Сидя лицом к Никольсону, он поглубже устроился в шезлонге. - Вы помните яблоко из Библии, которое Адам съел в раю? - спросил он. - А знаете, что было в том яблоке? Логика. Логика и всякое Познание. Больше там ничего не было. И вот что я вам скажу: главное - это чтобы человека стошнило тем яблоком, если, конечно, хочешь увидеть вещи, как они есть. Я хочу сказать, если оно выйдет из вас, вы сразу разберетесь с кусками дерева и всем прочим. Вам больше не будут мерещиться в каждой вещи ее границы. И вы, если захотите, поймете наконец, что такое ваша рука. Вы меня слушаете? Я говорю понятно? - Да, - ответил Никольсон односложно. - Вся беда в том, - сказал Тедди, - что большинство людей не хочет видеть все как оно есть. Они даже не хотят перестать без конца рождаться и умирать. Им лишь бы переходить все время из одного тела в другое, вместо того, чтобы прекратить это и остаться рядом с Богом - там, где действительно хорошо. Он задумался. - Надо же, как все набрасываются на яблоки, - сказал он. И покачал головой. В это время стюард, одетый во все белое, обходил отдыхающих; он остановился перед Тедди и Никольсоном и спросил, не желают ли они бульона на завтрак. Никольсон даже не ответил. Тедди сказал: "Нет, благодарю вас", - и стюард прошел дальше. - Если не хотите, можете, конечно, не отвечать, - сказал Никольсон отрывисто и даже резковато. Он стряхнул пепел. - Правда или нет, что вы сообщили всей этой лейдеккеровской ученой братии - Уолтону, Питу, Ларсену, Сэмюэлсу и так далее, - где, когда и как они умрут? Правда это? Если хотите, можете не отвечать, но в Бостоне только и говорят о том, что... - Нет, это неправда, - решительно возразил Тедди. - Я сказал, где и когда именно им следует быть как можно осмотрительнее. И еще я сказал, что бы им стоило с_д_е_л_а_т_ь... Но ничего т_а_к_о_г_о я не говорил. Не говорил я им, что во всем этом есть неизбежность. Он опять достал носовой платок и высморкался. Никольсон ждал, глядя на него. - А профессору Питу я вообще ничего такого не говорил. Он ведь был единственный, кто не дурачился и не засыпал меня вопросами. Я только одно сказал профессору Питу, чтобы с января он больше не преподавал, больше ничего. Откинувшись в шезлонге, Тедди помолчал. - Остальные же профессора чуть не силой вытянули из меня все это. Мы уже покончили с интервью и с записью, и было совсем поздно, а они все сидели, и дымили, и заигрывали со мной. - Так вы не говорили Уолтону или там Ларсену, где, когда и как их настигнет смерть? - настаивал Никольсон. - Нет! Не говорил, - твердо ответил Тедди. - Я бы им вообще ничего не сказал, если бы они сами об этом все время не заговаривали. Первым начал профессор Уолтон. Он сказал, что ему хотелось бы знать, когда он умрет, потому что тогда он решит, за какую работу ему браться, а за какую нет, и как получше использовать оставшееся время, и все в таком духе. И тут они все стали спрашивать... Ну, я им и сказал кое-что. Никольсон промолчал. - Но про то, кто когда умрет, я не говорил, - продолжал Тедди. - Это совершенно ложные слухи... Я м_о_г б_ы сказать им, но я знал, что в глубине души им этого знать не хотелось. Хотя они преподают религию и философию, все равно, я знал, смерти они побаиваются. Тедди помолчал, полулежа в шезлонге. - Так глупо, - сказал он. - Ты ведь просто бросаешь свое тело ко всем шутам... И все. Тыщу раз все это проделывали. А если кто забыл, так это еще не значит, что ничего не было. Так глупо. - Допустим. Допустим, - сказал Никольсон. - Но факт остается фактом, как бы разумно не... - Так глупо, - повторил Тедди. - Мне, например, через пять минут идти на плавание. Я спущусь к бассейну, а там, допустим, нет воды. Допустим, ее сегодня меняют. А дальше так: я подойду к краю, ну просто взглянуть, есть ли вода, а моя сестренка подкрадется сзади и подтолкнет меня. Голова пополам - мгновенная смерть. Тедди взглянул на Никольсона. - А почему бы и нет? - сказал он. - Моей сестренке всего шесть лет, и она меня недолюбливает. Так что все возможно. Но разве это такая уж трагедия? Я хочу сказать, чего так бояться? Произойдет только то, что мне предназначено, вот и все, разве нет? Никольсон хмыкнул. - Для вас это, может быть, и не трагедия, - сказал он, - но ваши мама с папой были бы наверняка весьма опечалены. Об этом вы подумали? - Подумал, конечно, - ответил Тедди. - Но это оттого, что у них на все уже заготовлены названия и чувства. До сих пор он держал руки под коленками. А тут он оперся на подлокотники и посмотрел на Никольсона. - Вы ведь знаете Свена? Из гимнастического зала? - спросил Тедди. Он дождался, пока Никольсон утвердительно кивнул. - Так вот, если бы Свену приснилось сегодня, что его собака умерла, он бы очень-очень мучился во сне, потому что он ужасно любит свою собаку. А проснулся бы - и увидел, что все в порядке. И понял бы, что все это ему приснилось. Никольсон кивнул. - Что из этого следует? - Из этого следует, что, если бы его собака и вправду умерла, было бы совершенно то же самое. Только он не понял бы этого. Он бы не проснулся, пока сам не умер, вот что я хочу сказать. Никольсон, весь какой-то отрешенный, медленно и вдумчиво потирал правой рукой затылок. Его левая рука - с очередной незажженной сигаретой между пальцами - неподвижно лежала на подлокотнике и казалась странно белой и неживой под ярким солнечным светом. Внезапно Тедди поднялся. - Извините, но мне в самом деле пора, - сказал он. Присев на подставку для ног, лицом к Никольсону, он заправил тенниску в шорты. - У меня осталось, наверное, минуты полторы до бассейна, - сказал он. - А это в самом низу, на палубе E. - Могу я вас спросить, почему вы посоветовали профессору Питу оставить преподавание после Нового года? - не отставал Никольсон. - Я хорошо знаю Боба. Потому и спрашиваю. Тедди затянул ремень из крокодиловой кожи. - Потому что в нем сильно развито духовное начало, а эти лекции, которые он читает, только мешают настоящему духовному росту. Они выводят его из равновесия. Ему пора выбросить все из головы, а не забивать ее всякой всячиной. Стоит ему только захотеть, и он бы мог почти целиком вытравить из себя яблоко еще в э_т_о_й жизни. Он очень преуспел в медитации. Тедди встал. - Правда, мне пора. Не хочется опаздывать. Никольсон пристально посмотрел на него, как бы удерживая взглядом. - Что бы вы изменили в нашей системе образования? - спросил он несколько туманно. - Не задумывались над этим? - Мне правда пора, - сказал Тедди. - Ну, последний вопрос, - настаивал Никольсон. - Педагогика - это, так сказать, мое кровное дело. Я ведь преподаю. Поэтому и спрашиваю. - М-м-м... даже не знаю, что бы я сделал, - сказал Тедди. - Знаю только, что я не стал бы начинать с того, с чего обычно начинают в школах. Он скрестил руки и призадумался. - Пожалуй, я прежде всего собрал бы всех детей и обучил их медитации. Я постарался бы научить их разбираться в том, кто они такие, а не просто знать, как их зовут и так далее... Но сначала я бы, наверно, помог им избавиться от всего, что внушили им родители и все вокруг. Даже если родители успели внушить им только, что СЛОН БОЛЬШОЙ, я бы заставил их и это забыть. Ведь слон большой только рядом с кем-то - например, с собакой или с женщиной. Тедди остановился и подумал. - Я бы даже не стал им говорить, что у слона есть хобот. Просто покажу им слона, если тот окажется под рукой, и пусть они подойдут к слону, зная о нем не больше того, что слон знает о них. То же самое с травой и всем остальным. Я б даже не стал им говорить, что трава зеленая. Цвет - это всего лишь название. Сказать им, что трава зеленая, - значит подготовить их к тому, что она непременно такая, какой в_ы ее видите, и никакая другая. Но ведь и_х трава может оказаться ничуть не хуже вашей, может быть, куда лучше... Не знаю. Я бы сделал так, чтобы их стошнило этим яблоком, каждым кусочком, который они откусили по настоянию родителей и всех вокруг. - А вы не боитесь воспитать новое поколение маленьких незнаек? - Почему? Они будут не бо'льшими незнайками, чем, скажем, слон. Или птица. Или дерево, - возразил Тедди. - Быть кем-то, а не казаться кем-то - еще не значит, что ты незнайка. - Нет? - Нет! - сказал Тедди. - И потом, если им захочется все это выучить - про цвета и названия и все такое прочее, - пусть себе учат, если так хочется, только позже, когда подрастут. А н_а_ч_а_л бы я с ними с того, как же все-таки правильно смотреть на вещи, а не так, как смотрят все эти, которые объелись тем яблоком, понимаете? Он подошел вплотную к Никольсону и протянул ему руку. - А сейчас мне пора. Честное слово. Рад был... - Сейчас, сейчас. Присядьте, - сказал Никольсон. - Вы не думаете занятся наукой, когда подрастете? Медициной или еще чем-нибудь? С вашим умом, мне кажется, вы могли бы... Тедди ответил, хотя садиться не стал. - Думал когда-то, года два назад, - сказал он. - И с докторами разными разговаривал. Он тряхнул головой. - Нет, что-то не хочется. Эти доктора все такие поверхностные. У них на уме одни клетки и все в таком духе. - Вот как? Вы не придаете значение клеточной структуре? - Придаю, конечно. Только доктора говорят о клетках так, словно они сами по себе невесть что. Словно они существуют отдельно от человека. Тедди откинул рукой волосы со лба. - Свое тело я вырастил сам, - сказал он. - Никто за меня этого не сделал. А раз так, значит, я должен был знать, к_а_к его растить. По крайней мере, бессознательно. Может быть, за последние какие-нибудь сотни тысяч лет я разучился о_с_о_з_н_а_в_а_т_ь, как это делается, но ведь само-то знание существует, потому что как бы иначе я им воспользовался... Надо очень долго заниматься медитацией и полностью очиститься, чтобы все вернуть, - я говорю о сознательном понимании, - но при желании это осуществимо. Надо только раскрыться пошире. Он вдруг нагнулся и схватил правую руку Никольсона с подлокотника. Сердечно встряхнул ее и сказал: - Прощайте. Мне пора. И он так быстро пошел по проходу, что на этот раз Никольсону не удалось его задержать. Несколько минут после его ухода Никольсон сидел неподвижно, опершись на подлокотники и все еще держа незажженную сигарету в левой руке. Наконец он поднял правую руку, словно не был уверен, что у него действительно расстегнут ворот рубашки. Затем он прикурил сигарету и снова закурил. Он докурил сигарету до конца, резким движением опустил ногу на пол, затоптал сигарету, поднялся и торопливо пошел по проходу. По трапу в носовой части он поспешно спустился на прогулочную палубу. Не задерживаясь, он устремился дальше вниз, все так же быстро, на главную палубу. Затем на палубу A. Затем на палубу B. На палубу C. На палубу D. Здесь трап кончался, и какое-то мгновение Никольсон стоял в растерянности, не зная, как ему быть дальше. Но тут он увидел того, кто мог указать ему дорогу. Посреди перехода, неподалеку от камбуза, сидела на стуле стюардесса; она курила и читала журнал. Никольсон подошел к ней, коротко спросил о чем-то, поблагодарил, затем прошел еще несколько метров в сторону носовой части и толкнул тяжелую, окованную железом дверь, на которой было написано: К БАССЕЙНУ. За дверью оказался узкий трап, без всякой дорожки. Он уже почти спустился с трапа, как вдруг услышал долгий пронзительный крик, - так могла кричать только маленькая девочка. Он все звучал и звучал, будто метался меж кафельных стен. Примеч. переводчика: Шафлборд - американская игра, в которой разноцветные кружки передвигаются по специально размеченной доске.