несущего меня, когда я скачу от тебя: от того места, где находишься ты, зачем мне торопиться? Пока я не буду возвращаться, в спешке нет нужды. О, какое оправдание найдет тогда мое бедное животное, когда _и_ крайняя быстрота _мне_ покажется медленной? Тогда бы я давал шпоры, хотя бы ехал верхом на ветре, в окрыленной скорости я не признавал бы движения; тогда никакая лошадь не поспела бы за моим желанием; [поэтому] желание, состоящее из совершенной любви, с ржанием _неслось бы_ - не вялая плоть! - в огненной скачке. Но любовь, ради любви, так оправдает моего одра: раз по пути от тебя он намеренно медлил, _по пути_ к тебе я помчусь _вперед_ и оставлю его идти. {* В подлиннике - стилистическая фигура: "slow offence", буквально: "медлительная провинность".} Простит моя любовь без промедленья Нерасторопность моего коня, Он с каждым шагом мчит меня к забвенью, Но путь обратный - счастье для меня. Какое бедный конь мой извиненье Найдет мне, если даже скорость я Не чувствую и шпорю в исступленьи Бока, как ветер, быстрого коня. Скакун с моею страстью не сравнится, Что соткана из чувственной любви, Она быстрей коня любого мчится - Коня, огонь желаний, не кори. Но если он так медленно идет, Я спешусь и помчусь - ведь страсть не ждет. Перевод А. Казаковой Такое у любви есть оправданье Никчемному коняге моему: Когда от друга прочь, дорогой дальней, Я еду, торопиться ни к чему. А стану возвращаться - быть в ответе Ему пред нетерпением моим. Тогда, хотя бы мчался он как ветер, Все мне казалось бы, что мы стоим. Тогда мое желанье нас обгонит; Оно подобно быстрому огню, С ним никакие не сравнятся кони - Но своего я все же извиню: Коль от тебя он плелся еле-еле, Пускай бредет, а сам помчусь я к цели. Перевод А. Шаракшанэ 52 So am I as the rich whose blessed key Can bring him to his sweet up-locked treasure, The which he will not ev'ry hour survey, For blunting the fine point of seldom pleasure. Therefore are feasts so solemn and so rare, Since, seldom coming, in the long year set, Like stones of worth they thinly placed are, Or captain jewels in the carcanet. So is the time that keeps you as my chest, Or as the wardrobe which the robe doth hide, To make some special instant special blest, By new unfolding his imprisoned pride. Blessed are you whose worthiness gives scope, Being had, to triumph, being lacked, to hope. Я - как богач, чей благословенный ключ может привести его к заветному запертому сокровищу, которое он не станет созерцать каждый час, чтобы не притуплялась острота редкостного удовольствия. Поэтому _и_ праздники так торжественны и так исключительны, поскольку, наступая редко, они в долгом году распределены скупо, как ценные камни или крупные брильянты в ожерелье. Так и время, которое хранит тебя подобно моему сундуку {*} или чулану, скрывающему платье, чтобы сделать какой-то особый момент особенно счастливым, снова открыв заточенный предмет гордости. Благословен ты, чьи достоинства дают свободу: когда _они мне_ доступны - торжествовать, когда я их лишен - надеяться. {* В подлиннике, возможно, игра на слове "chest", которое может означать и "сундук", и "грудь".} В руках благословенный ключ держа, Богач не станет к злату торопиться. Так я, своей любовью дорожа, Не позволяю чувству притупиться; Не часты праздники, и каждый раз Моя душа возликовать готова, Так в ожерелье редкостный алмаз - Причина восхищения людского. Скупое Время прячет все в сундук, Разлукой он зовется - люди рады Ласкать его прикосновеньем рук. О, как великолепны в нем наряды! Надеждой встреч я в дни разлук богат, А в миг свиданья - радостью объят! Перевод И. Фрадкина Как богачу, и мне доступно счастье Сокровище свое обозревать, Но я ларец не открываю часто, Чтоб остроту блаженства не терять. Средь будней праздник - редкое явленье, Поэтому так ярко торжество; И в ожерелье лучшие каменья Черед имеют меж камней его. Ты Временем храним, - убор богатый Так в сундуке содержат под замком; Но близок миг! - назначит Время дату И счастье явит в образе твоем. Блаженство пробуждаешь ты - при встрече, Надежду на него - когда далече. Перевод С. Шестакова 53 What is your substance, whereof are you made, That millions of strange shadows on you tend, Since every one hath, every one, one shade, And you, but one, can every shadow lend? Describe Adonis, and the counterfeit Is poorly imitated after you; On Helen's cheek all art of beauty set, And you in Grecian tires are painted new; Speak of the spring and foison of the year The one doth shadow of your beauty show, The other as your bounty doth appear, And you in every blessed shape we know. In all external grace you have some part, But you like none, none you, for constant heart. Что это за субстанция, из которой ты создан, если миллионы чужих теней у тебя в услужении, - ведь у каждого _создания_ только одна тень, а ты, один, можешь дать любую тень? {*} Опиши Адониса, и этот _словесный_ портрет окажется плохим подражанием тебе; примени все искусство _изображения_ красоты к _лицу_ [щеке] Елены, и _получится, что_ снова написан ты, в греческих одеяниях. Заговори о весне и поре урожая в году, _и_ одна покажется тенью твоей красоты, а другая предстанет твоей щедростью, - в любой благословенной форме мы узнаем тебя. Во всякой внешней красоте есть твоя доля, но ты, как никто, _обладаешь_, и никто _не обладает_, как ты, постоянством сердца. {* "Субстанция" (substance) и "тень" (shadow, shade) - термины, заимствованные из философского учения, восходящего к идеям Платона о том, что бесплотная сущность вещей, а также красоты является основой всего, "субстанцией", а реальные предметы только отражения ("тени") этой субстанции.} В чем суть твоя, материя, состав, Чьи тени любят над тобой кружить? Мы на две тени не имеем прав, А ты готов хоть сотню одолжить. Адониса прилежно опиши - И будет грубой копией твоей, И пусть черты Елены хороши, Ты совершенный образ наших дней. Весна и жатва украшают год, Весна, как ты, прекрасна и чиста, А жатва - это тень твоих щедрот, И всюду ты, где свет и красота. Как лучший облик мира, ты пригож, Но верностью на мир ты не похож. Перевод Игн. Ивановского В чем суть твоя и кем же создана Несметность необычных отражений? За каждым остается лишь одна, Не миллион ему подобных теней. Изобразим Адониса, и вот - Он жалок по сравнению с тобой, В Елене прелесть древности живет, В тебе искусство блещет новизной. Расцвет весны и урожайный год В твоих тенях, прекрасное созданье, В твоих тенях поток твоих щедрот Мы видим вместе с милым очертаньем. Ты для достоинств внешних образец, А сердце - идеал для всех сердец. Перевод А. Кузнецова 54 О how much more doth beauty beauteous seem By that sweet ornament which truth doth give! The rose looks fair, but fairer we it deem For that sweet odour which doth in it live. The canker blooms have full as deep a dye As the perfumed tincture of the roses, Hang on such thorns, and play as wantonly, When summer's breath their masked buds discloses; But, for their virtue only is their show, They live unwooed, and unrespected fade, Die to themselves. Sweet roses do not so, Of their sweet deaths are sweetest odours made: And so of you, beauteous and lovely youth, When that shall vade, by verse distils your truth. О, насколько красивее кажется красота благодаря этому драгоценному украшению - добродетели [верности]! {*} Роза прекрасна на вид, но мы считаем ее еще более прекрасной из-за сладостного аромата, который в ней живет. У цветов шиповника {**} густая окраска, не уступающая колориту ароматных роз; они _растут_ [висят] на таких же шипах и трепещут так же игриво, когда дыхание лета раскрывает их спрятанные бутоны; однако их внешность существует только для них, они живут не зная внимания и увядают в безвестности - умирают, _прожив_ сами для себя. Не то сладостные розы: из их сладостной смерти делаются сладчайшие ароматы. Так от тебя, прекрасный и милый юноша, когда это _внешнее очарование_ пройдет {***}, в стихах останется эссенция твоей добродетели. {* По поводу существительного "truth" см. примечание 2 к переводу сонета 14. ** Здесь словосочетание "canker bloom" (шиповник), вероятно, употреблено с игрой на значениях слова "canker" (порча, червь). *** По мнению комментаторов, в этом месте оригинала "vade" является вариантом написания глагола "fade"; кроме того, возможна связь с латинским "vadere" (уходить).} Как возрастает сила красоты, Когда в ней правда ясно говорит! И пусть нам зренье радуют цветы, Но лучшее в них запах, а не вид. Шиповник розам, кажется, сродни. В его бутонах все оттенки цвета, И в свой черед колышутся они, Когда раскроет их дыханье лета. Но вся их красота, увы, обман, Их лепестки бесславно облетят, А свежим розам лучший жребий дан: Их смерть рождает тонкий аромат. Так правду драгоценную твою, Как запах роз, в стихи я перелью. Перевод Игн. Ивановского Насколько же прелестней красота, Когда ей верность служит украшеньем! Прекрасны розы, но прекрасней та, Где аромат соседствует с цветеньем. Хотя у роз, изъеденных внутри, И цвет, и стебли, и шипы все те же, И танец лепестков у них игрив, Едва повеет лето ветром свежим. Но добродетель их - одно притворство, И все они в забвении умрут. Другим же знать забвенье не придется - В духи их сладкий запах перельют. Когда твоей красы промчатся сроки, Вся верность перельется в эти строки. Перевод В. Николаева 55 Not marble nor the gilded monuments Of princes shall outlive this pow'rful rhyme, But you shall shine more bright in these contents Than unswept stone, besmeared with sluttish time. When wasteful war shall statues overturn, And broils root out the work of masonry, Nor Mars his sword nor war's quick fire shall burn The living record of your memory. 'Gainst death and all oblivious enmity Shall you pace forth; your praise shall still find room Even in the eyes of all posterity That wear this world out to the ending doom. So, till the Judgement that yourself arise, You live in this, and dwell in lovers' eyes. Ни мрамор, ни позолоченные монументы государей не переживут этих могучих стихов, но ты в них будешь сиять ярче, чем запущенный камень, загрязненный неряшливым временем. Когда опустошительная война опрокинет статуи и распри уничтожат _до основания_ труд каменщиков, ни меч Марса _не погубит_, ни быстрый огонь войны не сожжет живую запись памяти о тебе. Вопреки смерти и беспамятной вражде ты пойдешь вперед; хвала тебе всегда найдет место в глазах всего потомства, которое изживет этот мир до рокового конца. Так, до Страшного суда, когда ты сам восстанешь, живи в этих _стихах_ и пребудь в глазах влюбленных. Из мрамора и золота надгробья Земных князей мой стих переживет, И будешь ты блистать все той же новью, Когда давно поблекнет мрамор тот. Когда война их статуи разрушит И опрокинет камни старины, Твою живую память не нарушат Ни Марса меч и ни огонь войны. Не бойся же ни смерти, ни забвенья - Ты будешь славен даже и в глазах Последнего земного поколенья, Которое износит мир во прах. Вплоть до Суда, что жизнь тебе вернет, В моих стихах пускай твой дух живет. Перевод В. Николаева Надгробий царских мраморная стать Не долговечней строф, с их нежной силой. Здесь будет ярче образ твой сиять, Чем в запыленном камне над могилой. Война повалит статуи, как смерч, На камне камня не оставит смута, Но не погубят ни огонь, ни меч Стиха живого - памяти сосуда. Ни смерти, ни беспамятной вражде Тебе не стать пределом. Будет лира Тебе хвалу рождать в сердцах везде, Во всем потомстве, до скончанья мира. Так, до Суда, что оживит твой прах, Пребудь в стихах и в любящих глазах! Перевод А. Шаракшанэ 56 Sweet love, renew thy force, be it not said Thy edge should blunter be than appetite, Which but today by feeding is allayed, Tomorrow sharp'ned in his former might. So, love, be thou: although today thou fill Thy hungry eyes even till they wink with fullness, Tomorrow see again, and do not kill The spirit of love with a perpetual dullness: Let this sad int'rim like the ocean be Which parts the shore, where two contracted new Come daily to the banks, that when they see Return of love, more blest may be the view; As call it winter, which being full of care, Makes summers welcome, thrice more wished, more rare. Сладостная любовь, возобнови свою силу, пусть не говорят, что ты не так остра, как аппетит, который, _хотя_ лишь сегодня утолен едой, завтра усиливается до прежней остроты. Будь такой и ты, любовь: хотя сегодня ты насыщаешь свои голодные глаза до того, что они слипаются от сытости, завтра смотри _острым взглядом_ снова, не убивай духа любви постоянной вялостью. Пусть этот печальный период _пресыщения_ будет как океан, разделяющий берега, на которые новообрученные приходят каждый день, чтобы когда они увидят возвращение любви, тем счастливее было зрелище; или назови это зимой, которая, будучи полна горести, делает лето благословенным, втройне желанным, редкостным. О дух любви, воспрянь! Пусть аппетит, Не притупляясь, вновь ко мне вернется: Ведь как бы ни был я сегодня сыт, Вовсю назавтра голод разовьется. Будь ты таким же! Нынче пусть твои Глаза слипаются от пресыщенья, Но завтра запылай, мой дух любви, Тупое одолей оцепененье! Подобный жар двум обрученным дан: Чрез океан друг к другу тянут руки - Их разлучил притихший океан, Вещая встречу и конец разлуки. Разлука словно стужа, что зимой Готовится утроить летний зной. Перевод И. Фрадкина Любовь, окрепни! Разве в нас силен Один лишь аппетит, что вечно с нами, - Что, хоть сегодня пищей утолен, Уж завтра гложет острыми зубами? Такой же будь, любовь: насытишь глад Очей своих сегодня до дремоты, Но завтра снова алчет пусть твой взгляд, Чтоб не лишилась духа своего ты. Пусть будет перерыв, как ширь морей Меж берегов, куда влюбленных двое Приходят каждый день, чтоб тем острей, Вернувшись, было счастье молодое. Иль как зима, - она сурова к нам, Зато втройне мы рады летним дням. Перевод А. Шаракшанэ 57 Being your slave, what should I do but tend Upon the hours and times of your desire? I have no precious time at all to spend, Nor services to do till you require. Nor dare I chide the world-without-end hour Whilst I (my sovereign) watch the clock for you, Nor think the bitterness of absence sour When you have bid your servant once adieu. Nor dare I question with my jealous thought Where you may be, or your affairs suppose, But like a sad slave stay and think of nought Save where you are how happy you make those. So true a fool is love that in your will (Though you do any thing) he thinks no ill. Будучи твоим слугой [рабом], что мне делать, как не прислуживать _тебе_ в часы и моменты твоего желания? Время не имеет для меня ценности, мне не на что его тратить, и нет _для меня_ никакой службы, пока ты _ее_ не требуешь. Я не смею ни сетовать на бесконечно тянущиеся часы, когда я, мой господин, ожидаю тебя [следя за часами], ни думать о горечи тоскливой разлуки, когда ты отослал слугу прочь. Не смею я и вопрошать, в своих ревнивых мыслях, где ты можешь быть, или гадать о твоих занятиях, но, как печальный раб, _могу только_ ждать, не думая ни о чем, кроме как о том, какими счастливыми ты делаешь тех, _кто с тобой_. Любовь так глупа, что в твоей прихоти, что бы ты ни делал, не видит ничего дурного. Всем слугам полагается всечасно Хозяину безмолвно угождать. Я повинуюсь искренне и страстно: Ты для меня и власть, и благодать. Я не хочу роптать иль жить беспечно. Дни без тебя - как ненавистный плен. Но не скажи "Прощай!" мне бессердечно, Не отлучай меня, мой суверен. Не смею я, от ревности сгорая, Спросить, в какой бродил ты стороне. По-рабски я молчу, подозревая, Что счастье даришь ты не только мне. Любовь глупа, коль думает в неволе, Что ты не сможешь причинить ей боли. Перевод В. Розова Что делать мне, рабу, как не служить, Не ждать господской воли изъявленья? На что мне время - для чего мне жить, Пока тобой не вызван из забвенья? Я не ропщу, коль час за часом битым Томиться на посту уже невмочь; Не смею горькой чувствовать обиды, Когда слугу ты отсылаешь прочь. И в ревности гадать я не могу, Где ты и с кем, какие рядом лица. Жду, жалкий раб, и мысли нет в мозгу Иной, как об уделе тех счастливцев. Любовь глупа, она не мыслит зла, Какими б ни были твои дела. Перевод А. Шаракшанэ 58 That god forbid, that made me first your slave, I should in thought control your time of pleasure, Or at your hand th'account of hours to crave, Being your vassal bound to stay your leasure. О let me suffer (being at your beck) Th'imprisoned absence of your liberty, And patience, tame to sufferance, bide each check, Without accusing you of injury. Be where you list, your charter is so strong That you yourself may priviledge your time To what you will; to you it doth belong Yourself to pardon of self-doing crime. I am to wait, though waiting so be hell, Not blame your pleasure, be it ill or well. Да избавит бог {*}, сделавший меня твоим рабом, чтобы я в мыслях следил за моментами твоих развлечений или желал получить из твоих рук отчет о _проведенных_ часах, будучи твоим слугой, обязанным дожидаться, когда у тебя будет досуг _для меня_. О, пусть я буду, ожидая, что ты поманишь, терпеть это тюремное заключение - разлуку по твоей прихоти {**}, и пусть терпение, послушное страданию, сносит любой отказ, не обвиняя тебя в обиде. Будь где пожелаешь; твои привилегии так велики, что ты можешь свободно отдавать свое время чему захочешь, _и_ тебе принадлежит право прощать себя за собственные прегрешения. Мне остается ждать, хотя такое ожидание - ад, не осуждая твои развлечения, будь они дурны или хороши. {* Купидон. ** В подлиннике - стилистическая фигура: "imprisoned absence of your liberty", буквально: "заключенная в тюрьму разлука твоей воли".} И в мыслях бог, надевший мне оковы, Мне запретил в досуг вторгаться твой И требовать отчета в нем сурово - Вассал я, жду, всегда я под рукой. В оковах, я - оковы, - понимаю, Зови - примчаться я не премину, Готов я ждать, упреки принимаю И никогда тебя не упрекну. Где хочешь будь. Ты обладаешь правом Расписывать счета своих минут И суд вершить своим делам неправым, И не являться в этот строгий суд. Твоих забав, будь хороши иль плохи, Не осуждаю, сдерживая вздохи. Перевод С. Степанова Бог, сделавший меня твоим рабом, Да упасет, чтоб я твоим досугам Учет вести пытался иль умом В них проникать, - я твой вассал к услугам! Пусть буду я, страдая, ждать тебя, Как узник ожидает высшей воли, Привычно унижения терпя, Тебя в своей не упрекая боли. Где хочешь будь и трать на все лады Часы свои - вольны твои решенья. Что хочешь делай - можешь только ты Себе простить свои же прегрешенья. Я буду ждать, хоть ожиданье - ад, Тебя простив заранее стократ. Перевод А. Шаракшанэ 59 If there be nothing new, but that which is Hath been before, how are our brains beguiled, Which, labouring for invention, bear amiss The second burthen of a former child! О that record could with a backward look, Even of five hundred courses of the sun, Show me your image in some antique book, Since mind at first in character was done, That I might see what the old world could say To this composed wonder of your frame: Whether we are mended, or whe'er better they, Or whether revolution be the same. О sure I am the wits of former days To subjects worse have given admiring praise. Если в _мире_ нет ничего нового, а то, что есть, было прежде {*}, то как обманывается наш ум, который, в творческих муках, заблуждаясь, дает второе рождение уже бывшему ребенку! О, если бы архивы, озирая прошлое хоть за пятьсот витков солнца, показали мне твой образ в какой-нибудь древней книге, _написанной_ с тех пор, как впервые мысль была выражена в письменах, чтобы я мог увидеть, что древний мир смог сказать об этом чуде - твоем сложении: мы ли усовершенствовались, они ли _были_ лучше, или же кругооборот _всего сущего_ ничего не меняет. О, я уверен, что умы прежних дней возносили восхищенную хвалу худшим предметам. {* В сонете отразились идущие от Книги Екклесиаста и античных философов представления о циклических изменениях всего в природе, приводящих к бесконечным повторениям, без какого-либо развития.} Обманут разум мира новизной, Вотще стремясь родить неповторимость, Все, что случилось некогда со мной, В иных событьях обретает зримость. Я силой мысли в глубь веков проник, Их мудрость нам в сознанье перелита, Там образ твой в одну из древних книг Вошел с изобретеньем алфавита. Но временная шелуха земли Тесна ей, как изношенное платье, Твои черты столетья пронесли Через иное жизни восприятье. Не верю я, что прошлого умы Любили так же сильно, как и мы! Перевод Л. Гавриловой Коль мир лишь повторение времен И ничего нет нового, все было, И ум наш, мнимой выдумкой прельщен, На то, что рождено, зря тратит силы, - Тогда пусть взор мой, ищущий в веках, На сотни солнц обратно возвратится, Пусть образ твой в старинных письменах Найду, листая первых книг страницы. Узнал бы я, как пели в век былой Твой чудный лик, каким глаголом нежным; Чье лучше: наше или их стило? Иль в самом деле мир остался прежним? О, верю: славен древний идеал - И все ж тебе во всем он уступал! Перевод С. Шестакова 60 Like as the waves make towards the pebbled shore, So do our minutes hasten to their end, Each changing place with that which goes before, In sequent toil all forwards do contend. Nativity, once in the main of light, Crawls to maturity, wherewith being crowned, Crooked eclipses 'gainst his glory fight, And Time that gave doth now his gift confound. Time does transfix the flourish set on youth. And delves the parallels in beauty's brow, Feeds on the rarities of nature's truth, And nothing stands but for his scythe to mow. And yet to times in hope my verse shall stand, Praising thy worth, despite his cruel hand. Подобно тому как волны, напирая, движутся к каменистому берегу, так наши минуты спешат к своему концу, каждая сменяя ту, что ей предшествует, - упорной чередой все стремятся вперед. Рождение, едва появившись на свет, ползет, _как дитя_, к зрелости, а лишь только увенчается ею, кривые затмения ополчаются на его великолепие и Время, которое дарило, теперь губит свой дар. Время пронзает цвет юности и роет борозды на лбу красоты, кормится всем редкостным и подлинным в природе, и все живет лишь для того, чтобы быть скошенным его косой. И все же до грядущих времен доживут мои стихи, восхваляющие твою красоту вопреки его жестокой руке. Как волны на скалистые уступы Бегут, теснясь, так череда минут Спешит к концу, где каждая уступит Свои права другой, и все уйдут. Рождение, чуть свет увидев Божий, Стремится к зрелости, но с той поры Нимб совершенства тень кривая гложет, И Время губит все свои дары: Цветущих лет наряд испортит брешью, Избороздит чело самой красы, Редчайшие плоды пожнет небрежно - Все лишь пожива для его косы. Но вопреки руке его жестокой Мой стих тебя воспел для славы долгой! Перевод А. Шаракшанэ Как волнам, набегающим на брег, Так и минутам нашим быстротечным Окончить суждено свой трудный бег, Поочередно удаляясь в вечность. Родившись в море света и потом Достигнув полной зрелости, светило Утратит блеск в затмении кривом, - Погубит Время то, чем одарило. Избороздит оно чело красы, Цвет юности убьет себе в угоду, - Безжалостной не избежит косы Все лучшее, что создано природой. Но не всевластна Времени рука, В стихах моих ты будешь жить века. Перевод С. Шестакова 61 Is it thy will thy image should keep open My heavy eyelids to the weary night? Dost thou desire my slumbers should be broken, While shadows like to thee do mock my sight? Is it thy spirit that thou send'st from thee So far from home into my deeds to pry, To find out shames and idle hours in me, The scope and tenure of thy jealousy? О no, thy love, though much, is not so great; It is my love that keeps mine eye awake, Mine own true love that doth my rest defeat, To play the watchman ever for thy sake. For thee watch I, whilst thou dost wake elsewhere, From me far off, with others all too near. По твоей ли воле твой образ не дает закрыться моим тяжелым векам в томительной ночи? Ты ли желаешь, чтобы моя дрема обрывалась, когда тени, похожие на тебя, обманывают мое зрение? Твой ли это дух, посланный тобой так далеко от дома подглядывать за моими делами, чтобы обнаружить у меня постыдные поступки и часы праздности, _в чем состоит_ цель и смысл {*} твоей ревности? О нет: твоя любовь, хотя и сильна, все же не так велика; это моя любовь не дает моим глазам закрыться, моя собственная истинная любовь побеждает мой отдых, чтобы _мне_ быть в роли стража для тебя. За тобой я слежу, когда ты бодрствуешь в другом месте, далеко от меня, слишком близко к другим. {* В оригинале -"tenure", что, по мнению исследователей, следует читать как "teno(u)r" (смысл, содержание).} Иль ты ниспосылаешь утомленье - Глаз не могу сомкнуть порой ночной? Иль это тени, вестники мученья, С тобой дружны, смеются надо мной? Иль это дух твой, посланный тобою, Чтоб ревностно всегда за мной следить - Заметив прегрешение любое, В неверности меня изобличить? О нет, меня не любишь ты настолько, Чтоб мой покой нарушить в поздний час, - То я люблю! И до того мне горько, Что вновь я, страж твой, не смыкаю глаз. Любовь стоит на страже в тишине, Пока к другим ты ближе, чем ко мне. Перевод И. Фрадкина Твоей ли волей мне ночами долго Глаз не дают сомкнуть твои черты И дрема обрывается, лишь только В игре теней привидишься мне ты? Иль это дух твой прилетел без тела Следить за мною, чтоб к исходу дня В делах постыдных и часах безделья, Питая ревность, уличать меня? О нет! Любви твоей бы не хватило, Чтоб сна лишить. Моя же так сильна, Так велика, что отдых победила, Велев на страже быть, не зная сна. И видит страж твой неусыпным взглядом: Ты далеко, не спишь, и кто-то рядом. Перевод А. Шаракшанэ 62 Sin of self-love possesseth all mine eye, And all my soul, and all my every part; And for this sin there is no remedy, It is so grounded inward in my heart. Methinks no face so gracious is as mine, No shape so true, no truth of such account, And for myself mine own worth do define, As I all other in all worths surmount. But when my glass shows me myself indeed, Beated and chopped with tanned antiquity, Mine own self-love quite contrary I read; Self so self-loving were iniquity. Tis thee (my self) that for myself I praise, Painting my age with beauty of thy days. Грех себялюбия целиком владеет моими глазами и всей моей душой и всем мной безраздельно, и от этого греха нет исцеления, так глубоко он укоренился в моем сердце. Мне кажется, что ни у кого нет такого очаровательного лица, как у меня, такой совершенной формы, такой большой добродетели, и я сам определяю собственное достоинство, поскольку я всех других по всем достоинствам превосхожу. Но когда мое зеркало показывает мне меня _таким, каков_ я на самом деле, потасканного, в глубоких морщинах {*}, задубленного от времени, свою любовь к себе я понимаю наоборот: так любить себя было бы чудовищно; это тебя - то есть себя - я восхваляю в себе, украшая свою старость красотой твоих дней. {* По мнению комментаторов, "chopped" здесь следует читать как "chapped" (потрескавшийся, в глубоких морщинах).} Грех самомнения владеет мной - Умом, глазами, каждой частью тела, Всей сокровенной сердца глубиной, - Люблю себя безмерно и всецело. Мне кажется, что в мире нет лица Прекраснее, стройней телосложенья. И нет моим достоинствам конца - Я всех превосхожу, без исключенья. Но стоит зеркалу сорвать покров И честно отразить мой вид исконный, Самообман свой вижу, хоть даров Чужих я не хватаю беззаконно: Я возраст свой и все, что мне дано, Сверяю по тебе. Ведь мы - одно. Перевод О. Дудоладовой Грех себялюбья заслоняет свет И наполняет взор и душу мне. От этого греха лекарства нет - Он заключен у сердца в глубине. Мне кажется, прекрасней нет лица, И образа милей не нахожу. Себя я уверяю без конца, Что я во всем других превосхожу.