Нет! Нет! От речи разорвется сердце: Что ж, буду говорить - пусть разорвется. Мерзавцы! Людоеды! Мясники! Какой цветок до срока вы скосили! У вас детей нет, мясники, не то бы Вам мысль о них внушила состраданье. Но если суждено иметь детей вам, Пускай их умертвят в расцвете юном, Как вы сгубили принца, палачи! Король Эдуард Убрать ее! Тащите прочь отсюда! Королева Маргарита Не надо! Здесь покончите со мной. Сюда ударь, - убийце я прощу. Не хочешь ты? Тогда убей ты, Кларенс. Кларенс Клянусь, не дам тебе такой отрады. Королева Маргарита Исполни, добрый Кларенс! Милый Кларенс! Кларенс Иль не слыхала клятвы ты моей? Королева Маргарита Да, но привык ты клятвы нарушать. То грех был, а теперь лишь милость будет. Не хочешь ты? Где ж дьявольский мясник? Где богомерзкий Ричард? Ричард, где ты? Как милостыню, ты творишь убийство. Не прогоняешь ты просящих крови. Король Эдуард Прочь, я сказал. Тащите прочь ее. Королева Маргарита Пусть будет с вами всеми то, что с принцем! (Ее уводят силой.) Король Эдуард Где Ричард? Кларенс Он спешно отбыл в Лондон, государь; Должно быть, на кровавый ужин в Тауэр. Король Эдуард Он скор бывает, что-нибудь задумав. Теперь идемте. Заплатить солдатам И распустить, сказав спасибо. В Лондон! Узнаем, что с любезной королевой. Она мне, верно, подарила сына. Уходят. СЦЕНА 6 Лондон. Комната в Тауэре. Король Генрих сидит с книгой в руках; перед нем комендант Тауэра. Входит Глостер. Глостер Привет, милорд, вам! Как! Вы все за книгой? Король Генрих Да, добрый лорд... "Милорд" - сказать бы надо. Льстить - грех, а словом "добрый" я польстил. Ведь "добрый Глостер" или "добрый дьявол" - Одно и то же, и равно нелепо. Итак, ошибся я: не "добрый лорд". Глостер (коменданту) Оставьте нас; поговорить нам надо. Комендант уходит. Король Генрих Пастух беспечный так бежит от волка, Так подставляет кроткая овца Сначала шерсть под нож, потом и горло. Что за убийство разыграет Росций? Глостер Всегда в душе преступной - подозренья; Вор принимает каждый куст за стражу. Король Генрих Но птице, пойманной в кустах однажды, Сомнение внушает каждый куст; Я ж, милого птенца отец несчастный, Теперь того перед собою вижу, Кем он приманен, схвачен и убит. Глостер Какой безмозглый дурень был критянин, Учивший сына птичьему искусству! Тот, несмотря на крылья, утонул. Король Генрих Да, я - Дедал, мой бедный сын - Икар, Отец же твой - Минос, нам путь пресекший; То солнце, что спалило крылья сыну, - Твой старший брат Эдуард, а сам ты - море, Чьи волны поглотили жизнь его. Убей меня оружьем, не словами! Охотней примет грудь удар кинжала, Чем слух мой - твой трагический рассказ. Зачем пришел ты? За моею жизнью? Глостер Иль принял ты меня за палача? Король Генрих Гонитель злобный ты, в том нет сомненья. Когда убийство жертв невинных - казнь, То кто же, Глостер, ты, как не палач? Глостер Я сына твоего убил за дерзость. Король Генрих Когда б за дерзость первую свою Ты был убит, то не убил бы принца. И я пророчу: много тысяч тех, Кто и крупицы страха моего Теперь не знают, - много скорбных старцев, И вдов, и горько плачущих сирот, Отцов, лишенных сыновей любимых, Жен, о мужьях рыдающих, детей, Скорбящих о родителей кончине, - Час твоего рожденья проклянут. Когда рождался ты, сова кричала, Безвременье вещая, плакал филин, Псы выли, ураган крушил деревья, Спустился на трубу зловещий ворон, И хор сорок нестройно стрекотал. И мать твоя, хотя страдала больше, Чем матери другие, родила Себе отрады меньше, чем должна бы, - Бесформенный, уродливый комок, На плод такого древа непохожий. С зубами ты родился в знак того, Что в мир пришел, чтобы терзать людей. И если правда, что еще слыхал я, Пришел ты... Глостер Больше слушать не хочу. Умри, пророк, своей не кончив речи! (Закалывает его.) Мне суждено и это было также. Король Генрих ...Для множества других еще убийств. Меня помилуй, боже, и его! (Умирает.) Глостер Как! Льется кровь Ланкастера на землю? Я думал, что она взметнется к небу. Как плачет меч о смерти короля! Пусть льют всегда рубиновые слезы Все, кто сулит паденье дому Йорка! Когда хоть искру жизни сохранил ты, - В ад, в ад ступай и расскажи, что я (снова пронзает его) Тебя послал туда, что я не знаю Ни жалости, ни страха, ни любви. Да, правда все, что Генрих говорил: От матери своей я часто слышал, Что я пришел на свет вперед ногами. Что ж, разве мне спешить не надлежало, Чтобы сгубить лишившего нас прав? Дивилась бабка, женщины кричали: "Спаси, господь! Он родился с зубами!" Таков я был, и это означало, Что буду я рычать и грызть, как пес. Раз небо мне дало такое тело, Пусть ад и дух мой также искривит. Нет братьев у меня - не схож я с ними; И пусть любовь, что бороды седые Зовут святой, живет в сердцах людей, Похожих друг на друга, - не во мне. Один я. - Кларенс, берегись: ты застишь Мне свет, - я черный день тебе готовлю. Я брату нашепчу таких пророчеств, Что станет Эдуард за жизнь страшиться; Чтоб страх унять, твоею смертью стану. И Генриха и принца нет в живых. Сперва тебе, потом другим черед. Пусть низок я, но ввысь мой путь ведет. (Обращаясь к телу короля Генриха.) Твой труп отсюда уберу скорей; Мне в радость день погибели твоей. (Уходит, унося тело.) СЦЕНА 7 Лондон. Покой во дворце. Король Эдуард сидит на троне; королева Елизавета с маленьким принцем на руках; Кларенс, Глостер, Хестингс и свита. Король Эдуард Вновь мы сидим на королевском троне, Что снова куплен вражескою кровью. Каких врагов в расцвете их гордыни Скосили мы, как урожай осенний! Три Сомерсета, трижды знаменитых Неоспоримой рыцарской отвагой; Два славных Клиффорда - отец и сын; И два Нортемберленда, - не бывало Храбрей бойцов на грозном поле битвы; Два злых медведя - Уорик с Монтегью, Что царственного льва сковали цепью И ревом заставляли лес дрожать. Так все угрозы устранили мы, И стала нам подножьем безопасность. - Приблизься, Бесс, я поцелую сына. - Ведь для тебя, мой Нед, отец и дяди В броне зимою проводили ночи; Пешком шагали в летний зной палящий Чтоб ты владел своей короной в мире И наших всех трудов пожал плоды. Глостер (в сторону) Когда умрешь, я жатву уничтожу. Ведь мне сейчас почету мало в мире. Горб дан мне, чтобы тяжести носить; Груз подыму, иль он мне сломит спину. Ты - проложи мне путь, а ты - исполни. Король Эдуард Кларенс и Глостер, вас прошу: любите Супругу нашу; поцелуйте принца. Кларенс Долг верности монарху своему Скреплю, поцеловав в уста младенца. Королева Елизавета Спасибо, славный Кларенс; брат, спасибо. Глостер Свою любовь к родившему вас древу Я докажу, целуя плод его. (В сторону.) Так целовал учителя Иуда, Сказав: "Привет!" - и зло в душе тая. Король Эдуард Венца своих желаний я достиг: Покой в стране, любовь в сердцах у братьев. Кларенс Как, государь, поступим с Маргаритой? Ее отец Людовику в залог Сицилию с Иерусалимом отдал - И выкуп за нее они прислали. Король Эдуард Убрать ее, во Францию отправить? Что остается нам, как не предаться Веселым зрелищам и торжествам, Какие подобают при дворе? Греми, труба! Прощайте, все невзгоды! Счастливые нас ожидают годы. Уходят. "ГЕНРИХ VI" Перед нами, по всей вероятности, самые первые произведения Шекспира. Уже с конца XVIII века исследователи сходятся в том, что из всех пьес, составляющих шекспировский канон, три драмы, изображающие события царствования Генриха VI, были написаны ранее других. Но созданы они не в той последовательности, которая соответствует хронологии представленных в них событий. Сначала возникла вторая часть (1590), затем третья (1591) и, наконец, та пьеса, которая стала первой частью (1592) трилогии. Лишь в самое последнее время стали выдвигать предположение, что первая часть была написана до второй и третьей. Вопрос о последовательности написания частей трилогии упирается в другой вопрос: был ли у Шекспира с самого начала замысел создания цикла исторических пьес, или трилогия сформировалась как бы сама собой. На это трудно ответить, ибо столь же вероятны оба предположения. Конечно, соблазнительно поверить в то, что всеобъемлющий ум Шекспира уже с самого начала строил план серии пьес, охватывающих большой и важный период истории Англии. Но не менее естественно предположить, что, начиная драматургическую деятельность, он сначала выбрал одну тему, затем, убедившись в успехе, развил ее и довел свой цикл пьес сначала до объема трилогии, а затем и тетралогии (включая "Ричарда III", непосредственно примыкающего к третьей части "Генриха VI"). Для публики шекспировского театра каждая из составляющих трилогию пьес существовала как самостоятельное драматическое произведение, и они ставились порознь. Более тесно связаны друг с другом вторая и третья пьесы, первая же стоит от них особняком, хотя сюжетные нити, связывающие их, протянуты между всеми частями цикла вплоть до "Ричарда III". Основу канонического текста трилогии составляет текст, напечатанный в посмертном Собрании сочинении Шекспира в 1623 году. Издатели собрания Хемииг и Конделл не сомневались в принадлежности этих пьес Шекспиру. Но в конце XVIII века авторитетнейший шекспировед того времени Эдуард Мелок выдвинул положение о том, что Шекспир не был автором трилогии. Мелон исходил прежде всего из критериев эстетических. Он считал эти пьесы недостойными пера автора "Гамлета"" Свою точку зрения он попытался обосновать, опираясь на объективные данные. Главной опорой ему послужило одно место в предсмертном памфлете Роберта Грина "На грош ума, купленного за миллион раскаяния" (1592). Обращаясь к собратьям по профессии, драматургам Марло, Пилю, Нешу, Грин заклинал их не доверять актерам. В особенности его возмущение вызвало то, что среди последних завелся один, кого он называет "вороной-выскочкой, украшающейся нашими перьями". Этот актер стал писать пьесы и, по словам Грина, "считает себя единственным потрясателем сцены (shakescene) в стране". Игра слов ясно показывает, что Грин имел в виду Шекспира. Он при этом пародирует одну строку из третьей частя "Генриха VI" ("О сердце тигра в обличье женщины!") и следующим образом применяет ее к Шекспиру: "О сердце тигра в обличье актера!" Мелон истолковал это высказывание Грина так: Шекспир, мол, присвоил себе чужую пьесу и теперь красуется в чужих перьях. Версия о Шекспире-плагиаторе просуществовала по крайней мере столетие. Ей искали и находили всяческие подтверждения. Указывалось на несовершенство этих пьес по сравнению со зрелым творчеством Шекспира. Отмечались стилевые и фразеологические совпадения с произведениями современников. Но в особенности использовалось для отрицания авторства Шекспира следующее обстоятельство. В 1594 году была напечатана пьеса, носившая пространное название: "Первая часть вражды между славными домами Йорк и Ланкастер, включающая смерть доброго герцога Хемфри, изгнание и смерть герцога Сеффолка, трагический конец гордого кардинала Уинчестера, известное восстание Джека Кеда и первые притязания герцога Йоркского на корону". Содержание пьесы соответствует второй части "Генриха VI", но текст существенно отличается от текста F 1623 года. Эта хроника имела продолжение, опубликованное в 1595 году: "Правдивая трагедия о Ричарде, герцоге Йоркском, включающая смерть доброго короля Генриха VI". Она соответствует по содержанию третьей части "Генриха VI". Значительная часть шекспироведов XIX века считала, что эти две хроники принадлежат перу неизвестного предшественника Шекспира и что они-то будто бы послужили молодому стретфордцу источником для написания его пьес. Иначе говоря, считалось, что эти пьесы Шекспир присвоил себе, несколько подновив текст. Авторами "Первой части вражды между славными домами Йорк и Ланкастер" и "Правдивой трагедии Ричарда, герцога Йоркского", по мнению ряда критиков, могли быть Марло, Грин, Пиль или Кид. Уже в XIX веке некоторые авторитетные шекспироведы отвергали все эти предположения и признавали Шекспира автором трилогии "Генрих VI". В 1864 году Томас Кенни в своем труде "Жизнь и гений Шекспира" высказал мнение, что две хроники, считавшиеся дошекспировскими, представляют собой не что иное, как искалеченные, "пиратские" издания хроник самого Шекспира. Тогда на это высказывание не обратили внимания, но в наше время, когда текстологи установили действительно существовавшее деление прижизненных изданий пьес Шекспира на так называемые "хорошие" и "дурные" кварто, точка зрения Кенни получила подтверждение. Питер Александер в 1924 году доказал, что Кенни был прав и что названные две пьесы-хроники являются не источниками второй и третьей частей "Генриха VI", а их "пиратскими", искаженными вариантами. Таким образом отпало самое "веское" доказательство, которым оперировали критики, отрицавшие авторство Шекспира. Что касается отзыва Грина, то смысл его не тот, какой ему приписывал Мелон. Дело в том, что писание пьес составляло профессию литераторов, обладавших университетским образованием. То обстоятельство, что среди актеров завелся драматург, сочинявший пьесы не хуже "университетских умов", не на шутку перепугало их. Грина возмущало не то, что Шекспир будто бы присваивал чужие пьесы, а то, что он вторгся в чужую профессию. Что касается эстетических и стилевых критериев, применявшихся в доказательство того, что Шекспир не был автором трилогии "Генрих VI", то они оказываются также несостоятельными. Несовершенство пьес вполне объяснимо молодостью автора и его неопытностью. Но даже при всех недостатках, которые может обнаружить в них строгая эстетическая критика, они написаны в общем на уровне, соответствующем со, стоянию английской драмы тех лет. Наконец, стилевое сходство и фразеологические совпадения с произведениями других драматургов также не могут служить свидетельствами против авторства Шекспира. Это явление естественное, вытекающее как из единства стилевых особенностей господствующей драматургической школы, так и из того непреложного факта, что писатели черпают лексический и фразеологический материал из разговорной речи и литературного языка эпохи. Скрупулезный стилевой анализ, расщепляющий произведения на отдельные мелкие элементы, имеет значение для решения частных вопросов художественной формы. Но при этом не следует упускать из виду целого. А рассмотрение драм молодого Шекспира в их цельности с несомненностью показывает, что элементы внешней подражательности в них не так значительны, как своеобразие, отличающее их идейную и художественную направленность, которая у автора "Генриха VI" была иной, чем у двух ведущих драматургов той поры - Марло и Грина, наиболее часто называемых возможными авторами трилогии. У Марло в "Эдуарде II", как и в других трагедиях, на первом плане была проблема личности. История служила ему лишь фоном или поводом для решения именно этой проблемы, волновавшей его более, чем другие вопросы, выдвинутые эпохой. Проблема личности не стоит ни в одной из пьес трилогии "Генрих VI", пафос которой составляет скорее антииндивидуализм. Шекспир здесь явно не следовал Марло. Его тема-судьба государства в целом. В этом он ближе к Грину, для которого тоже была характерна постановка проблем общества и государства. Но Грин решал их в идиллически патриархальном духе: король и народ едины в борьбе против произвола феодальных баронов. Шекспиру чужды идиллические тенденции Грина. Какую бы часть трилогии мы ни взяли, мы видим нечто совершенно противоположное: распад всех патриархальных связей. В его пьесах вассалы восстают против короля, слуги - против господ, народ - против феодалов. В исторических драмах Грина были значительны фольклорные ("Джордж Грин, уэкфилдский полевой сторож") и романтические элементы ("Иаков IV"). История для него во многом похожа на легенду или сказку. Иначе смотрит на нее Шекспир. Она для него - летопись судеб государства и народа. Государственность - вот что отличает исторические драмы Шекспира уже в первую пору его творчества. Его исходная позиция определяется общенациональными интересами. И в этом смысле даже молодой Шекспир был национальным поэтом в самом точном смысле слова. Начало драматургической деятельности Шекспира совпадает с периодом подъема национального самосознания английского народа. Этот подъем был обусловлен и тем, что завершился процесс формирования английской национальной монархии, и тем, что государство должно было отстаивать себя в борьбе против феодально-католической реакции, пытавшейся, главным образом извне, навязать реставрацию старых порядков. Разгром "Непобедимой Армады" (1588), посланной с этой целью испанским королем Филиппом II к берегам Англии, необычайно стимулировал национальные патриотические чувства народа. Но Шекспир сознавал не только этот факт. Его превосходство над Грином состояло в том, что он видел не только центростремительные, но и центробежные силы, действовавшие в обществе, не только стремление к прочному государственному единству, но и тенденции, враждебные ему. Национальное и государственное единство было проблематичным. Пережитки старых сословных антагонизмов переплетались с нарождающимися новыми классовыми противоречиями. Стяжательские стремления всякого рода - и прежние династические, фамильные, основанные на феодальных привилегиях, и новые, покоившиеся на богатстве или личных притязаниях, - превращали общество в арену непрерывной и ожесточенной борьбы. Такова картина, предстающая перед нами в трилогии "Генрих VI". Раздоры, смуты и войны сотрясают страну. Здесь нет законов и царит одно лишь право сильного. В этой анархии и заключается суть трагедии, переживаемой Англией. Основная идея трилогии, как и всех остальных пьес Шекспира из истории Англии, - идея необходимости национального единства, которое может быть обеспечено крепкой централизованной властью, возглавляемой королем. Именно эту позицию занимали гуманисты в борьбе против всего того, что мешало осуществлению их идеалов общественной гармонии. На том этапе такая позиция была прогрессивной. Шекспир утверждает свою идею через раскрытие того зла, какое несут обществу и государству смуты и раздоры. Инстинкт подлинного драматурга подсказал ему именно такое, драматическое воплощение идеи. Художественная форма, в которую Шекспир облек свои замыслы, была подготовлена предшествующим развитием драмы. Английский театр Эпохи Возрождения уже с первых шагов создает особый жанр, получивший название пьес-хроник (chronicle plays) или исторических хроник (histories). Они представляли собой драматизированные инсценировки исторических событий. С самого начала пьесы этого типа имели ясно выраженный политически тенденциозный характер. Прошлое в них рассматривалось как политический урок для современности. Особые условия делали это прошлое не столь отдаленным для зрителей шекспировского театра. Формы государственного и общественного быта феодальной эпохи еще далеко не были изжиты. Если буржуазное развитие и родило новые социальные отношения, то зачастую они еще отливались внешне в старую форму. Обуржуазившееся дворянство - достаточно показательный пример этого. В жанровом отношении пьесы-хроники не обладали определенностью. Для многих из них было характерно эпическое построение действия. Такими были, в частности, пьесы-хроники, составившие данную трилогию. Впоследствии Шекспир сделает опыт приблизить хронику к трагедии ("Ричард III", "Ричард II"), однако эпичность остается законом композиции большинства его драм из истории Англии. Главным для молодого драматурга было насытить действие событиями. Они следуют одно за другим с калейдоскопическим разнообразием. Искусство раскрытия характеров, отличающее зрелое творчество Шекспира, еще находится здесь на примитивной стадии. Персонажи трилогии сравнительно мало индивидуализированы, характеры их односторонни, они не развиваются перед нами. Пока что их главной чертой остается лишь определенность стремлений, заключающихся в большинстве случаев в борьбе за утверждение себя, в жажде господства над другими, в мести и т. п. Но если психология шекспировских героев на этой стадии еще примитивна, то, во всяком случае, она достоверна и не поражает неестественностью, как это нередко случалось в драме на той стадии ее развития. Уже в этих ранних пьесах сказывается важнейшая особенность шекспировской драматургии - ее поэтичность. Речи действующих лиц изобилуют яркими метафорами, красочными сравнениями, ибо герои Шекспира, как и сам он, мыслят образами. Однако пьесы трилогии, как и вся ранняя драматургия Шекспира, характеризуются в стилевом отношении тем, что все ресурсы образной речи лишь украшают ее, но еще не связаны столь органически с характером, поступками и драматической идеей произведения, как это будет у зрелого Шекспира. Стоит только персонажам коснуться какой-либо темы, как тотчас же рождаются образы и речь их складывается из сравнений и метафор, не необходимых для действия, но зато украшающих каждую мысль, высказываемую ими. Между поэзией, перлы которой встречаются уже в этих ранних пьесах, и действием нет того органического единства, которое составит одно из главных достоинств зрелой драматургии Шекспира. Вместе с тем уже здесь мы встречаемся со специфическим шекспировским умением чеканить выразительные поэтические определения, придающие афористичность языку его драм. "О, как возрадовался бы доблестный Толбот, гроза французов, узнай, что, пролежав двести лет в гробу, он снова одерживает победы на сцене, а гибель его вызывает слезы на глазах по меньшей мере у десяти тысяч Зрителей, которые, смотря трагедию в разное время, глядя на трагика, воплощающего его личность, воображают, что видят его самого, источающего кровь из свежих ран", - так писал Томас Неш (1592) о впечатлении, произведенном на современников первой частью "Генриха VI". Действительно, король, имя которого носит пьеса, не является ее героем. В хронике вообще нет героя, вокруг которого строилось бы все действие, но Толбот является персонажем, привлекающим наибольшие симпатии. В его лице Шекспиром представлен герой эпического типа. Толбот - рыцарь без страха и упрека, движимый любовью к родной стране, славу которой он стремится приумножить своими подвигами. Он одновременно носитель древних героических доблестей и живое воплощение идеи служения государству. Есть в Толботе черта, роднящая его с витязями старинных эпических поэм, не отделявших себя от народа. В этом смысле Толбот - полная противоположность герою-воителю типа Тамерлана у Марло, в котором преобладающим качеством было его стремление к утверждению своего господства над миром. Толбот - воплощенное отрицание индивидуализма и эгоизма, но как таковой он исторически мог быть у Шекспира только носителем патриархальной традиции. Сущность его героизма прекрасно выражена в той сцене (11,3), когда графиня Овернская заманивает его в свой замок. Графине, торжествующей, что ей удалось поймать Толбота в ловушку и тем самым лишить англичан их главной силы, доблестный воин отвечает, что она видит не Толбота, а лишь тень его, "малую толику", а весь он не вместился бы под кровлей замка. На трубный зов Тол бота откликаются его воины, они вторгаются в замок, и рыцарь говорит графине, указывая на них: "Вот сущность - руки, мускулы и сила". Да, сила Толбота - в его единстве с народом страны, составляющим воинство. И в этом смысле он противопоставлен Шекспиром Жанне д'Арк. Изображение французской национальной героини в пьесе Шекспира вызвало у многих позднейших критиков резкое осуждение. Английского драматурга обвинили в том, что слепой национализм помешал ему увидеть Жанну во всем ее героическом величии. Но упреки, предъявляемые Шекспиру, исторически неосновательны. Можно ли было требовать от него большего, чем от соотечественников Орлеанской девы, сжегших ее на костре как колдунью? И разве мог Шекспир увидеть Жанну д'Арк не такой, какой она была в сознании английского народа, воевавшего против Франции целое столетие? Такой рисовали Жанну д'Арк английские хроники, и следует удивляться другому: несмотря на все предубеждение, укоренившееся в Англии против Жанны д'Арк, Шекспир нашел какие-то краски, чтобы сделать ее образ человечным. Шекспир не отказывает Жанне ни в храбрости, ни в уме, ни в способности возглавлять войска. Она фанатично любит Францию, ради которой готова пожертвовать спасением своей души. Своим патриотизмом Жанна умеет зажечь других. Так, ей удается вернуть на сторону французов переметнувшегося было к англичанам герцога Бургундского. Не приходится отрицать то, что в пьесе Шекспира Толбот и Жанна д'Арк противопоставлены друг другу как два разных воплощения воинственности и героизма. Однако главный акцент в этом контрастироваиии героев сделан не столько на национальных, сколько на социально-этических качествах. Толбот всегда взывает к лучшим побуждениям своих соотечественников, тогда как Жанна играет на их эгоизме, тщеславия и других подобных качествах. Символически это представлено в том, что Жанна обращается за помощью к злым духам (V, 3). В этом вообще суть ее колдовства, которое служит аллегорическим выражением того, что Жанна опирается на силы зла и тьмы. Но если Шекспир лишил французскую героиню тех достоинств, которые обессмертили ее, то он наделил ими Тодбота. Этот исторически существовавший, но малопримечательный воин, ничем не отличавшийся от других английских феодалов, превращен Шекспиром в идеального народного героя. Наделив его патриотизмом, самоотверженностью, высоким сознанием долга, Шекспир противопоставил Толбота не только французской воительнице, но и английским феодалам. Если французский лагерь представлен в пьесе как сборище хищных и себялюбивых дворян, то и англичане, за исключением Толбота и его сына, да еще слабовольного Генриха VI, выглядят не лучше. Над еще не остывшим трупом Генриха V возникает ссора лорда-протектора Хемфри Глостера с епископом Уинчестерским. В то время как они борются между собой за власть, возникает еще более страшная междоусобица образуются партии Алой и Бедой розы. Корыстные интересы феодалов берут верх над их долгом по отношению к нации и государству: Сомерсет оставляет Толбота без поддержки, и тот героически погибает в неравном бою против французов. Достойно, в ореоле мученичества и героизма умирает Толбот, позорной казни предают Жанну д'Арк. Но дева, безуспешно пытавшаяся смягчить палачей и вымолять себе спасение, проклинает победителей, призывая на их головы все ужасы мрака, разрушения и смерти. И зритель шекспировского театра знал, что означало это проклятие: оно было пророчеством о кровавой междоусобице, начало которой изображено в этой пьесе. Сцена в саду около Тауэра, когда главари враждующих королевских семейств срывают цветы, - Ланкастер краевую розу, Йорк белую розу, - стала хрестоматийной. Но в истории о ней ничего нет. Это одна из тех поэтических фантазий Шекспира, удивительно угадывающего дух прошлого, придающего наглядность и выразительность тому, что в науке остается абстракцией. У Шекспира геральдическая метафора облекается художественной плотью. Общие контуры исторических событий переданы Шекспиром в соответствии с его источниками-хрониками Холла и Холиншеда. Следя за чем, как под пером молодого драматурга эпическое повествование преображается в цепь эпизодов, остроконфликтных по своему характеру, мы видим некоторые черты зарождающегося мастерства исторической драмы у Шекспира, который уже здесь, в одной из первых своих пьес, проявил дар живости и действенности в воспроизведении прошлого: ...Печально время наше. Задушена здесь доблесть честолюбьем, И милосердье изгнано враждою; Повсюду злые козни и интриги; Нет справедливости в стране родной. Эти слова Глостера (III, 1) выражают центральную идею второй пьесы трилогии. Внешний конфликт - война с Францией - здесь уступает место изображению внутренних смут. Вражда между династиями Ланкастеров и Йорков перерастает в междоусобную войну. Перед нами картина государства, раздираемого борьбой хищнических стремлений. Между феодальными баронами идет война не на жизнь, а насмерть. Они не брезгают никакими средствами, чтобы уничтожить соперников" Коварные интриги, злобные наветы, тайные убийства и открытые козни-все пущено в ход лордами, которые одержимы честолюбием и жаждой власти. Лишь один из всей царственной знати - "добрый герцог Хемфри" Глостер - противостоит этому разгулу хищнического индивидуализма и феодальной спеси. Подобно тому как в первой части Толбот воплощал идеал самоотверженного патриотизма, так Глостер в этой пьесе выражает идеал бескорыстного служения государству. Одинокий среди бушующего моря кровавых интриг двора, он пользуется любовью народа, который видит в нем защитника закона и справедливости. Но Глостер все же феодал, и ему даже не приходит в голову опереться на поддержку народа ради утверждения мира и порядка, тогда как его противники готовы прибегнуть к любому средству, вплоть до использования в своих целях народа, который они презирают. Благородство Глостера, его искреннее законопослушание раскрываются не только в контрасте с анархическим своеволием феодальных баронов, но и в сопоставлении с честолюбием его жены, мечтающей о короне. В облике герцогини Глостер нетрудно увидеть первый набросок характера, который предстанет перед нами впоследствии в леди Макбет. Здесь есть даже ведьмы-предсказательницы, правда, не столь поэтичные и символичные, как в позднейшей трагедии; к тому же они возбуждают честолюбие жены, а не мужа и делают это не по велению таинственной Судьбы, а подосланные королевой, задумавшей сгубить свою надменную соперницу. Для Глостера закон выше даже его любви к жене. Узнав, что она осуждена за то, что прибегла к помощи колдовства, он признает приговор справедливым. Но честность и законопослушание ни к чему в этом мире беззакония, и Глостер погибает? став жертвой козней его врагов. Говоря, что Глостер одинок, мы не забыли о короле Генрихе VI. Он, правда, тоже прямодушен и беззлобен, но, преданный молитвам и постам, этот набожный монарх оказывается игрушкой в руках своей? властолюбивой жены Маргариты и ее любовника Сеффолка. Беда государства в том и состоит, что король - человек бессильный и неспособен взять в узду непокорных баронов. Он не в состоянии воспрепятствовать гибели единственного из своих приближенных, искренно преданного ему, - Глостера. Большая трагедия, переживаемая государством, складывается из нескольких личных трагедий, сопутствующих судьбе различных деятелей этой обширной исторической драмы. Гибнет честный Глостер, но погибает и его враг кардинал Бофорт (он же епископ Уинчестерский в первой части трилогии). Прелат умирает, не добившись удовлетворения своих честолюбивых стремлений, и на смертном ложе с уст этого служителя церкви срываются богохульственные проклятия. Погибает и властолюбивый Сеффолк. Он уже был у цели: его любила королева, а ее власть давала ему возможность вершить судьбы страны. Но нужно было устранить последнее препятствие - Глостера, и убийство доброго герцога оказалось роковым для Сеффолка. Народ потребовал искупительной жертвы за своего любимца, и Сеффолк был изгнан. Он пал бесславно от рук пиратов. Герцогиня Глостер, мечтавшая о короне и уже видевшая ее в своих снах на голове, подвергается унизительной казни. Наконец, мятежный самозванец Джек Кед, достигнув Лондона на гребне народного восстания, оказывается покинутым своими прежними соратниками и погибает жалкой смертью. Так одного за другим - и правого и виноватого - настигает гибель, ибо в этом хаосе царит смерть. Но главным страдальцем является не кто-либо из этих гибнущих людей, а государство. Смерть большинства из них, исключая Глостера, является заслуженным возмездием за то, что свои интересы они поставили выше забот о благе страны. Даже интересы целого сословия, в глазах Шекспира, не могут быть поставлены выше общих целей и задач государства. Как ни драматично изображение отдельных личных судеб в этой пьесе, содержащей в зародыше трагические мотивы и "Макбета" (герцогиня Глостер), и "Антония и Клеопатры" (Сеффолк и Маргарита), и некоторых других трагедий Шекспира, наибольшее значение имеет то, что Шекспир расширил поле исторической драмы, выведя на сцену народ. Уже в этой ранней пьесе Шекспира мы встречаемся с тем, что история рассматривается драматургом не только как поприще деяний выдающихся личностей, но и как арена социальной борьбы, в которой участвуют массы простых людей, составляющих непривилегированную часть общества. Уже сам по себе этот факт является лишним свидетельством авторства Шекспира, ибо он согласуется с тем раскрытием исторического процесса, какое мы находим в зрелых и неоспариваемых произведениях драматурга. Но не только это: трактовка народа во второй части "Генриха VI", в сущности, едина с той, которая дается Шекспиром в "Ричарде III", "Генрихе V", "Юлии Цезаре", "Гамлете" и "Кориолане". О народе у Шекспира написано много, и много неверного, главным образом по причине неисторического подхода к этому вопросу. В частности, это относится к знаменитым сценам восстания Джека Кеда во второй части трилогии "Генрих VI". Шекспира упрекали в том, что он враждебно относился к народу. Проявление этого видели в показе им анархических действий толпы, ее некультурности и, как говорили, бесцельной жестокости. Сцены восстания Джека Кеда толковались как выражение аристократизма Шекспира. Неверно это прежде всего потому, что аристократия в данной пьесе, как и в других хрониках, предстает отнюдь не в более благоприятном освещении, чем народ. Нельзя сказать, что все эти Сеффолки, Бофорты, Сомерсеты, Йорки нравственно превосходят простых людей. И те и другие одинаково непослушны закону, стремясь к удовлетворению своих интересов. Вернее здесь подчеркнуть иное, а именно то, что Шекспир глубоко почувствовал социальные корни борьбы, происходившей в обществе. У каждого сословия есть сознание своих интересов, и именно это движет им. Подобно тому как Шекспир точно отразил стяжательские стремления феодальных баронов, так же показал он и жажду народа удовлетворить свои первейшие материальные потребности. Приглядимся внимательно к народному восстанию, изображенному в пьесе. Честолюбивый Йорк, посланный своими соперниками в Ирландию для подавления мятежа, придумывает способ, чтобы вернуться в Англию. Среди своих солдат он имеет преданного человека, которому поручает поднять народный бунт. Йорк рассчитывает на то, что страх перед восставшими крестьянами побудит врагов вызвать его для усмирения бунтовщиков. Первое, что следует отметить: Йорк понимает, насколько накипело недовольство народа феодальным режимом. Когда Джек Кед выдает себя за графа Мортимера и заявляет о своих притяза