Но зеркало покажет мне, как есть, Поблекшее от возраста чело, Чтоб мог я возражение прочесть, Узнать, что себялюбье - это зло. Тебя хвалил я, а не облик свой, Себя твоей спасая красотой. Перевод В. Николаева 63 Against my love shall be as I am now, With Time's injurious hand crushed and o'erworn; When hours have drained his blood and filled his brow With lines and wrinkles; when his youthful morn Hath travelled on to age's steepy night, And all those beauties whereof now he's king Are vanishing, or vanished out of sight, Stealing away the treasure of his spring: For such a time do I now fortify Against confounding age's cruel knife That he shall never cut from memory My sweet love's beauty, though my lover's life. His beauty shall in these black lines be seen, And they shall live, and he in them still green. Против _того времени, когда_ мой возлюбленный станет таким, как я сейчас - разбитым и потрепанным губительной рукой Времени, - когда часы истощат его кровь и покроют его лоб линиями и морщинами; когда его юное утро поедет по крутой _дороге к_ ночи старости и все те красоты, королем которых он является сейчас, будут исчезать или _уже_ исчезнут с глаз, похищая сокровище его весны, - для такого времени я сейчас строю укрепления против жестокого ножа губительной старости, чтобы он не вырезал из памяти красоту моего возлюбленного, хотя _этот нож уничтожит_ его жизнь. Его красота будет видна в этих черных строках, - они будут жить, и он в них _пребудет_ цветущим. Я сохраню в веках мою любовь; Когда года безжалостной рукою Изрежут лоб, а в старых жилах кровь Похолодеет; утро молодое Нежданно перейдет в глухую ночь, А прелесть молодого короля Сойдет на нет, уйдет от взоров прочь, Весной твоя не зацветет земля; К тем временам готовлюсь я сейчас Безжалостному Времени назло, Не вырезать из памяти у нас Всего, что было мило и светло. В строках стихов от Времени таю Любовь, красу и молодость твою. Перевод А. Кузнецова Для той поры, когда любимый будет, Как я, потрепан Времени рукой, И годы в жилах кровь его остудят, Лоб исчертив, и по тропе крутой Его младое утро к ночи съедет, И прелестями, что ему даны, Как королю - страна, он станет беден, Все растеряв сокровища весны, Для той поры я оборону строю, - Хоть от косы смертельной не уйдешь, - Не дам ему, с такою красотою, Из памяти пропасть, попав под нож. В строках чернильных явится живущим Он в полной красоте, всегда цветущим. Перевод А. Шаракшанэ 64 When I have seen by Time's fell hand defaced The rich proud cost of outworn buried age; When sometime lofty towers I see down rased, And brass eternal slave to mortal rage; When I have seen the hungry ocean gain Advantage on the kingdom of the shore, And the firm soil win of the wat'ry main, Increasing store with loss, and loss with store; When I have seen such interchange of state, Or state itself confounded to decay, Ruin hath taught me thus to ruminate: That Time will come and take my love away. This thought is as a death, which cannot choose But weep to have that which it fears to lose. Когда я вижу, как обезображено беспощадной рукой Времени то, что было богатством и гордостью изжитого и похороненного века; когда я вижу порой, что сровнены с землей величественные башни и вечная бронза во власти смертельной стихии _разрушения_; когда я вижу, как голодный океан наступает на царство суши, а твердая почва одерживает победу над водами, увеличивая изобилие за счет потерь и потери за счет изобилия; когда я вижу такие перемены в состоянии или то, как высшее состояние приходит к краху, - все это разрушение учит меня думать: такое Время придет и заберет мою любовь. Эта мысль подобна смерти, с ней остается только рыдать о том, что имеешь, но боишься потерять. Когда я вижу, как сметает Время Все то, чему пришла пора истлеть, Как башни валит в прах столетий бремя И гнев свергает монументов медь. Когда я вижу, как вступают в спор Голодный океан и берега, Утратам тягостным наперекор Трофеи забирая у врага, Когда я вижу странный ход вещей, Неизлечимо портящий страну, Все говорит, что и любви моей Не сдобровать у Времени в плену. Мысль эта - смерть, и больно повторять, Что я владею, чтобы потерять. Перевод Игн. Ивановского Когда седого времени свирепость Крушит помпезность гордую эпох, И в пыль дробит незыблемую крепость, И медь литую одевает в мох; Когда у суши океан голодный Прибрежье пожирает каждый час, А твердь земная у стихии водной Берет свое и грабит про запас; Когда ветшают страны-исполины И государств колеблется оплот, Мне говорят упавшие руины - Проходит все. Так и любовь пройдет. А с ней и жизнь. Смерть выбирать не может И то убьет, что нам всего дороже. Перевод В. Савина 65 Since brass, nor stone, nor earth, nor boundless sea, But sad mortality o'ersways their power, How with this rage shall beauty hold a plea, Whose action is no stronger than a flower? О how shall summer's honey breath hold out Against the wrackful siege of batt'ring days, When rocks impregnable are not so stout, Nor gates of steel so strong, but Time decays? О fearful meditation! Where, alack, Shall Time's best jewel from Time's chest lie hid? Or what strong hand can hold this swift foot back, Or who his spoil of beauty can forbid? О none, unless this miracle have might, That in black ink my love may still shine bright. Раз бронзу, и камень, и землю, и бескрайнее море - _все_ пересиливает прискорбная бренность, как же против этой стихии _выступать_ [судиться] красоте, чьи позиции не сильнее, чем у цветка? О как медовому дыханию лета устоять против уничтожающей осады сокрушительных дней, когда неприступные скалы не так крепки и стальные ворота не так прочны, чтобы избежать разрушения Временем? О пугающая мысль! Увы, где _же_ лучший драгоценный камень Времени укроется от сундука Времени? {*} Или - какая сильная рука может удержать его (_Времени_) быстрые ноги, или - кто может запретить ему порчу красоты? О, никто, если только не совершится то чудо, что в моих чернилах моя любовь будет вечно ярко сиять. {* Смысл метафоры "сундук времени" (Time's chest) не вполне ясен; возможно, имеется в виду, что Время в конечном итоге всех прячет, как в сундук, в небытие и забвение; с другой стороны, возможно, это просто эвфемизм, означающий "гроб".} Но тщетно море, суша, камень, медь Гордятся мощью - им назначен срок. Как красоте тогда не умереть, Когда она нежнее, чем цветок? Как тронуть смерть бессилием цветка, Какой найти от времени заслон, Когда крушат безжалостно века И сталь мечей, и гордый строй колонн? О, крик души! Где красоту укрыть? Кто стрелки отодвинет на часах И времени прикажет отступить, Чтоб цвет времен не обратился в прах? Увы, никто. Но ярче всех светил Ты засияешь из моих чернил. Перевод Б. Кушнера И медь, и камень, и земля, и море В печальной смерти обретут итог. А красоте что делать в этом споре - Безвредной и бессильной, как цветок? Как продержаться золотому лету В осаде надвигающихся дней? Ведь даже скал несокрушимых нету, А Время - стали кованой прочней. Мне страшно. Значит, Время потеряло Свой неразменный слиток золотой. Кто Времени велит начать сначала? Кто запретит торговлю красотой? Никто. И вот на черные чернила Моя любовь весь белый свет сменила. Перевод В. Орла 66 Tired with all these, for restful death I cry: As to behold desert a beggar born, And needy nothing trimmed in jollity, And purest faith unhappily forsworn, And gilded honour shamefully misplaced, And maiden virtue rudely strumpeted, And right perfection wrongfully disgraced, And strength by limping sway disabled, And art made tongue-tied by authority, And folly (doctor-like) controlling skill, And simple truth miscalled simplicity, And captive good attending captain ill: Tired with all these, from these would I he gone, Save that, to die, I leave my love alone. Устав от всего этого, я взываю к смерти, - _устав_ видеть достоинство от роду нищим, и жалкое ничтожество, наряженное в роскошь, и чистейшую веру, от которой злобно отреклись, и позолоченные почести, позорно воздаваемые не по заслугам, и девственную добродетель, которую грубо проституируют, и истинное совершенство, неправедно опозоренное, и силу, которую шаткое правление сделало немощной, и искусство, которому власть связала язык, и блажь, с ученым видом руководящую знанием, и безыскусную честность, которую прозвали глупостью, и порабощенное добро в услужении у главенствующего зла, - устав от всего этого, я бы от этого ушел, но _меня останавливает_, что, умерев, я оставлю свою любовь в одиночестве. Измотан всем, готов просить конца - Уйти от обездоленных заслуг, От нищенской веселости слепца, От веры, слишком праведной для мук, От мнимой чести, алчущей наград, От совершенств, ославленных везде, От чистоты, согласной на разврат, От сил, у властной немощи в узде, От мысли, в унижении немой, От мастерства, судимого глупцом, От правды, что зовется простотой, От доброты, смиренной перед злом, - Измотан всем, и смерть меня манит, И лишь любовь утраты не простит. Перевод И. Астерман Зову я смерть. Так видеть я устал Заслуги в рубище на склоне лет, Ничтожеств, поднятых на пьедестал, И верности нарушенный обет, И честь, что как стыдливая раба, И девственность, что в жертву принесли, И мудрость у позорного столба, И мощь, которой нужны костыли, И музу, у которой кляп во рту, И ум, что глупость цепью оплела, И правду, что слывет за простоту, И пленное добро в застенках зла. Устал... И в землю лег бы не скорбя, Но как, мой друг, оставлю здесь тебя? Перевод А. Васильчикова Душой устав, я плачу о кончине. Нет силы видеть муки нищеты, И пустоту в ликующей личине, И совершенство - жертвой клеветы, И девственность, что продана разврату, И простоту, что превратилась в срам, И веры повсеместную утрату, И неуместной славы фимиам, И глупость, поучающую вечно, И власть, остановившую перо, И мощь в плену у мерзкого увечья, И злом порабощенное добро. Душой устав, уснул бы я совсем, Но как тебя оставить с этим всем? Перевод Б. Кушнера Измучен всем, "Приди же, смерть!" - кричу: Я вижу честь, что нищей рождена, И пустоту, одетую в парчу, И веру, что давно осквернена, И стыд, и неуместность возвышенья, И девственность, что втянута в разврат, И совершенство в полном униженье, И силу, что болезни тяготят, И Музу, чей властями скован рот, И глупость, что как ментор - ремеслу, И правду, что наивностью слывет, И пленное добро на службе злу. Измучен всем, ушел бы от всего, Но как тебя оставить одного? Перевод В. Николаева Я смерть зову. Я до смерти устал - От гордости, идущей в приживалки, От пустоты, занявшей пьедестал, От вымученной веры из-под палки, От срама орденов и галунов, От женщин тех, что смолоду пропали, От силы под пятою болтунов, От мудрого величия в опале, От вдохновения исподтишка, От простоты, в которой нету прока, От знания в руках у дурака, От доброты в подручных у порока... Я так устал.. Но если смерть приму, Куда тебе деваться одному? Перевод В. Орла Я смерть зову, мне в тягость этот свет, Где мается достоинство в нужде, И где ничтожество живет без бед, И чистой веры не сыскать нигде, И почести даются без заслуг, И честь девичью треплют на торгах, И совершенству страшен подлый слух, И чахнет мощь у немощи в руках, И власть искусству заперла уста, И блажь в управу знание взяла, И искренность зовется "простота", И под пятой добро живет у зла, - Устал я и бежал бы от всего, Но как я брошу друга своего? Перевод А. Шаракшанэ 67 Ah wherefore with infection should he live, And with his presence grace impiety, That sin by him advantage should achieve, And lace itself with his society? Why should false painting imitate his cheek, And steal dead seeming of his living hue? Why should poor beauty indirectly seek Roses of shadow, since his rose is true? Why should he live, now Nature bankrupt is, Beggared of blood to blush through lively veins, For she hath no exchequer now but his, And proud of many, lives upon his gains? О him she stores, to show what wealth she had, In days long since, before these last so bad. О почему же он должен жить _в одно время_ с пороком и своим присутствием скрашивать нечестивость, чтобы грех благодаря ему получил преимущество и прочно связал себя с его обществом? Почему фальшивая краска должна подражать его щеке и красть мертвое подобие у его живого цвета _лица_? Почему должна убогая красота обманным путем добывать подобия роз, поскольку его роза истинна? {*} Почему он должен жить сейчас, когда Природа обанкротилась, обнищав кровью, способной наполнить краской живые вены, так как у нее не осталось другой казны, кроме его _красоты_, и, гордясь многими _своими творениями_, она живет только за его счет? О, она хранит его, чтобы показать, каким богатством она обладала в дни давно прошедшие, до этих последних, таких плохих. {* С учетом философской фразеологии (см. примечание к переводу сонета 53), строки 7-8 можно истолковать таким образом: "Почему поддельная красота должна иметь возможность имитировать его красоту, которая является воплощенным идеалом?"} Зачем он от заразы не бежит И терпит ложь, царящую вокруг? Ведь грех его повсюду сторожит И льнет к нему, как самый лучший друг. Зачем под цвет его румяных щек Спешит неправда краски подгонять, Искать для красоты кривых дорог И тенью розы розу заменять? Зачем он нужен в наши времена, Когда концов Природа не сведет? Затем, что он теперь - ее казна. Гордясь другими, им она живет. Она заполучила этот клад Не в дни потерь, а много лет назад. Перевод Игн. Ивановского Зачем собой мир грязный украшая, Оказывает он бесчестью честь, Порочность милостиво приглашая С Добром и Красотою рядом сесть? Зачем фальшь прибегает к ложной краске, Румянец похищая с юных щек? Зачем потребны бедным розам маски? Зачем его красу берут на срок? Затем, что обанкротилась Природа - Не та сегодня, что была вчера: Казна пуста, былого нет дохода И жить должна за счет его добра. Хранит Природа прежней мощи след, Которой у нее сегодня нет. Перевод И. Фрадкина 68 Thus is his cheek the map of days outworn, When beauty lived and died as flowers do now, Before these bastard signs of fair were borne, Or durst inhabit on a living brow; Before the golden tresses of the dead, The right of sepulchres, were shorn away, To live a second life on second head; Ere beauty's dead fleece made another gay: In him those holy antique hours are seen, Without all ornament, itself and true, Making no summer of another's green, Robbing no old to dress his beauty new; And him as for a map doth Nature store, To show false Art what beauty was of yore. Таким образом, его _лицо_ [щека] - образец минувших дней, когда красота жила и умирала, как теперь - цветы, до того, как эти незаконные символы красоты стали носиться людьми и посмели поселиться на живом лбу; до того, как золотистые локоны мертвых - достояние могил - стали отстригаться, чтобы получить другую жизнь на другой голове, прежде чем мертвая шевелюра красоты стала украшать другого. В нем видны эти благословенные старые времена - _красота_ без приукрашиваний, подлинная и истинная, когда не творили себе лето из чужого цветения, не ограбляли старого, чтобы дать своей красоте новый наряд. И Природа его хранит как образец, чтобы показать фальшивому Искусству, какой красота была прежде. И потому он - образ прежних дней, Когда свободно красота жила, Пока позор искусственных затей Еще нам не наделал столько зла, Когда с умерших золото волос Еще не возвращала нам земля, Чтоб мертвый локон снова службу нес, Владелицу живую веселя. В нем виден отсвет тех времен святых, Когда во всем хранили чистоту И для заемных прелестей своих Не грабили чужую красоту. На нем Природа хочет нас учить, Как правду от подделки отличить. Перевод Игн. Ивановского Его лицо есть память о былом: В ту пору, как цветок, жила в природе Краса, а не блестела над челом, Как днесь - ее внебрачные отродья: В те дни власы златые мертвеца Живым не отдавали, состригая Для увенчанья нового лица, Чтоб смертью украшалась жизнь другая. В нем ожил век античности святой, Тот мир, что был когда-то прост и целен: Цвела весна своею красотой, Ни у кого не похищая зелень. Сей образец Природа сохранила - И фальшь искусства с красотой сравнила. Перевод Д. Щедровицкого 69 Those parts of thee that the world's eye doth view Want nothing that the thought of hearts can mend; All tongues (the voice of souls) give thee that due, Utt'ring bare truth, even so as foes commend, Thy outward thus with outward praise is crowned, But those same tongues that give thee so thine own, In other accents do this praise confound By seeing farther than the eye hath shown. They look into the beauty of thy mind, And that in guess they measure by thy deeds; Then, churls, their thoughts (although their eyes were kind) To thy fair flower add the rank smell of weeds: But why thy odour matcheth not thy show, The soil is this, that thou dost common grow. Та часть тебя, которая видна глазам мира, не лишена ничего, что могла бы пожелать сокровенная мысль; все языки, выразители души, отдают тебе в этом должное, говоря голую правду, и даже враги _тебя_ хвалят. Твоя внешность, таким образом, увенчана внешней хвалой, но те же языки, которые воздают тебе то, что тебе причитается, в других словах эту хвалу опровергают, когда глядят дальше, чем показывает глаз. Они смотрят на красоту твоей души и, в _своих_ догадках, измеряют ее твоими поступками; тогда в своих мыслях эти скряги - хотя бы их глаза были добрыми, - к твоему прекрасному цветку добавляют зловоние сорняков. Но почему твой запах не соответствует твоему виду? Причина {*} в том, что ты цветешь, доступный всем. {* В оригинале Торпа здесь стояло несуществующее слово "solye", которое большинство позднейших издателей сочли искаженным "soyle", что соответствуем современному "soil". Однако интерпретации этого слова предлагались разные, в том числе "почва (на которой вырастает порок)", "пятно (моральное)", "решение (вопроса)".} То внешнее в тебе, что видит свет, Считать за совершенство он готов, И в этом хоре несогласных нет, В нем даже голоса твоих врагов. Так внешность хвалят внешнею хвалой. Но те же обожатели как раз Утрачивают весь восторг былой, Проникнув глубже, чем способен глаз. Твоей души коснувшись лишь слегка, Зато поступки строго разобрав, Они дивятся облику цветка, Но ясно слышат запах сорных трав. Откуда он, сказать тебе могу: Ты с этими людьми, ты в их кругу. Перевод Игн. Ивановского Во внешности твоей, что видит мир, Ни глаз, ни сердце не найдут штрихов Несовершенства. Ты - для всех кумир, И для друзей твоих, и для врагов. За внешность - внешняя и похвала, Но с языков иных уже не раз Слетала злоречивая молва О том, чего не может видеть глаз. Но внутрь души твоей проникнул взгляд, За ним - другой, и злые языки Твоих цветов заглушат аромат, Средь них рассеяв щедро сорняки. Твое благоухание, увы, Испорчено влиянием молвы. Перевод А. Кузнецова 70 That thou are blamed shall not be thy defect, For slander's mark was ever yet the fair; The ornament of beauty is suspect, A crow that flies in heaven's sweetest air. So thou be good, slander doth but approve Thy worth the greater, being wooed of time, For canker vice the sweetest buds doth love, And thou present'st a pure unstained prime. Thou hast passed by the ambush of young days, Either not assailed, or victor being charged, Yet this thy praise cannot be so thy praise To tie up envy, evermore enlarged: If some suspect of ill masked not thy show, Then thou alone kingdoms of hearts shouldst owe. То, что тебя порицают, не должно считаться твоим изъяном, так как прекрасное всегда было мишенью клеветы; орнаментом красоты является подозрение - ворона, летающая в чистейшем воздухе небес. Так что, будь ты хорошим, клевета тем более подтвердит твое достоинство, подвергающееся соблазнам времени {*}, так как порча любит самые сладостные бутоны, а ты представляешь собой чистый, незапятнанный расцвет. Ты миновал _опасности_ [засаду] юных дней, или не подвергшись нападению, или атакованный, но выйдя победителем; это похвально, но этого недостаточно, чтобы _сдержать_ [связать] вечно растущую зависть. Если бы подозрение в пороке не бросало тень на твою красоту, тогда ты один владел {**} бы королевствами сердец. {* Темное место, вызывающее споры комментаторов. ** Согласно комментаторам, "owe" здесь следует читать как "own" (владеть, обладать).} То, что тебя порочат, не порок. Спокойно не живется красоте, И подозрение - ее венок, Ворона в самой чистой высоте. Усилиями долгой клеветы Ты только поднимаешься в цене. Червь заползает в лучшие цветы, А пятен не найдешь в твоей весне. Ты избежал засады юных дней, Подстерегавший сам попал в беду, Хотя хвала невинности твоей На зависть не набросила узду. Глухой намек тебя оговорил, Не то бы все сердца ты покорил. Перевод Игн. Ивановского То, что и ты подвергся клевете, - Не твой порок, - красы извечный жребий, И подозренья тень на красоте - Орнамент, ворон черный в ясном небе. Ты всем хорош. Лишь подтвердит навет, Что ты душою чист и непорочен; Червь наилучший выбирает цвет, Но твой цветок не знает червоточин. Все искушенья молодости ты Иль победил, иль обошел искусно; И все же правдой не завяжешь рты Завистникам и лжи тысячеустой. Когда б не тень на лике, ты бы мог Один владеть сердцами - царь и бог. Перевод С. Шестакова 71 No longer mourn for me when I am dead Than you shall hear the surly sullen bell Give warning to the world that I am fled From this vile world with vildest worms to dwell; Nay, if you read this line, remember not The hand that writ it, for I love you so That I in your sweet thoughts would be forgot, If thinking on me then should make you woe. Or if (I say) you look upon this verse, When I (perhaps) compounded am with clay, Do not as much as my poor name rehearse, But let your love even with my life decay, Lest the wise world should look into your moan, And mock you with me after I am gone. Когда я умру, оплакивай меня не дольше, чем будешь слышать угрюмый колокол, оповещающий мир, что я бежал из этого низкого [подлого, мерзкого] мира, чтобы поселиться с нижайшими червями. Даже если прочитаешь эту строку, не вспоминай руки, которая ее написала, ибо я люблю тебя так, что хотел бы быть забытым тобою _и_ в сокровенных мыслях, если мысли обо мне причинят тебе страдание. Или если, говорю я, ты взглянешь на эти стихи, когда, возможно, я _уже_ смешаюсь с глиной, ты даже моего бедного имени не повторяй, но пусть твоя любовь погибнет с моей жизнью, чтобы всеведущий мир не заметил твоего плача и не осмеял тебя из-за меня, когда меня не будет. Недолго плачь по мне, пусть слез исчезнет след, Лишь колокол вдали пробьет тоскливый, Что я оставил этот низкий свет, Спустившись ниже - в черный мир червивый. И над строкой заплакать не спеши В сознании моей несчастной доли - Я так любил, что для твоей души Я не желал бы даже этой боли. И если ты увидишь этот стих, Когда мой прах смешается с землею, Не призывай тогда имен моих - Пускай любовь твоя умрет со мною. Чтоб этот мир, услышав голос твой, Не осмеял нас за твоей спиной. Перевод Б. Кушнера Когда умру я, ты скорби не долее, Чем будет возвещать унылый звон, Что я бежал из низкой сей юдоли И в низший мир червей переселен. И руку, что писала эти строчки, Не вспоминай. Я так тебя люблю, Что предпочту забвенье без отсрочки, Чем памятью покой твой отравлю. Перечитав сонет мой в час досуга, Когда меня поглотит прах земной, Не повторяй пустое имя друга - Пускай твоя любовь умрет со мной, Чтоб, слыша вздох твой обо мне последний, Премудрый мир тебя не ранил сплетней. Перевод А. Шаракшанэ 72 О lest the world should task you to recite What merit lived in me that you should love, After my death (dear love) forget me quite; For you in me can nothing worthy prove, Unless you would devise some virtuous lie To do more for me than mine own desert, And hang more praise upon deceased I Than niggard truth would willingly impart: О lest your true love may seem false in this, That you for love speak well of me untrue, My name be buried where my body is, And live no more to shame nor me nor you: For I am shamed by that which I bring forth, And so should you, to love things nothing worth. Чтобы мир не заставил тебя рассказывать, какие во мне были достоинства, заслуживавшие твоей любви, после моей смерти, любовь моя, забудь меня совсем, так как ты не сможешь доказать, что во мне было что-то ценное, если только не изобретешь какую-нибудь благородную ложь, чтобы сделать для меня больше, чем я заслуживаю, и _воздать_ [навесить] больше хвалы мне, покойному, чем скупая правда сообщила бы по своей воле. О, чтобы твоя подлинная любовь не показалось фальшивой оттого, что ты, из любви меня хваля, говоришь неправду, пусть мое имя будет похоронено там же, где мое тело, и не будет больше жить, чтобы не позорить ни тебя, ни меня, так как мне стыдно за то, что я произвожу на свет, и тебе должно быть стыдно за свою любовь к никчемным предметам. Чтоб мир вопросами не донимал, За что при жизни ты меня приметил, Забудь меня - не стою я похвал: Забудь, как будто не жил я на свете. К чему добропорядочная Ложь, Когда скупая Правда ходит рядом? Ничем я не был для тебя хорош: Умру - и вспоминать меня не надо; И не приписывай ты мне заслуг, Дань отдавая дружбе нашей нежной, Зарой со мною мое имя, друг: Несет мне и тебе стыд неизбежный. Мой стыд - мои ничтожные творенья, Твой стыд - ко мне, ничтожному, влеченье. Перевод И. Фрадкина О, чтоб не привирал ты всякий раз, За что ко мне любовью воспылал, - Когда умру, забудь меня тотчас, Совсем забудь, как будто и не знал. Возносит добродетельная ложь Хвалу богатствам, что таит душа; Так ты меня, любимый, вознесешь До неба, против истины греша. О, чтоб из-за пристрастных тех речей Твою любовь не запятнал обман, Пусть похоронят плоть мою и с ней Позор наш - имя, коим был я зван. Мне стыдно, что во всем ничтожен я; И ты стыдишься, полюбив меня. Перевод С. Шестакова 73 That time of year thou mayst in me behold When yellow leaves, or none, or few, do hang Upon those boughs which shake against the cold, Bare ruined choirs, where late the sweet birds sang. In me thou seest the twilight of such day As after sunset fadeth in the west, Which by and by black night doth take away, Death's second self, that seals up all in rest. In me thou seest the glowing of such fire That on the ashes of his youth doth lie, As the death-bed whereon it must expire, Consumed with that which it was nourished by. This thou perceiv'st, which makes thy love more strong, To love that well which thou must leave ere long. Во мне ты видишь то время года, когда желтые листья - их или нет совсем, или мало - висят на трясущихся от холода ветвях, - оголенных разрушенных хорах, где недавно пели сладкоголосые птицы. Во мне ты видишь сумерки дня, который после захода солнца угасает на западе; его быстро забирает черная ночь - второе "я" Смерти, все опечатывающая покоем. Во мне ты видишь сияние такого огня, который покоится на золе своей юности, как на смертном ложе, где он должен угаснуть, поглощенный тем, что его питало. Ты это осознаешь, и это делает твою любовь сильнее, _заставляя_ любить преданно то, что ты должен вскоре потерять. Во мне ты видишь пасмурную пору, Когда в ветвях дрожит засохший лист, И разоренные лесные хоры Не оглашает милый птичий свист; Во мне ты видишь этот сумрак серый, Когда закат на западе угас, И, пядь за пядью заполняя сферы, Покоем ночь, как смерть, смиряет нас; Во мне ты видишь тот огонь, что гложет Последние остатки юных сил И угасает, как на смертном ложе,