востью произнес Ульянов, -- с чем именно вы не согласны? -- Например с тем, что государь император слишком благоволит к евреям, -- с победной улыбкой изрек фабрикант. Отто Кирхнер имел все основания быть довольным собой. Уж теперь-то они с г-ном Бздилевичем найдут общий язык. В конце концов, г-н Бздилевич -- весьма симпатичный молодой человек. Пусть в чем-то их взгляды и расходятся, в главном они сойдутся. Что же касается Ульянова, то он уже не раз слышал подобные разговоры и прекрасно знал, что за этим последует. -- Многие ошибочно полагают, -- продолжал Кирхнер, -- что эта политика исходит не от государя императора, что она в значительной степени результат влияния крупной буржуазии... -- А чем, собственно, вы недовольны? -- спросил Ульянов. -- Ну... как? -- Кирхнер недоуменно развел руками и подозрительно посмотрел на своего собеседника. -- Что именно вам не нравится? -- повторил свой вопрос Ульянов. -- Прежде всего -- процентная политика! -- с лихорадочным возбуждением начал Кирхнер. Видно было, что он оседлал своего любимого конька. -- Эта политика наносит непоправимый ущерб российской промышленности. -- Каким образом? -- осведомился Ульянов. -- Сегодня наши университеты обязаны принимать определенный процент этих выпускников хедеров из самых темных и отсталых окраин. Прежде ряды отечественных инженеров пополнялись за счет наиболее одаренных представителей русской молодежи, а теперь в эти ряды проникают совершенно никчемные люди, способные лишь на воровство. А там, глядишь, завтра меня вынудят нанять к себе в качестве управляющего такого вот пейсатого "специалиста"... -- А известно ли вам, г-н Кирхнер, -- спросил Ульянов, одновременно медленно приподнимаясь со стула, -- что передовая европейская мысль осуждает антисемитизм, равно как и другие расовые и национальные предрассудки? -- Да помилуйте, г-н Бздилевич, я вовсе не антисемит! Я стою за справедливость и переживаю за российскую экономику. Ведь за державу обидно!.. Внезапно Ульянов выбросил вперед правую руку, схватил фабриканта за волосы и ткнул его мордой в миску с горячей и жирной подливкой. Александра и появившаяся в гостиной Анжелика с интересом следили за развитием событий. Взвыв от боли и ярости, Кирхнер вскочил и начал кружиться по комнате, беспорядочно размахивая жирными конечностями. В эту минуту он был похож на каратиста, только кружился слишком неуклюже, да в движениях рук и ног не чувствовалось никакой системы. Ярость Ульянова уже улеглась. Скорее в целях самозащиты он сделал короткий шаг вперед и небрежно, почти не целясь, ударил Кирхнера ногой по яйцам... x x x Ежедневно, в два часа пополудни, генерал Барсукевич имел обыкновение пить чай. По воскресеньям он занимался этим в кругу семьи, в собственной гостиной, а по будним дням -- в своем служебном кабинете. Подавать генералу чай, а заодно и свежий выпуск "Нового времени", входило в обязанности дежурного по отделению. Если за стаканом портвейна Адольф Арнольдович должен был казаться читателю человеком, в целом, приятным, то в минуты чаепития он бывал отвратительно режимен. И этот крепкий ароматный чай, и свежие сушки с маком, и вишневый пирог, и хрустальная вазочка с малиновым вареньем, и даже дорогой серебряный подстаканник -- все было чинно, благопристойно и гнилостно благородно. Излишне добавлять, что и чтение этой желтой газетки взамен серьезных антирежимных размышлений отнюдь не украшало генерала. Адольф Арнольдович расколол в кулаке сушку, отлил себе в блюдечко чайку и углубился в газету. Как царский генерал, он прекрасно знал цену газетным передовицам и политическим обзорам "Нового времени"; да и опыт старого следователя призывал его начинать просмотр газеты с раздела "Происшествия". В тот день происшествий было не так уж много, и внимание Барсукевича сразу же привлекла следующая заметка. ДЕБОШИР ЗАПЛАТИЛ ШТРАФ... Как уже сообщалось, Министерство путей сообщения усиливает борьбу с хулиганством на железной дороге. Прошлой ночью в поезде, следовавшем по маршруту С.-Петербург -- Ладожское озеро, органами железнодорожной полиции был задержан правонарушитель, не имевший при себе никаких документов, но представившийся полковником Бздилевичем. Нарушитель распивал в тамбуре спиртные напитки, нецензурно выражался, грубо обращался с государственным контролером. Задержанный был освобожден после того как уплатил штраф прямо на месте происшествия. -- Гм, интересно, -- пробормотал Адольф Арнольдович. Интерес, впрочем, был собачий. Барсукевич небезосновательно считал все опасения императора сущим идиотизмом. Ну в самом деле: если даже существует самозванец, претендующий на российский престол, зачем ему величать себя полковником Бздилевичем? Разве что он такой же болван, как и ныне здравствующий император. И кто же он в таком случае? Владимир Ульянов? Но Ульянов во всяком случае не болван. Это Барсукевич знал точно. Вместе с тем, эта заметка почти неопровержимо доказывала, что кто-то выдает себя за полковника Бздилевича. Кто же и зачем? Адольф Арнольдович был так ошарашен, что вместо чая ему захотелось портвейна. Он подавил искушение и продолжал размышлять. Император приказывал ему предупредить всех жандармов о возможном появлении полковника Бздилевича. Барсукевич ослушался этого приказа, так как считал его нелепым и бессмысленным. Теперь это представлялось ему в ином свете. Если эта заметка попадет на глаза императору, тот сразу же поймет, что генерал проигнорировал его приказ. Было от чего забеспокоиться. Генерал забыл про чай и даже про портвейн. Он сидел за столом, подперев обеими руками голову, и сосредоточенно размышлял. Вдруг он поднял голову, как человек на что-то решившийся, взглянул на огромные стенные часы, только что пробившие половину третьего, и дважды дернул колокольчик. Сразу же отворилась дверь, и на пороге показался дежурный по отделению. -- Попросите ко мне капитана Жмуду, -- приказал генерал. x x x А где же нынче Бени? Бени еще с утра обиделся на Ульянова, восхищенно отзывавшегося об Анжелике, и теперь сидел со своим новым приятелем Кобой в небольшом английском ресторанчике с футбольным названием "Корнер". Ресторанчик этот, расположенный на углу Невского и Надеждинской, в советское время будет переоборудован под безымянный пивной бар, но народная молва бережно сохранит старое английское название. Будучи вечным скитальцем, Бени тем не менее оставался приверженцем итальянской кухни, которая была достойно представлена в "Корнере" наряду с традиционной британской. Что же касается Кобы, то он любил есть и пить все, чем его угощали, причем его аппетит удваивался, если светила перспектива заложить угощающего охранке. Сам он в своей жизни натерпелся от легавых и теперь считал, что пора и другим помучиться. Поэтому, пока влюбленный и печальный Бени лениво ковырял вилкой в своей тарелке, Коба лихо уплетал спагетти и весело запивал их забористым итальянским винцом. Впрочем, по части вина Бени почти не отставал. Заметим попутно, что Коба уже вполне оправился после утреннего разговора с генералом Барсукевичем. Теперь он находил порученное ему дело почетным и даже весьма приятным. В самом деле: ведь это совсем нетрудно -- исподтишка убить человека. Ведь не в открытом же бою ему предстоит встретиться с Ульяновым. К тому же Ульянов непочтительно с ним обращался, а эта ульяновская сука гоняла Кобу за вермутом, как мальчишку. Накануне, в ходе заседания ЦК, Бени довольно быстро захмелел и отрубился, вследствие чего Коба не успел разобраться в политических взглядах своего нового приятеля. Само собой разумеется, Коба мог "вломить" человека и не располагая особо подробными о нем сведениями. Скажем больше: он частенько так и поступал. И все же, отдадим ему справедливость: в провокаторской деятельности его интересовал не только результат. Его захватывал процесс! Коба хорошо запомнил вчерашние разглагольствования г-на Ульянова о режиме, поэтому первая фраза, с которой он обратился к будущему основателю фашизма, была выверена, политически грамотна и современна. -- Давно хотел вас спросить, генацвале, -- сладким партийным тоном начал Коба, -- а как вы относитесь к режиму? В последние дни юный итальянец гораздо больше думал об Анжелике, нежели о революционных идеях, вследствие чего его ответ оказался теоретически не столь безупречным, как Кобин вопрос. -- Режим может и не так плох, -- отвечал Бени. -- Вот если бы еще убить царя! Коба навострил уши и наполнил стаканы. -- Убить царя -- задача, несомненно, благородная! -- сказал он и выпил. -- Несомненно! -- подтвердил Бени и тоже выпил. Коба засунул правую руку в карман, почесал яйца и спросил: -- Но как это сделать? -- Да, действительно, как? -- повторил Бени. -- Царя убить -- не яйца почесать! Коба поспешно вынул руку из кармана. Изрядно захмелев, они говорили довольно громко, так что их можно было слышать из-за соседних столиков. Неудивительно поэтому, что вскоре к ним подсел какой-то лохматый и вонючий мужик. -- Ежели господа желают облегчить народные страдания цареубийством, -- сказал этот косоглазый, похожий на попа, мужик, -- я могу помочь. "Господин" Коба оживился. Своим длинным щербатым носом он явственно учуял шанс заарканить еще одного простака. Бени подумал о другом. Ему казалось, что он уже не впервые видит этого человека, и он пытался вспомнить, где именно они встречались прежде. -- Но каким образом вы нам поможете? -- спросил итальянец, недоверчиво глядя на мужика. -- Я могу привести царя, куда вам будет угодно. Внезапно Бени вспомнил, где он видел этого человека. Это был тот самый мужик, у которого Лев Давидович Бронштейн пытался отобрать выпивку в магазине Каскада. "Помнится, Лева еще сказал тогда, что этот оборванец далеко не так прост. Вероятно это, действительно, особа, приближенная к императору, -- подумал Бени. -- Такой может помочь... Но не провокатор ли этот тип?" Все это действительно смахивало на провокацию. Бени решил сделать проверочный ход. -- Сможете ли вы привести царя сюда сегодня вечером, ну, или, скажем, завтра? -- спросил он. -- Ну, нет! -- воскликнул мужик. -- Не так скоро! Нынче вечером он может уже куда собрался! -- А сколько вам потребуется времени, чтобы подготовить такую встречу? -- спросил тогда Бени. -- Дней десять. "Это не провокатор, -- подумал Бени. -- Провокатор пообещал бы сегодня же вечером привести царя, а вместо этого привел бы жандармов." -- Хорошо! -- сказал он вслух. -- Пусть будет 30 декабря. Мужик кивнул головой. -- Итак, -- подвел итог Бени, -- 30 декабря, в десять часов вечера, в ресторане "Корнер". Идет? -- Идет! -- согласился Распутин. -- А если у вас не получится? -- Тогда я приду один, и мы передоговоримся на другой день. -- Логично, -- согласился Бени. Они обсудили еще кое-какие детали заговора, а затем оставили эту тему, заказали водки, селедку с молокой и как следует нажрались. x x x Мы оставили генерала Барсукевича в его кабинете в тот момент, когда он вызвал к себе капитана Жмуду. Читатель, лишенный возможности встретиться со старым знакомым (мы еще увидим Тадеуша Каллистратовича!), вероятно понимает, что нам пришлось поступить так, чтобы поприсутствовать при исключительно важном для всей этой истории (и для истории вообще!) разговоре в ресторане "Корнер". Возвращаясь в генеральский кабинет к четырем часам дня, мы вновь застаем Адольфа Арнольдовича в одиночестве. Причем одиночество это не гордое, а скорее озабоченное. Жмуду он отправил на Финляндскую железную дорогу с приказом разузнать все подробности встречи тамошней полиции с загадочным полковником, а сам отворил дверцы стенного шкафчика, извлек оттуда бутылку портвейна, зачем-то погладил ее и открыл. "Почему эти болваны его не арестовали, -- размышлял генерал, потягивая мутное багровое вино. -- Впрочем, почему его должны были арестовать? Подумаешь, распивал и матерился в тамбуре. Я, вон, каждый день пью портвейн и матерюсь в своем служебном кабинете!" Его размышления были внезапно прерваны появившимся на пороге комнаты дежурным. -- Осмелюсь доложить, ваше превосходительство, -- почтительно произнес жандарм, -- г-н Кирхнер собственной персоной! -- Кто? -- переспросил генерал, медленно возвращаясь к действительности. -- Г-н Отто Кирхнер, бумажный фабрикант. "Вот именно, что бумажный! -- подумал Барсукевич. -- В наше время все фабриканты -- "бумажные." -- Ну что ж, просите! -- сказал он вслух. Сотрап щелкнул каблуками, отдал честь и вышел. Адольф Арнольдович спрятал под стол бутылку. Кирхнер вошел с крайне недовольным видом. Назревающие фингалы под обоими глазами и красный распухший нос делали его лицо похожим на маску, а образованный двумя кусками пластыря белый крест посреди низкого лба придавал фабриканту сходство с рыцарями таинственных средневековых орденов. Барсукевич давно недолюбливал Кирхнера и с удовольствием лицезрел его в столь жалком обличье. "Крестоносец" плюхнулся в стоявшее перед генеральским столом кресло и заявил: -- Возмутительные безобразия творятся во вверенном вашей охране городе, г-н генерал! -- Я не охраняю город, г-н Кирхнер. Я лишь охраняю порядок в городе, а это, согласитесь, отнюдь не одно и тоже. -- Возможно я не совсем удачно выразился, Адольф Арнольдович, но это не меняет сути. -- А в чем суть? -- А суть заключается в том, что этот охраняемый вами порядок оставляет желать много лучшего. -- Вы, я вижу, имели удовольствие получить пизды? -- сладким голосом осведомился генерал. -- Имел, -- угрюмо ответил фабрикант. -- Но это еще не дает вам право критиковать установленный порядок! -- сказал генерал, и в его голосе внезапно послышались грозные нотки. -- Боже упаси! -- перепугался Кирхнер. "Вот так-то лучше!" -- подумал Барсукевич, а вслух спросил: -- Где и когда вам дали? Кирхнер растерялся. В запарке он совсем не подготовился к этому естественному вопросу. Сказать правду он не мог: не хотел подводить Александру. -- Это случилось на углу Невского и Знаменской, -- пролепетал несчастный фабрикант. -- Возле магазина Каскада? -- спросил Барсукевич. Кирхнер понял, что соврал неудачно. Место он назвал слишком популярное, приметное, должны были быть свидетели. -- Не совсем, -- неуверенно промямлил он. -- Это было... это случилось уже за углом, на самой Знаменской, но неподалеку от Невского. "Врет! -- подумал Барсукевич. -- Только зачем?" -- Ну, а кто вам дал? -- спросил генерал. -- Некий г-н Бздилевич. -- Кто? -- генерал аж подпрыгнул на стуле. -- Какой-то наглец, назвавшийся г-ном Бздилевичем. Адольф Арнольдович встал и принялся медленно расхаживать по кабинету. Опытнейший следователь, он был уверен, что Кирхнер что-то привирает. В самом деле: ведь не представляется обычно человек прежде чем набить вам морду на улице! С другой стороны, морду этому болвану несомненно набили, и кто-то при этом назвался г-ном Бздилевичем. Если предположить, что Кирхнер по каким-то причинам скрывает место происшествия, то все будет выглядеть вполне правдоподобно. Чтобы выиграть время для обдумывания ситуации, Адольф Арнольдович снова залез в стенной шкаф и выставил на стол новую бутылку и два чистых стакана. -- Хотите портвейна? -- любезно предложил он. -- Это бодрит. -- Я не пью, -- сказал фабрикант. -- Непьющих портвейн особенно бодрит! -- веско произнес генерал и до краев наполнил стаканы. Взбодрились. Затем, приведя в порядок дыхание, Барсукевич спросил: -- Скажите, Отто Юльевич, а как выглядел этот ваш г-н Бздилевич? -- Гм-м... такой, знаете... маленький, лысый, рыжеватый... очень крепкий и ловкий... Генерал взволнованно походил по комнате. Затем опять сел, вынул из среднего ящика стола фотографию и протянул ее Кирхнеру. -- Этот? -- Этот! x x x В восемь часов вечера наследник престола и его любовница пили чай. -- Попробуйте вот это абрикосовое варенье, Вова, -- предложила Аликс. -Сегодня утром я получила его из Киева. -- Отличные новости! -- оживился Ульянов. -- Обожаю абрикосовое варенье! -- Давайте также дернем коньячку, мой друг, -- грустно сказала Аликс. -- Увы, не все новости столь хороши. Вместе с посылкой мне передали письмо. -- Что-нибудь случилось? -- Ульянов изобразил на лице беспокойство. -- Сестра моя очень плоха, и меня просят приехать. Завтра я уезжаю в Киев. -- Надолго? -- Надеюсь вернуться сразу после новогодних праздников, но не исключено, что придется подзадержаться. -- Анжелика тоже едет? -- Анжелика остается здесь. Ульянов мысленно потер руки. Анжелика -- лохматая юная ведьма с прекрасными, но мокрыми от слез, глазами -- воротилась в половине девятого. Новости она принесла ужасные: Лев Абрамович Каскад содержится в тюрьме на Шпалерной, обвиняется в антигосударственной деятельности, и никого к нему не пускают. Выслушав ее, Ульянов молча закурил. Комментарии были излишни. -- Что можно предпринять? -- спросила Анжелика. -- Ничего, -- ответил Ульянов. -- Разве что взять тюрьму штурмом. -- Может быть -- адвоката? -- предложила Аликс. Ульянов горько усмехнулся. -- Адвоката!? Неужели вы думаете, что его будут судить? Сегодня -- когда они убивают бастующих рабочих прямо на улицах, когда не щадят даже детей! -- Но кто это -- "они"? -- гневно спросила Анжелика. -- Они -- это те, кого нам предстоит уничтожить, как класс. В этом и заключается моя борьба. Этому я посвятил свою жизнь. -- Уничтожая их, вы им же и уподобляетесь! -- Анжелика, вы не правы, -- горячо возразил Ульянов. -- От ваших слов веет пацифизмом. -- Разве это плохо? -- Если бы все были пацифистами, общество бы не развивалось, и мы не были бы сейчас там, где мы есть. -- Этим доводом можно оправдать любое насилие! "Какая все-таки прекрасная девушка!" -- вновь подумал Ульянов. -- В любом случае, -- продолжала Анжелика, -- уничтожая друг друга, вы уничтожаете будущее. -- Мы дети своего века.  * 22-23 декабря 1905 года *  Рано утром Адольф Арнольдович Барсукевич ждал двух посетителей -агента Кавказца и капитана Жмуду: первого -- с надеждой, второго -- с любопытством. Кобе, в связи с его новым заданием, было велено докладывать, по возможности, каждое утро, а Жмуде предстояло отчитаться о своей вчерашней поездке в полицейское управление Финляндской железной дороги. В приемной они появились почти одновременно: помятый, воняющий перегаром Коба и щеголеватый голубоглазый капитан. Генерал обоих ждал с нетерпением, но, соблюдая субординацию, первым принял Тадеуша Каллистратовича. -- Ну-с, разнюхали чего-нибудь, капитан? -- спросил Барсукевич, одновременно закуривая, чтобы получше сконцентрироваться на работе и не думать о выпивке. -- Да, ваше превосходительство, -- четко, по-военному докладывал капитан. -- Я все узнал. Объект был задержан сразу после полуночи ротмистром Фишером. Объект ехал в поезде без билета, матерился, выдавал подзатыльники контролеру, пил водку. Документов при себе не имел, представился полковником Бздилевичем. Ротмистр Фишер оштрафовал его на пять рублей и отпустил. -- Этот Фишер, видимо, редкостный болван? -- предположил генерал. -- Так точно, ваше превосходительство! Но как вы догадались? -- Чувствуется. Вероятно он наклал в штаны, как только объект представился полковником. Фотографию показывали? -- Да, ваше превосходительство. Фишер подтвердил несомненное сходство, но полной уверенности у него нет, поскольку объект был в охотничьем костюме и меховой шапке. Барсукевич задумался. На днях, говоря императору, что расстрелять Ульянова было бы небезопасно, он кривил душой. Революция в стране была в самом разгаре. Только что Семеновский гвардейский полк жестоко расправился с восставшими в Москве рабочими. Заключенных расстреливали прямо в камерах, о пытках говорили почти в открытую. -- Позовите Кавказца, капитан, -- сказал наконец генерал. -- Посмотрим, что он нам принес. Коба вошел, униженно раскланиваясь и бормоча себе под нос какие-то приветствия. -- Судя по вашему угодливенькому видку, товарищ Коба, Ульянова вы не убили? -- презрительно сказал генерал. -- Еще нет, ваше превосходительство. -- А пытались? -- Еще нет, ваше превосходительство. Я был вчера очень занят, -- ответил Коба. И, опасаясь, что генерал сейчас же заинтересуется, чем он был занят (а занят он был тем, что сидел в "Корнере" с Бенито Мусолини и Григорием Распутиным), Коба незамедлительно сообщил: -- Ваше превосходительство, я раскрыл злодейский заговор против его императорского величества. -- Да ну! -- недоверчиво воскликнул Барсукевич. -- Ей богу! -- поклялся Коба и поведал господам офицерам обо всем, что услышал накануне в "Корнере". -- Хорошо поработали, Кавказец, -- признал генерал. -- Так хорошо поработали, что я даже думаю, не повысить ли вам ставку! Ладно, идите -- задание у вас прежнее. Жду вас завтра в это же время. -- Не думаю, капитан, что от этого подонка будет много толку, -- сказал Барсукевич, сразу после того как довольный Коба закрыл за собой дверь. -- Поэтому потрудитесь довести до каждого жандарма приказ о том, что разыскивается Владимир Ильич Ульянов, называющий себя также Николаем Лениным или полковником Бздилевичем. При обнаружении этого человека где бы то ни было, его следует немедленно арестовать и доставить сюда живым или, в крайнем случае, мертвым. x x x Многочисленные исторические летописи уверяют нас, что полковник Бздилевич уважал Распутина безмерно и величал его не иначе как отцом Григорием. Эти же документы предполагают (а порой и утверждают!), что причиной сего явного царского расположения являлись Гришкины лекарские способности, позволявшие поддерживать драгоценное здоровье царевича Алексея. На самом же деле полковник Бздилевич отлично понимал, что если "отец Григорий" и мог кого и чем вылечить, так разве что простуженного спиртом. Впрочем, все это не слишком волновало доблестного полковника. Важно, что Гришка нравился императрице, любил портвейн и был добрым партнером в мудрой шашечной игре. Чего же боле? В два часа пополудни, расправившись со всеми "служебными" делами, узурпатор удалился в свою оружейную, где предался любимому времяпрепровождению: созерцанию своей -- богатейшей в Европе -- коллекции стаканов. Коллекция та едва умещалась в стенном гарнитуре из восьми секций. Эти сорок полок радовали глаз полковника Бздилевича, как библиотечные залы ласкают взор почтенного книголюба. Здесь в тесном соседстве уживались "граненые собратья" из разных эпох и земель: сверкали и переливались на свету богемские и ирландские презенты, медленно рассыхались вырезанные из бамбука заморские пришельцы, мутнели граненые стекляшки, похищенные в российских придорожных трактирах. Книголюбы обычно пользуются очками, чтобы лучше ориентироваться в дебрях накопленной веками человеческой премудрости. Полковник Бздилевич в оптике не нуждался. Он и без очков прекрасно ориентировался в своей коллекции и помнил, на каких полках стояли особо ценные экспонаты. Сколько тихих и счастливых часов провел последний русский император возле этих полок! Сколько усердия и таланта вложил он в создание столь блестящей коллекции! Добавим, что он не ограничивался одним созерцанием, но постоянно пользовался своими любимыми экспонатами. Увы! Сие уникальное собрание было разбито и разворовано после знаменитого взятия Зимнего дворца. Как много ценного безвозвратно уносят от нас революции! Как дорого обходится человечеству социальный прогресс! В тот день полковнику не удалось в одиночестве насладиться своим любимым детищем. Он только успел снять с полки два высоких красивых стакана, подаренных ему недавно черногорским королем, как в оружейную без стука вломился Распутин. -- Проходи, папаша! -- дружественно сказал Бздилевич. -- Винца выпьем, в шашки сыгранем! Они наполнили черногорские стаканы португальским портвейном и уселись за доску. Император выиграл первую партию. Торжествуя, он пробил Гришке щелбан, и они вновь расставили шашки в начальную позицию. Едва начали вторую, Распутин перешел к делу. -- Узнал я тут, государь, что царица тебе неверна. -- Не может быть! -- воскликнул Бздилевич, хотя отлично понимал, что может. -- Оно, конечно, от бабы не убудет, -- продолжал Гришка, не обращая внимания на реплику узурпатора, -- но все же нехорошо. Как-никак, царственная особь! -- Да что ты мелешь, папаша! -- воскликнул полковник. -- Богом клянусь тебе, Колюнчик, что это святая правда! -- сказал Распутин, кося глазами пуще обычного. -- И ты своими глазами это увидишь, коли пойдешь со мной в "Корнер" тридцатого вечером. -- Вечером в "Корнере", того и гляди, пизды получим! -- возразил император. -- Ну, коль боишься, так ничего и не узнаешь, -- резонно заметил Распутин. -- Тридцатого, говоришь, вечером... -- задумчиво произнес полковник Бздилевич. Он так разволновался, что даже не довел до логического завершения затеянную комбинацию, заключавшуюся в том, что он пожертвовал одной шашкой, чтобы затем "съесть" три и прорваться в дамки. Вместо этого венчающего комбинацию взятия полковник сделал совершенно другой, посторонний ход, и торжествующий Распутин моментально снял с доски императорскую шашку, подул на нее и положил в свою коробку. -- Это за фук, -- пояснил Гришка. x x x Проводив утром Александру, Ульянов отнюдь не чувствовал себя человеком, понесшим тяжелую утрату. Скорее наоборот. Во-первых, он проводил Аликс не в последний путь; во-вторых... Впрочем, что во-вторых, внимательный читатель наверняка уже догадался. Покидая Витебский вокзал, Ульянов был полон надежд и мурлыкал слова романса: "О дитя, под окошком твоим я тебе пропою серенаду". Он остановил извозчика, повелел везти на Невский и запрыгнул в карету с такой легкостью, как будто ему снова было двадцать пять лет. Он ехал по своему любимому городу и мечтал об Анжелике; счастье казалось ему близким и доступным, и это вносило в его жизнь порядок и смысл. Приехав на Невский, Ульянов решил для начала позавтракать. В два часа дня он уже сидел в "Метрополе" и бодро диктовал официанту: -- Сто пятьдесят, осетринку, "Новое время" и самый лучший букет алых гвоздик! Ульянов частенько бывал в "Метрополе"; официант хорошо его знал, а потому не переспрашивал и лишь бормотал себе под нос, записывая заказ: -- Осетрина... Гвоздики от Рабиновича... -- Да-да, -- подтвердил Ульянов, -- непременно от Рабиновича! -- Что-нибудь еще, Владимир Ильич? -- В конце, как всегда, чашечку кофе. Час спустя, "остограммившийся" Ульянов, молодой и окрыленный, размахивая букетом, бодро шагал по Невскому проспекту. Он направлялся на Николаевскую, в ту самую квартиру, в которой проснулся нынче утром и где собирался искать теперь любовь другой женщины. x x x Оставшись наконец один, полковник Бздилевич призадумался. Гришкины слова походили на правду. С чего бы он стал врать? Выходит, Гришка -- настоящий друг. А он-то, неблагодарный, еще подозревал, что Шурочка обманывает его с Гришкой! Не похоже на то. Тогда с кем же? Орлова-мерзавца удавили; кто же теперь? Гришка фамилию не назвал. Впрочем, может и впрямь не знает. Придется пойти самому посмотреть. И ведь не стесняется шлюха показываться с хахалем в "Корнере"! "Теперь понятно, почему она не позволяет мне появляться в городе! -- сообразил Бздилевич. -- Опасно, видите ли... Вот сука!" Полковник давно уже не осмеливался показываться на улицах Санкт-Петербурга. Он томился во дворце и презирал себя за то, что скучает по родному городу, безвылазно сидя в самом его сердце. Теперь ему казалось, что эти страхи умышленно разжигает в нем неверная супруга. "В моем городе не может быть опасно!" -- подумал император, и ему вдруг захотелось незамедлительно в этом убедиться. Он взглянул на часы -- было шесть вечера -- и подошел к окну. Небо было черное и ясное, с мириадом звезд и полной луной; темная громада Петропавловской крепости величественно покоилась на противоположном берегу Невы, а слева, в свете фонарей величественно изгибался самой красивой в мире дугой Дворцовый мост. Император задрожал от сладостного нетерпения и принялся торопливо одеваться. x x x ... Ульянов был ошеломлен. Удар оказался неожиданным, и требовалось какое-то время, чтобы его по-настоящему ощутить. В первую минуту Ульянов даже не успел расстроиться. -- У вас уже есть жена и любовница, г-н Ульянов, -- продолжала Анжелика. -- В вашем возрасте пора уже несколько умерить пыл. "Теперь даже оставаться в этой квартире неудобно, -- подумал Ульянов. -- Надо забирать вещи и сматываться". -- Благодарю вас за роскошный букет, г-н Ульянов, -- смягчилась Анжелика. -- Вы ужасный дон Жуан, но настоящий джентльмен, должна отдать вам должное. "Следует оставаться джентльменом до конца", -- подумал Ульянов. -- Вы, по-моему, куда-то собирались, Анжелика. Позвольте мне вас проводить. -- Вы можете проводить меня только до извозчика. Дальше вам нельзя -- я еду на Шпалерную. -- Разве к Льву Абрамовичу уже пускают? -- удивился Ульянов. -- Пока нет, -- тяжело вздохнула Анжелика, -- но все равно надо ехать. Может что-нибудь разузнаю. -- Подождите, пожалуйста, я возьму с собой чемодан, -- сказал Ульянов. -- Думаю переехать в гостиницу. -- Как знаете, -- просто ответила Анжелика. Они остановили извозчика на углу Невского и Николаевской. -- Прощайте, Анжелика, -- с чувством сказал Ульянов. -- До свидания, г-н Ульянов, -- ответила Анжелика. -- Всего вам доброго. Мне бы хотелось, чтобы вы стали немного похожи на Льва Абрамовича. "Есть в каждой женщине какая-то загадка, -- подумал Ульянов. -- Дался же ей этот Каскад!" -- Сейчас трудное время, Анжелика. Вы не боитесь показываться на Шпалерной и хлопотать там о политическом? -- Боюсь, -- просто ответила Анжелика, -- но что делать? Ульянов почувствовал, что краснеет. Неужели еще не разучился? Потом он вспомнил, что вот также десять лет назад его навещала в тюрьме Надя. Впрочем, тогда это было не столь опасно. Ему вдруг тоже захотелось поехать на Шпалерную, хотя он и понимал, что это будет безрассудный шаг. Додумать эту мысль он не успел: Анжелика села в карету и захлопнула за собой дверцу. Ульянов еще долго смотрел вслед удаляющейся карете и думал, что природа ошиблась, сделав эту девушку простой служанкой. Владимир Ульянов несомненно принадлежал к той категории людей, вся философия которых представляет собой некий иллюзорный мир, но в отличие от большинства подобных индивидуумов он не оставался подолгу в плену одних и тех же иллюзий. Едва карета свернула за угол, Ульянов поднял свой чемодан и направился в ближайшую рюмочную. x x x Узурпатор уже битый час разгуливал по городу, и никто не обращал на него ни малейшего внимания. Вечер выдался прекрасный -- ясный и морозный. Такие дни редко случаются в Петербурге в декабре. Неудивительно, что горожане в изобилии высыпали на улицы, чтобы пошуметь, попьянствовать, поприставать к девкам, а при случае и набить кому-нибудь морду -- словом, как следует прорепетировать предстоявшие рождественские празднества. Обстановка в городе не выглядела особо напряженной: после жестокого подавления московского восстания революция в стране пошла на убыль, а что до бесчисленных жертв среди московских рабочих, то петербуржцам по обыкновению не было до этого дела. Император шел по хорошо освещенным улицам, но никто его не узнавал. Если поначалу он боялся, что его признают, то теперь его раздражало всеобщее невнимание. "Проклятые холопы, -- думал полковник, -- хозяина не узнают!" На Марсовом поле два пьяных подростка встретили его вопросом: -- Папаша, закурить не найдется? "Черт знает что! -- подумал император, выдавая ребятам папиросы. -- Если уж меня не узнают, то хоть бы полковничий мундир уважили". Он закурил сам и поспешил к Невскому проспекту. Ему вдруг пришло в голову, что нет ничего удивительного в том факте, что прохожие не знают его в лицо. Его и раньше не знали! Десять лет назад он регулярно посещал бары и кабаки, причем инкогнито, а теперь эта шлюха нагнала на него совершенно необоснованных страхов. Он вышел на Невский и огляделся по сторонам. Огляделся уверенно, по-хозяйски. Теперь он был уверен, что ничего ему здесь не может угрожать. Едва он окончательно укрепился в этом мнении, как его ... узнали. -- Господин полковник! -- раздался радостный голос за спиной узурпатора. -- Сколько лет, сколько зим! Император обернулся. Перед ним стоял в жопу пьяный Ульянов с большим чемоданом в правой руке. -- Вот так встреча! -- весело вопил Ульянов. -- Десять лет не виделись! Что-то вы какой-то хилый, полковник. Когда вы последний раз занимались онанизмом? -- Здравствуйте, г-н Ульянов, -- испуганно пролепетал император. Он тут же понял, что допустил оплошность. Ульянов, однако, этого не заметил. Во-первых, он уже не помнил, под какими именами полковник знал его десять лет назад. Во-вторых, он был уже крепко поддат. Наконец, the last but not the least, Ульянов по-прежнему считал, что имеет дело с обыкновенным полковником, и не придавал этому знакомству серьезного значения. -- Ну, пойдемте выпьем за встречу, -- предложил он, -- а заодно поведаете мне, почему этот сучий потрох, которого вы, помнится, так любили, до сих пор не произвел вас в генералы. "В конце концов, выпить можно и с ним," -- подумал полковник Бздилевич. Он уже и сам собирался заглянуть куда-нибудь, снять напряжение. В этот момент император обратил внимание на какого-то низкорослого субъекта в идиотской красной шапке, стоявшего невдалеке и как-будто наблюдавшего за ним. Император, впрочем, отметил это про себя совершенно машинально и тут же об этом забыл. Ульянов переложил чемодан в левую руку, а под правую взял полковника и потащил его на Караванную, в любимую розливуху Воровского. Это была типичная петербургская винница с огромным залом в форме прямоугольника, две короткие стороны которого были выкрашены в зеленый цвет, а длинная утопала в бутылках, и вдоль нее тянулась дубовая неполированная стойка. Дым, стоявший коромыслом, не забивал аппетитный смешанный запах портвейнов, многочисленные посетители весело суетились за чрезмерно высокими и оттого крайне неудобными столиками, в углу спал какой-то интеллигент в дешевой шубе -- одним словом: было грязновато, хмыревато и славно. Истинный наследник престола предложил взять водки. Узурпатор изъявил желание ограничиться портвейном. Ульянов не стал спорить, поставил чемодан на пол и отправился к стойке, откуда вскоре вернулся с двумя полными стаканами "Дербента" и парой конфеток. Полковник держался несколько напряженно. Ульянов выпил (полковник, впрочем, тоже), закусил орешком в шоколаде, помял немного фантик и спросил: -- Разрешите осведомиться, дорогой полковник, а как вы относитесь к режиму? "Крайне подозрительный тип!" -- подумал император и ответил вопросом на вопрос: -- А это так важно? -- От этого зависит все! -- безапеляционно заявил Ульянов. -- Режим ниспослан нам богом, а посему мне крайне неприятны любые антирежимные настроения, -- нагловато и, в то же самое время, трусовато ответствовал российский самодержец. -- Когда я говорю с вашим братом -- я имею в виду аристократов, военных, судейских, купчишек, попов, псевдоинтеллигентов -- мне становится страшно за рассудок и нрав! -- с болью в голосе произнес Ульянов. -- На днях мне даже пришлось начистить рыло одному фабриканту. "Барсукевич прав, -- подумал узурпатор. -- Этот субъект действительно очень опасен. Похоже, правда, он не знает -- кто я такой, но все равно очень опасный тип. И почему он с чемоданом? Кто это ходит по городу с такими чемоданами!? Он, что, сумасшедший! Не похоже. Тогда что у него в чемодане? Может бумаги, подтверждающие его права? Это очень похоже на правду". -- Еще по одному? -- с энтузиазмом предложил Ульянов. -- Да-да! -- не без удовольствия поддержал полковник. Желание выпить пересиливало все его страхи. -- Только теперь разрешите мне вас угостить. -- Разрешаю! -- великодушно согласился Ульянов и похлопал полковника по щеке. -- Скоро у нас, вообще, все будет разрешено! "Что он имеет в виду? -- ужаснулся узурпатор. -- Очень, очень опасный человек!" У истинного наследника началась икота. По пути к стойке полковник Бздилевич внезапно сообразил, что в таком чемодане вполне могла быть бомба. И это было похоже на правду! Или все-таки бумаги? Полковник терялся в догадках, у него даже начали трястись руки, и на обратном пути он едва не расплескал вино. -- Что это вы взяли? -- спросил Ульянов. -- Это же "Рубин"! -- "Рубин", -- подтвердил император. -- С вами того и гляди блеванешь, полковник! -- недовольно сказал Ульянов. -- До того, как вас встретить, я пил водку, вы меня сбили с пути истинного, а теперь еще и вина мешаем. -- Я люблю мешать, -- сказал полковник Бздилевич и с удовольствием принял стакан. -- Я и в былые годы замечал за вами дурные наклонности, полковник. После смешения вин Ульянова сразу замутило, он замахал руками перед своим носом и поспешил в уборную. Полковник остался наедине с вожделенным чемоданом. Момент был решительный. Он колебался недолго. Да и некогда было колебаться. Опасливо озираясь по сторонам, император устремился к выходу, унося с собой чемодан и лишая тем самым Ульянова запасов чистого белья и носовых платков. Уходя, император с ужасом заметил того самого типчика в идиотской красной шапке. Типчик стоял за столиком в дальнем углу и пристально смотрел на узурпатора. "Неужели хвост!?" -- подумал император, выскакивая из винницы и бегом устремляясь к Невскому проспекту. Ульянов проблевался, вернулся, обнаружил пропажу и долго не мог поверить собственным глазам. Он даже выглянул на улицу -- посмотрел, не вышел ли полковник подышать свежи