На мертвом пепле, что его вскормил; И зная это, дорожишь сильней Любовью ускользающей своей. Перевод И. Астерман Во мне то время года видишь ты, Когда с дерев спадает их убор, Когда дрожат замерзшие листы Там, где звенел недавно птичий хор. Во мне ты видишь тусклый сумрак дня, Когда закат на западе угас, И сон ночной, второе смерти "я", Кладет, как тень, печать свою на нас. Во мне ты видишь отблески костра, Что полыхал и радовал собой, Но, отгорев, когда пришла пора, Был погребен своею же золой. И оттого любовь твоя сильней При мысли, что простишься скоро с ней. Перевод А. Васильчикова Я для тебя - та поздняя пора, Когда слетают листья с вышины, И там, на хорах, слышные вчера, Сегодня птицы больше не слышны. Во мне ты видишь слабый отсвет дня, На запад уходящий догорать, Где на него, все краски хороня, Ночь, словно смерть, кладет свою печать. Во мне ты видишь бледный огонек, Мерцающий над пеплом юных лет. На этот смертный одр он тихо лег, Погублен тем, чем порожден на свет. Но вижу я, ты любишь тем сильней, Чем меньше у любви последних дней. Перевод Игн. Ивановского Во мне ты пору года видишь ту, Когда последний желтый лист поник И холод сводит сучьев черноту На хорах, где не слышен птичий крик. Во мне ты видишь час, когда невмочь В закате день померкший распознать, И смерти тень - с небес сползает ночь И ставит погребальную печать. Во мне ты видишь тот последний пыл, Когда огонь сверкнет из пепла вдруг, Но то, что прежде он сжигать любил, Теперь само сжимает смертный круг. Ты видишь все. Любовь обречена. Но тем сильней становится она. Перевод Б. Кушнера Во мне ту пору твой находит взгляд, Когда почти все листья облетели И ветви лишь на холоде дрожат, Пустые хоры там, где птицы пели. Во мне ты видишь завершенье дня, Когда закат уж начал догорать И, постепенно прочь его гоня, Ночь, будто Смерть, кладет на все печать. Во мне ты видишь блеск огня того, Что тлеет в пепле юности своей, И ложе погребальное его Остатки поглощает прежних дней. И для тебя тогда еще дороже Все то, что потерять ты скоро можешь. Перевод В. Николаева Ты застаешь во мне такую пору, Когда дрожат последние листы На тех ветвях, что были домом хору Птиц сладкогласых, а теперь пусты. Ты видишь день, что, на закате тая, Темнеет быстро, - ночь его крадет И, будто Смерть, сестра ее родная, На все печать недвижности кладет. Свет пламени ты видишь, где остался Огонь на пепле юности былой. Но, поглощенный тем же, чем питался, На ложе смерти станет он золой. Ты видишь все. Но лишь сильней во взоре Любовь к тому, с чем расставаться вскоре! Перевод А. Шаракшанэ 74 But be contented when that fell arrest Without all bail shall carry me away, My life hath in this line some interest, Which for memorial still with thee shall stay. When thou reviewest this, thou dost review The very part was consecrate to thee: The earth can have but earth, which is his due; My spirit is thine, the better part of me. So then thou hast but lost the dregs of life, The prey of worms, my body being dead, The coward conquest of a wretch's knife, Too base of thee to be remembered: The worth of that is that which it contains, And that is this, and this with thee remains. Но не горюй, когда этот жестокий арест без права освобождения заберет меня отсюда; моя жизнь _продолжается_ [имеет долю] в этих строчках, которые для памяти навсегда останутся с тобой. Читая снова это _стихотворение_, ты будешь видеть ту самую часть _меня_, которая была посвящена тебе; земля может получить только землю {*}, которая ей причитается, а мой дух - лучшая часть меня - принадлежит тебе. Так что ты потеряешь не более чем отбросы жизни, добычу червей, - умрет мое тело, бесчестная добыча ножа негодяя {**}, слишком низменное, чтобы его помнили. Его ценность в том, что оно содержит в себе, то есть это _мое творчество_, а это останется с тобой. {* См. примечание к сонету 44. ** Спорное место. Согласно одному из толкований, под "ножом негодяя" здесь нужно понимать косу Смерти.} Но не терзайся, и когда за мной Придут, чтоб взять без лишней канители, Пусть эти строки сохранят живой Ту память, что у нас отнять хотели. И если вместе быть нам не дано, Мой высший дух отыщешь за строкою - Земля возьмет, что ей обречено. Моя душа останется с тобою. И потому лишь мусор бытия, Червей добычу, жалкий плод разбоя, Утратишь ты, когда погибну я, - Простую плоть, что памяти не стоит. Пускай в земле истлеет низкий прах, - Моя душа с тобой - в моих стихах. Перевод Б. Кушнера Но будь доволен. Пусть мне под арест Уйти без поручительства придется, Судьба моя пробудит интерес Тем словом, что на память остается. Найдешь, коснувшись взглядом этих строк, Все, что тебе хочу я посвятить. Земля получит прах - законный долг. Но лишь твоим мой дух обязан быть. Ты потеряешь только жизни шлак И труп, что стал добычею червей, Куда кинжал вонзил трусливый враг, - Не стоит это памяти твоей. И только стих ее достоин мой, Что навсегда останется с тобой. Перевод В. Николаева 75 So are you to my thoughts as food to life, Or as sweet seasoned showers are to the ground; And for the peace of you I hold such strife As 'twixt a miser and has wealth is found: Now proud as an enjoyer, and anon Doubting the filching age will steal his treasure; Now counting best to be with you alone, Then bettered that the world may see my pleasure: Sometime all full with feasting on your sight, And by and by clean starved for a look; Possessing or pursuing no delight Save what is had or must from you be took. Thus do I pine and surfeit day by day, Or gluttoning on all, or all away. Для моих мыслей ты - как пища для жизни или как свежие благоуханные ливни - для земли, и ради твоего спокойствия {*} я веду такую борьбу, какая бывает между скупцом и его богатством: то он горд, наслаждаясь _им_, а то опасается, что вороватый век украдет его сокровище; то я считаю, что лучше всего быть с тобой наедине, то _полагаю, что_ еще лучше, чтобы мир видел мою радость; порой пресыщен пиршеством - созерцанием тебя, но скоро _снова_ совсем изголодаюсь по взгляду _на тебя_, не имея и не ища других удовольствий, кроме того, что я получил или должен получить от тебя. Так я чахну и предаюсь излишествам изо дня в день - или обжираюсь всем, или лишен всего. {* Неясное место; "for the peace of you" можно истолковать так же как "ради (моего) удовлетворения, которое мне доставляет твоя дружба".} Ты для души, как пища, чтобы жить, Как свежий ливень - для земли весной. Борюсь я, чтоб покой твой сохранить, Как со своим сокровищем - скупой. Горжусь я обладаньем, но потом Боюсь, что век украсть способен клад; То я хочу с тобою быть вдвоем, То миру я тебя представить рад. Порой я сыт от вида твоего, Но вскоре взор мой голоден опять. Не даст мне обладанье ничего Поверх того, что ты мне можешь дать: Так день за днем пирую, голодая, То поглощая все, то Извергая. Перевод В. Николаева Ты для меня как хлеб для бедняка, Как животворный ливень для пустыни, А я как тот скупец у сундука - Нет драгоценней для него святыни, Когда он ворожит над сундуком: То золотом в открытую гордится, То кладом наслаждается тайком, То спрячет - похитителя боится. Так я - то объедаюсь за троих, То голодаю, жду подачки-взгляда; Я счастье получил из рук твоих, И ничего иного мне не надо: Ты рядом - я в три горла ем и ем, А ты вдали - лишен еды совсем. Перевод И. Фрадкина 76 Why is my verse so barren of new pride? So far from variation or quick change? Why with the time do I not glance aside To new-found methods and to compounds strange? Why write I still all one, ever the same, And keep invention in a noted weed, That every word doth almost tell my name, Showing their birth, and where they did proceed? О know, sweet love, I always write of you, And you and love are still my argument; So all my best is dressing old words new, Spending again what is already spent: For as the sun is daily new and old, So is my love still telling what is told. Почему мои стихи настолько лишены новомодного великолепия - Так далеки от разнообразия и быстрых перемен? Почему я не обращаюсь, вместе с временем, к новообретенным методам и странным сочетаниям? {*} Почему я пишу постоянно одно и то же, всегда одинаково, и одеваю воображение в ту же знакомую одежду, так что каждое слово почти называет мое имя, обнаруживая свое рождение и происхождение? О, знай, любовь моя, я всегда пишу о тебе, и ты и любовь - моя постоянная тема, так что лучшее, что я могу, - это нарядить старые слова по-новому, тратя опять то, что уже потрачено. Ведь солнце каждый день и ново и старо, так и моя любовь постоянно говорит то, что уже сказано. {* Возможно, речь идет о новых стилистических приемах или о словотворчестве, широко распространенном в эпоху Шекспира.} Ты говоришь, тебе не нов мой стих, Что у меня повторов слишком много. Ну что бы мне не брать в пример других С их странным смыслом и свободой слога, А не твердить одно день ото дня, Все образы свои тобой питая. Уж по упорству, верно, на меня Там каждая похожа запятая. Не спорю, но когда в душе одна Любовь к тебе поет, не утихая, Моя единственная новизна - Венчать ее все новыми стихами. Как солнце вечно льет все тот же свет, Так у любви - всегда один сюжет. Перевод О. Дудоладовой Зачем мой стих так скуп на новизну И так далек от перемен внезапных? Зачем я вместе с веком не взгляну На новый способ сочетаний странных? Зачем всегда пишу одно и то же, Не приодев свое воображенье? Меня назвать любое слово может И объявить свое происхожденье. Знай, милый друг, я о тебе пишу, И у меня один сюжет - любовь. Обновки прежним строчкам нахожу И то, что я истратил, трачу вновь. Как солнце надо мной старо и ново, Так я опять твержу все то же слово. Перевод В. Николаева 77 Thy glass will show thee how thy beauties wear, Thy dial how thy precious minutes waste, The vacant leaves thy mind's imprint will bear, And of this book, this learning mayst thou taste: The wrinkles which thy glass will truly show Of mouthed graves will give thee memory; Thou by the dial's shady stealth mayst know Time's thievish progress to eternity; Look what thy memory cannot contain Commit to these waste blanks, and thou shalt find Those children nursed, delivered from thy brain, To take a new acquaintance of thy mind. These offices, so oft as thou wilt look, Shall profit thee, and much enrich thy book. Твое зеркало покажет тебе, как изнашиваются твои прелести, часы - как истекают драгоценные минуты, _а_ чистые листы будут хранить отпечаток твоей души, и из этой книги {*} ты можешь вкусить такое знание: морщины, которые твое зеркало тебе правдиво покажет, напомнят тебе о раскрытом зеве могилы; по тому, как украдкой движется тень в часах {**}, ты можешь постичь вороватое движение времени к вечности; а все, что твоя память не может удержать, доверь этим пустым страницам, и _потом_ ты обнаружишь взращенными этих детей, рожденных твоим умом, чтобы с ними снова познакомилась твоя душа. Эти услуги _зеркала_ и _часов_ - в той мере, насколько часто ты будешь смотреть, - принесут тебе пользу и сильно обогатят твою книгу. {* Здесь "книга" (book), вероятно, означает какого-то рода книгу для записей. По мнению некоторых комментаторов, поэт подарил Другу такую книгу, и данный сонет сопровождал подарок. См. сонет 122, где речь идет о подобном подарке Друга поэту. ** Вероятно, речь идет о солнечных часах.} Свой возраст в зеркале увидишь ты, В часах - минуты, что нельзя вернуть. Ложится жизнь на чистые листы - Из этой книга ты постигнешь суть. Напомнит беспощадное стекло Морщинами, что пасть могилы ждет; А время-вор мгновеньем протекло В тени часов и к вечности ведет. Доверь заветным письменам скорей Все то, что памяти не удержать, - Когда-нибудь плоды своих идей Пожнешь и сможешь ты себя познать. И ты, читая мудрость этих строк, Весьма богатый извлечешь урок. Перевод А. Васильчикова Часы покажут быстроту минуты, А зеркало - утрату красоты: Пусть мыслей сокровенные маршруты Заполнят эти чистые листы. Лениво в вечность тенью воровскою Крадется стрелка - в зеркало смотреть Без грусти невозможно, и с тоскою Глядим на подступающую Смерть. Пусть мысли - вскормленные мозгом дети - Найдут в заветном дневнике приют: В нем "я" твое родные чада эти Надолго для тебя же сберегут. Когда в дневник порой ты бросишь взгляд, Перед тобой сверкнет бесценный клад. Перевод И. Фрадкина 78 So oft have I invoked thee for my Muse, And found such fair assistance in my verse, As every alien pen hath got my use, And under thee their poesy disperse. Thine eyes, that taught the dumb on high to sing, And heavy ignorance aloft to fly, Have added feathers to the learned's wing And given grace a double majesty. Yet be most proud of that which I compile, Whose influence is thine, and born of thee: In others' works thou dost but mend the style, And arts with thy sweet graces graced be; But thou art all my art, and dost advance As high as learning my rude ignorance. Я так часто призывал тебя как свою Музу и находил _в тебе_ такую добрую помощь для своих стихов, что каждое чужое перо присвоило мой обычай и, прикрываясь тобой, распространяет свою поэзию. Твои глаза, которые научили немого петь во весь голос, а тяжкое невежество - летать в вышине, _теперь_ добавили перьев к крыльям ученых и придали изяществу двойное великолепие. И все же гордись более всего тем, что слагаю я, у которого все влияние - твое и рождено от тебя {*}; в произведениях других ты всего лишь улучшаешь стиль, и искусства _лишь_ украшаются твоей драгоценной красой. Но _для меня_ ты - все мое искусство и возвышаешь до учености мое грубое невежество. {* Согласно расхожим представлениям того времени, жизнь каждого человека проходила под постоянным влиянием тех или иных звезд. Поэт заявляет, что у него все влияние - от Друга, тем самым косвенно очередной раз уподобляя его звезде.} К тебе как к Музе столько я взывал И помощь получал твою при этом, Что, как и мне, взывать к тебе настал Черед другим завистливым поэтам. Немому мне твой взор уста раскрыл, Невежество уча летать по-птичьи, А им, ученым, не давал он крыл, Но их полету лишь придал величья. И все же ты стихом гордись моим - Он дух от духа твой и плоть от плоти, Ведь только слог подправил ты другим И придал совершенство их работе. Ты - все мое искусство, неуч я, И вся наука у меня - твоя! Перевод С. Степанова Ты Музой, вдохновеньем был моим, Волшебной силой наполняя строки, И каждый, кто поэзией томим, Проворно перенял мои уроки. Тебя узрев, немой заговорил, Лишенный крыльев полетел, как птица, А кто летал, тот выше воспарил, Стал грацией стиха вдвойне гордиться; Но ты, прошу, гордись моим стихом: Ты даришь только блеск чужим твореньям, В моих же - сам живешь весь целиком: Тебе обязан стих своим рожденьем. В стих взяв тебя - поэзию, мощь, свет - Невежда в прошлом, ныне я - поэт. Перевод И. Фрадкина 79 Whilst I alone did call upon thy aid, My verse alone had all thy gentle grace, But now my gracious numbers are decayed, And my sick Muse doth give another place. I grant (sweet love) thy lovely argument Deserves the travail of a worthier pen, Yet what of thee thy poet doth invent He robs thee of, and pays it thee again: He lends thee virtue, and he stole that word From thy behaviour; beauty doth he give, And found it in thy cheek; he can afford No praise to thee but what in thee doth live. Then thank him not for that which he doth say, Since what he owes thee, thou thyself dost pay. Пока я один взывал к твоей помощи, мои стихи одни воплощали все твое изящество {*}, но теперь мои изящные стихи в упадке, и моя больная Муза уступает место другому. Я признаю, любовь моя, что твоя милая тема заслуживает труда более достойного пера, и все же что бы о тебе ни сочинил поэт, он все ворует у тебя, а потом возмещает тебе же: он наделяет тебя добродетелью, но _само_ это слово он украл у твоего поведения; он придает _тебе_ красоту, но _он лишь_ нашел ее в твоем _лице_ [щеке]; он не может воздать тебе никакой хвалы, кроме _повторения_ того, что _уже_ в тебе живет. Поэтому не благодари его за то, что он говорит, поскольку то, что он должен _воздать_ тебе, ты платишь сам. {* Другое возможное прочтение: "...одни пользовались твоей благосклонностью".} Покуда я взывал к тебе один, В мой стих вливалось все твое искусство: Теперь же ты стал многим господин, И мой недужный стих теряет чувство. Достоин ты, об этом спору нет, И лучшего пера, и вдохновенья, Но все, что в дар тебе несет поэт, Им взято у тебя с соизволенья. Ты осознай даров его тщету: Тебе твою несет он добродетель, Твою же преподносит красоту, Которым он в тебе простой свидетель. Ты платишь сам за все, и оттого Благодарить не должен никого. Перевод С. Степанова Пока тебя один я воспевал, Все грации твои вмещал мой стих; Теперь же он беспомощен и вял, А Муза предпочла, увы, других. О, несомненно, чудный твой портрет Достоин лучшего, чем я, творца; Но что бы ни дарил тебе поэт, Из твоего украдено ларца. Тебя он грабит, а не сам творит: Вот славит добродетель - так она В делах твоих; вот у твоих ланит Красу крадет, - все есть в тебе сполна. И не благодари его! - собой За похвалу ты платишь - и с лихвой. Перевод С. Шестакова 80 О how I faint when I of you do write, Knowing a better spirit doth use your name, And in the praise thereof spends all his might, To make me tongue-tied Speaking of your fame. But since your worth (wide as the ocean is) The humble as the proudest sail doth bear, My saucy bark (inferior far to his) On your broad main doth wilfully appear. Your shallowest help will hold me up afloat, Whilst he upon your soundless deep doth ride, Or (being wracked) I am a worthless boat, He of tall building and of goodly pride. Then if he thrive and I be cast away, The worst was this: my love was my decay. О, как меня лишает сил, когда я пишу о тебе, знание, что превосходящий меня дух использует твое имя и на хвалу тебе расходует всю свою силу, так что сковывает мой язык, когда я говорю о твоей славе. Но поскольку твои достоинства, обширные, как океан, несут на себе _равно_ скромный и самый гордый парус, моя дерзкая ладья, много уступающая его _кораблю_, своевольно появляется на твоей морской шири. Твоя самая мелкая помощь удержит меня на плаву, тогда как он поплывет по твоей бездонной глубине, или, потерпев крушение, я стану никчемной лодкой, _а_ он _останется кораблем_ величественной и прекрасной постройки. Тогда, если он будет преуспевать, а я буду выброшен на берег, то худшее будет в том, что моя любовь стала моим крахом. Как мне воспеть тебя! Мой ум нищает При мысли, сколь могущественный дух Тебе хвалы в поэмах расточает, Язык бессилен слово молвить вслух. Но ты - как океан, на чьем просторе Свой ищет путь и легкая ладья, И бриг, но вот в отчаянном задоре Покой твой всколыхнуть пускаюсь я. Мне даже мель и рифы твои в радость. Он же стремит к неведомым глубинам! И я без помощи твоей не справлюсь Ни с валом, что он гонит, ни с пучиной. Пусть в бурю не спасу я и весла, Не он - любовь мне гибель принесла. Перевод О. Дудоладовой О, как я слаб, когда тебя пою И знаю: лучший дух тебя поет, Что, в похвалу всю мощь вложив свою, Мне славословьем зажимает рот. Но если меж твоих бескрайних волн Любое судно может удержаться, То даже рядом с ним мой дерзкий челн На тех просторах волен показаться. Я удержусь - при помощи твоей, Пока он реет над пучиной водной. Иль буду меж разбитых кораблей, Пока плывет он гордо и свободно. И если он в чести и брошен я, То крахом стала мне любовь моя. Перевод В. Николаева 81 Or shall I live your epitaph to make, Or you survive when I in earth am rotten, From hence your memory death cannot take, Although in me each part will be forgotten. Your name from hence immortal life shall have, Though I (once gone) to all the world must die; The earth can yield me but a common grave, When you intombed in men's eyes shall lie: Your monument shall be my gentle verse, Which eyes not yet created shall o'er-read, And tongues to be your being shall rehearse, When all the breathers of this world are dead; You still shall live (such virtue hath my pen) Where breath most breathes, even in the mouths of men. Я ли доживу до того, чтобы составить тебе эпитафию, или ты еще будешь жив, когда я сгнию в земле, отсюда {*} твою память смерть не сможет забрать, хотя я буду всецело забыт. Твое имя отсюда получит бессмертную жизнь, хотя я, скончавшись, должен буду для всего мира умереть. Земля может предоставить мне только простую могилу, тогда как ты пребудешь в гробнице людских глаз; памятником тебе станут мои нежные стихи, которые будут перечитывать глаза _людей_, еще не рожденных на свет, и будущие языки будут заново рассказывать о твоем _живом_ существе, когда все, кто _сейчас_ дышит в этом мире, _уже_ умрут. Ты всегда будешь жить - такое свойство имеет мое перо - там, где дыханье _жизни_ более всего дышит _жизнью_, - в устах людей. {* Здесь "hence" (отсюда) может означать либо "из этого мира", либо "из этих стихов".} Иль мне тебе надгробный стих слагать, Иль ты меня проводишь до могилы, Тебя отсюда смерть не в силах взять, Хоть взять меня у ней достанет силы. Здесь имя сохранишь ты на века. Без имени я кану в тенях ночи, В простой могиле пищей червяка, Тебя ж узреть живые смогут очи. Твой памятник - мой стих, его узрят И прочитают очи лет грядущих, И языком грядущим повторят, Когда умолкнут языки живущих. Ты будешь вечно жить в моих стихах Живым дыханьем духа на устах. Перевод С. Степанова Мне ль плакать над могилою твоей, Иль раньше я отправлюсь в мир иной, - Но ты пребудешь в памяти людей, И навсегда забудут образ мой. Тогда как ты бессмертье заслужил, Я безымянным должен умереть; Мой холмик не заметят средь могил, Твое ж надгробье каждый сможет зреть. Твой памятник - мой стих; его прочтут Глаза потомков наших, и, поверь, Не канет в вечность сей достойный труд, Когда умолкнут все, кто жив теперь. Ты будешь жить, прославленный в стихах, Там, где дыханье духа, - на устах! Перевод С. Шестакова 82 I grant thou wert not married to my Muse, And therefore mayst without attaint o'erlook The dedicated words which writers use Of their fair subjects, blessing every book. Thou art as fair in knowledge as in hue, Finding thy worth a limit past my praise, And therefore art inforced to seek anew Some fresher stamp of the time-bettering days. And do so, love; yet when they have devised What strained touches rhetoric can lend, Thou, truly fair, wert truly sympathised In true plain words by the true-telling friend; And their gross painting might be better used Where cheeks need blood; in thee it is abused. Я признаю, что ты не связан браком с моей Музой и, значит, можешь без позора _для себя_ прочитывать слова посвящений, которые пишущие употребляют, говоря о своих прекрасных предметах, чтобы благословить каждую книгу. Ты так же совершенен умом, как и внешностью {*}, и, находя, что твои достоинства превосходят мою хвалу, ты вынужден поэтому искать снова какую-то более свежую _хвалу, несущую_ печать этого усовершенствованного времени. Так и делай, любовь моя; но все же, пока они придумывали, какие неестественные приемы может дать риторика, ты, истинно прекрасный, был истинно отображен в простых истинных словах _своего_ истинного друга; а их грубое художество лучше бы применять там, где щекам недостает крови; для тебя она неуместна. {* См. примечание 1 к переводу сонета 20.} Ты с Музою моею, к сожаленью, Не обручен. Когда тебе несут Со всех сторон Поэты посвященья, Ты выше моего их ставишь труд - Пою красу, - ты недоволен мною, А тем, кто хвалит ум, отказа нет, И ты спешишь упиться похвалою, Увидеть еще ярче свой портрет. Считай наградою - хулить не смею! - Риторику любезно-пышных строк, Но я всегда был Правдою твоею И искренне хвалил в тебе, что мог. Не греет кровь - тогда кладут румяна, А у тебя - нет этого изъяна. Перевод И. Фрадкина Моей ты Музе клятву не давал, И потому не будет прегрешенья, Когда, читая чей-то мадригал, От стихотворца примешь восхваленья. Прекрасен ты и ликом и умом, Твой щедрый дар похвал моих превыше; И потому ты мнишь: другим пером, Быть может, и верней тебя опишут. Что ж, тешь себя надеждой! Все равно, Послушав их риторики пустые, Поймешь: лишь мне действительно дано Красе твоей найти слова простые. Румяна прячут бледный цвет ланит, Тебе же краска только повредит. Перевод С. Шестакова 83 I never saw that you did painting need, And therefore to your fair no painting set; I found (or thought I found) you did exceed The barren tender of a poet's debt: And therefore have I slept in your report, That you yourself, being extant, well might show How far a modern quill doth come too short, Speaking of worth, what worth in you doth grow. This silence for my sin you did impute, Which shall be most my glory, being dumb, For I impair not beauty, being mute, When others would give life, and bring a tomb. There lives more life in one of your fair eyes Than both your poets can in praise devise. Я никогда не видел, чтобы ты нуждался в приукрашивании, и поэтому к твоей красоте никакого приукрашивания не применял; я обнаруживал - или думал, Что обнаруживал, - что ты выше того пустого _славословия_, которое поэты предлагают в уплату своего долга. Я потому _ничего не делал_ [спал] для твоего прославления, что ты сам, живой, был свидетельством тому, насколько современное перо не справляется, говоря о достоинствах, с _описанием_ достоинств, которые процветают в тебе. Это молчание ты мне вменил в грех, тогда как оставаться бессловесным - моя самая большая заслуга, ведь, будучи немым, я не наношу вреда красоте, когда другие желали бы дать ей жизнь, а приносят могилу. В каждом из твоих прекрасных глаз больше жизни, чем оба твоих поэта могут изобрести для хвалы. Не надобно прикрас для красоты - Румян и пудры всякой лести вздорной; В сравненьи с тем, чего достоин ты, Ничтожна лепта славы стихотворной. Я и во сне тягаться не мечтал С певцами - мастерами лицемерья: Я знаю, что высок предмет похвал И слишком куцы нынешние перья. Ты счел мое молчание виной? - О нет, в заслугу мне должно вмениться, Что я замкнул уста, пока иной Сулит бессмертье, а творит гробницу. Один твой взгляд живее, милый друг, Всех наших поэтических потуг! Перевод Г. Кружкова Не знаешь ты румян, красы подложной, И я, тебя рисуя, их не брал; Мои стихи - патрону дар ничтожный: Так сюзерену дар несет вассал. Ты - красоты живое воплощенье, Нельзя ее запечатлеть в стихах, И я перо роняю в восхищенье: Беспомощно оно в моих руках! Считаешь ты грехом уста немые, А я благословляю немоту И ничего не порчу - пусть другие Корявым словом губят красоту. Твой каждый глаз дарует больше света, Чем дарят миру два твоих поэта. Перевод И. Фрадкина 84 Who is it that says most which can say more Than this rich praise - that you alone are you, In whose confine immured is the store Which should example where your equal grew? Lean penury within that pen doth dwell That to his subject lends not some small glory, But he that writes of you, if he can tell That you are you, so dignifies his story: Let him but copy what in you is writ, Not making worse what nature made so clear, And such a counterpart shall fame his wit, Making his style admired every where. You to your beauteous blessings add a curse, Being fond of praise, which makes your praises worse. Кто скажет лучше всего - кто может сказать больше {*}, чем эта драгоценная хвала: что ты один - _такой, как_ ты, заключающий в себе запас _красоты и