Ты лучшей обороны не найдешь, Чем этот бедный безоружный стих? Напрасно сад в невинности природной Ждет завязи твоих цветущих лет, Чтобы родился плод, с тобою сходный Как ни один рисованный портрет. Не сохранит ни Времени перо, Ни этот неумелый карандаш Твой юный облик, правду и добро, И ты себя векам не передашь. Умножь богатство щедростью своей И в сыне сам себя запечатлей. Перевод Игн. Ивановского Но стих бесплоден мой. Наверняка Есть путь благословенней и вернее. Чтоб Времени кровавая рука Не тронула тебя - так в бой смелее! Сейчас ты на вершине красоты - Спеши сберечь свой облик от распада: Желанье от тебя взрастить цветы Есть у любого девственного сада. Пред этим дивом нищ любой портрет, Ничто - мои беспомощные строки: Пусть совершенств твоих не гаснет свет - Его хранит потомок твой далекий. Так воссоздай свой образ наконец: Яви искусства своего венец. Перевод И. Фрадкина 17 Who will believe my verse in time to come If it were filled with your most high deserts? Though yet, heaven knows, it is but as a tomb Which hides your life, and shows not half your parts. If I could write the beauty of your eyes, And in fresh numbers number all your graces, The age to come would say, 'This poet lies; Such heavenly touches ne'er touched earthly faces.' So should my papers (yellowed with their age) Be scorned, like old men of less truth than tongue, And your true rights be termed a poet's rage And stretched metre of an antique song: But were some child of yours alive that time, You should live twice, in it and in my rhyme. Кто поверит моим стихам в грядущие времена, если они будут наполнены твоими высшими достоинствами, хотя, видит небо, они всего лишь гробница, которая скрывает твою жизнь и не показывает и половины твоих качеств? Если бы я мог описать красоту твоих глаз и в новых стихах перечислить все твои прелести, грядущий век сказал бы: "Этот поэт лжет: такими небесными чертами никогда не бывали очерчены земные лица". Поэтому мои рукописи, пожелтевшие от времени, были бы презираемы, как старики, менее правдивые, чем болтливые, и то, что тебе причитается по праву, назвали бы _необузданным_ воображением поэта или пышным слогом античной песни; однако, будь в то время жив твой ребенок, ты жил бы вдвойне: в нем и в этих стихах. Спустя года, поверят ли в мой стих, Который полон прелести твоей? - Хранилище красы, заслуг твоих Не лучшее, чем склеп иль мавзолей. Пусть описал я глаз чудесных свет, Что в доброте и свежести возник, В иное время скажут: "Лгал поэт, Придав лицу земному божий лик". Мне кажется, что пожелтелый лист Воспримут, словно лепет стариков, Хоть скажут, что в пылу поэт речист И соблюдал размеры древних строф. Но доживи твой сын до этих дней, Ты б дважды жил - в нем и строфе моей. Перевод А. Кузнецова Не примут ли мой стих за небылицу, Пусть я тебя в нем верно описал? Хоть видит небо, он - скорей гробница И меньше половины показал. Коль перечислю много дивных черт, Глаз красоту усердно воспевая, Грядущее промолвит: "Лжет поэт - Небесных лиц у смертных не бывает". И будут пожелтевшие листы, Как старый враль, всех болтунов презренней, Игрою вдохновенья станешь ты, На выдумку богатой песней древней. Но если бы оставил ты потомка, Ты жил бы дважды: в нем и этих строках. Перевод В. Николаева 18 Shall I compare thee to a summer's day? Thou art more lovely and more temperate: Rough winds do shake the darling buds of May, And summer's lease hath all too short a date; Sometime too hot the eye of heaven shines, And often is his gold complexion dimmed; And every fair from fair sometime declines, By chance or nature's changing course untrimmed: But thy eternal summer shall not fade, Nor lose possession of that fair thou ow'st, Nor shall Death brag thou wand'rest in his shade, When in eternal lines to time thou grow'st. So long as men can breathe or eyes can see, So long lives this, and this gives life to thee. Сравнить ли мне тебя с летним днем? Ты красивее и мягче [более умерен]: прелестные майские бутоны сотрясаются бурными ветрами, а [арендный] срок лета слишком краток; порой слишком горячо сияет небесный глаз, а часто его золотой цвет затуманен, и все прекрасное порой перестает быть прекрасным, лишается своей отделки в силу случая или изменчивости природы; но твое вечное лето не потускнеет и не утратит владения красотой, которая тебе принадлежит {*}, и Смерть не будет хвастать, что ты блуждаешь в ее тени, когда в вечных строках ты будешь расти с временем. Пока люди дышат и глаза видят, до тех пор будет жить это _мое произведение_, и оно будет давать жизнь тебе. {* В оригинале - "thou ow'st"; по мнению исследователей, глагол "owe" здесь следует читать как "own" (владеть, обладать).} Тебя сравню ли с летним днем? Едва ли. Ты мягче и милее. Погляди: Вот в мае ветры лепестки сорвали, А вот маячит осень впереди. Вот солнечный в лазури глаз сверкает, Вдруг тучи закрывают небеса... Таков закон природы: расцветает И увядает всякая краса. Но о своем ты не тревожься лете. Смерть не восторжествует над тобой: Начертанные мною строки эти Навек запечатлеют образ твой. Живи же в каждом новом поколенье, Покуда слух есть у людей и зренье. Перевод В. Васильева Могу ль тебя я уподобить лету? Ты краше, и краса твоя ровней. Ведь угрожают бури первоцвету, И краток срок законный летних дней. Сияющее око в небосводе То слишком жгуче, то омрачено. Все лучшее в изменчивой природе Несовершенным быть обречено. Но нет предела твоему цветенью, Ты не утратишь дара красоты И поглощен не будешь Смерти тенью, Коль в строчках вечных воплотишься ты. Покуда в людях есть душа и зренье, Ты жив пребудешь - как мое творенье. Перевод А. Шаракшанэ 19 Devouring Time, blunt thou the lion's paws, And make the earth devour her own sweet brood; Pluck the keen teeth from the fierce tiger's jaws, And burn the long-lived phoenix in her blood; Make glad and sorry seasons as thou fleet'st, And do whate'er thou wilt, swift-footed Time, To the wide world and all her fading sweets; But I forbid thee one most heinous crime: O, carve not with thy hours my love's fair brow, Nor draw no lines there with thine antique pen; Him in thy course untainted do allow For beauty's pattern to succeeding men. Yet, do thy worst, old Time: despite thy wrong, My love shall in my verse ever live young. Всепожирающее Время! Затупи _когти_ [лапы] льва и заставь землю поглотить ее собственный драгоценный приплод; вырви острые зубы из пасти свирепого тигра и сожги долговечную феникс в ее крови; проносясь, твори радостные и мрачные времена года; делай, что пожелаешь, быстроногое Время, со всем этим миром и его блекнущими прелестями. Но я запрещаю тебе одно, самое ужасное, преступление: своими часами не изрежь прекрасное чело моего возлюбленного, не начерти на нем линий своим древним пером. Его, в своем беге, оставь невредимым как образец красоты для будущих людей. Впрочем, делай самое худшее, древнее Время: несмотря на твой вред, мой возлюбленный в моих стихах будет вечно жить молодым. О Время, затупи же лапы львов; Пускай земля съест собственный приплод, И тигр лишится режущих клыков, И Феникс пусть в крови себя сожжет. За урожаем засуху веди И делай все, что хочешь, пробегая, С огромным миром ты, но грех один, Один лишь грех тебе я запрещаю. Ты не рисуй у друга на челе Штрихов своим источенным пером. Пусть юным он пребудет на земле И красоты предстанет образцом. А если ты не слышишь слов моих, То юным сохранит его мой стих. Перевод В. Николаева О, Время алчное! Все сокруши: Вели земле пожрать, что родила, Льву когти затупи, зубов лиши И феникс вечную сожги дотла. За летом зиму скорую пришли. Что хочешь с миром делай, разори Все украшенья блеклые земли, Лишь худшего из зол не сотвори: На лбу любимом за чертой черту Пусть не проводит древний твой резец, Чтоб невредимой друга красоту Оставить для людей как образец. А впрочем, козням вопреки твоим В стихах моих он будет молодым. Перевод А. Шаракшанэ 20 A woman's face with Nature's own hand painted Hast thou, the master-mistress of my passion; A woman's gentle heart, but not acquainted With shifting change, as is false women's fashion; An eye more bright than theirs, less false in rolling, Gilding the object whereupon it gazeth; A man in hue, all hues in his controlling, Which steals men's eyes and women's souls amazeth. And for a woman wert thou first created, Till Nature as she wrought thee fell a-doting, And by addition me of thee defeated, By adding one thing to my purpose nothing. But since she pricked thee out for women's pleasure, Mine be thy love and thy love's use their treasure. Лицом женщины, написанным рукой самой Природы, обладаешь ты, господин-госпожа моей страсти; нежным сердцем женщины, однако незнакомым с непостоянством, которое в обычае у обманщиц - женщин; глазами более яркими, чем у них, но без их обманной игры, красящими [золотящими] любой предмет, на который они глядят; мужской статью, которая все стати превосходит {*}, похищает взоры мужчин и поражает души женщин. Сперва ты создавался, чтобы стать женщиной, но затем Природа, творя тебя, воспылала к тебе любовью и, _занявшись_ добавлением, отняла тебя у меня - добавив нечто мне вовсе не нужное; но поскольку она предназначила {**} тебя для удовольствия женщин, пусть будет моей твоя любовь, а использование {***} твоей любви - их сокровищем. {* Спорное место. Существительное "hue", кроме преобладающей в современном английском языке группы значений "цвет", "оттенок", "тон", во времена Шекспира могло использоваться также в значениях "форма", "благородная осанка", "грация". Глагол "control" (в форме "controlling") может выражать идею превосходства, доминирования, но может быть истолкован в смысле включения частей целым; в последнем случае возможен перевод: "ты наделен мужской статью, в которой воплощены все лучшие мужские и женские черты". ** В подлиннике использована глагольная конструкция "prick out" в значении "выбрать", "отметить", с игрой на слове "prick", которое с XVI в. и по настоящее время используется как просторечное название мужского органа. *** Здесь "thy love's use" (использование твоей любви) можно понять как физическую любовь в отличие от духовной, на которую претендует поэт, или как потомство - результат "использования" любви с "прибылью".} Твой лик, мой господин и госпожа, Писала как для женщины Природа, Но, как у женщин, мягкая душа От вечной их капризности свободна. Твои глаза правдивей и яснее И золотят все то, на что глядят. Началами обоими владея, И женский, и мужской ты манишь взгляд. И женщиной ты создан был сначала, Но не могла Природа не влюбиться И у меня ту женщину украла, Добавив то, что мне не пригодится, Чтоб мог ты женщин одарять блаженством И одарял меня любовью женской. Перевод В. Николаева Лицом прекрасной женщине подобен, Ты царь-царица дум и чувств моих, А сердцем дев нежней, но не способен К измене, что в обычае у них. Глаза, чей свет как будто дарит златом, Игры фальшивой женской лишены, А стан мужской всех очертаний ладом Пленяет взор и мужа, и жены. Тебя Природа женщиной лепила; Затем, сама же страстью воспылав, Ненужным добавленьем наделила И тем меня лишила всяких прав. И коли так, будь женщинам усладой, А мне любовь свою оставь наградой. Перевод А. Шаракшанэ 21 So is it not with me as with that Muse, Stirred by a painted beauty to his verse, Who heaven itself for ornament doth use, And every fair with his fair doth rehearse, Making a couplement of proud compare With sun and moon, with earth and sea's rich gems, With April's first-born flowers, and all things rare That heaven's air in this huge rondure hems. О let me, true in love, but truly write, And then believe me, my love is as fair As any mother's child, though not so bright As those gold candles fixed in heaven's air: Let them say more that like of hearsay well, I will not praise that purpose not to sell. Я не похож на _тех поэтов, чью_ Музу вдохновляет на стихи раскрашенная красота, которые само небо используют для украшения и все прекрасное перечисляют _в связи_ со своими возлюбленными, творя сочетания гордых сравнений с солнцем и луной, с перлами земли и моря, с первоцветом апреля и всем тем редкостным, - что заключено в этом огромном небесном куполе. О, позвольте мне, истинно любящему, и писать истинно; а потом, поверьте, предмет моей любви красотой не уступит любому, кто рожден матерью, хотя и не так блестящ, как те золотые свечи, что установлены в небе. Пусть больше говорят те, кто любит молву, я же не буду расхваливать то, чем не намерен торговать. Со мной совсем не так, как с Музой той, Которая в изысканных твореньях, Рисованной прельстившись красотой, Сам небосвод берет для украшенья; Что нижет пары гордые сравнений, Где солнце, и луна, и жемчуг моря, Богатства недр, и первоцвет весенний, Красе любой своей красою вторя. Позвольте мне любить, но и не лгать: Красив, как дети матерей земных, Мой друг, но не способен засверкать, Как в небе сотни свечек золотых. И я хвалить не собираюсь вам Того, кого вовеки не продам. Перевод В. Николаева Не так служу я Музе, как поэты, Что, красотой мишурной вдохновясь, Ей сами небеса вплетут в куплеты, Со всем прекрасным ей припишут связь И нарекут, в сравненьи горделивом, Луной и солнцем, перлом недр и вод, Апрельским цветом - всяким редким дивом, Что заключает этот небосвод. А мне в стихах, как и в любви, дороже Правдивость. И поверьте: мой предмет Прекрасен так, как человек быть может, Хоть и не ярче солнца и комет. Другие пусть шумят, а я не славлю Того, что на продажу я не ставлю. Перевод А. Шаракшанэ 22 My glass shall not persuade me I am old, So long as youth and thou are of one date, But when in thee time's furrows I behold, Then look I death my days should expiate: For all that beauty that doth cover thee Is but the seemly raiment of my heart, Which in thy breast doth live, as thine in me. How can I then be elder than thou art? О therefore, love, be of thyself so wary As I not for myself but for thee will, Bearing thy heart, which I will keep so chary As tender nurse her babe from faring ill: Presume not on thy heart when mine is slain; Thou gav'st me thine, not to give back again. Мое зеркало не убедит меня, что я стар, пока юность и ты - одного возраста, но когда я увижу у тебя борозды времени, тогда, надеюсь, смерть положит конец моим дням, так как вся та красота, которая тебя облачает, есть не что иное, как прекрасное одеяние моего сердца, живущего в твоей груди, как твое в моей; так как же я могу быть старше тебя? Поэтому, любовь моя, береги себя, как и я буду _беречь себя_ - не ради себя, а ради тебя, нося в _себе_ твое сердце, которое я буду оберегать, как заботливая нянька - дитя, от всякого зла. Не рассчитывай получить свое сердце, если мое будет убито: ты дал его мне не для того, чтобы я его возвращал. Что стар я, не докажут зеркала, Пока весна - ровесница твоя. Но если Время милого чела Коснется, смерть свою увижу я. Ведь блеск твоей чудесной красоты - Лишь видимый покров моей души. И как могу я старше быть, чем ты, Коль двум сердцам дано друг в друге жить? Поэтому будь бережным с собою, Так как и я с тобой, моя душа. И сердце я твое от зла укрою, Как женщина, что нянчит малыша. А коль мое погибнет безвозвратно, Свое уже ты не возьмешь обратно. Перевод В. Николаева Что стар я, не докажет мне зерцало, Покуда с юностью ты лет одних, Но, увидав, что время начертало Тебе морщины, смерть найду я в них. Владею сердцем я твоим по праву, Ведь и мое живет в твоей груди, Присвоив красоты твоей оправу; Так как же мне быть старым, посуди? Поэтому, любовь моя, прошу я: Ты береги себя; я ж дал обет Себя беречь, чтоб сердце, что ношу я, Как нянька добрая, хранить от бед. Коль будет сердце, что в тебе, убито, Твое останется во мне сокрыто. Перевод А. Шаракшанэ 23 As an imperfect actor on the stage, Who with his fear is put besides his part, Or some fierce thing replete with too much rage, Whose strength's abundance weakens his own heart; So I, for fear of trust, forget to say The perfect ceremony of love's rite, And in mine own love's strength seem to decay, O'ercharged with burden of mine own love's might: О let my books be then the eloquence And dumb presagers of my speaking breast, Who plead for love, and look for recompense, More than that tongue that more hath more expressed. О learn to read what silent love hath writ: To hear with eyes belongs to love's fine wit. Как плохой актер на сцене, от страха выбивающийся из роли, или некое свирепое существо, переполненное яростью, у которого от избытка мощи слабеет собственное сердце; так я, робеющий от ответственности, забываю произнести совершенные формулы любовного ритуала, и кажется, что любовь во мне ослабевает, подавленная бременем собственной мощи. О пусть мои книги {*} заменят мне красноречие и станут немыми предвестниками моего говорящего сердца [груди], молящими о любви и взыскующими награды более, чем язык, который больше высказал {**}. О, научись читать то, что написала молчаливая любовь: умение слышать глазами - часть тонкого ума любви. {* Некоторые исследователи считают, что "books" (книги) в строке 9 - это опечатка и следует читать "looks" (взгляды, выражение лица). ** Возможно, здесь содержится намек на другого поэта, посвящавшего стихи тому же адресату. Тема такого "поэта-соперника" неоднократно появляется в более поздних сонетах к Другу.} Как будто неумелый лицедей, Что от испуга роли нить теряет, Как зверь, что, в гневе распалясь сильней, Избытком силы сердце ослабляет, Так я, боясь сфальшивить, позабыл Любовной церемонии обряд, И страсть в моей груди лишилась сил, Поскольку страстью слишком я богат. Пускай же о любви мольбу заводит Безгласное посредничество книг, Слова красноречивые находит Сильней, чем сделал бойкий тот язык. Прочти слова безмолвные мои. Очами слушать - высший дар любви. Перевод В. Николаева Как иногда плохой актер от страха Не может роли вымолвить слова, А гневная натура от размаха Страстей своих становится слаба, Так мне от чувств невмоготу бывает Речей любовных соблюдать устав; И кажется тогда, что убывает Любовь, от силы собственной устав. Так пусть же выразит тетрадь немая Все то, что говорит в моей груди, - Пусть молит о любви; и, ей внимая, Меня ты больше всех вознагради. Умей понять, что сказано без звука. Глазами слышать - вот любви наука. Перевод А. Шаракшанэ 24 Mine eye hath played the painter and hath stelled Thy beauty's form in table of my heart; My body is the frame wherein 'tis held, And perspective it is best painter's art. For through the painter must you see his skill To find where your true image pictured lies, Which in my bosom's shop is hanging still, That hath his windows glazed with, thine eyes. Now see what good turns eyes for eyes have done: Mine eyes have drawn thy shape, and thine for me Are windows to my breast, wherethrough the sun Delights to peep, to gaze therein on thee. Yet eyes this cunning want to grace their art, They draw but what they see, know not the heart. Мои глаза, уподобясь художнику, запечатлели облик твоей красоты на скрижали моего сердца; мое тело служит ей рамой, а перспектива - искусство лучших художников, так как через художника нужно видеть его мастерство {*}, чтобы найти, где помещен твой истинный образ, всегда висящий в мастерской моей груди, окна которой застеклены твоими глазами {**}. Посмотри, какие добрые услуги оказывают глаза глазам: мои глаза изобразили твой облик, а твои для меня - окна моей груди, через которые солнце любит заглядывать, чтобы внутри видеть тебя. Однако искусству глаз не хватает [такой] мудрости: они рисуют только то, что видят, не зная сердца. {* Трудное для истолкования место. Возможно, имеется в виду, что глаз, как объектив камеры-обскуры, создает образ возлюбленного в душе [груди] поэта, в соответствии с законами перспективы. ** Потому что, как сказано в сонете 22, "мое сердце находится в твоей груди".} Рисует глаз на сердце образ твой, А тело служит рамой: словно диво, Портрет в моей груди, как в мастерской - Искусство возвышает перспектива. Вдвоем с тобой мы создаем портрет: Мои глаза тебя нарисовали, А сквозь твои - как в окна, льется свет, И холст висит в груди, как в светлом зале. В согласии две пары глаз живут, Рисуя и рисунок освещая. Свет рвется в грудь! О, как его там ждут - Портрет сверкает, солнце восхищая. Но взор мой в сердце доступа лишен - Лишь то рисует глаз, что видит он. Перевод И. Фрадкина Мои глаза художниками стали: Холстом мое взяв сердце, рамой - грудь, Они портрет твоей красы создали, Где перспектива - живописи суть. Раздвинув плоти тесные границы, Твой образ верный даст узреть она. Он в мастерской души моей хранится, Что светом глаз твоих освещена. Так трудятся глаза глаз милых ради: Мои глаза рисуют облик твой, Твои же - окна; солнце, внутрь глядя, В моей душе любуется тобой. Но живописцы эти невелики, Не зная сердца, пишут только лики. Перевод А. Шаракшанэ 25 Let those who are in favour with their stars Of public honour and proud titles boast, Whilst I, whom fortune of such triumph bars, Unlooked for joy in that I honour most. Great princes' favourites their fair leaves spread But as the marigold at the sun's eye, And in themselves their pride lies buried, For at a frown they in their glory die. The painful warrior famoused for fight, After a thousand victories once foiled, Is from the book of honour rased quite, And all the rest forgot for which he toiled: Then happy I that love and am beloved Where I may not remove, nor be removed. Пусть те, к кому благосклонны их звезды, хвастают почестями и гордыми титулами, тогда как я, кому фортуна закрыла путь к такому торжеству, безвестный, нахожу радость в том, что почитаю больше всего. Любимцы великих государей распускают свои прекрасные лепестки, совсем как ноготки под взглядом солнца, и в них же сокрыта их гордыня, так как от _первого_ хмурого взгляда их слава умирает. Утомленный _ратными трудами_ воин, прославленный в битвах, после тысячи побед однажды потерпевший неудачу, вычеркивается совсем из книги чести, и забывается все остальное, ради чего он трудился. Но счастлив я, любящий и любимый; от этого я не могу отказаться, и меня нельзя этого лишить. Пусть те, к кому светила благосклонны, Возносят честь свою и титул славный. А я, Фортуной этим обделенный, Обрадован незримо честью главной. Пускай временщики владык великих Цветут, как ноготки под взором солнца. Нахмурятся, померкнут солнца блики, И всей их славе умирать придется. Уставший воин, полководец некий, Разбитый после тысячи побед, Из книги чести вычеркнут навеки, И про него уже не помнит свет. Я счастлив быть любимым и любить, Ведь это невозможно изменить. Перевод В. Николаева Пусть тот, кому благоволят светила, Высоким титулам и славе рад, А я, кого фортуна обделила, Имею то, что выше всех наград. Любимец государя расцветает Нарциссом гордым в солнечных лучах, Но над его расцветом смерть витает: Сокрылось солнце, и цветок зачах. И если воин, сто побед добывший, Окажется однажды побежден, Весь ратный труд его забудут бывший, Бесславьем будет он вознагражден. А я - счастливец любящий, любимый, И это титул мой неотделимый. Перевод А. Шаракшанэ 26 Lord of my love, to whom in vassalage Thy merit hath my duty strongly knit, To thee I send this written embassage To witness duty, not to show my wit; Duty so great, which wit so poor as mine May make seem bare, in wanting words to show it, But that I hope some good conceit of thine In thy soul's thought (all naked) will bestow it, Till whatsoever star that guides my moving Points on me graciously with fair aspect, And puts apparel on my tottered loving, To show me worthy of thy sweet respect: Then may I dare to boast how I do love thee, Till then, not show my head where thou mayst prove me. Властелин [лорд] {*} моей любви, к которому долгом вассала меня крепко привязали твои достоинства, к тебе я шлю это письменное посольство, чтобы засвидетельствовать свой долг _уважения_, а не выказать остроту ума, - долг столь великий, что _в сравнении_ ум, такой бедный, как мой, может показаться голым, не имея слов для его выражения, но я надеюсь, что какой-нибудь доброй мыслью в глубине своей души ты прикроешь его наготу до той поры, когда та звезда, что направляет мой путь, посмотрит на меня милостиво, в благоприятном расположении, и оденет мою истрепавшуюся любовь в _красивые_ одежды, чтобы показать меня достойным твоего драгоценного уважения. Тогда, возможно, я осмелюсь хвалиться, как я тебя люблю, а до того не явлюсь к тебе на испытание. {* Возможно, здесь имеет место игра смыслов и слово "lord" употреблено как в широком смысле "властелин", так и в узком смысле титула, - если, как считает большинство исследователей, адресат сонетов был молодым аристократом.} О лорд моей любви! Как твой вассал, Которого связали долга узы, К тебе гонцами строки я послал, Чтоб показать свой долг - не яркость Музы. Долг так велик, что ум несчастный мой Не сыщет слов, чтоб выразить его, Но верю я, что будет стих нагой Одет игрою чувства твоего, - Пока звезда какая-то меня К изысканной красе не приведет, Любви лохмотья на камзол сменя, Чтоб был достоин я твоих щедрот. Тогда и похвалюсь моей любовью, А до тех пор лицо скрываю вновь я. Перевод В. Николаева Любви моей владетельный милорд, Чьим совершенствам я обязан данью! Своим служеньем, а не слогом, горд, Я прибегаю к этому посланью. Так велико служенье, что мой слог Покажется нагим и бесполезным. Я уповаю, чтоб укрыться мог Твоим он пониманием любезным! Когда же звезды, что судьбу творят, Мне явят доброе расположенье, Своей любви смогу я дать наряд, Что и твое заслужит уваженье. Тогда скажу я, как тебя люблю, А до поры твой слух не оскорблю. Перевод А. Шаракшанэ 27 Weary with toil, I baste me to my bed, The dear repose for limbs with travel tired, But then begins a journey m my head, To work my mind, when body's work's expired; For then my thoughts (from far where I abide) Intend a zealous pilgrimage to thee, And keep my drooping eyelids open wide, Looking on darkness which the blind do see; Save that my soul's imaginary sight Presents thy shadow to my sightless view, Which, like a jewel (hung in ghastly night), Makes black night beauteous, and her old face new. Lo thus by day my limbs, by night my mind, For thee, and for myself, no quiet find. Уставший от тягот _пути_, я спешу в постель, _сулящую_ желанный отдых членам, утомленным дорогой, но тогда начинается путешествие в моей голове, которое утомляет мой ум, когда труды тела закончились, так как тогда мои мысли из далека, где я нашел пристанище, отправляются в усердное паломничество к тебе и заставляют мои слипающиеся глаза широко раскрыться, глядя в темноту, которую видят слепые, но воображаемое зрение моей души представляет моему невидящему взору твой призрак, который, как драгоценный камень, витающий в мрачной ночи, делает черную ночь прекрасной, а ее старое лицо - молодым. Вот так днем - мои члены, а ночью - ум ради тебя, и ради меня самого, не знают покоя. Устав с дороги, тороплюсь в кровать - Дать передышку утомленной плоти. Но я и лежа в путь скачу опять, И разум заменяет плоть в работе. И думы - из краев, где мой ночлег, - В паломничество ходят за тобой, И, не сомкнув слипающихся век, Я вижу тьму, что видит и слепой. Одним воображением, без глаз, Твою во тьме я различаю тень, И, в той ночи сверкая, как алмаз, Ты превращаешь ночь в прекрасный день. Днем тело, ночью разум бедный мой Никак не могут обрести покой. Перевод В. Николаева Окончив путешествие дневное, Желанный отдых телу дать могу, Но только лягу, странствие иное В бессонном начинается мозгу: Где б ни пристал я, мысли-пилигримы К тебе свой начинают дальний путь. Я провожаю их в полет незримый И век тяжелых не могу сомкнуть. Зато души всевидящие очи, Незрячему, мне дарят образ твой. Он светится алмазом в черной ночи, Потемки наполняя красотой. Так днем тружу я тело, ночью - разум, Покоя нас двоих лишая разом. Перевод А. Шаракшанэ 28 How can I then return in happy plight That am debarr