87.
Прощай! ты дорог мне и нет преграды,
Способной удержать могучий дух:
Узнай, что цепи рабские разъяты;
Иди, куда влечёт свободный слух.
К чему держать мне в крепости тебя?
Чтоб сильным стал ты, не моё ль желанье?
Свободы путь - есть верная стезя,
Любой другой - напрасное скитанье.
Что ты даёшь, ты сам того не знаешь,
Но знаю я, свет истины твоей;
Зерно любви, которым прорастаешь,
Вернёт мне радость юных моих дней.
Ты видел сон: зверей, царей, рабынь;
Проснись, король! оцепененье скинь.
88.
When thou shalt be disposed to set me light,
And place my merit in the eye of scorn,
Upon thy side against myself I'll fight,
And prove thee virtuous, though thou art forsworn.
With mine own weakness being best acquainted,
Upon thy part I can set down a story
Of faults conceal'd, wherein I am attainted,
That thou in losing me shalt win much glory:
And I by this will be a gainer too;
For bending all my loving thoughts on thee,
The injuries that to myself I do,
Doing thee vantage, double-vantage me.
Such is my love, to thee I so belong,
That for thy right myself will bear all wrong.
88.
Когда исчезнет свет в моих глазах,
Иль этот свет одобрит мир презренья,
Я утоплю себя и их в слезах,
И докажу возможность возрожденья.
Мне лучше всех известны их проказы,
В рассказ правдивый фальш их оберну,
Чтоб каждый, обнаружив ложность фразы,
Смог обрести, презрев меня, триумф:
Но триумфатор, всё-таки, я тоже;
Поскольку я любовью побеждён,
Поскольку я любовью уничтожен,
Согрет вдвойне целебным я огнём.
Ты мой учитель, я твоё творенье,
Медведь, которому вернулось зренье.
89.
Say that thou didst forsake me for some fault,
And I will comment upon that offence;
Speak of my lameness, and I straight will halt,
Against thy reasons making no defence.
Thou canst not, love, disgrace me half so ill,
To set a form upon desired change,
As I'll myself disgrace: knowing thy will,
I will acquaintance strangle and look strange,
Be absent from thy walks, and in my tongue
Thy sweet beloved name no more shall dwell,
Lest I, too much profane, should do it wrong
And haply of our old acquaintance tell.
For thee against myself I'll vow debate,
For I must ne'er love him whom thou dost hate.
89.
Оставлен я, ошибки исправляю,
Пусть обо всех расскажет верный стих,
Скажи "хромой", и точно захромаю,
Защиты нет от доводов твоих;
Бесчестием любовь не может быть,
Она не потревожит сон больного,
Но хочешь, я себя дам изучить,
Весь тихий ужас омута чужого;
Когда выходит доктор из палаты,
Язык влюблённый начинает бег,
Как я, он счастлив донести собрату
О том, что его доктор лучше всех.
Язык готов со мною даже спорить,
Он ненавидит всех, с кем ты в раздоре.
90.
Then hate me when thou wilt; if ever, now;
Now, while the world is bent my deeds to cross,
Join with the spite of fortune, make me bow,
And do not drop in for an after-loss:
Ah, do not, when my heart hath 'scoped this sorrow,
Come in the rearward of a conquer'd woe;
Give not a windy night a rainy morrow,
To linger out a purposed overthrow.
If thou wilt leave me, do not leave me last,
When other petty griefs have done their spite
But in the onset come; so shall I taste
At first the very worst of fortune's might,
And other strains of woe, which now seem woe,
Compared with loss of thee will not seem so.
90.
Возненавидь меня; да, и сейчас;
Пока меня земля ещё выносит,
Заткни мне рот и вырви слабый глаз,
И пусть злой ветер прах его уносит:
Ах, не входи как вор из-за спины,
Когда печаль сгорит в сердечном токе;
Пусть тёмной ночи грозовые сны
Закончит утро в гулком водостоке.
Не будь последним, кто меня оставил,
Когда печалей мелких злой поток
Терзает плоть мою, и душу плавит,
Пусть первым твой кинжал вонзится в бок,
Тогда печаль твою сравню с другими,
И злобно надругаюсь я над ними.
91.
Some glory in their birth, some in their skill,
Some in their wealth, some in their bodies' force,
Some in their garments, though new-fangled ill,
Some in their hawks and hounds, some in their horse;
And every humour hath his adjunct pleasure,
Wherein it finds a joy above the rest:
But these particulars are not my measure;
All these I better in one general best.
Thy love is better than high birth to me,
Richer than wealth, prouder than garments' cost,
Of more delight than hawks or horses be;
And having thee, of all men's pride I boast:
Wretched in this alone, that thou mayst take
All this away and me most wretched make.
91.
Один рожденьем горд, другой уменьем,
Богатством этот, стройным телом тот,
Одеждой кто-то, кто-то увлеченьем,
А кто-то псом своим безмерно горд;
Стремится каждый к милым развлеченьям,
Найти отраду, счастье и покой;
Но у меня иное устремленье;
Он лучше всех, прекрасный доктор мой.
Его любовь чудесней воскрешенья,
Богатств богаче знатных королей,
И псы его достойны восхищенья;
Безумно горд любовью я моей:
Но огорчаюсь тем негодный я,
Что всем один горжусь, любовь моя.
92.
But do thy worst to steal thyself away,
For term of life thou art assured mine,
And life no longer than thy love will stay,
For it depends upon that love of thine.
Then need I not to fear the worst of wrongs,
When in the least of them my life hath end.
I see a better state to me belongs
Than that which on thy humour doth depend;
Thou canst not vex me with inconstant mind,
Since that my life on thy revolt doth lie.
O, what a happy title do I find,
Happy to have thy love, happy to die!
But what's so blessed-fair that fears no blot?
Thou mayst be false, and yet I know it not.
92.
Но хуже то, что ускользаешь ты,
Моё лицо имея в этой жизни,
А жизнь не дольше дерзостной мечты
Понять твой образ, милый и капризный.
Ненужный страх другого опасаться,
Путь завершая, не поняв тебя.
Раз ты во мне, то нужно постараться
Тебя узнать, и полюбить себя;
Неверной мыслью ты дразнить не можешь,
Ведь жизнь тогда моя поднимет бунт.
О, счастья миг, ты мои силы множишь,
Люблю любовь мою и смертный грунт!
Но почему же страх не пропадает?
Вдруг ты обман, и что тогда - не знает.
93.
So shall I live, supposing thou art true,
Like a deceived husband; so love's face
May still seem love to me, though alter'd new;
Thy looks with me, thy heart in other place:
For there can live no hatred in thine eye,
Therefore in that I cannot know thy change.
In many's looks the false heart's history
Is writ in moods and frowns and wrinkles strange,
But heaven in thy creation did decree
That in thy face sweet love should ever dwell;
Whate'er thy thoughts or thy heart's workings be,
Thy looks should nothing thence but sweetness tell.
How like Eve's apple doth thy beauty grow,
if thy sweet virtue answer not thy show!
93.
Я буду жить, допустим, ты не врёшь,
Как счастлив муж, своих рогов не зная;
Вот, улыбаясь, ты вонзаешь нож;
Со мной улыбкой, сердцем изменяя:
Итак, во взгляде ненависти нет,
Я в нём живу, не ведая подвоха.
Как странно: исторический сюжет
Наполнен ужасом кровавых вздохов,
А ты с лучистой искрою в глазах,
Которую зажгло святое небо;
Не исказит их свет ни боль, ни страх,
Червь ярости не вспыхнет в них свирепо.
Совсем как в яблоке в саду далёком,
Чья красота манит запретным соком!
94.
They that have power to hurt and will do none,
That do not do the thing they most do show,
Who, moving others, are themselves as stone,
Unmoved, cold, and to temptation slow,
They rightly do inherit heaven's graces
And husband nature's riches from expense;
They are the lords and owners of their faces,
Others but stewards of their excellence.
The summer's flower is to the summer sweet,
Though to itself it only live and die,
But if that flower with base infection meet,
The basest weed outbraves his dignity:
For sweetest things turn sourest by their deeds;
Lilies that fester smell far worse than weeds.
94.
Кто укротил соблазны разрушенья,
Владея силой тысячи слонов,
Кто избежит войны опустошенья,
И обуздать агрессию готов,
Воистину небесное наследство
Тот заслужил спокойствием своим;
И ценит мир его добрососедство,
И превосходство признаёт за ним.
Прекрасны летней лилии цветы,
Хоть для себя живут и умирают,
Но если встретят сорные жгуты,
Которые их подло презирают,
То изменяется их кроткий нрав;
Гниенья запах хуже сорных трав.
95.
How sweet and lovely dost thou make the shame
Which, like a canker in the fragrant rose,
Doth spot the beauty of thy budding name!
O, in what sweets dost thou thy sins enclose!
That tongue that tells the story of thy days,
Making lascivious comments on thy sport,
Cannot dispraise but in a kind of praise;
Naming thy name blesses an ill report.
O, what a mansion have those vices got
Which for their habitation chose out thee,
Where beauty's veil doth cover every blot,
And all things turn to fair that eyes can see!
Take heed, dear heart, of this large privilege;
The hardest knife ill-used doth lose his edge.
95.
Как свежий дар твой в стыд оборотился,
Словно жучок, цветочный старожил,
Бутон пятнает, тот, что распустился!
О, ты красиво грех огородил!
Биограф твой, рассказывая внукам,
Пикантные истории забав,
Успешен будет, распуская слухи;
Среди больных портрет твой указав.
В твоих хоромах злобные пороки
Всё затянули тиной метастаз,
Вуалью скрыли прелести истоки,
И красоты не видит чистый глаз!
О, сердце, береги свою мечту;
В пыли клинок теряет остроту.
96.
Some say thy fault is youth, some wantonness;
Some say thy grace is youth and gentle sport;
Both grace and faults are loved of more and less;
Thou makest faults graces that to thee resort.
As on the finger of a throned queen
The basest jewel will be well esteem'd,
So are those errors that in thee are seen
To truths translated and for true things deem'd.
How many lambs might the stern wolf betray,
If like a lamb he could his looks translate!
How many gazers mightst thou lead away,
If thou wouldst use the strength of all thy state!
But do not so; I love thee in such sort
As, thou being mine, mine is thy good report.
96.
Ошибка, скажут, юность, иль разврат;
Другие скажут, лучшие мгновенья;
Но обе точки зрения грешат;
Подъёма не бывает без паденья.
Как на руке сиятельного принца
Мы почитаем низменный брильянт,
Так и твои чудовища зверинца,
Ведя на свет, тебя обогатят.
Как много жертв голодный волк утащит,
Прикинувшись ягнёнком, диверсант!
Как может многих слабых одурачить
Твой странный и недюжинный талант!
Не делай так; люблю тебя, ведь ты -
Очарование моей мечты.
97.
How like a winter hath my absence been
From thee, the pleasure of the fleeting year!
What freezings have I felt, what dark days seen!
What old December's bareness every where!
And yet this time removed was summer's time,
The teeming autumn, big with rich increase,
Bearing the wanton burden of the prime,
Like widow'd wombs after their lords' decease:
Yet this abundant issue seem'd to me
But hope of orphans and unfather'd fruit;
For summer and his pleasures wait on thee,
And, thou away, the very birds are mute;
Or, if they sing, 'tis with so dull a cheer
That leaves look pale, dreading the winter's near.
97.
С тобой разлука как мороз зимой,
Как мимолётный росчерк ревизора!
Полярной ночи холод ледяной!
И нищета декабрьского простора!
Однако же, не только холод свой
С собой несёт предательская стужа,
Но и рожденье жизни молодой,
Как плод несчастной, схоронившей мужа:
Не только изобилье для меня ты,
Но сироте надежда на приют;
Дни летние твоим теплом объяты,
А ты уйдёшь, и птицы не поют;
А запоют, так скучные псалмы,
Как лист, побитый холодом зимы.
98.
From you have I been absent in the spring,
When proud-pied April dress'd in all his trim
Hath put a spirit of youth in every thing,
That heavy Saturn laugh'd and leap'd with him.
Yet nor the lays of birds nor the sweet smell
Of different flowers in odour and in hue
Could make me any summer's story tell,
Or from their proud lap pluck them where they grew;
Nor did I wonder at the lily's white,
Nor praise the deep vermilion in the rose;
They were but sweet, but figures of delight,
Drawn after you, you pattern of all those.
Yet seem'd it winter still, and, you away,
As with your shadow I with these did play:
98.
С тобой, мой принц, расстался я весной,
Когда Апрель надменный украшался,
Одеждою любуясь молодой,
И в путь Сатурн весёлый устремлялся.
Ни птичий гам, ни запахи лесные
Ещё свой аромат не обрели,
Не рассказали сны свои цветные,
Не указали место, где взросли;
Не изумлялся лилий белизне я,
И розы алый цвет я не хвалил,
Пьянили краски их чуть-чуть позднее,
Природный скульптор их с тебя лепил.
Ещё зима, казалось, нет тебя,
И тенью я твоей играл, любя:
99.
The forward violet thus did I chide:
Sweet thief, whence didst thou steal thy sweet that smells,
If not from my love's breath? The purple pride
Which on thy soft cheek for complexion dwells
In my love's veins thou hast too grossly dyed.
The lily I condemned for thy hand,
And buds of marjoram had stol'n thy hair:
The roses fearfully on thorns did stand,
One blushing shame, another white despair;
A third, nor red nor white, had stol'n of both
And to his robbery had annex'd thy breath;
But, for his theft, in pride of all his growth
A vengeful canker eat him up to death.
More flowers I noted, yet I none could see
But sweet or colour it had stol'n from thee.
99.
Сначала я фиалку упрекал:
"Скажи, воришка, из его груди ли
Украл ты запах? Царственный нахал,
Тебя его следы изобличили,
Ибо ты кровью щёки запятнал".
Я в лилии cлед рук твоих заметил,
А майоран украл копну волос:
Ещё с шипами розы я приметил,
В печали белой, в алой краске слёз;
Другие розы, без стыда и горя,
Твой вздох украли, лёгкий и живой;
Но, с наглыми грабителями споря,
Жучок их ест, отважный мститель твой.
Много цветов ещё не видел я,
Но все воруют свежесть у тебя.
100.
Where art thou, Muse, that thou forget'st so long
To speak of that which gives thee all thy might?
Spend'st thou thy fury on some worthless song,
Darkening thy power to lend base subjects light?
Return, forgetful Muse, and straight redeem
In gentle numbers time so idly spent;
Sing to the ear that doth thy lays esteem
And gives thy pen both skill and argument.
Rise, resty Muse, my love's sweet face survey,
If Time have any wrinkle graven there;
If any, be a satire to decay,
And make Time's spoils despised every where.
Give my love fame faster than Time wastes life;
So thou prevent'st his scythe and crooked knife.
100.
Твой чистый голос, Муза, был прекрасен,
О, почему теперь он не поёт?
Растрачен пыл на сонмы низких басен?
Теперь ты с ними водишь хоровод?
Вернись, забытая, и искупленьем
Потраченное время возврати;
Наполни душу мне чудесным пеньем,
Исторгни тяжесть из моей груди.
Запомни свежий цвет моей любви;
И, если Время высечет морщины,
Над ним посмейся, юность оживи,
И преврати его добро в руины.
Прославь любовь мою наперекор годам;
Косою острою пусть не чинит вреда.
101.
O truant Muse, what shall be thy amends
For thy neglect of truth in beauty dyed?
Both truth and beauty on my love depends;
So dost thou too, and therein dignified.
Make answer, Muse: wilt thou not haply say
'Truth needs no colour, with his colour fix'd;
Beauty no pencil, beauty's truth to lay;
But best is best, if never intermix'd?'
Because he needs no praise, wilt thou be dumb?
Excuse not silence so; for't lies in thee
To make him much outlive a gilded tomb,
And to be praised of ages yet to be.
Then do thy office, Muse; I teach thee how
To make him seem long hence as he shows now.
101.
Как можно, Муза праздная, исправить
Небрежность правды на холсте любви?
Быть может, красоты чуть-чуть добавить?
Она, быть может, краски оживит?
Ответствуй, Муза: ты ли говорила:
"Не нужно правду цветом искажать;
А красота и так всегда правдива;
Но всё же лучше их перемешать?"
Молчать ты будешь, раз похвал не ждёшь?
Но ложь не извинит твоё молчанье;
Разве бессмертье в склепе обретёшь,
Средь золота в нескромном одеянье.
Вот твоё место, Муза; без прикрас,
Бессмертно то, что истинно сейчас.
102.
My love is strengthen'd, though more weak in seeming;
I love not less, though less the show appear:
That love is merchandized whose rich esteeming
The owner's tongue doth publish every where.
Our love was new and then but in the spring
When I was wont to greet it with my lays,
As Philomel in summer's front doth sing
And stops her pipe in growth of riper days:
Not that the summer is less pleasant now
Than when her mournful hymns did hush the night,
But that wild music burthens every bough
And sweets grown common lose their dear delight.
Therefore like her I sometime hold my tongue,
Because I would not dull you with my song.
102.
Хоть с виду слабая, любовь сильна;
Тем больше свет её, чем меньше видно:
Ведь та любовь, которая видна,
Увлечена торговлею постыдной.
Наша любовь была в объятьях мая,
И гимны пел тебе я, мой герой,
Как Соловей поёт, июнь встречая,
Но замолкает знойною порой.
Не меньше любит траурный певец
Ночных мелодий стройное звучанье,
Но звук его причудливых колец
Средь звуков новых тонет без вниманья.
И потому, молчи, язык мой смелый,
Я не хочу, чтоб пенье надоело.
103.
Alack, what poverty my Muse brings forth,
That having such a scope to show her pride,
The argument all bare is of more worth
Than when it hath my added praise beside!
O, blame me not, if I no more can write!
Look in your glass, and there appears a face
That over-goes my blunt invention quite,
Dulling my lines and doing me disgrace.
Were it not sinful then, striving to mend,
To mar the subject that before was well?
For to no other pass my verses tend
Than of your graces and your gifts to tell;
And more, much more, than in my verse can sit
Your own glass shows you when you look in it.
103.
Увы, границы гордости своей,
Воздвигла Муза бедная моя,
Словам похвальным пустоты моей
Границы эти противостоят!
Не осуди, с трудом слова пишу!
Мой мозг туманит твой двойник зеркальный,
О снисхождении его прошу,
Но он позорит мой сонет печальный.
Разве не грех, пытаясь преуспеть,
Разрушить прежних песен основанье?
Иного не хочу я, лишь воспеть
Твой дар и свет его очарованья;
Но, верно, лучше слова моего
Расскажет зеркало, вглядись в него.
104.
To me, fair friend, you never can be old,
For as you were when first your eye I eyed,
Such seems your beauty still. Three winters cold
Have from the forests shook three summers' pride,
Three beauteous springs to yellow autumn turn'd
In process of the seasons have I seen,
Three April perfumes in three hot Junes burn'd,
Since first I saw you fresh, which yet are green.
Ah! yet doth beauty, like a dial-hand,
Steal from his figure and no pace perceived;
So your sweet hue, which methinks still doth stand,
Hath motion and mine eye may be deceived:
For fear of which, hear this, thou age unbred;
Ere you were born was beauty's summer dead.
104.
Ты для меня не будешь старым, друг,
С тех пор, как повстречались мы, едва ли
Ты изменился. Стужи зимних вьюг
Три раза гордость летнюю сковали,
И три весны созрели урожаем,
И трижды сжёг июнь апрельский след,
Но твой апрель остался, не сжигаем,
И свеж по-прежнему твой юный цвет.
Ах! может красота подобно стрелке,
Что у часов крадёт незримый ход;
Иль измененья шаг настолько мелкий,
Что глаз не видит, но оно идёт:
А может, чтоб краса не изменялась,
Пред тем как ты родился, принц, скончалась.
105.
Let not my love be call'd idolatry,
Nor my beloved as an idol show,
Since all alike my songs and praises be
To one, of one, still such, and ever so.
Kind is my love to-day, to-morrow kind,
Still constant in a wondrous excellence;
Therefore my verse to constancy confined,
One thing expressing, leaves out difference.
'Fair, kind and true' is all my argument,
'Fair, kind, and true' varying to other words;
And in this change is my invention spent,
Three themes in one, which wondrous scope affords.
'Fair, kind, and true,' have often lived alone,
Which three till now never kept seat in one.
105.
Не упрекай в язычестве меня,
Моя любовь не идолу служенье,
Хотя стихи мои игрой огня
Напомнят игры прежних посвящений.
В час поздний, вечером иль утром ясным
Одна любовь моя в сиянье дней;
Един мой стих в различии прекрасном,
В пределах верных верности моей.
Вот доводы, "добро и красота,
И истина", и больше слов не нужно;
Три довода, в которых чистота
В одном переплетении воздушном.
"Добро, и истина, и красота",
Веди нас, путеводная звезда.
106.
When in the chronicle of wasted time
I see descriptions of the fairest wights,
And beauty making beautiful old rhyme
In praise of ladies dead and lovely knights,
Then, in the blazon of sweet beauty's best,
Of hand, of foot, of lip, of eye, of brow,
I see their antique pen would have express'd
Even such a beauty as you master now.
So all their praises are but prophecies
Of this our time, all you prefiguring;
And, for they look'd but with divining eyes,
They had not skill enough your worth to sing:
For we, which now behold these present days,
Had eyes to wonder, but lack tongues to praise.
106.
Когда я в хрониках прошедших лет
Портрет встречаю доблестного мужа,
И даме адресованный сонет,
Мне рифмы старые терзают душу,
Я вновь и вновь читаю восхваленье
Умерших глаз, и красоту бровей,
И столько страсти в дивном песнопенье,
Как в лучших рифмах наших славных дней.
Как светлое пророчество для нас
Прообраз тайный, пасмурный, далёкий;
Прекрасный свет твоих чудесных глаз
Угадан мастером чужой эпохи:
Наш современник может в них смотреть,
Но нет поэта, кто б их смог воспеть.
107.
Not mine own fears, nor the prophetic soul
Of the wide world dreaming on things to come,
Can yet the lease of my true love control,
Supposed as forfeit to a confined doom.
The mortal moon hath her eclipse endured
And the sad augurs mock their own presage;
Incertainties now crown themselves assured
And peace proclaims olives of endless age.
Now with the drops of this most balmy time
My love looks fresh, and death to me subscribes,
Since, spite of him, I'll live in this poor rhyme,
While he insults o'er dull and speechless tribes:
And thou in this shalt find thy monument,
When tyrants' crests and tombs of brass are spent.
107.
Ни страх мой и ни солнечный пророк
Не смогут взять любовь мою под стражу,
Я думаю, что сила этих строк
Спасёт от злой беды надежду нашу.
Затмения печаль снесла луна,
Оракулы смеются над собою;
И мир венчает сердце вещуна,
И ветвь оливы над седой главою.
Моей любви ещё свежо чело,
И спорю я со смертною стихией,
Что в рифме буду жить я, ей назло,
Пока покорны племена немые:
И твою память строки сохранят,
Когда устанет от тиранов ад.
108.
What's in the brain that ink may character
Which hath not figured to thee my true spirit?
What's new to speak, what new to register,
That may express my love or thy dear merit?
Nothing, sweet boy; but yet, like prayers divine,
I must, each day say o'er the very same,
Counting no old thing old, thou mine, I thine,
Even as when first I hallow'd thy fair name.
So that eternal love in love's fresh case
Weighs not the dust and injury of age,
Nor gives to necessary wrinkles place,
But makes antiquity for aye his page,
Finding the first conceit of love there bred
Where time and outward form would show it dead.
108.
Есть что-нибудь, о чём бы ни сказал я?
Есть светлый дух, что не в тебе, мой друг?
Есть новизна, покрытая вуалью,
Невыраженный знак твоих заслуг?
Нет ничего; но, словно божье слово,
Без устали я должен повторять,
"Ты мой, я твой", хоть это и не ново,
Но имя чту прекрасное опять.
В ларце чудесном вечная любовь,
Ни времени, ни тлену недоступном,
На древний зов любви откликнись, кровь,
Прекрасным, сильным, чистым звуком трубным.
Ведь кто найдёт причудливый ларец,
Жив и тогда, когда придёт конец.
109.
O, never say that I was false of heart,
Though absence seem'd my flame to qualify.
As easy might I from myself depart
As from my soul, which in thy breast doth lie:
That is my home of love: if I have ranged,
Like him that travels I return again,
Just to the time, not with the time exchanged,
So that myself bring water for my stain.
Never believe, though in my nature reign'd
All frailties that besiege all kinds of blood,
That it could so preposterously be stain'd,
To leave for nothing all thy sum of good;
For nothing this wide universe I call,
Save thou, my rose; in it thou art my all.
109.
Не говори, что сердце изменило,
Пускай, мой друг, тебя омолодит
Не прах мой, что лежит в земле унылой,
А дух мой, что живёт в твоей груди:
Там дом моей любви: после скитаний,
К истокам прихожу, смиряя прыть,
Не зная времени и расстояний,
И воду приношу, чтоб пятна смыть.
Не верь, что рок всегда карает слепо,
Мерцает пламя в царстве темноты,
И можно всё испачкать так нелепо,
Что не увидишь добрые черты;
Живая роза, только ты нетленна
Останешься одна во всей вселенной.
110.
Alas, 'tis true I have gone here and there
And made myself a motley to the view,
Gored mine own thoughts, sold cheap what is most dear,
Made old offences of affections new;
Most true it is that I have look'd on truth
Askance and strangely: but, by all above,
These blenches gave my heart another youth,
And worse essays proved thee my best of love.
Now all is done, have what shall have no end:
Mine appetite I never more will grind
On newer proof, to try an older friend,
A god in love, to whom I am confined.
Then give me welcome, next my heaven the best,
Even to thy pure and most most loving breast.
110.
Увы, всё правда, шутовской наряд,
Носил я гордо и с большой любовью,
Пронзал пространство мой весёлый взгляд,
Латал заплаты я своею кровью;
Всё правда, принимаю я укор,
Стихи нелепы, в этом нет сомнений:
Но, худших шуток заурядный сор
Я ткал из самых лучших побуждений.
Всё в прошлом, хоть не скоро мой конец:
Пойду вперёд без лишних экивоков,
Мои друзья и любящий отец
Поймут всю тяжесть моих тяжких вздохов.
Дай руку и в полёт, в полёт, в полёт,
Ждёт чистота немеркнущих высот.
111.
O, for my sake do you with Fortune chide,
The guilty goddess of my harmful deeds,
That did not better for my life provide
Than public means which public manners breeds.
Thence comes it that my name receives a brand,
And almost thence my nature is subdued
To what it works in, like the dyer's hand:
Pity me then and wish I were renew'd;
Whilst, like a willing patient, I will drink
Potions of eisel 'gainst my strong infection
No bitterness that I will bitter think,
Nor double penance, to correct correction.
Pity me then, dear friend, and I assure ye
Even that your pity is enough to cure me.
111.
Ради меня Фортуну прокляни,
Причину моих пагубных пристрастий,
Из-за её несносной пятерни
В глазах людей виновник я несчастий.
Пугают моим именем детей,
А мне оно досталось от рожденья,
Как метка чёрная судьбы моей:
О, пощади, я жажду обновленья;
Примерный пациент, я пить готов
Любых микстур немыслимые дозы,
Пусть труден путь к спасенью и суров,
Перетерпеть согласен боль и слёзы.
Для исцеленья, верю! моего
Достаточно лишь слова твоего.
112.
Your love and pity doth the impression fill
Which vulgar scandal stamp'd upon my brow;
For what care I who calls me well or ill,
So you o'er-green my bad, my good allow?
You are my all the world, and I must strive
To know my shames and praises from your tongue:
None else to me, nor I to none alive,
That my steel'd sense or changes right or wrong.
In so profound abysm I throw all care
Of others' voices, that my adder's sense
To critic and to flatterer stopped are.
Mark how with my neglect I do dispense:
You are so strongly in my purpose bred
That all the world besides methinks are dead.
112.
Любовь и жалость, жалость и любовь
Сотрут рубцы, избавят от мучений;
Но для чего судьба кромсала бровь?
И для чего свершилось исцеленье?
Ты знаешь тьму и свет, и тайны мира,
Ты знаешь стыд и цену мне, скажи:
Добра и правды укажи пунктиры,
Зачем был болен я, зачем я жив.
В пучину пропасти я брошен был,
Где чувства спят, и гады копошатся,
Где звуки призраков, и тень могил.
Скажи, как мне, упавшему, подняться:
Ты так боролся за больную душу,
Что весь привычный мир мой ты разрушил.
113.
Since I left you, mine eye is in my mind;
And that which governs me to go about
Doth part his function and is partly blind,
Seems seeing, but effectually is out;
For it no form delivers to the heart
Of bird of flower, or shape, which it doth latch:
Of his quick objects hath the mind no part,
Nor his own vision holds what it doth catch:
For if it see the rudest or gentlest sight,
The most sweet favour or deformed'st creature,
The mountain or the sea, the day or night,
The crow or dove, it shapes them to your feature:
Incapable of more, replete with you,
My most true mind thus makes mine eye untrue.
113.
С тобой в разлуке, мысль замена зренью;
Мысль - поводырь мой, что ведёт меня
Своей слепой таинственною тенью,
И будто свет прекрасный вижу я;
Не различает мысль размер и форму,
Силки иль птица, роза или плен:
Ни дух цветка, ни крыльев взмах проворный
Не ведают своих суровых стен:
На грубый мир взгляну отважным взором,
Везде следы твои, твои черты,
День светлый, ночь ли, голубь или ворон,
Моря иль горы, ты повсюду, ты:
Кроме тебя не вижу ничего я,
Глаза обманные тому виною.
114.
Or whether doth my mind, being crown'd with you,
Drink up the monarch's plague, this flattery?
Or whether shall I say, mine eye saith true,
And that your love taught it this alchemy,
To make of monsters and things indigest
Such cherubins as your sweet self resemble,
Creating every bad a perfect best,
As fast as objects to his beams assemble?
O,'tis the first; 'tis flattery in my seeing,
And my great mind most kingly drinks it up:
Mine eye well knows what with his gust is 'greeing,
And to his palate doth prepare the cup:
If it be poison'd, 'tis the lesser sin
That mine eye loves it and doth first begin.
114.
Моя ли мысль мне льстит, твоё наследство,
Монарший кубок поднося с чумой?
Иль глаз моих врождённое эстетство
Воспринимает мир совсем иной,
Рождая чудищ, грозных великанов,
Чтоб позже наделить их красотой,
С тобой сравнить уродов этих странных,
И забавляться странною игрой?
Нет, первое; принять питьё решаясь,
Мне льстят глаза и совращают мозг:
Глаза отлично знают, соглашаясь,
Обманного вина фальшивый лоск:
Если отрава, твой грех невелик,
Сначала яд в глаза мои проник.
115.
Those lines that I before have writ do lie,
Even those that said I could not love you dearer:
Yet then my judgment knew no reason why
My most full flame should afterwards burn clearer.
But reckoning time, whose million'd accidents
Creep in 'twixt vows and change decrees of kings,
Tan sacred beauty, blunt the sharp'st intents,
Divert strong minds to the course of altering things;
Alas, why, fearing of time's tyranny,
Might I not then say 'Now I love you best,'
When I was certain o'er incertainty,
Crowning the present, doubting of the rest?
Love is a babe; then might I not say so,
To give full growth to that which still doth grow?
115.
Я говорил "люблю" и так привык,
Что стало ложью слово попугая,
Не знал тогда я, пламени язык
Меня коснётся, сердце обжигая.
Но времени загар красой священной
Взгляд ослепил, от цели уводя,
А миллион несчастий и измены
Испытывали клятвы короля.
Зачем, увы, со временем в раздоре
В дне завтрашнем не был уверен я,
И не сказал с отвагою во взоре:
"Мечта моя, теперь люблю тебя"?
Любовь - малыш; он всё ещё растёт,
Как оценить не прерванный полёт.
116.
Let me not to the marriage of true minds
Admit impediments. Love is not love
Which alters when it alteration finds,
Or bends with the remover to remove:
O no! it is an ever