ении должны будем признать несомненный прогресс; Дромион Эфесский настойчиво просит мнимого хозяина пожаловать к обеду, Антифол Сиракузский еще настойчивее спрашивает мнимого слугу, что он сделал с его деньгами; сцена кончается тем, что Дромион, прибитый Антифолом, убегает домой, а Антифол торопится в гостиницу присмотреть за деньгами. Его беспокойство усугубляется известным ему характером эфесских жителей - и здесь мы имеем интересную в культурно-историческом отношении параллель к тому месту у Плавта, где описываются нравы эпидамнийцев (II, 1). В Эпидамне, говорит там Мессенион, много развратников, пьяниц, жуликов, прелестниц - вот и все, мы на почве действительности. В Эфесе, говорит здесь Антифол, много жуликов, затем - кудесников, обманывающих взор, колдунов, туманящих ум, душегубок-ведьм, превращающих тело - тут сказывается все средневековое суеверие, сменившее ясный рационализм античного мира. Но специально "Комедии ошибок" это суеверие на руку: мнение, что вся дальнейшая путаница - наваждение сатаны, совершенно правдоподобно зарождается в уме ищущего своего брата Антифола Сиракузского и не дает возникнуть догадке, что искомый брат находится именно в Эфесе. IX  С уходом Антифола Сиракузского кончается также и первое действие; второе вводит нас в доме Антифола Эфесского и представляет нам Адриану в разговоре с ее сестрой Люцианой. Эта Люциана заняла место Плавтова тестя; и нет сомнения, что замена была очень удачна и с точки зрения фабулы и с точки зрения характеристики. Что касается прежде всего характеристики, то кроткая и смиренная Люциана образует очень благодарный контраст к нетерпеливой и\ревнивой Адриане; ее речи о необходимости подчинения мужу навеяны, положим, примером Плавтова тестя, но вместе с тем в них слышится прелюдия того, что должно было составить тему "Укрощения строптивой". Вообще, сравнивая сестер "Комедии ошибок" с теми, которые изображены в "Укрощении строптивой", мы приходим к убеждению, что именно неудавшаяся попытка облагородить характер Адрианы заставила Шекспира еще раз взяться за ту же задачу на более широком фактическом и психологическом фундаменте. Что же касается фабулы, то полезно будет тут же указать на коренную разницу между "Менехмами" и нашей комедией. Там дело несомненно должно кончиться разводом между Менехмом и его женой - и даже не разводом, а простой разлукой навеки: их брак разрушен уже тем, что мнимый эпидамниец Менехм оказывается сиракузянином, а возобновлять его на новых основаниях при их взаимной ненависти друг к другу нет никакой надобности. Очевидно, Менехм, продав свое унаследованное имущество, уедет с братом домой и там женится на сиракузянке, а его жена, получив обратно свое приданое, вернется к отцу, который ее выдаст за эпидамнийца - детей, к счастью, у них нет. Напротив, в христианской драме политическая точка зрения отступает на задний план; брак неприкосновенен, Адриана останется женой Антифола Эфесского, отец, поэтому, для нее не нужен. А чтобы прибытие брата не ослабило их брачного союза, поэт дал Адриане незамужнюю сестру, прелестную Люциану: не разводом, а второй свадьбой кончится действие "Комедии ошибок". К разговаривающим сестрам вбегает Дромион Эфесский; его рассказ о том, как его встретил его мнимый хозяин, усиливает подозрения Адрианы, сестра не в силах ее утешить. Затем действие переносится на площадь: Антифол Сиракузский успел побывать у себя в гостинице и убедиться в сохранности своих денег, но своего Дромиона он там не нашел - тот сам вышел его отыскивать (почему он ушел, несмотря на данное ему приказание оставаться в гостинице - это так и остается невыясненным). Теперь, на площади, он его встречает и напоминает ему о его неуместных шутках с обедом (1-е недоразумение); так как он от них отрекается, то его бьют, что однако ничуть не портит его веселого настроения. Но вот к ним выходит ревнивая Адриана с сестрой (2-е смешение); удивленные ответы Антифола принимаются за притворство, даже кроткая Люциана возмущена недостойной комедией, которую ее мнимый зять, в стачке со своим холопом разыгрывает перед женой. Удивление обоих сирякузян возрастает; у обоих мелькает мысль о дьявольском наваждении, они не решаются сопротивляться таинственной силе, которая их окружает. Адриана очень решительно требует, чтобы ее мнимый супруг вернулся обедать, а Дромиону дается строгое приказание никого не впускать в совершенно чужой для него дом. Оба безропотно повинуются. Так что мы вернулись к мотиву сказки: Антифол не с любовницей, а с законной женой своего брата и принимается ею за ее супруга. Но до тех приключений, которые ему чудятся в окружающем его тумане, дело не дойдет - на обеде присутствует Люциана, и ее общество дает мыслям гостей другое, благодетельное для всех направление. X  Третье действие происходит на площади перед домом Антифола Эфесского; дверь заперта, за дверью, невидимый, стоит Дромион Сиракузский с твердым намерением никого не впускать. Является - впервые для зрителей - сам хозяин дома в сопровождении своего Дромиона - все еще ворчащего за полученные будто бы от хозяина побои (2-е недоразумение) - и двух знакомых купцов с фантастическими именами Анджело и Бальтазара. Первому из них Антифол Эфесский заказал цепочку для своей жены, которая должна быть готова завтра (этот "мотив цепочки" соответствует "мотиву накидки" у Плавта); пока оба им приглашены к обеду. Дромион Эфесский стучится в дверь; ему отвечает из дому другой Дромион градом забавной ругани. Начинается перебранка, в которой мало помалу принимают участие с одной стороны - Антифол Эфесский, с другой невидимые - резвая служаночка Люция и сама хозяйка Адриана. Адриана возмущена тем, что какой-то прохожий забулдыга осмеливается называть ее своей женой, Антифол - тем, что его не впускают в его же дом. Он грозит взломать дверь; но Бальтазар убеждает его не порочить своей жены публичным скандалом и вооружиться терпеньем, пока очевидное недоразумение не рассеется само собой. Антифол уступает, но терпеть он не намерен. До сих пор жена его без всякого основания попрекала знакомством с некоей услужливой девицей; теперь он решил действительно у нее отобедать и ей же подарить заказанную для жены цепочку. Он просит Анджело принести ее туда и там же с ним повеселиться; затем все расходятся. В этой сцене сосредоточен комизм "Комедии ошибок"; и именно она не заимствована из "Менехмов". Ее образец - другая комедия Плавта, "Амфитрион". Мы видели уже, что мотив близнецов-рабов ведет свое происхождение от нее; Меркурий с Сосием соответствуют обоим Антифолам. Юпитер находится у Алкмены, жены Амфитриона; пока он с ней, Меркурию приказано сторожить и не впускать в дом настоящего хозяина. Он исполняет свое поручение очень ловко, и Амфитрион уходит в бешенстве, уверенный, что жена ему изменила. Совпадение поразительно - столько поразительно, что можно только удивляться, как оно могло ускользнуть от внимания критиков до сравнительно недавних времен {Его открыл Вислиценус в статье, напечатанной в 1874 г. в журнале "Litteratur" и повторенной с дополнениями в XIV томе "Jahrbuch der deutschen Shakespeare Gesellschaft". Зато его сближения некоторых мотивов нашей комедии с "Периклом" я считаю неубедительными; еще менее серьезными показались мне теории других критиков о мнимых источниках Шекспира в нашей комедии.}. А если Шекспир был так хорошо знаком с Плавтом, что мог "контаминировать" различные его пьесы - то, конечно, и мнение о его недостаточном знакомстве с латинским языком придется оставить. За этой сценой резкого, подчас шутовского комизма следует поэтическая жемчужина нашей драмы - объяснение Антифола Сиракузского с Люцианой. Они оба вышли из дому; она - чтобы вразумить своего мнимого зятя (продолжение 2-го смешения), он - чтобы признаться ей в тех сладких чувствах, которые она сумела ему внушить. Положение, таким образом, продолжает быть фальшивым, но доброта и ласковость Люцианы, сказывающиеся в ее дружелюбных упреках, страстная любовь, которой дышат признания Антифола, заставляют нас почти забыть об этом. Уже здесь чувствуются ноты, которым суждено было вскоре так мощно прозвучать в настоящей трагедии любви Шекспира - в его "Ромео и Джульетте". Но Шекспир любил оттенять свои мотивы посредством контраста; когда Люциана ушла от Антифола, возмущенная вероломством своего мнимого зятя и в то же время тронутая неподдельной искренностью, которой дышали его слова - из дома вырывается Дромион Сиракузский. Доблестно исполнив роль привратника, он пошел было в кухню закусить - и тут его встретила с распростертыми объятиями кухарка, жена его эфесского двойника (3-е смешение). Такой сцены у Плавта нигде нет; это - карикатура на сцену Адрианы с Антифолом, совершенно в духе клоунского остроумия английской драмы (так же, например, в "Фаусте" Марло трагический акт героя этой драмы карикатурируется соответственным действием клоуна). Дромион приходит в ужас при мысли, что он может оказаться мужем этого "глобуса сала"; этот ужас, однако, не мешает ему дать то подробное географическое описание этого глобуса, о котором речь была выше в главе VI. Все же дело имеет и серьезную сторону: оба сиракузянина все более и более убеждаются, что их окружает нечистая сила. Специально жирная кухарка - несомненно ведьма; Дромион уверен, что только его истинная вера спасла его от участи быть превращенным в куцую собаку, чтоб вертеть жаркое {Это превращение осуществит Гейне в самой забавной сцене своего "Атта Тролля".}. Антифол посылает его в гавань справиться, нет ли там корабля, с которым они могли бы уехать, и решает дожидаться его на рынке. Даже к Люциане он стал относится подозрительно; кто знает, не волшебница ли она. Что же касается Адрианы, зовущей его своим мужем, то "его душа содрогается при мысли, что она могла бы быть его женой" - причем бессознательно сказывается естественное отношение к той, которая была женой его брата. Но на пути к рынку Антифолу предстоит новое приключение: его встречает Анджело, извиняется, что не мог поспеть к обеду (4-е смешение) и вручает ему золотую цепочку; Антифол не понимает его речей, но от цепочки не отказывается - как видно, он унаследовал комическую бесцеремонность своего плавтовского образца, не вполне идущую к его прочему джентльменскому характеру. А теперь его единственная мысль - поскорей убежать вместе с неожиданной добычей. Он уходит; занавес опускается. XI  Четвертое действие начинается перед домом той девицы, у которой Антифол Эфесский обедал. Бедный Анджело в затруднительном положении: его хотят арестовать за долги, кредитор за ним пришел и предупредительно привел с собою пристава. Его единственная надежда - Антифол Эфесский, который должен ему уплатить крупную сумму за цепочку. - Как раз в это время Антифол Эфесский, которому надоело дожидаться Анджело, выходит из дома куртизанки, чтобы отправиться к нему; своего Дромиона он посылает тем временем за плеткой, "чтобы разделить ее между его женой и ее союзниками", и тот уходит. Происходит встреча между Анджело и Антифолом; тот требует денег за цепочку, этот - самой цепочки, которой он не получал (3-е недоразумение); дело кончается тем, что Анджело приказывает приставу арестовать Антифола. В эту минуту прибегает Дромион Сиракузский с радостным известием, что через несколько минут корабль отходит в Эпидамн (5-е смешение). Антифол Эфесский ничего не понимает, но ему не до споров; он посылает Дромиона Сиракузского домой к жене за суммой денег, чтобы избавиться от тюрьмы; тот повинуется, как ему ни страшно при мысли о жирной кухарке. Так-то оба Дромиона очутились у Антифола Эффесского на посылках; путаница все растет и растет. Действие переносится опять в дом Антифола Эфесского; рассказа Люцианы о признании гостя еще более растравляет рану Адрианы - она гневается на неверного мужа, гневается даже на преданную сестру. Разговор прерывается приходом Дромиона Сиракузского, пришел же он за деньгами, чтобы выкупить своего мнимого хозяина. Ревнивые расспросы Адрианы он прекращает новым кводлибетом о задолженности времени и, получив деньги, уходит отыскивать арестованного. На пути в тюрьму он встречает своего настоящего хозяина, с нетерпением ждущего известия о корабле, чтобы поскорее оставить заколдованный город; тот не понимает его речей о приставе, аресте и деньгах (4-е недоразумение), но главное - это то, что есть готовый к отплытию корабль. Итак, поскорее в гавань с добычей. Но их задерживает куртизанка: она признает Антифола (6-е смещение), признает цепочку на нем, которую он ей будто бы обещал... Нет сомненья, это сам дьявол. Куртизанка обижена: оказывается, что Антифол Эфесский за обедом взял у нее дорогое кольцо; итак, пропало и кольцо, и цепочка. Она приходит к убеждению, что Антифол сошел с ума, и вдет сообщить об этом его жене, чтобы вернуть себе, если возможно, взятое у нее кольцо. Нетрудно заметить, что этот "мотив кольца" соответствует "мотиву запястья" у Плавта, но введен он очень неудачно. У Плавта гетера Эротия от себя дает запястье мнимому Менехму, чтобы он велел его починить (конечно, на свой счет); но с какой стати Антифол Эфесский берет у куртизанки ее кольцо, так и остается невыясненным. Шекспиру этот мотив был нужен ради дальнейшего: именно забота о кольце заставляет куртизанку распространить молву о мнимом сумасшествии Антифола; он лоступил, следовательно, в данном случае так же, как выше с мотивом одинаковых имен (см. гл. VII, прим.): воспользовался готовым мотивом своего предшественника, но не позаботился о том, чтобы надлежащим образом его обосновать в соответствии с измененной обстановкой. Что касается самой куртизанки, то это одна из самых бесцветных фигур всей драмы. Очевидно, поэт находился по отношению к ней в неловком положении. С одной стороны в его палитре не хватало красок для изображения изящных прелестниц античного мира, не хватало потому, что ими его не снабжала тогдашняя английская действительность; с другой стороны, он сознавал, что фигура вроде подруги Джона Фальстафа и прочих бесстыдниц, которыми изобиловали тогда и театр и жизнь, совсем не годится в преемницы красавице Эротии. Ее роль в фабуле он и без того сократил, выдвинув на ее место Адриану; сделав из нее, таким образом, фигуру третьего разряда, он и не приложил особого старания к ее характеристике. Что касается Антифола Эфесского, то мы по его последним словам представляем себе его в тюрьме; к нашему удивлению, он оказывается на улице, в сопровождении пристава; как это случилось, так и остается невыясненным. Навстречу ему попадается Дромион Эфесский с купленной плеткой. Где же деньги? О деньгах он ничего не знает (5-е недоразумение). Антифол в сердцах его бьет; его злоба является лишним доказательством его помешательства в глазах его жены, которая, извещенная куртизанкой, успела сбегать за доктором Пинчем, "школьным учителем и заклинателем", и теперь, в сопровождении как его, так и своей сестры и куртизанки, идет отыскивать своего мужа по городу. При виде жены бешенство Антифола усиливается; вот, значит, в каком обществе она обедала, в то время, как он, хозяин, был прогнан (6-е недоразумение). Но доктор привел с собой своих ассистентов, крепких людей: они схватывают Антифола, да заодно и Дромиона, который тоже как будто не в своем уме, вяжут их и уводят домой. На сцене остаются Люциана, Адриана и куртизанка; вдруг появляются Антифол Сиракузский со своим Дромионом - по-видимому, на пути в гавань; увидев всех трех "волшебниц" вместе, он обнажает свой меч; те думают, что это сумасшедшие освободились (7-е смешение), и спасаются бегством. Слава Богу, ведьмы боятся меча! Сиракузяне могут беспрепятственно продолжать свой путь в гавань. Этим кончается четвертое действие. В его путанице почти что пропадает фигура доктора Пинча; а это жаль, - если уж Плавтовский врач был очень благодарным типом, то это следует тем более сказать о Шекспировском педагоге-заклинателе: роль таких субъектов в тогдашней жизни, уважение, с которым к ним относились женщины, и презрение, которое они встретили среди мужчин, изображены поэтом в немногих, но ярких штрихах. - Странной может показаться роль куртизанки: несмотря на свое ремесло, она свободно навещает почтенную матрону Адриану, и та показывается с нею на улицах и допускает к ней даже свою девственную сестру. Но эта странность смягчается именно бесцветностью этой куртизанки. У Плавта самозванным посредником между Менехмом и его женой был паразит Щетка - здесь его роль устранена и передана отчасти ювелиру Анджело, отчасти именно нашей куртизанке. XII  Сиракузянам не удается достигнуть гавани без приключений: еще в городе, перед монастырем, с ними встречаются Анджело и его кредитор. Завидев на нем цепочку, они обращаются к нему с упреками по поводу его неблагородного поведения (8-е смешение); дело доходит до резкостей, Антифол и кредитор обнажают свои мечи. Как раз вовремя подоспевают Адриана и Люциана с провожатыми: "вот они, вяжите их!" (9-е смешение); видя себя окруженными, они спасаются в монастырь. Но Адриана не намерена оставить своего больного мужа под чужой опекой; она шумит; из монастыря появляется игуменья. Она расспрашивает Адриану о причине всей тревоги; тут происходит там мастерская сцена признания, о которой речь была выше (гл. VIII). Вообще мы чувствуем, что теперь комедия кончается; с появлением игуменьи воцаряется серьезное, торжественное настроение. Адриане она отказывает наотрез; она сама хочет, с помощью лекарств и молитв, вернуть Антифолу его потерянный рассудок. С этими словами она уходит - и мы знаем, что будет дальше; она ведь - Эмилия, мать Антифола, ей нетрудно будет, в разговоре с ищущим брата сыном, раскрыть всю тайну. Адриана в отчаянии; сестра советует ей обратиться с жалобой к герцогу. Кстати, его как раз теперь увидят в этих местах, так как в его присутствии должна совершаться казнь Эгеона. И он приходит - за ним свита, Эгеон и палач. Адриана бросается перед ним на колени и требует защиты от своеволия игуменьи. Герцог удивлен: своеволия игуменьи, этой святой женщины? Но он сам женил Антифола на Адриане; он велит игуменье явиться. Пока за ней идут, на сцену врываются Антифол Эфесский со своим Дромионом; им удалось освободиться, и он теперь сам обращается к герцогу с жалобой на свою жену. Пока он рассказывает и все удивляются его рассказу, в него всматривается осужденный Эгеон: он не сомневается, что перед ним его сын, тот сын, с которым он простился в Сиракузах шесть лет тому назад (10-е смешение). Но Антифол его не узнает, да и герцог знает, что его спаситель двадцать лет жил безвыездно в Эфесе; путаница достигает своих последних пределов. К счастью, является игуменья, с ней Антифол и Дромион Сиракузские; благодаря ей недоразумение разъясняется, Эгеон находит неожиданно и жену, и обоих сыновей. Конечно, о казни и речи более нет; игуменья всех, не исключая и куртизанки, приглашает в монастырь на пир. Последними уходят оба Дромиона; Сиракузскому страшновато при мысли, что та "жирная подруга" будет все-таки его, если не женой, то невесткой; но мы можем его утешить предсказанием, что он найдет себе лучшую подругу в лице той резвой служаночки, с которой он тогда вместе отгонял хозяина от его дома. А пока у них возникает спор о страшинстве: кому первому войти в монастырь? Но сиракузянин быстро его решает: не друг за другом, а вместе. Этим чисто клоунским выходом кончается комедия. XIII  "Комедия ошибок" не принадлежит к тем драмам, которые сделали бессмертным Шекспира; скорее можно сказать наоборот, что имя Шекспира ей обеспечило ту известность, которой она пользуется в наши дни. Известность эта, впрочем, не очень велика; на сцене она появляется редко, чему виною, впрочем, затруднительность ее постановки - не легко найти две пары двойников-актеров для ролей обоих Антифолов и обоих Дромионов. Но помимо того и основной мотив комедии не внушает особого интереса в наши времена, когда главной задачей поэта считается психологический анализ характеров и положений; недаром такой опытный директор, как Лаубе, отзывался пренебрежительно о "старом, негодном мотиве смешений и недоразумений". Если наша комедия и не может, подобно Гамлету и Лиру, считаться непременной составной частью современного репертуара, то ее литературно-историческое значение тем не менее остается очень крупным. Поэт сделал в ней попытку обновить пьесу, написанную более чем за полтора тысячелетия до его времени, и не только обновить, но и облагородить, подняв ее из области комедии типов в область серьезной комедии характеров. Обыкновенно критики, проводя параллель между "Менехмами" и "Комедией ошибок", отдают пальму первенства последней. И действительно, Андриана несомненно серьезней сварливой матроны Плавта; Антифол Эфесский не допускает такой вульгарности, как похищение жениной накидки; трогательный образ Люцианы отсутствует у римского комика, равно как и величественная фигура игуменьи; нашлись даже любители длинных речей старого Эгеона. Правда, с другой стороны, что спор между Плавтом и Шекспиром ведется перед судом новейшей критики при очень невыгодных для первого условиях: критик редко бывает настолько знаком с латинским языком и с античной жизнью, чтобы оценить прелесть Плавтова диалога и жизненность его фигур и мотивов. Со всем тем правильное суждение о сравнительном достоинстве обеих пьес будет, думается мне, следующее: английский поэт несомненно ввел частичные улучшения в античную фабулу, но этим самым он ее испортил как целое. Плавт - или, вернее, его греческий предшественник - отлично сделал, что не стремился к особенной серьезности характеров, а удовольствовался одними типическими масками своего времени; несерьезность фигур, совершенно гармонируя с несерьезностью самой фабулы, дает вполне единое, законченное целое; как зритель так и читатель остаются вполне удовлетворенными забавной пьесой, не возбуждавшей в них никаких ожиданий, которые бы превосходили ее силы. У Шекспира мы имеем не то; независимо от вопроса, насколько ему удалось облагорожение его фигур - причем я прошу припомнить сказанное выше (гл. VIII) об Адриане, - мы можем сказать, что самое стремление их облагородить поднимает комедию на такую высоту, на которой основной мотив смешения представляется уже несоответствующим всей обстановке. С самого начала трагическая - или, если угодно, мелодраматическая фигура осужденного Эгеона не дает возникнуть тому веселому, беззаботному настроению, при котором только и возможен интерес к таким сюжетам, как сюжет "Менехмов". Ф. Зелинский {Воспроизводится по изданию: Библиотека великих писателей под редакцией С. А. Венгерова. Шекспир. Том III. Издание Брокгауз-Ефрона. С.-Петербург, 1903.}