ed the benefit of rest? When day's oppression is not eased by night, But day by night and night by day oppressed; And each (though enemies to either's reign) Do in consent shake hands to torture me, The one by toil, the other to complain How far I toil, still farther off from thee. I tell the day to please him thou art bright, And dost him grace when clouds do blot the heaven; So flatter I the swart-complexioned night, When sparkling stars twire not thou gild'st the even: But day doth daily draw my sorrows longer, And night doth nightly make griefs' strength seem stronger. Как же мне тогда вернуться в благополучное состояние, если мне отказано в благе отдыха - когда тяготы дня не облегчаются ночью, но, _наоборот_, ночь усиливает дневной гнет, а день - ночной, и оба, хотя каждый является врагом власти другого, пожимают руки, соглашаясь мучить меня, один - тяготами пути, а другая - _заставляя_ сокрушаться, что чем больше этих тягот, тем больше я отдаляюсь от тебя? Я говорю дню, чтобы угодить ему, что ты _так_ светел, _что_ оказываешь ему любезность, _заменяя его_, когда тучи затмевают небо; так и смуглоликой ночи я льщу, _говоря, что_, когда блестящие звезды не мерцают, ты озаряешь вечер. Но день каждый день продлевает мои печали, а ночь каждую ночь все усиливает мою тоску. Но как же снова счастье я найду, Когда покой давно отброшен прочь, И сон не облегчает мне беду, Ночь день тиранит, день тиранит ночь? И оба вместе, хоть они враги, Так много мне страданий принесли, Он - направляя вдаль мои шаги, Она - тоской о том, что ты вдали. Я говорю, стараясь им польстить, Что дню поможет свет прекрасный твой, Что ярко можешь ты позолотить Беззвездный небосвод во тьме ночной. Но что ни день, тоска моя длиннее, И ночь от ночи боль моя сильнее. Перевод Игн. Ивановского И как же мне вернуть благополучье, Когда целитель-сон ко мне нейдет, Когда за тяжким днем и ночь не лучше, И ночь, как день, а день, как ночь, гнетет? Хотя друг другу их враждебны царства, Меня изводят вместе день и ночь: Терзаюсь ночью, что меня мытарства Дневные от тебя уносят прочь. Я дню польстил - сказал, что лик твой светит Ему под стать, коль в тучах небеса; А ночи - что не будь и звезд на свете, Все озарит за них твоя краса. Но день мою все умножает муку, А ночь все горше делает разлуку. Перевод А. Шаракшанэ 29 When in disgrace with Fortune and men's eyes, I all alone beweep my outcast state, And trouble deaf heaven with my bootless cries, And look upon myself and curse my fate, Wishing me like to one more rich in hope, Featured like him, like him with friends possessed, Desiring this man's art and that man's scope, With what I most enjoy contented least; Yet in these thoughts myself almost despising, Haply I think on thee, and then my state (Like to the lark at break of day arising From sullen earth) sings hymns at heaven's gate; For thy sweet love rememb'red such wealth brings That then I scorn to change my state with kings. Когда, в презрении у Фортуны и в глазах людей, я в полном одиночестве оплакиваю мое положение отверженного и тревожу глухое небо тщетными мольбами, и смотрю на себя и проклинаю свою судьбу, мечтая уподобиться тому, кто богаче надеждой, походить на одного внешностью, на другого - обилием друзей, желая обладать искусством этого и кругозором того, - менее всего довольствуясь тем, чем я более всего наделен; среди этих мыслей, почти презирая себя, я вдруг думаю о тебе, и тогда моя душа, подобно жаворонку, на заре поднимающемуся с угрюмой земли, поет гимны у небесных ворот, так как мысль о твоей драгоценной любви дает такое богатство, что я бы погнушался поменяться своим положением с королями. Когда, гонимый взглядами людей, С самой судьбой я чувствую разлад, И небо глухо к жалобе моей, И ни себе, ни жизни я не рад. И жить хотел бы, как живет другой, Достойной дружбой удивляя свет, А тот - умом, а этот - красотой, И только для меня надежды нет. Тогда гнетет меня досада злая, Но вспомню о тебе - и жизни рад, И, жаворонком утренним взлетая, Душа моя поет у райских врат. На славу и богатства королей Не променял бы я любви твоей. Перевод Игн. Ивановского. Когда, не мил ни людям, ни фортуне, Отверженный, я плачу над собой И к небесам глухим взываю втуне, Мечтая уподобиться судьбой Счастливцам, что надеждами богаты, Кому даны, на радость их друзьям, Талант, и внешность, и ума палаты, - Забыв о том, чем так богат я сам; Себя жалею, чуть не презирая, Но вспомню о тебе - душа в полет Стремится от земли к воротам рая И, будто жаворонок, песнь поет. В твоей любви такая мне награда, Что мне и царской участи не надо. Перевод А. Шаракшанэ 30 When to the sessions of sweet silent thought I summon up remembrance of things past, I sigh the lack of many a thing I sought, And with old woes new wail my dear time's waste: Then can I drown an eye (unused to flow) For precious friends hid in death's dateless night, And weep afresh love's long since cancelled woe, And moan th'expense of many a vanished sight; Then can I grieve at grievances foregone, And heavily from woe to woe tell o'er The sad account of fore-bemoaned moan, Which I new pay as if not paid before: But if the while I think on thee (dear friend) All losses are restored, and sorrows end. Когда на _судебные_ заседания безмолвных заветных мыслей я вызываю воспоминания о прошедшем, я вздыхаю о многом, к чему тщетно стремился, и, _думая_ о старых бедах, заново оплакиваю растрату моих лучших лет. Тогда мои глаза, непривычные к влаге, бывают затоплены _слезами_ по драгоценным друзьям, скрытым в вечной ночи смерти; я оплакиваю заново давно изжитые муки любви и стенаю о многом, что было, но исчезло; тогда я горюю о прежних горестях и тяжко, беду за бедой, повторяю печальный счет прежних страданий, заново оплачивая его, как будто он не был оплачен раньше. Но если в это время я подумаю о тебе, дорогой друг, то все потери восполняются и печали проходят. На сессию безмолвного суда Повесткой вызываю тень былого. В уме утрат проходит череда, И прежней скорбью мучаюсь я снова. Не знавший слез, я слезы лью свои О тех друзьях, что скрыла Смерти ночь. Свежа тоска погашенной любви И все картины, что умчались прочь. И я скорблю о том, чего уж нет, Оплачиваю, выбившись из сил, Печальный счет моих минувших бед, Который я давно уж оплатил. На если вспомню о тебе, мой друг, Печали эти исчезают вдруг. Перевод В. Николаева Когда перед судом моих раздумий Проходит дней минувших череда, Мне жаль всего, чего искал я втуне, И мучит в прошлом каждая беда. Тогда глаза, которым слезы внове, Их льют о тех, кто вечной ночью взят, О давних ранах умершей любови, О всем былом, что не вернуть назад. И, память вороша, я стоны множу, Как горестей прожитых пересказ, Их счет печальный для себя итожу И заново плачу, как в первый раз. Но только о тебе, мой друг, я вспомню, Как все утраты тяжкие восполню. Перевод А. Шаракшанэ 31 Thy bosom is endeared with all hearts, Which I by lacking have supposed dead, And there reigns love and all love's loving parts, And all those friends which I thought buried. How many a holy and obsequious tear Hath dear religious love stol'n from mine eye, As interest of the dead; which now appear But things removed that hidden in thee lie! Thou art the grave where buried love doth live, Hung with the trophies of my lovers gone, Who all their parts of me to thee did give; That due of many now is thine alone. Their images I loved I view in thee, And thou (all they) hast all the all of me. Твоя грудь _мне_ дорога всеми сердцами, которые я, будучи лишен их, полагал мертвыми; там царствует любовь, со всем, что ей принадлежит, и всеми друзьями, которых я считал похороненными. Как много священных и почтительных слез глубокая преданная [религиозная] любовь похитила из моих глаз, как проценты мертвым, которые, кажется, только переместились и теперь сокрыты в тебе! Ты - могила, в которой живет погребенная любовь, увешанная трофеями моих ушедших возлюбленных друзей, которые все свои права на меня передали тебе, и то, что принадлежало многим, теперь только твое. Их любимые образы я вижу в тебе, и ты - вместе со всеми ними - целиком владеешь мной. В твоей груди - приют для всех сердец, Когда-то милых сердцу моему. Моя любовь там царственный жилец, А с ней друзья, сошедшие во тьму. Как много слез обильных и святых, О гибели безвременной скорбя, Я молча пролил о друзьях моих, Вошедших, как в убежище, в тебя! Ты - склеп любви, которая жива. Венками прошлых лет укрыта дверь, И на меня друзей моих права Тебе, мой друг, принадлежат теперь. Ты сохраняешь облик их живой, Ты - все они, и, значит, весь я твой. Перевод Игн. Ивановского В твоей груди - собранье всех сердец, С которыми проститься я не в силах, Там царствует любовь, там свой конец Нашли друзья мои, а не в могилах. Платя проценты от своих потерь, Как много раз я чтил святым обрядом Слезы оброненной тех, что теперь В тебе явились драгоценным кладом! В тебе жива за гробом, смерть поправ, Любовь, с наследьем тех, кого не стало. Тебе оставил каждый долю прав На то, что им во мне принадлежало. На всех любимых я в тебе гляжу, И весь тебе - всем вам - принадлежу. Перевод А. Шаракшанэ 32 If thou survive my well-contented day, When that churl Death my bones with dust shall cover, And shalt by fortune once more re-survey These poor rude lines of thy deceased lover, Compare them with the bett'ring of the time, And though they be outstripped by every pen, Reserve them for my love, not for their rhyme, Exceeded by the height of happier men. О then vouchsafe me but this loving thought: 'Had my friend's Muse grown with this growing age, A dearer birth than this his love had brought To march in ranks of better equipage: But since he died, and poets better prove, Theirs for their style I'll read, his for his love.' Если ты переживешь тот благословенный для меня день, когда этот скряга [мужлан], Смерть, укроет мои кости прахом, и случайно еще раз перечтешь эти бедные безыскусные строки твоего умершего друга, сравни их с достижениями времени и, хотя бы их оставило позади любое перо, сохрани их ради моей любви, не ради стихов, которые будут превзойдены искусством более счастливых людей. И удостой меня такой любящей мысли: "Если бы Муза моего друга росла вместе с растущим веком, его любовь принесла бы более ценные плоды, чем эти, чтобы _ему_ шагать в рядах лучших {*}, но раз он умер, и поэты стали лучше, я буду читать их _сочинения_ ради их стиля, а его - ради любви". {* В подлиннике - образ марширующих полков, где "equipage" означает "вооружение", "оснащение". Возможно, здесь содержится указание на лучшую образованность других поэтов по сравнению с автором сонетов.} О, если ты земной продолжишь путь, А Смерть с землей мои смешает кости, И если на досуге как-нибудь Мой скромный стих к тебе нагрянет в гости, То ты, друг мой, тогда сравни его С тем, что сегодня создают поэты, Которым Время дарит мастерство; Я чувством жил - цени меня за это. Пусть мысль в тебе живет: "Он мог вполне Воспеть любые дни, любые дали. Он рос бы с нашим веком наравне, Но - мертвого - другие обогнали. Поэты превзошли его искусство, Но в них я мастерство ценю, в нем - чувство!" Перевод И. Фрадкина Коль ты переживешь тот день, когда мне Смерть наконец упрячет кости в прах, И перечтешь потом, что друг твой давний Писал в своих бесхитростных стихах, Ты их сравни с твореньями эпохи, Где их перо любое превзошло, Но за любовь мою, хоть строчки плохи, Их сохрани всем новшествам назло. И обо мне ты так подумай нежно: "Когда б он с веком вместе мог расти, Его бы Муза жизнь дала, конечно, Стихам таким, что быть ему в чести. Другие превзошли его, но все же, Хоть слог их дорог, в нем любовь дороже". Перевод А. Шаракишнэ 33 Full many a glorious morning have I seen Flatter the mountain tops with sovereign eye, Kissing with golden face the meadows green, Gilding pale streams with heavenly alcumy, Anon permit the basest clouds to ride With ugly rack on his celestial face, And from the forlorn world his visage hide, Stealing unseen to west with this disgrace: Even so my sun one early morn did shine With all triumphant splendor on my brow; But out alack, he was but one hour mine, The region cloud hath masked him from me now. Yet him for this my love no whit disdaineth: Suns of the world may stain, when heaven's sun staineth. Множество раз видел я, как великолепное утро чествует вершины гор царственным _взглядом_ [глазом], касаясь золотым лицом зеленых лугов, позолачивая бледные потоки с помощью небесной алхимии, но вскоре позволяет нижайшим тучам бежать уродливой массой по своему божественному лицу и, пряча от покинутого мира свой облик, крадется, невидимое, на запад с позором. Так и мое солнце однажды ранним утром озарило мой лоб всем своим великолепием, но, увы, моим оно было только один час - скоро его от меня скрыла туча. И все же моя любовь его за это нисколько не презирает: земным солнцам позволено иметь пятна, когда в пятнах солнце небесное. Я видел, как торжественный восход На горных пиках царственно горит И бледную поверхность быстрых вод Алхимией небесной золотит. Но низким тучам позволяет он Свой светлый лик укрыть от наших глаз, И вот уже, похищен, унесен, Бесславно он на западе угас. Так солнца моего прекрасный свет Блестящее пророчил торжество, Но час прошел - и счастья больше нет, Закрыла туча хмурая его. И все же я любви не изменил: Ведь пятна есть и у земных светил. Перевод Игн. Ивановского В своем явленье утреннем великом Вершинам горным солнце дарит взор, Лугов касаясь лучезарным ликом И в злато превращая гладь озер, Но часто низких туч бегущей своре Дает пятнать свой образ неземной И, мир покинув, стороною вскоре Спешит на запад, со своей виной. Так и земное солнце озарило Меня своей красой в начале дня. Увы, моим оно недолго было - Его сокрыла туча от меня. Все солнцу своему любовь простила, Ведь без пятна и в небе нет светила! Перевод А. Шаракшанэ 34 Why didst thou promise such a beauteous day, And make me travel forth without my cloak, To let base clouds o'ertake me in my way, Hiding thy brav'ry in their rotten smoke? Tis not enough that through the cloud thou break, To dry the rain on my storm-beaten face, For no man well of such a salve can speak, That heals the wound, and cures not the disgrace: Nor can thy shame give physic to my grief; Though thou repent, yet I have still the loss: Th'offender's sorrow lends but weak relief To him that bears the strong offence's cross. Ah, but those tears are pearl which thy love sheeds, And they are rich and ransom all ill deeds. Почему ты обещал такой прекрасный день и _тем_ заставил меня отправиться в путь без плаща, чтобы позволить низким тучам настичь меня в пути, скрыв твое великолепие отвратительной завесой? Недостаточно тебе пробиться сквозь тучи, чтобы осушить от Дождя мое побитое бурей лицо, ведь никто не станет хвалить бальзам, который лечит рану, но не исцеляет бесчестья. И твой стыд не станет лекарством от моего горя; хотя ты раскаиваешься, я все же в убытке: сожаления обидчика дают лишь слабое утешение тому, кто несет крест тяжкой обиды. Но эти слезы - жемчужины, которые роняет твоя любовь, - драгоценны и искупают все злые деяния. Зачем ты обещал мне ясный день И я в дорогу без плаща пустился? Но туч меня настигла злая тень - Твой светлый образ в дымке их затмился. Пусть из-за туч пробился блеск луча - Дождем побитый лик не сушат взоры. И назову ль спасителем врача, Что лечит рану, не леча позора? И скорбь мою твой стыд не исцелит, Раскаянье тебе не даст защиты. Обидчика печаль не облегчит, Не облегчит мне тяжкий крест обиды. Но слезы льешь ты, и жемчужин тех Богатство весь твой искупает грех. Перевод В. Николаева Был мне тобой обещан день погожий, И в путь я устремился налегке, Но низкой тучи мглой, на дым похожей, Был от тебя отрезан вдалеке. Пусть ты развеешь тучи между нами, - Хоть от дождя лицо мне осуши, - Все мало мне, ведь проку нет в бальзаме, Что лечит раны тела, не души. В твоем раскаянье мне нет леченья, Печаль твоя ущерб не возместит. Обиды крест тяжел, и облегченья Не принесет обидевшего стыд. Но этот перл - слеза с твоей ресницы - Искупит всю вину твою сторицей. Перевод А. Шаракшанэ 35 No more be grieved at that which thou hast done: Roses have thorns, and silver fountains mud, Clouds and eclipses stain both moon and sun, And loathsome canker lives in sweetest bud. All men make faults, and even I in this, Authorizing thy trespass with compare, Myself corrupting salving thy amiss, Excusing thy sins more than their sins are; For to thy sensual fault I bring in sense - Thy adverse party is thy advocate - And 'gainst myself a lawful plea commence: Such civil war is in my love and hate That I an accessary needs must be To that sweet thief which sourly robs from me. Не печалься больше о том, что совершил: у роз есть шипы, а в серебряных источниках - грязь; тучи и затмения пятнают луну и солнце, и отвратительный червь живет в сладчайшем бутоне. Все люди совершают проступки, и даже я - в этом _стихотворении_, узаконивая твое прегрешение сравнениями, унижая себя, заглаживаю твою ошибку, находя для твоих грехов больше оправданий, чем для грехов других {*}. Ведь чувственному проступку я придаю разумность - твоя противная сторона становится твоим адвокатом - и против себя самого начинаю тяжбу. Такая гражданская война идет во мне между любовью и ненавистью, что я поневоле становлюсь пособником милого вора, который меня жестоко ограбил. {* Спорное место. В оригинальном издании Торпа в этой строке дважды повторялось местоимение "their" (их): "Excusing their sins more than their sins are", однако большинство позднейших издателей считали это ошибкой "набора и заменяли одно или оба местоимения на "thy" (твои), чем определялись разные истолкования. Помимо принятого в настоящем переводе, распространенным истолкованием является: "...находя для твоих грехов больше оправданий, чем они того заслуживают (и тем самым поощряя тебя на дальнейшие проступки)".} Ну не горюй же о своем поступке: У роз шипы есть, а в фонтанах - тина, Червь мерзостный живет в бутоне хрупком, Затменья прячут ясные светила... Порочны люди - вот и я под стать им: Чтоб оправдать тебя - ищу сравнений, Хоть утешать тебя берусь некстати - Твой грех не стоит стольких извинений. И чувственность твою я понимаю - Беру защиту, бросив обвиненье, Себе же самому я иск вчиняю; Столь яростно в душе моей сраженье, Что я уж соучастник твой усердный, Мой милый вор, такой немилосердный. Перевод Т. Шабаевой Ошибкой не казнись, она понятна: Порой хрустальный замутнен родник, У розы есть шипы, на солнце - пятна, И в сладостный бутон червяк проник. Мы все грешны. Я - тем, что обеляю Твою вину сравнением таким, Рассудок свой постыдно ослепляю, Тебе прощая больше, чем другим. Ошибке чувств ищу я оправданье, Стал адвокатом обвинитель твой, Любовь и ненависть, бушуя втайне, Ведут во мне междоусобный бой, Так что пособником я стал невольно Обидчика, мне сделавшего больно. Перевод А. Шаракшанэ 36 Let me confess that we two must be twain, Although our undivided loves are one: So shall those blots that do with me remain, Without thy help, by me be borne alone. In our two loves there is but one respect, Though in our lives a separable spite, Which though it alter not love's sole effect, Yet doth it steal sweet hours from love's delight. I may not evermore acknowledge thee, Lest my bewailed guilt should do thee shame, Nor thou with public kindness honour me, Unless thou take that honour from thy name - But do not so; I love thee in such sort, As thou being mine, mine is thy good report. Позволь мне признать, что мы двое должны быть раздвоены, хотя _две_ наши неразделимые любви суть одно, чтобы те пятна _позора_, которые лежат на мне, я нес один, без твоей помощи. В двух наших любовях - одна привязанность, но в наших жизнях - разное зло, которое, хотя и не умаляет единой любви, крадет у любви драгоценные часы наслаждения. Я, может быть, никогда больше не признаю тебя при встрече, чтобы моя прискорбная вина не навлекла на тебя позор; и ты публично не выказывай мне расположения, чтобы, оказанная мне честь не убавила чести у твоего имени. Не делай этого; я люблю тебя так, что, поскольку ты мой, и твоя репутация - моя. И правда, лучше нам держаться врозь, Хоть на двоих любовь у нас одна. Иначе тем делиться бы пришлось, За что на мне одном лежит вина. Любви единой мы признали власть, Зато у каждого своя беда. Пускай она не одолеет страсть, Но лучший миг похитит без труда. С тобой я встречусь словно невзначай, Моя вина на мне была и есть, И ты при всех мне честь не воздавай, Чтобы твоя не пострадала честь. Поберегись: ведь мы с тобой - одно И ляжет на тебя мое пятно. Перевод Игн. Ивановского Я признаю: должны мы быть двоими, Хотя любовью слиты мы в одно. Пусть лишь мое грехи пятнают имя, Мне в одиночку их нести дано. Одна любовь соединяет милых, Но в жизни каждого своя печаль. Любви ничто поколебать не в силах, Но отнятых часов бесценных жаль. Я буду ото всех скрывать привычно Любую связь, что между нами есть, И ты меня не привечай публично, Чтоб на меня свою не тратить честь. Я так люблю, что всем в тебе владею - И честью беспорочною твоею. Перевод А. Шаракшанэ 37 As a decrepit father takes delight To see his active child do deeds of youth, So I, made lame by Fortune's dearest spite, Take all my comfort of thy worth and truth; For whether beauty, birth, or wealth, or wit, Or any of these all, or all, or more, Intitled in thy parts, do crowned sit, I make my love ingrafted to this store: So then I am not lame, poor, nor despised, Whilst that this shadow doth such substance give, That I in thy abundance am sufficed, And by a part of all thy glory live: Look what is best, that best I wish in thee; This wish I have, then ten times happy me. Как дряхлый отец радуется, видя, что его полный жизни сын [ребенок] совершает деяния юности, так я, охромевший {*} по жестокой злобе Фортуны, нахожу все свое утешение в твоих достоинствах и верности, так как если красота, происхождение, богатство, или ум, или что-то из этого, или все, или что-то еще, облагороженные тобой, по-королевски воплотились в тебе {**}, _то_ я приобщаю свою любовь к этим благам, _и_ тогда я не хромой, не бедный, не презираемый, поскольку эта тень _твоих благ_ так существенна {***}, что мне довольно твоего изобилия и я жив частью всей твоей славы. Что ни есть лучшего, я желаю, чтобы это принадлежало тебе; если это желание выполнено, то я десятикратно счастлив. {* Большинство комментаторов считают, что определение "lame" (хромой) здесь следует понимать в переносном смысле. ** Спорное место, допускающее различные прочтения. *** В подлиннике использованы заимствованные из философии образы тени (shadow) и субстанции (substance), о которых см. примечание к сонету 53.} Как немощный отец следит свершенья Ребенка своего во цвете лет, Так я, вкусив от рока пораженье, Слежу за чередой твоих побед. Ведь и уму, и красоте, и славе, Богатству - всем достоинствам твоим Я, жалкий нищий, причаститься вправе, Своей любовью причащенный им. И я теперь не немощный, не бедный, Мне хлеб насущный зренье подает, Следящее, любя, твой марш победный, - И сыт я славой от твоих щедрот. Все то, чего желать тебе я смею, Я от тебя сторицею имею. Перевод С. Степанова Как старческая немощь испокон Вздыхает, утешаясь юной силой, Так я, фортуной злою обделен, Твоими жив достоинствами, милый. Твой ум, богатство, знатность, красота И мне передаются по крупице: Не хил, не беден я и хромота Моя исчезла - нет причин казниться. Обогатил меня союз двоих: Твои заслуги - и мои по праву, Живет во мне та часть заслуг твоих, Которая тебе приносит славу. Все лучшее, что в мире есть у нас, - В тебе: счастливей всех я в десять раз. Перевод И. Фрадкина 38 How can my Muse want subject to invent While thou dost breathe, that pour'st into my verse Thine own sweet argument, too excellent For every vulgar paper to rehearse? О give thyself the thanks if aught in me Worthy perusal stand against thy sight, For who's so dumb that cannot write to thee, When thou thyself dost give invention light? Be thou the tenth Muse, ten times more in worth Than those old nine which rhymers invocate, And he that calls on thee, let him bring forth Eternal numbers to outlive long date. If my slight Muse do please these curious days, The pain be mine, but thine shall be the praise. Как может моя Муза нуждаться в предмете для творчества, когда _жив_ [дышишь] ты, который наполняет мои стихи своей драгоценной темой, слишком великолепной, чтобы ее могла выразить любая заурядная бумага? О благодари сам себя, если что-то у меня _в стихах_ предстает в твоих глазах достойным чтения, ибо кто настолько туп [нем], чтобы не суметь писать к тебе, когда ты сам даришь свет для творчества? Будь сам десятой Музой, вдесятеро превосходящей [своими достоинствами] те старые девять, которых призывают стихотворцы, и тот, кто обращается к тебе, пусть создаст вечные стихи, переживущие долгие времена. Если моя скромная Муза понравится нашим придирчивым дням, пусть труд достанется мне, а хвала - тебе. Что нужно мне еще для сочиненья, Коль дышишь ты и в мой вливаешь стих Такой бальзам чудесный вдохновенья, Который недоступен для других? Благодари себя, коль чем-то я В твоих глазах сумел достойным стать. Тот нем, кто не напишет для тебя, - Ты свет такой способен излучать. О, будь десятой Музой, в десять раз Достойнее тех прежних девяти! Тому же, кто воззвал к тебе сейчас, Ты помоги бессмертье обрести. Коль мил я вкусам этих строгих дней, Мой будет труд, а похвала - твоей. Перевод В. Николаева Иссякнет разве Муза, если ты Себя в стихи вливаешь, мне на радость, Так ласково, что грубые листы Вобрать в себя не в силах эту сладость? Ты словно луч Поэзии живой, Он светит - я пою от восхищенья. Хвали себя за стих удачный мой: Ты для меня источник вдохновенья. О, будь десятой Музою моей, Соперничая с девятью другими, И в десять раз будь остальных сильней, Сквозь годы пронеси стихи живыми. И если им в веках дань воздадут, То слава вся твоя, мой - только труд. Перевод И. Фрадкина 39 О how thy worth with manners may I sing, When thou art all the better part of me? What can mine own praise to mine own self bring? And what is't but mine own when I praise thee? Even for this, let us divided live, And our dear love lose name of single one, That by this separation I may give That due to thee which thou deserv'st alone. О absence, what a torment wouldst thou prove, Were it not thy sour leisure gave sweet leave To entertain the time with thoughts of love, Which time and thoughts so sweetly doth deceive, And that thou teachest how to make one twain, By praising him here who doth hence remain. О, как же я могу воспеть подобающим образом твои достоинства, когда ты - суть лучшая часть меня? Что может моя похвала принести мне самому? И кого, как не себя, я хвалю, когда я хвалю тебя? Хотя бы ради этого давай жить врозь, и пусть наша драгоценная любовь потеряет название единой - чтобы, благодаря этому разъединению, я мог воздать тебе то должное, которого заслуживаешь ты один. О разлука, какой пыткой была бы ты, если бы твой тоскливый досуг не давал сладостной свободы посвящать время мыслям о любви, которая так сладостно занимает время и мысли, и если бы ты не учила, как сделать единое раздвоенным, воздавая здесь хвалу тому, кто _от меня_ отдален. О, как воспеть прекрасный облик твой, Когда ты - лучшее, что есть во мне? Как мне тебя украсить похвалой И тем не похвалить себя вдвойне? Расстанемся - хотя бы для того, Чтобы увидел ты, мой властелин, Всю силу поклоненья моего, Которого достоин ты один. Разлука горько мучила бы нас, Когда бы не давала нам досуг Для мыслей о любви в заветный час, Смягчающий обманом тяжесть мук. Но и в разлуке мы