ри родным братом). Детство Мэри прошло в Кенте, в имении Пензхeрст, воспетом впоследствии Беном Джонсоном в том же поэтическом цикле "Лес", где он поместил и два стихотворения из честеровского сборника и послание Елизавете Рэтленд. Если братья Мэри были посланы в высшую школу, то ее учили дома, и учение попало на благодатную почву: девочка жадно впитывала знания, проявив очень рано не только интерес к литературе, но и незаурядный поэтический дар, способности к музыке и иностранным языкам (французский, итальянский, латынь, греческий). Уже в 14 лет она в качестве фрейлины вместе со своей матерью встречала королеву Елизавету поэмой собственного сочинения, что и было отмечено свидетелем события Гаскойном: "Столь юная годами и столь зрелая разумом .................................................................. О, если ты продолжишь так же, как и начала, Кто сможет состязаться с тобою?" По обычаю того времени, ее рано - в 15 лет - выдали замуж за немолодого, но богатого и влиятельного вдовца Генри Герберта, 2-го графа Пембрука, известного в истории английского театра как покровитель актерской труппы*. Она переезжает в имение Пембруков Уилтон (графство Уилтшир, на реке Эйвон), которое постепенно станет наиболее значительным литературным центром в Англии и заслужит название "маленького университета". _____________________ * Это покровительство относится уже к тому периоду, когда Мэри стала хозяйкой графского дома. Многие западные шекспироведы считают, что Шакспер состоял в труппе графа Пембрука или имел с ней дело в начале 1590-х гг. Ее брат Филип Сидни, вернувшийся в 1577 году с континента, подолгу живет в Уилтоне; здесь он создает "Аркадию", ставшую потом известной как "Аркадия графини Пембрук", "Защиту поэзии", другие свои произведения. Интересно, что и другой брат, Роберт, чьи стихотворения были найдены и опубликованы лишь совсем недавно, сделал на рукописной тетради своих стихов надпись: "Для моей сестры графини Пембрук". Здесь, в Уилтоне, Филип Сидни обдумывал нововведения, долженствующие дать толчок к развитию английской поэзии, поднять ее до уровня современной ему итальянской и французской, до уровня Петрарки и Ронсара. В эти планы и идеи он посвящал в первую очередь сестру, ставшую его ученицей и наперсницей. Сидни отмечал, что по сравнению с континентальными гуманистами английские писатели, и особенно поэты, выглядели провинциалами. "Почему Англия, мать множества блестящих умов, могла оказаться столь жестокой мачехой для английских поэтов?" - спрашивал он. О лирической поэзии своих предшественников и части современников он отзывался так: "Если бы я был женщиной, к которой обращаются с такими стихами, то никогда бы не поверил, что эти люди действительно ведают, что такое любовь". В Уилтон стали приезжать и подолгу жить в нем многие поэты и писатели. Уже в 1590-е годы трудно назвать имя какого-то выдающегося английского поэта или драматурга, который не был бы в той или иной степени связан с уилтонским кружком. Писатели, гостившие в Уилтоне, сочиняли и обсуждали свои произведения, иногда несколько человек писали произведения на одну тему, происходили своеобразные поэтические состязания. Между членами кружка поддерживалась переписка; в некоторых сохранившихся письмах заметны следы подобия организованной структуры. Позже, уже после смерти Филипа Сидни, от этого "университета" отпочковались "поэты Бельвуарской долины", никогда, впрочем, не порывавшие связей с Уилтоном. Новаторство, шедшее из Уилтона, касалось как обогащения лексики, усиления образности, выразительности поэтического языка, несравненно более строгих требований к технике стихосложения, так и введения в английскую литературу ренессансных гуманистических идей. Эти нововведения получили распространение, в исторически короткий срок изменив лицо английской литературы позднеелизаветинского и якобианского периодов. Трагическая смерть Филипа Сидни в 1586 году стала переломным событием в жизни и творчестве его сестры (в этом же году умерли ее отец и мать). Отныне главная задача жизни Мэри - сохранение, редактирование и публикация всего литературного наследия Филипа Сидни и продолжение начатого им дела, - и это был воистину великий подвиг самоотверженности и любви. При жизни Филип Сидни не напечатал (и не готовил к печати) своих произведений, большинство из них остались после его смерти незавершенными. Кроме того, умирая, он просил свои рукописи уничтожить. Но эту его последнюю просьбу она не сочла возможным выполнить, приняв на себя титанический труд по спасению литературного наследия брата. Огромная работа была проделана ею по редактированию и завершению "Аркадии"; многие поэтические вставки и часть прозаического материала принадлежат ее перу. Эта книга, значение которой в истории английской литературы трудно преувеличить, была издана в 1593 году типографом У. Понсонби (тем самым, которого иногда называли "придворным печатником" Мэри Сидни). В 1593 году также выходит "Защита поэзии", а в 1598-м - собрание сочинений Филипа Сидни. Следует отметить вышедший в 1593 году поэтический сборник "Гнездо Феникса", содержащий элегии уилтонского кружка на смерть Филипа Сидни; многие из них обращены к его безутешной сестре. В 1595 году вместе со спенсеровским "Астрофилом" была напечатана траурная поэма "Горестная песнь Хлоринды", написанная, как считают, самой Мэри. Таким образом, ее работа над литературным наследием и увековечиванием памяти Филипа Сидни заняла не менее 12 лет (конечно, были у нее в этой работе и помощники, но основное бремя лежало на ней). И еще в течение многих лет после этого она продолжает начатую им работу по поэтическому переводу библейских псалмов на английский язык. Так произведения Филипа Сидни дошли до современников и потомков, для многих тогда он сам стал поэтическим полубогом, очень часто к его имени прибавляли эпитеты "божественный" или "великий". В 1592 году публикуются ее переводы с французского: "Рассуждение о жизни и смерти" Де Морне и "Марк Антоний" Гарнье; оба перевода выполнены на чрезвычайно высоком уровне, не знакомом прежде в изданиях такого рода. В 1593 году она переводит "Триумф смерти" Петрарки с итальянского (найденный рукописный список этого перевода содержит также копию письма поэта Джона Харрингтона к его сестре Люси, графине Бедфорд, где он предлагает ее вниманию несколько переведенных Мэри Сидни - Пембрук псалмов и называет хозяйку Уилтона "зеркалом нашего времени в поэзии"). Переводчица открывает в английском языке неизвестные доселе поэтические возможности для адекватной передачи глубоко эмоциональных, исполненных внутренней музыки стихов великого итальянского поэта. При этом она вносит в поэму и личные чувства, свою любовь и преданность брату, никогда не утихающую боль от сознания невозвратимости его утраты, которая ничем не может быть облегчена, - лишь поэзия открывает перед ними врата все примиряющей вечности. Она переводила и другие произведения Петрарки, но эти переводы пока не найдены. Особый интерес и значение представляют обнаруженные в разное время рукописные списки ее переводов библейских псалмов. Анализ этих манускриптов высветил подлинно подвижническую работу Мэри Сидни - Пембрук над поэтическими текстами, постепенный и впечатляющий рост ее мастерства. Филип Сидни успел перевести 43 псалма; его сестра не только перевела остальные 107, но и частично переработала некоторые из переведенных им. Добиваясь большей выразительности, поэтесса все время экспериментирует с поэтической формой, используя чуть ли не все возможные формы строфики - двустишия, трехстишия, четверостишия (наиболее часто) и их сочетания. Чрезвычайно разнообразна рифмовка, включая очень сложные и редкие варианты; одна и та же схема рифмы редко повторяется, применяются как мужские, так и женские рифмы. В метрике она предпочитает ямб, но часто пробует силы и в других размерах. Есть стихотворения алфавитные (первые буквы последовательных строк идут в алфавитном порядке), труднейшие акростихи. Похоже, поэтесса задалась целью продемонстрировать богатейшие неиспользованные возможности, заключенные в английском языке и его просодии, и часто достигает этого с ошеломляющей виртуозностью. Разные манускрипты содержат отличающиеся редакции (до четырех-пяти) одних и тех же псалмов, созданные в разные периоды; последовательные варианты отражают непрерывное редактирование, переделки, вплоть до коренных. Видно, как к концу этой, удивительной не только для своего времени, многолетней (продолжавшейся, вероятно, всю ее жизнь) работы она предстает гораздо более зрелым, уверенным в себе и своем искусстве мастером, подлинно большим поэтом, предшественником Донна и Милтона. Известен также принадлежащий ей пасторальный диалог, напечатанный в сборнике "Поэтическая рапсодия" (1602), вышедшем, как и сборник "Английский Геликон" (1600), с участием поэтов уилтонского кружка. Оба издания, как и появившийся ранее сборник "Гнездо Феникса", выполнены на высоком полиграфическом уровне. Еще не исследованы до конца связи и влияние Мэри в издательском мире, но ясно, что через своего "придворного типографа" Понсонби, а потом и через его ученика Эдуарда Блаунта она направляла работу по изданию не только "оставшихся сиротами" произведений Филипа Сидни, но и других заметных в истории английской культуры книг. Интересный факт: Мэри Сидни - Пембрук получала определенные доходы от изданий своих трудов (в отличие от Шекспира!); для аристократов - явление крайне редкое. На это намекает и Бен Джонсон в комедии "Эписин". Как и Бен Джонсон, и ее сын Уильям, 3-й граф Пембрук, передавший другу и помощнику Блаунта Торпу шекспировские сонеты, Мэри Сидни - Пембрук хорошо знала подлинного Потрясающего Копьем. Ибо союз Роджера Рэтленда с ее племянницей был заключен с ее благословения и под ее эгидой, и она помогала им в тайном служении Аполлону и музам. И не только при их жизни. Обстоятельства появления Великого фолио в 1623 году, где впервые были напечатаны 20 из 37 шекспировских пьес, говорят о прямой причастности Мэри Сидни - Пембрук этому феномену мировой культуры. Сама дата долго не вызывала особого любопытства - никто не мог и даже не пытался объяснить, почему книга вышла именно в 1623 году. Но вот через три века, в 1925 году, один настырный англичанин, перелистывая пожелтевшие страницы каталога, выпущенного типографом Джоном Биллом для Франкфуртской книжной ярмарки, среди списка английских книг, которые предполагалось отпечатать в 1622 году и продавать на осенней ярмарке этого года, наткнулся на такую строку: "Пьесы, написанные М. Уильямом Шекспиром, все в одном томе, отпечатанные Исааком Джаггардом". Так сравнительно недавно стало известно, что книга должна была появиться в 1622 году (хотя мало кто заметил, что эта дата совпадает с десятой годовщиной смерти Рэтлендов). Судя по всему, участники издания очень торопились, чтобы успеть к намеченному сроку, однако в самый разгар работы, в октябре 1621 года, печатание было вдруг и надолго прервано, и книгу смогли выпустить только в конце 1623 года. Убедительного объяснения этому внезапному и длительному перерыву ни биографы-стратфордианцы, ни их оппоненты-оксфордианцы дать не могут, ибо не знают, что работа остановилась буквально через несколько дней после скоропостижной смерти от оспы Мэри Сидни - Пембрук в конце сентября 1621 года. Ее сын Уильям - граф Пембрук, лорд-камергер и приближенный короля - взял осиротевшее издание под свою опеку и привлек к работе Бена Джонсона, назначив его на должность, дающую возможность распоряжаться судьбами как новых, так и старых пьес; Эдуард Блаунт, вероятно, принимал участие в издании с самого начала. Эти и другие факты (в том числе и посвящение книги ее сыновьям), говорят о том, что в создании Великого фолио Мэри Сидни - Пембрук играла вначале ту же роль, что и в публикации литературного наследия Филипа Сидни, - роль инициатора, редактора, и частично - соавтора. Именно этим объясняются и столь удивляющие шекспироведов изменения - не только сокращения, но и обширные дополнения авторского характера к текстам в этом издании: ее участие в появлении дорогих ее сердцу книг никогда не сводилось к простой правке чужих текстов - она всегда выступала полноправным - наравне с автором - участником творческого литературного процесса. Такой характер ее работы над наследием Филипа Сидни теперь общепризнан; пришло время признания ее роли в становлении Великого Барда. В одном из самых "трудных" (для джонсоноведов) - но и самом перспективном для исследователей - произведении Бена Джонсона- пьесе "Магнетическая леди" (1632), приуроченной к 20-й годовщине смерти Рэтлендов, в аллегорической форме рассказывается о некоем Великом проекте, "генеральный смотритель" которого умирает, не успев довести дело до конца. Характер этого Великого проекта становится понятным из реплики одного из его исполнителей, помощников "генерального смотрителя": "То, что для вас потом становится предметом чтения и изучения, для меня - лишь обычная работа". 25 сентября 1621 года оспа уносит Мэри из жизни; ее хоронят в соборе города Солсбери, но ее могила не отмечена памятником. Лишь через три с половиной столетия, в 1964 году, в дни Шекспировского юбилея ее земляки прикрепили на стене собора доску с эпитафией, написанной на ее смерть одним из самых молодых поэтов "уилтонского университета", Уильямом Брауном из Тэвистока; с этих строк я и начал рассказ о замечательной женщине Мэри Сидни, в замужестве графине Пембрук. Писатель Габриэль Харви и другие ее современники утверждали, что она при желании могла бы показать много своих произведений, однако под собственым именем Мэри Сидни опубликовала их сравнительно мало. В середине XVII века Уилтон сильно пострадал от пожара; сгорели, очевидно, и почти все бумаги его прежней хозяйки, из которых мы могли бы узнать и о других ее произведениях, появившихся в разное время под чужими именами или псевдонимами. Известно также, что значительная часть рукописных материалов была утрачена ее равнодушными к истории литературы потомками (так, одну из рукописей переводов псалмов вместе с другими "старыми бумагами" приобрел некий джентльмен для заворачивания кофе - к счастью, его брат догадался снять с нее копию, которая сохранилась). Имеется несколько достоверных портретов Мэри Сидни. Самый интересный и значительный из них относится к 1614 году, когда ей было уже 53 года. На картине мы видим женщину с красивым, удивительно одухотворенным лицом; глубокий взгляд открывает напряженную работу мысли, устремленной к нам через века и поколения. В правом верхнем углу картины - интригующая, загадочная надпись: "No Spring till now", что можно перевести и истолковать по-разному, в том числе и как обет сохранения тайны... Сегодня по-новому звучат обращенные к ее памяти слова хорошо ее знавшего поэта Сэмюэла Дэниела, предсказывавшего, что искусство Мэри Сидни переживет века и откроет грядущим поколениям ее имя. Преображение жены капитана Лэньера В 1973 году английский историк и шекспировед Лесли Роуз объявил, что тайна шекспировских сонетов раскрыта им окончательно и что Смуглая леди, доставившая Великому Барду столько огорчений, - это некая Эмилия Лэньер. В хранящемся в Бодлейанской библиотеке дневнике астролога и врачевателя Симона Формана (1552-1611), в записи, относящейся к его клиентке Эмилии Лэньер, Роуз прочел не очень ясно написанное слово "brave" (смелая, красивая) как "brown" (смуглая, темная), и это неверно прочитанное слово стало главным аргументом его идентификации, которая сейчас обычно вспоминается учеными как курьез. Но кроме попытки голословно отождествлять Эмилию Лэньер со Смуглой леди Лесли Роуз сделал и другое, на мой взгляд, несравненно более полезное дело. В 1978 году он переиздал со своим предисловием (но без научного комментария) чрезвычайно редкую поэтическую книгу, отпечатанную в 1611 году и написанную, как гласит ее титульный лист, "Эмилией Лэньер, женой капитана Альфонсо Лэньера"20. Переизданию этого раритета Роуз не преминул дать рекламное заглавие "Поэмы шекспировской Смуглой леди" и в предисловии повторил свои утверждения о тождестве Эмилии Лэньер с прекрасной незнакомкой сонетов*. Но, независимо от гипотезы Роуза, сама старинная книга проливает неожиданный свет на своего автора - противоречивую личность, талантливую поэтессу, эрудита, интеллектуала, чьи идеи часто на целую эпоху опережали современные ей представления, женщину, достойную высокой чести быть литературной современницей Шекспира! ___________________ *Белокурого друга Роуз отождествил с графом Саутгемптоном; все остальные гипотезы о смысле сонетов и их героях он, со свойственной ему горячностью, объявил "полной чепухой". Что касается молчания, которым было окружено появление книги Эмилии Лэньер (ни одного отклика ни в 1611 году, ни позже), то Роуз в качестве причины мог указать лишь на незначительный тираж... Записи в дневнике Симона Формана (1597 и 1600) характеризуют его клиентку Эмилию Лэньер совсем не так, как можно было ожидать, прочитав ее поэтическую книгу, Эмилия родилась в 1569 году в семье придворного музыканта итальянца Бассано. Юную девушку (если верить дневнику Формана) заметил и сделал своей любовницей старый лорд-камергер Хэнсдон (покровитель актерской труппы), и она имела от него сына. В 1593 году ее "для прикрытия" - так пишет Форман - выдали замуж за Альфонсо Лэньера, подвизавшегося при дворе на самых скромных ролях и сочтенного быть годным в качестве такого "прикрытия". Ни до 1611 года, ни после (а она умерла в 1645 году) нет никаких следов ее связи с литературой, поэзией, ничего об этом не пишет и Форман. Он рисует свою клиентку весьма сомнительной особой, афиширующей перед врачевателем-астрологом свою былую связь с престарелым лордом-камергером (он умер в 1596 году) и допытывающейся, удастся ли ей самой стать когда-нибудь "настоящей леди". Форман, который не брезговал и сводничеством, характеризует ее однозначно - "шлюха". Тем более удивительно, что в 1611 году такая сомнительная даже в глазах Формана "дама полусвета" вдруг выпускает серьезную поэтическую книгу, где предстает перед читателем как апологет религиозного пиетета и моральной чистоты, нетерпимости к греху во всех его проявлениях. Приходится предположить, что с ней за несколько лет произошла серьезная метаморфоза, нисколько не отразившаяся, впрочем, на ее дальнейшей жизни. При этом в 1611 году она - тоже "вдруг" - оказывается превосходным поэтом, мастером поэтического слова, исполненного глубокого смысла, мысли и знаний, и Роуз с полным основанием считает ее лучшей (наравне с Мэри Сидни - Пембрук) английской поэтессой шекспировской эпохи! Книга, отпечатанная типографом В. Симмзом для издателя Р. Баньяна (имена, знакомые по первоизданиям нескольких шекспировских пьес), открывается авторскими обращениями к самым высокопоставленным женщинам королевства, начиная с самой королевы Анны и ее дочери принцессы Елизаветы, после них - к Арабелле Стюарт, родственнице короля (вскоре Арабелла вступит в тайный морганатический брак и, заключенная за это в Тауэр, сойдет там с ума). Далее следует стихотворение "Ко всем добродетельным леди вообще", затем обращения - тоже в стихах - к графиням Пембрук, Кент, Камберленд, Сэффолк, Бедфорд, Дорсет - к каждой в отдельности. Обращения к этим знатным женщинам интересны и заметными различиями, и оттенками отношений автора к каждой из них. Особенно важны эти различия и оттенки, когда речь идет о таких известных историкам литературы личностях, как Анна Клиффорд, тогда графиня Дорсет*, и "Блестящая Люси" - графиня Бедфорд, не говоря уже о самой Мэри Сидни - Пембрук, которой адресована самая большая (56 четверостиший) поэма, озаглавленная "Мечта автора к Мэри, графине Пембрук". Удивляет близость безродной Эмилии Лэньер к чрезвычайно высокопоставленным дамам, включая саму королеву и ее дочь, - она явно лично знакома с ними, и в ее стихах к ним присутствует лишь высокая почтительность, но не раболепие. Так, адресуясь к Арабелле Стюарт, женщине королевской крови, она сожалеет, что, будучи давно знакома с ней, не знает ее, однако, так близко, как желала бы! _____________________ *Потом, после смерти Дорсета, она стала женой младшего сына Мэри Сидни - Пембрук - Филипа, графа Монтгомери. Ее стараниями воздвигнуты памятники Спенсеру и Дэниелу. После этих обращений идет исполненное лукавой иронии послание "К добродетельному читателю" и, наконец, - на 57-ми страницах - сама поэма, давшая название всей книге: "Славься Господь Царь Иудейский". Потом - еще одна поэма, содержание которой кажется не связанным с предыдущей, названная "Описание Кукхэма". Завершают книгу несколько строк на отдельной странице, адресованных "Сомневающемуся читателю", которому доходчиво "объясняется", что название поэмы пришло автору однажды во сне много лет назад! В поэме, особенно в части, озаглавленной "Оправдание Евы в защиту женщин", поэтесса развивает целую систему взглядов на несправедливость тогдашнего положения женщин в обществе. Учитывая уникальность публичного изложения подобных взглядов в то время, мы можем без большой натяжки назвать Эмилию Лэньер предтечей феминизма. Развенчивая древние и средневековые предрассудки о женщине как средоточии греховности, автор соответственно трактует и библейский сюжет об изгнании первых людей из рая. Она доказывает (не без иронии), что не Ева, а Адам виноват в грехопадении и вообще мужчины - гораздо более расположенные к греху существа, чем женщины, которым они причиняют столько страданий, и потом их же во всем обвиняют! Еву, не устоявшую перед искушением, оправдывает ее любовь к Адаму, ее женская слабость; но мужчина - сильнее, никто не мог заставить его отведать заветного плода, если бы он сам не захотел этого! И совсем уже было несправедливо (и недостойно первого мужчины) перекладывать свою вину на плечи слабой и любящей его женщины. "Мужчины хвастают своими познаниями, но ведь они получили их из прекрасных рук Евы как из самой умной книги!" Поэтесса не ограничивается констатацией несправедливости униженного положения женщин, она прямо призывает их вернуть себе утраченное достоинство, а мужчин, осознав женскую правоту, не препятствовать этому! "Вернем же себе нашу свободу И бросим вызов вашему господству. Вы приходите в мир только через наши муки, Пусть это умерит вашу жестокость; Ваша вина больше, почему же вы не признаете Нас равными себе, не освобождаете от тирании?" Автор постоянно делает упор на чистоту, благородство, верность, незапятнанность репутации женщины. Рассказывая о великих женщинах - героинях Ветхого и Нового Заветов, она опускает такую личность, как Мария Магдалина, а переходя к женщинам из греко-римской античности и уделяя достаточно места Клеопатре и трагической истории ее любви к Антонию, она, однако, дает ясно понять, что ее симпатии на стороне скромной и целомудренной Октавии. И так - везде. Красота должна быть соединена с добродетелью. Все это чрезвычайно трудно согласовать с тем, что сообщает об Эмилии Лэньер в своем дневнике Симон Форман. Действительно в искренность и нравственную чистоту поэтессы трудно не поверить - ее личность, ее духовный мир, нравственные оценки все время на переднем плане. Но, с другой стороны, и записи Формана нельзя просто сбрасывать со счетов - ведь он знал Эмилию довольно близко, она неоднократно обращалась к нему, посвящала в свои интимные секреты... Поэмы и посвящения демонстрируют уникальную для незнатной женщины образованность и начитанность автора; бесчисленное множество свободных ссылок и аллюзий на библейские книги и греко-римскую мифологию, литературу, историю свидетельствуют об этом. Обращение к Мэри Сидни - Пембрук, названное "Мечтой", - чрезвычайно значительно. Несомненна не только духовная общность двух поэтесс, но и личная близость Эмилии Лэньер к семье Сидни. Она склоняется перед подвигом сестры Филипа Сидни, сохранившей и открывшей миру его несравненные творения. Имя Филипа Сидни поэтесса произносит с молитвенным обожанием, ее голос прерывается - так даже через много лет потрясает ее его судьба; хорошо известно ей и о том, что графиня Пембрук - поэт и писатель, о ее переводах псалмов и других произведений (хотя, как мы уже знаем, Мэри почти ничего из написанного не печатала). "К этой леди теперь я направляюсь, Предлагая ей плоды своих свободных часов; Хотя она сама написала много книг, несравненно ценнейших, Но ведь есть мед и в самых скромных цветах...". Несколько раз в книге повторяется шекспировская мысль о сценической преходяшести всего сущего, образ мира-театра: "Вы знаете хорошо, что этот мир - лишь Сцена, Где все играют свои роли, а потом должны уйти навсегда. Никому не делается снисхождения, ни знатности, ни юности, ни сединам, Никого не щадит всепоглощающая Смерть..." Поэтический язык Эмилии Лэньер насыщен яркой образностью, впечатляет богатством лексикона, эвфуизмами, редкими словосочетаниями, тонкими нюансами интонации, несущими важный подтекст. Хотя это - единственная ее книга, не чувствуется, что автор - новичок в поэзии; перед нами - мастер, уверенно владеющий многими средствами художественной выразительности, поэтической техникой. Немало строф в этой книге по праву можно отнести к лучшим достижениям английской поэзии XVII века. Но книга заслуживает самого тщательного изучения не только в силу очевидных поэтических достоинств и апологетики женского равноправия. Самым серьезным является вопрос о личности автора книги. "Мистрисс Эмилия, жена капитана Альфонсо Лэньера, слуги Его Королевского Величества" - таким скромнейшим образом представляет она себя на титульном листе своей единственной и достаточно необычно (да еще во сне!) названной книги, отпечатанной в считанных экземплярах (что стоило недешево). Больше ни в печатной, ни в рукописной литературе той эпохи это имя не встречается, хотя она жила еще долго; никто из современников не говорит ничего о ее связях с литературой; в архивах обнаружено лишь несколько ее материальных тяжб. Отсутствует такая писательница и в литературном окружении Мэри Сидни - Пембрук, к которой она так доверительно обращается, и около Люси Бедфорд... Все тексты, особенно предварительные обращения, свидетельствуют, что поэтесса - свой человек в самом высшем свете, превосходно знающий тонкости и условности великосветских отношений и даже разделяющий тогдашние сословные, аристократические предрассудки. Несколько раз как о деле само собой разумеющемся говорится, что книга предназначена только для знатных и благородных леди королевства; другие женщины (если это не библейские или мифологические персонажи) просто вне поля ее зрения - это не ее мир. С высокородными же леди она разговаривает на равных, поучает их, как себя вести и как одеваться. В духовном и моральном плане обрисованную в дневнике Формана сомнительную "даму полусвета" отделяет от высоконравственной, бескомпромиссной к пороку позиции автора книги целая пропасть. Все это, вместе взятое, приводит к заключению (хотя автор или издатель, явно потешаясь в предвидении будущих сомнений на этот счет, поместил в конце книги специальное обращение "К сомневающемуся читателю"), что появление в литературе имени доселе и после того непричастной к ней "жены капитана Альфонсо Лэньера" было мистификацией, частью большой Игры. Вероятно, поиски действительного автора книги имели бы не много шансов на успех, если бы в данном случае исследователю не помогали весьма серьезные обстоятельства. Женщин-поэтов в тогдашней Англии было мало. Если же оставить из них тех, кто был лично и близко знаком с каждой из девяти названных знатнейших дам королевства, да еще учесть заметную в посланиях разницу в степени близости к каждой из них, многочисленные аллюзии конкретного характера, то такой отбор позволяет в конце концов вплотную подойти к таинственной поэтессе, пожелавшей предстать перед своими посвященными в Игру адресатами в столь странном (для нас) чужом наряде-маске. Поэтические строки написаны молодой женщиной - это видно по ее чувствам и настроениям; но это и не юная девушка - она высокообразована, многое знает, многое обдумала. Из всех своих адресатов она ближе всех к графине Мэри Сидни - Пембрук - она говорит с ней не как посторонний человек, а, скорее, как преданная дочь; при этом она удивительно хорошо осведомлена о ее неопубликованных литературных трудах! А когда речь заходит о ее брате, великом Филипе Сидни, поэтесса не может совладать со своим голосом - Филип Сидни продолжает жить в любящих его сердцах, сама смерть бессильна перед его славой, лучи которой освещают дорогу всем, следующим его путем Особое место, отводимое поэтессой графине Пембрук и ее литературным трудам, дочернее преклонение перед памятью Филипа Сидни, все содержание "Мечты" - поэмы-послания к Мэри Сидни - Пембрук и многое другое прямо указывают в сторону самой близкой и дорогой для Мэри молодой женщины - ее племянницы и воспитанницы Елизаветы. Как мы уже знаем, Бен Джонсон в нескольких произведениях и своих разговорах с Драммондом утверждал - уже после смерти Елизаветы Сидни - Рэтленд, - что в искусстве поэзии она нисколько не уступала своему великому отцу; о ее поэзии говорит и Фрэнсис Бомонт. Однако, несмотря на эти авторитетные свидетельства, не было напечатано ни одной строки, подписанной ее именем, не удавалось идентифицировать ее и среди поэтических анонимов... И только теперь, следуя в направлении, освещаемом сначала трогательным обращением поэтессы к Мэри Сидни - Пембрук, а потом и другими бесспорными аллюзиями, мы можем различить за одиозной маской "жены капитана Лэньера" всегда скрывающуюся от любопытных глаз, всегда - как и ее платонический супруг - словно играющую в прятки со всем родом человеческим удивительнейшую женщину - Елизавету Сидни - Рэтленд. Особенное звучание, которое обретает голос поэтессы, когда она вспоминает о Филипе Сидни, замечено и Л. Роузом, но объяснить это он не пытался. То обстоятельство, что эти рыдающие строки написаны дочерью поэта, с младенчества воспитанной в культе его памяти, ставит все на свои места, дает искомое объяснение. Очень важная конкретная аллюзия содержится в обращении к королеве Анне, когда поэтесса говорит, что ее ранние годы были озарены благосклонностью великой Елизаветы. Дочь Филипа Сидни - как никакая другая английская поэтесса - могла так сказать о себе с полным правом: ведь она получила имя от своей крестной матери королевы Елизаветы, специально прибывшей на церемонию крестин. Эта аллюзия дополняется в книге другой, еще более важной: поэтесса следует примеру своей почившей в бозе венценосной крестной матери, оставаясь девственницей; такая аллюзия, никак не связанная с наложницей лорда Хэнсдона и женой капитана Лэньера, звучит вполне естественно лишь в устах Елизаветы Рэтленд... Еще раз посмотрим на имена знатных дам, к которым, как к хорошим знакомым, обращается "жена капитана Лэньера". О королеве, ее дочери, Арабелле Стюарт и графине Пембрук я уже говорил. Люси Бедфорд и графиня Дорсет (Анна Клиффорд) - ближайшие подруги Елизаветы Рэтленд. Мать Анны, графиня Камберленд, была известна своей глубокой религиозностью и строгими правилами жизни (на семейном портрете она изображена с книгой псалмов в руках). И поэтесса знает об этом: там, где в ее книге цитируется или имеется в виду Священное Писание, на полях сделаны пометки: "Маргарите, вдовствующей графине Камберленд". Очень трудно вообще представить себе подлинную Эмилию Лэньер, как ее описывает Форман, возле этой богомольной строгой пуританки, которая после смерти в раннем детстве обоих своих сыновей отдавала все время воспитанию родной дочери и молитвам. Елизавета же Рэтленд знала ее хорошо. Еше одна графиня - Екатерина Сэффолк - дама, известная неразборчивостью в средствах для достижения своих целей; именно ее Бен Джонсон вывел в своем "Печальном пастухе" как старую колдунью. После того, как ее дочь Франсис стала женой брата Елизаветы Рэтленд, они оказались родственниками. В послании "Эмилии Лэньер" к графине Сэффолк проглядывает заметная настороженность - слухи о связи Франсис с Карром, безусловно, дошли и до Рэтлендов, но возможные последствия еще не ясны. Таким образом, все адресаты обращений поэтессы - хорошо известные Елизавете Рэтленд дамы, и в этих обращениях мы находим точное подтверждение особенностей ее отношений с каждой из них. Следует обратить внимание на основное настроение автора - настроение усталости, печали, безысходности: "Я живу, заключенная в пещере скорби..." Пессимизм поэтессы часто обретает мотив прощания с миром, с жизнью. Именно такие настроения владели Елизаветой в 1607-1611 годах, когда она часто живет вдали от дома, тяготясь своим положением "вдовствующей жены", в тревоге за безнадежно больного супруга. Судя по всему, решение последовать за ним в случае его смерти созрело у нее уже в это время и с его ведома, что нашло отражение и в завещании графа, где она (редчайший случай!) не упоминается совсем. Эти настроения Елизаветы в последние годы жизни отмечены Фрэнсисом Бомонтом в элегии, написанной сразу после ее смерти. Есть в этой элегии и другие аллюзии, показывающие, что Бомонт знал, кто скрывался за маской "Эмилии Лэньер". В обращении к графине Пембрук поэтесса сетует на бога сна Морфея, который отнимает у нас половину и без того короткого промежутка жизни (span of life). И Бомонт, оплакивая Елизавету Сидни - Рэтленд, не только повторяет эту ее поэтическую метафору, но и отвечает на нее: "Почему ты умерла так рано? О, прости меня! Я ведь знаю, что это была большая жизнь, Хотя и названная до того так скромно коротким промежутком..." Особое место занимает последняя поэма, появляющаяся в конце, казалось бы, уже завершенной книги "Эмилии Лэньер" и названная тоже достаточно странно: "Описание Кукхэма". Автор этой поэмы, заметно отличающейся по языку, образности, поэтической форме от других текстов в книге, описывает некое прекрасное место, называв мое Кукхэмом, которое навсегда покинула его хозяйка. С этого места, с этой высоты взору открывается изумительней вид, "достойный взора королей, подобного которому не сможет предложить вся Европа": отсюда можно сразу увидеть земли тринадцати окружающих Кукхэм английских графств. Однако единственный в Англии Кукхэм расположен в юго-восточной части страны, в низменной местности, откуда мало что видно. Поэтому Роуз затрудняется как-то объяснить эти слова и считает, что они свидетельствуют о "склонности к большим преувеличениям". Но ведь есть в Англии место, откуда, как тогда утверждали, в ясную погоду действительно можно видеть земли тринадцати (или двенадцати) окружающих графств; это место - замок Рэтлендов Бельвуар. Ни о каком другом месте в Англии такое сказать нельзя, хотя есть горы гораздо выше бельвуарского холма: дело тут не столько в высоте, сколько в исключительно удачном положении Бельвуара среди окружающих небольших равнинных графств. Это еще одна - и очень серьезная по своей однозначности - реалия, подтверждающая нашу идентификацию. Можно добавить, что вблизи от Бельвуара, в долине расположена целая группа селений, названия которых звучат сходно с "Кукхэм": Оукхэм, Лэнгхэм, Эденхэм, что, вероятно, объясняет и такой - не без иронии - выбор названия. ... Лучи солнца не греют больше землю, ветви деревьев поникли, они роняют слезы, оплакивая свою ушедшую навсегда госпожу. Цветы и птицы, все живое в этом прекраснейшем земном уголке помнит о ней, тоскует о ней, само эхо, повторив ее последние слова, замерло в печали. Холмы, долины, леса, которые гордились тем, что видели эту Феникс, теперь в безутешной скорби. Осиротевшим выглядит ее любимое дерево, под которым было прочитано и обдумано так много мудрых книг. Здесь хозяйка дома когда-то прогуливалась с юной девушкой, теперь ставшей графиней Дорсет. Автор поэмы рассказывает, как прекрасная хозяйка поведала о связанных с этим деревом воспоминаниях, как на прощание подарила невинный, но любящий поцелуй, как вскоре после этого дня она умерла. В воспоминании о том дне, о ее последнем, чистом поцелуе мы слышим голос страдающего друга, его безутешную боль: "Ее черты укрыты в моей недостойной груди, И пока я буду продолжать жить, Мое сердце связано с ней драгоценными цепями..." Итак, многочисленные аллюзии показывают, что в этой дополнительной поэме-эпилоге описывается замок Рэтлендов Бельвуар и оплакивается кончина его хозяйки, Елизаветы Сидни - Рэтленд, перу которой принадлежат помещенные ранее обращения к королеве и знатнейшим дамам, и сама поэма о страстях Христовых, давшая название книге. Запись в Регистре Компании книгоиздателей сделана 2 октября 1610 года; указано имя издателя Р. Баньяна и название первой поэмы, имя автора отсутствует. На титульном листе мы видим дату - 1611 год - и оглавление без "Описания Кукхэма". Появилось на титульном листе объявление об авторе: "Написано Эмилией Лэньер, женой капитана Альфонсо Лэньера, слуги Его Королевского Величества". Наиболее вероятная дата выхода книги из типографии в ее окончательном виде (с "Описанием Кукхэма") - конец 1612 года. Автором дополнительной поэмы - прощания с хозяйкой Бельвуара ("Кукхэма") мог быть Томас Овербери или Фрэнсис Бомонт - в этой поэме много общего с его уже упоминавшейся "Элегией на смерть Елизаветы Рэтленд". Последнее прощание - вскоре не станет и обоих поэтов... Глава четвертая. ВЕЛИЧАЙШИЙ ПЕШЕХОД МИРА,
ОН ЖЕ КНЯЗЬ ПОЭТОВ ТОМАС КОРИЭТ ИЗ ОДКОМБА Все поэты Англии славят Гиганта Ума и его "Нелепости". - Галопом по Европе. - "Капуста" на десерт для идиотов-читателей. - Пешком в Индию под хохот Водного Поэта Его Величества. - Раблезианский карнавал Все поэты Англии славят Гиганта Ума и его "Нелепости" Изучая творчество Бена Джонсона, Майкла Дрейтона, Джона Донна, Джона Дэвиса и других английских поэтов шекспировской эпохи, я неоднократно встречал в их произведениях имя некоего Томаса Кориэта. В основном это были хвалебные стихотворения, написанные поэтами специально для выпущенной этим Кориэтом в 1611 году книги о своем пешем путешествии по Европе. Как сообщали комментаторы, для книги Кориэта поступило так много поэтических панегириков, что часть из них пришлось поместить в другом издании. Названия этой и последовавшей за ней книг Кориэта показались мне весьма странными для трудов о путешествиях: "Coryat's Crudities" ("Кориэтовы Нелепости") и "Coryat's Crambe"* ("Кориэтова Капуста", но также и "Кориэтова игра в слова"). Странную смесь из безмерных восхвалений, многозначительных и не всегда поддающихся расшифровке намеков и грубо-гротескного высмеивания представляют из себя и сами обращенные к Кориэту панегирики. А ведь смысл публикации панегирических обращений к авторам заключался именно в том, чтобы воздать им хвалу, рекомендовать их произведения читателям. Очень трудно представить, чтобы какой-то автор, рассказывающий от своего имени о путешествии за границу, мог дать собственным трудам такие издевательские названия и поместить в них такие материалы, как джонсоновские "комментарии" к рисункам на титульном листе "Нелепостей", развязно высмеивающие якобы незадачливого путешественника. Однако эти двустишия Джонсон почему-то назвал "ключом, которым можно о