ридавленной мордой походила на огромного больного бульдога. Водитель автобуса Копырин ходил вокруг машины, задумчиво пиная колеса, и недовольно качал головой, не обращая внимания на подначки оперативников. Взглянул на меня и, может, потому, что я один не смеялся над его транспортом, сказал мне доверительно: - Эх, достать бы два баллона от "доджа", на задок поставить - цены бы "фердинанду" не было. - Какому "фердинанду"? - спросил я серьезно. Копырин засмеялся: - Да вот они, балбесы наши, окрестили машину, теперь уж и все так кличут. Мол, на самоходку немецкую, "фердинанд", сильно смахивает... Я улыбнулся: и верно, в приземистой, кургузой машине было что-то общее с тупым, напористым ликом самоходного орудия. - Ты-то сам против них стоял когда? - спросил Копырин. - Случалось, - ответил я, и в этот момент прибежал Жеглов. Копырин влез в кабину. Пассажирскую дверь он отпирал длинным рычагом, когда-то никелированным, а теперь облезшим до медной прозелени и все-таки не потерявшим своего шика - гнутая ручка на фигурном кронштейне. Первым в автобус прыгнула огромная дымчатая овчарка Абрек, степенно залез проводник-собаковод Алимов, нырнул ловко Коля Тараскин, загремел на ступеньках своей аппаратурой и нескладными суставами Шесть-на-девять, осторожно, будто в лодку входил, подался судмедэксперт, я шагнул - раз-два, к переднему сиденью в углу. Жеглов встал на подножку, молча оглядел всех, словно еще раз проверил, есть ли смысл брать нас с собой, и только тогда кивнул шоферу. Копырин нажал ногой на педаль, стартер завыл так тонко и горестно, так скулил он от истощения и старости аккумулятора, что пес Абрек тревожно поднял голову, дыбком воздел уши и ответил ему низким рыком. Шесть-на-девять, восседавший на кондукторском месте, уже открыл рот, чтобы оценить должным образом ситуацию, но Жеглов бросил на него короткий взгляд, быстро сказал: - Помалкивай... И мотор наконец чихнул, затем еще раз, еще - вспышки разрослись в частый треск, - заревел громко и счастливо, заволок двор синим едучим угаром, и "фердинанд" тронулся, выполз на Большой Каретный и взял курс на Садовую. Жиденькая толпа стояла у дверей подъезда во дворе пятиэтажного дома в Уланском переулке. Копырин лихо затормозил, проводник выскочил с Абреком первым, за ним, дробно грохоча каблуками по металлическим ступенькам автобуса, вывалились остальные. Навстречу им шагнула девушка в милицейской форме, четко вскинула руку к козырьку: - Здравия желаю! Докладывает младший сержант Синичкина: вызов оказался ложным, ребенок жив, это просто подкидыш. - А что же сразу не могли разобраться - жив ребенок или нет? - недовольно спросил Жеглов. - Какого черта дергаете по пустякам муровскую бригаду? Девушка покраснела, быстро ответила: - Вызов к дежурному по городу был сделан соседями еще до того, как я прибыла на место происшествия. Я пришла со своего поста десять минут назад и сразу позвонила на Петровку, но вы уже выехали... - А где сейчас ребенок? - поинтересовался Жеглов. - Его в квартиру пока внесли, там наверху, - показала Синичкина рукой. - Чего же ему еще на холоде терпеть? - А почему вообще решили, что он мертвый? - все еще сердито допытывался Жеглов. - Его обнаружил на лестничной клетке около чердачной двери слесарь Миляев... Из-за ее спины вырос невысокий парень в замызганной черной краснофлотской шинели, на деревянной ноте, затараторил бойко-бойко, сглатывая концы фраз: - Елки-моталки, а чего ж мне еще-то думать, когда иду я на чердак, магистраль бандажить, а оно здеся и лежит, кулечек махонький, люля запеленутая, и тишина гробовая - ни тебе крика, ни сопения, а сплошное молчание, - и взял меня страх, что какая-то стервоза, извергиня, собственное дите жизни лишила, ну, я тут сразу же бегом в тридцать вторую квартиру - телефон у них - и вызвал власти милицейские, чтобы дознались они про этого демона в женском обличье... - Все понятно, - кивнул Жеглов. - Ну, раз приехали, давай, Шарапов, поднимемся с тобой, взглянем на найденыша... - А что же делать-то с ним, с маленьким? - спросила Синичкина. - Он ведь такой крошечный, как будет без матери - непонятно... - Чего непонятного - вырастет! - сказал Жеглов, быстро перепрыгивая со ступеньки на ступеньку. - Не бросит его страна, государство вырастит, еще неизвестно, может быть, станет лучше других, в холе взлелеянных деток. Синичкина спросила: - А мать искать будем? Жалко маленького... - На кой она нужна, такая мать! - хмыкнул Жеглов. - Хотя личность ее надо попробовать установить, от такой паскуды можно чего угодно ожидать... На площадке пятого этажа нас встретил басистый могучий рев, дверь в тридцать вторую квартиру была приоткрыта, старушка качала на руках завернутого в одеяло младенца. - Проснулся вот - есть просит, - сказала она, протягивая нам сверток, будто мы могли его накормить. Я очень осторожно взял ребенка на руки и удивился, какой он легонький. Личико его покраснело от крика, он сердито открывал свой крошечный беззубый ротишко, издавая пронзительный гневный крик. Я сказал ему растерянно: - Ну, потерпи, карапуз, потерпи немного... Потерпи, кутька, чего-нибудь придумаем... Жеглов взглянул на меня, усмехнулся: - Ты веришь в приметы? - Верю, - сознался я. - Добрый тебе знак. Мальчишка-найденыш - это добрая примета, - сказал, улыбаясь, Жеглов и велел Синичкиной распеленать ребенка. - Зачем? - удивилась девушка, и я тоже не понял, зачем надо разворачивать голодного и, наверное, замерзшего ребенка. - Делайте, что вам говорят... Синичкина быстрыми ловкими движениями распеленывала мальчика на столе, и мне приятно было смотреть на ее руки - белые, нежные, несильные, какие-то особенно беззащитные оттого, что слабые запястья вырисовывались из обшлагов грубого шинельного сукна. Синичкина сердито хмурила брови, сейчас совсем немодные - широкие и вразлет, а не тоненькие, выщипанные и чуть подбритые в плавные, еле заметные дуги. Жеглов взял малыша на руки, и тот заревел еще пуще. Держа очень осторожно, но крепко; Жеглов бегло осмотрел этот мягкий орущий комочек, вынул из-под него мокрую пеленку и снова передал мальца Синичкиной: - Все, заворачивайте. Смотри, Шарапов, у него на голове родимое пятнышко... На ровном пушистом шарике за левым ушком темнело коричневое пятно размером с фасолину. - Ну и что? - Это хорошо. Во-первых, потому, что будет в жизни везучим. Во-вторых, вот здесь, в углу пеленки - полустершийся штамп, - значит, пеленка или из роддома, или из яслей. Пеленку заверни, отдадим нашим экспертам - они установят, что там на штампе написано было. А тогда по родимому пятнышку и узнаем, кто его хозяин. Кстати, как думаешь, сколько времени пацану? - Я думаю, недели две-три, - неуверенно предположил я. - Ну да! Как же! - усомнился Жеглов. - Ему два месяца. - Мальчику - месяц, - сказала Синичкина. - Он ведь такой крошечный... - Эх вы, молодежь! - засмеялась старуха, до сих пор молча наблюдавшая за нами. - Сразу видать, что своих-то не нянчили. Три месяца солдату: видите, у него рожденный волос уже полез с головы, на настоящий меняется, - значит, четвертый месяц ему... - Ну, и хорошо, скорее вырастет, - ухмыльнулся Жеглов. - Значитца, так: ты, Шарапов, с Синичкиной махнешь сейчас в роддом. Какой здесь поближе? Наверное, на Арбате - имени Грауэрмана. Пусть осмотрят пацана - не заболел ли, не нуждается ли в какой помощи - и пусть его накормят там чем положено. А к вечеру договоримся - переведут его в Дом ребенка... - Слушай, Жеглов, а могут не принять ребенка в роддоме? - спросил я. Жеглов сердито дернул губой: - Ты что, Володя, с ума сошел? Ты представитель власти, и в руках у тебя дите, уже усыновленное этой властью. Кто это посмеет с тобой спорить в таком вопросе? Если все же вякнет кто полслова, ты его там под лавку загони... Все, марш! Я нес ребенка, и, угревшись в моих руках, мальчик замолчал. Жеглов шагал по лестнице впереди и говорил мне через плечо: - ...Батяня мой был, конечно, мужик молоток. Настрогал он нас - пять братьев и сестер - и отправился в город за большими заработками. Правда, нас никогда не забывал - каждый раз присылал доплатное письмо. Один раз даже приехал - конфет и зубную пасту в гостинец привез, а на третий день свел со двора корову. И, чтобы следов не нашли, обул ее в опорки. Может быть, с тех пор во мне страсть к сыскному делу? А, Шарапов, как думаешь? Я что-то такое невразумительное хмыкнул. - Вот видишь, Шарапов, какую я тебе смешную историю рассказал... - Но голос у Жеглова был совсем невеселый, и лица его в сумраке полутемной лестницы было не видать. Мы вышли из подъезда. Здесь все еще стояли зеваки, и Коля Тараскин говорил им вяло: - Расходитесь, товарищи, расходитесь, ничего не произошло, расходитесь... А слесарь Миляев, в краснофлотской шинели, покачиваясь слегка на своей деревяшке, водил перед носом Копырина черным сухим пальцем и доверительно объяснял: - Я тебе точно говорю: в человеке самое главное - чтобы он был человечным... Жеглов тряхнул головой, словно освобождаясь от воспоминания, пришедшего к нему на лестнице, и по тому, как он старательно не смотрел на меня, я понял, что он жалеет вроде бы о том, что разоткровенничался. И засмеялся он как-то резко и сердито, сказав шоферу: - Слушай, Копырин, поскольку ты у нас самый человечный человек, то давай побыстрее отвези Шарапова с сержантом Синичкиной на Арбат в роддом. И мигом назад - в 61-е отделение милиции, это рядом, мы пешком дойдем. Я позвоню на Петровку, и мы вас там дождемся... Синичкина вошла в автобус, я протянул ей ребенка. Жеглов придержал меня за плечо, шепнул на ухо: - А к сержанту присмотрись! Девочка-то правильная! И адрес роддома запомни - может, еще самому понадобится... Я почему-то смутился, я ведь на нее как на женщину и не посмотрел даже, милиционер и милиционер, их сейчас, девушек-милиционеров, больше половины управления. Вся постовая служба, считай, ими одними укомплектована. "Фердинанд" тронулся, Жеглов помахал нам рукой. Синичкина, прижимая к себе ребенка, смотрела в затуманенное дождем стекло. И лицо ее - круглое, нежное, почти детское - тоже было затуманено налетом прозрачной печали, легкой, как дымка, грусти. И я неожиданно подумал, что нехорошо разглядывать ее вот так, в упор, потому что от слов Жеглова ушло то простое и естественное удовольствие, с которым я смотрел давеча, когда она пеленала мальчика, на ее быстрые, ловкие руки. Но все равно смотрел, с жадностью и интересом. Хорошо бы поговорить с ней о чем-нибудь, но ни одной подходящей темы почему-то не подворачивалось. А она молчала. - Вы почему так погрустнели? - наконец спросил я. Она посмотрела на меня, улыбнулась: - Задумалась, кем станет этот человечище, когда вырастет... - Генералом, - сказал я. - Ну, необязательно. Может, он станет врачом, замечательным врачом, который будет спасать людей от болезней. Представляете, как здорово? - Да, это было бы прекрасно, - согласился я. - А может быть, он станет милиционером? Сыщиком? Синичкина засмеялась: - Когда он вырастет, уже никаких жуликов не будет. Вам сколько лет? - Двадцать два. - А ему двадцать два исполнится в тысяча девятьсот шестьдесят седьмом году. Представляете, какая замечательная жизнь тогда наступит? - Да уж, наверное... - Вы давно в уголовном розыске служите? Мне было как-то неловко сказать, что сегодня фактически второй день, и я бормотнул уклончиво: - Да нет, недавно. Я после фронта. - А я просилась на фронт - не пустили. Вы не слышали, скоро будет демобилизация женщин из милиции? - Не слышал, но думаю, что скоро. Когда я в кадрах оформлялся, слышал там разговор, что сейчас большое пополнение идет за счет фронтовиков. - Ой, скорее бы... - А что будете делать, когда шинель снимете? - Как что? В институт вернусь. Я ведь со второго курса ушла. - А вы в каком учились - в медицинском? - Нет, - вздохнула Синичкина. - Поступала и не прошла, приняли меня в педагогический. Но мне кажется, что это тоже хорошая профессия - детей учить. Ведь правда, хорошая? - Правда, - улыбнулся я. Автобус проехал через собачью площадку и затормозил у роддома. Синичкина сказала: - Вы не теряйте со мной времени, поезжайте назад, а за парня не беспокойтесь - я сама справлюсь... Мне очень хотелось спросить у Синичкиной, как ее найти, или хотя бы телефон записать, но Копырин уже распахнул дверь своим никелированным рычагом-костылем и, откинувшись на спинку сиденья, смотрел на нас с ухмылкой, и я представил себе, как, вернувшись, он будет всем рассказывать, что новенький опер, вместо того чтобы делом заниматься, стал клинья подбивать к симпатичному сержанту, и как все начнут веселиться и развлекаться по этому поводу, и от этого сказал неожиданно сухо: - Хорошо. Оформите все как полагается, и пришлите рапорт, а мы поедем. Девушка посмотрела на меня удивленно, ресницы ее дрогнули: - Слушаюсь. До свидания. Тоненькая высокая ее фигурка скрылась за дверью роддома, а я все смотрел ей вслед, пока Копырин не сказал за спиной: - Дуралей ты, Шарапов. Дивчина какая, а ты ей - "пришлите рапорт". Я бы на твоем месте ей сам каждый день рапорт отдавал... x x x На заводе, где начальником цеха ширпотреба тов. Голубин, начали изготовлять керосинки, известные под названием "керогаз". Они отличаются от обычных керосинок не только внешней формой и хорошей отделкой, но и новой конструкцией, экономичностью и бесшумным горением. "Вечерняя Москва" Около двух часов Жеглов заглянул в комнату, сказал: - На выезд - мужика застрелили... Давайте быстро! - И закрыл дверь. Я торопливо натянул шинель и вместе со всеми побежал к автобусу. В салоне было сыро, холодно, пронзительно воняло махоркой, и я с сочувствием посмотрел на пса - тот судорожно разевал громадную пасть и тряс головой. Я подумал, что, если бы собаки могли падать в обморок. Абрек, при его тонком нюхе, запросто лишился бы чувств. Но Абрек позевал, поерзал и, удобно устроив здоровенную башку на коленях у проводника, задремал, изредка открывая глаза, когда шофер включал пронзительно завывающую сирену. Автобус мчался с большой скоростью - пятьдесят, не меньше, - и я с удовольствием видел, как при звуках сирены прочие машины сбавляли скорость, сторонились, пропуская "фердинанда". По окну медленно скатывались грязноватые капли дождя, стекло было мутное, но я заметил, что каждый раз, когда пассажир из обгоняемой машины смотрел в нашу сторону, Шесть-на-девять принимал озабоченно-серьезный вид утомленного исключительными, первейшей государственной важности делами человека, хотя его и разглядеть-то никто не мог, потому что на улице было пасмурно, а автобус освещался одной-единственной крохотной автомобильной лампочкой в пятнадцать свечей. Жеглов, пользуясь случаем, спал, судмедэксперт, обернувшись к Тараскину, о чем-то тихо с ним беседовал, и даже Шесть-на-девять угомонился, поднял бархатный воротничок своей куртки, натянул на глаза клетчатую кепку и о чем-то сосредоточенно думал... Где-то в районе Нижних Котлов автобус заскрежетал, дернулся пару раз и остановился. Копырин своим рычагом открыл переднюю дверь, и я выскочил наружу первым, потом потянулись остальные. Нас встречал участковый - высокий худющий лейтенант в старой, заношенной шинели. Участковый поискал глазами среди прибывших начальство, и длинное унылое лицо его выражало растерянность и недовольство. Решив, видимо, что старший я, поднес руку к козырьку: - Покушение на убийство, товарищ начальник. При помощи огнестрельного оружия в лице охотничьего ружья... - И представился: - Участковый уполномоченный лейтенант милиции Воробьихин! Жеглов усмехнулся мимолетно, приказал: - Конкретно докладывай: где, когда, кого, кто?.. Ну! Охрана места происшествия обеспечена? Воробьихин, оттого что не опознал начальника, смутился, растерянность его возросла, он неловко щелкнул большими кирзовыми сапогами и начал путано объяснять, показывая рукой на одноэтажный домик, около которого толпились люди: - Вот в этом, значит, доме дело было... Фирсов тут живет, Елизар Иваныч. Фронтовик, человек положительный. В общем, гость у него сегодня был, друг его. Они, значит, за столом сидели, потом Елизар Иваныч плясать стал, а друг его на гармони играл. Глядь, ни с того ни с сего выстрел через окно, стекло - чпок! - конечно... - Попал? - спросил Жеглов. - В Елизар Иваныча - в голову, в плечо... дробью. - Ну?.. - "Скорая" увезла - жив был, только без сознания. - Пошли! - махнул рукой Жеглов, двинулся к домику, уже на ходу спрашивая дальше: - Кто-нибудь видел преступника? - Не видели... - вздохнул огорченно участковый. - Друг-то его сразу кинулся к Елизару Иваиычу, а уж как жена в комнату вбежала, он тогда на улицу подался... Да где там, этого, кто стрелял, уже и след простыл... - Подозреваешь кого? - спросил Жеглов, входя через калитку за палисадник и направляясь не к дверям домика, как я ожидал, а к окнам. Одно было разбито, и Жеглов задержался около него. - Трудно сказать... - неопределенно отозвался Воробьихин. - Есть у нас, конечно, шпана разная, но ведь в лицо-то не видели. Как тут привлекать?.. - Привлекать погодим, - согласился Жеглов. - Сначала лицо надо определить подходящее... Значитца, так-с... Тараскин, Гриша, ну-ка посветите перед окном фонарями! Мягкая мокрая земля перед окном вся была истоптана. Уловив недовольный взгляд Жеглова, Воробьихин сказал, разведя руками: - Это еще до моего прибытия, товарищ начальник. Народу тьма под окном побывала. Жеглов хмыкнул, вопросительно посмотрел на проводника Алимова, тот, в свою очередь, посмотрел на Абрека и пожал плечами: - Я его от палисадника пущу, товарищ капитан. Все ж таки меньше там натоптали... - И, намотав на руку ремень-поводок, побежал с собакой за калитку. Жеглов внимательно осмотрел раму разбитого окна, обернулся, заметил меня, подозвал к себе: - Иди сюда. Видишь, дыра в наружном стекле не очень большая, внутреннее стекло разбилось сильнее. В деревянной раме следов от дроби совсем мало. Это что означает? - Кучно заряд летел, - сказал я. - Значит?.. - Значит, близко стреляли, из палисадника. - Правильно, - одобрил Жеглов. - А посему обыщите с Тараскиным весь палисадник перед окнами, особенно вон тот крыжовник, и найдите мне следы ног преступника. Ежели найдете пуговицу его или там носовой платок - поощрю особо! Тараскин кивнул совершенно серьезно - ясно, мол, будет сделано, - но мне не казалось таким очевидным, что преступник специально приготовил для нас против себя улики, и я спросил: - А если там ничего этого не будет?.. - Тогда там обязательно будет пыж. Знаешь, что такое? - прищурился Жеглов. - Кто ищет, тот всегда найдет. Валяйте, а я пойду в дом, там пора осмотреться... К великому моему удивлению, через несколько минут в гуще крыжовника действительно нашли незатоптанные следы обуви, особенно отчетливым был след правого сапога, глубоко отпечатавшийся в глинистой податливой почве. - Вот отсюда он и стрелял, паразит, - сказал Тараскин. - Видишь, прямая линия к окну проходит и все, по в комнате, - как на ладони. А его самого с улицы за кустами не видно. Шарахнул - и ходу! Освещая землю фонариком, мы старательно, сидя на корточках, просматривали весь участок перед окнами, но ничего интересного больше не находили. Уже собрались заканчивать, когда я углядел вдавленный чьим-то каблуком в глину комочек бумаги. Аккуратно выковыряв его ножом, осветил фонарем вплотную, осторожно расправил на ладони - кусок рваной газеты, резко отдававший кислой пороховой гарью. Это был пыж. Вернулся с улицы проводник с собакой. Абрек следа не взял, и Алимов ворчал себе под нос насчет того, что несознательный народ не создает ну никаких тебе условий для работы. Из дома появился Жеглов. Я уже вошел в азарт и даже слегка волновался в предвкушении похвалы за свой первый успех. Но Жеглов воспринял мой рапорт о находках как нечто должное. - Ага. Ладно, - сказал он только и повернулся к фотографу Грише: - Сейчас Копырин в больницу поедет. Ты отправляйся с ним, заедешь в нашу многотиражку, там есть подшивки газет, в первую очередь "Правду", "Известия" и "Вечерку" надо тебе будет смотреть. А пыж приведи в божеский вид и попробуй узнать, от какой газеты кусок. Если удастся, постарайся найти тот самый номер газеты и быстро-быстро вези сюда. Понял? - Понял, - кивнул Шесть-на-дсвять. - Я один раз по страничке, вырванной из книги, владельца определил... - Во-во, - перебил Жеглов. - Все, двигай. Одна нога здесь, другая там! Гриша пошел к автобусу, а Жеглов спросил участкового: - Воробьихин, у кого на твоем участке ружья охотничьи имеются? - Да вроде бы и не припомню, - сказал, подумав, Воробьихин. - У нас как будто охотников нету, у нас больше рыбалкой занимаются... - Пронин Сенька ружьишком баловался, - неожиданно подал голос молчавший до сих пор сухопарый мужичонка в серой телогрейке - сосед Фирсова, взятый Жегловым в понятые. - Про-онин? - переспросил участковый. - Не-ет, он еще когда свою "тулку" на велосипед поменял. - Все равно надо с ним повидаться, - сказал я. - Они с Фирсовым-то в каких отношениях? - В нормальных, ничего промеж ними не было, - ответил Воробьихин. - Ну, коли и не было, он небось про охотников-то побольше твоего знает, - сказал участковому Жеглов. - Рыбак рыбака, как говорится, видит издалека. И охотник то же самое. Пронин подтвердил слова участкового и даже велосипед показал - старенькую ободранную "украинку" с разноцветными шинами: одной черной, другой - видимо, трофейной - зеленой. И насчет охотников уверенно сказал: - Нет ни одного во всей округе, я, может, потому "тулку" и продал, что не с кем в компании, значит, на охоту сбегать... А когда шли уже по улице, возвращаясь к дому Фирсова, Пронин догнал нас и, запыхавшись, поведал: - Совсем из головы вон! У меня недели две назад Толик Шкандыбин порох и дробь одалживал - патронов на пять. Я еще его спросил: "Ты что, полевать задумал?" А он говорит: "В деревню собираюсь, может, и поброжу по лесу с ружьишком. Там охота, - говорит, - раньше богатая была". - Так у него ружье есть, выходит? - спросил Жеглов, иронически взглянув на Воробьихина. - Нету, нету у него ружья, - торопливо сказал Пронин. - Я потому и забыл про него. У деда, говорит, двустволка, он колхозную конюшню сторожит. Жеглов одобрительно похлопал Пронина по плечу и отпустил его. Воробьихин сказал задумчиво, вполголоса, будто сам с собой советовался: - Вот Шкандыбин - это как раз шпана отпетая. Сидел не раз и поныне элемент уголовный. И живет с Фирсовым по соседству... - Какие-нибудь счеты, споры между ними были? - деловито спросил Жеглов. - Насчет этого не скажу, не слыхал. Заявлений от граждан не было. Похоже было, что Жеглову надоел бестолковый участковый, потому что он сказал весело-зло: - Слушай, Воробьихин, ты вообще-то для чего здесь проедаешься, а? Насчет этого ты не слыхал, того не видал, прочего не знаешь, а в остальном не в курсе дела. Воробьихин обиженно скривил рот, забубнил что-то в свое оправдание, но Жеглов больше его не слушал. Он шел по улице широким, размашистым, чуть подпрыгивающим шагом, за ним безнадежно пытался угнаться участковый Воробьихин, который перестал интересовать Жеглова, словно и не существовало его никогда, и не говорили они ни о чем, и сроду нигде не встречались. Именно тогда, в тот вечер, мне впервые пришло в голову, что Жеглов никогда не остановится на полпути, и человеку, в чем-либо разочаровавшему или рассердившему его, лучше отступить с дороги. И тогда, в тот незапамятно далекий вечер, я еще не знал, нравится мне это или вызывает глухое раздражение, поскольку меня восхищал жегловский опыт и умение заставить работать всех быстро и с полной отдачей и в то же время пугала способность вот так мгновенно и бесповоротно вычеркнуть человека, словно тряпкой с доски слово стереть. Войдя в дом, Жеглов спросил жену и соседей пострадавшего: - Ну-ка, друзья, вспоминайте, думайте, говорите - имел Толик Шкандыбин за что-нибудь зуб на Елизара Иваныча, а? Жена ничего определенного сказать не могла, но вездесущий сосед сообщил: - А как же! Была меж них крупная баталия... Толик этот, Шкандыбин, как вернулся последний раз из лагеря, заскучал: дружков его всех почти прибрали ваши, значит, милицейские товарищи. У него только и делов осталось - по вечерам ворота подпирать... Теперь завел он новую моду: соберет на лавочке пацанов-малолеток и давай про жизнь блатную, вольготную сказки рассказывать. Пацаны, известно, варежки разевают, а он им, гад, травит и травит. Елизар-то Иваныч сразу сообразил, зачем он компанию себе сколачивает, папиросами да винцом мальчишек угощает. На той неделе проходит Елизар Иваныч мимо сборища этого, услышал - кто-то из мальцов матом кроет. Невтерпеж ему, видать, стало, подходит он к ним и говорит Толику: "Ты вот что, кончай это дело, сам себе живи как хочешь, не маленький, а ребят оставь в покое". А Толик смеется. "Я, - говорит, - их не зову, они сами ко мне липнут, что ж мне, гнать их, что ли?" Ну, Елизар Иваныч в дискуссию с ним вступать не стал, он человек простой - поднес к его роже кулачище свой пудовый и пояснил: "Я тебе слово свое сказал. Не послушаешь - милицию звать не буду, сам тебя отработаю так, что мать родная не узнает!" Шкандыбин вскочил, распсиховался, на губах пена - авторитета, видать, жалко, - и кричит Фирсову: "Ты потише, так твою и растак, пока пера моего не пробовал! Я те все кишки наружу выпущу!" Елизар Иваныч нервничать не стал, вмазал Толику легонько по морде, тот кровью и залился, на ногах не устоял. А Елизар Иваныч ребятишек прогнал по домам, на том все и кончилось... - Видать, не кончилось, - задумчиво сказал Жеглов и поднялся. - Давайте-ка Толика этого пощекочем... В дверях появился шофер Копырин - он доложил, что рана, к счастью, оказалась неопасной и через недельку-другую врачи обещают Фирсова выписать. - Мелкий текущий ремонт, - заверил Копырин. - Смена масла, шприцовка, шпаклевка, легкая подкраска - и пожалуйте в рейс... - Какого масла? - испугалась жена. Жеглов засмеялся: - Не обращайте внимания - наш Копырин уверен, что Господь Бог сотворил человека по образу и подобию автомобиля... Я нетерпеливо дернул Жеглова за руку: - Не смотается Шкандыбин-то, пока мы здесь толчемся? - Идем, идем, - кивнул Жеглов и сказал соседу: - А тебя, дружок, попрошу проводить нас к этому деятелю... Подойдя к дому Шкандыбина, Жеглов остановился. - Иди с Абреком вперед, - сказал он проводнику. - Пусть пес его облает хорошенько. - Глеб Георгиевич, шутите? - укоризненно спросил Алимов. - Абрек на кого попало лаять не станет. Если бы его след вывел... - Если бы след вывел, - нетерпеливо перебил Жеглов, - я бы Шкандыбина сам облаял получше твоего пса. Делай что говорят! - Есть, - сказал проводник, поджав и без того тонкие сухие губы, пошел вперед, и по лицу его я видел, что он все равно поступит по-своему. Абрек, войдя в комнату, заворчал и разок гавкнул, но сделано это было, по-моему, чисто формально, только чтобы команду проводника выполнить. Однако чернявый парень, развалившийся на кровати, покрытой лоскутным одеялом, отнесся к появлению огромной собаки иначе. Он сел и, глядя с опаской на пса, спросил нахально и в то же время трусливо: - Чего надо? Кто такие? Поскольку вместе с оперативниками в комнату вошел Воробьихин, вопрос его прозвучал фальшиво; парень, видно, сообразил это, сморщился, как от кислого, и сказал протяжно: - Ну что вяжетесь? Нет за мной ничего, я в артели работаю... - Одевайся, Шкандыбин, - тихо, зловеще сказал Жеглов. - Мы из МУРа... - Вижу, что не из церкви. И чего вы ко мне липнете? - Одевайся, тебе говорят, - еще тише сказал Жеглов, и я вдруг заметил, что сам испугался голоса своего шефа. Видимо, побоялся спорить и Шкандыбин - молча натянул штаны, обул щегольские сапоги гармошкой, взял со стула пиджак. - А теперь скажи нам, друг ситный, где ружье, - спокойно предложил Жеглов. - Нет у меня никакого ружья, - быстро ответил Шкандыбин. - Хоть весь дом обыщите! - Обыщем, - пообещал Жеглов. - Но лучше сэкономь нам время - тебе же зачтется. Помоги, как говорится, следствию... - Я сказал - нету. Ничего такого у меня в доме нет. - Тараскин, присмотри за ним, - распорядился Жеглов. - А мы поищем... Обыск еще продолжался, когда в комнату вошел Шесть-на-девять и молча положил перед Жегловым газету. Жеглов распорядился очистить стол, развернул на нем газету, и я увидел, что это старый номер "Вечерней Москвы" за второе сентября с дырочками от подшивки на полях. Жеглов погладил газету, спросил Шкандыбина равнодушно: - "Вечернюю Москву" читаешь? - На кой мне? - отозвался Шкандыбин. - Я папиросы курю. - Понял, - сказал Жеглов, подошел к платяному шкафу, который я уже осматривал, и вытянул бельевой ящик. В ящике лежали рубашки, носки, майки. Жеглов, брезгливо оттопырив мизинец, вытащил их, достал из ящика застеленную на фанерном дне газету с грубо оторванным углом. - Сам газетку застилал или попросил кого? - Сам, - сказал с удивлением Шкандыбин. - Чудненько, - кивнул Жеглов, оглядел внимательно газету и, положив ее на стол, разгладил поверх "Вечерней Москвы". Я оторвался от этажерки, которую в это время осматривал, подошел к столу. Газета из ящика тоже была "Вечерней Москвой", а вглядевшись, я с удивлением обнаружил, что и она за второе сентября. - Иди-ка сюда, Шкандыбин, смотри и слушай меня внимательно, - сказал Жеглов. - Вот эту газету я велел привезти мне из редакции еще до обыска, она за второе сентября. У тебя из ящика мы добываем такую же газету, гляди, гляди. Так? - Так, - хмуро кивнул Шкандыбин. - Вот и спрашивается: каким же макаром я так в цвет попал, а? - Не знаю, - пожал плечами Шкандыбин. - Ты вот что, мил друг, плечиком не дергай, когда тебя Жеглов спрашивает. Ты думай и отвечай по делу! - Да я ей-богу не знаю! - взмолился Шкандыбин, и было видно, что ему и в самом деле невдомек, как такое могло случиться. Не понимал пока и я, к чему ведет Жеглов. - Ну, не знаешь - сейчас узнаешь, - пообещал Жеглов и кивнул Грише: - Давай сюда конверт! Шесть-на-девять протянул Жеглову конверт. Жеглов вынул из него неровный клок газетной бумаги. - Видишь, бумажка эта была сильно смята, а потом разглажена, - сказал Жеглов. - Это мы ее разгладили. А до того, как мы ее разгладили, вот этот товарищ... - Жеглов показал на меня, - нашел ее в скомканном и слегка подпаленном виде под окном товарища Фирсова, тобою подстреленного... Говоря все это, Жеглов примерял обрывок к верхней газете, к неровному ее краю. Когда наконец в одном месте обрывок аккуратно сошелся с краем, Жеглов довольно ухмыльнулся: - Бумажечка скомканная - это пыж, дорогой мой гражданин Шкандыбин, пыж из твоего ружьишка, которое мы теперь несомненно разыщем. Погляди, полюбуйся, как бумажечка к твоей газете подходит - вот отсюда, с этого самого местечка, ты ее и оторвал, когда снаряжал свой поганый патрончик. Да не вышло - с МУРом, брат, шутки плохи!.. - Сколько скостят, если я ружье сам выдам? - глухо спросил Шкандыбин. - А вот это уже мужской разговор. Я ж тебе с самого начала предлагал нам сэкономить время, - коротко всхохотнул Жеглов и уверенно закончил: - Треть, я думаю, скостят непременно, сам позабочусь!.. Стемнело совсем. За окном, не переставая, моросил мелкий слякотный дождик, в кабинете было холодно, у меня даже ноги замерзли, и, когда я сказал об этом, Жеглов рассмеялся: "Зато летом будет не жарко, с улицы раскаленной сюда вваливаешься, как в рай божий..." Это не слишком меня утешило, но отвлекаться было некогда - вызов следовал за вызовом, телефон звонил непрестанно. - Я отлучусь ненадолго, - сказал Жеглов, одернул гимнастерку, причесался перед зеркалом, вделанным почему-то во внутреннюю дверцу сейфа, и испарился. Не успели еще затихнуть его шаги в длинном коридоре, как зазвонил телефон. Я снял трубку: - Оперуполномоченный Шарапов слушает. Докладывал дежурный из 37-го отделения: - Явился к нам тут гражданин один, сам он строитель. Сегодня ремонтировали домишко на Воронцовской и в стене, под штукатуркой, как дранку вырвали, тайник обнаружился, а в нем банка стеклянная... Алло... - Слушаю, слушаю, - торопливо сказал я. - Двадцать золотых десяток захоронено, николаевских... - Ну?.. - Напарник этого гражданина - он же первый банку и вытащил - дал ему пять червонцев и велел помалкивать. А остальное золотишко себе забрал. Какие будут указания? - А какие указания? - удивился я. - Брать надо этого шкурника с поличным, и все дела... - Есть! - сказал дежурный и положил трубку. И вот тут-то меня взяло сомнение: сегодня я уже не раз имел случай убедиться, что некоторые вещи, которые выглядели бесспорными и очевидными, с точки зрения уголовного розыска оказывались не такими уж простыми и требовали решений, вовсе не обязательно вытекавших из житейского опыта. Я еще подумал, что дежурный 37-го отделения не первый, наверное, день в милиции, а счел нужным запросить указаний - значит, дело не представляется ему таким простым, как мне кажется... Я покряхтел немного и набрал номер нашего коммутатора, вызвал тридцать седьмое. Дежурный отозвался немедленно. - Алло, - сказал я натужно и покашлял. - Это Шарапов из МУРа, насчет золотишка... - Сей секунд выезжаем, - отрапортовал дежурный. - А ты погоди, - сказал я. - Тут, может, с кондачка решать не стоит. Я, понимаешь, человек здесь новый... - Да-а? - радостно удивился дежурный. - Вот и я тоже новый, вторую неделю всего-то и дежурю, таких дел еще не встречалось! И начальства никакого, как на грех, нету... - Вот и погоди, - степенно сказал я. - А то мы стобой еще наворотим, чего, может, не надо. Я сейчас посоветуюсь, не отходи... Я положил трубку на стол и пошел в соседний кабинет к Тараскину, который только что вернулся из ресторана "Москва", где две подвыпившие компании схлестнулись между собой в просторном вестибюле. Сейчас он, набычившись, вел душеспасительную беседу с ярко размалеванной девицей, из-за которой весь сыр-бор разгорелся. Девица безутешно рыдала, а Тараскин строго отчитывал ее: - Пришла с людьми - веди себя как положено. А то что же получается? Глазки посторонним строишь, можно сказать, авансы раздаешь, вместо того чтобы в свою, значит, тарелку глядеть... - Тараскин, пошептаться бы, - сказал я. Это словечко - "пошептаться" - я услышал от Жеглова, и оно чем-то мне понравилось, потому что шептаться при людях всерьез вроде неловко, а если сказать как бы в шутку - тогда ничего, можно. - Котова, выйди в коридор на минуту, - сказал Тараскин девице. Та мгновенно перестала рыдать, поднялась, и я с изумлением увидел, что ее нарядное платье располосовано чуть ли не до пояса, а в руках толстая красивая коса, видать, накладная, вырванная из прически в драке. Я торопливо изложил суть вопроса, и Тараскин, ни на секунду не задумываясь, продекламировал, явно подражая жегловским интонациям: - Сокровище, то есть клад, сокрытый в земле или в стене, есть единая и неделимая собственность государства. Как таковая подлежит обязательной сдаче органам власти за вычетом вознаграждения нашедшему. Присвоение клада карается по закону. - Тараскин передохнул и сказал уже обычным своим голосом: - Указание ты, Шарапов, дал правильное, нас - в масштабе МУРа - это происшествие не касается. Продолжай в том же духе. Эй, Котова, заходи!.. Я закончил разговор с дежурным и вернулся к методическому письму по криминалистике, в котором излагались неотложные действия следователя в случае обнаружения фактов незаконного пользования знаками Красного Креста и Полумесяца. К тому времени, когда я освоил методику расследования этого преступления, пришел Жеглов - свежевыбритый, благоухающий одеколоном "Кармен", сверкающий белоснежным полотняным подворотничком. Он открыл сейф, снова покрасовался перед засекреченным зеркалом, явно остался собою доволен, поскольку, захлопывая дверцу, запел, сильно фальшивя: "Первым делом, первым делом самолеты... Ну, а девушки? А девушки потом..." Прошелся, скрипя блестящими сапогами, по кабинету, остановился передо мною: - Ну что, друг ситный? Служим? - Служим, - невозмутимо сказал я. - А тем временем у Ляховского "эмку" украли. - Чего? - спросил я. - Какую "эмку"? - Обыкновенную. Легковой лимузин "М-1", довоенная цена девять тысяч рублей. Не в том дело... - А в чем?.. - не понял я. - А в том, у ~кого~ украли. Герой, орденоносец, летчик Ляховский - знаешь? - О-о! Я сразу и не сообразил. Как же это получилось? - Очень просто... Зазвонил телефон. Дежурный сообщил Жеглову, что на Масловке, около "Динамо", горит одноэтажный дом. - Деревянный? - переспросил Жеглов. - Сильно горит? Дежурный подтвердил, что дом деревянный и горит сильно. - Пока доедем, сгорит, значит, совсем, а? Дежурный подтвердил и это. - Значитца, так, - сказал Жеглов. - Пока криминала не видно, нам там и делать нечего: пусть занимается доблестная пожарная охрана... - Да я что, - сказал дежурный. - Я так, к сведению... - Ну бывай... Жеглов положил трубку и сказал мечтательно: - Была у начальства одна мысль толковая - разделить службы, чтобы карманниками один отдел занимался, домушниками - другой, аферистами там, валютчиками - третий, бандитами, вот как наш, - четвертый... Ан нет, всякую мелочь на тебя валят, нет времени про главное подумать... - Так у нас и есть ОББ - отдел борьбы с бандитизмом? - удивился я. - Так или нет? - Так, да не так. Сам видишь, чем занимаешься. - Вижу, - сказал я. - Но ведь дежурство сегодня. И потом, бандиты небось не в парниках выводятся. Они, я полагаю, с другими всякими жуликами связаны, помельче... Жеглов изогнул соболиную бровь: - Ну-ка, ну-ка... - Я к чему веду? - немного смущенно сказал я. - Ведь вот на фронте, скажем, артиллеристы, пехота, разведка, ну, и так далее - они в полном контакте действуют: артиллерия огоньку подбросит, пехота живой силой поддержит, разведка сведения доставит... А враг и там разнообразный - и мелочь всякая бывает, ну, вроде, скажем, карманников, и крупный зверь водится - например, помню, отборная егерская часть против нас стояла, действительно головорезы, их в одиночку, как говорится, голыми руками, не возьмешь. Жеглов поставил ногу на стул, подтянул щегольский сапог, чтоб не морщил, одобрительно оглядел его, сказал: - Ты вот представь, что тебя, вместо того чтобы за егерем-головорезом послать, в тыл за сапогами направили, а?.. - А что? И такое бывало, подобное, - невозмутимо сказал я. - Солдат без сапог не солдат - личный состав должен быть одет, обут, накормлен и так далее... Не все же на переднем крае геройствовать.