, "Генрих VIII" (!) и передать их Бербеджу и еще двоим актерам, себе же взять пять пьес, в том числе "никогда не печатавшуюся пьесу "Генрих VII"". Жене возвращались писанные ей когда-то любовные письма Барда, - также она получала его небольшой портрет, несколько колец и приличную сумму в 180 фунтов, что, конечно, объясняло, почему ей ничего не оставлялось в завещании 1616 года. Дочери (имя не названо - очевидно, младший Айрленд торопился или забыл, что дочерей у Шакспера было две) завещалась сумма поменьше, но зато она получала его "любимое кольцо, подаренное Саутгемптоном". Самое деликатное и волнующее поручение давалось другу Хемингу, оно касалось некоего не названного по имени ребенка. Этому ребенку, по достижению им 15 лет, Хеминг должен вручить солидную сумму; ему же надлежит передать из заветного сундука 18 пьес, никогда еще не печатавшихся, и еще 8 других, вместе с пьесой "Король Вортигерн". Все эти пьесы (а также те, которые Бог еще сподобит драматурга написать) и все доходы от их печатания и постановок в силу данного документа становились навечно собственностью этого таинственного ребенка и его потомков! Наметились контуры потрясающей коллизии - проживавший в конце XVIII столетия на Норфолк-стрит в Лондоне клерк Уильям-Генри Айрленд вот-вот должен был превратиться в прямого потомка, а стало быть и наследника Великого Барда! Все, казалось, шло к этому. Был издан роскошный том с воспроизведением "писем, документов и рукописей, включая трагедию о короле Лире и фрагмент трагедии о Гамлете, находящихся во владении Сэмюэла Айрленда". В театре готовилась премьера неизвестной доселе драмы Шекспира "Король Вортигерн"... Но издание "рукописей" позволило, наконец, вмешаться самому Мэлону. Осматривать собрание Айрленда в его доме Мэлон не хотел, от встречи же где-нибудь в другом месте Айрленд уклонялся. Теперь факсимильное воспроизведение "документов", "писем" и "рукописей" было в руках Мэлона, и ознакомление с ними сразу подтвердило его самые худшие опасения. В отличие от Ритсона Мэлон не стал скрывать, что все бумаги Айрленда - топорные подделки. Его книга "Исследование некоторых рукописей и документов, опубликованных 24 декабря 1795 года и приписываемых Шекспиру, королеве Елизавете и графу Саутгемптону..." появилась в конце марта 1796 года. Содержание, орфография, обстоятельства появления сенсационных "документов" неоспоримо свидетельствовали о грубой фальсификации, и Мэлону с его эрудицией не составило большого труда доказать это. Пункт за пунктом он разобрал все признаки подделки: незнание фальсификатором даты смерти Лейстера и даже ориентировочной даты постройки "Глобуса"; не имеющие ничего общего с подлинными "подписи" королевы Елизаветы, графа Саутгемптона, актера Хеминга; смехотворная орфография (удвоение согласных для придания транскрипции слов "староанглийского" вида) и т. п. Вывод о грубой фальсификации был неоспорим, и Мэлон сожалел об уроне, который эта история нанесла доброму имени и славе Великого Барда во всем мире. Выступление Мэлона не оставило от айрлендовских "раритетов" камня на камне. Наступило всеобщее отрезвление. Люди удивлялись, как они умудрились попасться на удочку малообразованного юнца; многие, в том числе и поверившие Айрленду ученые, оправдываясь, ссылались на то обстоятельство, что бумага, пергамент, печати на документах и письмах были подлинными, и они не могли догадаться, что на старинной бумаге специальными чернилами писались, а потом срезанными с подлинных документов печатями удостоверялись поддельные письма и юридические акты. Айрленд-старший пытался защищать свои сокровища, но у публики уже спала пелена с глаз. "Король Вортигерн" был с позором изгнан со сцены. В газетах появились ядовитые пародии и карикатуры на содержимое айрлендовского сундука, и, наконец, сам главный герой - Уильям-Генри Айрленд опубликовал "Правдивый отчет о шекспировских рукописях", где откровенно, подчас рисуясь и любуясь своей изобретательностью, но изображая раскаяние, поведал, как он изготовлял свою наделавшую столько шума продукцию. Он утверждал, что отец до конца не подозревал о действительном положении дел. Не исключено, что так оно и было и что этот ограниченный обыватель стал жертвой своей излишней доверчивости и владевшей его сердцем пылкой, но слепой Любви к Великому Барду из Стратфорда. Он умер в 1800 году, ненадолго пережив позорное крушение собственных надежд и амбиций; мнения ученых-историков о его роли и степени вовлеченности в фальсификации расходятся и сегодня. Его сын до конца жизни с трудом сводил концы с концами, утешаясь лишь тем, что его имя будет навсегда связано с Шекспиром, - пусть и таким необыкновенным и нелестным образом. Всю эту нашумевшую в конце XVIII века историю часто рассматривают как забавный анекдот или досадный курьез: не отягченный знаниями двадцатилетний клерк, чье душевное здоровье остается под вопросом, в течение нескольких лет морочил головы и наставлял нос чуть ли не всему британскому литературному истеблишменту, не говоря уже о простых англичанах. Но если даже относиться к успеху Уильяма-Генри Айрленда как к курьезу, его причины нельзя свести только к странным наклонностям начитавшегося исторических романов юнца, тупости и амбициям его родителя. Свою роль здесь сыграл уже ощущавшийся (пусть и смутно) разрыв между поднимаемым на небывалую высоту стратфордским культом и отсутствием каких-либо документов, подтверждающих достоверность лежащих в его основе представлений о Великом Барде. Таких документов, таких фактов нет и сегодня. Трудно, конечно, представить, чтобы история, подобная успеху айрлендовских фабрикации, могла произойти сегодня, когда наука располагает техническими возможностями для их распознавания уже в самом начале. Однако попытки как-то заполнить пропасть, отделяющую Шакспера от Шекспира, случаются и в наши дни, и некоторые домыслы по своей фантастичности недалеко уходят от кустарных поделок младшего Айрленда. Вот совсем недавно один западный шекспировед повторил старую и давно забытую выдумку, что Шакспер-де был в молодости школьным учителем; другой утверждает, что в "потерянные" годы он был секретарем у самого Фрэнсиса Бэкона! Разумеется, никаких научных, основанных на фактах доводов авторы таких домыслов привести не могут, но некоторое время они обсуждаются публично, оставляя кое у кого впечатление, будто "что-то в этом, наверное, есть". Первая по времени и самая масштабная фальсификация "шекспировских" документов обнажила самое уязвимое звено в стратфордской легенде - отсутствие достоверных документальных подтверждений не только каких-то писательских занятий Уильяма Шакспера, каких-то его связей с выдающимися личностями эпохи, но даже и его элементарной грамотности. На стратфордских реликвиях крах Айрлендов почти не отразился, ведь никаких "шекспировских рукописей" в Стратфорде, слава Богу, не демонстрировали, остальные же "экспонаты" выглядели сравнительно безобидно. В своей книге очерков, изданной в 1820 году, американский писатель Вашингтон Ирвинг рассказывает, как во время посещения Стратфорда он видел детали ружья, из которого Шекспир убил оленя в парке сэра Люси, шпагу, с которой он играл Гамлета (!) и тому подобное. А в нескольких милях от Стратфорда американцу показали "ту самую" дикую яблоню, под которой, как ему объяснили, когда-то заснул, не добравшись домой после пивного состязания с соседями-бедфордцами, молодой Шекспир... В XIX веке Стратфорд постепенно стал превращаться в культовый город-реликвию. Специально созданный "Шекспировский Трест" постепенно скупил основные строения, в той или иной степени связанные (или привязанные позже) с Шакспером и его семейством, привел их в порядок и сделал доступными для посетителей. Посетители, количество которых росло с каждым годом, заходя в эти дома, за понятным отсутствием там книг, принадлежностей для письма и вообще каких-либо признаков интеллектуальных занятий бывших обитателей, могут осматривать богатое собрание старинных кроватей, одеял, подушек, чугунных и глиняных горшков, тарелок и других нехитрых принадлежностей провинциального быта Англии XVI-XVII веков... Первые сомнения. Бэконианская ересь С наступлением XIX века статус Великого Барда, по мере постижения глубин его творчества, продолжал неуклонно расти. Для Колриджа и Карлейла Шекспир - уже не только великий английский драматург, но пророки гений, богоподобная фигура, олицетворяющая духовную силу английской нации. На этом фоне как стратфордские "предания", так и извлекаемые из архивов документы выглядели странно. Рисуемый биографами образ провинциального полуобразованного парня, ставшего вдруг величайшим писателем, поэтом, мыслителем и эрудитом, начал вызывать недоумение. "Он был титаном в вакууме - без всяких связей со своим временем, местом и современниками" {24}, - скажет уже в нашем веке шекспировед Дж. Гаррисон. Он говорит о прошлом, но ведь убедительно заполнить этот вакуум стратфордским биографам не удается и сегодня... Самые первые сомнения в истинности общепринятых представлений о личности Шекспира были высказаны еще в конце XVIII века Г. Лоуренсом и Дж. Уилмотом, хотя об их работах было тогда известно лишь немногим. Знаменитый английский поэт С. Колридж(1772-1834), для которого Шекспир был более чем полубогом, первым высказал сомнения открыто и громогласно. Его сомнения, однако, касались не авторства стратфордца, которое, базируясь на стратфордском монументе и других реликвиях уже функционировавшего культа, представлялось тогда бесспорным. Колридж усомнился в правильности и полноте биографических фактов, из которых состояли тогдашние жизнеописания Великого Барда, хотя эти жизнеописания пытались - добросовестно и с большим трудом - соединить, сплавить воедино столь несовместимый материал, как шекспировские произведения и стратфордские документы и "предания". Заслуга Колриджа в том, что он первый обратил внимание всех на их несовместимость: "Спросите ваш здравый смысл, возможно ли, чтобы автором таких пьес был невежественный, беспутный гений, каким его рисует современная литературная критика?". Однако знаменитое завещание и другие стратфордские документы не были сочинены или сфабрикованы бесхитростными шекспировскими биографами, против которых ополчился Колридж. Просто эти биографы (впрочем, и сам Колридж тоже) принимали как само собой разумеющуюся данность, что человек, похороненный в стратфордской церкви св. Троицы, к которому эти документы относились, и был Великим Бардом Уильямом Шекспиром. Перемешивая факты из двух совершенно различных биографий, они оказывались в тупике, которого (в отличие от поэта и мыслителя Колриджа) не ощущали. Свидетельства о человеке из Стратфорда были многочисленны и в своем большинстве вполне достоверны, а их чудовищная несовместимость с шекспировскими творениями могла означать только одно: Уильям Шакспер не был ни поэтом, ни драматургом; под именем Уильяма Шекспира - Потрясающего Копьем писал кто-то другой. Джозеф Харт в своем "Романе о прогулке на яхте" (1848) первый четко и недвусмысленно сформулировал эту мысль. С тех пор споры о проблеме шекспировского авторства - о "шекспировском вопросе" - не прекращались ни на минуту, лишь росло количество предлагаемых решений, менялись имена оппонентов и пополнялся арсенал приводимых ими аргументов и контраргументов, да колебалась степень интереса к дискуссии со стороны читательских масс. Первые критики обращали внимание на несуразности традиционных, "солидных" по своему возрасту и авторитету авторов биографий Шекспира, на полное несоответствие рисуемого ими образа Барда и его произведений, на отсутствие каких-либо достоверных подтверждений писательских занятий стратфордца, на немыслимое для титана мысли и слова убогое завещание. Первые нестратфордианцы еще не могли знать о многих фактах, которые будут открыты только позже и которые подкрепят - и уточнят - их аргументацию. Идя неизведанными путями, они прибегали к догадкам и предположениям, не всегда достаточно обоснованным, часто проявляли излишнюю торопливость в выводах, недооценивая всей беспрецедентной сложности проблемы, гениальной предусмотрительности тех, кто когда-то стоял у истоков легенды. И конечно, на долю этих первопроходцев выпали все трудности и препятствия, которые всегда вставали перед критиками традиционных, пришедших из далекого прошлого и на этом основывающих свой авторитет мифов и догм. Но, с другой стороны, и противник перед ними сначала был довольно слабый, коль скоро тема дискуссий выходила за пределы текстологических тонкостей, "темных мест" и разночтений. Наивные "предания" и анекдоты, наполнявшие тогдашние шекспировские биографии, носили заметные черты позднейшего происхождения и были легко уязвимы для рациональной критики. Сегодня эти биографии, подвергшиеся атакам первых нестратфордианцев, уже не переиздаются, не читаются, представляя интерес только для специалистов, изучающих историю шекспироведения, да для исследователей-нестратфордианцев. Сегодня эти старые биографии считаются безнадежно устаревшими. Но ведь их основные постулаты перешли в шекспироведение XX века, странно соседствуя в нем с позднейшими открытиями и результатами исследовательской работы нескольких поколений текстологов, историков литературы, театра и других ученых, дающих широкую картину политической и культурной жизни Англии второй половины XVI - первой половины XVII века. В XIX веке сомнения в том, что Уильям Шакспер из Стратфорда, каким его рисуют шекспировские биографии - и сохранившиеся документы, - мог писать пьесы, поэмы, сонеты, что он действительно был Великим Бардом, высказывали уже многие, в том числе и знаменитые, люди - писатели, историки, философы, государственные деятели; можно назвать такие имена, как Чарлз Диккенс, Марк Твен, Ралф Уолдо Эмерсон, Бисмарк, Дизраэли, Палмерстон, поэты Уолт Уитмен и Джон Уайттир... Последний признавался: "Я не знаю, написал ли эти дивные пьесы Бэкон или нет, но я совершенно убежден, что человек по имени Шакспер их не писал и не мог написать". Диккенс - еще в 1847 году: "Это какая-то прекрасная тайна, и я каждый день трепещу, что она окажется открытой" {25}. Несравненно менее деликатную формулировку (характеристику тех, кто верит, что Шакспер мог написать "Гамлета" и "Лира"), данную Джоном Брайтом, я уже приводил в начале главы. Однако для многих из тех, кого волновала и мучала дразнящая близость "шекспировской тайны", одни сомнения и недоумение не могли утолить жажду истины. Если Уильям Шакспер из Стратфорда не был и не мог быть Великим Бардом, писавшим под именем Уильяма Шекспира - Потрясающего Копьем, так кто же тогда был им, кто и почему скрывался за такой странной маской? И что все это значит? В 1856 году американская писательница Делия Бэкон опубликовала статью о результатах своих исследований, а в следующем году - книгу "Раскрытая философия пьес Шекспира" {26}. В этих пьесах она видела много признаков конфронтации с режимом королевы Елизаветы, борьбы за утверждение идеалов высокой культуры и политической свободы. Проблема авторства пьес не была для нее главной, но она считала невозможным постигнуть их смысл, пока мы "будем обречены приписывать их происхождение неграмотному театральному дельцу". Пьесы, как она доказывала, были плодом коллективного творчества ряда выдающихся умов той эпохи: в первую очередь авторство принадлежало великому философу, оратору и государственному деятелю Фрэнсису Бэкону {Делия Бэкон - однофамилица великого философа; между ними нет родственных связей.} (1561-1626) и поэту, писателю и флотоводцу Уолтеру Рэли (1552-1618) при участии других поэтов и драматургов. Подтверждение своей гипотезы Делия Бэкон видела в огромной эрудиции великого философа, близости многих его идей шекспировскому мировоззрению; ряд двусмысленных намеков современников как будто бы тоже указывал в эту сторону. Причиной столь тщательного сохранения тайны авторства Делия Бэкон считала политическую конспирацию. Более того, она решила, что под могильным камнем в стратфордской церкви (с надписью-заклинанием не тревожить погребенный под ним прах) спрятаны документы, которые могут открыть тайну. Это стало ее навязчивой идеей, и однажды она попыталась отодвинуть камень и проникнуть в могилу, но была задержана. Не имея возможности доказать другим то, в чем она была глубоко убеждена, измученная многолетними исследованиями сложнейшей проблемы, она тяжело заболела и умерла в психиатрической лечебнице в 1859 году. В ожесточенных полемических схватках последующих лет даже болезнь и смерть Делии Бэкон нередко использовались как аргументы против ее гипотезы - на войне, как на войне. Прямых доказательств своей правоты исследовательница представить не смогла, но ее гипотеза явилась подлинным откровением для всех, кто и до этого испытывал сильные сомнения, читая шекспировские "жизнеописания". Она получила поддержку со стороны самого Эмерсона и ряда историков литературы. В том же году писатель и драматург У.Г. Смит направил письмо английскому Шекспировскому обществу и издал свою книгу "Бэкон и Шекспир", где утверждал, что именно Бэкон творил под псевдонимом-маской "Уильям Шекспир". Количество работ по проблеме шекспировского авторства, шекспировской личности быстро росло - к концу XIX века оно исчислялось уже сотнями. Временами в интеллектуальных кругах бэконианство становилось чуть ли не модой. Дискуссия велась на разных уровнях и растянулась на многие годы; она вызвала невиданное повышение интереса к творчеству Шекспира и его личности, способствовала расширению круга исторических и литературоведческих исследований елизаветинской Англии. Были открыты многие доселе неизвестные факты, документы, хранившиеся в архивах и частных собраниях, переизданы с научными комментариями многие редчайшие книги - современницы Шекспира (в том числе и честеровский сборник "Жертва Любви"). Сумма знаний о шекспировской Англии возросла чрезвычайно, и, конечно, добавилось много новых фактов о Шакспере из Стратфорда, не противоречащих, а хорошо дополняющих то, что было известно о нем раньше; образ его приобрел большую определенность, стал еще более несовместимым с образом Великого Барда. Научный анализ текстов шекспировских произведений показал, наконец, слепоту и наивность переходивших от одного поколения биографов к другому представлений о Барде как человеке природного ума, но малообразованном самоучке; было доказано с несомненностью, что шекспировские произведения написаны образованнейшим человеком, обладателем колоссального лексикона (истина, которая и сегодня еще продолжает замалчиваться или софистически оспариваться теми, кто видит в ней - и не зря - серьезную угрозу системе традиционных представлений). Великий Бард был человеком того же уровня образования и культуры, что и Фрэнсис Бэкон, а его активный словарный запас даже превышал бэконовский более чем вдвое. Кстати, существует ходячее мнение о якобы сухом, схоластическом, чуть ли не канцелярском стиле, органически присущем Бэкону. А вот послушаем, как он рисует свое зависимое положение в одном из посланий королеве Елизавете: "Я сейчас, как сокол в ярости, вижу случай послужить, но не могу летать, так как я привязан к кулаку другого". Так сказать мог бы и один из героев Шекспира! Примеров подобной яркой образности, иносказательной художественной речи в произведениях Бэкона множество. Известен восторженный отзыв Бена Джонсона об ораторском искусстве Бэкона. Философские сочинения Бэкона отличаются ясностью и глубиной мысли, оригинальностью и афористичностью изложения. Известен, например, его знаменитый афоризм, который с успехом может быть отнесен и к предмету настоящей работы - "Истина - дочь Времени, а не Авторитета". Он знал замечательные возможности слова и умело их использовал; в зависимости от характера своих произведений и писем он мастерски применял как отвлеченные понятия, так и все виды образности. Представление о несовершенстве бэконовского стиля, вероятно, ведет свое происхождение от Дэвида Юма, характеризовавшего его как неловкий и грубый; интересно, что почти теми же словами Юм говорит и о стиле Шекспира! Все сказанное не означает отсутствия разницы между стилем философских сочинений Бэкона и художественной манерой Шекспира, но нельзя забывать и о том, что здесь нам приходится сравнивать элементы явлений разного порядка, - что касается художественной литературы, то от Бэкона до нас дошло лишь несколько стихотворений. Бэкон являлся таким человеком, который, вероятно, мог быть автором - или соавтором - каких-то шекспировских произведений. За это говорили и некоторые открытия прошлого века. Например, в 1867 году был найден так называемый нортумберлендский манускрипт - 22 листа и обложка. На обложке рукой родственника Бэкона написаны названия содержавшихся в манускрипте работ Бэкона (пьеса-маска, несколько речей) и Шекспира ("Ричард II" и "Ричард III"); здесь же несколько раз - имена "Уильям Шекспир" и "Фрэнсис Бэкон" как вместе, так и порознь, строка из "Лукреции" и забавное словечко из "Бесплодных усилий любви" - hononficabilitudino. Различные исследователи по-разному объясняют этот удивительный манускрипт, но он, безусловно, свидетельствует о какой-то связи Бэкона с Шекспиром, который, однако, является одним из немногих заметных современников, чье имя Бэкон ни в своих сочинениях, ни в многочисленных письмах не назвал ни разу... Почему? Но все-таки фактов для утверждения, что Фрэнсис Бэкон и был Уильямом Шекспиром, набиралось явно недостаточно. Тогда наиболее нетерпеливые бэконианцы стали искать подтверждения своей гипотезы прямо в текстах произведений Бэкона и Шекспира, применяя специально изобретаемые для этого ключи и шифры. Возможно, для первых "дешифровщиков" отправным пунктом явились смутные намеки Джонсона на какие-то скрытые сообщения о подлинном авторе, имеющиеся в шекспировских произведениях. Но эти намеки были поняты слишком прямолинейно: искомая секретная информация стала вычитываться при помощи сложных (часто произвольных) "систем дешифровки". Например, пытались "прочитать" тайные сообщения Бэкона по изменениям типографского шрифта в изданиях его сочинений (в том числе и посмертных) и т.п. Надо сказать, что Фрэнсис Бэкон интересовался многим, в том числе и шифрами, и даже написал о них специальное исследование {27}. Поэтому саму по себе возможность существования каких-то зашифрованных сообщений в его - или шекспировских - сочинениях нельзя исключить. Однако произвольные псевдоматематические операции (да еще в отрыве от исторического и литературного контекста) к убедительному прочтению предлагаемых бэконовских сообщений не привели. В то же время кажущаяся доступность подобных вычислений плодила многочисленных подражателей, подчас терявших в своем неофитском рвении всякое чувство меры. Поэтому можно понять негодование дороживших шекспировским наследием людей против бэконианских "дешифровщиков". В глазах тогдашних солидных ученых-литературоведов применяемые этой категорией бэконианцев методы дискредитировали не только самих рьяных их изобретателей, но заодно и всякие критические исследования традиционных представлений о личности Шекспира вообще, попытки трезвого осмысления странностей и непреодолимых противоречий шекспировских биографий. Тогда осью развернувшейся дискуссии была альтернатива: либо Шакспер из Стратфорда, либо Фрэнсис Бэкон, то есть каждый, кто отрицал авторство стратфордца (или даже сомневался в нем), почти автоматически рассматривался как бэконианец - приверженец гипотезы об авторстве Бэкона. Такая жесткая постановка вопроса, сведение его возможного решения к подобной альтернативе были неправомерны, мешали дальнейшим исследованиям. Критическое отношение к стратфордской традиции не означает, что человеком, писавшим под псевдонимом "Потрясающий Копьем", мог быть только Фрэнсис Бэкон. Таких людей в шекспировскую эпоху было если и не особенно много, то, во всяком случае, не один и не два. Нужны были тщательные научные поиски и исследования реалий, анализ многих аспектов социальной, культурной и политической жизни эпохи; надежды на быстрое и легкое решение сложнейшей историко-литературной проблемы оказались эфемерными. Бэконианцы, и особенно те, кто все надежды возложил на "дешифровку", стали объектом жестокой критики. Ненаучные методы, торопливость, ажиотаж, наивное убеждение, что все средства хороши в споре, была бы уверенность в своей правоте, неоднократно подводили тех, кто к ним прибегал, - и не только в шекспироведении. Примером раздраженной реакции на безответственные декларации и антинаучные приемы бэконианцев-"дешифровщиков" является статья "Шекспир - бэконовский вопрос" {28} известного русского ученого Н.И. Стороженко (того самого, кто отмечал разительное несоответствие между тем, что известно о Шекспире, и его произведениями) в превосходном издании сочинений Шекспира Брокгауза и Ефрона. Можно заметить, как в этой статье Стороженко, справедливо критикуя антинаучные приемы некоторых бэконианцев, отбрасывает, однако, вместе с их необоснованными утверждениями и саму проблему шекспировского авторства, "шекспировскую тайну", существование которой он сам косвенно признавал ранее. Защищая, как он полагал. Великого Барда от его недоброжелателей, Стороженко не жалел полемических стрел в адрес давно уже ушедшей из жизни Делии Бэкон и ее последователей. Аргументы, схожие с теми, что тогда выдвигал московский профессор, повторятся, как увидим, и потом, когда речь пойдет уже не о пресловутых "дешифровщиках", а об историко-литературоведческих исследованиях, о научном анализе большого фактического материала, новых открытиях. Этих исследователей также будут обвинять в пренебрежении художественной стороной шекспировского наследия, в нечестивости, отсутствии пиетета перед именем великого гения и т.п. Итак, сторонникам и последователям Делии Бэкон не удалось доказать, что под псевдонимом "Уильям Шекспир" скрывался именно великий философ. Несмотря на множество фактов, говорящих о причастности Фрэнсиса Бэкона к "шекспировской тайне", бэконианцы не смогли отвести ряд серьезных возражений против своей гипотезы. Прежде всего это относится к изданию в 1623 году Великого фолио. Бэкон был тогда жив и здоров (он умер 6 апреля 1626 года, простудившись во время опыта по замораживанию), в то время, как все в Великом фолио говорит о посмертном характере издания, особенно стихотворения Джонсона, Диггза и Анонима, а также посвящение братьям Герберт. Против кандидатуры Бэкона на роль автора шекспировских пьес (где обнаруживается явная симпатия к Эссексу) говорит и поведение королевского обвинителя на процессе несчастного фаворита - именно Бэкон приложил наибольшие усилия, чтобы отправить его на эшафот. Но и это не все - уже после того, как голова Эссекса скатилась, Бэкон не побрезговал выступить в качестве официального литератора, написав "Декларацию об изменах, совершенных Робертом, графом Эссексом", чернившую память о казненном. Были и другие возражения, менее серьезные. Например, в "Двух веронцах" герой отправляется из Вероны в Милан на корабле. Могли Бэкон не знать, что оба города не являются приморскими, мог ли такой образованный человек так ошибаться? - спрашивали оппоненты бэконианцев. Бэконианцы установили, что в те времена Милан был соединен каналом с Адриатическим морем, каналы связывали между собой и другие города Северной Италии, так что ошибки не было. К тому же в другом акте герои идут из Милана в Верону через лес, который тогда существовал; при этом упоминается поворот на Мантую - значит, не только географические, но и топографические реалии Северной Италии были автору пьесы известны. В "Зимней сказке" Богемия оказывается морским государством - в этом тоже видели ошибку, невозможную для Бэкона. Но в XIII веке Богемия простиралась до Адриатического моря - и в этом, как и в некоторых других случаях, возражения стратфордианцев ("Шакспер мог допустить такие ошибки, а образованный Бэкон не мог") безосновательны, что, конечно, само по себе не доказывает и авторство Бэкона. Первые атаки нестратфордианцев застали тогдашних шекспироведов врасплох. Привыкшим доверчиво пересказывать "историю жизни Шекспира из Стратфорда", как она сложилась в XVIII веке, погруженным с головой в текстологические проблемы ученым было трудно и непривычно дискутировать с людьми, которые не просто сомневались в том или ином частном факте или "предании", но - подумать только - утверждали, что Шекспир не был Шекспиром! По этому главному пункту - был ли Шакспер Шекспиром - ученые, надежно прикрытые стратфордским культом и традицией, в серьезные дискуссии вступали редко; обнаружив, что фактическая база в ее позитивной части (то есть в утверждении авторства Бэкона) у еретиков довольно слабая и уязвимая, они именно ее сделали основной мишенью своей критики. Очень помогли им в дискредитации оппонентов ляпсусы "дешифровщиков". Многие считают, что бэконианцы потерпели полное поражение. Это не совсем так. Последователи бэконианской гипотезы активно действуют и сегодня. Хотя им и не удалось доказать, что Фрэнсис Бэкон был автором (тем более - единственным) шекспировских пьес, поэм, сонетов, после их открытий и исследований какую-то причастность - и, похоже, достаточно серьезную - Бэкона к "шекспировской тайне" трудно отрицать. Но характер этой причастности продолжает оставаться неясным... История (незаконченная) первой нестратфордианской гипотезы во многом поучительна: она свидетельствует об инерционной устойчивости сложившихся традиций и культов даже сомнительного происхождения и предостерегает, что в дискуссии с ними должны применяться только научные методы. Несмотря ни на что. Становление исторической науки. Появляется Рэтленд - совпадения, совпадения... Академическому шекспироведению бэконианская критика помогла избавиться от наиболее сомнительных и одиозных "преданий" и легенд, от образа неученого провинциального подмастерья, вдруг превратившегося в Титана знания, мысли и искусства. Его эрудиция, высокая культура теперь частично признавались, хотя оставалось необъясненным - и даже стало труднее объяснимым, - где и когда он мог их обрести, как произошла такая метаморфоза? Развязавшаяся, пусть и специфическая, дискуссия стимулировала с обеих сторон поиски и изучение документов в архивах и частных собраниях, изучение биографий многочисленных современников Шекспира - государственных деятелей, литераторов, людей театра. К тому же переживавшая период своего становления научная история распространяла присущие ей методы научно-исторического анализа на всю семью исторических наук. Огромное количество новых фактов, пришедших в шекспироведение, не укладывалось ни в прокрустово ложе донаучных "преданий", ни в скороспелые схемы "дешифровщиков". Противоречие между стратфордскими реалиями и творениями Великого Барда по мере их научного изучения делалось еще заметней, еще неустранимой. Знаменитый писатель Генри Джеймс, измученный попытками проникнуть в "шекспировскую тайну", не удовлетворенный ни бэконианской гипотезой, ни тем более стратфордским евангелием, писал после посещения Стратфорда: "Меня неотступно преследует мысль, что божественный Уильям является величайшим мистификатором, когда-либо существовавшим в этом мире..." {29}. В XIX веке продолжалась интенсивная работа ученых над шекспировскими текстами, заново сличались тексты прижизненных кварто и посмертных фолио. В 1860-х годах появилось девятитомное издание произведений Шекспира, считавшееся самым авторитетным, - кембриджское, включавшее все основные разночтения. В 1871 году в США О.Х. Фэрнес начал выпускать Новый вариорум - каждому произведению посвящен отдельный большой том. Колоссальное издание, в котором позже приняли участие и другие ученые (в том числе Х.Э. Роллинз), не закончено и сегодня. Многое было сделано для изучения и переиздания произведений современников Шекспира; была начата работа над полным комментированным изданием сочинений Бена Джонсона, появившимся лишь в XX столетии. Стали выходить тома фундаментального британского Национального биографического словаря, включавшего жизнеописания многих современников Шекспира. Вакуум заполнялся реальными елизаветинцами с их реальными творческими и бытовыми заботами, но центральная фигура эпохи, называемой "шекспировской", - сам Потрясающий Копьем, Титан, Бард упорно продолжал жить лишь в своих творениях, словно отделенный ото всех современников магической завесой умолчания и стратфордскими реликвиями. Говоря об изданиях Шекспира в XIX веке и работе над его текстами, нельзя не упомянуть - хотя бы в нескольких словах - о такой курьезной странице истории английского шекспироведения, как бурная деятельность Джона Пейна Кольера (1789-1883). Обладая репутацией большого знатока старой английской литературы, Кольер издал немало книг, в том числе сочинения Шекспира, Сидни, Спенсера, Марло, Манди, Четла. Позже, однако, выяснилось, что при этом он постоянно использовал сфабрикованные или фальсифицированные им документы эпохи. Подделывая почерк и чернила под старинные, он изготовлял нужные ему "письма" с упоминанием имени Шекспира или вписывал это имя в подлинные документы XVI-XVII веков. Особенно скандальную известность приобрели его махинации с попавшим в его руки экземпляром Второго фолио 1632 года, куда он вписал огромное количество "поправок", объявив на весь мир, что нашел подлинные корректорские правки, современные книге. Эти "поправки" он стал вносить в тексты шекспировских пьес в своих изданиях (1842- 1853), широко их рекламируя; газетные и журнальные обозреватели приветствовали "великие открытия ученейшего шекспироведа". Прошло немало времени, пока подделки Кольера были разоблачены (и то благодаря тому, что, войдя во вкус, он стал забывать про осторожность). Но многие сочиненные им "факты" и "поправки" в шекспировских текстах успели разойтись по миру (особенно в переводах) и еще долго принимались за чистую монету и оказывали влияние на представления о Великом Барде и его творениях среди читателей в разных странах, в том числе и в России... Этот эпизод показывает, что странное "белое пятно" (или "черная дыра") в самом сердце елизаветинско-якобианской культуры было замечено и оперативно использовано не только "открывателями шекспировских портретов", но и "литературными экспертами" определенного толка. В XIX веке шекспировские биографии стали изобиловать фактами, выгодно отличаясь в этом от своих предшественниц: данные о постановках и изданиях шекспировских пьес, литературоведческий и театроведческий их анализ, отклики на них современников и, конечно, больше всего - документы и "предания" об Уильяме Шакспере, его денежных и имущественных операциях, его родне - близкой и дальней, судьбе приобретенных им в Стратфорде участков и строений и т.п. Много места стали занимать и рассказы о лондонских театрах, театральных труппах и отдельных актерах. Связать воедино весь этот обширный и разнородный материал было непросто, но помогала традиция. Из тех, кто в XIX веке внес наиболее значительный вклад в становление шекспировской биографии, следует отметить Джеймса Холлиуэл-Филлипса. В своих многочисленных работах он уделял особое внимание не только поискам, но и тщательному воспроизведению и анализу документальных свидетельств. Он показал несостоятельность некоторых преданий, уточнил ряд важных фактов. Можно напомнить, что он был первым, кто заметил честеровский сборник и задумался над этой удивительной книгой. Прискорбно, однако, что углубленные научные изыскания соседствовали у Холлиуэл-Филлипса с сомнительной привычкой красть книжные и рукописные раритеты из университетских книгохранилищ или варварски выдирать из них интересовавшие его страницы. Трудились в биографическом жанре и многие шекспироведы, объединившиеся в 1874 году в Новое Шаксперовское общество (New Shakspere Society), - Ф. Фарниваль, Ф. Флей, Э. Дауден и другие. Основатель Общества Фарниваль специально отмечал, что английские знатоки шекспировского творчества, погруженные в текстологические проблемы, и через два с половиной столетия после смерти Великого Барда не могут воссоздать его образ, и призывал восполнить этот досадный пробел, используя научные методы, присущие просвещенному XIX веку... К значительнейшим из нового поколения шекспировских биографий принадлежит появившаяся в 1898 году книга "Жизнь Уильяма Шекспира" {30} историка и литературоведа Сидни Ли (инициатора и редактора Национального биографического словаря), неоднократно потом переиздававшаяся и дополнявшаяся. Это серьезная работа эрудированного знатока эпохи, обобщившая много новых фактов, найденных во второй половине XIX века. Интересно отметить, что, хотя сам Ли никогда не высказывал сомнений в истинности стратфордианской биографической традиции или сочувствия бэконианцам, его книга - а точнее, излагаемые им факты - способствовала дальнейшему распространению сомнений. Его естественные для историка попытки увязать, рационально согласовать результаты изучения шекспировского наследия со стратфордскими документами обнажали - вопреки намерениям Ли - разнополюсность, несовместимость этих элементов, и неудивительно, что книга вызвала сдержанное к себе отношение уже со стороны следующего поколения шекспироведов. Читатель, наверное, смог убедиться, что биографический аспект - сложнейший в шекспироведении, и не биографы Шекспира в этом виноваты, а сам Шекспир... Следующая важная работа появилась уже в нашем столетии, в 1930 году, и принадлежала перу крупнейшего шекспироведа сэра Эдмунда Чемберса (1866-1953); книга заметно отличалась от того, что принято называть биографией, то есть связным и последовательным жизнеописанием, - это скорее монументальное собрание всех документов и фактов, имеющих отношение к Шекспиру, что подчеркивается и осторожным названием книги "Уильям Шекспир. Исследование фактов и проблем" {31}. В отличие от Ли, Чемберс не делает попыток нарисовать какой-то рельефный образ Великого Барда в свете всех имеющихся о нем свидетельств - литературных, с одной стороны, и стратфордских документов, "преданий" и реликвий - с другой. Такой "стерильный" подход к изложению фактов позволяет отодвигать в сторону квинтэссенцию дискуссии о личности Шекспира, ее подлинные причины. Хотя Чемберс создавал свой главный труд в течение десятилетий, окрашенных острой полемикой именно вокруг этой проблемы, он обычно не дискутирует с нестратфордианцами и старается не упоминать о их гипотезах и трактовках фактов. Такое принципиальное игнорирование основных оппонентов характерно не только для Чемберса. При развернувшихся по всей Англии поисках много важных бумаг было найдено в поместьях и замках отпрысков аристократических семейств, не всегда представлявших себе огромной ценности оставшихся от предков писем, дневников и даже заурядных хозяйственных записей. Большая часть этих документов в течение нескольких столетий лежала неразобранной и даже непрочитанной; немало бесценных рукописных материалов погибло от пожаров и небрежного хранения. Для целенаправленных поисков и исследований была создана специальная Комиссия по историческим рукописям, занимал