехал я в двенадцатом часу в Москву. На Маяковской площади встретил меня Крест, сам веселый, злой... "Автомобиль для тебя личный подготовил", -- говорит. И показывает мне "козла" -- вездеходик газов-ский. А тут подъезжает такси, выходит человек, и Крест мне говорит-- Хозяин прибыли собственной персоной. Подбежал к нему Крест, извивается, кал пиявка на шее, что-то шепчет на ухо. А тот молчит, стоит, как камень. Потом, не оглядываясь, пошел в подворотню, а Крест мне показывает -- давай за ним. В подъезде Хозяин открывает дверь лифта, подумал чуть и говорит мне: "Поднимайтесь и открывайте дверь. Я пойду пешком". Ну, короче, когда он поднялся, я уже все замки отпер. Вошел он в темную квартиру и, слышу, из передней велит: "Спускайтесь вниз по лестнице, ждите внизу, на улице". Я и пошел с радостью от греха подальше. Минута прошла -- никак не боле -- смотрю, и он выходит из подъезда, и в руках у него ничего нет. Дошли мы до машины, Крест навстречу: как? -- спрашивает у Хозяина. Тот кивнул только -- порядок. Крест протягивает мне деньги и говорит -- чеши отсюда, завтра к тебе приеду. Влезли они оба в "козла" и уехали в сторону Самотеки. -- А ты? -- спросил комиссар. -- А я пошел в сторону улицы Горького, и стала разбирать меня досада. Стоит фатера отпертая, в парадном ни души, вещей там всяких и денег небось навалом. А самое главное -- забрало меня за живое сомнение: если они мне такую деньгу только за погляд отвалили, то здесь чего-то не просто так. И телефон, который я оставил в этой квартире, покоя не давал -- опасался я, что это мне Крест какую-то пакость учудил, только я не понимаю, какую. Ни один вор никаких телефонов оставлять фраерам не станет. И ключи в кармане звякают, как по сердцу ударяют. Тогда я вернулся... -- Ну-у, орел! -- ахнул я. -- Да, -- твердо повторил Мельник. -- Понял, что обжали они меня, жулье проклятое. Как зашел в кабинет, так и увидел, что шкаф разворочен, и вспомнил, что Крест у меня брал "фомку". Драгоценностей, наверное, камушков разных набрали и денег да сбежали. Ну ладно, я и сам с усам. Взял чемоданы здесь же, набил их, чем под руку попадя -- а там все доброе, бери любое, не прогадаешь. Вырвал листки из книги телефонной, сжег, а пепел на полу растоптал. И ушел. Вот и вся история, чего знал -- рассказал. А теперя можете судить... Комиссар закурил сигарету, щелкнул несколько раз зажигалкой, задумчиво глядя на рвущуюся из форсунки струю голубого пламени, невесело хмыкнул: -- Н-да, историйка интересная. Что ж, Тихонов, спрашивай -- тебе и карты в руки... -- Как выглядел Хозяин? -- спросил я. Мельник свел морщины на лбу: -- Как? Обычный он человек, ничем его и не приметишь особенно. Чуть пониже тебя ростом, не толстый. Кепка на глаза надвинута и воротник поднят. Очки большие на нем были -- не то чтобы черные, а темноватые такие. -- При встрече вы его сможете опознать? -- Кто его знает? -- развел руками Мельник. -- Видел-то я его совсем чуть, и притом все время в темноте. -- А Крест? Креста сможешь описать подробно? -- Конечно, смогу. Да толку-то что с этого? Вот стоит он перед глазами моими, а тебе-то в мозги его портрет я же не передам! -- Это не страшно! -- успокоил я его. -- Прибор у нас есть хороший, и если стоит он у тебя перед глазами, то ты нам его на приборе нарисуешь, как в фотографии. Мельник недоверчиво посмотрел на меня: -- А почем же ты знаешь, что я рисовать смогу? --Тебе и не надо рисовать. Прибор это сам сделает. Сколько лет Кресту, на твой взгляд? -- Под пятьдесят примерно. Но парень он крепкий. -- А Хозяину? -- Не могу я точно сказать -- плохо видел. Но так, по фигуре судя, он еще не старый. -- Скажите, Крест приехал к вам на другой день, как обещал?-- спросил я. -- Нет. Я думал, что он пропал насовсем. Да и, чего греха таить, рад я был этому, больше рожу его ехидную не видеть. Хоть и жалко, что такой клиент наваристый ушел. Но только через неделю он объявился снова. -- Чего сказал? -- Сказал, что, мол, все в порядке. Хозяин доволен. Я и сообразил, что он не знает о том, что я после них там потрудился. Ну, выпили мы, потолковали. Опосля он сел и написал кому-то два письма. Одно с собой забрал, а второе мне дает: смотри, Степан Андреич, говорит, не забудь -- отправь его ровно через три дня. Ровно! Я его спрашиваю -- что за письмо такое? А он смеется -- это, говорит, очень важное письмо, смотри не забудь. По этому письму, говорит, вместо нас, грешных, Хозяин заместителя отправит на Петровку оправдываться. Непонятно это мне, конечно, было, а Крест все загадками говорит: ты Хозяина слушай, он человек умнеющий, зря не сделает. Так коли все шито-крыто, то на кой ляд письма эти посылать? -- спрашиваю я его. Он мне объясняет: милиция на розыске по крупному делу если следов не имеет -- прямо сатанеет. Чего хочешь можно ожидать от них, если им совсем зацепиться не за что. Вот им и надо помочь -- пусть и следы будут, и ответчика им подходящего надо подыскать, пусть занимаются всласть. А времечко-то капает, бежит -- и все от них, и все к нам. А как до конца докопают да вместо дела найдут фигу, им дороги назад нет -- начальство им головы поотрывает за такие ошибочки. Вот и наденут они хомут на того дурака, письмецо который получит. У них там тоже бухгалтерия арапская -- план выполнили, галочку поставили, дело можно закрывать... Мельник замолчал, перестал скрипеть карандаш стенографистки, комиссар крутил пальцем на столе зажигалку, я пытался изо всех сил сосредоточиться, найти хотя бы микроскопическую щель. Но бесполезно -- вход в лабиринт был фальшивым, за нарисованной дверью пугающе темнела глухая стена и Минотавр был ненастоящим -- нам подсунули его лысое, угрюмое чучело... -- "Только один, неизвестный человек, который использовал меня как щит во всей этой истории с кражей скрипки..." -- сказал я негромко. -- Чего ты там бормочешь? -- поднял голову комиссар. -- Это Иконников написал в последнем письме. Есть во всей этой истории человек, который точно знает, что мы делаем, и ведет активную контригру. А называется он Хозяин. -- Может быть, -- пожал плечами комиссар. -- А может быть, и нет. -- Вы полагаете, что есть еще закулисная фигура? Комиссар засмеялся: -- Можно подумать, что Хозяин и Крест сидят у нас в приемной, и осталось только разыскать какую-то таинственную закулисную фигуру. Сейчас и эти двое пока что только звук. Ну, по Кресту мы сделаем фоторобот. А Хозяин? Даже примет нет толковых... -- А может, запросить центральную картотеку на кличку "Крест"? Комиссар махнул рукой: -- На двести человек список пришлют. Ты знаешь, что на блатном языке значит "Крест"? Я неопределенно хмыкнул. -- "Крест" -- значит вор. Мы с проверкой кандидатов на эту кличку два года будем заниматься. -- Что же делать? У нас ведь никаких выходов на них нет! Комиссар посмотрел на меня поверх стекол очков. -- Слушай, Тихонов, а ты никак растерялся? Ц-ц-ц1 -- защелкал он сочувственно языком. -- Тут растеряешься! Голова кругом идет! -- Ай-яй-яй! Какая у тебя слабая голова-то, оказывается. Это у тебя от нежного, ласкового отношения к себе... -- Допустим. Но дальше-то что? -- А дальше, друг мой ситный, думать станем. Имеем мы с тобой композицию из трех человек -- Мельник, Крест, Хозяин, Распределение ролей в преступной группе мы себе представляем. Мозговой центр -- Хозяин, администратор -- Крест, техническое исполнение -- Мельник. Это на стадии подготовки и совершения преступления. Такие сообщества для нас не новость. Но затем начинаются вещи, несколько необычные... Я понял, куда клонит комиссар. Я вспомнил его знаменитое отборочное "сито" -- сейчас он начнет методично просеивать людей и факты, попавшие в наше поле зрения. -- Да-а, значит, стало нам ясно, что кто-то сбивает следствие с толку. Успешно они действовали? -- Довольно-таки. -- Вот и я о том же. Они отбрыкивались не вслепую, что было бы глупо и только могло привлечь к ним внимание, а действовали совершенно продуманно, точно, я бы сказал, они активно взаимодействовали со следствием, эффективно дезинформируя его. Что следует из этого? -- Они были осведомлены о направлении поиска и состоянии его на отдельных этапах. -- Каким образом? -- быстро спросил комиссар. -- Я вижу только два пути: утечка информации или преступник уже прошел по делу незамеченным. В процессе допроса он мог негативно представить себе положение вещей. Комиссар закурил сигарету, помахал рукой перед глазами, отгоняя дым, помолчал, потом спросил: -- Для дальнейших наших размышлений какой путь тебе предпочтительней? -- Со всех точек зрения я настаиваю на втором. -- Спокойнее, меньше пафоса. Я ведь тоже предпочитаю второй. Правда, он требует самого внимательного изучения объекта их атаки. Почему они предприняли генеральное наступление именно на Иконникова? -- По-моему, это очевидно. Иконников много лет находится во враждебных отношениях с Поляковым, он имеет репутацию странного человека с приличной сумасшедшинкой. Поведение его в последние годы просто непонятно, а непонятное всегда вызывает подозрение. Это очевидно, -- повторил я. -- Вот тебе это очевидно, а мне нет, -- сказал комиссар и развел руками так, будто извинялся за свою непонятливость. -- Мне это не очевидно. Во всяком случае, на месте Хозяина я бы не счел это серьезной базой для атаки. -- Почему? -- Потому! Этот вор -- умный и бывалый человек, судя по всему. Он-то знает, что, будь Иконников семь раз странный человек, если он не воровал скрипки, то побьемся мы, побьемся с ним и принесем, как говорится, свои извинения. -- Допускаю, что большего им и не надо было -- оттянуть то время, что мы будем топать по неправильному пути. -- Не-ет! -- качнул твердо головой комиссар. -- Я думаю, что выбор пал на Иконникова по другой причине. -- А именно? -- Именно? -- комиссар снял очки, покрутил их на пальце, бросил на стол и быстро сказал: -- Иконников, убитый впоследствии преступниками, и был для них источником информации. -- Как? -- не сразу понял я. -- Иконникова выбрали потому, что один из воров был ему близким человеком, -- комиссар встал из-за стола, прошелся по кабинету, задумчиво сказал: -- После разговоров с тобой Иконников встречался с этим человеком и подробно пересказывал ему все, что тебя интересовало. -- Значит, этот человек должен был хорошо знать и Полякова,-- сказал я. -- Только тогда замыкается вся цепь. -- Именно так, -- кивнул комиссар. -- Вот и надо начинать сначала -- по всем твоим спискам отобрать людей, которые хорошо знали и Полякова и Иконникова. Я стал быстро вспоминать десятки людей, допрошенных по делу,-- большинство из них знали и того и другого. -- Это должен быть очень близкий человек, -- сказал комиссар. -- Он прекрасно знает биографии, характеры обоих, он предвидел все возможности "игры" на Иконникова. -- Завтра начну, -- сказал я, поднимаясь. -- Ты сам с этим не справишься, -- сказал комиссар. -- То есть как? -- А так -- прорехи в твоих сведениях будут велики. Я думаю, надо выбрать какого-нибудь человека из твоих свидетелей, чтобы он помог тебе сориентироваться в этом сонмище людей. Иначе год будешь ковыряться... Комиссар посмотрел на блокнот, нажал кнопку, вошел дежурный. -- Мне завтра к одиннадцати в министерство на совещание, приготовьте наш отчет за прошлый год по преступности несовершеннолетних. К пятнадцати часам вызовите начальника розыска из Кировского района, В шестнадцать я жду полковника Арапова со всеми материалами по убийству в Дегунине. В семнадцать слушаем группу Бекина... -- В семнадцать тридцать у вас выступление на активе народных дружин, товарищ комиссар, в кинотеатре "Енисей", -- сказал дежурный. -- Угу, верно. Тогда отложим группу Бекина на послезавтра. А в девятнадцать тридцать пригласите ко мне Колесова, пусть захватит заключение баллистов. Пока все... Дежурный вышел, а я взглянул на часы: три ночи. Комиссар устало потянулся, включил приемник. Из динамика рванулась бойкая мелодия и игривый голое предложил послушать по "Маяку" утреннюю передачу "Опять двадцать пять". Комиссар засмеялся: -- Это, наверное, специально для меня ее прокручивают сначала ночью. Вот когда я начну ее слушать вместе со всеми людьми в семь утра, тогда, значит, в городе все в порядке. Ладно, поехали спать. Глава 2 Нельзя злодейство усугублять глупостью В 1691 году Антонио Страдивари постиг новый страшный удар: Джузеппе, самый способный из сын