ры, кроме Первого. Вот что, старый друг. Сможете вы сыграть "Убийство Гонзаго"? {152} Первый актер. Да, милорд. Гамлет. Вы сыграете его завтра вечером. Смогли бы вы, если понадобится, выучить монолог стихов в двенадцать - шестнадцать, который я напишу и включу в пьесу, - не правда ли? Первый актер. Да, милорд. Гамлет. Отлично. Ну, ступайте за тем лордом. Да смотрите, не издевайтесь над ним. Первый актер уходит. Дорогие мои друзья, я расстаюсь с вами до вечера. Добро пожаловать в Эльсинор. Розенкранц. Добрый милорд! Гамлет. Да, добро пожаловать, идите с богом! Розенкранц и Гильденстерн уходят. Теперь я один. Какой же я негодяй и низкий раб! Не чудовищно ли, что этот актер в вымысле, в мечте о страсти смог настолько подчинить душу собственному воображению, что под воздействием души осунулось его лицо, слезы выступили на глазах, безумие появилось в его облике, голос стал надломленным и все его поведение {153} стало соответствовать образам, созданным его воображением! И все это из-за ничего! Из-за Гекубы! Что ему Гекуба и что он Гекубе, чтобы плакать о ней? Что сделал бы он, если бы у него была такая же причина и такой же повод к страсти, как у меня? Он затопил бы сцену слезами, растерзал бы страшным монологом слух толпы, свел бы с ума виновных, ужаснул бы невинных, смутил бы неведущих, изумил бы слух и зрение. А я, тупое {154} и из нечистого металла сделанное ничтожество, томлюсь, как мечтатель, бесплодный в своем деле, и не могу ничего сказать в свое оправдание; не умею заступиться за короля, чьи владения и драгоценная жизнь были так подло похищены!" Разве я трус? Кому угодно назвать меня подлецом? Ударить по голове? Вырвать у меня бороду и дунуть мне ее в лицо? Дернуть меня за нос? Назвать меня лжецом и вбить мне это слово в самые легкие? Кто хочет это сделать? Ха! Черт возьми, я бы это проглотил. Ибо тут может быть только одно объяснение - у меня голубиная печень {155} и не хватает желчи, чтобы почувствовать горечь угнетения. Иначе я бы уже давно откормил всех коршунов поднебесья потрохами этого раба. Кровавый, блудливый негодяй! Не знающий угрызений совести, предательский, сластолюбивый, противоестественный негодяй! О, месть! Ах, какой же я осел! Как прекрасно, не правда ли, что я, сын убитого любимого отца, побуждаемый к мести раем и адом, облегчаю сердце словами, как проститутка, и начинаю ругаться, как шлюха, как судомойка! Фу, гадко! Фу! За дело, мозг мой! Гм... Я слышал, что виновные, находясь на спектакле, бывали настолько потрясены до глубины души искусством игры, что тут же признавались в своих злодеяниях {156}. Ибо убийство, хотя и нет у него языка, заговорит чудодейственным образом. Я поручу этим актерам сыграть перед моим дядей что-нибудь вроде убийства моего отца. Я буду следить за выражением его лица. Я исследую его {157}, пока не доберусь до живого места. Если он хотя бы вздрогнет, я буду знать, что мне делать. Быть может, тот призрак, который я видел, - дьявол. Ведь дьявол властен принимать приятный облик. Да и возможно, пользуясь моей слабостью и меланхолией, - ведь он обладает большой властью над такими душами, - что он обманывает меня, чтобы погубить мою душу. Я найду основание более надежное, чем это. Пьеса - вот на что я поймаю совесть короля. (Уходит.) Входят король, королева, Полоний, Офелия, Розенкранц и Гильденстерн, свита. Король. Неужели вы не можете окольными вопросами выведать у него, почему он притворяется расстроенным, так резко нарушая свои мирные дни буйным и опасным безумием? Розенкранц. Он сознается, что чувствует себя душевно расстроенным, но в чем причина - ни за что не хочет сказать. Гильденстерн. Мы не находим, чтобы он легко поддавался исследованию; в хитром безумии он замыкается в себе каждый раз, когда мы стремимся привести его хоть к какому-нибудь признанию в том, что с ним действительно происходит. Королева. Он хорошо вас принял? Розенкранц. Как настоящий джентльмен. Гильденстерн. Но заставляя себя быть любезным. Розенкранц. Он сам был скуп на вопросы, но охотно отвечал на наши. Королева. Вы же пробовали привлечь его к каким-нибудь развлечениям? Розенкранц. Господа, случилось так, что мы обогнали на пути актеров. Мы рассказали ему о них, и в нем проявилось нечто вроде радости, когда он услыхал об этом. Актеры уже в замке, и, как я полагаю, они уже получили приказ сегодня вечером играть перед ним. Полоний. Это правда. И он мне сказал, чтобы я просил ваши величества послушать и посмотреть пьесу. Король, От всего сердца. Я очень рад, что он так настроен. Добрые господа, продолжайте и дальше поощрять его и направляйте его к таким развлечениям. Розенкранц. Мы это исполним, милорд. Уходят Розенкранц и Гильденстерн. Король. Милая Гертруда, вы также нас оставьте. Ибо мы тайно послали за Гамлетом, чтобы он как бы случайно встретился здесь с Офелией. Ее отец и я, законные шпионы, спрячемся так, чтобы мы все увидели, хотя нас не будет видно, чтобы по их встрече определенно судить и по его поведению узнать, муки ли это любви или нечто другое, что заставляет его так страдать. Королева. Я повинуюсь вам. А что касается вас, Офелия, я желаю, чтобы ваша красота была счастливой причиной безумия Гамлета. Тогда я буду надеяться, что ваши достоинства снова вернут его на обычный путь к чести вас обоих. Офелия. Госпожа, я этого желала бы. Королева уходит. Полоний. Офелия, прохаживайся вот здесь. Государь, прошу вас, давайте спрячемся. (Офелии.) Читайте эту книгу {158}. Вид такого занятия может подчеркнуть ваше одиночество. Нас часто за это можно упрекать, - и это не раз было доказано, - богомольным лицом и благочестивым действием мы можем обсахарить самого дьявола. Король (в сторону {159}). О, это слишком верно! Какой острый удар наносят его слова моей совести! Щека проститутки, приукрашенная искусством подмалевки, не более уродлива по сравнению с тем, что ее украшает, чем мои дела по сравнению с моими раскрашенными словами {160}. О, тяжкое бремя! Полоний. Я слышу его шаги. Отойдемте, милорд. Король и Полоний прячутся. Входит Гамлет. Гамлет. Быть или не быть, вот в чем вопрос {161}. Благороднее ли молча терпеть {162} пращи и стрелы яростной судьбы, или поднять оружие против моря бедствий и в борьбе покончить с ними? Умереть - уснуть - не более того. И подумать только, что этим сном закончится боль сердца и тысяча жизненных ударов, являющихся уделом плоти, - ведь это конец, которого можно от всей души пожелать! Умереть. Уснуть. Уснуть, может быть видеть сны; да, вот в чем препятствие {163}. Ибо в этом смертном сне какие нам могут присниться сны, когда мы сбросим мертвый узел суеты земной? {164} Мысль об этом заставляет нас остановиться. Вот причина, которая вынуждает нас переносить бедствия столь долгой жизни. Ибо кто стал бы выносить бичи и насмешки жизни, несправедливости угнетателя, презрение гордеца, боль отвергнутой любви, проволочку в судах, наглость чиновников и удары, которые терпеливое достоинство получает от недостойных, если бы можно было самому произвести расчет простым кинжалом? Кто бы стал тащить на себе бремя, кряхтя и потея под тяжестью изнурительной жизни, если бы не страх чего-то после смерти - неоткрытая страна, из пределов которой не возвращается ни один путешественник, - не смущал бы нашу волю и не заставлял бы скорее соглашаться переносить те бедствия, которые мы испытываем, чем спешить к другим, о которых мы ничего не знаем? Так сознание делает нас всех трусами; и так врожденный цвет решимости покрывается болезненно-бледным оттенком мысли, и предприятия большого размаха и значительности в силу этого поворачивают в сторону свое течение и теряют имя действия. Но тише! Прекрасная Офелия! Нимфа, в твоих молитвах да будут помянуты все мои грехи! Офелия. Добрый милорд, как поживала ваша честь все эти дни? Гамлет. Покорно благодарю вас: хорошо, хорошо, хорошо. Офелия. Милорд, у меня есть от вас подарки, которые я давно хотела вернуть. Прошу вас, примите их сейчас. Гамлет. Нет, я тут ни при чем. Я вам никогда ничего не дарил. Офелия. Высокочтимый милорд, вы прекрасно знаете, что дарили. И вместе с подарками дарили слова столь благоуханные, что подарки становились еще дороже. Теперь, когда их аромат утрачен, возьмите их обратно. Ибо для благородной души богатые дары становятся бедными, когда дарящий оказывается нелюбящим. Вот, возьмите, милорд. Гамлет. Ха, ха, вы честны? Офелия. Милорд? Гамлет. Вы красивы? Офелия. Что вы хотите сказать, милорд? Гамлет. А то, что если вы честны и красивы, ваша честность не должна общаться с вашей красотой. Офелия. С кем же и общаться красоте, милорд, как не с честностью? Гамлет. Да, конечно. Ведь скорее власть красоты превратит честность в сводню, чем сила честности уподобит себе красоту. Это некогда звучало парадоксом, но теперь наш век это доказывает. Я вас любил когда-то. Офелия. Да, милорд, вы заставили меня этому поверить. Гамлет. Вы не должны были верить мне: ведь сколько ни прививай добродетель к нашему старому стволу, в нас остается примесь греха. Я вас не любил. Офелия. Значит, я обманулась. Гамлет. Иди в монастырь. Зачем тебе рожать грешников? Я достаточно честен. Однако я мог бы обвинить себя в таких вещах, что лучше бы моя мать меня не родила. Я очень горд, мстителен, тщеславен. В моем распоряжении больше преступлений, чем мыслей, чтобы их обдумать, воображения, чтобы облечь их в плоть, и времени, чтобы их исполнить. К чему таким молодцам, как я, ползать между небом и землей? Мы все отъявленные подлецы. Никому из нас не верь. Ступай своим путем в монастырь. Где ваш отец? Офелия. Дома, милорд. Гамлет. Заприте его там, чтобы он валял дурака только у себя дома. Прощайте. Офелия. О, помогите ему, благостные небеса! Гамлет. Если ты выйдешь замуж, я дам тебе в приданое следующее проклятие: будь ты целомудренна, как лед, чиста, как снег, ты не избежишь клеветы. Ступай в монастырь, ступай. Прощай. Или, уж если ты непременно хочешь выйти замуж, выходи за дурака. Ибо мудрые люди достаточно хорошо знают, каких чудовищ {165} вы из них делаете. В монастырь иди! И поскорей. Прощай. Офелия. Силы небесные, исцелите его! Гамлет. Слыхал я и о вашей живописи: бог вам дал одно лицо, вы себе делаете другое; ваша походка смахивает то на джигу, то на иноходь; вы жеманно произносите слова, даете прозвища божьим созданиям и свое распутство выдаете за наивность. Ну вас, я больше не хочу говорить об этом, это свело меня с ума. Я заявляю, что у нас больше не будет браков. Те, которые уже вступили в брак, будут жить все, кроме одного {166}, а другие пусть остаются в настоящем своем положении. В монастырь ступай! Гамлет уходит. Офелия. О, какой благородный ум повержен! Внешность придворного, язык ученого, меч воина; надежда и роза прекрасного государства, зеркало моды, образец изящества, тот, кому подражали все, умеющие наблюдать, так низко, низко пал! А я, самая печальная и несчастная из женщин, - я, которая впивала мед его сладкозвучных обетов, теперь вижу, как этот благородный и царственный ум стал подобен некогда сладкозвучным, а теперь треснутым колоколам, которые звучат нестройно и резко для слуха. Эта несравненная внешность, облик цветущей юности погублены безумием. О, как горько мне, видевшей то, что я видела, видеть то, что я вижу! Выходят король и Полоний. Король. Любовь? Чувства его направлены не в эту сторону. И то, что он говорил, хотя и было несколько бессвязным, не походило на безумие. Есть в его душе что-то, что высиживается его меланхолией. И я боюсь, - что выводок окажется опасным; чтобы это предупредить, я поторопился принять следующее решение. Он немедленно отправится в Англию, чтобы потребовать невыплаченную нам дань. Возможно, новые моря и страны, а также разнообразные предметы изгонят из его сердца то, что в нем укоренилось, над чем постоянно бьется его мозг и что делает его непохожим на самого себя. Что вы думаете об этом? Полоний. Это будет хорошо. И, однако, я полагаю, что причина и начало его печали - отвергнутая любовь. Ну что, Офелия? Вам не нужно рассказывать нам, что говорил принц Гамлет: мы все слышали, милорд, поступайте так, как вам будет угодно. Но если вы сочтете это нужным, пусть после окончания пьесы его мать-королева попросит его открыть ей наедине причину его печали. Пусть она поговорит с ним прямо. Я же, с вашего разрешения, устроюсь так, чтобы слышать весь их разговор. Если она не узнает причины, пошлите его в Англию или заточите его туда, куда сочтет нужным ваша мудрость. Король. Да будет так. Безумие знатных людей не должно оставаться без присмотра. Уходят. Входят Гамлет и трое актеров {167}. Гамлет. Читайте монолог, прошу вас, так, как я вам его читал: чтобы слова подтанцовывали на языке. Но если вы будете произносить всем ртом, как делают многие из вас, актеров, я предпочел бы, чтобы городской глашатай читал мои стихи. И не слишком пилите воздух рукою - вот так. Но ко всему подходите мягко; ибо в самом потоке, буре и, если можно так выразиться, в вихре страсти вы должны соблюсти умеренность, которая придаст всему плавность. О, меня оскорбляет до глубины души, когда я слышу, как здоровенный парень с париком на башке рвет страсть в клочья, в лохмотья, чтобы оглушить зрителей партера, которые в большинстве ничего не способны воспринять, кроме бессмысленных пантомим и шума. Я бы хотел, чтобы такого парня высекли за то, что он переиграл Термаганта и переиродил Ирода {168}. Прошу вас, избегайте этого. Первый актер. За это, ваша честь, я ручаюсь. Гамлет. Не будьте и слишком робкими. Пусть наставником вашим будет ваш собственный здравый смысл. Согласуйте действие со словом, слово с действием и особенно наблюдайте за тем, чтобы не преступать скромности природы. Ибо всякое преувеличение в этом смысле изменяет назначению актерской игры, цель которой, с самого начала и теперь, была и есть - держать, так сказать, зеркало перед природой; показывать добродетели ее собственные черты, тому, что достойно презрения, - его собственный образ, и самому возрасту и телу века 169 - его внешность и отпечаток. И вот если тут хватить через край или недоделать, это - хотя бы и смеялись невежды - огорчит людей сведущих, мнение одного из которых должно быть для вас более веским, чем мнение целого театра, наполненного зрителями. О, я видел актеров и слыхал, как их хвалили и превозносили высоко, а между тем у них, да простит мне бог, и речь была не как у христиан, и походка была не как у христиан, и не как у язычников, и вообще не как у людей. Они пыжились и выли, и мне казалось, что какие-то поденщики природы создали людей, и притом создали их плохо: они так отвратительно подражали роду человеческому. Первый актер. Надеюсь, мы у себя до некоторой степени это преобразовали. Гамлет. О, преобразуйте это до конца. И пусть те, которые играют у вас комиков {170}, говорят только то, что для них написано. Ибо среди них есть такие, которые смеются сами, чтобы заставить смеяться нескольких тупых зрителей, хотя как раз в это время и наступил важный момент пьесы. Это мерзко и доказывает, какое жалкое тщеславие у глупца, который к этому прибегает. Ступайте приготовьтесь. Актеры уходят; входят Полоний, Розенкранц и Гильденстерн. Ну что, милорд, желает ли король выслушать это произведение? Полоний. И королева также, и как можно скорее. Гамлет. Попросите актеров поторопиться. Полоний уходит. Не поможете ли вы оба их поторопить? Розенкранц. | } Охотно, милорд! Гильденстерн. | Розенкранц и Гильденстерн уходят. Гамлет. Эй, хо, Горацио! Входит Горацио {171}. Горацио. Здесь, милый принц, к вашим услугам. Гамлет. Горацио, ты самый справедливый из всех людей, с которыми мне приходилось общаться. Горацио. О дорогой милорд... Гамлет. Нет, не думай, что я льщу... Ведь на какую прибыль от тебя я могу надеяться, когда ты не имеешь иного дохода, чтобы кормиться и одеваться, кроме духовных сил? Зачем льстить беднякам? Нет, пусть сладкий язык подлизывается к глупой роскоши и пусть легко сгибаются колена там, где за лестью может последовать выгода. Ты слышишь? С тех пор, как моя душа стала хозяйкой своего выбора и научилась различать людей, она отметила тебя. Ибо ты человек, который, все выстрадав, как будто и не перенес страданий и который с одинаковой благодарностью принимал удары и награды судьбы. Благословенны те, у которых кровь и суждение так соединены, что они не являются флейтой в руках Фортуны, берущей ту ноту, которую захочет. Покажите мне человека, который не является рабом страстей, и я буду носить ею в недрах моего сердца, да, в сердце моего сердца, как я ношу тебя. Но довольно об этом. Сегодня вечером перед королем будет сыграна пьеса. Одна из сцен в этой пьесе близка к обстоятельствам смерти моего отца, о которых я тебе рассказал. Прошу тебя, во время этой сцены со всею силою наблюдательности следи за моим дядей. Если его скрытая вина не обнаружится во время одного монолога, значит мы видели окаянного духа и мое воображение столь же грязно, как кузница Вулкана. Внимательно наблюдай за ним. И я вопьюсь глазами в его лицо, а затем мы вместе обсудим, каким он нам показался. Горацио. Хорошо, милорд. Если он что-нибудь скроет от нас во время представления пьесы и уйдет неуличенным, я плачу за украденное. Гамлет. Они идут сюда смотреть спектакль. Мне нужно притвориться беспечным {172}. Займите себе место {173}. Трубы и литавры. Датский марш. Входят король, королева, Полоний, Офелия, Розенкранц, Гильденстерн, свита и стража, несущая факелы {174}. Король. Как поживает наш племянник Гамлет? Гамлет. Превосходно, ей-богу; кормлюсь пищей хамелеона {175}: ем воздух, начиненный обещаниями. Этим не откормишь каплуна. Король. Я не имею никакого отношения к этому ответу, Гамлет. Слова эти не мои. Гамлет. А теперь и не мои {176}. (Полонию.) Милорд, вы говорите, что некогда выступали на сцене в университете? Полоний. Да, выступал, милорд, и считался хорошим актером. Гамлет. Что же вы играли? Полоний. Я играл Юлия Цезаря. Меня убивали на Капитолии {177}. Брут убивал меня. Гамлет. Было брутально с его стороны убивать такого капитального теленка. Да, готовы ли актеры? Розенкранц. Готовы, милорд: они ждут вашего приказания. Королева. Иди сюда, мой дорогой Гамлет, садись рядом со мной. Гамлет. Нет, добрая мать, здесь есть металл попритягательней. Полоний. Ого, вы слышите? Гамлет. Сударыня, лечь мне вам на колени? Офелия. Нет, милорд! Гамлет. Я хочу сказать - положить голову вам на колени? Офелия. Да, милорд. Гамлет. А вы думаете, что я хотел сказать непристойность? Офелия. Я ничего не думаю, милорд. Гамлет. Прекрасная мысль - лежать между ног девушки. Офелия. Что такое, милорд? Гамлет. Ничего. Офелия. Вы веселы, милорд. Гамлет. Кто, я? Офелия. Да, милорд. Гамлет. О боже, я - несравненный сочинитель джиг {178}. Что и остается делать человеку, как не быть веселым? Вот посмотрите, как весело смотрит моя мать, а ведь двух часов не прошло, как умер мой отец. Офелия. Нет, прошло уже дважды два месяца. Гамлет. Так долго? Ну, значит, пусть черт носит траур, я буду щеголять в соболях. О небо! Два месяца, как умер, и еще не забыт? В таком случае можно надеяться, что память великого человека переживет его на полгода. Но, клянусь владычицей, он должен в таком случае строить церкви. Иначе о нем перестанут думать, как о коньке, эпитафия которого гласит: "Увы, увы, ах, позабыт конек!" {179} Гобои {180}. Начинается пантомима. Входят король и королева, любовно обращаются друг с другом: королева обнимает короля, он - ее. Она становится на колени и жестами выражает свои чувства. Он поднимает ее с колен и склоняет голову ей на плечо, затем опускается на ложе из цветов. Она, видя, что он заснул, уходит. Тотчас же входит человек, снимает с него корону, целует ее, вливает яд в уши короля и уходит. Возвращается королева. Она видит, что король мертв и жестами выражает отчаяние. Снова входит отравитель с двумя или тремя статистами и делает вид, что скорбит вместе с ней. Мертвое тело уносят. Отравитель добивается благосклонности королевы, поднося ей подарки. Сначала она как будто не соглашается, но, наконец, принимает его любовь. Актеры уходят. Офелия. Что это означает, милорд? Гамлет. Черт возьми, это крадущееся преступление, иными словами - злодеяние. Офелия. Вероятно, эта пантомима выражает содержание пьесы. Входит Пролог. Гамлет. Мы узнаем от этого малого: актеры не умеют хранить секреты, они рассказывают все. Офелия. Он объяснит нам пантомиму? Гамлет. Да, как и любую вещь, которую вы ему покажете. Вы только не стыдитесь показывать, а он уж не постыдится объяснить вам. Офелия. Вы гадкий, вы гадкий. Я буду смотреть пьесу. Пролог. Для нас и для нашей трагедии покорно моля о снисхождении, мы просим, чтобы вы слушали терпеливо. Гамлет. Это пролог или надпись на кольце? Офелия. Это кратко, милорд. Гамлет. Как женская любовь. Входят два актера: король и королева. Король на сцене. Вот уже тридцать раз колесница Феба объехала вокруг соленые воды Нептуна и круглый Теллус {181} и тридцать дюжин лун, сияя заимствованным светом, двенадцатью тридцать раз совершили путь вокруг земли - с тех пор как любовь соединила священными узами наши сердца, а Гименей - наши руки. Королева на сцене. Пусть солнце и луна заставят нас сосчитать еще столько же их путешествий, прежде чем придет конец нашей любви. Но - горе мне! - вы так больны в последнее время, так невеселы и непохожи на того, кем были раньше. Я не спокойна за вас. Но, хотя я и беспокоюсь, это не должно вас тревожить, мой господин! Ибо у женщины любовь и страх за любимого человека соответствуют друг другу: либо нет ни того, ни другого, либо велики и страх и любовь. Как сильна моя любовь, в этом вы убедились на деле. Какова моя любовь, такой и мой страх. А там, где велика любовь, малейшие сомнения превращаются в страх; где мелкие страхи становятся большими, большая растет там любовь. Король на сцене. Клянусь, я должен буду покинуть тебя, любовь моя, и уже скоро. Тело мое перестанет исполнять свое назначение. А ты останешься жить после меня в этом прекрасном мире в почете и любви, и возможно, столь же ласкового мужа. Королева на сцене. О, не договаривай! Такая любовь была бы с моей стороны предательством. Да буду я проклята, если выйду замуж вторично! Пусть только та выходит замуж второй раз, которая убила первого мужа! Гамлет. Полынь, полынь! {182} Королева на сцене. Побуждениями ко второму браку являются низменные расчеты, а не любовь. Я вторично убиваю умершего мужа, если второй муж целует меня в постели. Король на сцене. Я верю, что ты сейчас искренне думаешь то, что говоришь. Но мы часто не исполняем своих решений. Намерение лишь раб памяти: оно рождается полным сил, но оно недолговечно. Будучи недозрелым плодом, оно прочно держится на дереве; но, созрев, само падает на землю. И мы неизбежно забываем сделать то, что является нашим долгом перед нами же самими. То, что мы самим себе обещаем сделать в минуту страстного увлечения, перестает быть нашим намерением, едва проходит страсть. Крайность печали, так же как и радости, мешает им воплотиться в действие и губит их. Где особенно веселится радость или скорбит печаль, там печаль переходит в радость, радость в печаль - благодаря малейшей случайности. Этот мир не вечен, и не удивительно, что даже наша любовь меняется вместе с нашей судьбой. Ибо это еще неразрешенный вопрос: любовь ли правит судьбой, или судьба любовью. Когда впадает в ничтожество знатный человек, его покидают его любимцы. Повезет бедняку, и враги его становятся его друзьями. И поскольку любовь зависит от судьбы, постольку у человека, который не нуждается, никогда не будет недостатка в друзьях. А тот, кто в нужде захочет испытать ложного друга, тотчас же обнаружит в нем врага. Но чтобы кончить тем, с чего я начал: наши желания и судьбы настолько не соответствуют друг другу, что наши намерения постоянно рушатся. Наши мысли принадлежат нам, но выполнение их нам не принадлежит. Так и ты думаешь сейчас, что не выйдешь замуж вторично, но эти мысли умрут вместе с твоим первым мужем. Королева на сцене. Да не даст мне земля пищи, небо - света. Да будут запретны мне веселье и отдых днем и ночью! Да превратятся для меня вера и надежда в отчаяние! Да будет у меня не больше радостей, чем у затворника в темнице! Пусть любое мое стремление к счастью будет разрушено всеми теми препятствиями, от которых бледнеет лицо радости! И пусть навсегда преследует меня неудача, если, овдовев однажды, я вновь сделаюсь женой! Гамлет. Что, если она нарушит клятву? Король на сцене. Это страшная клятва. Любимая, оставь меня на время; чувства мои становятся смутными, я охотно укоротил бы свой длинный день. Королева на сцене. Да убаюкает сон твой мозг (король засыпает) и да не разлучит нас несчастье! (Уходит.) Гамлет. Госпожа, как вам нравится эта пьеса? Королева. Мне кажется, что эта леди слишком много обещает. Гамлет. О, но она сдержит слово! Король. Вы знаете содержание пьесы? В ней нет ничего оскорбительного? Гамлет. Нет, нет, они ведь только шутят, отравляют в шутку. Тут нет и тени чего-нибудь оскорбительного {183}. Король. Как называется пьеса? Гамлет. Мышеловка. Черт возьми, в каком смысле? В иносказательном. Эта пьеса изображает убийство. которое произошло в Вене {184}. Имя государя - Гонзаго, а жены его - Баптиста. Вы сейчас увидите. Это коварное произведение. Но что из этого? Ваше величество, как и мы, чисты душою, и нас это не касается. Пусть вздрагивает от боли кляча, если у нее спина в ссадинах, наш загривок цел {185}. Входит Луциан. Это некий Луциан, племянник короля. Офелия. Вы прекрасно заменяете хор, милорд. Гамлет. Я бы мог служить посредником между вами и вашим любовником, если бы мог быть зрителем этой кукольной комедии. Офелия. Вы остры, милорд, вы остры. Гамлет. Вам пришлось бы постонать, чтобы притупить мое острие. Офелия. Час от часу не легче {186}. Гамлет. Так и вашим мужьям час от часу не легче. Начинай, убийца! Черт возьми, перестань корчить проклятые рожи и начинай! Ну - "Каркающий ворон взывает к мести" {187}. Луциан. Мысли черны, крепки руки, надежен яд, благоприятно время. Оно является моим сообщником, так как сейчас нет никого вокруг. Смесь гнусная, составленная из трав, собранных в полночь, трижды проклятая Гекатой, трижды отравленная, немедленно прояви свою натуральную магию и ужасные свойства, чтобы похитить здоровую жизнь! (Вливает яд в ухо спящего.) Гамлет. Он отравляет его в саду, чтобы завладеть его саном. Его имя - Гонзаго. Эта повесть сохранилась и написана на весьма изысканном итальянском языке. Сейчас вы увидите, как убийца добивается любви жены Гонзаго. Офелия. Король встает. Гамлет. Что, испугался искусственного огня? Королева. Как вы себя чувствуете, милорд? Полоний. Прекратите представление! Король. Посветите мне. Идем! Все. Огней, огней, огней! {188} Уходят все, кроме Гамлета и Горацио. Гамлет. "Пусть плачет раненый олень, невредимый играет; одним суждено бодрствовать, другим - спать: на этом движется мир". Разве эта декламация, сэр, и лес перьев на голове - если судьба станет ко мне враждебна, как турок, - да две провансальские розы {189} на башмаках с вырезами не обеспечат мне цельного пая {190} в актерской своре, сэр? Горацио. Половину пая. Гамлет. Нет, цельный пай. "Ибо ты должен знать, дорогой Дамон, что это королевство лишилось самого Юпитера, и теперь здесь царствует настоящий, настоящий... павлин" {191}. Горацио. Вы могли бы и срифмовать. Гамлет. О добрый Горацио, я готов биться об заклад на тысячу фунтов, что призрак говорил правду. Ты заметил? Горацио. Прекрасно заметил, милорд. Гамлет. Когда заговорил об отравлении? Горацио. Я очень внимательно следил за ним. Гамлет. Ха-ха! Эй, музыка! Эй, флейтисты! "Ибо если королю не нравится комедия, ну, значит, повидимому, она ему, черт возьми, не нравится". Эй, музыка! Входят Розенкранц и Гильденстерн. Гильденстерн. Добрейший принц, удостойте выслушать одно слово. Гамлет. Сэр, целую повесть. Гильденстерн. Король, сэр... Гамлет. Да, сэр, что с ним такое? Гильденстерн. Он удалился к себе в очень тяжелом состоянии. Гамлет. От вина, сэр? Гильденстерн. Нет, милорд, скорее от желчи. Гамлет. С вашей стороны было бы более мудро сообщить об этом врачу. Ибо, если я примусь прочищать его, это, возможно, вызовет у него еще худшее разлитие желчи. Гильденстерн. Добрый милорд, введите свою речь в какие-нибудь рамки и не отклоняйтесь так дико от моего дела. Гамлет. Смиряюсь, сэр. Повествуйте. Гильденстерн. Королева, ваша мать, в крайнем душевном огорчении послала меня к вам. Гамлет. Милости просим. Гильденстерн. Нет, добрый милорд, эта любезность здесь не к месту. Если вам угодно дать мне здравый ответ, я выполню приказ вашей матери. Если же нет, то ваше разрешение мне удалиться и мой уход будут концом моего дела. Гамлет. Сэр, я не могу. Гильденстерн. Чего, милорд? Гамлет. Дать вам здравый ответ. Мой ум болен. Но, сэр, тот ответ, который я в состоянии вам дать, будет к вашим услугам. Или, как вы говорите, к услугам моей матери. Поэтому довольно, пора к делу. Моя мать, говорите вы... Розенкранц. Вот что она говорит: поведение ваше повергло ее в недоумение и изумление. Гамлет. О, удивительный сын, который может так изумлять свою мать! Но разве за этим материнским изумлением не следует по пятам еще чего-нибудь? Сообщите. Розенкранц. Она желает переговорить с вами у себя в комнате, прежде чем вы ляжете спать. Гамлет. Мы повинуемся, будь она хоть десять раз нашей матерью. У вас еще есть к нам дело? Розенкранц. Милорд, вы некогда любили меня. Гамлет. И все еще люблю. (Показывая на свои руки {192}.) Клянусь этими ворами и грабителями. Розенкранц. Добрый милорд, в чем причина вашего расстройства? Вы сами лишаете себя свободы, не делясь своей печалью с другом. Гамлет. Сэр, я не продвигаюсь вперед. Розенкранц. Как это возможно, когда сам король провозгласил вас наследником датского престола! Гамлет. Да, сэр, но "пока растет трава... {193}" Пословица эта немного заплесневела. Входят актеры с флейтами. А, флейты! Дайте мне одну. Два слова с вами наедине. Что это вы заходите мне в тыл по ветру, как будто хотите загнать меня в западню? Гильденстерн. О милорд, если я слишком смел в исполнении моего долга, то это потому, что любовь моя безыскусственна. Гамлет. Я что-то этого не понимаю. Не сыграете ли вы на этой флейте? Гильденстерн. Милорд, я не умею. Гамлет. Прошу вас. Гильденстерн. Поверьте мне, я не умею. Гамлет. Умоляю вас. Гильденстерн. Я к ней и прикоснуться не умею, милорд. Гамлет. Это так же просто, как лгать. Перебирайте эти отверстия вашими пальцами, дуйте в нее, и она заговорит красноречивой музыкой. Посмотрите, вот это - клапаны. Гильденстерн. Но я не знаю, как управлять ими, чтобы добиться гармонии. Я не обладаю этим умением. Гамлет. Ну, подумайте только, какой недостойной вещью считаете вы меня! Вам хочется играть на мне: вам кажется, что вы знаете мою слабую сторону; вам хочется вырвать сердце моей тайны; вам хочется исследовать все мои ноты от самой нижней до верхней. В этом маленьком инструменте много музыки и у него прекрасный голос. Однако вы не способны заставить его заговорить. Черт возьми, неужели вы думаете, что на мне легче играть, чем на флейте? Называйте меня каким угодно инструментом; вы можете расстроить меня, но вы не можете играть на мне! Входит Полоний. Да благословит вас бог, сэр! Полоний. Милорд, королева желает говорить с вами немедленно. Гамлет. Видите то облако, похожее на верблюда? Полоний. Клянусь мессой, в самом деле похоже на верблюда. Гамлет. Мне кажется, что оно похоже на ласку. Полоний. У него спина, как у ласки. Гамлет. Или как у кита? Полоний. Очень похоже на кита. Гамлет. Ну, в таком случае я сейчас пойду к моей матери. (В сторону {194}.) Они дурачат меня до предела моих сил. (Вслух.) Я приду сейчас. Полоний. Я так и скажу. (Уходит.) Гамлет. Легко сказать "сейчас". Оставьте меня, друзья. Уходят все, кроме Гамлета. Теперь настало колдовское время ночи, когда кладбища разверзают пасти и когда сам ад дышит заразой на этот мир. Теперь я мог бы пить горячую кровь и совершить такие горькие дела, на которые с трепетом взглянул бы день. Спокойнее! Иду к матери. О сердце, не изменяй своей природе. Пусть никогда душа Нерона {195} не вселится в эту непоколебимую грудь!.. Пусть буду я жесток, но не поступлю против природы. В моих словах, обращенных к ней, будут кинжалы, но я не употреблю кинжала. Пусть в этом мой язык и моя душа лицемерят друг перед другом: как бы я ни порицал ее на словах, - не скрепляй, моя душа, этих слов своим согласием! (Уходит.) Входят король, Розенкранц и Гильденстерн. Король. Я не люблю его, и для нас не безопасно давать волю его безумию. Поэтому снаряжайтесь в путь. Я тотчас же велю приготовить ваши полномочия, и он отправится в Англию вместе с вами. Интересы государства не позволяют, чтобы ежечасно его безумные поступки грозили нам близкой опасностью. Гильденстерн. Мы снарядимся в путь. Священным и благочестным является страх за многих и многих людей, жизнь и пропитание которых зависят от вашего величества. Розенкранц. Отдельная, частная жизнь обязана всей силой и оружием ума беречь себя от невзгод; тем более тот дух, от благополучия которого зависят и на благополучии которого зиждутся жизни многих. Кончина короля не происходит одиноко, но, как водоворот, увлекает все, что находится вокруг. Это огромное колесо, установленное на вершине высочайшей горы, к гигантским спицам которого подогнан и прикреплен десяток тысяч более мелких вещей. И когда это колесо падает, все то мелкое, что связано с ним и ему подчинено, следует за ним в его шумном крушении. Король никогда не вздыхал один, но вздох его всегда вызывал всеобщий стон. Король. Готовьтесь, прошу вас, к этому срочному путешествию. Мы закуем в оковы этот страх, который сейчас пользуется излишней свободой. Розенкранц. | } Мы поспешим. Гильденстерн. | Уходят Розенкранц и Гильденстерн. Входит Полоний. Полоний. Милорд, он собирается идти в комнату своей матери. Я спрячусь за аррасским ковром, чтобы услыхать все, что произойдет. Ручаюсь, что она образумит его своими укорами. Как вы сказали, - и это было мудро сказано, - нужно, чтобы кто-нибудь, помимо матери, - поскольку природа создает матерей пристрастными, - подслушал этот разговор из какого-нибудь удобного места. Прощайте, мой повелитель. Я зайду к вам прежде, чем вы ляжете спать, и расскажу вам то, что узнаю. Король. Благодарю вас, дорогой милорд. Полоний уходит. О, преступление мое гнусно, оно смердит к небу. На нем лежит первоначальное, древнейшее проклятие - убийство брата. Я не могу молиться, хотя и стремлюсь к этому всей остротой воли. Стальное намерение оказывается побежденным более сильным преступлением, и, как человек, обязанный исполнить двойное дело, я стою в нерешительности, не зная, с чего начать, и не приступаю к делу. Если бы эта проклятая рука была еще гуще покрыта кровью брата, разве не нашлось бы достаточно дождя в благостных небесах, чтобы омыть ее и сделать белой, как снег? К чему милосердие божие, как не для того, чтобы не отворачиваться от преступлений? И что в молитве, как не двойная сила, спасающая нас от падения или прощающая нас, если мы уже пали? Я подыму взоры ввысь. Мой грех - в прошлом. Но - увы! - какая молитва может мне помочь? "Прости мне подлое убийство?" Это невозможно, потому что я все еще владею всем тем, во имя чего совершил убийство: моей короной, моим собственным честолюбием и моей королевой. Может ли быть прощен тот, кто сохраняет плоды преступления? В загрязненных потоках этого мира позлащенная рука преступления может отстранить правосудие, и мы часто видим, как неправедная добыча подкупает закон. Но не так в небесах. Там нет обмана, там поступок предстает в истинной своей природе, и там мы должны до конца сознаться в своих грехах. Что же мне делать? Что остается? Испытать, что может сделать раскаяние? Чего оно не может? Однако что же может оно сделать, когда не можешь раскаяться? О несчастное состояние! О сердце, черное, как смерть! О душа, как пойманная клеем птица, которая, чем больше силится освободиться, тем больше вязнет. Помогите, ангелы! Попробуем! Согнитесь, упрямые колени, а ты, сердце со стальными жилами, стань мягким, как мышцы новорожденного младенца! Быть может, все еще будет хорошо! (Становится на колени {196}.) Входит Гамлет. Гамлет. Сейчас я мог бы легко сделать это, - сейчас, когда он молится. И сейчас я это сделаю. И он отправится на небеса, и так я буду отомщен? Это следует тщательно обдумать. Злодей убивает моего отца. И в ответ на это я, его единственный сын, посылаю этого самого злодея на небо. Ведь это награда, а не месть! Мой отец был убит в нечестивом состоянии, с желудком, полным пищи, со всеми своими грехами, расцветшими пышно и сочно, как месяц май, и кто, кроме неба, знает, как он сейчас отчитывается за свои грехи! Если судить по условиям нашей жизни и по нашему рассуждению, ему должно быть сейчас тяжело. И разве я буду отомщен, если убью этого, когда он очищает свою душу и подготовлен для перехода в другой мир? Нет. В ножны, мой меч, изведай более страшный удар: когда он спит пьяный, или когда предается гневу, или когда погружен в кровосмесительное наслаждение в своей постели; когда он играет на деньги, ругается или занимается другим каким-нибудь делом, в котором нет и намека на спасение души; тогда сшиби его, чтобы он забрыкал пятками в небо и чтобы душа его стала такой же проклятой и черной, как ад, куда она отправится. Моя мать ждет меня. Это лекарство лишь продлевает дни твоей болезни. (Уходит.) Входят королева и Полоний. Полоний. Он сейчас придет. Смотрите же, внушите ему хорошенько. Скажите ему, что его проказы чересчур необузданы и невозможно их дольше терпеть и что ваша милость заступалась за него и защищала его от гнева короля. Я притаюсь вот здесь. Прошу вас, говорите с ним прямо. Гамлет (за сценой). Матушка, матушка, матушка! Королева. Положитесь на меня, не беспокойтесь. Скройтесь, я слышу его шаги. Полоний прячется за ковер. Входит Гамлет. Гамлет. Ну, матушка, что случилось? Королева. Гамлет, ты оскорбил твоего отца. Гамлет. Матушка, вы оскорбили моего отца. Королева. Ну, довольно, вы отвечаете праздным языком. Гамлет. Ну, довольно, вы спрашиваете злым языком. Королева. Что это значит, Гамлет? Гамлет. Что еще скажете? Королева. Вы забыли, кто я? Га