как и прочие фиалки). На похоронах Офелии Лаэрт говорит: "And from her fair and unpolluted flesh May violets spring!" ("И пусть из ее прекрасного и непорочного тела в мае прорастут фиалки!") Из этого следует, что для Шекспира фиалка - еще и символ чистоты и невинности. В Англии розмарин (rosemary) исключительно и фиалки (violet, pansy) по преимуществу растения садовые, оба английских названия французского происхождения, так как их культура была завезена из Франции. Все они ароматические и лекарственные (и потому относительно ядовитые - неядовитых лекарственных растений крайне мало). Рута душистая (rue) - Ruta graveolans L. (в Англии и Дании только садовая) на своей родине растет на сухих каменистых склонах, ядовита. Листья испещрены просвечивающими железками, содержащими ароматические эфирные масла. Цветки 4-5членные, в полузонтичных соцветиях. Плод - 4-5-гнездная коробочка. Издавна культивируется в Европе как пряное и лекарственное растение. Владимир Даль отмечает ее пахучесть и пряную горечь. Рута (гае) из старофранцузского rue и далее из латинского ruta - это не только цветок, но и существительное, означающее "жалость, раскаяние, сожаление, сострадание". Во времена Шекспира эта травка - символ repentance (покаяния, сожаления, раскаяния), а также девственности. Нивяник и маргаритка (daisy) Нивяник - Chrysanthemum leucanthemum. Многолетнее растение из семейства сложноцветных. В трактовке англичан садовые daisies - как правило не маргаритки и не ромашки (как это принято в ботанической номенклатуре), а нивяник. У нас он тоже культивируется под названием "(садовая) ромашка". Наиболее распространен нивяник обыкновенный, или поповник, имеющий махровые, декоративные садовые формы. Соцветия - крупные одиночные корзинки с черепитчатой оберткой, похожи на крупную ромашку. Краевые цветки пестичные, язычковые, белые; срединные - обоеполые, трубчатые, желтые. Плод - семянка с продольными ребрами. Растет в умеренном поясе Евразии по лугам, лесным полянам, кустарникам, залежам, иногда как сорное на полях и в огородах; в составе сена поедается скотом. Часто разводится как декоративное растение, имеет махровые садовые формы, издавна используется в медицине (так что в этом смысле тождественно маргаритке). Символика неведома, однако скорее всего близка или тождественна символике маргаритки. Маргаритка (daisy). Латинское название - Bellis perennis. Многолетнее растение из семейства сложноцветных с корневой розеткой лопатчатых тупых листьев и одиночной головкой с белыми или розовыми краевыми цветками. Разводится нередко в садах во многих разновидностях и часто дичает. Михаил Лозинский переводит daisy как "маргаритка", Борис Пастернак как "ромашка". Так как все растения, собранные Офелией для ее "букета" - садовые, можно предположить, что и daisies садовые. Слово daisy сейчас значит "цветковое растение семейства сложноцветных", то есть ромашка, маргаритка, астра (и даже подсолнух в Америке). В Англии под дикой daisy сейчас обычно понимается маргаритка (так как конкретно ромашка - это camomile), под культурной daisy - как нивяник ("садовая ромашка"), так и (садовая) маргаритка, но что имел в виду Шекспир, мы не знаем. Цветет маргаритка в апреле - июне, нивяник чуть позднее. Символ несчастной любви. Фенхель (fennel) - Foeniculum vulgare - это не укроп, как полагали русские переводчики "Гамлета", а так называемый "душистый укроп", совсем другое растение (укроп по-английски dill), редко выращиваемое в российских огородах. Английское fennel в конечном счете из латинского foeniculum, вероятно, через немецкое или французское посредство. Дикий фенхель обыкновенный растет на сухих склонах, возделывается как эфирномасличное, лекарственное и пряное растение, в Англии не встречается, но культивируется как садово-огородное растение. Англичане не путают укроп с фенхелем, как и мы морковь с петрушкой. В Европе наиболее распространен фенхель обыкновенный (F. vulgare). Это мощное (до двух метров высотой) двухлетнее или многолетнее растение семейства зонтичных, внешне похожее на тмин луговой. Соцветие - сложный плоский зонтик. Мелкие желтые цветки соцветия очень ароматные. Плоды - ароматные двусемянки, продолговатые, овальные. Родина фенхеля - Южная Европа, область Средиземноморья и Малой Азии. Еще древние греки, римляне, египтяне, индийцы и китайцы использовали его как пряность и лекарство. Фенхель возделывают ради плодов со сладким пряным ароматом, напоминающим анис, и сладковатым, слегка острым вкусом. Летомосенью собирают зрелые зонтики, сушат и обмолачивают. В настоящее время культивируют в Северной Европе, в Средиземноморье, в Северной и Южной Америке, Китае, Восточной Индии. Фенхель оказывает отхаркивающее и дезинфицирующее действие. В народной медицине отвар фенхеля пьют при метеоризме (вздутии живота из-за газов в кишечнике), кашле, бессоннице. Водосбор; орлик; аквилегия (columbine) - Aquilegia vulgaris - растет по лесным полянам, опушкам, издавна выращивается как декоративное. Относится к семейству лютиковых. Разводится в садах, всего чаще A. vulgaris L. с фиолетовыми цветами, реже красными, розовыми и белыми; известны сорта с простыми и махровыми цветками. Русское "водосбор" - калька с латинского научного названия рода Aquilegia, но почему оно так по латыни названо Линнеем, не очень понятно. Одни авторы производят название рода от латинских aqua "вода" и lego "собираю", по способности листьев и цветков собирать и сохранять дождевую воду и росу; другие - от aquila "орел", по изогнутым шпорцам цветка водосбора, напоминающим когти орла (отсюда более редкое русское название орлик). Шекспир не вкладывает в это название никакого "водного" смысла: с водой это растение связано только у ботаников (Линней назвал этот цветок "аквилегией" через полтора века после смерти Шекспира). Плод - пятилистовка. Семена мелкие, черные, блестящие. Ядовитое и лекарственное растение. Длинные стебли аквилегии символизируют любовную неверность, предательство, неблагодарность (columbine в этом смысле - антоним violet, душистой фиалки). x x x Душистые (лекарственные, отчасти ядовитые) цветочки, которые Офелия дает Лаэрту, королю и королеве, - все исключительно садовые. Рута - растение по всей Европе магическое. Рута и фенхель в Англию завезены как культурные растения (в диком виде не встречаются). В Англии есть своя дикая аквилегия, но она имеет другое название (и цветки у нее невзрачные), а роскошная садовая ароматная columbine, судя по названию, завезена из Италии. Так что Офелия принесла с собой целую аптеку, причем наполовину очень ядовитую. Офелия сама говорит о herb-grace, то есть лекарственном сборе (herb-) в роли "воскресной благодати". И вручает Лаэрту, королю и королеве набор ядовитых травок (все они и погибнут от яда). Не ядовиты тут только фиалки, которые Офелия и не вручила, поскольку "после смерти отца они завяли". Вручение королю и королеве _антонимичных_ свежей ядовитой аквилегии ("предательство") и увядших фиалок (завядшая "верность") - это и есть и откровенный комментарий Офелии к смыслу ее цветов. Все "аптечные" растения садовые, этимология у них франко-итальянская par excellence, похоронной символики они не имеют. Напротив, венок Офелии составлен из дикорастущих растений с английскими именами и с явно похоронными коннотациями (плюс фаллическая у ятрышника), что в контексте пьесы понятно. Из них лишь ятрышник лекарственный, но в отличие от растений из букета не ядовит, а, напротив, используется как противоядие. ВЕНОК ОФЕЛИИ There with fantastic garlands did she come Of crow-flowers, nettles, daisies, and long purples That liberal shepherds give a grosser name, But our cold maids do dead men's fingers call them... Офелия пришла к иве не с "гирляндами" или "венками", а с одним-единственным венком: по-английски garland значит "венок, сплетенный из одного вида цветов", a garlands, наряду с "венки", также и "венок, сплетенный из нескольких видов растений". Вот состав ее венка: Горицвет; горицвет кукушкин; кукушкин цвет (crowflower - "вороньи цветы") - синонимы, на латыни это Lychnis flos-cuculi (русское название "кукушкин цвет", по-видимому, перевод с латыни). Ничего кроме этого crow-flower поанглийски не значит. Горицвет - многолетнее растение из семейства гвоздичных (Caryophyllaceae). Названо оно так за яркие цветки. Соцветие - рыхлая метелка. Цветы розовые, с бахромчатыми лепестками. Цветет в мае - июне. Похоронная символика звучит в английском названии горицвета, поскольку ворон (raven) и ворона - "птицы смерти". Яснотка (nettle). Латинское название - Lamium. По английским ботаническим справочникам nettle - это как яснотка (она же "глухая крапива"), так и крапива, а вовсе не исключительно крапива, как полагают неспециализированные словари. В Англии общее название для крапивы и яснотки nettle, крапива - stinging nettle, а белая яснотка - nettle, white nettle или dead nettle, "мертвая крапива/яснотка" (стандартные словари переводят русскую яснотку именно как dead nettle). На вид она похожа на крапиву, но не жгучая, с красивыми белыми (белый цвет - цвет траура) цветами. Присутствие ее в девичьем венке - дело на редкость странное, тем более что цветки невзрачны, растение обладает неприятным запахом и не участвует в "языке цветов". Также как и crow-flowers, яснотка в медицине не используется и не ядовита. Похоронная символика очевидна (белый цвет цветков и "полное" название растения dead-nettle). Ятрышник, дремлик (dead man's finger - палец мертвеца) - одна из северных орхидей. Это многолетние травы средней величины, которые имеют в земле один или два клубня - от округлого до яйцевидного и даже членистого. Цветки располагаются на верхушке стеблей в прямостоящих колосовидных соцветиях. Цветут с апреля по июнь в зависимости от вида. Встречаются на лугах, по откосам, в лесах - в зависимости от вида. Цветы ятрышника приятно пахнут и долго не вянут. Наиболее распространен ятрышник пятнистый (Orchis maculata L.) - многолетнее травянистое растение из семейства орхидных, высотой 15-60 см, с двумя утолщенными в виде клубней корнями. Стебель простой, облиственный, заканчивающийся длинным колосом пурпуровых или фиолетовых цветков с продолговатым, колосообразным соцветием. Листья линейно- или широколанцетные, суженные в черешок или обхватывающие стебель. Цветки самых различных красок. Цветет в июне - июле. Распространен почти на всей территории России и Европы, за исключением Крайнего Севера. Растет по влажным лугам, опушкам лесов, на лесных полянах, между кустарниками. Используются молодые клубни, носящие название "клубни салепа", собранные в конце цветения растения, в июле - августе. Слово салеп происходит от арабского салаб. Салеп обладает обволакивающим действием благодаря наличию большого количества слизи, крахмала, а также пектиновых веществ. Применяется при заболеваниях желудочно-кишечного тракта, гастритах, энтеритах, диарее, дизентерии, особенно у детей; при острых и хронических бронхитах, отравлении некоторыми ядами. Электронная "Энциклопедия лекарственных растений" отмечает: "Клубни ятрышника, особенно упруго налитые дочерние клубни, в народной медицине со времен Плиния, Диоскорида и Теофраста - авторитетов для авторов средневековых травников - из-за своей формы, напоминающей мошонку, и согласно учению о сигнатурах, по которому каждая вещь оповещает обликом или цветом, для чего она предназначена, считаются средством, усиливающим половое чувство. Полагают, что потребление свежих клубней повышает потенцию. Однако это не более чем благие помыслы". И еще: эти клубни именно потому и напоминают мошонку, что сам цветок похож на фаллос. Недаром же королева сообщает, что это "длинные пурпурные цветы, которые дерзкие на язык простолюдины называют непристойно, а наши холодные девы перстами мертвецов". Русские народные названия ятрышника _любжа_ и _Ивановы руки_ говорят о связи его с купальской обрядностью (по Далю _любжа_ - приворотное зелье, любовный напиток). Венок Офелии включает два растения, одно из которых явно, а другое "имплицитно" содержит в себе слово dead (мертвый): dead man's finger и (dead) nettle. Цветы гвоздики (в данном случае crow-flower) традиционно используются в европейской традиции как "похоронные", кроме того, обращает на себя внимание присутствие в названии цветка слова crow (ворона - одна из "птиц смерти"). К иве Офелия принесла похоронный венок, чтобы повесить его на ветку над потоком, как над могилой. эти- дикое лекарст- ядови кому что мо- или вен- тость символика логия садовое ность БУКЕТ ОФЕЛИИ Лаэрту rosemary франц. садовое + (+) память (розмарин) Лаэрту pansy франц. садовое + - любовь; (анютины глазки) и дикое мысли королю fennel франц. садовое + - лесть, (фенхель) притворство королю columbine (водосбор, итал. садовое + + предательство аквилегия) королеве rue франц садовое + + покаяние, и себе (рута) сожаление верность violet покорность, (фиалка франц. садовое + - скромность, королеве душистая) и дикое чистота, любовь королеве daisy англ. садовое + - несчастная (нивяник и дикое любовь или мар- гаритка) ВЕНОК ОФЕЛИИ себе dead's man англ. дикое + противоядие фаллическая finger + похоронная (ятрышник) (dead man's) себе (dead) nettle англ. дикое - - похоронная (яснотка белая) (dead + белая) себе crow-flowers англ. дикое - - похоронная (горицвет) (crow-flowers, гвоздика) себе daisy англ. садовое + - несчастная (нивяник или и дикое любовь маргаритка) Вряд ли Горацио, с чьих слов рассказывает Гертруда, сочинил состав венка Офелии. Мы должны полагать, что его отчет о цветах Офелии точен, ведь венок Офелии органичен, в нем строга выдержана обрядовая символика похорон. Судя по набору цветов (как, впрочем, по песенкам и прямым высказываниям) Офелии, она знает, что должна умереть, и гибнет при попытке украсить погребальным венком место своей смерти. Другое дело, что Офелия именно приговорена к смерти (и прежде всего в ее гибели виновен Гамлет, который до этого называет Офелию нимфой и тем невольно подсказывает род ее гибели и ей самой, и подслушивающему их объяснение королю). Шекспир вновь шифрует свой текст евангельским кодом, ведь и Христу известно, что Куда его предаст. Известно и то, что он умрет на кресте, и то, что два разбойника будут распяты по обе стороны от него. ("Не знаете, чего просите!" - говорит он, когда двое учеников просят, чтобы он посадил их слева и справа от себя.) При этом никому в голову не придет говорить о самоубийстве Христа. Заметим, что и королева говорит не о самоубийстве Офелии, а о несчастном случае. (Мотив самоубийства возникает только в диалоге могильщиков, которые ссылаются на следователя.) У Офелии в ее "священном безумии" тот же дар ясновидения (раздает яды тем, кто от них и умрет, и себе тоже берет ядовитую руту, ведь саму ее уже убил, как король выразился, "яд ее горя") и та же покорность Божьей воле. Выходя из замка, она всем пожелала спокойной ночи, особенно всем женщинам ("Спокойной ночи, милые леди!"), оплакала своего нерожденного Робина, которого "положат в сырую землю" (с ней и в ней), пошла к ручью, сплела погребальный венок, взобралась на иву, чтобы повесить его на ветку... Все так и было. Только с той лишь подробностью, что за всем этим следят две пары глаз (по изданию 1604 г.) или одна пара (по изданию 1623 г.). В любом случае, _один из_ или _единственный_ наблюдатель и рассказчик - Горацио. ПОЛЕМИКА ОТ ПЕРЕВОДЧИКА: Необходимость в этой главе возникла после появления полемики, которую мы начали с шекспироведом Игорем Шайтановым в альманахе "Anglistica" (Э 9, Москва - Тамбов, 2002 г.). С любезного разрешения Игоря Олеговича привожу его текст и заметку Сергея Николаева, сочиненную специально для этого издания. Игорь ШАЙТАНОВ "ГАМЛЕТ" ИЛИ "ГОРАЦИО"? Пусковым механизмом для нового прочтения трагедии стал Горацио. Школьная трактовка образа Горацио как единственного и верного друга Гамлета - странное, хотя и закономерное недоразумение в истории шекспироведения, - считает А.Чернов. Горацио - злодей нового типа, старший брат Яго, едва ли не убийца Офелии. Неожиданно? Прежде чем удивляться или негодовать, вернемся к тексту трагедии. На чем можно строить дело по обвинению Горацио? Насколько я знаю (хотя в огромном море шекспировской литературы ни за что поручиться нельзя), серьезных нареканий Горацио прежде не вызывал, но некоторая неясность в связи с его ролью существует. Во-первых, совершенно непонятно его происхождение - он датчанин или иностранец при датском дворе? Его собственное свидетельство на этот счет, если не в отношении его биографического, то духовного родства, также двусмысленно: I am more an antique Roman than a Dane (V, 2, 346). Он - философ, стоик, последователь Сенеки. В переводе М.Лозинского эта мысль звучит еще более категорично: "Я римлянин, не датчанин душою..." В этом самом месте в собрании сочинений 1959-1960 гг. была допущена опечатка, которая продолжает гулять из издания в издание и уже полностью делает Горацио римлянином по происхождению и датчанином (чтобы это означало?) по духу: "Я римлянин, НО датчанин душою". Есть нечто и еще более странное. Вспомним, кульминация гамлетовского доверия и любви к другу - сцена "Мышеловки" Прямо перед выходом в зал, где должна играться пьеса, Гамлет произносит нехарактерный для него по искренности высказанного слова монолог-хвалу Горацио, человеку, умеющему не быть игрушкой в руках судьбы (III, 2, 63-74). Затем следует "Мышеловка", в ходе которой Горацио - единственный, кто допущен в план принца и способствует его исполнению, следя за королем. Потом оба обмениваются мнениями. И что далее? Гамлет послан на смерть в Англию. Горацио - во дворце. Кто он здесь? Какова его роль? Он появляется (IV, 4) вместе с Первым Дворянином (а Gentleman) или даже один (согласно Первому Фолио), чтобы объявить королеве о состоянии Офелии и просить принять ее. Современный комментатор (Harold Jenkins - The Arden Shakespeare) замечает, что "роль служителя {attendant) или советника при королеве странна для Горацио, и драматург ского забывает о ней...". Эта странность может быть вполне объяснена обычной сценической экономией, когда исполнители второстепенных ролей в сравнительно небольшой труппе должны были исполнять не по одной роли. В таком случае Горацио здесь появляется не в характере. Однако именно он откликается на реплику короля, приказывающего последить за покидающей сцену безумной Офелией: "Горацио уходит". А.Чернов это появление кладет в основу характера Горацио, подчиняя всю его роль этому удачно начатому - сразу после отъезда Гамлета - служению во дворце. Служению, которое, как он полагает, незамедлительно вознаграждается: у Горацио своя комната во дворце и свой слуга (IV, 6). Это явный домысел: о комнате в ремарке вообще речи нет, а слуга - один из многочисленной дворцовой челяди, кому поручили доставить Горацио письмо. Вовсе фантастична версия с возможной пантомимой - смерть Офелии, - которая и должна была бы наглядно представить Горацио в подлинном свете, ведь иначе все сказанное о его превращении в еще одного Розенкранца или Гильденстерна никак не подтверждается ни в тексте, ни в действии. Одна из самых ярких интерпретаций Гамлета в XX в. была основана как раз на новом прочтении пантомимы, сыгранной как часть пьесы об убийстве Гонзаго, то есть "Мышеловки". Я имею в виду книгу Довера Уилсона What happens in Hamlet (1935). Нас Уилсон интересует как специалист по пантомиме у Шекспира. Во-первых, он напоминает, что, в отличие от его ближайших предшественников, Шекспир к пантомиме не прибегает. Гамлет в знаменитом монологе, обращенном к актерам, говорит презрительно о невразумительных пантомимах {inexplicable dumbshows, III, 2, 12). Зачем же тогда он сам допускает пантомиму в "Мышеловке"? Гамлет (и это часть концепции Довера Уилсона) не только не заказывал пантомимы, но приходит от нее в ярость, поскольку она может сорвать его план, слишком рано обнаружив его. Ее играют, как они привыкли это делать, актеры. Пантомима - часть шекспировской насмешки над современными театральными нравами и обычаями. К счастью, Клавдий, как, вероятно, это часто случалось, на пантомиму не обращает ни малейшего внимания: просто в этот момент не смотрит на сцену. Во-вторых, Шекспир не мог прибегнуть к пантомиме, которая не связана с текстом, ее поддерживающим и объясняющим, а если предположить вместе с А.Черновым пантомиму о смерти Офелии, то в тексте как раз и нет ни одного слова, к ней обращенного (... there is not a word in the text that can be quoted in support of it...) {Wilson D.J. What happens in Hamlet. L.; N.Y.; Melbourne, 1976. P. 151-152.}. А это, по мнению Довера Уилсона, высказанному по поводу другой пантомимы в "Гамлете", исключает сознательное ее использование. Можно ли считать такой текстовой поддержкой монолог Гертруды? Лишь в том случае, если его подвергнуть стилистической трансформации, подобной той, что в переводе А.Чернова претерпевают и все реплики Горацио, оказывающиеся исполненными зловещего потаенного или, наоборот, изобличающего смысла. Слова Гертруды, по версии А.Чернова, свидетельствуют не о злодейском умысле, но о простодушии, доходящем до идиотизма, с которым королева передает чье-то (Горацио?) свидетельство о смерти Офелии. Что ушло из этого монолога? Ушла магия слов, красота, которой столько раз вдохновлялись художники (прерафаэлит Д.Э.Миллес) и поэты (ранний цикл А.Рембо на смерть Офелии). Поэзия лишь намеком звучит в переводе последних - великих - строк: Till that her garments, heavy with their drink, / Pull'd the poor wretch from her melodious lay / To muddy death... Такие слова никак не могут звучать текстовкой к пантомиме на заднем фоне (и как эту пантомиму представить: Горацио багром отталкивает Офелию?). Сниженный тон монологу в переводе задан коротеньким вопросом Лаэрта, которому и отвечает Гертруда. Услышав от нее, что Офелия утонула, Лаэрт деловито откликается: "Утонула?.. Где?.." Оригинал отличен от перевода на одну букву, на одно восклицание, ломающее фразу пополам: "Drown'd! О, where?.." В этом О! - риторика боли, жест потрясенности, утраченный в переводе. И, добавим, в нем - не предусмотренный и неуместный. Вносимые в текст изменения, как видим, могут быть минимальными, но текст после них имеет совершенно иной вид и смысл. Можно было бы пройтись по каждому из штрихов, как их называет А.Чернов, к портрету Горацио, чтобы показать, каким образом он был нанесен, добавлен на правах того чуть-чуть, которое достаточно, чтобы изменить целое. Вот некоторые из штрихов. Чернов пишет, что первый монолог Горацио ("Я перескажу лишь то, что слышал...") построен на канцелярите. Отнюдь нет. К тому же он определяется не столько характером Горацио, сколько своей функцией: это своего рода историческое введение в события, то, что прежде у Шекспира и до Шекспира сообщал Хор перед началом действия. Объективное, безличное знание, голос предания, с которого в этот момент и говорит Горацио. Говорит никого не обвиняя, тем менее - покойного короля, но сообщая о его подвиге и победе. Перепугался до онемения, когда увидел Призрака... Как тут не онемеешь, а вот что касается всего последующего и его, Горацио, и офицеров стражи поведения в отношении Призрака, то оно, действительно, непоследовательно. И не может быть другим, поскольку они не знают, какова природа Призрака, а отсюда и не понимают, как себя вести: почитать ли в нем покойного короля или изгонять дьявола, для чего все средства хороши, включая удар алебардой. "Перед нами метафора цареубийства, причем мистического, посмертного..." Это, разумеется, чистая фантазия. Перед нами просто ситуация абсолютной неясности в отношении призраков. До 1535 года с ними было все понятно: призраки - души тех недавно умерших людей, кто, ожидая решения своей судьбы, временно пребывают в Чистилище. Однако Реформация отменила Чистилище и загадала загадку. Не верить в призраков значило проявлять немыслимое и опасное вольнодумство (люди за это бывали и осуждены). А если верить, то как их объяснить? Предположение о дьяволе, принимающем милый облик, чтобы вернее погубить душу живущего (эта мысль не раз приходит на ум Гамлету), было очень распространено. Так что алебарда - не орудие мистического цареубийства, а испытания мистического существа, орудие, которым воспользовались за неимением лучшего. "Одинокие лазутчики (точнее, шпионы), - это сказано королем вслед Горацио и Джентльмену без лица и имени" - добавляет Андрей Чернов еще один штрих, уже фактически завершающий портрет. "Сказано вслед..." - они выходят, а король говорит Лаэрту, совершенно безотносительно ушедших, что печали подобны не отдельным лазутчикам, а батальонам, то есть основным силам противника. А слово "лазутчик" здесь как раз точнее, чем "шпион", ибо на языке Шекспира spy - слово с разнообразным и совсем не негативным значением. Так, король Лир памятно употребляет его, говоря о себе и об Корделии, когда их ведут в тюрьму, где они теперь смогут заняться тайным смыслом вещей: "As if we were God's spies..."(V, 3, 17). И так далее... Во всем происходит этот сдвиг на чуть-чуть, ведомый даже не волей и намерением А.Чернова, а тем, что он сменил регистр стиля, и сразу же изменились акценты. Философ-стоик Горацио мгновенно превратился в Молчалина, а в условиях прежде трагического сюжета, естественно, эволюционировал в мелодраматического злодея. Произошла смена всей системы исторических, культурных представлений и ценностей. Гуманистический спор, длившийся на протяжении XVI века, - стоит ли гуманисту становиться советником при государе (как известно, Эразм Роттердамский говорил "нет", Томас Мор - "да") невозможен в русском интеллигентском сознании, для которого любое приближение к власти - губительный компромисс. Горацио во дворце? Значит, подлец и предатель. Да и может ли быть иначе в переводе-интерпретации, который, как оказалось, был начат в ночь смерти Андрея Донатовича Синявского и посвящен памяти этого прославленного диссидента. Чернов несколько раз читал свой перевод. Сначала в узком театральном, академическом кругу. Первое публичное чтение состоялось 31 мая 2001 г. в Музее Маяковского, где мы и обменялись с ним развернутыми репликами, литературная версия которых предлагается здесь. Я же хочу завершить, сославшись на мнение, прозвучавшее тогда в кулуарах: это скорее не перевод Гамлета, а новая пьеса - "Горацио", похожая на пьесу Стоппарда о Розенкранце и Гильденстерне. Будет ли это "Гамлет" или это будет "Горацио", но то, что делает Андрей Чернов, имеет одно безусловное преимущество в сравнении с бесчисленными шекспировскими или пушкинскими загадками-разгадками последнего времени, где непременно главными героями оказываются то Дантес, то Ретленд: нас возвращают к тексту. И даже если мы останемся при своем прежнем мнении, мы должны будем научиться защитить его, а для этого - прочесть известное заново, увидеть острее и ответить на вопросы, над которыми прежде не задумывались. Сергей НИКОЛАЕВ ЛИНГВИСТИЧЕСКИЕ ЗАМЕТКИ О "ГАМЛЕТЕ" Мне понятно, почему Андрея Чернова заинтересовал Горацио. Я ни в коем случае не согласен с исследователями, критикующими Чернова за то, что он, следуя моде, преподносит нам очередную фантазию на тему "Гамлета". Чернов никоим образом не преследует эту цель. Центральное место в драме Шекспира остается за Гамлетом, другое дело, что на нем и его "загадке" по традиции сосредоточивались основные усилия шекспироведов и практических интерпретаторов, а Андрей Чернов обратил внимание на существенные "странности поведения" считавшегося в общем-то второстепенным персонажем Горацио, "преданного друга" Гамлета, "философа-стоика", постановщиками и зрителями воспринимающегося то безобидным шутом, то безобидным же занудой-резонером. Но "Гамлет" - несомненно сложное по своей структуре "многомерное" (а отчасти и "поверенное алгеброй" - см. статью А.Чернова "Формула Шекспира" о золотом сечении) произведение, имеющее четкую структуру, в которой, в частности, отношения персонажей строго структурированы. Образ Горацио как политика (вернее, политикана) и его связь с древней и новой историей Европы подробно разобраны в статье Чернова. Я позволю себе сделать только несколько дополнительных замечаний. Место действия драмы нарочито условно - якобы Дания, однако для англичан и вообще западных европейцев эта страна не дальний свет. А в драме и название конкретного места действия (замок Helsingor, через французское посредство дошедший в Англию в виде Elsinore - и в таком искаженном виде оставшийся в "Гамлете", хотя Шекспир, видимо, знал, как этот портовый городишко звучит по-датски), и имена действующих лиц весьма условны. Ниже в таблице выделены и подчеркнуты реальные для каждого из языков имена, остальные - стилизации. Греческие латинские "итальян- древнегерман- "немецкие" имена и имена и ские" ские/скандин. фамилии стилизованные стилизованные имена имена и стилизов. под них под них под них Ophelia (дочь Claudius Horatio Gertrude Rosencranz Полония) (король) (друг (королева) (придворный) семьи) Laertes (сын Lucianus (пле- Bernardo Hamlet Guildensten Полония) мянник венско- (офицер) (король и принц) (придворный) го короля Гонзаго) Polonius Francisco Fortinbras (министр) (солдат) (норвежские король и принц) Cornelius Reynaldo Osric (придворный) (слуга) (придворный) Marcellus (офи- Claudio Voltimand цер) (слуга) (придворный) Gonzago (венский король) Baptista (венская королева) Из "греческих по форме" Ophelia не имеет прямого греческого соответствия. Сравнение с "однокоренными" ophelos "польза, выгода, помощь", ophello "наращивать, усиливать, приумножать, возвеличивать", opheilo "быть должным, считать себя обязанным" не делает ее имя "говорящим". Видимо, ее имя следует считать искаженным (с заменой ожидаемого А- на О-) греческим существительным apheleia, производным от прилагательного apheles "ровный, гладкий; безукоризненный; простой; неприхотливый, прямодушный, бесхитростный". У ее брата Лаэрта - имя царя Итаки, отца Одиссея; отец же Polonius - латинизированный "Поляк". Из "латинских" (их признак - окончание -us) настоящими древнеримские имена - это Claudius, Cornelius, Marcellus. Lucianus - латинизированный в античности греческий Lukianos (a может быть, у Шекспира - итал. Luciano), Polonius - "поляк" (средневековое слово). Немцы почему-то зовутся по фамилиям. Имена, стилизованные под скандинавские, напоминают романы Толкиена: из них реальное, пожалуй, только Gertrude, остальные (и в первую очередь, видимо, имеющее французскую "говорящую" этимологию Fortinbras - сильная рука) создают "скандинавский флер", не более того. Характерно, что среди них нет ни одного древнеанглийского имени. "Итальянские" имена могут быть названы таковыми только по оформлению (окончание -о): Horatio и Claudio - это "итальянизированные" римские Horatius и Claudius; Bernardo и Reynaldo - германизмы, обретшие эту форму при франко-провансальском посредстве (из них итальянскую форму имеет только Bernardo); Francisco - имя германско-позднеримского происхождения, но в итальянском оно имеет вид Francesco. Поэтому кажется неуместным утверждение о конкретно-швейцарском происхождении Горацио - ономастически он просто "гражданин просвещенной Европы". "Итальянскими" именами зовут также "венских" короля и королеву из "Мышеловки" - Gonzago (в Италии это не имя, а фамилия) и латинизированное женское (!) имя Baptista (по-итальянски Battista, франц. Batiste и Baptiste, причем в Средние века, видимо, и в XVI в. - исключительно мужское имя, так как означает "[Иоанн] Креститель"). Среди имен нет ни одного библейского и евангелического. "Говорящие" имена (имеющие исторические аналоги) из них, пожалуй, только Claudius, Marcellus и Horatio (возможно, значение имеют также Polonius - славянинполяк на службе "датского" короля с именем римского императора и Fortinbras, если имеется в виду прочтение по-французски, "fort-en-bras"). В таблицу не вошел фехтовальщик "француз" Lamord - наверное, это искаженное la mort "смерть". Можно было бы возразить, что Шекспир не знал итальянского, и потому ему достаточно было приставить окончание -о для того, чтобы имя стало итальянским (как для нас анекдотический Тояма Токанава - японец). Однако в других пьесах итальянские имена и фамилии у него достаточно правильны (например, в "Ромео и Джульетте"). Датские и немецкие имена он несомненно знал - почему бы ему было не назвать своих "датчан" Эриком, Амундом и Вальдемаром, Офелию - Аспазией, итальянца Франческо, а не Франциско, а Полония не "поляком", а классическим римским или датским именем? Дело в том, что он дал эти "созвучные", но искусственные имена умышленно (как умышленно сохранил нужные для исторических аллюзий римские!), и живут эти люди в "Дании", "Италии", "Швейцарии", а не в Дании, Италии, Швейцарии, и не в Хелсингере, а в "Эльсиноре". И здесь показательно, что в "неканонических" версиях "Гамлета" и большинство кажущихся "реальными" имен представлены либо в вымышленном, не имеющем прямого соответствия ни в одном из европейских языков виде, либо с более чем странными значениями: Лаэрт (греч. Laertes) - в Первом кварто (1603 г.) Leartes; Gertrude - в Первом кварто Gertred, во Втором Gertrad; Rosencrantz (немецкое "венок из роз") - в Первом кварто Rossencraft ("лошадиная сила"?!); Guildenstern (здесь, при неясном Guilden-, второй член композита немецкое Stern "звезда"; или эта фамилия - слегка загримированная английское gilded stern "золоченая задница") - в Первом кварто Gilderstone (формально английская фамилия со странным значением - "камень позолотчика"?); Reynaldo - в Первом кварто Montano (такого итальянского имени нет). "Говорящей" фамилии Lamord (во Втором кварто) соответствует бессмысленное Lamound в Фолио. В тексте мельком упоминаются еще два имени - кабатчика Иогена (Yaughan) и королевского шута Йорика (Yorick). Yaughan - распространенная ирландская фамилия; ирландцы в представлении англичан - фольклорные горькие пьяницы, поэтому фамилия Иоген "говорящая". Yorick - британская фамилия, "национальную принадлежность" которой в пределах Великобритании мне, к сожалению, установить не удалось. Во всяком случае здесь обращает на себя внимание "почвенность" имени и его созвучие с родиной Шекспира - Уорикширом. Оба имени, разумеется, к Дании отношения не имеют. Итак, место действия и национальность действующих лиц нарочито условны, и шекспировская "Дания" - это некая усредненная европейская страна, а события в ней - предполагаемая автором общая модель "общеевропейской" политической ситуации и, судя по всему, прогноз ее развития в будущем (причем не только в ближайшем, айв весьма отдаленном - судя по параллелям с древнеримской историей, прогноз может относиться к эпохе через столько же столетий в будущем). Я не могу во всем согласиться с Андреем Черновым относительно его толкования текста и выводов. Однако в одном случае его гипотеза, выдвинутая, как может показаться, на пустом месте, видимо, имеет текстологическое основание. Речь идет о том, что королева в своем сообщении о гибели Офелии (по крайней мере в его первой части) пересказывает Горацио. Последнему в пьесе принадлежат лишь два длинных текста, позволяющих сделать выводы о его языковых характеристиках - это рассказ охранникам о распрях между Гамлетом-отцом и Фортинбрасом и "доклад" принцу Фортинбрасу о произошедших в Эльсиноре трагических событиях. Безусловное приписывание Горацио "доноса" на Офелию (вернее, обоснование просьбы, чтобы Гертруда, отказывающаяся общаться с Офелией, с ней побеседовала и уговорила не смущать публику), в прижизненных изданиях пьесы произносимого неким Господином (пришедшего вместе с Горацио), необоснованно ввиду языковых особенностей - образный, "посконно-английский" язык провинциального помещика с "кудрявыми выраженияи" полуграмотного провинциала (Which, as her winks, and nods, and gestures yield them, indeed would make one think there might be thought, though nothing sure, yet much unhappily) - в этом доносе лишь один латинизм (gesture), а прочие три заимствованных французских слова (в том числе enviously) к XVI веку давно уже воспринимались как "свои". Напротив, для Горацио характерно частое употребление именно латинизмов, что естественно для "университетского жаргона" того времени, когда преподавание велось на латыни и этот язык был среди ученой публики разговорным. Латинизмами переполнены обе его длинные реплики. Однако в "саге о Старом Гамлете" они макаронистически вплетены во вполне слэнговую речь, для которой характерны разговорные аллегровые формы (appear'd, prick'd, in't, design'd и т. п.) и оксюморонные ("стебные") сочетания разностилевой лексики (Hath <...> shark'd up a list of lawless resolutes to some enterprise that hath a stomach in't - в этом пассаже грубоватые разговорные shark'd up и to have a stomach in something соседствуют с a list of lawless resolutes to