ировской плохой латыни и греческого, получал теперь и "теоретически обоснованное" право на сосуществование с творческим наследием гения. В 1663, 1664 и 1685 годах выходят новые переиздания шекспировского Фолио; последние два - с добавлением семи пьес, считающихся теперь "сомнительными" и не входящими в канон. Шекспира читают все больше и больше, но никакой связной его биографии в XVII веке еще не создано. Первая такая биография появляется только в 1709 году. Ее автор - драматург и поэт Николас Роу - поместил в виде предисловия к своему шеститомному изданию пьес Шекспира биографический очерк, вместе с гравюрой, изображающей стратфордский памятник почти так же, как он выглядел в книге Дагдейла, - пожилой худощавый мужчина с отвислыми усами, без пера и бумаги, прижимающий к животу бесформенный мешок; есть и гравюра с чандосского портрета, считавшегося очень авторитетным в течение всего XVIII века. В этой биографии впервые говорится, что год рождения Шекспира - 1564-й и что отец его был торговцем шерстью, но не смог дать своему сыну лучшего образования, чем получил сам. Роу сообщает также о женитьбе Шекспира на Анне Хэтеуэй; в первый раз появляется легенда о его браконьерстве в имении сэра Томаса Люси, перекочевавшая потом во все шекспировские биографии; называется возраст, в котором Шекспир умер, и приводится часть надписи под стратфордским бюстом. Роу пересказывает переданные ему слова Уильяма Давенанта (того самого, который, не жалея репутации своей матери, распространял слух о том, что он является незаконным сыном Шекспира {Этот слух, переходя из биографии в биографию, через два с половиной столетия дошел до нашего писателя Ю. Домбровского, который отвел ему - наряду с другими легендами - заметное место в своей книге "Смуглая леди".}), будто Шекспир получил от графа Саутгемптона в подарок тысячу фунтов стерлингов - явный домысел. В работе Роу, наряду со слухами и легендами, сообщаются и некоторые фактические данные об Уильяме Шакспере, хотя сам Роу в Стратфорде не был, а получил интересовавшие его сведения от актера Томаса Беттертона (1635-1710), который совершил паломничество в Стратфорд и, конечно, видел там настенный памятник в церкви св.Троицы. Есть в приводимых им фактических данных и неточности: например, вместо двух дочерей и сына Роу приписывает Шаксперу трех дочерей, причем старшей якобы была не Сьюзен, а Джудит. Подлинное написание имени Шакспера в стратфордских документах Роу не сообщает, называя его везде Шекспиром - возможно, не зная о существенной разнице между двумя именами или просто не придавая ей значения - как и многие биографы после него. Но главным в этой первой шекспировской биографии было добросовестное смешение в одно - пусть и не очень "складное" - жизнеописание фактов и слухов о Шакспере и Шекспире. Связующим же материалом для такого смешения и соединения стали не только стратфордский памятник и Великое фолио (неоднократно переизданное за прошедшее столетие), но и позднейшие легенды, анекдоты, домыслы. Роу проделал и определенную редакторскую работу: он разделил на сцены и акты тексты тех шекспировских пьес, которые в Фолио печатались без такого деления, дал перед каждой пьесой полный список всех действующих лиц, обозначил, исходя из текста, места действия. Но нас, конечно, он больше интересует как шекспировский биограф, завершающий первый - и очень важный - период построения единой биографии Великого Барда. Мы видим, как она начала создаваться - через 50-70 лет после смерти Шакспера, по намекам в Великом фолио и в надписи под стратфордским бюстом, по слухам, легендам и непроверенным данным, окружавшим и раскрашивавшим сначала совсем немногочисленные достоверные факты о жизни предприимчивого члена актерской труппы и откупщика церковной десятины. Происхождение многих слухов и анекдотов, вошедших постепенно в шекспировские биографии, не всегда легко установить, но ясно, что они возникли параллельно росту известности и славы произведений и самого имени Шекспира. Что же касается наивной доверчивости первых биографов, о которой часто говорят сегодняшние нестратфордианцы, то не забудем, что век научной истории тогда еще не наступил, к тому же самые удивительные подлинные документы об Уильяме Шакспере, такие, как знаменитое завещание, ростовщические судебные дела и т.п., еще не найдены - они начнут попадать в руки исследователей лишь с середины XVIII века, а их осмыслением займутся только следующие поколения. После Роу полные издания шекспировских пьес осуществили в том же веке Александр Поп (1725), Льюис Теоболд (1733), Томас Ханмер (1744), Уильям Уорбертон (1747), Сэмюэл Джонсон (1765), Эдуард Кейпел (1768), Джордж Стивене (1773,1778, 1785, 1793), Эдуард Мэлон (1790). А всего с 1709 по 1799 год в Англии вышло не менее шестидесяти различного объема изданий пьес Шекспира. Он признан классиком, более того - первым среди классиков мировой литературы. С XVIII столетия начинается кропотливая научная работа над текстами шекспировских пьес, и в этой области было сделано немало. Несколько хуже обстояло дело с шекспировской поэзией: даже такой крупный ученый, как Джордж Стивене, много сделавший для изучения и переиздания пьес Шекспира, категорически отказывался включать в свои издания его поэмы, заявляя, что и самый строгий закон парламента не сможет заставить англичан читать их. Что касается шекспировских жизнеописаний, то почти до конца XVIII века главным источником сведений для них, Шекспировым евангелием, остается очерк Роу (о дневнике Уорда и неоконченной книге Обри еще не знают). Выдающиеся шекспироведы этого века А. Поп, Л. Теоболд, С. Джонсон продолжали развивать мысль Драйдена о величии Шекспира как Поэта, через которого говорила сама Природа и поэтому не нуждавшегося в книжном знании, чтобы творить подобно Ей. При этом систематизация и осмысление новых биографических данных о стратфордце занимали их несравненно меньше, чем кропотливая работа над шекспировскими текстами при их переизданиях и литературная критика. А тем временем стратфордские "реликвии" и "предания" множились в числе, подпитывая и укрепляя постепенно набиравший силу культ. Юбилей Заметным событием в становлении стратфордского культа стал так называемый "шекспировский юбилей". Собственно говоря, двухсотлетие Шекспира (т. е. Шакспера) приходилось на апрель 1764 года, но отпраздновать его собрались только через пять с лишним лет, в сентябре 1769 года. Руководил торжеством знаменитый актер Дэвид Гаррик, относившийся к Шекспиру и его произведениям с молитвенным преклонением; в своем поместье он построил часовню, где поместил бюст Шекспира работы французского скульптора Рубильяка. На берегу Эйвона в Стратфорде был сооружен специальный деревянный амфитеатр ("Ротонда"), сцена которого могла вместить сотню участников представления, а бальная площадка - тысячу танцоров. И вот 5 сентября 1769 года залп тридцати пушек и колокольный звон возвестили начало празднества. Хор пестро разодетых актеров под аккомпанемент кларнетов, флейт и гитар запел: "Пусть прекрасное солнце поднимается, чтобы отдать дань Шекспиру!". В городской ратуше (таун-холле) состоялся публичный завтрак, во время которого хор выводил: "Из всех Уиллов Уилл - это наш уорикширский Уилл", и даже: "Вор (thief) из всех воров - это уорикширский вор" - имелся в виду пресловутый эпизод с "браконьерством Шекспира" в парке сэра Люси. В церкви св. Троицы бюст Великого Барда утопал в цветах, а хор и оркестр театра Друри Лэйн исполнял ораторию "Юдифь". Затем почитатели Барда, украшенные лентами всех цветов радуги (символизировавшими универсальность шекспировского гения), в сопровождении музыкантов отправились на Хенли-стрит, к "дому, в котором родился Шекспир", где распевали песню, сочиненную для этого случая Гарри-ком, прославляющую город, подаривший миру несравненного гения: "Здесь Природа пестовала своего любимого мальчика..." Вечером - пение, танцы, фейерверки. На следующий день началось шествие шекспировских героев с триумфальной колесницей. В колеснице, влекомой сатирами, восседали Мельпомена, Талия и Грации. Сильный дождь спутал планы устроителей праздника, и его участники были вынуждены искать убежища в "Ротонде", не рассчитанной на такую массу людей; пришлось отменить и задуманное "коронование Шекспира". Величавая "Ода к Шекспиру", тоже написанная Гарриком, была все-таки исполнена, причем когда певица пела о "плавно струящихся водах Эйвона", двери амфитеатра были распахнуты, и голосу певицы вторил шум низвергавшихся с неба потоков воды. Гаррик произнес торжественную речь, закончив ее словами, являвшимися девизом всего юбилея: "Мы никогда не увидим подобного ему"; затем знаменитый актер надел перчатки, которые, как его уверили, надевал, выходя на сцену, сам Шекспир. Несмотря на непрекращающийся ливень, и этот вечер завершился маскарадом и танцами. В последний день количество участников заметно сократилось; главным событием были скачки, победитель которых получил ценный приз - кубок с шекспировским гербом. Заключительный бал - и шекспировский юбилей завершен. Хотя проливной дождь существенно подпортил празднество, этот "юбилей" вошел в историю как первое национального уровня чествование Великого Барда и городка, теперь неразрывно связанного с его именем. Правда, немало было и насмешек в печати над безвкусицей и примитивным идолопоклонничеством, проявленными организаторами и участниками торжества, но голоса чересчур утонченных наблюдателей (тогдашние ведущие британские шекспироведы участия в "юбилее" не приняли) серьезного сдерживающего влияния на дальнейшее развитие стратфордского культа, на его характер не оказали. Производство "реликвий" во время и после юбилея заметно возросло. Не только сам Гаррик, но и его брат Джордж обзавелся "перчатками Шекспира"; в доме, который уже определился как дом Анны Хэтеуэй, Джорджу удалось купить - подумать только! - шекспировскую чернильницу. Уже нашлись шекспирово кресло, а также отдельные его части, рожок для обуви, кольцо-печатка, скамейка - на ней Бард особенно любил посидеть, и большая пивная кружка, из которой он любил потягивать свой любимый эль; не была забыта и расшитая золотом скатерть - "подаренная Барду его другом и обожателем - королевой Елизаветой I". Не повезло только дому, действительно приобретенному Шакспером в 1597 году ("Нью Плейс"), где жила его семья и где он провел последние годы жизни, и где умер. Дом этот потом был куплен потомками прежних хозяев - Клоптонами - и в 1702 году основательно перестроен. В 1753 году его приобрел некто Фрэнсис Гастрелл - удалившийся на покой священник из другого городка, человек грубый и капризный. Приезжавшие все чаще поклонники Великого Барда, и особенно охотники за шекспировскими реликвиями, действовали отставному пастырю на нервы. Сначала он нанял плотника и велел ему спилить и разрубить на дрова столь почитаемое пилигримами шелковичное дерево, по преданию - посаженное самим Бардом. Часовщик Томас Шарп, сообразив, сколь ценными эти дрова могут оказаться, купил их, и в течение добрых сорока лет любители могли приобретать за достойную цену различные сувениры из "шекспировского дерева". В 1759 году Гастрелл решил избавиться от надоедливых визитеров еще более радикальным образом: он уехал из Стратфорда, приказав снести здание, за что его справедливо порицали и будут порицать до скончания веков. Параллельно с реликвиями росло и собрание "преданий" и анекдотов, выдаваемых за предания, где Шекспир представал этаким находчивым разбитным остроумцем, всегда готовым немудреной шуткой привлечь симпатии любой компании, будь то компания лордов, товарищей-актеров или соседей-стратфордцев... Систематизацией и научным анализом всех накопившихся к концу XVIII века материалов о Шекспире (и поисками новых) занялся только Эдуард Мэлон - адвокат, писатель, театрал. Сначала он помогал Стивенсу в издании 1778 года, написав к нему обширный комментарий, потом работал самостоятельно. Его десятитомное издание сочинений Шекспира в 1790 году подвело итог работы многих шекспироведов XVIII века и создало серьезный задел для будущих исследователей. Можно считать, что именно его труды положили начало науке о Шекспире, не ограниченной лишь текстологией. Изыскания Мэлона и его последователей начали приоткрывать завесу над личностью Великого Барда и многих заставили задуматься над стратфордскими документами. Полностью завершить проделанную огромную работу Мэлону помешала смерть. В начале XIX века появился новый тип издания, знаменующий собой прогресс шекспироведческой науки, - вариорум; такое издание содержит все варианты текста, разночтения и их объяснения учеными, предельно полный комментарий (у нас подобные издания принято называть "академическими"). Первый шекспировский вариорум выпустил в 1803 году А. Рид; в 1813 году его переиздали. Над третьим вариорумом работал Э. Мэлон; после его смерти издание было завершено Джеймзом Босуэлом (1821 год - 21-й том), оно включало и шекспировские поэмы. Среди вступительных материалов, занявших три тома, была и новая биография Шекспира. Мэлон первым попытался создать обоснованную хронологию шекспировских произведений. По сравнению с очерком Роу новая биография стала более полной, содержала больше фактов, были устранены некоторые неточности. Но странное дело: ни один вновь открытый, найденный с большим трудом стратфордский документ, запись или подпись не имели никакого отношения к шекспировскому творчеству, никакой связи с ним; наоборот, многие факты как будто бы прямо исключали такую связь. Сундуки рукописей Шло время, но ни рукописи, ни письма, ни документы о какой-то литературной деятельности или литературных связях Шакспера (или даже просто о его умении читать и писать) упорно не желали обнаруживаться, несмотря на все усилия и поиски тогдашних шекспироведов и многочисленных поклонников Великого Барда. Это не могло не быть замечено некоторыми находчивыми и умелыми людьми. И вот в конце XVIII века на свет стали появляться не только новые интересные предания и реликвии из "шекспировского дерева", но и вожделенные "старинные бумаги". Первым из тех, кто действовал тогда на поприще обеспечения биографов Шекспира недостающими свидетельствами, следует упомянуть Джона Джордана, колесника из Стратфорда. Не преуспев в своей профессии, он подрабатывал тем, что служил гидом по Стратфорду и окрестностям для интересующихся Шекспиром путешественников. Не чужд он был и некоторого подобия стихотворства, что, как он считал, роднило его с великим земляком. В историю шекспироведения он вошел как сочинитель нескольких "преданий" и изготовитель фальшивок. Иногда ему удавалось обмануть и самого Мэлона. Что-то он выдумывал сам, что-то заимствовал из уже имевших хождение анекдотов. Наибольшую известность из творений Джордана получило так называемое духовное завещание отца Шекспира. В 1784 году Джордан предложил лондонскому "Журналу для джентльменов" снятую им копию с документа, якобы найденного более четверти века назад, во время ремонта крыши дома на Хенли-стрит - того самого, где, как считают, родился Шакспер и где в то время жили потомки его сестры Джоанны Харт. Находка, обнаруженная между стропилами и черепицей, представляла шесть сшитых вместе листов бумаги с католическим исповеданием веры и именем Джона Шакспера, вписанным в начале каждого раздела. В копии, присланной Джорданом, отсутствовал первый лист. Как сообщал Джордан, оригинал написан "красивым и разборчивым почерком". Журнал печатать присланную копию Джордана не стал, но слухи о найденном документе дошли до тогдашних шекспироведов, и они добились, что оригинал документа был послан из Стратфорда Мэлону. Сначала Мэлон поверил в его подлинность и решил опубликовать (в отрывках) в готовившемся в 1790 году к изданию "Историческом описании английского театра". Уже во время печатания книги ученый попытался уточнить обстоятельства появления находки; ему прислали небольшую записную книжку, где рукой Джордана был написан весь текст "духовного завещания". Откуда вдруг взялся отсутствовавший ранее первый лист? Ответы Джордана на вопросы Мэлона были уклончивы и противоречивы, авторитетные антиквары считали документ фальшивкой, но Мэлон все-таки опубликовал весь текст, включая и вдруг появившееся начало. Потом ученый пришел к окончательному выводу, что "завещание" не имеет отношения к Джону Шаксперу. После смерти Мэлона документ не нашли и вопрос о его подлинности долгое время оставался открытым. Картина прояснилась уже в нашем веке. Оказалось, что текст "завещания" - "Последняя воля души" - был написан Карло Борромео, архиепископом Миланским, в конце 1570-х годов, во время страшной эпидемии чумы. Эта исполненная страстной веры "Последняя воля" была взята на вооружение католической церковью в ее борьбе с протестантизмом в Европе. В 1580 году группа английских иезуитов, отправлявшаяся из Рима в смертельно опасную миссию - проповедовать католицизм в Англии, некоторое время гостила у миланского архиепископа. Покидая его дом, они взяли с собой переведенный на английский язык текст "Последней воли"; есть данные, что позже им посылалось большое количество экземпляров этого документа. Миссионеры странствовали по Англии, служили тайные мессы, вписывали имена новообращенных в тексты "Последней воли". Страх казни, которая ждала тех, кто давал прибежище католическим миссионерам, обеспечивал сохранение тайны. Скорее всего, в руки Джордана попал один из этих экземпляров "Последней воли", он его скопировал, вписав туда имя Джона Шакспера, но потом, запутавшись в деталях, уничтожил следы своей "находки". "Последняя воля" кардинала Борромео пользовалась популярностью не только у английских католиков; есть и испанский перевод документа, напечатанный в 1661 году в Мексике (найден в нашем веке). Об этом сообщается и в "Документальной биографии Шекспира" С. Шенбаума. После "находки" Джордана многие шекспироведы стали подозревать Джона Шакспера в тайном католицизме (некоторые и сейчас так думают, видя в этом объяснение явно терпимому отношению Шекспира к гонимой тогда в Англии католической вере). А вот у нас недавно один литературовед, прочитав в книге Шенбаума об испанском тексте "Последней воли", сделал вывод, что "отец Шекспира" был не просто католиком, но "выдающимся католическим публицистом", разрешившим перевести свой труд на испанский язык. Так иногда рождаются легенды... Что касается самого Джордана, то его нередко подводила память. Например, поссорившись с тогдашними владельцами дома на Хенли-стрит, он стал утверждать, что Бард родился совсем в другом доме, забыв, видимо, что, представляя "Последнюю волю Джона Шакспера", сообщал о документе как о "найденном под крышей дома на Хенли-стрит, где родился его (Джона. - И. Г.) сын Уильям"... Летом 1793 года Джордан встретился с двумя прибывшими из Лондона любознательными туристами. Это были гравер Сэмюэл Айр-ленд и его сын - 18 (или 20-ти) -летний Уильям-Генри. Сэмюэл Айрленд (Ireland) был довольно известен своими гравюрами с изображением английских пейзажей и старинных зданий; он, в частности, был первым, кто зарисовал сторожку, где, как полагали, когда-то был заперт и высечен уличенный в браконьерстве молодой Шекспир. Отличительной чертой старшего Айрленда была его безграничная любовь к Шекспиру, пьесы которого семья часто разучивала и декламировала, собираясь за вечерним столом; главные роли, естественно, исполнял отец семейства. Другой его страстью были книги и предметы антиквариата, приобретаемые по случаю (и потом выгодно перепродаваемые); попадали к нему и действительно редкие книги и документы. Он мог показать гостю экземпляр шекспировского Первого фолио, несколько картин старых мастеров, предметы одежды и безделушки, принадлежавшие когда-то королям Генриху VIII, Карлу I, Иакову II, а также Филипу Сидни, Оливеру Кромвелю и т. п. Но его заветной мечтой было заиметь раритет, непосредственно связанный с Великим Бардом; он говорил, что отдал бы половину своих сокровищ за клочок бумаги с подписью гения. Сын, которого отец не баловал чрезмерным вниманием и заботой, рос послушным и склонным к мечтательности; его любимым чтением был эпистолярный роман "Любовь и безумие", из которого он узнал о поэте Томасе Четтертоне, выдававшем свои поэмы за старинные, якобы найденные в неких таинственных, всеми забытых сундуках, и это произвело на него сильное впечатление Айрленд-старший готовил сына к юридической карьере и для начала устроил его клерком в транспортную контору Работа не была чересчур обременительной, и у юноши оставалось достаточно свободного времени для других, более соответствовавших его характеру и складу ума занятий Находясь в Стратфорде, Айрленды вместе с Джорданом посетили лавочку, хозяин которой неплохо зарабатывал на жизнь, продавая сувениры, изготовленные из того самого "шекспировского шелковичного дерева", гости купили кубок и кое-что по мелочи Побывали они и в соседнем Шоттери, в "доме Анны Хэтеуэй", где гравер приобрел старое дубовое кресло, "в котором любил сидеть Шекспир, когда ухаживал за своей будущей женой" Приглянулась ему и кровать, явно служившая не одному поколению фермеров, но престарелая хозяйка ни за какие блага не захотела с ней расстаться Сэмюэл Айрленд зарисовал этот фермерский дом с соломенной крышей, и вскоре гравюра с его изображением была напечатана - так читающая публика впервые увидела "дом Анны Хэтеуэй", ныне одну из главных стратфордских достопримечательностей Разумеется, Айрленд расспрашивал всех, не слышал ли кто про какие-нибудь рукописи или документы, имеющие отношение к Великому Барду? Лондонцу рассказали, что очень давно, во время пожара, все бумаги из бывшего шекспировского дома были перевезены в другой дом Клоптонов, в миле от Стратфорда Айрленды немедленно ринулись туда, но хозяин дома, фермер Уильяме, заявил, что они опоздали всего две недели назад он решил освободить комнату, где стояло несколько корзин с какими-то старыми бумагами, на некоторых он видел имя Шекспира Бумаги были ему не нужны, лишь занимали место, поэтому он их спалил! Горе Айрленда было безутешным. Правда, один уважаемый стратфордский антиквар записал в дневнике, что Уильямс потом поведал ему, как хорошо он подшутил над столичными охотниками за шекспировскими рукописями Итак, отец и сын Айрленды распрощались с Джоном Джорданом и вернулись в Лондон, обогатив свою коллекцию достопримечательностей "шекспировским креслом" и кубком из шелковичного дерева. Но в голове молодого клерка уже созревал план куда как более существенных обретений. Начал он со сборника молитв, посвященного королеве Елизавете, переплетенного в пергамент с королевским гербом, Уильям-Генри приобрел книгу у знакомого букиниста Приготовив с помощью знатоков специальные чернила, Уильям-Генри написал на листе старинной бумаги посвятительное послание королеве и вклеил этот лист в молитвенник перед обложкой, высохшие чернила приобрели ржавый оттенок и не вызывали подозрений Обогащенный таким образом раритет был преподнесен в подарок отцу, принявшему его благосклонно Просматривая взятую с книжной полки отца книгу Мэлона, Уильям-Генри обратил особое внимание на факсимиле подписей Шекспира (то есть Шакспера) и потренировался в их воспроизведении; также постарался он запомнить, как писались частные письма и составлялись юридические документы во времена Шекспира. И вот на куске старого пергамента возникло соглашение, датированное 14 июля 1610 года, между Уильямом Шекспиром из Стратфорда-на-Эйвоне, джентльменом, ныне проживающим в Лондоне, и Джоном Хемингом, Майклом Фрезером и женой последнего Елизаветой. Применив орфографию, по его понятиям близкую к той, что была принята во времена Шекспира, Уильям-Генри поставил (чередуя правую и левую руки) подписи участников соглашения. Раскаленным лезвием он срезал восковую печать с приобретенного по случаю малозначительного хозяйственного документа эпохи Иакова I и затем, используя свежий воск, золу и пепел, "заверил" старой печатью произведение своих рук. Документ был вручен отцу, который сердечно поблагодарил сына за столь ценный дар. Для ответа на естественный вопрос о происхождении документа Уильям-Генри сочинил шитую белыми нитками историю о некоем юном джентльмене, в роду которого в течение полутора веков хранилось множество старинных неразобранных бумаг. Сей джентльмен отдал этот документ (а потом и другие, по мере их "обнаружения") младшему Айрленду, но со строгим условием, что его (джентльмена) имя и адрес ни при каких обстоятельствах не должны разглашаться. Неизвестно, поверил ли Айрленд-отец этой басне, но вслух он никаких сомнений не высказывал ни вначале, ни потом, когда "находки" посыпались одна за другой. Подписанное Великим Бардом "соглашение" он показал в Герольдии, и официальные герольды удостоверили его подлинность. А один уважаемый специалист по старинным печатям обнаружил в айрлендовской печати изображение столба-мишени, воздвигавшегося при рыцарских состязаниях с копьем; это уже можно было ассоциировать с именем Великого Барда ("Потрясающий Копьем"), что немало удивило и ободрило начинающего специалиста по шекспировским подписям и рукописям - молодого Айрленда. В дом на Норфолк-стрит, где проживала семья гравера, зачастили антиквары и литераторы, влекомые надеждой узнать, наконец, что-то определенное о Великом Барде. Ведь Шекспир, рассуждали они, жил в самом сердце Англии, он не мог не быть в контакте с самыми заметными личностями эпохи, от каждого из этих людей остались какие-то письменные свидетельства - от одних больше, от других меньше; не может же самый великий человек эпохи быть странным и необъяснимым исключением! Значит, вожделенные рукописи, письма, документы где-то притаились и только ждут своего часа, чтобы предстать перед английским народом. И сердца множества любящих Шекспира англичан дрогнули, когда им показалось, что этот час, наконец, пробил... Даже осторожный Мэлон выражал надежду, что драгоценные, долго разыскивавшиеся документы, письма, рукописи расскажут теперь многое о Шекспире, его отношениях с другими литераторами и с его покровителями, о том, как создавались великие произведения. Мэлон обращался с просьбой к таинственному владельцу (о котором поведал младший Айрленд) драгоценных бумаг привлечь к их изучению знающих людей - имея, конечно, в виду и себя самого. Такое внимание просвещенной публики, такие трепетные ожидания обязывали молодого "открывателя рукописей" не останавливаться на полпути. Следующий документ, датированный 1589 годом, должен был показать благородство Шекспира и его щепетильность в денежных расчетах. Шекспир обязывался выплатить Джону Хемингу 5 фунтов и 5 шиллингов "за его усилия и помощь мне в театре "Глобус" и при посещении меня в Стратфорде". К этому была прикреплена расписка Хеминга, начертанная Уильямом-Генри левой рукой. Сегодня мы бы удивились, как мог кто-то писать в 1589 году о театре "Глобус", который будет воздвигнут только через десятилетие? Но тогда этого не знали, следовательно, не знал и Уильям-Генри, иначе ему ничего бы не стоило поставить подходящую дату. Но явные несуразицы в орфографии, полное пренебрежение пунктуацией можно было при желании заметить и тогда. Предание о громадной сумме, якобы подаренной Шекспиру графом Саутгемптоном, а также горячее желание одного уважаемого друга Айрлендов (гордившегося тем, что ему удалось удачно приобрести перекладину от кресла, на котором когда-то сиживал Шекспир) узнать подробней про обстоятельства богатого дара, побудили Уильяма-Генри обнародовать благодарственное письмо Великого Барда и теплый ответ Саутгемптона. Письма демонстрировали не только дружеские отношения графа с Шекспиром, но и благородство последнего, так как он соглашался принять только половину от предлагаемого щедрого подарка! Предупреждая возможные вопросы о том, каким образом письмо, посланное Саутгемптону, могло остаться у Шекспира, Уильям-Генри сделал на нем пометку ("рукой Барда"), что это лишь копия. Другая - левая - рука понадобилась "первооткрывателю" для импровизации почерка и подписи Саутгемптона. Он не знал тогда, что существуют подлинные письма, действительно написанные этим лордом... Фантазия молодого клерка не знала отдыха. Он сообщил отцу, что в загородном доме того самого таинственного джентльмена хранятся невообразимые сокровища: оправленная в золото печатка из редкого камня с вырезанным изображением столба-мишени для состязаний с копьем, два неразрезанных шекспировских Первых фолио и прижизненный портрет Барда на сцене - в черном одеянии и длинных красивых перчатках... Теперь уже отец теребил его, желая поскорее увидеть эти сокровища. Сначала отцу был показан грубый набросок пером, явно навеянный дройсхутовским портретом из Первого фолио; старший Айрленд рисунок высмеял. Тогда появилось письмо Шекспира актеру Ричарду Каули, в котором Бард предлагал вниманию коллеги некий "причудливый образ". Для изготовления "причудливого образа" Уильям-Генри использовал купленный у букиниста лист старой бумаги с цветными рисунками. На одной стороне его было изображение пожилого голландца, на другой - молодого кавалера в костюме эпохи Иакова I. Уильяму-Генри не составило труда придать лицу молодого кавалера некоторое сходство с дройсхутовским портретом; на заднем плане появились шекспировские инициалы, названия нескольких пьес и подобие его герба. Знатоки Шекспира тут же определили, что это портрет Барда в роли Бассанио в "Венецианском купце". Голландец обрел весы и нож, и каждый мог понять, что перед ним - никто иной, как сам кровожадный Шейлок. Обнаружили на рисунке и слабые "следы" подписи одного известного живописца начала XVII века. Многих порадовало письмо, подтверждавшее приверженность Шекспира англиканской церкви. Волнение в обществе нарастало, и всеобщие ожидания не остались неудовлетворенными. На свет появляются соглашение между Шекспиром и актерами Конделом и Лоуином о распределении доходов, записка об уплате Шекспиру целых 50 фунтов за представление, данное перед графом Лейстером в его доме. Последний документ был, однако, датирован 1590 годом, и тут Айрленд-старший вспомнил, что графа в этом году уже не было в живых. Сын запаниковал и хотел злополучную записку сжечь, но отец предположил, что здесь могло иметь место какое-то недоразумение двухвековой давности, поэтому решено было дату просто отрезать. Этот эпизод порождает иногда сомнение в том, был ли Айрленд-старший таким уж безнадежным простаком, слепо принимавшим на веру басни и не блещущую грамотностью "антикварную" продукцию своего предприимчивого отпрыска. Не прошли мимо внимания публики и заметки Шекспира на полях нескольких старых, но не очень ценных (купленных у букиниста) книг; таким образом, подтверждалось существование у Барда собственной библиотеки. Вскоре нашелся и каталог этой библиотеки, составленный лично Шекспиром; запись о двух книгах, изданных в 1613 году, свидетельствовала, что каталог делался в конце жизни, надо полагать - в Стратфорде, куда книги были перевезены из Лондона. Кое-кто удивлялся, что до сих пор не найдено никаких писем Шекспиру от коронованных особ, и, естественно, вскоре желающие могли лицезреть личное письмо Елизаветы I "доброму мастеру Уильяму Шекспиру в театр "Глобус" на Темзе" с благодарностью за присланные "милые стихи" и с напоминанием: привести во дворец лучших актеров, "чтобы доставить удовольствие мне и лорду Лейстеру, который будет с нами". По мнению некоторых тогдашних ученых, такая теплая, почти дружеская переписка с королевой доказывала, что слухи, будто Шекспир начинал театральную карьеру с присмотра за лошадьми зрителей и тому подобных низких занятий - нелепость и что он с самого начала получил признание и был обласкан сильными мира сего. Не знавшие года постройки "Глобуса" ученые не заметили очередного (на целых 11 лет) хронологического ляпсуса (опять этот Лейстер и этот "Глобус"!). Да и времени на размышления и дотошные анализы не хватало: надо было переваривать еще более ошеломляющую находку - любовное письмо Шекспира с приложением пряди его собственных волос! Любовные клятвы Барда, его просьба "поцеловать мой бедный локон" не могли оставить его поклонников равнодушными. Были в письме и два десятка поэтических строк; о каких-то художественных качествах этого стихотворения говорить не приходится, но будет справедливо отдать должное смелости молодого клерка, не побоявшегося вступить в состязание с самим Великим Бардом! Несколько волосков из драгоценной пряди были оправлены в золото и стали частью памятных колец, украсивших пальцы самых верных поклонников Барда. Старший Айрленд тем временем работает над изданием своего альбома гравюр "Уорикширский Эйвон", где собирается подробно сообщить о найденных его сыном шекспировских рукописях. Но прежде он хочет, чтобы текст этого сообщения был просмотрен их таинственным владельцем - "мистером X", как обозначил его сын. Завязалась переписка; забавно, что, сочиняя письма отцу от имени таинственного благодетеля, Уильям-Генри не потрудился даже изменить свой почерк! Мистер Х особенно обращал внимание Сэмюэла Айрленда на выдающиеся интеллектуальные и нравственные качества его сына, на его несомненный литературный дар, на сочиненную им пьесу (монолог из этой пьесы прилагался), не уступающую по стилю и глубине мысли любой из шекспировских. "Ваш сын - брат по гениальности Шекспиру, и он единственный человек, который всегда идет рука об руку с Шекспиром". Право же, молодому Айрленду нельзя отказать в остроумии и некоторых литературных способностях. Но ему не хватало чувства меры, хотя успех такого дерзкого розыгрыша мог бы вскружить голову и более осторожному и зрелому человеку. Разоблачение иногда казалось почти неизбежным, хотя и не со стороны эрудитов, знатоков истории и старинных рукописей. То посетитель случайно уронил документ, "заверенный" восковой печатью, и она развалилась на две половинки, из которых ее смастерил фальсификатор, то горничная увидела, как он пишет письмо от имени королевы Елизаветы, то обнаружилась подлинная подпись Хеминга, нисколько не похожая на закорючку Айрленда. Кое-как удавалось выкручиваться... Публично никто пока не обвинял Уильяма-Генри в подлоге, и работа по изготовлению шекспировских раритетов продолжалась; коллекция Айрленда-старшего пополнялась. Появилась "очищенная от темных мест и вставок, сделанных актерами" версия "Короля Лира", а также несколько страниц "самого авторского из всех вариантов "Гамлета". Более того, обозначились контуры совершенно нового шекспировского произведения, о котором до этого никто никогда не слышал - исторической трагедии "Вортигерн и Ровена". За нехваткой времени отцу показывались листы с текстом трагедии, написанным рукою сына, с объяснением, что ""мистер X" не желает расставаться с оригиналом, пока он не будет полностью скопирован...". Наконец, в феврале 1795 года, решив, что его коллекция обрела достаточную полноту и убедительность, Сэмюэл Айрленд открыл ее для публичного обозрения. Наверное, в этот день он и его сын совершили свою самую серьезную ошибку. Если бы вместо этой амбициозной затеи они просто объявили, что драгоценные рукописи пропали, исчезли, украдены или где-то сгорели, положение в шекспироведении сегодня выглядело бы несколько иначе... Сначала все шло гладко. Желающих ознакомиться с раритетами было больше, чем ожидалось. Прославленный историк литературы Джеймс Босуэл-старший, друг Мэлона, не ограничившись словами одобрения и восторга, опустился на колени и поцеловал один из выставленных экспонатов: "Слава Богу, я дожил до того, что увидел эти бесценные реликвии нашего Барда". Секретарь Геральдической палаты Фрэнсис Уэбб восторгался не менее бурно: "Эти документы содержат в себе не только подписи, начертанные его рукой, но и отпечаток его души, его гения... Эти документы показывают его исполненным благородства, дружелюбия, милосердия, благодарности и любви. Здесь мы увидели не только поэта, но и человека". Некоторые посетители, однако, с сомнением покачивали головой. Историк Джозеф Ритсон внимательно все осмотрел, задал Уильяму-Генри несколько конкретных вопросов и удалился, не сказав ни слова. Своему другу он написал, что "шекспировские бумаги, о которых так много говорят, - это набор подделок, рассчитанный на обман публики". Однако вслух собственного мнения он почему-то не высказал, и большинство продолжало верить Айрлендам; список подписчиков на готовящееся издание айрлендовских "рукописей" продолжал пополняться новыми именами, в том числе и весьма почтенными. Кое-кто высказал мысль, что если существуют какие-то законные наследники Шекспира, они могут потребовать передачи им найденных документов. Это встревожило Уильяма-Генри, и в результате вскоре появился новый документ, написанный лично Уильямом Шекспиром еще в октябре 1604 года! Этим документом Шекспир оставлял некоему Уильяму-Генри Айрленду рукописи своих пьес и при этом объяснял, почему он так поступает. Оказывается, Бард, по вине подгулявшей компании, опрокинувшей лодку, в которой он переправлялся через Темзу, оказался в воде, и несомненно утонул бы, но отважный Уильям-Генри Айрленд с риском для жизни вытащил его на берег. К акту дарения прилагался даже эскиз строения в Блэкфрайерсе, "где живет мистер Айрленд". Еще был лист пергамента с изображением гербов Шекспира и Айрленда, связанных цепью, а под этим рисунком - трогательные благодарственные вирши Великого Барда. Надо сказать, что (по причуде истории) человек по имени Уильям Айрленд действительно жил в одно время с Шекспиром и с Шакспером! В декабре 1604 года он арендовал у лондонца Генри Уолкера строение (привратницкую), ту самую, которую в марте 1613 года купит у Уолкера Уильям Шакспер. Купчая на это строение, где упоминается и имя арендатора Айрленда, вместе с закладной на эти строения была найдена в конце XVIII столетия; оба документа получили известность, потому что содержат две из шести найденных подписей Шакспера. Можно представить себе радость нашего клерка, когда он увидел почти что свое имя в факсимильном воспроизведении подлинного шекспировского документа! "Уточнить" Уильяма Айрленда в Уильяма-Генри Айрленда (при уже накопленном опыте и наличии нескольких чистых листов старинной бумаги) являлось делом несложным. Отцу было сказано, что у "мистера X" имеются документы, подтверждающие происхождение их семьи от того самого, жившего в шекспировские времена Айрленда. У отца от таких как с неба свалившихся новостей голова шла кругом. К тому же некоторые влиятельные друзья полагали, что Герольдия не будет возражать, если Сэмюэл Айрленд захочет соединить свой герб с шекспировскими! Но все было превзойдено "Актом от 23 февраля 1611 года" - это было нечто вроде предварительного шекспировского завещания. В отличие от подлинного завещания Шакспера, найденного в 1747 году, произведение Уильяма-Генри Айрленда не должно было оставить ни малейшего сомнения, что судьба литературного наследия заботила Шакспера не меньше, чем судьба серебряной чаши и второй по качеству кровати. Джону Хемингу предписывалось открыть большой дубовый сундук в театре "Глобус", достать оттуда рукописи нескольких пьес, в том числе "Тит Андроник", "Два веронца"