идентификации их прототипов, тем более, что оно прослеживается и в более раннем рукописном списке. Случайность здесь исключена - для Джонсона эти три его стихотворения всегда были связаны неразрывно. ______________ * Эпос - героическая песнь, эпическая поэма; эпода - лирическая поэма, где длинный стих чередуется с коротким. В "Послании к Елизавете, графине Рэтленд" Джонсон опять говорит о том, что Елизавета унаследовала от своего отца, "богоподобного Сидни", его любовь к музам, его искусство. Но это "Послание" интригует джонсоноведов еще и тем, что оно является единственным из полутора сотен напечатанных в фолио 1616 года стихотворений, текст которого Джонсон неожиданно обрывает на полуфразе. Фраза обрывается, как только от отца Елизаветы он переходит к ее "храброму другу, тоже возлюбившему искусство поэзии", то есть к ее мужу. В тексте фолио Джонсон сделал странную пометку: "окончание утеряно". Пометка даже более чем странная, ибо поэт сам редактировал это издание и безусловно мог восстановить или заменить "утраченное" окончание. Но он этого демонстративно не сделал. Полный текст стихотворения был найден уже в нашем веке, в рукописном списке; он включал и якобы "утерянное" окончание - всего семь строк, содержащих упоминание о какой-то "зловещей клятве" и о благодарности Рэтленду. О причине столь демонстративной купюры сегодняшние джонсоновские комментаторы высказывают различные предположения (купюра не имеет аналогов в прижизненных изданиях Джонсона), например, делаются ссылки на то, что граф Рэтленд был импотентом, не мог исполнять супружеские обязанности, хотя совсем неясно, какое значение это - гипотетическое - обстоятельство могло иметь через четыре года после смерти обоих супругов. Ясно другое: говорить открыто о Рэтленде даже после его смерти (так же, как назвать подлинные имена Голубя и Феникс) было почему-то нельзя, и Джонсон нашел способ привлечь к этому внимание современников и потомков. В третьем послании, адресованном "Глубокочтимой - графине -" (50-е стихотворение цикла "Подлесок", опубликованного уже после смерти Джонсона), которое, как по ряду признаков определили авторитетные джонсоноведы, тоже обращено к Елизавете Рэтленд, ее имя и титул заменены прочерками. Здесь поэт говорит о ее положении "вдовствующей жены", о книгах, заменяющих ей отсутствующих друзей, и, так же как в описывающей Феникс "Оде восторженной", о других ее высоких достоинствах, надежно скрытых от непосвященных. Пасторальная пьеса Бена Джонсона "Печальный пастух" свидетельствует, что замок Бельвуар был центром закрытого поэтического кружка - этих людей Джонсон назвал "поэтами Бельвуарской долины"; к ним относятся и все участники честеровского сборника. Дочь великого поэта, женщина выдающихся дарований и трагической судьбы, Елизавета Сидни занимала особое положение в этом поэтическом сообществе - в ней видели продолжателя служения Филипа Сидни, нового Феникса, восставшего из его пепла, - здесь и зарыты корни честеровской аллегории. Бесконечно преклонялся перед ней и Бен Джонсон - дальше мы увидим, что именно она является той почти всегда остающейся за занавесом Высокой Музой, о которой он вспоминал потом - после ее смерти - не только в разговорах с Драммондом, но и (обычно не открывая ее имени) в ряде своих наиболее значительных поэтических произведений, и тогда мы узнаем ее по ни с чем не сравнимому пиетету и никогда не утихающей боли в голосе поэта. Платонический брак Роджеру Мэннерсу, 5-му графу Рэтленду, в британском Национальном биографическом словаре посвящено несколько столбцов текста, написанного историком Арчболдом23. Современник Шекспира граф Рэтленд (1576-1612) был одним из образованнейших людей своего времени, имел степень магистра искусств как Кембриджского, так и Оксфордского университетов, учился в Падуанском университете в Италии и в лондонской юридической корпорации Грейс Инн. Его воспитанием и образованием одно время руководил сам Фрэнсис Бэкон - великий оратор, философ и друг муз, человек со сложным характером и непростой судьбой. Рэтленд в молодости был интимным другом и соратником графа Саутгемптона, единственного человека, которому Шекспир посвятил свои произведения - первые поэмы "Венера и Адонис" (1593) и "Обесчещенная Лукреция" (1594). Сохранилось письмо современника, в котором сообщается, что Рэтленд и Саутгемптон проводят все время в театре в ущерб своим обязанностям при дворе (1599). Вместе с Эссексом они принимали участие в военных действиях на море и в Ирландии. В 1601 году Рэтленд шел в первых рядах участников эссексовского мятежа, за который его тесть поплатился головой, а Саутгемптон - свободой; сам Рэтленд был приговорен к разорительному штрафу и отправлен под надзор родственника в провинцию. Воцарившийся в 1603 году Иаков Стюарт реабилитировал его и вскоре послал с почетной миссией к датскому королю; вернувшись, Рэтленд редко показывался при дворе. Изнурительная болезнь часто и надолго укладывала его в постель и в конце концов еще молодым свела в могилу. Из нескольких сохранившихся писем знавших его людей видно, что он страдал тяжелым заболеванием ног, а в последние годы жизни и мучительными спазмами сосудов головного мозга. Поскольку Роберт Честер (как сейчас установлено) был дальним родственником Рэтленда, он не мог не знать о его болезни. Теперь мы можем понять, почему у честеровского Голубя был "печальный вид, подобный бледному лику смерти", и почему, посылая к нему Госпожу Природу и Феникс, Юпитер (король Иаков) дает им некий бальзам для больных ног и головы Голубя. Соответствие, как видим, поразительное даже в таких деталях - тем более, что эти детали не имеют ничего общего с легендой о птице Феникс*. _________________ *Конечно, нельзя подходить к честеровскому рифмованному повествованию, перемежающемуся хитроумными отступлениями, как к некоему репортажу с места событий. Но это и не чистый поэтический вымысел, ведь сам автор несколько раз повторил, что его "домотканая" поэма содержит лишь аллегорически завуалированную правду об обоих ее героях. Фрагменты этой правды, почти натуралистически безыскусные, то и дело выпадают (и не всегда случайно) из неуклюже скроенной вуали честеровской аллегории; это относится и к стихотворениям других поэтов, стоящим гораздо выше по своим поэтическим качествам. Ценность таких фрагментов и аллюзий неизмерима для исследователя. Можно добавить, что описание Честером места, где живет больной Голубь, довольно точно совпадает с топографическими реалиями родового поместья Рэтлендов Бельвуара* (*Бельвуар - прекрасный вид [франц.]) - одной из уникальных достопримечательностей Англии. Старинный замок Рэтлендов расположен на плоской вершине высокого холма (возможно, искусственного происхождения), откуда открывается действительно изумительный вид на окружающую местность, омываемую двумя рукавами речки Девон, на лесистую долину и далее - на десятки километров. Карлтон Браун в свое время специально отмечал, что герои Честера несколько раз и в сходных выражениях описывают эту прекрасную небольшую долину с рекой, этот "высокий холм с плоской вершиной", которые, в отличие от других географических описаний в поэме Честера, явно относятся к какой-то хорошо знакомой и памятной автору конкретной, а не условной местности. Браун с сожалением констатировал невозможность соединитьть эту неведомую честеровскую местность с имением сэра Джона Солсбэри, а Гросарт и Мэтчет столь же безуспешно пытались искать ее в Ирландии, на маршрутах пребывания там Эссекса в 1599-1600 годы. И еще одно важное "совпадение". Мифический единорог, обнаруженный нами на бумаге честеровского сборника, присутствует и в гербе Рэтлендов - их там даже два. Отношения супругов Рэтленд не всегда были безоблачными; примерно в 1605-1610 годы между ними возникает определенная отчужденность, большей частью они живут раздельно. Друзья и родные Елизаветы, в первую очередь ее тетка - блистательная Мэри Сидни - Пембрук, обеспокоены ее двусмысленным положением "вдовствующей жены", боятся, что дочь Филипа Сидни останется без потомства и род Фениксов пресечется; наконец, они пытаются не только примирить Рэтлендов, но и убедить их превратить свой брак в нормальный. Вспомним, как честеровская Госпожа Природа (маска для Мэри Сидни - Пембрук) просит Юпитера вмешаться и как она потом отправляется к больному Голубю, чтобы, говоря не очень куртуазными, но зато вполне определенными словами Честера, "привести его в постель этой Феникс". И вот осенью 1610 года сохранившиеся записи дворецкого действительно фиксируют появление в Бельвуаре Елизаветы вместе с Пембруками. Таким образом, многое в обстоятельствах приезда Феникс и Госпожи Природы к Голубю - его болезненное состояние, бальзам для больной головы и ног, его просьба к Феникс простить причиненные ей ранее обиды - показывает, что Честер в начале своей поэмы имел в виду именно этот период их сложных и, вероятно, мучительных для обоих отношений, когда их друзья надеялись на чудо. Но чуда не произошло, Рэтленд угасал на глазах, и Честер для описания дальнейшего прибегает к образу погребального костра у алтаря Аполлона, который готовят для себя его герои... Смерть графа Рэтленда и, что еще более поразительно, последовавшая сразу за ней жертвенная смерть его жены, дочери Филипа Сидни - прославленного Феникса елизаветинцев, не была, вопреки обычаю, открыто оплакана их друзьями-поэтами и вообще никем в тогдашней Англии, и это не может не вызывать крайнего удивления. Поэты молчали, хотя их не могла не потрясти и эта мученическая смерть их кумира, их Музы, и эти таинственные похороны их покровителей*. ________________ *Заговор молчания нарушил лишь Фрэнсис Бомонт, но его элегия на смерть Елизаветы Рэтленд, полная глубокой скорби, была напечатана - безымянно - только через десять лет (1622), когда самого Бомонта уже не было в живых. Все это неоспоримо свидетельствует о том, что атмосфера секретности, глубокой тайны, неотделимая от честеровских Голубя и Феникс, окружала и их бельвуарских прототипов, и друзья - в первую очередь поэтические, служители Аполлона - относились к этой тайне с уважением, подчинялись ей и после того, как их не стало. Но несколько наиболее близких к бельвуарской чете поэтов все-таки решили нарушить табу и почтили их память в честеровском сборнике, замаскированном хитроумной аллегорией так, что его смысл мог быть понятен только немногим. Загадка честеровского сборника - это загадка бельвуарской четы, Рэтлендов, тесно переплетенная с загадкой Шекспира. И решение ее - после долгого и трудного пути - высвечивает из мрака столетий укрывавшихся там удивительных людей, возможно - самых удивительных из всех, прошедших по земле. Однокашник Гамлета Незадолго до первой мировой войны бельгийский историк Селестен Демблон обнаружил в списке иностранных студентов Падуанского университета за 1596 год вместе с Рэтлендом имена двух студентов из Дании - Розенкранца и Гильденстерна. Розенкранц и Гильденстерн! Каждый, кто знает и любит "Гамлета", по-особому помнит эти имена. Многие, писавшие о трагедии Шекспира, специально останавливались на образе этой неразлучной пары ложных друзей принца Датского. Личности вполне заурядные, услужливые, бездумные исполнители монаршей воли, они всегда появляются вместе, их трудно представить порознь, трудно - нет, невозможно - даже отличить друг от друга. Но удивительно, что при всей своей незначительности, безликости, отсутствии индивидуальных характеристик они все-таки не теряются среди главных действующих лиц трагедии. Их хорошо видишь и чувствуешь, они цепко застревают в памяти. Еще Гете обратил внимание на глубину и тонкость замысла великого драматурга, создавшего эту пару, которая представляет на сцене то, что нельзя было бы изобразить с помощью одного персонажа, - ибо они символизируют само общество. А английский шекспировед Х. Гренвил-Баркер так лаконично определил их сущность: "Это не просто ничтожество, а ничтожество, расщепленное надвое". Нераздельной двойней прошли они через бессмертную трагедию, через сознание миллионов и миллионов людей, говорящих на всех языках мира, читателей и зрителей Шекспира. И вот через три столетия после своего первого появления на подмостках "Глобуса" они снова напомнили о себе чуть ли не мистическим образом. Так же вдвоем тени давно умерших и ставших прахом датских дворян Розенкранца и Гильденстерна поднялись с запыленных полок падуанского университетского архива, чтобы предстать перед нами в безмолвии и внушительном свидетельстве. Их собственная незначительность, принадлежность к другой стране делает это свидетельство особенно ценным, ибо их имена - это не имена королей, знаменитых полководцев или знатных английских вельмож, которые были на устах их британских современников. Их имена вряд ли могли быть вычитаны драматургом из датских книг и хроник. Здесь практически исключается и вероятность случайного совпадения, которую еще можно было бы с натяжкой допустить, когда бы речь шла об одном человеке, одном имени. Нет, Розенкранц и Гильденстерн не вымышлены автором "Гамлета"! Двое молодых датских дворян учились в 1596 году вместе с молодым знатным англичанином графом Рэтлендом в далеком от Англии и от Дании итальянском городе Падуя, а через несколько лет после этого их имена стали именами двух неразлучных придворных в трагедии, созданной великим англичанином Уильямом Шекспиром*. Падуанские призраки Розенкранца и Гильденстерна указывают, что этот самый Роджер Мэннерс, граф Рэтленд, имел какое-то отношение к Уильяму Шекспиру и его "Гамлету". Об этом же говорит ряд датских реалий, появившихся в трагедии лишь со второго кварто, то есть вскоре после возвращения Рэтленда из Дании в 1603 году. ____________ *У Шекспира Гамлет и Горацио прямо названы студентами Виттенбергского университета, а принц называет Розенкранца и Гильденстерна своими товарищами-однокашниками (fellows). Теперь установлено, что учившиеся в Падуе Розенкранц и Гильденстерн были выпускниками именно Виттенбергского университета. Ясно, что Шекспир знал и об этом: случайность вряд ли возможна. Даже если Рэтленд и его жена были просто информаторами Шекспира, то, казалось бы, и этого вполне достаточно, чтобы историки литературы обратили на них самое пристальное внимание, особенно учитывая почти полное отсутствие достоверных фактов, проливающих хоть какой-то свет на творческое окружение великого драматурга, на его творческую лабораторию. Однако падуанские реалии и другие важнейшие факты, связывающие Шекспира с поэтическим окружением Рэтлендов - Сидни - Пембруков, все еще не нашли себе подобающего места в шекспировских биографиях. Возьмем, к примеру, краткую документальную биографию Шекспира, принадлежащую перу авторитетного американского шекспироведа С. Шенбаума, переведенную в 1985 году на русский язык. Здесь перечислены важнейшие открытия мирового шекспироведения, все, что в какой-то степени может быть связано с жизнью и творчеством Великого Барда. Однако в обстоятельной научной книге, где не пропущены касающиеся Шекспира закладные и купчие, его судебные иски на мелкие суммы к соседям и преследование несостоятельных должников и их незадачливых поручителей, вы не найдете ничего ни о Рэтленде, ни о его однокашниках Розенкранце и Гильденстерне, перекочевавших неизвестным биографу образом из университетской аудитории старинного итальянского города на страницы великой трагедии, где они обрели еще одного однокашника - Гамлета, принца Датского. Имя Рэтленда если и появляется в некоторых "шекспировских биографиях, то лишь в связи с его дружбой с графом Саутгемптоном; нередко даже в очень солидных научных трудах его путают с другими Мэннерсами - с его братом и двоюродным дедом24. А ведь Шекспир знал дорогу в Бельвуар! Об этом говорит не только его имя в честеровском сборнике, но и уникальная запись в расходной книге дворецкого Бельвуара, от которого вскоре после смерти Роджера Рэтленда Шекспир получил несколько десятков шиллингов золотом. Что касается такого невнимания к однокашнику Гамлета и его спутнице жизни со стороны сегодняшних шекспировских биографов, то часто причиной этого является простое незнание важных фактов и содержащих их источников, отсутствие интереса к их исследованию. Конечно, немало трудностей порождает для ученых плотная завеса секретности (напоминающая чем-то масонские таинства), созданная вокруг Голубя и Феникс ими самими и их поэтическими друзьями. К сохранению своих тайн "поэты Бельвуарской долины" относились, как можно судить по многим признакам, весьма серьезно. Это видно и по тому, как тщательно сохранялась тайна их необычных похорон, по тем приемам маскировки и умолчаний, которыми изобилуют честеровский сборник и джонсоновская пастораль "Печальный пастух", из оборванного на полуфразе стихотворения Джонсона, из нескольких сохранившихся писем его и Джона Донна. Однако исследование и освещение важных свидетельств, указывающих на существование закрытого поэтического кружка, с которым оказываются связанны крупнейшие писатели и драматурги эпохи, включая самого Шекспира, затруднялись - и продолжают затрудняться - не только созданной ими завесой секретности. Есть и другие причины. Здесь и давние, освященные авторитетами и традициями представления, и влияние хрестоматийного или компилятивного подхода к явлениям, корни которых лежат достаточно глубоко от поверхности. Играет свою роль и повышенная осторожность наших британских и американских коллег при обращении к именам, фигурировавшим в продолжающейся ожесточенной полемике вокруг "шекспировского вопроса". Ведь Роджер Мэннерс, 5-й граф Рэтленд, является одним из так называемых претендентов, то есть одним из тех живших в шекспировскую эпоху людей, которых некоторые исследователи в XIX - XX веках заподозрили в том, что именно они были подлинными авторами шекспировских пьес, поэм и сонетов. Спору между сторонниками "еретических" гипотез и теми, кто отстаивает традиционные представления, - полтора века. Однако читатели в нашей стране долгое время получали всю информацию о Великом споре вокруг Шекспира - споре, не имеющем прецедентов в истории мировой культуры, - только в односторонней, да еще сдобренной упрощенной идеологией интерпретации. Пришло время ознакомить наших читателей с подлинными причинами возникновения Великого спора и его непростой историей. Глава вторая. ДОЛГИЙ СПОР ВОКРУГ ГОРОДА СТРАТФОРДА-НА-ЭЙВОНЕ "Шекспир и несть ему конца". - Кто и зачем придумал "шекспировский вопрос". Следы гения. - Уильям Шакспер из Стратфорда, его семья и занятия. - Последняя воля Владыки Языка? Загадки автографов. - Близкий друг графа Саутгемптона. - Ворона, разукрашенная чужими перьями. - Кембридж и Оксфорд знали Потрясающего Копьем. - Самодовольный колбасник или унылый портной? - Портрет, на который Бен Джонсон рекомендовал не смотреть. - Великий Бард обретает биографию. - Первые сомнения. Бэконианская ересь. - Становление исторической науки. Появляется Рэтленд - совпадения, совпадения... - Идеологическое табу. - Дискуссия усложняется. Новые кандидаты, новые эволюции неуловимого образа. - В академическом стане - накопление фактов. - Час Голубя и Феникс пришел "Шекспир и несть ему конца" Представить себе мировую культуру без Шекспира невозможно. Гениальное искусство, глубочайшее проникновение в человеческую природу сделали этого англичанина, жившего в одно время с Иваном Грозным и Борисом Годуновым, полноправным современником всех последующих эпох и поколений обитателей нашей планеты. И похоже, что именно бурному XX веку с его трагическими катаклизмами, взлетами и падениями, искусство Шекспира особенно близко и необходимо. Сегодня десятки миллионов людей видят его героев на сценах театров, на экранах кинотеатров, телевизоров и видеомагнитофонов, слушают по радио, читают его произведения на всех языках мира. Ежегодно планету затопляет целое море - более четырех тысяч - книг и статей, имеющих прямое отношение к Великому Барду: издания, переиздания, переводы, исследования, дискуссии, диссертации, рецензии на книги и постановки1. Специальные шекспировские ежегодники, ежеквартальники, международные и национальные конференции, симпозиумы ученых, театральные фестивали на всех континентах... Шекспироведение давно уже стало не просто частью литературоведения (и театроведения), но особой наукой, наукой интернациональной, со своими традициями и своей историей в каждой стране. Например, если говорить о российском шекспироведении, то среди имен, стоявших у его истоков, можно назвать Карамзина, А.А. Бестужева, Кюхельбекера и, конечно, великого Пушкина, который называл Шекспира "отцом нашим". Пушкин писал: "Читайте Шекспира - это мой постоянный припев". Уже в середине прошлого века все произведения Шекспира были переведены на русский язык. Шекспир и русская культура (особенно литература, театр, кино) - особая, чрезвычайно интересная и обширная тема, освещенная в сотнях книг и статей2. Значительное место занимает творчество Шекспира и в культурах других стран и народов. Воистину, как предсказал Гете, "Шекспир и несть ему конца". При таком всеобщем и неослабном внимании к Шекспиру вполне естественно предположить, что за прошедшие столетия ученые уже узнали о нем и его творениях все существенное, и дискутировать надо лишь о вопросах теоретических, оценочных, о качестве переводов и переизданий, о проблемах различных уровней изучения шекспировского творчества, о находках, представляющих биографический интерес, о художественном уровне новых постановок, о режиссерских и актерских решениях... Однако такая хрестоматийная идиллия далека от действительности. Целый ряд серьезных проблем шекспироведения остается открытым, ждущим окончательного решения: различия в текстах прижизненных и посмертных изданий, датировка многих произведений, авторство так называемых сомнительных пьес, в разное время приписывавшихся Шекспиру, но не вошедших в канон, и т.д. Широко известны бесчисленные, но до сих пор безуспешные попытки идентифицировать героев шекспировских сонетов. Немало проблем связано с творчеством современников Шекспира. И наконец, продолжает существовать и время от времени достаточно громко напоминать о себе знаменитый (некоторые скажут "пресловутый") "шекспировский вопрос" - Великий спор о личности Великого Барда. В 20-х годах оживленная дискуссия вокруг этой проблемы проблем велась и у нас, но потом ее (как и многие другие) "прикрыли"; сократилось до минимума и поступление объективной информации о ее ходе на Западе, где споры продолжались, то ослабевая, то разгораясь, особенно после появления новых гипотез. Последнее время как раз ознаменовалось оживлением споров в Англии и США, да и у нас, с исчезновением "официального" литературоведения, стали появляться пересказы некоторых догадок и гипотез начала века, зачастую не обремененные научной аргументацией и не учитывающие результаты исследований и дискуссий последних десятилетий - сказываются последствия идеологического табу, так долго довлевшего здесь над изучением и публичным обсуждением этой специфической проблематики. Но как вообще могла возникнуть такая проблема, такой спор, продолжающийся и сегодня? Ведь мало кто сомневается в правильности традиционной идентификации личности Данте, Петрарки, Сервантеса, Филипа Сидни, Бена Джонсона, Джона Милтона и других великих и просто известных писателей, драматургов, поэтов Ренессанса, не говоря о более поздних периодах, а вот в отношении величайшего гения человечества - Уильяма Шекспира - неоднократно высказывались самые серьезные сомнения, причем людьми, глубоко чтившими шекспировские произведения! Спор о Шекспире часто велся и ведется в тоне, далеком от академичности, - как и во всех человеческих делах, немалую роль здесь играют эмоции. Нет согласия и в вопросе о причинах возникновения проблемы и многоголосого спора вокруг нее. Те, кто придерживается традиционных взглядов, в качестве причин появления "еретиков" указывают на недостаточность наших знаний о жизни Шекспира, на бесцеремонность охотников за историческими сенсациями, на предубеждение снобов, не желающих согласиться с тем, что простой актер без высшего образования мог написать гениальные произведения. Вот что, например, говорилось об эпохальном споре в работе известного литературоведа Ю.Ф. Шведова "Творчество Шекспира" (сравнительно недавно - в 1959 году; переиздано в 1977-м): "Ограниченность достоверных данных о жизни великого поэта дала повод реакционным литературоведам XIX и XX веков выступить с попытками отрицать за Шекспиром авторство его произведений. Основным аргументом этих нападок служила и служит барски пренебрежительная мысль, что сын ремесленника, получивший недостаточное образование в стратфордской грамматической школе и служивший актером в театре, не мог создать столь великолепных произведений. Сторонники антишекспировских теорий выдвинули целый ряд домыслов о том, что под именем Шекспира скрывался кто-либо из современных аристократов, гнушавшихся отдавать свои произведения в театр под собственным именем и потому ставивший их на сцене под именем одного из актеров труппы. Антинаучность подобных измышлений, авторы которых произвольно подтасовывают факты и не обращают внимания даже на высокие отзывы о творчестве Шекспира людей, лично знавших поэта, ясна и не нуждается в специальных доказательствах..."3. По сравнению с аргументацией наших шекспироведов 30-40-х годов здесь не так много идеологических штампов и навешиваемых на оппонентов устрашающих и отпугивающих ярлыков, хотя "антинаучность... измышлений" для нашего автора "ясна и не нуждается в специальных доказательствах". Другая сторона, то есть "еретики", подвергающие сомнению и критике традиционные представления о личности Великого Барда, часто ссылаются на "слепоту" первых биографов и их последователей, принявших на веру наивные предания и легенды, не понимая, не чувствуя Шекспира, великого духа, открывающегося нам в его произведениях. Английский политический деятель и писатель Джон Брайт (1811-1889) высказался по этому поводу весьма лаконично и сверхкатегорично: "Всякий, кто верит, что этот человек - Уильям Шакспер из Стратфорда - мог написать "Гамлета" и "Лира", - дурак". Даже если учитывать только количественную сторону - активные и пассивные сторонники традиции исчисляются многими миллионами, - ясно, что в пылу полемики этот автор чрезмерно упростил сложнейшую проблему. Однако и сторонники традиции - литературоведы и театроведы - нередко называли своих оппонентов фантазерами, лунатиками, странными личностями, посягающими на сокровищницу культурного наследия не только английского народа, но и всего человечества. Более чем натянутые отношения между спорящими сторонами - и у нас, и на Западе - отражаются в том, как они называют друг друга (я, конечно, оставляю в стороне терминологию эмоциональную, носящую преднамеренно оскорбительный или идеологически-обвинительный характер, некоторые образцы которой привел выше). Но даже в дискуссиях академического типа бытует терминология небезобидная, несущая в себе определенный полемический заряд: сторонники традиции часто именуют своих оппонентов "антишекспиристами", то есть врагами Шекспира, те же в свою очередь называют традиционалистов "ортодоксами" и т.п. Поэтому в дальнейшем в интересах объективности изложения существа дела я буду употреблять более нейтральные термины для обозначения сторон в этом споре: "стратфордианцы" - это те, кто не сомневается, что шекспировские произведения написал член лондонской актерской труппы Уильям Шекспир (а точнее - Шакспер), родившийся в 1564 году в городке Стратфорде-на-Эйвоне и там же умерший и похороненный в 1616 году. Тех же, кто с этим не согласен, мы будем называть "нестратфордианцами". Терминология, конечно, условная (и не новая), но достаточно удобная и корректная. Кто и зачем придумал "шекспировский вопрос". Следы гения Итак, почему же все-таки возник "шекспировский вопрос", почему он продолжает существовать и будоражить умы? Может быть, действительно, все дело в том, что о жизни Великого Барда якобы мало что известно, как это часто можно слышать? Нет, это неверно - так было только в первое столетие после его смерти. Однако постепенно, благодаря кропотливому труду многих поколений исследователей, о нем стало известно гораздо больше, чем о других литераторах и актерах того времени. Дело именно не в количестве достоверных, документально подтвержденных биографических фактов, а в их характере, их просто потрясающей несовместимости с тем, что говорят о своем авторе шекспировские произведения - 37 пьес, две большие поэмы, цикл сонетов, несколько других стихотворений. И чем больше узнавали достоверных биографических фактов, чем глубже изучали шекспировские произведения, тем очевиднее делалось это несоответствие. Известный русский дореволюционный специалист, автор ряда работ в области истории английской литературы Н.И. Стороженко, никогда не сомневавшийся в истинности традиционной идентификации личности Уильяма Шекспира, вместе с тем отмечал: "История литературы не знает большего несоответствия между тем, что нам известно об авторе, и его произведениями". Р.У. Эмерсон еще раньше писал, что не может совместить шекспировские биографии с шекспировским творчеством. Мимо этого брасающегося в глаза противоречия не может пройти ни один сегодняшний биограф Шекспира, каким бы образом он его ни объяснял. Кроме общего впечатления глубокой духовности и человечности, высоко поднятых над кипением мирских страстей, из шекспировских драматических и поэтических произведений мы узнаем об их авторе довольно много. Его герои говорят не только о своих повседневных заботах и стремлениях, о своих друзьях и врагах. Они часто рассуждают о смысле жизни и смерти, о добре и зле, о любви, о смысле истории людей - эти рассуждения иногда кажутся не связанными непосредственно с действием, и тогда мы ощущаем биение шекспировской мысли, и эта мысль поражает своей философской глубиной и изощренностью, своим проникновением в труднейшие проблемы бытия. Но, конечно, его гений проявляется не только и не столько в мышлении, в анализе - подобно природе, его искусство снова и снова творит жизнь на сцене театра, сцене, подчас способной вместить целый мир. Шекспировские произведения свидетельствуют не только о гениальном художественном мастерстве их автора, но также об огромном, ни с чем не сравнимом богатстве языка Шекспира. Его словарь насчитывает около 20 тысяч слов, то есть в два-три раза больше, чем у самых образованных и литературно одаренных его современников и даже писателей следующих поколений и веков (для сравнения, у Джона Милтона, Фрэнсиса Бэкона - по 8 тысяч слов, у Уильяма Теккерея - 5 тысяч; в словаре таких французских писателей, как Виктор Гюго, Ипполит Тэн, живших через два столетия после Шекспира, - примерно по 9 тысяч). Англичанин нашего времени, имеющий высшее образование, употребляет не более 4 тысяч, а малообразованный провинциальный житель елизаветинской Англии обходился 1 тысячью или даже половиной того. Такой огромный разрыв говорит сам за себя - ничего подобного история мировой литературы не знает. Шекспир ввел в английский язык, как сообщает Оксфордский словарь, около 3 200 новых слов - больше, чем Бэкон, Джонсон, Чапмен вместе взятые. Произведения Шекспира также свидетельствуют, что он владел французским, латинским, итальянским языками, мог читать на греческом, возможно, и на других языках. Напомню, что в "Генрихе V" 4-я сцена III акта написана целиком по-французски, так же как и разговор с пленным в 4-й сцене IV акта, а всего в этой пьесе около 100 строк на хорошем французском языке. Отдельные французские, итальянские, латинские слова и фразы присутствуют во многих пьесах. Сюжет "Гамлета" взят из "Трагических историй" француза Бельфоре, переведенных на английский только через столетие; сюжеты "Отелло" и "Венецианского купца", включая многие детали, заимствованы соответственно из сборников итальянских новелл Джиральди Чинтио и Джованни Фьорентино, тоже появившихся на английском языке лишь в XVIII веке. Шекспир знал произведения Монтеня, Рабле, Ронсара, Ариосто, Боккаччо, Банделло. Сюжет "Двух веронцев" взят из испанского пасторального романа Монтемайора, на английском языке до появления пьесы не печатавшегося4. Многочисленны свидетельства классического, то есть основанного на греко-латинской культурной традиции, образования автора, превосходного знания Шекспиром греко-римской мифологии, литературы, истории, использования им сочинений Гомера, Плавта, Овидия, Ливия, Сенеки, Плутарха, Аппиана - причем не только в переводах, но и оригиналов. Чтобы убедиться в этом, достаточно прочитать его поэмы, пьесы римского цикла, "Тимона Афинского". Насчитано 260 случаев использования им мифологических и исторических персонажей классической античности; не будет большим преувеличением сказать, что эти имена не сходят с языка Великого Барда. Чрезвычайно широк круг его чтения на английском языке. При создании исторических пьес он пользовался "Хрониками" Холиншеда, трудами Холла, Графтона, Фабиана, Стоу. Он знал романы о короле Артуре, сочинения Чосера, Гауэра, следил за литературой о путешествиях и географических открытиях, за произведениями современных ему поэтов и драматургов, хорошо разбирался в Священном Писании. Специальные исследования, проведенные учеными за последние полтора столетия, показали основательность познаний Шекспира в английской истории, юриспруденции, риторике, музыке, ботанике, медицине (тех лет, разумеется), военном и даже морском деле (например, команды, отдаваемые боцманом в "Буре", точно соответствуют ситуации, в которой оказалось терпящее бедствие парусное судно). В шекспировских произведениях насчитали 124 места, связанных с юриспруденцией, 172 - с морским делом, 192 места свидетельствуют о знании - и каком-то опыте - военного дела, слово "музыка" и производные от него встречаются 170 раз. В те времена подавляющая часть таких знаний, такой эрудиции могла быть получена только в университете, от домашних учителей, от людей, лично участвовавших в военных походах. Напомню, что публичных библиотек до конца XVI века в Англии еще не было. Многое говорит об очень близком знакомстве Шекспира с придворным этикетом, титулатурой, родословными, языком самой высокородной знати и монархов. Именно в этой среде, где происходит действие большинства его пьес, Великий Бард чувствует себя наиболее уверенно. Статистики насчитали 196 мест в его произведениях, где проявилось знание времяпрепровождения титулованных лендлордов, их игр и развлечений, в том числе редких и дорогих, как охота с соколами, псовая охота, теннис; эти знания не могли быть обретены заочно. Ботаники обратили внимание, что герои Шекспира упоминают названия 63 различных трав, цветов и деревьев. Можно предложить читателям этой книги проверить себя: сколько разновидностей растительного мира они могут назвать... Удивляет доскональное знание Шекспиром многих городов Северной Италии; некоторые биографы предполагали, что он побывал там. Места действия пьес - Венеция, Падуя, Верона, Милан, Мантуя. Люченцио в "Укрощении строптивой" появляется в Падуе со словами: "Сбылось мое заветное желанье Увидеть Падую, наук питомник, И наконец в Ломбардию я прибыл - Волшебный сад Италии великой". Люченцио, родившийся в Пизе и воспитанный во Флоренции, хорошо знает, чему можно научиться в знаменитом Падуанском университете. И не только Люченцио, но и его слуга Транио: "Mi pardonate, добрый мой хозяин! Я рад, что твердо вы решили сласть Сладчайшей философии вкусить. Но только, мой хозяин, преклоняясь Пред этой добродетельной наукой, Нам превращаться вовсе нет нужды Ни в стоиков, синьор мой, ни в чурбаны. И, Аристотелевы чтя запреты, Овидием нельзя пренебрегать. Поупражняйтесь в логике с друзьями, Риторикой займитесь в разговорах, Поэзией и музыкой утешьтесь, А математики, скажу я прямо, И метафизики примите дозу Не больше, чем позволит вам желудок..."(I, 1). Это выступление Транио - простого слуги - хорошая иллюстрация к тому, о чем я говорил выше: такое не мог написать человек, не имеющий представлений обо всех этих науках, о том, как ими занимаются студенты университетов. В Венеции Шекспиру известны не только главные достопримечательности, но и некоторые малозначительные переулки и даже здания, местные словечки; хорошо ориентируется он и в окрестностях Мантуи. И, как заметили очень многие шекспироведы, в итальянских пьесах Шекспира, как нигде еще (например, по сравнению с джонсоновским "Вольпоне", действие которого тоже происходит в Венеции), передан подлинный дух, неповторимая атмосфера итальянской жизни, яркие краски и солнце этой обетованной страны Ренессанса, явно воочию увиденные и впитанные (а не вычитанные только из книг) гениальным сыном туманного Альбиона. Герои галантной пьесы "Бесплодные усилия любви" - современники Шекспира французский король Генрих IV (названный в пьесе Фердинандом), его первая жена Маргарита Валуа, его ближайшие сподвижники - под их собственными именами - маршал Бирон, герцоги Лонгвиль и Дюмен; это предельно высокопоставленный, замкнутый, недоступный для простых смертных круг. Утонченные философские беседы, словесные пикировки могущественных вельмож, вершащих судьбами страны, и очаровательных юных аристократок, завоевывающих их сердца, обильно уснащены хитроумными каламбурами и аллюзиями, множеством иноязычных фраз и отдельных словечек... Вот такая многосторонне и глубоко образованная, почти энциклопедически эрудированная, располагающая гигантским активным лексиконом творческая личность автора вырисовывается при изучении (и даже при внимательном чтении) шекспировских произведений. И конечно же, читателя (а часто и зрителя) не покидает ощущение философской глубины видения Великим Бардом этого Мира и места человека в нем, гениального драматургического и поэтического мастерства, позволяющего Шекспиру не только проникать в сокровеннейшие тайники человеческого сердца, но и продолжать открывать их для нас на сцене театра - из поколения в поколение. И еще: он различает - и хочет, чтобы мы различали тоже, - Добро и Зло. Хотя рука его беспристрастно - но не равнодушно! - лепит живые, во плоти и крови образы, а не метафизические абстракции, Шекспир не оставляет сомнения, на чьей стороне его симпатии, какие герои владеют его сердцем: Корделия или Гонерилья, Эдгар или Эдмонд, король Клавдий или принц Гамлет, ростовщик Шейлок или его жертвы. Нужно ли вспоминать Яго? Уильям Шакспер из Стратфорда, его семья и занятия Ну, а что известно сегодня о самом Уильяме Шекспире из других источников - из подлинных документов и свидетельств его современников? Первые биографы начали собирать какие-то сведения и предания о нем лишь через 50-100 лет после его смерти; потом постепенно стали находить и подлинные документы, образовавшие за три столетия довольно солидный свод достоверных фактов, отличающий сегодняшние биографии Шекспира от тех, которые писались в XVIII - первой половине XIX века. Уильям Шекспир, к