Василий Шукшин. Брат мой... --------------------------------------------------------------- © Copyright Василий Шукшин Подготовка электронного текста: библиотека Александра Снежинского --------------------------------------------------------------- В путанице ферм, кранов и тросов большой стройки де­вушка-почтальон нашла бригадира Ивана Громова. Иван, за­драв голову, кричал кому-то: -- Смотреть надо, а не ворон считать! Сверху что-то отвечали. -- Слезь у меня, слезь... Я тут с тобой потолкую! -- про­ворчал Иван. -- Вы Громов? -- А? -- Громов Иван Николаич? -- Ну. -- Телеграмма... Иван взял телеграмму, прочитал... Посмотрел на девуш­ку, сел на груду кирпичей, вытер рукавом лоб. (Девушка, видно, знает содержание телеграммы, понимающе смотрит на бригадира, ждет с карандашиком и квитанцией, где Иван должен расписаться.) Иван еще раз прочитал телеграмму... Склонил голову на руки. Подошли двое рабочих из бригады. -- Что, Иван? -- Отец помирает, -- сказал Иван, не поднимая головы. -- Распишитесь, -- попросила девушка. -- А? -- За телеграмму... Иван машинально чиркнул, куда ему показали. Девушка ушла. -- Наука. -- Один из рабочих взял телеграмму; прочитал. -- Семен-то... кто это? -- Брат. -- Нда... Подошли еще рабочие. -- Что? -- Отец у Ивана помирает. ...Взвыл с надсадной тоской паровоз. Иван в тамбуре вагона. Курит. Смотрит в окно. ...Сеня Громов, маленький, худой парень, сидел один в пустой избе, грустно и растерянно смотрел перед собой. Еще недавно на столе стоял гроб. Потом была печальная застолица... Повздыхали. Утешили как могли. Выпили за упокой души Громова Николая Сергеевича... И разошлись. Сеня остался один. ...Вошел Иван. Сеня, увидев его, скривил рот, заморгал, поднялся на­встречу... -- Все уж... отнесли. Иван обнял щуплого Сеню, неумело приласкал. Тот, утк­нувшись в грудь старшего брата, молча плакал, хотел остано­виться и не мог... Досадливо морщился, вытирал рукавом глаза. -- Ладно, перестань. Ладно, Сеня... -- Он все ждал... кхэх... На дверь все смотрел... -- Ладно, Сеня. Братья не были похожи. Сеня -- поджарый, вихрастый, обычно непоседа и говорун -- выглядел сейчас много моложе своих двадцати пяти лет. Ивану -- за тридцать, среднего роста, но широк и надежен в плечах, с открытым крепким лицом, взгляд спокойный, твердый, несколько угрюмый... -- Ладно, Сеня, ничего не сделаешь. Сеня высморкался, вытер слезы, пошел к столу. Иван огляделся. -- Что же один-то? -- А кому тут?.. Были. Посидели маленько, помянули и ушли. Вечером тетка Анисья придет, приберется. Иван закурил, присел к столу, отодвинул локтем тарелку с кутьей. Еще раз оглянулся. Сеня тоже сел. -- Поглядел бы, какой он сделался последнее время -- аж просвечивал. Килограмм двадцать, наверно, осталось... А до конца в памяти был. Иван глубоко затянулся сигаретой. -- Может, поешь с дороги? -- Пошли на могилу сходим. Когда вышли из ограды, Иван оглянулся на родитель­скую избу. Она потемнела, слегка присела на один угол... Как будто и ее придавило горе. Скорбно смотрели в улицу два маленьких оконца... Тот, кто когда-то срубил ее, ушел из нее навсегда. -- Завалится скоро, -- сказал Сеня, догадавшись, о чем думает брат. -- Перебрать бы -- никак руки не доходят. -- Тут, я погляжу, все-то не лучше. -- А кому строиться-то? Разъехались строители... города строить. Некоторое время шли молча. -- Почему так пусто в деревне-то? -- спросил Иван. -- Как Мамай прошел. -- Я ж тебе говорю... -- Да ну, все, что ли, разъехались? -- Много. А кто есть -- все на уборке. -- У вас совхоз, что ли? -- Теперь совхоз... Отделение, а центральная усадьба в Завьялове. Когда колхоз был, поживее было. И район был в Завьялове -- рядом совсем. -- А сейчас где? -- В Березовском. -- А ты шоферишь все? -- Шоферю. У нас в отделении шесть машин, я -- глав­ный. -- Механик, что ли? -- Старший шофер, какой механик. Пришли на кладбище. Остановились над свежей могилой, обнажили головы... Мир и покой царства мертвых, нездешняя какая-то тишина кладбища, руки-кресты, безмолвно воздетые к небу в неведо­мой мольбе, -- все это действует на живых извечно одинако­во: больно. Иван стиснул зубы, стараясь побороть подступившие к горлу слезы. Сеня шаркнул ладонью по глазам. -- Давай помянем, -- сказал он. Он, оказывается, прихватил бутылку красного вина и рюмку. Налил брату... Иван выпил... Помолчал. Склонился, взял горсть влаж­ной земли с могилы, размял в руке, сказал: -- Прости, отец. -- Уберемся с хлебом -- оградку сделаю, -- пообещал Сеня. -- И березу посажу. Налил себе, тоже выпил. -- Пошли, Сеня. Тяжело. Хоть по деревне пройдемся. Обратно шли медленно. -- У тебя в семье-то все хорошо? -- расспрашивал Сеня. -- Нету семьи, -- неохотно ответил Иван. -- Разошлись. -- Почему? -- Потом... Сеня качнул головой, но больше об этом говорить не ре­шился. -- Поживешь здесь хоть маленько-то? -- Некогда, Сеня. -- Поживи, братка. А то мне одному... Хоть с недельку. А? Иван переменил тему разговора: -- Ты-то почему не женишься? Сеня горестно оживился. -- Женись... когда они, паразитки, не хочут за меня. У меня душа кипит, -- он стукнул себя в грудь сухим крепким кулач­ком, -- а им -- хаханьки. Пулей прозвали -- и довольны. А я просто энергичный. И не виноват, что не могу на месте уси­деть. Вон она -- недалеко живет, Валька-то Ковалева... По­мнишь, нет? -- Ефима Ковалева? -- Но. -- Так она же вот такая была... -- А счас под потолок вымахала. Вот люблю ее, как эту... как не знаю... Прямо задушил бы, гадину! -- Сеня говорил скоро, беспрестанно размахивая руками. -- Но я ее допеку, душа с меня вон. -- Красивая девка? -- На тридцать семь сантиметров выше меня. Вот здесь -- во, полна пазуха! Глаза горят, вся гладкая... Я как увижу, так полдня хвораю. -- Выбрал бы поменьше. Куда она тебе такая? -- Тут на принцип дело пошло. Вот тут оглобля одна рядом поселилась, на сорок три сантиметра выше меня... -- Кто? -- Ты не знаешь, они с Украины приехали. Мыкола. Он тоже в нее втюрился. Так тот хочет измором взять. Как уви­дит, что я к ней пошел, надевает, бендеровец, бостоновый костюм, приходит и сидит. Веришь -- нет, может два часа си­деть и ни слова не скажет. Сидит и все -- специально мешает мне. Мне уж давно надо от слов к делу переходить, а он си­дит. -- Поговорил бы с ним. -- Говорил! Он только мычит. Я говорю: если ты -- бык, оглобля, верста коломенская, так в этом все? Тут вот что тре­буется! -- Сеня постучал себе по лбу. -- Я говорю, я -- талантливый человек, могу сутки подряд говорить, и то у меня ни­чего не получается. Куда ты лезешь? Ничего не понимает! Иван узнавал младшего брата. Как только не называли его в деревне: "пулемет", "трещотка", "сорока на колу", "кор­сак" -- все подходило Сене, все он оправдывал. Но сейчас ему действительно, видно, горько было. Взъерошенный, кур­носый, со сверкающими круглыми глазками, он смахивал на подстреленного воробья (Сеня слегка прихрамывал), возбуж­денно крутил головой; показывал руками, какого роста "ог­лобля" Валька Ковалева и как много у нее всего. -- А она? -- Что?.. -- Она-то как к нему? -- Она не переваривает его! Но он упрямый, хохол. Я опа­саюсь, что он -- сидит и чего-нибудь высидит. Парней-то в деревне -- я... да еще несколько. -- Трепешься много, Сеня, поэтому к тебе серьезно не относятся. -- А что же мне остается делать? -- остановился Сеня. -- Что я, витязь в тигровой шкуре? Мне больше нечем брать. -- Сеня вдруг внимательно посмотрел на брата. -- Пойдем сей­час к ней, а? -- Зачем? -- Ты объяснишь ей, что внешность -- это нуль! Ты суме­ешь, она послушает тебя. Ты ей докажи, что главное -- это внутреннее содержание. А форма -- это вон, оглобля. Пой­дем, братка. Ты хоть поглядишь на нее. Я ведь весь уж высох из-за нее. А ей хоть бы что! Я сохну, а она поперек себя шире делается. Это не девка, а Малахов курган какой-то... -- Ты не захмелел? -- Да ничего! Что я? Я редко пью. Это счас уже... Пойдем. -- Ну пошли. Уже вечерело. На улице появились люди -- шли с работы. Возле соседнего с домом Ковалевых двора Сеня остано­вился, спросил белоголового карапуза, который таскал на веревочке грузовик и гудел: -- Жираф дома? -- Ой, -- сказал карапуз, -- он тебя мизинчиком подни­мет. -- Скажи ему, чтоб он вышел. Иди, скажи. А я тебе завтра петушка привезу. -- Не обманешь? -- Нет. Счас посмотришь эту оглоблю. Иди, Васька, ска­жи: пошли, мол, крепость брать. Карапуз побежал в дом. -- Зачем ты? -- спросил Иван. -- Счас увидишь... -- Ко-олька, иди клепость блать, Сенька-пуля зовет! -- закричал еще на крыльце карапуз. -- Пойдем, ни к чему это, -- опять сказал Иван. -- Подожди, подожди... Счас увидишь... На крыльцо из дома вышел огромный парень, еще в ра­бочей одежде. -- Здорово, Микола! -- вежливо поприветствовал Сеня. -- Иди познакомься с братом. Микола вытер тряпкой грязные огромные ладони, подо­шел к воротцам, протянул Ивану руку. -- Микола. -- Иван. -- Костюм погладил? -- спросил Сеня. -- Он у меня всегда глаженный, -- ответствовал Микола, не удостоив взглядом Сеню. -- Все, Микола. -- Сеня высморкался на дорогу. -- Боль­ше он тебе не понадобится: идем договариваться насчет свадьбы. Простодушный Микола беспокойно и вопросительно по­смотрел на Ивана. Иван, чтоб скрыть неловкость, стал заку­ривать. -- Мели, Емеля... -- сказал Микола. -- В общем, мы пошли. -- Сеня первый деловито поша­гал к дому Ковалевых. ...Валя только пришла с работы, умывалась во дворе под рукомойником. Увидев входящих Ивана и Сеню, ойкнула и, накинув полотенце, побежала в дом. -- Куда вы?! Я же без кофты! -- Видал? -- спросил Сеня, грустно глядя вслед девушке. -- Это Валька? -- удивился Иван. -- Она. -- Ну, Сеня... тут, по-моему, тебе нечего делать. Господи, растут-то как!.. -- Пошли в дом. -- Она же не одетая. -- Она в горнице, а мы пока в прихожей посидим. Ковалевы -- отец, мать, молодая женщина с ребенком (невестка), младшая сестра Вали, школьница, тоже не по го­дам рослая, очень похожая на нее, -- ужинали. Поздоровались. -- Подсаживайтесь с нами, -- пригласил хозяин. -- Спасибо, мы только из-за стола. Братья присели на лавку у порога. Ели хозяева молча, с крестьянской сосредоточенностью. Натруженные за день ру­ки аккуратно, неторопливо носили из общей большой чашки наваристую похлебку. Один хозяин позволил себе погово­рить во время еды. -- Не захватил отца-то, Иван. -- Нет. -- Чо же, долго ехать шибко? -- Четверо суток почти. Хозяин качнул головой. -- Эка... занесло тебя. Из горницы выглянула Валя. -- Заходите. Сеня с готовностью поднялся, ушел в горницу, Иван ос­тался поговорить с хозяином. -- Где робишь там? -- На стройке. -- Ничто получаешь-то, хорошо? -- Да ничего, хватает. А Петро-то ваш где? -- А тоже вроде твоего, в город подался, судьбу искать. Вы ить какие нонче: хочу крестьянствую, хочу хвост дудкой и... Наоставляют вот, с такими, горя мало. -- Старик кивнул в сторону невестки. -- Да уеду я, уеду, Господи! -- в сердцах сказала та. -- Устроится он там маленько -- уеду, лишнего куска не съем. -- Мне куска не жалко, -- все так же спокойно, ровно продолжал старик. -- Меня вот на их зло берет. -- Он по­смотрел на Ивана. -- Уехать -- дело нехитрое. А на кого зем­лю-то оставили? Они уехали, ты уедешь, эти (в сторону младшей дочери) тоже уедут -- им надо нивирситеты кончать. Кто же тут-то останется? Вот такие, как мы со старухой? А нам веку осталось -- год да ишо неделя. Вон он, Сергеич-то... раз-два и сковырнулся. Так и все уйдем помаленьку. Что же тогда будет-то? Из горницы выглянул Сеня. -- Иван, зайди к нам. Иван бросил окурок в шайку, пошел в горницу. Слова старика нежданно вызвали в нем чувство вины; когда шел по улице и поразился пустотой в деревне, почему-то не подумал о себе. Сеня ходил по горнице, засунув руки в карманы брюк. Видно, он только что что-то горячо доказывал. -- Здравствуй, Валя. -- Здравствуйте. -- Навстречу Ивану поднялась рослая, крепкая, действительно очень красивая девушка. Круглоли­цая, с большими серыми глазами... Высокую грудь туго обле­гала белая простенькая кофта. Здоровье, сила чувствовались в каждом ее движении, в повороте опрятной, гладко приче­санной головы, во взгляде даже. -- Валя!.. -- невольно сказал Иван, пожимая ей руку. -- Ты когда успела так вырасти? -- Годы, Иван... Вы уж сколько не были дома-то? -- Да ну, сколько?.. Ну, может, много. Только ты все рав­но не "выкай", я не привык как-то. Ты... ну Валя, Валя... Валя засмеялась довольная. -- Что "Валя"? -- Красавица ты прямо. -- Да ну уж... -- Вот так мы ее тут и испортили, -- встрял Сеня. -- Каж­дый, кто увидит: "Красавица! Красавица!" А ей на руку. -- Сеня, ты же первый так начал, -- с улыбкой сказала Валя. -- Когда? -- Когда из армии-то пришел. Ты что, забыл? -- Так то я один, а то вся деревня, языки вот такие рас­пустили... -- Нет, Сеня, тут распускай, не распускай, а факт остает­ся фактом. -- Иван сел на стул. -- Как живешь-то, Валя? -- Хорошо. -- Валя внимательно посмотрела на Ивана, усмехнулась. -- Надолго к нам? -- Да не знаю, -- неопределенно ответил Иван. Вспомни­лись слова старика Ковалева, и он невольно опять подумал о них. -- Курить здесь можно? -- Пожалуйста. Я сейчас принесу чего-нибудь... -- Валя вышла из горницы. -- Видал, что делается? -- спросил Сеня. -- Видал. Неважные твои дела. -- Просто пройдет по горнице, а у меня вот здесь, как но­жами... Видал, как счас прошла? Иван не успел ответить. Вошла Валя, поставила на стол блюдце. -- Вот сюда пепел. -- Ты вот послушай его, если мне не веришь. Он больше нашего повидал, -- начал Сеня. -- Ну? -- Валя опять весело посмотрела на Ивана. -- Как было при царизме? -- рассуждал Сеня. -- Как? -- спросила Валя. -- Ручной труд. Эксплуатация человека человеком. -- Сеня не мог сидеть, когда говорил. -- Тогда, конечно, надо было, чтобы мужик был здоровый. Кого лучше эксплуатиро­вать? Миколу или меня? Миколу. На него можно два куля навалить, и он понесет. Со мной хуже: где сядешь, там и сле­зешь. Теперь: наше время -- атомный век. Спрашивается, для чего мне надо расти с колокольню? Я нажимаю стартер, завожу машину и везу три тонны. Сейчас даже модно ма­леньким быть. Японцы, например, все маленькие, и ведь жи­вут -- ничего! У нас же как вымахает какая-нибудь жердь -- так все рады-радешеньки, без ума прямо! -- Сеня не на шутку расходился. -- Вырос детинушка. Ладно, он, допус­тим, один восемьдесят. А вот этот фактор у него работает? -- Сеня постучал себя по лбу. -- Пулемет ты, Сеня, -- сказала Валя. -- Наговорил сорок бочек... Ну, к чему ты все? Ведь по твоей теории выходит, что я... какая же я модная? -- Я про мужиков говорю. -- Так если мужикам не надо быть здоровыми, то уж ба­бам-то и подавно. А я вон какая... Иван засмотрелся на девушку. Валя перехватила его взгляд, усмехнулась и покраснела. -- Куда же мне деваться-то такой? -- спросила обоих. -- Эксплуатации нет, кули не надо таскать. Что же мне, закры­вать глаза да головой в прорубь? Сеня беспомощно, с надеждой посмотрел на старшего брата. Тот пожал плечами. -- Иван, хорошо в городе? -- спросила Валя, как-то из­лишне пристально глядя на него. Ей хотелось говорить с ним. -- По-разному, Валя. Как везде. -- Ну, с нами-то не сравнишь. -- Сами виноваты! -- опять встрял Сеня. -- Умоляют лю­дей: записывайтесь в самодеятельность -- нет, понимаешь... -- Пошли вы со своей самодеятельностью! Что я, дура, что ли, вылезу на сцену ногами дрыгать. Я ее проломлю там у них. -- Ты можешь любую роль играть, не обязательно ногами дрыгать. Дрыгают в танцевальном кружке, а есть -- драмати­ческий. В дверь горницы постучали. -- Внимание. -- Сеня поднял палец кверху. -- Счас бу­дет -- акт! -- Да, -- сказала Валя. Вошел Микола в бостоновом костюме. -- Здрассте. -- Здравствуй, Коля. Садись. Микола сел на стул, поддернул на коленях наглаженные брюки. Видно, что это его привычная поза. -- Рассказал бы нам чего-нибудь про город, Иван, -- по­просила Валя серьезно. -- Как там живут? -- Живут... Лучше расскажите, как вы живете? Мне тоже интересно. -- Микола, расскажи, -- попросил Сеня. -- На провокации не идем, -- ответствовал Микола. -- Иной раз посмотришь в кино, душа заболит, -- загово­рила Валя. -- Вот, думаешь, живут люди! Все нарядные хо­дят, чистенькие... В комнатах все блестит, все под руками... Господи. Правда, что ли, так живут? -- Валя смотрела на Ивана. Сеня и Микола тоже смотрели на него. Ждали. Иван долго молчал, задумчиво глядя на кончик сигареты. Опять некстати припомнились слова старика. Поднял го­лову, увидел, что его с интересом ждут, усмехнулся. -- Я вам не скажу за всю Одессу... По-разному живут, ре­бята. Бывает, как в кино, бывает, похуже. Мне вот ночами часто деревня снится. Покос... Изба родительская. А давеча глянул на нее -- и больно стало: то ли она постарела, то ли я... -- Ну вот у тебя сколько комнат в квартире? -- Сене не­приятно было упоминать об избе: его совести дело, что она заваливается, так он чувствовал. -- Комнаты три? -- Перестань, Сеня. Что вы взялись допрашивать меня? -- Кого же нам допрашивать больше? -- спросила Ва­ля. -- Друг друга, что ли?.. Мы и так все знаем. -- Мне расскажите. -- Я могу за всех ответить: середка на половинке жи­вем, -- сказал Сеня. -- Скучновато живем, -- добавила Валя. -- Выходи за Миколу, -- посоветовал Сеня, -- каждый день будешь со смеху умирать. Микола спокойно посмотрел на Сеню, хотел что-то ска­зать, но решил, видно, не стоит. -- Замуж надо, действительно, -- согласился Иван. -- Замуж -- не напасть... -- непонятно сказала Валя. И, глядя на Ивана, спросила прямо: -- А за кого замуж-то? Сене не подхожу -- высокая, говорит, Микола -- молчит. Не станешь же сама навязываться. Обоих женихов слова эти ударили по сердцу. -- Минуточку!.. -- взвился Сеня... Микола пошевелился на стуле, так что стул угрожающе скрипнул. -- Легкая провокация. Валя запрокинула назад голову, громко, искренне расхо­хоталась. Все трое невольно засмотрелись на девушку, от­крыто любуясь ею. -- Все хаханьки, -- заметил Сеня. Микола пожирал Валю влюбленными глазами. Иван смотрел внимательно, несколько удивленно. Валя досмеялась до слез, вытерла воротничком кофты глаза, сказала: -- Не обижайтесь, ребята. Меня что-то смех разобрал. Бывает... -- Ну что, Сеня?.. Пойдем? -- Иван поднялся. -- Посидите, -- с просительной ноткой в голосе сказала Валя, глядя на Ивана. И такой это был взгляд -- необычный, что Микола, например, обратил на него внимание. -- Устал я, Валя. Вы сидите, а я пойду прилягу немного. -- Ну уж... -- Правда. До свиданья. Сеня посмотрел на Миколу. Микола -- на Сеню... Оба остались сидеть. Валя встала и пошла провожать Ивана. -- У нас в сенцах темно... В прихожей отужинали. Младшей дочери не было дома. Невестка переодевала для сна девочку. Хозяйка убирала со стола. Старик рубил у порога табак в корытце. Иван остановился около него. -- Самосад?.. -- Он самый. Какой-то не крепкий нонче уродился. Листовухи добавлю -- все слабый. Иван присел на корточки. -- Дай-ка попробую... Давно не курил. -- Спробуй, спробуй. Валя стояла рядом, смотрела сверху на Ивана. -- Валька, ужинать-то... простынет все, -- сказала мать. -- Потом, -- откликнулась Валя. Дед с Иваном закурили. -- Как? -- Хорош! -- Донничка ишо потом добавлю -- ничего будет. -- Ну, бывайте здоровы. -- Мгм. Иван с Валей вышли в темные сени. -- Давай руку, -- сказала Валя. -- А то тут лоб разбить можно. Вот здесь ступенька будет. -- Где?.. Ага, вот она. -- Вот... теперь ровно. Остановились. Плавал в темноте огонек Ивановой папи­роски. Некоторое время молчали. -- Ну, иди, а то там женихи-то... скучают. -- Пусть маленько поскучают. -- Сенька-то правда любит, Валя. -- Я знаю. И Микола тоже. -- Ну?.. -- А я не люблю. Молчание. -- Что делать? -- спросила Валя. -- Что делать... На нет -- спроса нет. Обидно, конечно, за брата... Но этому горю не поможешь. -- Нет, а что мне-то делать? -- Валя!.. Ты уж сама большая -- смотри. -- А я любить хочу. -- Пора. -- А почему ты с женой разошелся? -- Кто тебе сказал? -- Сеня. -- Во звонарь-то... успел уж. -- Почему? -- Сложно это, Валя... -- Разлюбил? Или она тебя? -- Иди к женихам-то. -- Сколько поживешь у нас? -- Не знаю... Побуду пока. Сеньке тяжело одному... Он хоть тараторит, крепится, а душонка болит... Между тем в горнице происходил такой разговор: -- Тебе надо громоотводом работать, -- советовал Сеня. -- А тебе -- комиком, -- невозмутимо отвечал Микола. -- Ты хоть знаешь, сколько комики получают? -- снисхо­дительно спросил Сеня. -- По зубам в основном. За провокации. -- Комики даже лауреаты есть, комики есть депутаты Верховного Совета. Вы ж не понимаете ничего... -- А с какого этажа их спускают оттуда? -- Кого? -- Комиков. -- Я -- комик? Ладно. Вот она счас придет, я буду мол­чать. Ты ж за счет меня только держишься, потому что я го­ворю, а тебе молчать можно. А счас я буду молчать. Посмот­рю, что ты будешь делать. Проведем такой опыт. Микола молчал. -- Много вывезли сегодня? -- спросил Сеня. -- Двенадцать ездок. Потом сразу два комбайна стали. Пока возились -- стемнело. -- Сделали? -- Один. Ты ничего не заметил своим фактором? -- Чего заметил? -- Так. -- Микола, видно, заметил какую-то перемену в Вале. -- Чего заметил-то? Молчание. -- Ладно, счас я тоже буду молчать. -- Зря, -- сказал Микола. -- Чего я не заметил? Молчание. -- Все. Молчу и смеюсь внутренним смехом. Вошла Валя. Села на кровать. -- Ну, что будем делать? Молчание. Долгое. -- Вы что, поругались, что ли? Молчание. -- Сень? Молчание. -- Коля? Молчание. -- Что случилось-то? -- Провоцируют, -- пояснил Микола. -- Кто провоцирует? -- Вон... -- Микола кивнул на Сеню. -- Я провожу опыт, -- кратко сказал Сеня. -- Какой опыт? Сеня сделал знак рукой. Долго молчали все трое. -- Да ну вас! -- рассердилась Валя. -- Сидят, как два сыча. Молчание. -- Тогда я ложусь спать. -- Сенька, брось, -- взволновался Микола. Сеня замотал головой -- нет. А Иван пошел к другу детства Девятову Василию. Пришел, а у Девятовых -- дым коромыслом: Василий спорил с женой, как назвать новорожденного сына. -- Ванька!.. -- кричала жена Настя. -- Где это ты их видел нынче, Ванек-то?! Они только в сказках остались -- Вани-ду­рачки. Умру, не дам Ванькой назвать. -- Сама ты дура, -- тоже резко говорил Василий. -- Сей­час в этом деле назад повернули, к старому. Посмотри в го­родах... -- На черта он мне сдался, твой город! Там с ума начнут сходить и ты за ними? Я своим умом живу... -- Да сын-то мой! -- заорал Василий. Он был в рабочей одежде -- заехал на время домой; у ворот стояла его маши­на. -- Или чей? -- А мне он кто?! Супруги так увлеклись важным спором, что сперва даже не заметили гостя. -- Можно к вам? -- спросил Иван. -- О! -- удивился Василий. -- Иван! Заходи. Поздоровались. -- Что за шум, а драки нет? -- А вон -- сына не дает Ванькой назвать. -- И не дам, -- стояла на своем Настя. -- А как ты хочешь? -- спросил ее Иван. -- Валериком. -- Иваны, говорит, одни дураки остались, в сказках. Много ты понимаешь! Спроси вот у него, как в городе... -- Мне ваш город не указ. Иван заглянул в кроватку к младенцу. -- Лежит... А тут из-за него целая война идет. А чего ты, Настя, Иванов-то списала со счета? -- спросил он Настю. -- Не рано? -- Не рано. -- Зря. Иваны еще сгодятся. -- Вот кому сгодятся, тот пускай с ними и живет, а мы бу­дем жить с Валериком. Правда, сынок? -- Мать подошла то­же к кроватке, склонилась над сыном. -- Уй ти, мой малень­кий, мой холесенький... Иваном. Еще чего! -- Ну, Валерик -- это тоже не подарок, -- заметил Иван, отходя от кроватки. -- Да плохо просто! -- загорячился опять Василий. -- Чем нехорошо -- Иван Васильевич?.. Царь был Иван Василье­вич... -- У нас счас, скажи, царей нету, -- тютюшкалась мать с младенцем. -- Нету, скажи, царей, нечего на них и огляды­ваться. -- Ну что ты будешь делать? -- с отчаянием сказал Васи­лий. -- Ну, е-мое, Валериком он тоже не будет, это я тебе тоже не дам. Как недоносок какой -- Валерик... Он должен быть мужиком, а не... -- Будет Валериком. -- Нет, не будет! -- Нет, будет! -- Назовите в честь деда какого-нибудь, -- посоветовал Иван. -- В честь твоего отца или твоего. -- Да они обои -- Иваны! -- воскликнул Василий. -- В том-то и дело! Домой Микола пришел мрачный и решительный. -- Ты чего такой? -- спросил отец. Микола сел к столу, положил подбородок на кулаки, за­думался. -- А? -- Так. Отец готовился спать. Сидел на кровати в нижней рубахе, в галифе, босиком. Шевелил пальцами ног. На печке лежал хворый дед Северьян. До прихода Миколы они разговаривали и теперь верну­лись к разговору. -- Он, старик-то, говорит: мы, говорит, пахали их, те поля. Приехали, обрадовались -- землищи-то! И давай. Ну, год, два, три -- пашем. Глядим, а песок-то с той стороны все ближе да ближе к нам. Нам, говорит, тогда старики и совету­ют: "Пусть эта земля лучше залежью будет, лучше поурежьте свои пашни, которые к северу, а эти не трожьте. Бросьте эти поля пахать, не трогайте". Собрались, говорит, мы миром и порешили: не пахать к югу от Сагырлака. И верно: остано­вился песок. Трава-то его держать стала. А счас опять все распахали... И уж заметно, как сохнет к северу. Еще вот лет пять попашем -- и сгубим пашню. Тогда и удобрениями ни­чего не сделаешь -- сожгем только землю... -- Сказали бы начальству. -- А то не говорили! Доказывали: никакая это не целина, это залежь, специально которую не трогали, чтобы пески держать с юга. Ну, рази ж послушают!.. -- Тять, я жениться надумал, -- сказал Микола. -- Эка!.. -- удивился отец. -- Кого же брать хочешь? -- Вальку Ковалеву, -- негромко ответил Микола. Отец кивнул головой: слышал кое-что. -- Ты говорил с ней насчет этого? -- Та-а... -- Микола мучительно сморщился. -- Нет. -- Я сватать не пойду, -- твердо заявил отец. -- Почему? -- Не хочу позора на старости лет. Знаю я такое сватовст­во: придешь, а девка ни сном ни духом не ведает. Сперва до­говорись с ней, как все люди делают, тогда пойду. А то... ты вечно, Микола... -- все за тебя отец. Прогонют, потом житья в деревне не будет, бежать от стыда придется. -- Ну, ты тоже прынц выискался: сватать он не пойдет, -- сердито сказал дед Северьян. -- Ты забыл, Тимоха, как я за тебя невесту ходил провожать? Забыл? Тимофей недовольно нахмурился. -- Ведь не пойдет она за него. Слышал я -- бабенки тре­пались -- не глянется он ей. -- Пойдет! -- сказал дед. -- За такого парня!.. Чего ей еще надо? -- Почему ты думаешь, что не пойдет? -- спросил Ми­кола. -- Это уж тебе лучше знать. Хоть бы поговорил с девкой!.. -- Пойдем, тять. Я один не сумею. -- Счас, что ли? -- испугался отец. -- Счас. -- Ты что, опупел? -- Надо... А то поздно будет. Прошу тебя, один раз в жиз­ни сделай... -- Тимоха, помоги парню. -- Да почему счас-то? Кто так делает?.. -- А то поздно будет. Фактор один появился... поздно будет. -- Какой фактор? -- Ну... поздно будет. Ее спровоцируют. -- Тимоха... -- Да ну вас к черту, вы что, на самом деле! Ночь-пол­ночь -- сваты заявились. Завтра хохотать все будут. -- Вот как раз счас самое время идти, -- рассуждал дед с печки. -- Никто не увидит. Откажут, никто знать не будет. Тимофей вздохнул, задумался. -- Какой фактор-то? -- спросил он сына. -- Сенька, что ли? -- Нет. -- Собирайтесь и идите, а то спать лягут люди. Ничего с тобой, Тимоха, не случится -- сходишь, не похудеешь. Сде­лай одолжение парню. А девка правда хорошая -- на ней па­хать можно. -- Пойдем, тять. -- Язви вас в душу!.. Может, с матерью сходишь? Она счас придет... -- Та-а... -- Чего она, мать?.. Баба есть баба. Иди, Тимоха. Вишь, загорелось парню: значит, надо. Раз какой-то хвактор по­явился, не надо тянуть. Они нонче такие: не успеешь глазом моргнуть -- поздно будет. Опередить надо. Отец снял грязные галифе, нашел в сундуке новые брю­ки, надел и, болезненно сморщившись, долго ловил негну­щимися темными пальцами маленькую скользкую пуговицу на ширинке. -- Тц... сердце мое чует -- на радость зубоскалам идем. Ни хрена из этого сватовства не выйдет. Подождем хоть дня-то? -- Днем хуже. -- Какая тебе разница, Тимофей? -- Вот сошьют, оглоеды!.. Не лезет, хоть матушку-репку пой. -- Чего там? -- Пуговица не лезет, мать ее... -- Подрежь ножницами петельку-то, -- посоветовал дед. Микола пригладил жесткие волосы. Долго стоял перед зеркалом. -- Чего бы сделать над собой? -- спросил он деда. Дед подумал. -- Ничего, иди так. И так хорошо. Главное, смейся там побольше. Смешно, не смешно -- ты: "Ха-ха-ха-ха..." Девкам это тянется. Был бы я не хворый, пошел бы с вами. -- Пол-литра-то брать, что ли? -- спросил Тимофей отца. -- Возьмите в карман, -- сказал дед. -- Понадобится -- она при себе. Не робейте, главное. Ты, Тимоха, тоже посмеи­вайся там поболе. А то ведь придете счас два земледава... слова сказать не сумеете. Сеня был уже дома, когда пришел Иван. -- Что так скоро? -- спросил Иван. -- Я один опыт провел: начал тоже молчать, как Микола. Он меня комиком зовет, а я ему счас доказал. -- Чего доказал? -- Что он без меня совсем пропадет. -- Чем доказал-то? -- Молчал. -- Ну? -- Ну, она нас обоих выгнала. -- Обои вы комики... Как дети, честное слово. -- Нет, пусть он теперь не вякает. -- Что, девок, что ли, не хватает в деревне? -- Они не такие... -- Зря ты, Сенька... Ты же видишь, не любит она тебя. Сеня -- в майке и в длинных трусах -- задумался около сундука. -- Видать-то я вижу, братка, -- серьезно и грустно сказал он. -- А отстать не могу. Умом все понимаю, а вот тут... болит. И ничего не могу сделать. Девки есть... полно. Но все не такие. -- Чем она тебе так уж?.. -- Она какая-то надежная. Я бы с ней не пропал. Мне с ней легко как-то. Увижу ее, радуюсь, как дурак. Прямо, как праздник сделается. И вот ты же заметил: я сразу остроум­ный какой-то становлюсь, жизнерадостный... Счас уж -- ка­кое горе, и то... вспомнишь про нее, легче становится. Я бы с ней хорошо прожил. Иван прилег на кровать. Закурил. Непонятно, то ли слу­шал брата, то ли думал о чем-то своем. -- А так просто жениться -- лишь бы жениться -- не­охота. Вон ребята женются... Год-два поживут -- и уже на­доели друг другу. Он норовит, как бы скорей из дому да вы­пить с дружками, она -- ругается. И как скоро ругаться вы­учиваются! Так поливает, другой старухе не угнаться. Что за жизнь?.. Ни себе, ни людям. Охота не так. -- Всем охота, -- сказал Иван. -- Не всегда получается. Ты сам крепко виноват: смеются над тобой люди... -- Они ж не со зла. -- Какая разница. Доверчивый ты, душонка добрая и та... вся открытая. А есть любители -- кулаком туда ткнуть. Тоже не со зла, а так -- от скуки: интересно посмотреть, как скорчишься. -- Да меня вроде ничего... любят. -- Хм... -- Так ведь и я их люблю! Оттого иной раз и выкинешь какую-нибудь штуку, чтобы посмеялись хоть. А то ходют как сонные... Жалко порой делается. -- Мало били... не рассуждал бы так. -- Тебе что, часто попадало? -- Я так, к слову. -- Иван поднялся. Прошел к порогу, бросил окурок в шайку. -- Это хорошо, что ты парень весе­лый. Но иногда надо и зубы показать. А то заласкают, как... собаку шалавую, и последний кусок отнимут, и ничего не сделаешь. Пора это понимать, тебе уж, слава Богу, двадцать шестой годик -- не ребенок. Помолчали. Иван прошелся по избе, остановился у окна. -- Тишина на улице... Ни песен, ни гармошки. Как повы­мерло все. -- Наработались люди -- не до песен. -- Раньше-то что, не работали, что ли? -- Молодежи больше было. -- А где Ванька Свистунов? Тоже уехал? -- Ванька милиционером работает. Участковым. А живет в районе. Хорошо живет, дом недавно себе поставил. -- А Ногайцевы ребята?.. Колька, Петька. -- С Петькой я вместе в армию уходил. Меня-то в первый же год помяло в танке, а он дослужил. Отслужил и завербовался куда-то. Не знаю даже где. А Колька на агронома выучился, тоже в районе живет. -- Нда-а... -- Да жить можно! -- сказал Сеня, словно возражая кому. -- От самих себя много зависит. Бежали-то когда? Когда действительно жрать нечего было. Счас же нет этого. Так уж... разбаловались люди, от крестьянской работы отвы­кли. Учиться многие едут. Вот и нет никого. Ужинать бу­дешь? -- А ты? -- Я не хочу что-то. -- Я тоже. -- Ты где был-то? -- К Ваське Девятову заходил. Чего-то мне, Сенька, мысли всякие в башку полезли... Шел счас дорогой, разду­мался... -- Какие мысли? -- Всякие. Нехорошо как-то стало. -- Залезла бы тебе одна мысль в голову -- вот было бы дело. -- Какая? -- Остаться здесь. Я не из-за себя, а так... вообще. А чего? Все равно же... семьи там нету... -- А ты сам не подумывал уехать отсюда? -- спросил Иван. -- Нет. Я один-то год в армии и то едва прослужил -- тя­нет домой. -- Привык бы. Меня первое время тоже тянуло... -- Сам же говоришь: покос снится. -- Покос снится. Вообще, какой бы сон ни увидел -- все я вроде вот в этой избе. Помолчали. -- Он сколько в больнице лежал? -- Месяц. Потом меня вызвали: вези, говорят, домой. -- Он знал или нет, что у него?.. -- Нет. Может, догадывался последнее время. Один раз, недели за полторы, подозвал к себе и говорит: "Я знаю, у меня рак". Я успокоил его, бумажки всякие начал совать -- вот, мол, гляди, тут написано. Меня в больнице научили. А последние три дня знал, что умирает... -- Что говорил? -- Ничего. Молчал. Тебя ждал... -- Пораньше бы телеграмму-то дал. -- Я думал, поживет еще. Кхах... Не надо про это... Забу­дешься -- вроде ничего, а как... это... Лучше не надо. -- Не буду. -- С семьей-то почему не получилось? -- Та... длинная история. И поганая. Спуталась она там с одним... На работе у себя. Ну ее к... Тоже не хочу об этом. -- Любил? -- Дочь жалко... Иной раз подкатит вот сюда -- хоть на стенку лезь. -- Видаешь ее? -- Переехали они... В другом городе. Не надо, Сеня. Долго молчали. -- Остался бы здесь, правда. -- Давай спать, поздно уже. Тебе ж на работу рано. Выключили свет, легли. Но не спалось обоим -- лежали с открытыми глазами, ду­мали. ...Утром чуть свет к братьям пришла Валя. -- Поднялись? Здравствуйте! Давайте сготовлю вам чего-нибудь... -- Сразу в маленькой избе сделалось как будто про­сторней, светлее, когда появилась она и зазвучал ее молодой, сильный, свежий голос. -- Сеня, давай за картошкой!.. Мя­со-то есть? -- Господи! -- воскликнул Сеня. -- Завались! В погребе. -- Давай в погреб! А я пока приберусь маленько, а то за­плесневеете тут. Иван, собирай половик, неси на улицу -- вытрясем. Шевелитесь, ядрена мать! Мне тоже на работу надо. Сеня побежал в погреб. Иван неумело -- ногой -- начал было скатывать половик. -- Да не так, Господи! Руками! Спина, что ли, отвалит­ся -- нагнуться-то боишься? Вот так... Неси. Я сейчас выйду. Отвык от деревенской работы? -- Какая это деревенская?.. -- Она тут всякая, милок. У нас вон ребята коров доят, ничего. -- Брось ты? -- Чего? Поломались маленько и пошли. Комсомол по­мог, правда. Еще как доят-то!.. -- Руками? Валя засмеялась. -- Счас аппараты есть. Но и аппарат тоже не ногами управляется. Первое время матерились, а потом ничего... Смеш­но только смотреть на них. Неси. Иван взял половик, понес во двор. Валя шла следом. Раз­вернули половик, начали трясти. Сеня вылез из погреба с куском мяса. -- Картошки я начищу. -- Давай. Мимо ворот по улице прошел на работу Микола. Увидев Валю во дворе Громовых, склонил голову и прибавил шаг. -- Что же не здороваешься, Коль? -- крикнула Валя. Микола буркнул что-то и свернул в переулок. Валя посмотрела на Ивана и засмеялась. -- Чего ты? -- Так. Смешинка в рот попала. Держи крепче... Пыли-то! Жени ты его ради Христа, Иван. А то старуха-то измучи­лась... -- Какая старуха? -- Тетка Анисья-то ваша. Шутка в деле -- с конца на конец деревни ходить старой, хозяйничать тут. -- Он же говорит, в столовой ест. -- Да ест -- одно, а прибрать вот, помыть, постирать... Выскочил Сеня на крыльцо. -- Жарить будем или как? -- Это -- как хотите. -- Иван? -- Мне все равно. -- Поджарим. -- Неси, хватит. Иван свернул половик, и они ушли с Валей в избу. На крыльцо опять вскочил счастливый Сеня... Пробежал по двору, набрал дров, снова исчез в избе. ...А над деревней, над полями вставало солнце... Тихо за­горался нежаркий, светлый осенний день. Незримые золотые колокольчики высоко и тонко вызванивали прозрачную музыку жизни... -- Хо-о, Валюха!.. -- Сеня отвалился от стола. -- На весь день наелся. -- Едок, -- упрекнула Валя. -- Съел-то всего ничего. Вот оттого и не вырос -- ешь мало. -- Начинается старая песня, -- недовольно заметил Се­ня. -- Шел я лесом-просекой... -- Спасибо, Валя, -- сказал Иван. -- На здоровье. Сеня заторопился на работу. -- Закурим, братка, и я побежал. Надо еще свой "шевролет" собрать. На ходу сыпется, зараза. Валя принялась убирать со стола. С затаенной надеждой глянула на Ивана. Сеня прихватил из-под кровати какие-то железки, оста­новился на пороге. -- Не тоскуй здесь один-то. Хоть, возьми у дяди Ефима ружьишко, перепелов сходи постреляй. Они жирные сейчас. Вечером похлебку заварим. Или порыбачь... Удочки в кла­довке, в углу... -- Сеня, -- сказал вдруг Иван, -- возьми меня с собой. Валя и Сеня посмотрели на него. -- Зачем? -- спросил Сеня. -- Ну... посмотреть поля родные... Валя усмехнулась и качнула головой. -- Поехали! -- сказал довольный Сеня. ...Посреди поля стоят комбайн и грузовик. Неподалеку -- "начальственный" "газик". В "газике" директор совхоза. Ря­дом стоит комбайнер. Из-под грузовика торчат ноги шофера. Сеня с Иваном подлетели на мотоцикле, вздымая за со­бой вихрь пыли. Сеня издали заорал: -- По пятьдесят восьмой пойдешь! Понял? -- Осадил мо­тоцикл, взял гаечный ключ и пошел к шоферу. Тот торопли­во вылез из-под капота. -- Развинчивай! -- Сеня... -- Быстро! А то я тебе счас нос отверну и к затылку при­ставлю. -- Не я же взял-то, разорался. -- А кто взял? -- Вон. -- Шофер кивнул в сторону директора. Тот уже шел к ним. -- Здравствуй, Сеня. -- Что же получается: я... -- Подожди, Сеня, я