пасно?.. Он поднял вверх руки, будто сам и спрашивал нас об этом, и просил объяснить, почему мы дошли до жизни такой. - ...А ведь люди помнят, что перед войной в Москве уже было практически спокойно! Немалыми усилиями, но своего мы тогда добились: большинство опасных жуликов переловили, выявили и позакрывали все малины, пересажали особо злостных, не желающих завязывать с прибыльным ремеслом, барыг-перекупщиков. Мы официально и абсолютно справедливо объявили об уничтожении в стране организованной преступности... Он преподнес нам этот факт коротким взмахом, как на ладони. - ...Но в сорок первом, когда на фронт ушла большая часть сотрудников - можно уверенно сказать: золотой фонд московской милиции, - когда все внимание, все силы, все материальные и людские ресурсы нашей страны были сосредоточены на организации отпора немецко-фашистским оккупантам, здесь у нас зашевелился уголовный элемент. Еще Владимир Ильич Ленин указывал, что уголовник и спекулянт - первые пособники контрреволюции. Пока наш народ, истекая кровью, защищал великие социалистические завоевания, нашу Отчизну, здесь зашевелились, проросли воровские недобитки, организовались и срослись в шайки и банды, появились малины, расцвели на народной нищете барыги, спекулянты, как пауки, стали пухнуть на общем горе; они радовались, что от голода и бедности любая вещь, любой кусок опять превратится в доходный воровской товар... Генерал отмахнул рукой так, будто ударом своим сшибал головы всем этим тарантулам, и голос его грозно поднялся: - ...И сейчас, когда самая страшная в человеческой памяти война позади, еще шевелится это болото. Преступники пользуются тем, что для полного и окончательного искоренения их временно не хватает людей, кадров. Многие опытнейшие сыщики полегли на фронтах войны, новых специалистов пока еще недостаточно, и поэтому мы огромные надежды возлагаем на пополнение, поступающее к нам из рядов вчерашних воинов-фронтовиков. Мы надеемся на их бесстрашие, самоотверженность, высокую воинскую дисциплину, фронтовую смекалку и армейскую наблюдательность... Варя подтолкнула меня в бок: - Это он о тебе говорит... - Товарищи фронтовики! Обстановка не позволяет обстоятельно и не спеша преподать вам курс юридических и розыскных наук. Вы должны учиться, сразу же активно включаясь в работу, беря пример с таких наших работников, как майор Любушкин, капитан Жеглов, майор Федосеев, капитан Мамыкин, майор Мурашко, капитан Сапегин. Вам лучше, чем кому-либо, известен армейский принцип: "Делай, как я!" И если вы сможете делать еще лучше, вы обретете благодарность и признание миллионов московских тружеников, которые вправе от нас потребовать полного уничтожения уголовной нечисти в нашем прекрасном социалистическом городе! Начальнику Управления дружно и охотно хлопали. Потом объявили приказы о поощрениях и награждениях, и торжественная часть закончилась. Зажегся свет, и мы вышли в вестибюль. Оглушительно загремел духовой оркестр, закружились пары танцующих. К нам подошел радостно улыбающийся Жеглов: - Слышал, Шарапов, высокую оценку руководства? Давай, бери пример... Варя улыбнулась и, невинно глядя на него, сказала: - А мне показалось, что генерал как раз больше внимания уделил Шарапову. В смысле оценки заслуг перед Родиной... Жеглов посмотрел на нее снисходительно и засмеялся: - Ладно ядовитничать! Недаром я читал где-то, что "Варвара" по-латыни или по-гречески, точно не помню, значит "злобная". Ты на ней, Шарапов, не женись, загрызет она тебя. Ты человек мягкий, безответный, а она - ух!.. - Это точно! - кивнула Варя. - Знаешь, Жеглов, я когда с тобой разговариваю, то чувствую, как у меня во рту растет еще три ряда зубов. И все на тебя! И смотрел я на них обоих с удовольствием, потому что они хоть и ретиво препирались, но весело, без сердца. Жеглов в конце концов махнул рукой: - Тебя, Варвара, не переговоришь! Идемте, я вас приглашаю на товарищеский ужин. Ты, Шарапов, пока регалии примерял, не забыл про жратву? - Нет, не забыл. В кармане у меня, в шинели... - Давай чеши за харчами, а я Варвару твою пока постерегу. Да не бойся, иди, не откушу я от нее... Подошли Тараскин с Пасюком, и Коля заглядывая Жеглову в глаза, просительно сказал: - Что-то чешется под ушком, не послать ли за чекушкой? - Ох, бисов хлопец, - хохотнул Пасюк. - Тилько бы ему про горилку! - Ну да, тебе-то она только в компрессах нужна, - огрызнулся Коля. - Я же для общего веселья... Появился Копырин, он чинно шел под руку с женой, тощей, еще не старой женщиной, очень ярко одетой и все время вертевшей по сторонам головой. Копырин важно сказал ей: - Поздоровайся, Катерина, с сотрудниками. Это руководитель наш - Глеб Егорыч Жеглов, выдающийся человек... Проворно крутя маленькой костистой головкой, жена Копырина с нами всеми поручкалась, всовывая нам в руку свою узкую, как совок, прохладную ладошку. "Выдающий человек" Глеб Егорыч не произвел на нее впечатления, а пялилась она главным образом на мои ордена, видимо полагая, что Копырин по своей обычной безалаберности все перепутал и толком не знает, кто у него начальник, и уж конечно им не мог быть Жеглов в его защитной штопаной гимнастерке - рядом со мной, в парадном мундире, при всех-то регалиях! И все мы, в том числе и Варя, оказывали ей всяческие знаки внимания и уважения, для того чтобы сделать приятное Копырину, который млел от безусловного успеха своей супружницы в глазах товарищей. В буфете всем давали бесплатный чай, по два бутерброда - с сыром и сухой колбасой - и по три соевые конфеты "Кавказ". Но многие притащили из дома свои харчи, вино и устраивались компаниями у столиков. - Нам всем толпиться здесь нелепо, - сказал Жеглов. - Пусть Тараскин с Пасюком пока займут стол, а мы сходим потанцуем... Я был уверен, что за четыре года совсем разучился танцевать, поскольку и до войны не бог весть какой танцор был. Но Варя потащила меня за собой, и я сам не понимал, то ли в ногах тоже какая-то память живет, то ли Варя меня так уверенно вела, а может быть, летел я на крыльях радости, но танцевал я легко и, оттого что в руках моих была Варя и глаза ее светили перед моим лицом, совсем исчез в водопаде обрушившегося на меня счастья. Духовой оркестр, который Коля Тараскин неуважительно называл пневматикой, старался не отставать от моды и играл "последний крик" - блюзы и свинги, - но мне это было все равно: кроме выученных еще в техникуме танго и фокстрота, я не умел танцевать ничего. А Тараскин объяснял, что он еще умеет танцевать "линду", но она считается чуть ли не неприличным танцем, и он на всякий случай воздержится. Потом оркестр сделал перерыв, и на эстраду вышел Боря Шилов, лейтенант из комендантского взвода. Он очень здорово играл на аккордеоне "хоннер", и, когда он разогнал на басах "русскую", в круг ступил Жеглов. Ах как он прекрасно плясал! Мускулистый, весь натянутый как струна, шел Жеглов неспешно по кругу, и, когда он, постепенно убыстряя шаг, раскидывал в стороны руки - широко, легко и радостно, - все девушки одновременно тихо вздыхали: они знали, что он их всех может обнять крепко и ласково. А он, подчиняясь ритму пляски, все быстрее и быстрее перебирал своими блестящими сапожками, и дробь они стучали, как армейский барабанщик "Зарю". И ударил вприсядку, и, опускаясь почти до самого пола, он одновременно хлопал по паркету ладонями и взмывал в прыжке вверх, словно доски подкидывали его цирковой сеткой-трамплином. - А-а-ах! - выкрикивал Жеглов, сверкая зубами на смуглом лице, вихрем проносясь по кругу, и все разом хлопали в такт, любуясь его ловкостью и стройностью. Две девчонки выскочили ему навстречу и, поводя круглыми плечами, прикрытыми цветными косынками, наступали на него разом, а только Жеглов бросался к ним, отмеряя каждый шаг четким приступом, как они в притворном испуге подавались назад, и видно было, что они его не боятся, а заманивают. А он не заманивался, он гордо подзывал их к себе, и они плавными утицами бесшумно плыли за ним следом, и все повторялось снова, пока он одновременно обеих не подхватил под руки, и они закружились все вместе под пронзительные крики, посвист и хлопанье зрителей... Жеглов подбежал к нам, чуть запыхавшийся, красный, с бешеными искрами в глазах: - Ну, видали, как надо ногами работать? - Ничего не скажешь, здорово! - засмеялась Варя. - То-то! - победно крикнул Жеглов и потащил нас за собой в буфет. Хозяйственный Пасюк уже застелил бумагой два сдвинутых столика и расставил на них наши припасы, две бутылки водки, казенные бутерброды и чай. С одной стороны рядом с ним сели Тараскин и Гриша Шесть-на-девять, а напротив - Копырин с женой, Варя, я, и только Жеглов стоял еще во главе стола, оглядывая каждого из нас, как он обычно делал, стоя на подножке "фердинанда", готового уже тронуться в путь. Осмотром, видимо, остался доволен, махнул рукой и щелкнул пальцами: - Тараскин, сумку! Коля нырнул под стол и достал из клеенчатой хозяйственной сумки бутылку шампанского. Шампанского! Я его давненько не видел. Толстая зеленая бутылка с серебряным горлом и закрученной проволокой пробкой перелетела через стол и плотно легла к Жеглову в ладонь. Мгновение он мудрил с пробкой, и она вылетела с негромким пистолетным хлопком, золотистое вино рванулось, бурля, по граненым стаканам, в каждом стакане бушевала буря пузырьков - во мне вот так же бушевали сейчас пузырьки радости. - За праздник! За нас! За тех, кого нет с нами! - поднял стакан Жеглов... Я только пригубил свой стакан и придвинул его ближе к Варе - там всего-то ничего было налито, и мне хотелось, чтобы ей досталось чуть больше, я ведь мог и водки хлопнуть. И еще меня томила мысль, что, может быть, правда есть в поверье: если пить из одного стакана, то можно узнать тайные мысли; и мне мечталось, чтобы Варя узнала из моего стакана все мои мысли о ней и ничего бы мне не надо было говорить ей о счастливом найденыше и наших пяти сыновьях. Подошел Мамыкин, сказал со смехом: - Наш стол вашему кланяется! - И протянул Варе огромную, яростно желтую, насквозь просвеченную солнцем пшенку - горячий кукурузный початок, заботливо присыпанный крупной серой солью. - Ешь, Варюха, на здоровье... Варя укусила кукурузу, и это было очень смешно - будто на желтой флейте играла, - потом передала ее мне, а я и попробовать не успел: Жеглов выхватил и так грызанул початок своими ослепительными резцами, что там после одного его укуса зерен осталось не больше половины. Пришел Боря Шилов приглашать Варю на танцы, но Жеглов упредил его, строго сказав: - У тебя, Шилов, компас есть? Вот и иди, и иди, и иди... И сам повел Варю танцевать вальс. Я смотрел на них и мучился даже не от ревности, а от того, что Варя сейчас весело хохочет в объятиях Жеглова и он чего-то ей на ухо говорит и говорит... А как он умеет говорить, я знаю, и лучше было бы, чтобы Варя сейчас была со мной, потому что я-то еще ничего не успел ей сказать обо всех планах, которые одолевали меня сегодня вечером... Вспышкой, ослепительно и незаметно, промчалось время, смолкла музыка, погасли огни, разошелся народ, и уже в раздевалке Жеглов сунул мне в руки пакет: - Держи, может быть, сгодится. Меня сегодня дома не будет... - И куда-то умчался, не попрощавшись с Варей. Я разодрал угол пакета и увидел, что в нем бутылка шампанского. Дождь на улице кончился, только ветер носил водяную пыль и горьковатый запах мокрых деревьев. Желтые лампочки иллюминации засвечивали серый рваный подзор низких облаков, и от этого колеблющегося света лицо Вари было бледно и прозрачно. С шипением вспарывали лужи редкие автомобили, и этот трескучий шорох еще сильнее подчеркивал тишину, непроницаемо-ватную, как замершая у моих губ клубочками пара немота. И воздух затвердел, как желто-серый натек на сосне. Мы дошли до Лесной улицы, где была остановка трамвая, и мне надо было что-то сказать, что-то сделать, потому что, если Варя перейдет на другую сторону дороги, это путь к ее дому, а если мы останемся здесь, то это маршрут ко мне. Но я будто окаменел, я не мог рта раскрыть, во мне все тряслось от напряжения, от ужасного волнения - я так хотел сказать Варе, что не могу больше жить без нее! И не мог произнести ни слова... От Савеловского вокзала показался красный завывающий трамвайный вагон. Я взял Варю за руку, я весь подался к ней, но она, не глядя на меня, сказала негромко: - Не надо ничего говорить, Володя. Я знаю все... В трамвае было полно свободных мест, но мы стояли на задней площадке, на всех перекрестках и поворотах нас нещадно мотало из стороны в сторону, я держался одной рукой за поручень, а другой крепко прижимал к себе Варю. Полыхала неживым пронзительным светом над головой синяя длинная лампа, а Варя чуть слышно шептала мне: - Когда я была маленькая, я перед праздниками старалась пораньше лечь спать, чтобы проснуться - и праздник уже наступил. Володя, милый, я все время сейчас как перед праздником, как перед полетом, как перед удачей. Володя, любимый, я хочу закрыть глаза и проснуться счастливой. Господи, какая радость - жить накануне счастья... И оттого, что ее волосы были на моем лице и совсем рядом был мерцающий полумрак ее морозных серых глаз, которые казались сейчас сине-зелеными, оттого, что я слышал бой ее сердца под своей рукой, казалась мне трясущаяся и прыгающая трамвайная площадка огромными качелями, замахнувшими меня так нестерпимо высоко, пугающе и сладко, что я закрывал глаза и тихо постанывал, и счастье было острым, как боль. Я не зажигал света в комнате, мне не хотелось, чтобы Варя видела холостяцкую убогость нашего жилья. И мне помогали машины на улице - они настырно вламывали в комнату молочно-белые дымные сполохи своих фар, и по комнате носились - со стены на потолок и в угол - голубоватые размытые пятна, рвавшие тьму в клочья. На стуле рядом с кроватью тихо шипело в стаканах шампанское, которое подарил мне мой друг Жеглов. И так же тихо дышала на моей руке Варя, и я боялся шевельнуться, чтобы не разбудить ее, и я смотрел все время на ее тонкое лицо с чуть запавшими скулами и глубокими тенями под глазами, и сердце мое рвалось от нежности, благодарности и надежды, что с этой девочкой мы проживем вместе сто лет, усыновим нашего найденыша и вырастим пять сыновей, которые в какие-то сроки выйдут на улицы моего огромного города, Города Без Страха, и то, чем занимался много лет их отец, будет им казаться удивительным и непонятным. Они и знать не будут, чего стоило, чтобы на этих улицах, где они гуляют со своими девочками, томимые нежностью и предчувствием завтрашнего счастья, никто никого не боялся, не ловил и не убивал. Им будет казаться, что Эра Милосердия пришла к людям сама - естественно и необходимо, как приходит на улицы весна, и, наверное, не узнают они, что рождалась она в крови и преодоленном человеческом страхе... Я лежал неподвижно, слушая тихое Варино дыхание, и перед моими глазами проплывали лица - сержант Любочкин, взорвавшийся на заминированном лазоревом лугу, и звероватая цыганская рожа штрафника Левченко, с которым мы плавали через Вислу за "языком", и круглое детское личико Васи Векшина, которого бандит приколол заточкой к лавке на Цветном бульваре, и все те бесчисленные люди, которых я успел порастерять навсегда за свои двадцать два года, и не давала мне покоя, волновала и пугала мысль - почему мне одному из них досталось все счастье, а им ничего?.. Я слышал в ночи бесшумный гон времени, и в счастье моем появился холодок неприятного горького предчувствия, тонкая горчинка страха: что-то должно со мной случиться, не может человек так долго и так громадно быть счастлив. Варя, не открывая глаз, спросила: - Ты не спишь, мой родной? Я поцеловал ее в плечо и снова поразился, какая у нее нежная, прохладная кожа. Гладя ее вьющиеся волосы и тонкие гибкие руки, я весь сгорал, а она была утоляюще свежая, тоненькая, и пахло от нее солнцем и первыми тополиными листочками, и грудь ее маленькая с нежными лунами светила мне в сиреневом сумраке занимающегося рассвета, а ноги были длинны и прохладны, как реки. Уткнувшись лицом в ее волосы, я шепнул: - Варя, давай сегодня поженимся... Она помолчала немного и, все так же не открывая глаз, ответила: - Давай, мой родной. Мне так хорошо с тобой, хороший мой... Я засмеялся счастливо, освобожденно и спросил: - Варюша, а что же мне подарить тебе на свадьбу? Ведь на свадьбу надо что-нибудь очень хорошее подарить невесте... Она обняла меня за шею, улыбнулась; я видел, как шевельнулись ее мягкие губы: - Ты мне подарил себя... - Ну-у, тоже подарок! - Ты еще ничего не понимаешь, - сказала она, закрывая мне рот ладонью. - Когда-нибудь ты поймешь, почему я тебя полюбила. Она положила мне голову на грудь, поцеловала в подбородок и сказала: - Мы сами не очень-то знаем цену нашим подаркам. Лет сто назад далеко отсюда, в городе Париже, жил студент-музыкант, который очень любил девушку. Но эта девушка почему-то вышла замуж за его друга, и студент подарил им на свадьбу марш, который он написал перед венчанием в церкви Оноре Сен-Пре, - денег на другой подарок все равно у него не было... - И что? - Он преподнес подарок невестам всего мира. - А как звали студента? - Его звали Феликс Мендельсон-Бартольди... Мы пришли в загс к открытию. В помещении, сером, неприбраном, было холодно, стекло в одном окне вылетело, и фрамугу заколотили фанерой. Уныло чахнул без воды пыльный фикус. Пожилая тетя с ревматическими пальцами спросила нас строго: - Брачевание или регистрация смерти? Варя засмеялась, а я суеверно сплюнул через плечо. - И совсем нечего смеяться! - нравоучительно сказала тетя. - С каждым может случиться... - Мы на брачевание, - сказала Варя, светя своими огромными веселыми глазами, и лицо у нее было розовое с холода, свежее, такое отдохнувшее: и следа не осталось теней под глазами, только заметны были маленькие веснушки на переносице. - Тогда после праздника приходите. Инспектор сейчас болеет, а я только по регистрации смерти... - А почему же у вас такое странное распределение? - спросила Варя. - Потому как со смертью не подождешь, документ срочно родным нужен - кому для похорон, кому для наследства, кому еще зачем-то. А со свадьбой и подождать можно, пока инспектор выздоровеет. Он вас и запишет по всей форме, как поп в церкви... Мы расстались с Варей на углу Колхозной - я уже опаздывал к себе в МУР. Она притянула меня к себе, поцеловала быстро и сказала: - Береги себя... - А как же! Я тебе вечером позвоню... - Я сегодня вечером дежурю. Звони завтра. Утром. Жду, мой родной... x x x ОБМУНДИРОВАНИЕ ДЛЯ УЧАЩИХСЯ РЕМЕСЛЕННЫХ УЧИЛИЩ Учащиеся нового набора ремесленных и железно-дорожных училищ получают полное обмундирование: шинели, костюмы, белье, обувь. 1200 шинелей уже изготовила для московских училищ швейная фабрика им. Клары Цеткин. "Труд" Все эти дни я буквально с сумасшедшей настойчивостью преследовал эксперта-криминалиста: меня интересовали результаты стоматологической экспертизы; и вот сегодня, перед обедом, эксперт Родионов позвонил мне по внутреннему телефону и попросил подняться к нему в лабораторию. Мой интерес к этой экспертизе и опасения, которые я в последнее время испытывал, оправдались. - Ничего утешительного для вас у меня нет, - сказал, разводя руками, Родионов. - По моей просьбе два очень опытных зубных техника сделали слепки из пластической массы по образцу... Родионов любил выражаться научно и образцом называл надкусанную плитку шоколада, которую мы обнаружили на месте происшествия. Он достал из шкафа и показал мне два желтоватых слепка, на которых отчетливо вырисовывались следы зубов. - Аналогичным образом мы сделали слепки зубов подозреваемого и потерпевшей, - продолжал Родионов, показывая мне еще четыре зубастые желтые пластинки, отчего мне стало немного не по себе. - И сравнили их как по совокупным, так и по отдельным характерным признакам... - Ну попроще, Родионов! - поторопил я. Он даже взглядом меня не удостоил: - Анализ всех этих признаков побуждает прийти к заключению, что следы на образце не оставлены зубами подозреваемого либо потерпевшей... Я замер: многое из той картины, которую мы себе нарисовали, основывалось на том, что Груздев, создавая видимость спокойной беседы, принес вино и шоколад любимых марок, дабы усыпить возможную подозрительность Ларисы... - Извольте убедиться сами... - гудел тем временем Родионов. - У лица, оставившего следы на образце, нижние центральные резцы имеют значительные промежутки с остальными зубами. К тому же они несколько повернуты вокруг своей оси. Этих признаков очевидно не наблюдается в сравнительных слепках... Это он был прав, эксперт Родионов, - преодолев отвращение, я сам сравнил слепки, ничего общего между ними не было. - Надо же, заваруха! - подосадовал я вслух. - Что же нам теперь-то делать?.. - Искать третье лицо, оставившее данный след, - невозмутимо сказал эксперт Родионов, будто мне всего-то и надо было вытряхнуть из карманов содержимое и там среди пятиалтынных, папирос "Норд" и связки ключей обнаружить третье лицо. Неторопливо спускаясь к нам в кабинет, я размышлял о том, что все в этом деле запуталось окончательно. С самого начала мы полагали, что, желая избавиться от Ларисы и завладеть квартирой, Груздев обманом и угрозой - "Неужели тебе некогда? Решай, иначе я сам все устрою!" - организовал мирную встречу с бывшей женой. Воспользовавшись ее беспечностью, убил, создал видимость ограбления и ушел, весьма несвоевременно повстречав на лестнице соседа Липатникова. На квартире в Лосинке спрятал пистолет "байярд" и уговорил сожительницу подтвердить его алиби, вообще-то надеясь, что никому и в голову не придет обвинять его в убийстве. Потом возникла загадочная фигура Фокса, у которого обнаружились вещи Ларисы. Первая версия заколебалась, потому что у Груздева оказался соучастник. А может быть, и исполнитель. Несомненный уголовник, человек, способный на все, даже по мнению любящей его женщины... Я пришел к себе, уселся за стол, взял лист бумаги и начал рисовать на нем какие-то бессмысленные фигуры. Сейчас бы самый раз посоветоваться с кем-нибудь знающим, опытным, умным. Но Жеглов в эти "мерихлюндии" вникать не станет, скажет: "Опять умничаешь, Шарапов, работать надо..." - а Панков, как назло, выехал на два дня в Калугу на какое-то серьезное происшествие... А может, они втроем там, у Ларисы, чай пили перед убийством? Непохоже, стол явно был накрыт на двоих. Это еще само по себе не доказательство, но все-таки... Скорей всего, там были все же двое... И что из этого? Ну да, важно знать, кто там был - Груздев или Фокс? Если Груздев, тогда нет вопросов. И его видел сосед Липатников. А если Фокс? Его никто не видел, но... вещи-то у него - тоже трудно представить, что Груздев забрал вещи и принес их Фоксу... Тьфу, чертовщина какая-то! Еще раз, сначала: какие доказательства вины Груздева? Его намерение завладеть квартирой, получить развод. Впрочем, тут еще надо пораскинуть мозгами - мало ли людей хотят завладеть квартирой или получить развод? Сколько угодно! Но ведь они же не идут убивать ради этого? Дальше - он отрицает, что был в этот вечер у Ларисы. Как бы я рассуждал на его месте? Да очень просто: раз был там, значит, я и убил. Выходит, лучше отказаться... М-да-а, закруточка... Что дальше? Пистолет "байярд" в Лосинке. Вот тут уж не открутишься. На этом мы, в общем, и стоим сейчас. Что, если даже не сам убил, то потребовал от Фокса, чтобы тот немедленно принес ему пистолет?.. Прямо башка трещит, никак не могу все эти вещи в одну горсть ухватить. Груздев, Лариса, Фокс, Соболевская, чемодан у Верки, ящерица у Маруськи, пистолет в Лосинке... Груздев и Фокс, Груздев и Фокс... Постой-ка, друже, а почему это Груздев и Фокс у нас все время вместе, вроде близнецов неразлучных? А если их разлучить? Ведь Соболевская ясно сказала, что у Фокса с Ларисой было "серьезно". Не зря же Лариса и с работы уволилась, и деньги из сберкассы вдруг взяла? Тогда при чем здесь Груздев?.. Ага, при том, что пистолет-то все-таки у него, против такого факта не попрешь... А если они независимо друг от друга... На этом мои рассуждения прервались, потому что пришел Жеглов и начал накручивать со страшной силой телефон - это только он один и умел за десять минут позвонить в сто мест и со всеми поговорить исключительно содержательно: "Але, Жеглов звонит. Ну как?.. Ага, жми...", или "Але, Жеглов... Значитца, так: сегодня не стоит, завтра посмотрим...", или, наконец, "Петюня, от Гордеича привет, к нему забеги, он скажет...". Я хотел поделиться с ним своими сомнениями, но в это время задребезжал мой внутренний телефон - звонили из лаборатории дактилоскопии. Лаборантка сказала канцелярским голосом: - Передайте капитану Жеглову, что пальцевый отпечаток на бутылке "кюрдамира" оставлен не Груздевым, не Груздевой, а третьим лицом. Акт можете получить у секретаря отдела... - И положила трубку. Опять это треклятое третье лицо! Ох, пора бы уже с ним познакомиться! Я хотел передать это миленькое сообщение Жеглову, но снова меня отвлек внутренний телефон: - ОББ? Дежурный по КПЗ старший лейтенант Фурин. Числящийся за вами арестованный Груздев просится на допрос... Перешагивая, по своему обыкновению, через две ступеньки сразу, Жеглов мне крикнул: - Все, поплыл наш клиент, сейчас каяться будет! Я молча кивнул, хотя особой уверенности в этом не испытывал. Ну да что загадывать - через минуту узнаем. Груздева привели в следственный кабинет сразу же, он угрюмо, не глядя в глаза, поздоровался, опустился на привинченный табурет. Мне стула не было, и, хотя я мог принести его из соседней камеры, я остался на ногах, выглядывая в окно, из которого виднелась внутренность "собачьего дворика" - места для прогулок служебных собак. Жеглов развалился за следовательским столом, но лицо его было внимательным и сочувственным; я понял, что он хочет подыграть Груздеву, всячески войти в его положение, не раздражать его победным видом. Но Груздев не обращал на Жеглова ровно никакого внимания, он просто сидел на табурете и тоскливо молчал, бездумно уставившись в верхний переплет окна, сквозь которое виднелся голубой кусочек неба и длинное, похожее на бесконечный железнодорожный состав, облако. Жеглов понял, что разговор придется начинать ему - не сидеть же здесь до вечера. - В молчанку играть будем? - спросил он вежливым голосом. Груздев пожал плечами, скривив тонкие губы. - Дежурный доложил, что вы хотите поговорить со мной, - сказал Жеглов терпеливо. - Так, нет? - С вами или с кем-нибудь еще, мне все равно... - разлепил наконец губы Груздев. - С вами меньше, чем с кем бы то ни было... - Да почему же, Илья Сергеич? - искренне удивился Глеб. - Чем же я-то лично вам досадил? Ведь вот товарищ Шарапов, например, или следователь - мы ведь одним делом занимаемся! - Слушайте, бросьте вы это словоблудие! - выкрикнул Груздев и еще передразнил:- Де-елом вы занимаетесь! Не делом - то-то и оно, что не делом, невинного человека в тюрьме держите! - Во-она, значитца, что-о... - пропел Жеглов. Встал, подошел вплотную к Груздеву. - Я-то думаю, заела человека совесть, решил грех с души снять... А ты опять за старое! - Вы мне не тыкайте! - яростно закричал Груздев. - Я вас чуть не вдвое старше, и я советский гражданин... Я буду жаловаться!.. - Между прочим, это ведь все равно, как обращаться - на "ты" или на "вы", суть не меняется, - сказал Жеглов, возвратился к столу и уперся сапогом в стул. - Какая в самом деле разница будущему покойнику?.. Даже у меня дрожь прошла по коже от тихого и вроде ласкового голоса жегловского, а уж у Груздева и вовсе челюсть отвисла, бледный он стал прямо до синевы. Но держится молодцом. - Кто из нас раньше покойником будет, это мы еще посмотрим, - говорит. - А засим я с вами разговаривать не желаю. - А я желаю, - улыбнулся Жеглов. - Я желаю услышать рассказ о соучастнике убийства Фоксе. Я желаю между вами соревнование устроить: кто про кого больше и быстрее расскажет. От этого на суде будет зависеть, кто из вас пойдет паровозом, а кто - прицепным вагоном. Понятно излагаю? Груздев так впился в него взглядом, - видно, что волнуется, но молчит. Потом на меня посмотрел и давит из себя: - Мне давно, из книжек конечно, известен прием: один следователь грубый и злой, а другой - контратип. И по психологии допрашиваемый стремится к "доброму", чтобы рассказать то, что собирался скрыть... Тем не менее я вас очень прошу - уйдите, а с ним вот, - тут Груздев на меня указал, - с ним мы поговорим... Жеглов расхохотался: - Добра! Шарапов у нас следователь молодой, но настырный. Пусть попрактикуется, не возражаю... Мне, конечно, комплимент жегловский не понравился: в моем-то возрасте уже не учеником желторотым - мастером пора быть... Но я, конечно, промолчал, а Жеглов сказал уже в дверях: - Спасти свою шкуру можно только чистосердечным признанием и глубоким раскаянием. Как говорится, зуб за зуб, ребро за ребро, а печенка за селезенку... Про Фокса надо все рассказать... пока не поздно... - Захлопнул тяжелую, с "волчком", дверь, и долго еще слышался его смех под аккомпанемент сапожного скрипа, и я почему-то подумал, что Глеб, хоть и не "тыкал" больше Груздеву, но и на "вы" ухитрился к нему ни разу не обратиться. Я сел за стол и сказал попросту: - Илья Сергеич, я действительно в милиции недавно, и опыта нет никакого, и в юриспруденции этой самой я не очень, но... вот какая штука. Я, когда разведротой командовал, любил к наблюдателю нового человека подсылать - старый ему видимую обстановку докладывал, а тот свежим глазом проверял. И, представьте, очень удачно это порой получалось, потому что у наблюдателя от целого дня напряженного всматривания глаз, что называется, замыливался; он, чего и не было, видел и, наоборот, не замечал порой того, что внове появлялось. Понимаете? Груздев, мне показалось, слушал меня с интересом. И кивнул. А я дальше свою мысль развиваю: - Тут ведь какая штука? У Жеглова, может, и действительно глаз на что-то замылился. Да и характером вы не сходитесь, ну прямо как кошка с собакой, черт побери! Вы мне-то хоть поверьте: не собираюсь я вас делать козлом отпущения. Виноваты - ответите. Невиновны - идите, как говорится, с миром. Но я хочу разобраться. Понимаете - ~разобраться~. - Но вы же не верите ни одному моему слову, - нерешительно сказал Груздев. - И не надо! - горячо сказал я, - На что нам верить, не верить - нам надо ~знать~. Вы мне тоже можете не верить, будем только на факты ориентироваться. Ну, еще... на здравый смысл. - Хорошо. Если на здравый смысл, давайте попробуем, - согласился Груздев. - У меня тогда сразу вопрос, как раз на здравый смысл. Я, собственно, по этому поводу вас и вызывал. - Слушаю, - сказал я; - Мне предъявили заключение экспертизы, из которого следует, что из моего пистолета выстрелили нестандартной пулей, так, нет? Я подтвердил, не подозревая еще, куда он клонит. А он продолжал: - При вас во время осмотра в шкафу нашли пачку фирменных патронов "байярд", если вы помните, я сам указал, где они лежат. Теперь скажите на милость вы, человек военный, зачем же мне, имея фирменные патроны, заряжать пистолет нестандартным, рискуя, что его в самый ответственный момент перекосит, заест и тому подобное. А? Не знаете? Так я вам отвечу: настоящий убийца не знал, где патроны, и зарядил пистолет первым попавшимся, более или менее подходящим по размеру! Ясно? - Допустим. Но вот как вы объясните, что пистолет обнаружен в вашей новой квартире? - Вот! Вот это вопрос вопросов, - задумчиво сказал Груздев. - Им вы меня наповал бьете. Но при желании можно ответить и на него. Я уже ответил - не знаю. А вам - вам надо искать как следует... Хитер он, конечно, бесовски хитер - я это давно заметил! - Мы и ищем. И кое-что уже нашли. Поэтому товарищ Жеглов и спрашивал вас про Фокса, - сказал я. - Я не знаю никакого Фокса! - горячо воскликнул Груздев. - Поверьте, я бы сразу сказал... Я только догадываюсь, что это у него нашли браслет Ларисы - в виде ящерицы. Так или нет? Все-таки Груздев не тот человек, с которым можно на откровенность идти. И я сказал: - Это вы не совсем в точку попали, но, как у нас на фронте говорили, действия ведете в правильном направлении. - Хорошо, - кивнул Груздев, - не хотите говорить, не надо. Но вы же сами предложили разбираться с точки зрения здравого смысла... - И, главное, фактов, - вставил я. - И фактов. Но начнем со здравого смысла. Вы во всяком случае исходите из того, что убийца - я. И уже все факты рассматриваете под этим углом зрения. Вы, может быть, этого не знаете, но в науке существует способ доказательства от противного. Допустите на десять минут, что я к этому делу не причастен... - Да как же это я могу допустить!.. - взвился я. - Подождите, подождите. Я же говорю, на десять минут. Ну что вам стоит? - Хорошо, допустим. - Если это допустить, вся ваша система доказательств начнет рушиться, как карточный дом, - сказал Груздев. Я вспомнил, как уже пытался сегодня связать все наши факты, чтобы подпереть обвинение Груздева, и как эти подпорки все время ускользали из рук, шатались, не хотели стоять на месте. Ну пусть теперь он их попробует на прочность. Но сказал бодро: - Интересно поглядеть, как это у вас получится? - Сейчас увидите, - пообещал он и начал: - Уже на первом допросе вы исходили из того, что, ненавидя Ларису, я решил избавиться от нее. Я действительно любил ее когда-то, но... Долго рассказывать, что там и как у нас происходило, но любовь выгорела - вся, дотла. Вы считаете, что антипод любви - ненависть. Но, поверьте, это вовсе не так! Настоящий антипод любви - равнодушие... И ничего, кроме равнодушия, Лариса у меня в последнее время не вызывала. Квартира... Квартира, как вам известно, моя, и вопрос ее обмена был лишь вопросом времени. Кстати, известно ли вам, что Лара хотела вернуться к матери, но именно я решил оставить ей часть своей площади? Если нет, спросите у Наденьки, у их матери - они подтвердят. Неужели я произвожу впечатление человека столь нетерпеливого и к тому же столь жестокого, что мне легче убить, чем подождать месяц-два? - Груздев внимательно смотрел на меня, рассчитывая увидеть, какое впечатление производят его слова, но я хоть и думал, что наши мнения здорово совпадают, просто он до конца эти вещи закругляет и додумывает, но виду не подавал, сидел и слушал - давай, мол, излагай, раз условились... Я протянул Груздеву папиросу, он поблагодарил кивком, заломил мундштук по-своему - стабилизатором, прикурил и продолжал: - Важной уликой против меня вы считаете заявление этого алкоголика Липатникова о том, что он меня видел на лестнице. Но я вам еще раз говорю: я был там не в семь часов, а в четыре! И Ларису дома не застал, поэтому и написал записку... Я не знаю, как мне это доказать, но помогите мне! В конце концов, почему слова Липатникова ценнее, чем мои? Но ему вы верите безоговорочно, мне же вовсе не верите... - Ваш сосед - человек незаинтересованный, - подал я голос. - Ну, допустим. Но он ведь только человек, эраре гуманум эст - человеку свойственно ошибаться... Тем более, как это положено, всех соседей расспросите, осмотрите его часы, - может быть, они врут, - еще что-нибудь сделайте! Только делайте, не сидите сиднем, успокоившись на одной версии. Еще раз мою жену допросите, квартирохозяйку, сопоставьте их рассказы - тут миллиграммы информации могут сыграть счастливую или роковую роль... - Хорошо, - перебил я его. - Я обещаю вам еще раз все это проверить досконально. Но вы отвлеклись... - Да. Действительно... - Груздев тряхнул головой, словно освобождаясь от порыва чувств, который он себе только что позволил. - Главная улика против меня, просто-таки убийственная, - этот злосчастный "байярд"... - Еще и страховой полис... - напомнил я. - И этот дурацкий полис, о существовании которого я даже не подозревал! Если предположить, что я не имею отношения к убийству... - То выходит, вы прямо так и сказали Жеглову, что мы их вам подбросили, - встрял я. - А зачем - вы об этом подумали? Наши ребята каждый день жизнью рискуют... - Подумал, - сказал Груздев твердо. - Вероятно, я был не прав. Не вдаваясь в обсуждение ваших моральных качеств, я подумал, что для того, чтобы эти вещи мне подбросить, вы должны были иметь их сами... А это уже маловероятно. Значит, их подбросил мне убийца, и отсюда следует, что он меня знал. Вот в этом направлении вам и надо искать... Я невольно усмехнулся: войдя в роль, Груздев начал давать мне указания, будто он сам был моим начальником, а не Глеб Георгиевич Жеглов. Наверное, что-то такое есть в моем характере, если все вокруг меня, только познакомившись, уже пробуют мною командовать. Но я, честно говоря, командиров таких самозванных недолюбливаю, с меня тех хватает, которые по уставу положены. Потому я и сказал Груздеву: - В каком направлении искать, это вы меня не учите, сообразим сами кое-как! Он, видно, понял, что хватил лишку, потому что сразу же вроде как извинился: - Да мне и в голову не приходило... без меня учителя найдутся. Я просто хотел сказать, что самая у вас неблагодарная задача - доказать мою вину. Поскольку я не виноват и рано или поздно это откроется, я в это свято верую, а то бы и жить дальше не стоило... - Он тяжело, судорожно как-то вздохнул, добавил: - Был такой китайский мудрец, Конфуций его звали, вот он сказал однажды: "Очень трудно поймать в темной комнате кошку. Особенно если ее там нет..." Поймать в темной комнате кошку - это значит доказать, что он убил Ларису. А кошки в комнате вовсе нет... М-да, это он лихо завернул, красиво, надо будет Глебу рассказать, он такие выражения любит. К слову вспомнилась мне "Черная кошка", и от этого я почему-то почувствовал себя неуверенно, тоскливо мне стало как-то. Помолчал я, и Груздев сидел молча, в камере нашей было тихо, и только на первом этаже слышался смех и крепкие удары костяшками о стол - свободная от караула смена забивала "козла". Ввел он меня все-таки в сомнение, Груздев, надо будет все, о чем он толкует, до ногтя проверить. А я, выходит, никак на него повлиять не смог? Сильнее он меня выходит? Это было как-то обидно осознавать. - Илья Сергеич, все, про что мы говорили, - это, куда ни кинь, воображение. Ну поскольку мы вообразили, что вы не виноваты. А факты остаются, и для суда их, по моему разумению, будет вполне достаточно, чтобы вас осудить. А какой будет приговор, вы сами знаете, у вас в камере Уголовный кодекс имеется. Так не лучше ли сознаться - ведь у вас наверняка какие-то причины были, ну, не уважительные конечно, а эти... смягчающие, что ли. Суд учтет и может вам жизнь сохранить... Груздев вскочил, лицо и шея пошли у него красными пятнами, он закричал: - Нет! Никогда! Признаться в том, чего не совершал, да еще в убийстве? Никогда! Как же я жить-то дальше буду, убийцей?.. Н