Быстрыми, легкими движениями она что-то смахнула с его руки. -- Нет, ничего. Просто пепел. Но ты был великолепен. Боже мой, я чувствую себя настоящей дрянью. -- Да, положение тяжелое. Он, видно в скверном... Зазвонил телефон. -- А черт! -- выругался седовласый, но тотчас снял трубку. -- Да? -- Ли? Я тебя разбудил? -- Нет, нет. -- Слушай, я подумал, что тебе будет интересно. Сию минуту ввалилась Джоанна. -- Что? -- переспросил седовласый и левой рукой заслонил глаза, хотя лампа светила не в лицо ему, а в затылок. -- Ага. Вот только что ввалилась. Прошло, наверно, секунд десять, как мы с тобой кончили разговаривать. Вот я и решил тебе позвонить, пока она в уборной. Слушай, Ли, огромное тебе спасибо. Я серьезно -- ты знаешь, о чем я говорю. Я тебя не разбудил, нет? -- Нет, нет. Я как раз... нет, нет, -- сказал седовласый, все еще заслоняя глаза рукой, и откашлялся. -- Ну вот. Получилось, видно, так: Леона здорово напилась и закатила истерику, и Боб упросил Джоанну поехать с ними еще куда-нибудь выпить, пока все не утрясется. Я-то не знаю. Тебе лучше знать. Все очень сложно. Ну и вот, она уже дома. Какая-то мышиная возня. Честное слово, это все подлый Нью-Йорк. Я вот что думаю: если все наладится, может, мы снимем домик где-нибудь в Коннектикуте. Не обязательно забираться уж очень далеко, но куда-нибудь, где можно жить по-людски, черт возьми. Понимаешь, у нее страсть -- цветы, кусты и всякое такое. Если бы ей свой садик и все такое, она, верно, с ума сойдет от радости. Понимаешь? Ведь в Нью-Йорке все наши знакомые -- кроме тебя, конечно, -- просто психи, понимаешь? От этого и нормальный человек рано или поздно поневоле спятит. Ты меня понимаешь? Седовласый все не отвечал. Глаза его за щитком ладони были закрыты. -- Словом, я хочу сегодня с нею об этом поговорить. Или, может быть, завтра утром. Она все еще немножко не в себе. Понимаешь, в сущности, она ужасно славная девочка, и если нам все-таки еще можно хоть как-то все наладить, глупо будет не попробовать. Да, кстати, я заодно попытаюсь уладить эту гнусную историю с клопами. Я уж кое-что надумал. Ли, как по-твоему, если мне прямо пойти к шефу и поговорить, могу я... -- Извини, Артур, если ты не против, я бы... -- Ты только не думай, я не потому тебе звоню, что беспокоюсь из-за моей дурацкой службы или что-нибудь в этом роде. Ничего подобного. В сущности, меня это мало трогает, черт подери. Просто я подумал, если бы удалось не слишком лезть вон из кожи и все-таки успокоить шефа, так дурак я буду... -- Послушай, Артур, -- прервал седовласый, отнимая руку от лица, -- у меня вдруг зверски разболелась голова. Черт ее знает, с чего это. Ты извинишь, если мы сейчас кончим? Потолкуем утром, ладно? -- Он слушал еще минуту, потом положил трубку. Женщина тотчас начала что-то говорить, но он не ответил. Взял с пепельницы не докуренную ею сигарету и поднес было к губам, но уронил. Женщина хотела помочь ему отыскать сигарету -- еще прожжет что-нибудь, -- но он сказал, чтобы она, ради всего святого, сидела смирно, -- и она убрала руку.