сейчас все объясню. Этот охламон залил в картер грязное масло и побил вал. А так как тебя нет... -- Что, меня век, что ли, не будет? -- Но комбайн-то стоит. А твоя все равно разобрана... -- Ее собрать -- полчаса. -- Ну.. -- Что же я-то делать буду?! -- Надо достать вал. -- Где? -- Сеня подбоченился, склонил голову набок, -- Интересуюсь, где? Адрес. -- Чего-нибудь надо придумать, Сеня. Такое положе­ние... Иван наблюдал эту сцену со стороны. -- Ну тогда я рожу его. -- Сеня высморкался на стер­ню. -- Если получится -- можно двойняшку. Шофер, незнакомый Ивану, хмыкнул и сочувственно за­метил: -- Трудно тебе придется. -- Чего трудно? -- повернулся к нему Сеня. -- Рожать-то. Он же гнутый, спасу нет... -- Он кивнул на свой израненный вал, валявшийся тут же. Сеня пошел на него с ключом. Шофер отскочил. -- Сенька!.. -- Ладно, Сеня, брось его, -- сказал директор. И при­крикнул на шофера: -- Делай свое дело! Остряк... Ты мне еще за вал выпла­тишь. Шофер полез под капот. Директор взял Сеню под руку, отвел в сторону. -- Знаешь, у кого есть валы? -- У Макара? -- У Макара. -- Не даст. Вообще, я не хочу иметь с ним ничего общего. -- Хочешь не хочешь, а надо выходить из положения. Я бы сам поехал. Но мне он принципиально не даст. Ты как-нибудь на обаяние возьми его... -- Я его взял вчера на обаяние... Ладно, попробую. -- Попробуй. Сеня с Иваном уехали. ...Через десять минут они подлетели к правлению колхоза "Пламя коммунизма". Сеня опять высморкался, молодцева­то взбежал на крыльцо... и встретил в дверях Макара Сударушкина. Тот собирался куда-то уезжать. -- Привет! -- воскликнул Сеня. -- А я к тебе... С добрым утром! -- Сударушкин молча подал руку и подозрительно по­смотрел на Сеню. -- Как делишки? Жнем помаленьку? -- затараторил Сеня. -- Жнем, -- сказал Макар. -- Мы тоже, понимаешь!.. Фу-у! Дни-то, а?.. Золотые де­нечки стоят! -- Ты насчет чего? -- спросил Сударушкин. -- Насчет коленвала. Подкинь парочку. . -- Нету. -- Макар легонько отстранил Сеню и пошел с крыльца. -- Слушай, монумент!.. -- Сеня пошел за ним следом. -- Мы же к коммунизму подходим... Я же на общее дело... Макар невозмутимо шагал к своей "Волге". -- Дай пару валов!! -- рявкнул Сеня. -- Не ори. -- Дай хоть один. Я же отдам... Макар. -- Нету. -- Кулак, -- сказал Сеня, останавливаясь. -- На критику обиделся? -- Осторожней, -- посоветовал Макар, залезая в "Вол­гу". -- Насчет кулаков поосторожней. -- А кто же ты? -- Поехали, -- сказал Макар шоферу. "Волга" плавно тронулась с места. Сеня завел мотоцикл, догнал "Волгу", крикнул: -- Поехал в райком!.. Жаловаться. Готовь валы! Штук пять! -- Передавай привет в райкоме! -- сказал Макар. Сеня дал газку и обогнал "Волгу". Когда выехали опять в степь, Иван попросил: -- Завези меня домой, Сеня. -- Чего? -- Да... неловко мне как-то: люди делом заняты, а я, как... этот, как тунеядец. Да еще не знаю никого... Сколько много людей новых! Все приезжие, что ли? -- Есть приезжие. А Мишку-то Докучаева ты разве не знал? -- Какого Мишку? -- А шофер-то? Лаялся-то я с которым... -- Это Мишка?! -- Мишка. -- Не узнал. Гляди-ка!.. А директор приезжий? -- Он вообще-то из нашего района. В райкоме раньше работал, попросился в совхоз. Сам попросился. Толковый мужик. А Макар -- кулак. -- Ты не боишься так с ними разговаривать-то? -- А чего? -- удивился Сеня. -- Да нет, я так... Ссади меня здесь, я пешком пройдусь. Сеня остановился. Иван слез и пошел по малой тропинке в деревню. -- Не скучай там! -- крикнул Сеня. И газанул -- поехал, оставляя за собой пыльный шлейф. Иван догнал по дороге медленно двигающуюся подводу. Молодой человек, очень не деревенский на вид, вез на дрожках листовое железо. -- Отца хоронить приезжали? -- спросил молодой чело­век. -- Да, -- ответил Иван. -- Только не успел. -- Он был безнадежен. -- А вы кто? -- Я здешний доктор. Он у нас лежал. Иван с удивлением посмотрел на молодого человека -- очень уж он не походил на доктора. -- Хороший старик, -- продолжал доктор. -- Совестли­вый. Сам попросился из больницы -- неудобно, что за ним ухаживают, судно подкладывают. Не привык, говорит, так. Ну, как там город поживает? -- Поживает... Что ему? Молодой человек вдруг посмеялся своим мыслям. -- Видите, как у нас: поменялись местами. Я -- коренной горожанин. -- Вы, что же, совсем сюда? -- Нет... Не думаю, -- честно сказал доктор. -- Наверно, как все: отработаю свои три года и поеду в свой город. А вас не тянет сюда? -- Как вам сказать... -- замялся Иван. -- Значит, не тянет. -- Молодой человек весело посмот­рел на Ивана. -- "Знать, в далекий тот век жизнь не в радость была, коль бежал человек из родного села". Так раньше пева­ли? Все нормально, все естественно... -- Куда это железо-то? -- Холодильник будем делать. Выроем глубокую землян­ку, изнутри обошьем деревом и железом... Сам додумался: медикаменты хранить. Едва выбил железо -- дошли до лич­ных оскорблений с директором совхоза. Он говорит: буду жа­ловаться, а я: не буду ваш плеврит лечить. У него, видите ли, плеврит, так вот пусть дальше шагает с ним. Придет на прием, я ему велю клизму поставить... -- Доктор весело погляды­вал на Ивана. -- Но он же дал. Железо-то. -- Иван тоже настроился на веселый лад. Как-то удивительно легко было с доктором. -- Да, но обозвал молокососом. -- А вы его как? -- Я? Я почему-то назвал его веником. Хотя почему ве­ник? Сам не знаю. Иван засмеялся. В приемной райкома партии было человека три. Сидели на новеньких стульях с высокими спинками, ждали приема. Курили. Мягко хлопала дверь кабинета... Выходили то мрачные, то довольные. Сеня присел рядом с каким-то незнакомым мужчиной, усталого вида. Мужчина держал на коленях большой желтый портфель. -- Вы крайний? -- спросил его Сеня. -- Э... кажется, да, -- как-то угодливо ответил мужчина. Сеня тотчас обнаглел. -- Я вперед пойду. -- Почему? -- У меня машина стоит. Так бы я ничего. -- Пожалуйста. К Сене подсел цыгановатый парень с курчавыми волоса­ми, хлопнул его по колену. -- Здорово, Сеня! Сеня поморщился, потер колено. -- Что за дурацкая привычка, слушай, руки распускать! Курчавый хохотнул, встал, поправил ремень гимнастер­ки. Посмотрел на дверь кабинета. -- Судьба решается, Сеня. -- Все насчет тех тракторов? -- Все насчет тех... Я сейчас скажу там несколько слов. -- Курчавый заметно волновался. -- Не было такого указания, чтобы закупку ограничивать. -- А куда их вам? Солить, что ли? -- Тактика нужна, Сеня, -- поучительно сказал курча­вый. -- Тактика. Из кабинета вышли. Курчавый еще раз поправил гимнастерку, вошел в каби­нет... И тотчас вышел обратно. Достал из кармана блокнот, вы­рвал чистый лист, пошел в угол, к урне. Сеня с недоумением смотрел на него. Когда он чего-нибудь не понимал, он чуть приоткрывал рот. Курчавый склонился и стал вытирать гряз­ные сапоги. Сеня хихикнул. -- Ну что?.. Сказал несколько слов? Или не успел? -- Ковров понастелили, -- проворчал курчавый. Брезгли­во бросил черный комочек в урну. Усталый гражданин пошевелился на стуле. -- Что, не в духе сегодня? -- спросил курчавого (он имел в виду секретаря райкома). Курчавый ничего не сказал. -- Не в духе, -- сказал усталый, повернувшись к Сене. -- Точно? -- Я сам не в духе, -- ответил Сеня. ... -- Вот так, -- сказал секретарь курчавому. -- Так и передай там. -- Ладно. -- Курчавый вышел. Вошел Сеня. -- Здравствуйте, Иван Васильевич. -- Здорово. Садись. Что? -- Прорыв. Один наш охламон залил в картер грязное масло... И, главное, без меня! Она, говорит, у тебя все равно стоит!.. -- Сеня даже руками развел. -- Что случилось-то? -- Секретарь тряхнул головой. -- Короче можно? -- Вал полетел. В результате стоит машина. А запасных нету.. -- У меня тоже нету. -- У Сударушкина Макара есть. Но он не дает. И главное, убеждает: нету. А я знаю... -- Так что ты хочешь-то? -- Позвоните Сударушкину, пусть он... -- Сударушкин пошлет меня куда подальше и будет прав. -- Не пошлет! -- убежденно сказал Сеня. -- Побоится. -- Ну так я сам не хочу звонить. Что вам Сударушкин, снабженец? Докатились, что ни одного вала в запасе нету! Передай своему директору, чтобы он к обеду позвонил мне и доложил: "Вал достали". Я узнаю, будет стоять машина или нет. Все. -- Все понятно. До свиданья. Значит, мы звоним? -- Звоните. Сеня вышел. -- Великолепно! -- Сеня не знал, куда теперь двинуть. В приемной остался один усталый гражданин. Сидел, не решаясь входить в кабинет. -- Пятый угол искали? -- вежливо спросил он и улыб­нулся. Сеня грозно глянул на него... И вдруг его осенило: город­ской вид, а главное, желтый портфель -- все это вызывало в воображении Сени чарующую картину склада запчастей... Темные низкие стеллажи, а на них, тускло поблескивая мас­лом, рядами лежали валы -- огромное количество коленча­тых валов. И городской незаметно сует ему пару... -- Слушай, друг!.. -- Сеня изобразил на лице небреж­ность и снисходительность. -- У тебя на авторемонтном ни­кого знакомого нету? Пару валов вот так надо. Пол-литра ставлю. Городской снял со своего плеча Сенину руку. -- Я такими вещами не занимаюсь, товарищ, -- сказал он. Потом деловито спросил: -- Он сильно злой? -- Кто? -- Секретарь-то? Сеня посмотрел в глаза городскому и опять увидел строй­ные ряды коленчатых валов на стеллажах. -- Нет, не очень. Бывает хуже. Иди, я тебя подожду здесь. Иди, не робей. Городской поднялся, поправил галстук. Прошелся около двери, подумал... Дверь неожиданно распахнулась -- на пороге стоял сек­ретарь. -- Здравствуйте, товарищ первый секретарь, -- негромко и торопливо заговорил усталый, ибо секретарь собирался уходить. -- Я по поводу своей жалобы. Секретарь не разобрал, по какому поводу. -- Что? -- Насчет жалобы. Она теперь в вашем районе живет и... -- Кто живет в нашем районе? Усталый досадливо поморщился. -- Я вот здесь подробно, в письменной форме... -- Он стал вынимать из портфеля листы бумаги. -- Целый "Война и мир", хе-хе... -- Вот тут на улице, за углом, прокуратура, -- сказал сек­ретарь, -- туда. -- Не в этом дело, товарищ секретарь. Они не поймут... Я уже был там. Секретарь прислонился спиной к дверному косяку. -- Идите. Там все понимают. Усталый помолчал и дрожащим от обиды голосом сказал: -- Ну что же, пойдем выше. -- Повернулся и пошел на выход совсем в другую сторону. -- Все забыли!.. -- Не туда, -- сказал секретарь. -- Вон выход-то! Усталый вернулся. Проходя мимо секретаря, горько про­шептал: -- А кричим: "Коммунизм! Коммунизм!" Секретарь проводил его взглядом, повернулся к Сене. -- Кто это, не знаешь? Сеня пожал плечами. -- А ты чего стоишь тут? -- Уже пошел, все. Грустный грустно шагая серединой улицы -- большой, солидный. Круглая большая голова его сияла на солнце. Сеня догнал его. -- Разволновался? -- спросил он. -- Заелся ваш секретарь-то, -- сказал грустный, глядя перед собой. -- Заелся. -- Он зашился, а не заелся. Погода вот-вот испортится, а хлеб еще весь на полях. Трудно. -- Веем трудно, -- сказал грустный. -- У вас чайная где? -- Вот, рядом, -- Заелся, заелся ваш секретарь, -- еще раз сказал груст­ный. -- Трудно, конечно, такая власть в руках -- редко кто не заестся. -- Ты из города? -- Да. -- У тебя там на авторемонтном никого знакомого нету? -- А что? -- Пару валов надо... -- Волов? -- Валов. Коленчатых. Грустный человек грустно посмеялся. -- Мне послышалось: волов. Надо подумать. -- Подумай, а? Подошли тем временем к чайной. Вошли в зал. Грустный сказал: -- Сейчас... Сделаем небольшой забег -- что-нибудь со­образим. -- Какой забег? -- В ширину. Сеня не понял. Грустный опять посмеялся. -- Ну, выпьем по сто пятьдесят... Выражение такое есть. -- Он грузно опустился на стул, портфель поставил на стол. -- Садись. -- Слушай, туг же нет по сто пятьдесят. -- Как? -- Не продают. -- Тьфу!.. Демократия! -- Красного можно. -- Ну, возьми хоть красного. На деньги. Сеня принес бутылку вина, стакан. -- А себе стакан? -- Мы же в город поедем. На мотоцикле же. Как я пове­ду-то? -- А, валы-то... -- Грустный налил полный стакан, вы­пил, перекосился. -- Ну и гадость!.. Чего только не надела­ют. -- Налил еще полстакана и еще выпил. -- От так. Закурили. -- Валы, говоришь? -- Валы. -- Прямо хоть караул кричи? -- Точно. Погода стоит... -- Мне бы ваши заботы... А на кой они тебе сдались, эти валы? -- Я же тебе объяснял: полетел... -- Нет, я про тебя говорю. Машина-то чья? -- Моя. -- Личная? -- Какая личная!.. -- А, государственная? -- Ну. -- А почему тебе жарко? -- Так я же на ней работаю! -- А ты не работай. Нет валов -- загорай. У них же все есть -- пусть достанут. Они же самые богатые в мире. Они вообще самые свободолюбивые. Законов понаписали -- во! -- Грустный показал рукой высоко над полом. -- А все без толку. Что хотят, то делают. Сеня оглянулся в зал. -- Чего ты орешь-то? -- Братство! Равенство!.. -- Грустного неудержимо пове­ло. Он еще выпил полстакана. -- Они на "Волгах" разъезжа­ют, а мы вкалываем -- равенство. Сене было нехорошо. Он не знал, что делать. -- Брось ты, слушай, чего ты развякался-то? Поедем за валами. -- Вот им, а не валы! Пусть они на своих законах ездят. Я им покажу валы... -- Грустный вылил остатки в стакан, выпил. -- Пусть они -- петушком, петушком... Пошли их к... -- Да мне нужны валы-то, мне-е! -- Сеня для убедитель­ности постучал себя пальцем в грудь. -- Вот им -- принципиально! -- Грустный показал фигу. -- Значит, не поедем? -- Нема дурных, как говорил... -- Что же ты мне, гад, голову морочил? Я счас возьму бу­тылку, как дам по твоей люстре, чтоб ты у меня рабочее время не отнимал. Трепач. -- Потише, молодой человек. Сопляк. Разговаривать на­учились! Еще гадом обзывается... Я тебе найду место. Надо честно работать, а не махинациями заниматься! -- Грустный явно хотел привлечь внимание тех немногих посетителей, которые были в зале. -- А я на махинации не пойду! Сеня оглянулся -- никого знакомых мужиков не было. А одному такую глыбу не свалить. Это, видно, понял и груст­ный, и это его приободрило. -- Щенок еще, а уже махинациями занимаешься! Хими­чишь уже... Я вот отведу сейчас в одно место, там тебе пока­жут валы. -- Вот сука! -- удивился Сеня. И хотел было уже идти. И увидел, как в чайную вошел Микола... Повернулся к груст­ному и коротко и властно скомандовал: -- Встать! Теперь удивился грустный. Маленькие его глаза вовсе со­шлись у переносья. -- Что-о?.. -- Микола! -- позвал Сеня. -- Иди-ка сюда, тут твои поршня требуются. Огромный грязный Микола пошел к столику... Грустный трухнул. -- Чего? -- спросил Микола. -- Шпион, -- показал Сеня на лысого. -- Счас мы его ло­вить будем. Встать! -- Брось дурить-то... -- Микола, ты бери портфель -- там факты лежат, -- а я буду его окружать. -- Сеня двинулся "окружать". Лысый взял портфель и пошел из чайной. -- Хулиганье, черти. Сеня провожал его до двери. У двери дал ему хромой ногой пинка под зад. -- От-тюшеньки мои! Лысый оглянулся во гневе... -- От так!.. по мягкой по твоей! -- Сеня еще разок достал лысого. -- Микола, иди, тут с моей ногой ничего не сдела­ешь -- она у него как перина. Тут кувалду надо... Лысый плюнул и ушел от греха подальше. Все сидевшие в зале с интересом и любопытством наблю­дали за этой сценой. Сеня вернулся к столику, где стоял Микола. -- Ты чо делаешь-то? С ума, что ли, сошел? -- Посулил, гад такой, вал достать, а сам обманул. -- Какой вал? -- Коленчатый. У нас вал полетел, а запасного нету. У вас нету? -- Что ты!.. -- Хоть матушку-репку пой. К Макару, что ли, еще съез­дить... -- А что это за человек-то был? -- А хрен его знает. -- Так он же тебя счас посадит. -- Не посадит. А в "Заре" нет запасных, не знаешь? -- Ты лучше иди отсюда, он счас с милиционером придет. Сеня посмотрел в окно, потом на Миколу. -- Да? Вообще-то лучше, конечно, без приключений... -- И Сеня скоренько похромал из чайной. Микола подошел к стойке, посмотрел меню... Задумался, посмотрел в окно и тоже пошел из чайной. -- Еще в свидетели счас запишут, -- сказал он буфетчице на прощание. ...Только к вечеру Сеня добыл вал. Но теперь у него стал мотоцикл. Сеня, грязный по уши, копался в нем. ...Микола издалека узнал знакомую маленькую фигурку на дороге. Подъехал, остановился. -- Чего у тебя? -- Прокладку пробило... Зараза. Весь изматерился. Микола подошел, тоже склонился к мотоциклу. -- Вроде сделаю, начну заводить -- чихает пару раз и глохнет. Микола внимательно исследовал неполадку... Покачал головой. -- Надо новую. -- Надо... Курево есть? -- Есть. -- Давай перекурим это дело. Микола, вынимая из кармана папиросы, увидел коленча­тый вал. -- Достал? -- Достал. Новенький. Если теперь кто сунется еще раз к моей машине, стрелять буду. -- А где достал? -- Тайна, папаша, покрытая мраком. -- Трепло. -- Там больше все равно нету. ...Сидели, курили. Мимо, по тракту шли и шли машины, груженные хлебом. Навстречу ехали пустые. А когда машин не было, слышно было, как в сухом теплом воздухе стрекочут кузнечики и за­ливаются вверху невидимые жаворонки. Поле за трактом было уже убрано; земля отдыхала от гула машин и тучной ноши своей -- хлеба. Только одинокие све­жие скирды соломы золотились под солнцем. Парни смотрели вдаль, думая каждый о своем. -- По двадцать семь на круг выходит, -- сказал Мико­ла. -- Такой -- даже у нас редко бывал. Сеня взял с земли какой-то плоский предмет, обернутый тряпкой... Развернул тряпку, показал -- патефонная плас­тинка. -- В районе купил. -- Сеня прищурил глаза, прочитал: -- Рада Волшанинова. "Уйди". "Когда душа полна" -- в скобках. Нет, вот эта: "Не уезжай ты, мой голубчик". Тоже Рада. Братке везу, пусть послушает. Тонкий намек... Микола глянул на Сеню... Поднялся, задавил каблуком окурок. -- Нужны ему твои... голубчики, как собаке пятая нога. -- Ничего говорить не буду, заведу молчком и сяду. Вот поет, слушай... Я давеча в раймаге чуть не заплакал. Давай за­бросим к тебе мотоцикл, а то я тут ночевать буду. Бери его... -- Сеня завернул пластинку, взял коленчатый вал и понес в кабину. Микола повел мотоцикл к задку кузова. Вместе забросили мотоцикл в кузов. Поехали. Сеня положил пластинку в багажничек. Вал держал в руках, как ребенка. Некоторое время молчали. Иван курил, сидя на кровати. Валя подошла к нему. -- Встань-ка, я застелю. Иван поднялся... Оказались друг против друга. Близко. Иван засмотрелся в ее чистые, чуть строгие от смущения глаза... -- Сватать меня вчера приходили, -- тихо сказала Валя. Иван молчал. -- Что же не спросишь -- кто? -- Я догадываюсь. -- Ну? -- требовательно и нетерпеливо спросила она. -- Что? -- Что же не спросишь, чем кончилось-то? Сватовство-то. -- Я знаю. -- Господи!.. Все-то он знает. Какой ведь еще... Чем? -- Отказом. -- Отказом... Легко сказать: мне их жалко обоих. Сеньку даже жальчее. Помолчали. -- Почему ж ты молчишь-то как каменный? -- Потому что мне тоже жалко. -- А меня так вот никому не жалко!.. Или ты это -- из жа­лости? Иван повернул ее лицом к себе. Валя быстро смахнула ладошкой слезу. -- Господи... так скоро и такой дорогой стал. -- Валя сняла у него с подбородка табачинку, прижалась горячей ла­дошкой к заросшей щеке, погладила. -- Колючий... Иван обнял ее, прижал к груди. Долго стояли так. -- Валя, Валя... Мне кажется, я сумку отнимаю у нищего на дороге. -- Ты про Сеню? -- Про Сеню и про... -- Ну а что же мне-то делать, Ваня, голубчик? Мне ведь тоже любить охота. Кто же любить не хочет? -- Все хотят, -- согласился Иван. -- Если бы я пожила-пожила да снова родилась -- тогда можно и так как-нибудь. А снова-то не родишься. -- Тоже верно. Все понимаешь. -- Господи, я вообще все понимаю! Мне, дуре, надо было мужиком родиться, а я вот... -- Не жалей. -- Как не жалеть! Были бы у нас права одинаковые с вами, а то... -- Что? -- Вам все можно, а наше дело -- сиди скромничай. -- Что -- "все"-то? -- Да все! Захотел парень подойти к девке -- подходит. Захотел жениться -- идет сватает. А тут сиди выжидай... Иван крепко поцеловал ее. -- Чего глаза-то закрыла? -- Совестно... И хорошо. Как с обрыва шагнула: дума­ла -- разобьюсь, а взяла -- полетела. Как сон какой... Иван поцеловал ее в закрытые глаза. -- Теперь смотри... Когда он ее целовал, вошел Сеня... Мгновение стоял, по­раженный увиденным, потом повернулся и хотел выйти не­замеченным. Но споткнулся о порог... В этот момент его уви­дел Иван. Валя ничего не видела, не слышала. Открыла гла­за, счастливая, и ее удивило, как изменился в лице Иван. -- Ты что? Иван прижал ее, погладил по голове. -- Ничего. Ничего. -- Ты как-то изменился... -- Ничего, ничего. Так. Сеня загремел в сенях, закашлял. -- Сеня идет. Валя отошла к столу, принялась готовить. -- Как раз к ухе-то. Он ее любит. Сейчас -- страда, неког­да, а то все время на речке пропадает. Вошел Сеня. Улыбчивый. -- Привет! -- Здравствуй, Сеня! Как раз ты к ухе своей любимой по­доспел. -- Так я ведь... Где только не подоспею! -- Сеня мельком глянул на Ивана, проверяя: видел тот его, как он выходил из избы? Иван ничем себя не выдал -- сидел как всегда спокойный. Он боролся с собой как мог -- горько было. -- Ходил удить? -- Посидел маленько. Плохо клюет. -- Э-э, это уметь надо! Мы вот с дядей Емельяном всегда ходим и сидим на одном месте -- он нарочно подсажива­ется... И что ты думаешь? Я не успеваю дергать, а он только матерится. А я и сам не знаю, как у меня получается. Иной раз и не хочешь, а смотришь -- клюет. Иван кивнул головой, поддакнул: -- Бывает. Что это у тебя? Сеня положил пластинку, достал патефон, завел. -- Ты чего это, Сень? -- спросила Валя. -- Пластинку одну купил... Услышал давеча в раймаге -- потянулось... Иван, когда Сеня суетился с патефоном, смотрел на него. И ему нелегко было. Только Вале было легко и хорошо. -- Какую пластинку-то? -- Вот... слушай. Не уезжай ты, мой голубчик, Печально жить мне без тебя; Дай на прощанье обещанье, Что не забудешь ты меня. Цыганистый с надрывом голос больно ударил по трем потревоженным сердцам. Трое, притихнув, внимательно слу­шали. Скажи ты мне, скажи ты мне, Что любишь меня. Что любишь меня. Скажи ты мне, скажи ты мне, Что любишь ты меня... -- стонал, молил голос. Сеня, пытаясь унять боль и волнение, хмурился, шваркал носом. Ни на кого не смотрел. Валя повлажневшими глазами открыто смотрела на Ивана. Иван курил, тоже слегка хмурился, смотрел вниз как виноватый. Когда порой тебя не вижу, Грустна, задумчива сижу; Когда речей твоих не слышу, Мне кажется -- я не живу. Слушают... Сеня... Иван... Валя... Скажи ты мне, скажи ты мне, Что любишь меня. Что любишь меня. Скажи ты мне, скажи ты мне, Что любишь ты меня. "Она" допела... Сене невмоготу было оставаться здесь еще. Он вскочил, глянул на часы... -- Я ж опаздываю! Елкина мать, у меня же дел полно еще! -- Уху-то, -- сказала Валя. -- Не хочу, -- сказал на ходу Сеня и вышел не оглянув­шись. -- Хорошая песня, -- похвалила Валя. -- Душевная. Иван встал с места, принялся ходить по избе. -- Сенька все видел. Валя резко обернулась к нему... Ждала, что он еще ска­жет. -- Ну? Что дальше? -- Все. Отнял все-таки сумку-то... Встретил на дороге и отнял. Среди бела дня. -- Так... -- Валя села на стул, положила руки на коле­ни. -- Жалко? -- Жалко. -- Что же теперь делать-то? Ограбил нищих -- ни стыда ни совести, теперь хватай меня, догоняй этих нищих и отда­вай обратно. -- Валя насмешливо и недобро прищурила глаза. -- А как же? Иван остановился перед ней. Тоже резковато заговорил: -- А усмешка вот эта... она ни к чему! Больно мне, ты мо­жешь понять? -- Нет, не могу. Ты куда приехал-то? К нищим, к тем­ным... И хочешь, чтоб его тут понимали. Не поймем мы. -- Ну, и к черту все! -- Иван обозлился. -- И нечего тол­ковать. Вас, я вижу, не тронь здесь: "Мы темные, такие-сякие"... -- Да не мы, а ты нас сюда жалеть-то приехал, болеть за нас. -- Значит, уехать надо! -- Уезжай, правильно. А то мы тут с жалобами полезли со всех сторон... с любовью. Обрадовались. -- Перестань так говорить! -- резко сказал Иван. -- Если не понимаешь, слушай, что другие говорят. -- Вот теперь понятно. -- Валя встала, подошла к руко­мойнику, сполоснула руки, вытерла их... И вышла. Иван сел к столу, склонился на руки... Болезненно смор­щился, скрипнул зубами. -- Ммх... Встал, начал ходить. Сеня пришел на берег родной своей бурной реки. Река здесь врывалась в теснину, кипела, катила крутую волну. Купались в ней редко -- холодно и опасно. Неподалеку от деревни находился санаторий -- белел из­дали поместьем. Дул ветерок, похоже, нагоняло дождя. Река была вовсе неприветлива... На берегу собрались туристы, отдыхающие... Смотрели на реку, бросали ей в рассерженную морду палки. Кто-то, глядя на эти палки, обнаружил такую закономерность: -- Смотри, чем дальше палка от берега, тем дольше ее не выбрасывает. -- Да. -- Простите, сэр, -- это велосипед. -- Почему? -- Это давно известно. Корабли в шторм стараются уйти подальше от берега. -- Я думал не о законе как таковом, а о том, что это... по­хоже на людей. -- Сильные идут дальше. В результате: в шторм... в жи­тейский, так сказать, шторм выживают наиболее сильные -- кто дальше отгребется. -- Это слишком умно... -- Это слишком неверно, чтобы быть умным. -- Почему? -- Вопрос: как оказаться подальше от берега? -- Я же и говорю: наиболее сильные... -- А может быть так: наиболее хитрые? -- Это другое дело. Возможно... -- Ничего не другое. Есть задача: как выжить в житей­ский шторм? И есть решение ее: выживают наиболее "лег­кие" -- любой ценой. Можно за баркас зацепиться... -- Это по чьему-то опыту, что ли? -- По опыту сильных. -- Я имел в виду другую силу -- настоящую. -- Важен результат... В этот момент Сеня появился на берегу. -- Освежиться, что ли, малость! -- сказал он. -- Куда вы? -- удивились очкарики. -- Вы же простынете! Вода -- пять градусов. -- Простынете... Сенька даже не посмотрел на очкариков. (Там была де­вушка среди них, Сеня на них на всех обиделся.) Снял руба­ху, штаны... Поднял большой камень, покидал с руки на руку -- для разминки. Бросил камень, сделал несколько при­седаний и похромал волнам навстречу. Очкарики смотрели на него. -- Остановите его, он же захлебнется! -- вырвалось у де­вушки. (Девушка еще и в штанах, черт бы их побрал с этими штанами. Моду взяли!) -- Здешний, наверно. -- По-моему, он к своим тридцати шести добавил еще сорок градусов. Сенька взмахнул руками, крикнул: -- Эх, роднуля! -- И нырнул в "набежавшую волну". И поплыл. Плыл саженками, красиво, пожалуй, слишком красиво -- нерасчетливо. Плыл и плыл, орал, когда на него катилась волна: -- Давай! Подныривал под волну, выскакивал и опять орал: -- Хорошо! Давай еще!.. -- Сибиряк, -- сказали на берегу -- Все нипочем. -- Верных семьдесят шесть градусов. -- ...авай! -- орал Сеня. -- Роднуля! Но тут "роднуля" подмахнула высокую крутую волну... Сеня хлебнул раз, другой, закашлялся... А "роднуля" все накатывала, все била наглеца. Сеня закрутился на месте, стараясь высунуть голову повыше. "Роднуля" била и била его хо­лодными мягкими лапами, толкала вглубь... -- ...сы-ы! -- донеслось на берег. -- Тру-у-сы спали-и!.. Тону! Очкарики заволновались. -- Он серьезно, что ли? -- Он же тонет, ребята! -- Э-эй! Ты серьезно, что ли?! -- Да серьезно, какого черта!.. -- ...у-у -- орал Сенька. Он серьезно тонул. Видно было, как он опять хлебнул... Скрылся под водой, но опять выка­рабкался. Но больше уже не орал. -- Лодку! Лодку!.. -- забегали на берегу. -- Эй, держись! Побежали к лодке, что лежала метрах в ста отсюда и дале­ко от воды. Но кто-то разглядел: -- Она примкнута к коряге. -- Черт, утонет ведь! Еще хлебнет пару раз... -- Ребята, ну что же вы?! -- чуть не плакала девушка в штанишках. Голова Сеньки поплавком качалась в волнах, скрывалась из виду; опять появлялась... И руками он теперь взмахивал реже. -- Ребята, ну что вы?! Двое очкариков начали торопливо сбрасывать с себя одежду. Вот скинул один, прыгнул в воду, ойкнул и сильно погреб к Сеньке. И второй прыгнул в воду и стал догонять первого. -- Эй, держись! Держи-ись! -- кричала девушка и махала зачем-то руками. -- Ребята, они успеют? -- Успеют. -- Вот фраер-то!.. -- Зачем он полез-то! -- Семьдесят шесть градусов, Николай верно говорил. -- Трепач-то!.. Хоть бы успели. -- Мне эти сильные!.. Сибиряки. Куда полез? Зачем? -- Ребята, успеют или нет? Где он, ребята?! Ребята только-только успели: поймали Сеню за волосы и погребли к берегу. Сеня наглотался изрядно. Очкарики начали делать ему искусственное дыхание по всем правилам где-то когда-то ус­военной науки спасения утопающих: подложили Сене под поясницу кругляш, болтали бесчувственными Сениными руками, давили на живот... Сеня был без трусов, девушка изда­ли спрашивала, отвернувшись от компании: -- Ребята, вам теперь медали дадут, да? Те, что возились с Сеней, захихикали. -- Ирочка, без трусов не считается. -- Как не считается? -- Если вытащили утопающего, но он без трусов, то не считается, что спасли. Надо достать трусы, тогда дадут ме­даль. -- Ира, иди подержи голову. -- Да ну, какие-то!.. Сеня стал подавать признаки жизни. Открыл глаза, замы­чал... Потом его стало рвать водой и корежить. Рвало долго. Сеня устал. Закрыл глаза. Потом вдруг -- то ли вспомнил, то ли почувствовал, что он без трусов, -- вскочил, схватился... там, где носят трусы... Очкарики засмеялись. Сеня -- бегом по камням, прикрывая руками стыд, -- добежал к своей одежде, схватил, еще три-четыре прыжка -- и он скрылся в кустах. И больше не появлялся. -- Вот теперь и выпить полагается! -- Зря он сбежал! -- сокрушались. -- Лютенко нахмурит­ся: "В честь чего выпивка?" -- "Спасли утопающего". Не по­верит. Скажет, выдумали. Ира, подтвердишь? -- Если вам не полагаются медали, то и выпивка не пола­гается. Я против. Сеня между тем пришел в магазин. Продавщица была молодая. Сеня оглянулся, спросил продавщицу негромко: -- Здесь бумажник никто не находил? -- Какой бумажник? -- Кожаный... в нем пятнадцать отделений. -- Твой, что ли? -- Не имеет значения. Никто не поднимал? -- Нет. А что там было? -- Деньги. -- Твои, что ли? -- Не имеет значения. -- Много денег? -- Три тысячи. -- Новых?! -- Новых... Новеньких. Никто не поднимал? Тут только сообразила продавщица, что Сеня ее разыгры­вает. -- Господи!.. Сенька, заикой сделаешь так. Да ведь как серьезно, черт такой! Ты хоть раз в глаза видел такие деньги? Сеня криво улыбнулся. -- Хочешь, я тебе сейчас... Ну ладно. Замнем для ясности. Дай бутылку. -- Сеню всего трясло -- замерз. -- Чего "я сейчас"? -- Ладно, ладно. Давай бутылку и помалкивай. Я про деньги не спрашивал. -- Женился бы ты, чудак-человек, -- с искренним сочув­ствием сказала продавщица. -- Женишься -- заботы пойдут, некогда выдумывать-то будет что попало... -- Ладно, ладно, -- сказал Сеня, не попадая зуб на зуб. Еще раз предупредил продавщицу: -- Имей в виду: я про деньги не спрашивал. Если кто найдет, станут тебе отда­вать -- ты ничего не знаешь, чьи они. -- Ладно, Сеня, не скажу. Только ведь не отдадут. -- Как? -- А то не знаешь -- как? Найдут и промолчат. Три тыщи -- это дом крестовый, какой же дурак отдаст. Присвоют, и все. -- На всякий случай: ты ничего не знаешь. Они -- фаль­шивые. ...Пришел Сеня поздно. Заметно выпивши. -- А где... она? -- Что ж ты один? Прихватил бы сюда -- вместе бы вы­пили. -- ...А она ушла? -- Ушла. -- Почему? Почему она ушла? -- Завтра поеду. -- Почему? -- Ты что, так уж пьян, что ли? Заладил, как попугай: "Почему? Почему?" Когда-никогда надо ехать. -- Надо? -- Тьфу!.. -- Не сердись, братка. Правда, маленько выпил. Но ведь... ладно. Теперь слушай меня: не торопись. Поживи еще ма­ленько.. . Никуда твой город не денется. -- Не могу. -- Можешь. Я знаю, почему ты заторопился. Ну, вот слу­шай: женись на ней. Если у тебя такие дела с семьей -- женись. Лучше ее тебе нигде не найти. Это я тебе не пьяный го­ворю. Я для того и выпил, чтобы сказать. Если смущает, что я тут со своей... с этой... с любовью, то не обращай внимания. Я тут пришей-пристебай, никогда она за меня не пойдет, мы все это прекрасно понимаем. А и пойдет, то что я с ней буду делать, с такой? За тебя пойдет. Кладу голову на отсечение: лучше ее ни в жизнь не найти. Ваня, братка, я рад буду: же­нись на ней. Живите здесь. Я найду себе!.. Их тут навалом. Дом поставишь, семья будет... Ты же крестьянин, Ваня, как ты можешь так легко уехать? Тут не Мамай прошел... Тут твои руки нужны, голова твоя умная. Разве ты не понима­ешь? Ты привык там, я знаю... Отвыкни. Трудно же без вас, черти! Мы справимся, урожай уберем, все сделаем... не то де­лали. -- Сеня крепко зажмурился, тряхнул головой. -- Не в этом дело. Вот ты говоришь: "Пусто". А что, мы не видим, что ли? Что, нам неохота, чтоб тут народу кишмя-кишело, чтоб гармошки орали по ночам, девки пели, чтоб праздники были, гуляли бы, на покос собирались? Помнишь, говоришь, покос-то? -- Сеня помолчал. -- Тоже люблю... Ребятишек бы своих косить учили. Помнишь, отец учил: "На пятку жми, сукин сын!" А про меня ты не думай, не жалей меня. Жалеть будешь -- мне обидно станет. Это мне тебя жалко, но я мол­чал. А сейчас -- раз уж пошел такой разговор -- говорю: жал­ко и удивительно. Как только у тебя сердце терпит? Эхх, -- вздохнул Сеня, -- братка милый мой... -- А знаешь, какой дом можно сделать? -- сказал вдруг Иван. -- Двухэтажный. Сейчас мода -- двухэтажные. Краси­во, я видел. Мне один раз даже во сне такой приснился... -- Да зачем он, поди, двухэтажный-то? -- Да что ты?! -- заволновался Иван. -- Знаешь, как удоб­но! Вот, смотри как: низ -- как обычный пятистенок, так? Но кладовка и сенцы не пристраиваются, а -- в срубе. Так? -- А крыша как? Флигелем? -- Нет, кругом. Теперь смотри: на втором этаже -- где кладовка и сенцы -- пойдет веранда. Причем ее можно про­пустить и с торца -- под окнами, балкон такой... -- А крышу -- свесить, -- подхватил Сеня. -- А? -- Но! Сеня снялся с места и заходил по избе. -- Знаешь, где его можно поставить? На берегу, где Змеи­ный лужок-то выходит... Где кузня-то была! Знаешь? -- Знаю. -- А баню прямо на берегу поставить... -- А с кручи спустить трос... -- Для чего? -- Воду доставать. Ворот, колесо какое-нибудь -- и мо­тай. -- Да там и принести не так уж высоко. -- Да на кой черт носить, если можно приспособление сделать? -- Ну да, -- согласился Сеня. -- А то жена беременная будет, ей тяжело будет. При упоминании о "жене" оба как бы спохватились, за­мялись. Помолчали малость и выправились. -- Еще я бы полати сделал в избе, -- сказал Сеня. -- Черт ее знает что -- люблю полати! -- Помнишь, как мы на полатях спали? -- Помню. Но полати -- это... Ну, можно и полати. А что баню -- на самом обрыве, -- это хорошо. -- Как хорошо-то! Я люблю, когда моешься, чтоб из око­шечка далеко видно было. А еще лучше, когда в окошечке видно, как солнышко закатывается... -- А дома самовар стоит. -- А жена выйдет на крыльцо: "Сенька, ты ничего там?" -- Помнишь, мама все выходила: "Ванька, вы ничего там? Не угорели?!" Эх, братка... -- Вот пойди такая жизнь, я согласный по пятнадцать часов в день работать -- и ни разу не пожалуюсь. А в суббо­ту -- под воскресенье -- поплыли бы лучить. Ох, я знаю одно место-о! В субботу завестись пораньше да хорошего смолья успеть заготовить -- хоть до утра рыбачь... -- Любишь лучить? -- Нет, я лучше с удочкой уважаю. -- Верно, я тоже больше с удочкой люблю. Культурней как-то. Хошь, книжку возьми, возьми одеяло, раскинь на бе­режку -- так поваляйся, благодать. А детишки пойдут! Дети­шек с собой взять. Иван качнул головой. И задумался. Сеня, чтоб не спугнуть его хорошие думы, чтобы его так и оставить с этими думами, поспешно сказал: -- Давай-ка соснем пока, братка. Верно говорят: утро ве­чера мудренее. -- Пойдем на сеновал спать, -- предложил Иван. -- Пошли, -- охотно согласился младший брат. Они вынесли одеяла, подушки и устроились спать на се­новале в сарае. Только оба долго не могли заснуть -- глядели сквозь щели сарая в большую лунную ночь. Молчали. Утром, чуть свет, когда Сеня еще спал, Иван осторожно поднялся... Осторожно прокрался по сараю... Вошел в избу. Достал из-под кровати свой маленький чемоданишко, с каким приехал... Открыл его: там кое-какие подарки, кото­рые он привез отцу и Сене, -- пара рубах, зажигалка Сене, шарфик какой-то... Иван все это выложил на кровать, взял чемодан, постоял с ним... Присел перед дорогой на кровать, посидел, встал и пошел. И вышел из избы. Оглянулся на сарай, на избу... И решительно пошагал прочь. На улицах деревни никого не было. Только из ограды Ковалевых вышел отец Вали... Иван, увидев его, хотел было свернуть в переулок, но уже поздно было. Поздоровались. -- Поехал? -- спросил старик. -- Надо, -- ответил Иван. -- Закури на дорожку, -- предложил старик. -- Подмешал вчера доннику в табак -- ничо, скусный стал. Закурили. -- Тут машины ходят счас? -- Машин полно, -- сказал старик. -- Хлеб круглые сутки возют. Все на вокзал едут. Постояли. Говорить больше не о чем было. -- Ну, счастливо доехать тебе, -- молвил старик. -- До свиданья, -- сказал Иван. И разошлись. Иван удалялся по улице. Потом свернул с улицы в сторо­ну большака. И пропал из виду. 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского