величеству натянуть трусики, - строго приказывает Лепсиус, - и проведешь с ним цикл вертикальных упражнений. Да смотри, если ты после побежишь через улицу к кондитеру и заведешь с ним разные разговоры, я продам тебя военному министерству на пушечное мясо. Возьми мой фартук, я должен ехать. Отдав нужные распоряжения сиделке, Лепсиус вышел, сел в поджидавший его автомобиль и приказал шоферу ехать к доктору Бентровато, имевшему образцовую клинику и рентгеновский кабинет. Он делал это не совсем охотно. Он боялся, что его открытие выкрадут у него из-под самого носа. Ворча сквозь зубы, Лепсиус поднялся по лестнице и попал в руки двух молодых девиц с карандашами и блокнотами. - Сорок, - промолвила одна девица. - Сюда, - подтвердила другая, подставляя ему ящик, битком набитый деньгами. - Дорогие мои, - мягко ответил Лепсиус, - я беру больше. И, отстранив их рукой, он прошел прямо в гостиную к своему коллеге. У Бентровато шел прием. Множество людей дожидались его, развлекая себя всевозможными занятиями, приспособленными к услугам пациентов в комнатах для ожидания. Тут были книги на всех языках, домино, шахматы, вышиванье и вязанье для дам, игрушки для детей, прохладительные напитки. Пройдя в соседний зал, а оттуда в рентгеновский кабинет, Лепсиус остановился. В кабинете было полутемно. Красная лампочка тускло освещала комнату. За ширмой перед экраном стоял человек, подвергнутый действию рентгеновских лучей. Лепсиус не мог разглядеть его внутренностей и видел лишь тень от небольшой и продолговатой головы да руку, небрежно закинутую за спинку стула и выступавшую из-за ширмы. Лепсиус сел равнодушно в кресло, дожидаясь конца сеанса. Он рассеянно смотрел туда и сюда, испытывая неодолимый приступ зевоты. Как вдруг, совершенно случайно, глаза его задержались на вышеупомянутой руке. Что такое... Где, - черт возьми! - где видел доктор Лепсиус эту руку, худую, слабую, с припухшими сочленениями? Но сколько он ни напрягал память, ответа не приходило. Пальцы лежали все так же безжизненно, потом внезапно скрючились, будто схватились за что-то, скользнули и исчезли. Бентровато выпустил своего пациента из боковых дверей кабинета. - Здравствуйте, здравствуйте, Лепсиус. Чем могу? - Здравствуйте, Бентровато. Кто это у вас был? - Вы хотите проверить, соблюдаю ли я профессиональную тайну? Лепсиус с досадой покосился на коллегу. - Я заехал к вам, достопочтенный друг, с просьбой "произвести рентгенизацию одного дегенеративного субъекта. Чем скорее, тем лучше. - Хорошо, в первый же свободный час. Постойте-ка, запишем: "28 августа будущего года в 4 1/2 часа дня". Бентровато занес это к себе в блокнот и копию записи с улыбочкой протянул своему коллеге. Широкое лицо Лепсиуса не выразило ничего, кроме благодарности. Но на лестнице он сжал кулаки, побагровел и со свирепой миной подскочил к швейцару: - Кто тут сейчас прошел, а? Швейцар флегматически повел плечами: - Многие проходили... Фруктовщик Бэр... Профессор Хизертон... Штурман Ковальковский... Лепсиус сел в автомобиль, тщательно похоронив у себя в памяти три услышанных имени. 17. СОВЕЩАНИЕ НА ВИЛЛЕ "ЭФЕМЕРИДА" - Миссис Тиндик, - сказала горничная Дженни сухопарой особе в очках и с поджатыми губами, - миссис Тиндик, что это вы день и ночь хвастаетесь сиамскими близнецами, как будто сами их родили? Дерзость Дженни вызвала в кухне отеля "Патрициана" одобрительное хихиканье. - Девица Дженни, - ответила миссис Тиндик ледяным тоном, - выражайтесь поосторожнее. Я не думаю хвастаться. Я констатирую факт, что сиамские близнецы доводятся мне двоюродной группой и что ни у кого из людей, кроме меня, не может быть двоюродной группы. Двоюродных сестер и братьев сколько угодно, но "группы" - ни у кого, никогда. - А вам-то какой толк от этого? - Девица Дженни, я не говорю о "толке". Я кон-ста-ти-рую факт. Я не виновата, что люди завидуют своему ближнему. - Вот уж ни чуточки! - вспылила Дженни. - Плевать мне на вашу группу, когда я видела самого черта! В кухне отеля "Патрициана" воцарилось гробовое молчание. Дженни была известна как самая правдивая девушка в Нью-Йорке. Но увидеть черта - это уж слишком. - Верьте - не верьте, а я видела самого черта! - повторила Дженни со слезой в голосе. - Я прибирала в ванной, а он въехал мне прямо с потолка на затылок, потом попятился и исчез через стену. Миссис Тиндик торжествующе оглядела все кухонное общество: было очевидно, что Дженни лжет. Несчастная девушка вспыхнула как кумач. Слезы выступили у нее на глазах: - Провалиться мне на месте, если не так! И черт был весь черный, голый, без хвоста, с черным носом и белыми зубами. - Эх, Дженни, - вздохнул курьер, пожилой мужчина, мечтавший о законном браке, - а ведь я на тебе чуть было... Но тут с быстротой молнии, прямо через потолок свалился на плечо миссис Тиндик голый черный черт без хвоста, подпрыгнул, как кошка, и исчез в камине. Миссис Тиндик издала пронзительный вопль и упала в обморок. А неосторожный Том, проклиная свою неловкость, со всех ног мчался по трубе на соседнюю крышу, а оттуда спустился на Бродвей-стрит, прямехонько к зданию телеграфа. Прохожие кидались прочь от стремительного трубочиста, локтями прочищавшего, или, вернее, прочернявшего, себе дорогу. Наконец он наверху, в будочке главного телеграфиста, и останавливается, чтобы отдышаться. Меланхолический Тони Уайт, с белокурым локоном на лбу и черным дамским бантом вместо галстука, взглянул в окошко, узнал Тома, придвинул к себе чистый бланк и тотчас же поставил в уголке две буквы: "ММ". - Ну? - поощрил он Тома. - Телефон испортился, Тони, а Мик нам нужен до зарезу, - объяснил Том, тяжело дыша. - Подавай в первую очередь. - Ну, диктуй. - И Тони написал под диктовку трубочиста: "МИДДЛЬТОУН, МИКУ Публика собирается сегодня девять часов вечера вилле Эфемерида Кресслинга важное совещание будут все". Том продиктовал это шепотом и удрал, как молния. Тони Уайт справился, скоро ли починят миддльтоунский телефон, разрушенный ночной бурей, и, узнав, что через час, сам сел к телеграфному аппарату. "М.М.", - выстукал он в первую голову. Буквы побежали по линии, все телеграфисты и телеграфистки тотчас же вскакивали, бросая работу, и срочно передавали телеграмму. Сделав свое дело, Тони свернул бланк в трубочку и сжег его, а потом появился с другой стороны будочки, где его поджидала длиннейшая очередь ругавшихся нью-йоркцев. Через четверть часа бойкий почтальон города Миддльтоуна, разнося депеши, зашел для чего-то и на деревообделочную фабрику. Увидев, что рабочие одни и никого из начальства нет, он сунул в руку Тингсмастера белую бумажку, прикурил и поспешил дальше. Мик прочитал и сжег бумажку. Потом дал кое-какие распоряжения в гуттаперчевую трубку, не отходя от станка, и продолжал изо всех сил работать, насвистывая песенку. А между тем наступал теплый майский вечер. После ночной грозы Миддльтоун освежился и распушился. По главному шоссе в горы то и дело ездили сторожевые мотоциклетки - это Джек Кресслинг поджидал к себе гостей. Высоко в горах, чуть стемнело, засияло сказочное море света, похожее на полчище гигантов-светляков или на горсть брильянтов величиной с пушечное ядро. Это сияла знаменитая вилла "Эфемерида", построенная по специальному проекту Морлендера, вся из железных кружев, тончайшей деревянной резьбы и хрусталя, насыщенного электрическим светом. Джек Кресслинг создал себе "царство света", как говорили почтительные газеты, издававшиеся на его средства. Он нашел способ обходиться без людей. В его сияющей вилле все подавалось и принималось бесчисленными электрическими двигателями, а лучезарные комнаты оживлялись только любимыми друзьями Кресслинга - обезьяной Фру-Фру, английской кобылой Эсмеральдой, двумя молодыми крокодилами, которых он привез из Египта и держал в золотом бассейне, да бывшей секретаршей Элизабет Вессон, ныне безутешной красавицей-вдовой Морлендера. Этого общества Кресслингу было вполне достаточно. По его мнению, люди были слишком нечистоплотны, и он не находил в двуногой твари ровно ничего забавного. Джек Кресслинг презирал человечество. Как только на электрических часах "Эфемериды" раздались мощные звуки Девятой симфонии Бетховена, Кресслинг встал с кресла и нажал кнопку. Надо сказать, что часы у него отбивались девятью симфониями Бетховена, а роль десятой, одиннадцатой и двенадцатой выполняли, к величайшему удивлению посетителей, мяуканье кошки, кукованье кукушки и крик филина. Когда его спрашивали, он отвечал без улыбки: "Музыка не должна вмешиваться в час любви, в час смерти и в час познания". - Девять часов, - сказал себе Кресслинг. - Пора. С этими словами он сел в кресло и поджал ноги. В ту же минуту кресло вознеслось с ним вместе через хрустальные потолки и переплеты в верхний этаж, где был роскошный зал с богато убранным столом посередине. Кресслинг лениво прошелся по коврам, нажимая кое-где кнопки, и в залу заструились ароматы, посыпались цветы, проплыли хрустальные бочонки с охлажденной жидкостью. Снизу и сверху, на платиновых подносиках, сдвинулись и разместились по столу тарелки. Читатель ждет, вероятно, в дополнение всех вышеописанных чудес еще и подробного описания всевозможных яств и напитков, украсивших стол миллиардера. Но по причинам, о которых читатель узнает ниже, я вынужден пока от этого воздержаться. Не успел Кресслинг нажать последнюю кнопку, как оконное зеркало показало ему несколько подъезжавших по главной аллее автомобилей. Он быстро передвинул стенные клавиши, и воздушный лифт вознес в залу одного за другим его знатных посетителей. Тут были генерал Гибгельд, виконт Монморанси, лорд Хардстон, князь Оболонкин, экс-регент Дон Карлос де Лос Патриас, экс-президенты Но-Хом, Уно-Си-Ноги и Сиди-Яма и еще пара-другая претендентов на посты президентов. Тут были итальянцы, австрийцы, румыны, поляки, изгнанные из своего отечества. С ними прибыли и коммерсанты. Знаменитый немец Стиннес, его приятель Крупп, банкир Вестингауз, английский купец Ротшильд и молодой Юниус Рокфеллер. Среди гостей находился и очень мрачный, впервые попавший в гости к Кресслингу, угрюмо державшийся в стороне сын инженера Морлендера, Артур, с траурной повязкой на рукаве по погибшему отцу. Как всегда, недоставало одного только синьора Чиче. - Усаживайтесь, господа, - сказал Кресслинг обычным своим, не особенно любезным голосом. - Я прошу извинить моих крокодилов, которые не могли вас дождаться и откушали раньше. При слове "откушать" те, кто уже бывал в гостях у Кресслинга, не могли удержаться от несколько кривой гримасы. Платиновые полочки пришли опять в движение, Блюда из чистого золота плавно разъехались по столу. На одном из них был поджаренный ячменный хлеб из штата Висконсин, другое содержало тонко нарезанный репчатый лук, на третьем находились ломтики превосходного чикагского сыра. В чашах музейного фарфора приплыла и разместилась на столе та белая масса, которую русские называют простоквашей, кавказцы - мацони, а ученые-диетологи - лактобациллином. Полилась в хрустальные бокалы и охлажденная смесь водорода с кислородом, именуемая водой. - Поужинаем, господа, - любезно проговорил Джек Кресслинг, первый подав пример и прикусив ячменного хлеба с луком. - Мы, властители крупнейших капиталов мира, знаем вульгарную мечту простонародья и чернорабочей части человечества набивать себе желудки едой. Уже одно это показывает их неспособность управлять вселенной. Получи они власть - и через год вы их не узнаете, так закруглятся их животы и заплывут глаза; а еще через год никакие врачи не помогут им от ожирения и подагры... Уменье жить, одеваться, тратить деньги, сохранять долголетие, уменье знать и понимать меру вещей - это привилегия тех, кто держит в своих руках все возможности быть чрезмерным! После шести, господа, я вообще ничего не ем - только пью Виши, но за компанию... Князь Оболонкин, вяло обмакивая усы в простоквашу и заедая ее четырьмя кусками сыра, прихваченными как один ломоть, попытался поддержать разговор: - Французы говорят: хочешь жену экономную - не женись на бедной. С непривычки она пойдет тратить деньги как угорелая. А у богатой иммунитет, у той копеечка копеечку бережет! Но остальные гости, вероятно из острого чувства меры, застольную беседу не подхватили и в кратчайший срок покончили с ужином. Перейдя в деловой кабинет Кресслинга, общество расселось за круглым эбеновым столом. - Друзья мои, - несколько смягченным голосом начал Джек Кресслинг, - вы знаете великие цели, воодушевляющие наш союз. Над миром нависла угроза коммунизма. Это угроза материальная и духовная. Прежде всего необходимо уничтожить ее материально. Коммунисты имеют обыкновение ссылаться на массу и народ, и в этом их слабое место. Мы реалисты. Мы с вами видим по опыту, что историю решают правительства, люди, получающие власть над массой. Они объявляют войны. Они заключают союзы. Они выпускают займы. Они издают законы. Они имеют армию и полицию. Поставьте всюду на местах власть, понимающую великий гений капитализма и ненавидящую инертное месиво коммунизма, и вы в два счета покончите с носителями заразы, коммунистами, путем запрета, ареста, тюрем, виселиц. А там, где коммунисты сами захватили власть - я имею в виду Россию, - там станьте негласно властью над властью, уничтожьте самих правителей путем подсылки убийц, диверсантов, борцов за свободу капитала на земле! Иными словами - объявим коммунизм вне закона. Террор! Террор! Вот что я считаю правильной политикой, господа! - Все это очень хорошо, хотя и очень беспокойно, - лениво пробормотал виконт Монморанси. - Но как это осуществить практически? - Не будем прерывать хозяина, - решительно произнес лорд Хардстон, слегка подняв руку. - Силы наши - точнее, кадры - имеют разные функции, хотя цель едина, - продолжал Кресслинг, слегка кивнув в сторону лорда Хардстона. - Часть из нас, такие, как, например, ваш почтенный отец, Юниус, - обратился он к Рокфеллеру-младшему, - дают деньги, много денег, поскольку дело требует миллиардов. Миллионы и миллиарды дают и Стиннес, и Крупп, и Ротшильд, и я, возглавляющий наш союз. Другие, подобно собравшимся здесь достойным будущим правителям стран, дают свой опыт, свои титулы и свою прежнюю политику, когда мы восстановим их власть на их родине. Третьи, наконец, служат нам безукоризненно, по убеждению, как последний из потомков великого рода магнетизеров и властителей душ, графов Калиостро, - синьор Грегорио Чиче... Тут речь Кресслинга прервали бурные аплодисменты присутствующих. - Синьор Грегорио Чиче! - с ударением повторил Кресслинг. - Вы знаете, как его талантливые предки служили Бурбонам и прочим династиям, сдерживая революционные потуги черни. Магнетизер и гипнотизер при законном короле или президенте - могучая поддержка власти, она не меньше поддержки церкви... Опять оратор был прерван, на этот раз князем Оболонкиным: - Могу подтвердить! Пока Гришка Распутин, самый что ни на есть гипнотизер и магнетизер, был жив, самодержавие держалось в России. Убили Гришку - настала революция. Факт! - И есть еще одна категория нужных нашему делу энтузиастов, - продолжал Кресслинг, - это молодежь, это личные мстители. Мой гениальный инженер и помощник, лучший инженер-изобретатель Америки, Иеремия Морлендер, был предательски, из-за угла, убит большевиками в России. Я понес страшную утрату. Но сын моего дорогого покойного друга, молодой инженер Артур Морлендер, хочет рискнуть своей жизнью, мстя за отца. Познакомьтесь, господа. Присутствующие и Артур Морлендер обменялись рукопожатиями. Джек Кресслинг заговорил опять: - Тут мы переходим к конкретному мероприятию. Как вы знаете, так называемые "трудящиеся" (уж будто бы мы с вами не трудимся, господа!) любят посылать в Россию делегации и подарочки. Мы готовим русским один такой подарочек от трудящихся. Он будет поднесен этой осенью, в праздник их революции, в Петербурге, там, где соберутся все правители-коммунисты одновременно. А поднесет его американский коммунист, инженер Василов - точнее, мистер Артур Морлендер под маской Василова. Здешние русские, дорогой князь Оболонкин, вышли, к сожалению, из-под вашей опеки. Часть молодежи увлекается пропагандой из Советской России. Василов, как видите, даже член партии коммунистов, и, говорят, убежденный. Он готовится к отъезду в Россию, и осенью ему будет поручено поднести так называемый "подарочек" - одно из прекрасных изобретений Морлендера... К нашему большому удовольствию, вы, Артур, очень похожи на этого Василова - примерно одного роста, цвета волос, типа; остальное доделает грим. Подробнейшая инструкция вам будет вручена своевременно. А вы, князь Феофан, комплектуйте небольшую, но сильную правительственную группу из русских для захвата власти, когда "подарочек" уничтожит советских комиссаров. Надеюсь, господа, все вам ясно на данном этапе нашей борьбы? - Прекрасно! Превосходно! Поздравляем вас, мистер Морлендер! Позвольте пожать вам руку! - посыпалось со всех сторон. Настроение присутствующих стало особенно горячим в ту минуту, когда хозяин предложил, вместо патриотической жидкости из американского водопровода, снизойти перед концом совещания до шампанского иностранной марки. Сам Кресслинг, против обыкновения, пил и чокался со своими гостями и на прощанье показал им двух крокодилов, мирно дремавших на дне бассейна. Совещание кончено, шампанское выпито, хрустальные часы Кресслинга прокричали филином. Гости один за другим отбыли в мрак теплой майской ночи. Один Кресслинг, страдая от вечной бессонницы, обречен долгие часы ходить взад и вперед по сияющим залам "Эфемериды". Между тем в темном чулане маленького домика, где жил Мик Тингсмастер, экран показывал, а фонограф рассказывал все, что произошло в "Эфемериде". Ребята смотрели и слушали, стиснув кулаки, и между ними, в скромном платье работницы, находилась Вивиан Ортон. 18. ВАСИЛОВ И ЕГО ЖЕНА Всякий честный коммунист на первое место ставит долг, а на второе - жену. Всякая жена норовит поставить на первое место себя, а на второе - все остальное. У товарища Василова, члена нью-йоркской компартия, создалась именно такая семейная конъюнктура. Вернувшись с ночного партийного собрания, он разбудил жену и сказал: - Катя Ивановна, мы едем в Россию. - Очень рада, - ответила та спросонок. - "Амелия" отходит послезавтра. Поедем вместе с миссис Дебошир. - Мы с тобой едем на "Торпеде", - возразил товарищ Василов. - Таковы полученные мною инструкции. - Неужели вы думаете, что, получая какие-то там инкрустации, можете не считаться с чувствами своей жены? - Инструкции, дорогая, - терпеливо повторил Василов. Он сделал глупость только раз в жизни - когда женился, и теперь нес все ее последствия. - Инкрустации, - повторила жена. - Инструкции! - Инкрустации! - Инструкции! - А! Если вы хуже всякого будильника и не даете мне выспаться, так я заявляю вам: я еду на "Амелии" - и кончено! - Как хочешь, - устало ответил Василов, горько вздохнул и принялся раздеваться. На следующее утро Катя Ивановна встала чуть свет, насмешливо взглянула на спящего мужа и в самой нарядной шляпке выскочила на улицу. У ворот стоял посыльный. Он гладил себе бороду. Борода имела почтенный вид. - Посыльный, - произнесла Катя Ивановна, - вы не знаете, где находятся пароходы, справочные кассы и куда надо сесть, чтобы поехать в Россию? - Пустое дело, мэм, - ответил, густо закашлявшись, посыльный. - Идите себе домой и садитесь куда хотите. А я, с вашего позволения, выхлопочу вам билет и занесу на дом. Так и запомните: посыльный номер семь. - Неужели вы это сделаете? Но видите ли, в чем дело. У меня вышли контры с моим мужем. Я хочу поехать на пароходе "Амелия" вместе с миссис Дебошир. Вы можете взять мне билет на "Амелию"? - Легче, чем плюнуть, мэм. - Ну, так возьмите. Вот вам деньги. Вот вам документы. И знаете что? Занесите мне билет не домой, а прямо к миссис Дебошир. Ровен-сквер, десять. - Завтра утречком, мэм, все получите в полном порядке. Катя Ивановна, в восторге от своего плана, вынула блокнот, карандаш и конверт и энергически повернула посыльного спиной к себе: - Номер семь, я на вас облокочусь на минуту... Вот так. Мне хочется написать письмо мужу. Она вывела кривыми буквами на спине посыльного: "Василов! Ты нуждаешься в уроке, и потому вот тебе мои собственные инкрустации: я еду на "Амелии" с миссис Дебошир. Домой больше не вернусь. Уложи все мои вещи, лиловое платье и ноты для пения. Надеюсь, ты тоже поедешь на "Амелии", в противном случае мы встретимся на пристани в Кронштадте. Твоя жена - Катя Ивановна". - Вот, - сказала она, - несите это письмо наверх, прямо по адресу. Бросьте ему письмо на кровать - и бегом обратно. На все его вопросы - гробовое молчание. Поняли? - Как не понять, мэм! - ухмыльнулся посыльный. Он поглядел, как веселая дама, распустив над головой зонтик, помчалась по направлению к Ровен-скверу, а сам пробежал глазами доставшееся ему письмо. Потом он взглянул на адрес, покачал головой и отправился с письмом наверх. Добудившись Василова, он сунул ему письмо в руку и, не отвечая на вопросы, сбежал вниз. До сих пор посыльный Джонс, старый посыльный этого района, действовал, как ему было приказано. Очутившись на улице, он проявил, однако, неожиданную самостоятельность, а именно: дошел до водосточной ямы, оглянулся вокруг и исчез в яме с быстротой крысы. Темный, мокрый проход вывел его сперва на каменную лестницу, потом на станцию подземной дороги. Джонс выбрал минуту и вскочил в узкую щель между железными обшивками вагона: он был в купе между "борной и топкой, не подлежащем оплате. Честный Джонс сделал несколько пересадок, снова углубился в подземный ход, вымок, выпачкался, растрепал свою бороду, но добрался-таки до жаркого местечка под самой кухней "Патрицианы", где сидел в цилиндре и с гуттаперчевыми трубками на ушах водопроводчик Ван-Гоп. - Менд-месс... - запыхавшись, проговорил посыльный. - Месс-менд, - ответил Ван-Гоп. - Это ты, Джонс? Ну, что новенького? - Жена Василова поручила мне купить ей билет на "Амелию". Она, видишь ли, желает ехать самостоятельно. Завтра утром я должен доставить ей билет и документы по адресу ее подруги. - Ладно, Джонс, делай свое дело. Я все передам Мику. Да смотри, Джонс, не случилось бы чего с Василовым! Поставь своих ребят по всем углам. Охраняйте его пуще глаза, пока он не попадет на пароходные мостки. Клади сюда бумаги. Посыльный Джонс, послюнив карандаш, набросал подробное донесение всего, что случилось с ним утром, прибавил на память копию письма Кати Ивановны, сложил все это возле Ван-Гопа и быстро выскочил из цилиндра - через стену прямо за угол "Патрицианы", где помещалась касса пароходного железнодорожного и авиасообщения. Товарищ Василов между тем не без досады прочитал записку своей жены. Он знал, что легче найти квадратуру круга, чем совпасть с намерениями своей супруги, а потому махнул рукой и занялся укладкой. Василов был стройный и ловкий человек с бритым лицом, успевший значительно американизироваться за долгие годы пребывания в Америке. Он был хорошим партийцем и умелым инженером и ехал теперь на родину с мандатом в кармане и горячим желанием работать на русских заводах и фабриках. Сложив кое-как в чемодан многочисленные тряпки, лиловое платье и ноты Кати Ивановны, он разместил по карманам свои собственные бумаги, сунул туда же полученное только что послание, взял шляпу и отправился покупать себе билет второго класса на пароход "Торпеда", отбывавший через три дня в Европу. 19. ПРИЯТНОЕ ЗНАКОМСТВО Безлюдный подъезд, где разговаривали Джонс и Катя Ивановна, был таковым лишь на первый взгляд. Не успели оба они разойтись в разные стороны, как из-за вешалки вынырнул черномазый человечек в необычном костюме с блестящими пуговицами. Он зашел в будку автоматического телефона, назвал неразборчиво номер и, когда его соединили, шепотом сообщил, что "Нетти придется купить себе новую шляпку". Только всего и было сказано, и ровнешенько ничего больше. Неизвестно, в какой связи было это с дальнейшими событиями, но только Катя Ивановна, не дойдя еще до жилища миссис Дебошир, почувствовала внезапное желание отдохнуть. Она оглянулась вокруг и увидела, что неподалеку, в маленьком и пустынном сквере, стоит одинокая скамейка. Дойдя до нее, Катя Ивановна хрустнула пальчиками, откинула голову и зевнула несколько раз с непонятным утомлением. Солнца на небе не было, глаза ее никогда не болели, но тем не менее ей казалось, что перед ней что-то вроде красного солнечного пятнышка. - Странно, - сказала себе упрямая дама, - в высшей степени странно! Я хочу спать, хотя и не имею намерения спать. Это мне не нравится. Через сквер проходил между тем какой-то среднего роста человек, щегольски одетый, задумчивый, можно даже сказать - грустный. Руки его, со слегка опухшими сочленениями, висели безжизненно, глаза были впалые, унылые, тоскующие, как у горького пьяницы, на время принужденного быть трезвым. Под носом стояли редкие кошачьи усы. Он опустился на скамейку возле нее, глубоко вздохнул и закрыл смуглое лицо руками. Катя Ивановна почувствовала странное сердцебиение. Незнакомец вздохнул еще раз и прошептал: - Я не переживу этого... Дайте мне умереть! - У всех есть горе, - ласково заметила миссис Василова, придвинувшись к незнакомцу. - Сегодня одно, сэр, а завтра другое. Бывает и так, что оба горя сразу. Надо закалять характер. - Я не в силах... - глухо донеслось со стороны незнакомца. - Соберитесь с силами, сэр, и вы перенесете. - Дайте мне вашу руку, мисс, нежную руку женщины. Влейте в меня бальзам. Катя Ивановна немедленно сняла фильдекосовую перчатку и протянула свою энергичную руку незнакомцу. Тотчас же электрический ток прошел по всему ее телу, она почувствовала головокружение, впрочем очень приятное. Привыкнув к самоанализу, она подумала с изумлением: "Я, кажется, влюбляюсь! Это странно. Я влюбляюсь, хотя я не имею намерения влюбиться". Между тем незнакомец вливал в себя бальзам целыми бочками при посредстве протянутой руки. Он прижимался к этой руке носом, губами и щеками, гладил, водил по глазам, покалывал жесткими усиками. - Женщина, - воскликнул он вдруг проникновенно, - будь ангелом! Будь сестрой милосердия! Пожертвуй мне час, два, отгони от меня демона самоубийства! Непонятно, как это случилось, но Катя Ивановна не смогла бы отказать ему решительно ни в чем. Она подумала, что отлично попадет к миссис Дебошир и в четыре часа дня, встала со скамейки, приняла предложенную руку, а другой рукой вознесла свой зонтик над страдающим незнакомцем. - В минуту скорби, - поучала она его твердым, хотя и ласковым голосом, - самое важное, дорогой сэр, это орнаментировка на общество. Когда вы орнаментируетесь, сэр, на общество, вы убеждаетесь, что, кроме вас, есть другие люди, большое количество других людей, со своими собственными горестями и радостями. Это успокаивает и расширяет горизонт. - Вы правы, - глухо прошептал незнакомец, - идемте прямо туда, где есть общество. Сядем на пароход и поедем в Борневильский лес. Миссис Василова никогда не была в Борневильском лесу и не знала, есть ли там общество. Тем не менее ей очень польстило, что слова ее производят на несчастного человека столь решительное действие. Они сели на пароход и мирно проехали две остановки, миновав Нью-Йорк и отплыв довольно-таки далеко в сторону Светона. Во время пути Катя Ивановна вела беседу на общеобразовательные темы, как-то: кто живет в воде и на суше, бывают ли у рыбы крылья, а у птиц плавники, кто изобрел паровое отопление и почему дома с паровым отоплением не двигаются, а пароходы двигаются. Два-три раза ей пришлось схватить и остановить незнакомца в его намерении броситься через борт. Наконец, на третьей остановке, они сошли с парохода на землю. Место было довольно пустынное. Здесь начинались Рокфеллеровские рудники, поросшие тощим кустарником скалы и небольшой лес, мрачный и неприятный, так как он был из осины и можжевельника. Миссис Василова вздрогнула. - Куда вы ведете меня? - прошептала она с тревогой, когда незнакомец потащил ее прямо в этот лес, носивший гордое наименование "Борневильского". - Чего вы хотите от меня, дорогой сэр? Здесь нет общества, здесь нет даже людей! Но приятный попутчик Кати Ивановны преобразился. Тусклые глаза его оживились, худое тело напружилось, мускулы сделались стальными. Он пристально глядел на нее и тащил за собой в лес, не отвечая на вопросы. Странная слабость овладела миссис Василовой. Руки и ноги ее налились тяжестью, во рту было горько, в голове стоял непонятный туман. Она уже не помнила ничего, кроме необходимости дойти до леса и, кой-как дотащившись до первой осины, поникла всем телом на кочку. - Мне худо... - прошептала она тихо. - Я не имею намерения, но меня тошнит. Незнакомец вынул коробочку с круглыми голубоватыми шариками и протянул ее Кате Ивановне. Почти машинально взяла она шарик и положила себе в рот. В ту же секунду страшная судорога прошла по ее телу с пяток до головы, и несчастная свалилась вниз головой в овраг. Человек прыгнул туда вслед за ней, убедился, что она мертва, натаскал хворосту, валежника, осиновых прутьев и закрыл ими тело своей жертвы. Потом он оглянулся вокруг, зашел за дерево и исчез. Все было пустынно кругом по-прежнему. Шелестели осины. На. Гудзоне неподвижно стояла одинокая дровяная барка. 20. ОТПЛЫТИЕ "АМЕЛИИ" Джек Кресслинг никогда не позволял себе громко сердиться, а тем более на синьора Грегорио Чиче. В этом отношении он брал уроки сдержанности у своих крокодилов. И сейчас, сидя не без опаски перед небольшим смуглым человеком неопределенной наружности, свесившим со спинки кресла худую, слабую руку, слегка опухшую в сочленениях, он не сердился, но говорил сухим, мертвенно жестким голосом, глядя мимо своего собеседника: - Итак, вас постигла неудача с Иеремией Морлендером. Первая неудача синьора Грегорио Чиче. Тем более досадная, что этот техник Сорроу оказался поразительным дураком и ничтожеством... Непонятно, почему, с какой целью его держал и расхваливал Иеремия Морлендер. - Во всем остальном - полная удача, - ответил синьор, чуть подняв верхнюю губу, что ощетинило щеточку его кошачьих усов. - Знаю, знаю. И тем не менее... Джек Кресслинг тяжело вздохнул. Все утро он потерял на выяснение изобретательских способностей Сорроу. Техник притащил целую папку неграмотных чертежей; он, захлебываясь, говорил нестерпимые благоглупости о том, что изобрел вечный двигатель - перпетуум мобиле - из пары сапог и старой водосточной трубы; он разводил какие-то теории о произрастании чечевицы на асфальте, а когда Джек Кресслинг, окончательно убедившись в полной его негодности, дал ему расчет, - долго еще что-то такое кричал у дверей конторы и не хотел уходить. Одно только утешительно: ненависть этого Сорроу к коммунистам. Джек Кресслинг называет себя умнейшим заводчиком в Штатах - недаром на сотнях его предприятий в Миддльтоуне нет ни одного, решительно ни одного рабочего, кто хоть однажды был бы заподозрен в симпатиях к коммунизму. Дорого оплачиваемые агенты - такие, как пожилой и солидный слесарь Виллингс, например, - вздыхая, говорят о том, что зря получают от него жалованье... Кстати, Виллингса необходимо послать на "Амелии" в Россию с гуверским фрахтом и кое с чем еще... - Итак, вы оформите Виллингса на негласное отбытие с "Амелией", а сами отправитесь на "Торпеде" согласно выработанным инструкциям, - подводит он итог своей беседы с молчаливым синьором Чиче. Тем временем Виллингс и Сорроу тоже кончали свой разговор - с Миком Тингсмастером. - Уф, нелегко изображать дурака! - вздохнул старичина Сорроу. - Посмотрел бы ты, как передо мной разложили самые секретные чертежи Морлендера, а я, как осел, только ушами хлопал, стараясь втихомолку отпечатать их в своей памяти. - Не легче играть и агента, - угрюмо отозвался Виллингс. - Зато ты теперь, Сорроу, освободился от моего недремлющего ока и волен ехать куда надо! Тут оба друга и Мик вместе с ними весело расхохотались. Вот при каких обстоятельствах старичина Сорроу, получив расчет у Джека Кресслинга, нанялся монтером машинного отделения на пароход "Амелия", зафрахтованный компанией Гувера. За два часа до отплытия он уже был на пристани, наблюдая за погрузкой парохода. Ирландец Мак-Кинлей, капитан парохода, посасывал свою трубку, разгуливая по корме. Подъемники сбрасывали на пароход одно за другим: бочки с салом, прессованные тюки с маисом и сахаром, ящики с консервированным молоком, мешки с маисовой мукой. Все это предназначалось для тонких кишок голодающего русского народа с целью приобщения его к вершине американской цивилизации - суррогату. Рабочие, грузившие пароход, весело подмигивали Сорроу, и он подмаргивал им в свою очередь. Вдруг посыльный Джонс, красный, запыхавшийся, растрепанный, опрометью влетел на пристань, огляделся туда и сюда, подбежал к технику Сорроу и, задыхаясь, шепнул ему: - Жены Василова нет решительно нигде. Не видел ли ты ее в числе пассажиров? Сорроу отрицательно покачал головой. - Что мне теперь делать? - взвыл Джонс. - Эта вздорная дамочка, верно, спит вторые сутки. Но где ее искать? У подруги она не была, домой не вернулась, а я, видишь ли, не смею расспрашивать ее мужа, не знает ли он, куда сбежала от него его собственная жена! Что мне делать с билетом, с документами, куда девать сдачу? Кто мне заплатит комиссионные? - Посоветуйся с Миком, - флегматически ответил Сорроу, продолжая шагать по пристани. - Да торопись: до отплытия осталось всего час пятьдесят восемь с половиной минут. Джонс подпрыгнул, как ужаленный, метнулся между фонарными столбами туда и сюда, провалился сквозь землю и через десять минут мчался на деревянном стуле по проволоке с крыши манежа Роллея - вверх и вверх, к вышке Миддльтоуна. Путешествие было рискованное: провода свистели вокруг него, тюки сена могли налететь сверху, если ребята не успеют попридержать их, электрическая энергия могла прекратиться, но честный посыльный Джонс не имел другого способа попасть в Миддльтоун во-время, и он рискнул на него. - Ты говоришь, ее никто и нигде не видел? - спросил Тингсмастер, выслушав сбивчивую речь Джонса. - Именно так, Мик. - Это значит, что несчастную убрали с пути. Это значит, что Василова тоже ждет западня. Они уберут и Василова, послав вместо него заговорщика Морлендера. - Василов поедет на "Торпеде", Мик, времени у тебя много... А куда мне девать билет, документы, сдачу? Кто мне заплатит комиссионные? - выл честный Джонс. - "Амелия" стоит под парами, говорю я тебе! Тингсмастер недолго раздумывал. - Так подожди же! - крикнул он решительно. - Мисс Ортон, дитя мое, скорей, бегите-ка сюда! На пороге появилась мисс Ортон. - Слушайте. Вот вам документы и билет. Вы едете через час в Кронштадт на пароходе "Амелия" как жена коммуниста Василова. Ваш муж едет туда же на "Торпеде". Вы по капризу сели на "Амелию". Вы встретите его на кронштадтской пристани. Вы шепнете ему, что посланы рабочими вместо его жены, чтобы охранять его жизнь от покушений, и раскроете ему заговор фашистской организации... Поняли? - Да, - ответила мисс Ортон. - Спасибо, Микаэль Тингсмастер. Вы будете рады, что поручили это дело мне. - Постойте-ка... Может случиться, что Василова уберут и вместо него подошлют Артура Морлендера... - А-а! - вырвалось у девушки сквозь стиснутые зубы. - Тогда мстите, мисс Ортон. Но сумейте мстить. Вы будете женой заговорщика, вы притворитесь, что не угадали подмены. Это тем более легко, что он сам не знает, какая у Василова жена. Вы день и ночь будете сторожить его и раскрывать шаг за шагом, нить за нитью гнусный заговор, покуда все нити не будут в ваших руках. Тогда откройте все советской власти. Поняли? - Да! - воскликнула девушка. - Еще раз спасибо. - Ты немедленно доставишь ее на "Амелию", - обратился Тингсмастер к посыльному Джонсу. - Поручи ее Сорроу, и пусть Сорроу снабдит ее всем необходимым. Во время пути пусть Сорроу каждый час принимает радио с "Торпеды". Мы пошлем монтера Биска охранять жизнь Василова. Понял? Иди. - Мик, - простонал бедный Джонс, почесав у себя в бороде, - а кто же заплатит мне комиссионные? Кому передать сдачу? - Бери себе сдачу вместо комиссионных! - крикнул Тингсмастер, схватив за руки обоих - Джонса и девушку - и увлекая их к телеграфной вышке. Через полчаса стройная молодая дама под темной вуалью заняла каюту первого класса на пароходе "Амелия", а техник Сорроу принял от Джонса подробнейшие указания Тингсмастера. Трап поднят. Дым повалил из трубы. Палуба, реи, бесчисленные окошки кают полны высунувшихся голов, шапок, носовых платков. Все это машет, свистит, визжит, кивает - и в ответ машет, свистит, визжит, кивает залитая толпой пристань. Пароход "Амелия" делает красивый поворот и, задымив, отправляется в далекий рейс. 21. РИСКОВАННОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ БЬЮТИ Отослав Сорроу и Виллингса делать свои дела и простившись с мисс Ортон, Мик Тингсмастер дал наконец волю своим чувствам. Редко кто мог бы сказать, что видел его в таком гневе, в каком он находился сейчас. Мик ударил кулаком по столу: - Убивать женщин, подлецы! Если бы я только мог напасть на след этого человека! - Менд-месс, - раздалось из стены. - Месс-менд, - ответил он поспешно, и тотчас в комнату с ловкостью обезьяны прыгнул трубочист Том. - Мик... - начал он свою речь запинаясь. - Ну? - Мик, хоть в обществе и поговаривают, будто я черт, но не в обиду тебе будь сказано, Мик, я сам начинаю побаиваться черта. Видишь ли, мы с Ван-Гопом, как ты приказал, день и ночь сторожили "Патрициану". Только сидим мы в стене, а под нами, тоже в стене, кто-то знай себе сторожит нас. И ей-ей, Мик, если я черт только по фальшивому наговору, то под нами в стене ходит что ни на есть настоящий черт, в этом я тебе прозакладываю собственную голову. - Значит, вы продолжаете слышать шаги в подземном ходе? - Называй это подземным ходом, если тебе нравится, а мы с Ван-Гопом называем это бесовской тропой! Тингсмастер поглядел на широкую черную рожицу Тома, хотел было сказать ему слова два, но махнул рукой и решительными шагами подошел к двери. Раскрыв ее, он крикнул в темноту: - Бьюти! Бьюти! Тотчас же в комнату ворвалась огромная белая собака с золотистыми пятнами. Она прыгала вокруг Тингсмастера, била хвостом, припадала на передние лапы, дружески рыча, потом вскакивала на задние и обнимала своего хозяина с самой пылкой нежностью. Наконец, угомонившись, она лизнула его в нос, свернулась на полу и положила морду на его пыльный сапог. - Бьюти, - ласково сказал Мик, нагнувшись к своему другу; белый хвост энергично забарабанил в ответ. - Бьюти, мне требуется от тебя важная штука. Опасная штука, понимаешь? Хвост дал ритмически понять, что Бьюти готова на все. - Я не могу послать туда человека, Бьюти, потому что это сильно смахивало бы на убийство. Ты же сумеешь выкрутиться. Но гляди, Бьюти, гляди, дружище: тот, за кем мы с тобой охотимся, - величайший враг твоего хозяина. Ррррр! - раздалось снизу. - И величайший враг человечества. Будь осторожен, песик. Рррхав! Хав! - свирепо пролаяла Бьюти и положила лапу на колени Тингсмастера. - Мик, - умоляюще произнес Том, - что это ты задумал? Что может собачка противу черта! Но Тингсмастер не любил лишних разговоров. Он огляд