ы найдем. До свидания. -- Виктор Александрович, -- заговорила Нюра, -- за коф­точку-то... я уж и не знаю как благодарить. Дай Бог здоровья жене вашей, деткам, если есть... -- Должны быть, по идее. -- Не заругали бы вас дома-то. Скажут: такое добро, а ко­му-то отдал. Конструктор прислушался к шуму в коридоре. -- Ничего... Носите на здоровье, Нюра. В Крыму, даст Бог, увидимся. Конструктор отодвинул дверь, выглянул... И скоро ушел. -- Гляди-ка, какие люди бывают! -- сказал Нюра. -- Даже не верится. Ведь такая кофта... рублей сорок, а то и все пять­десят. Вон Грушке Богатковой брат прислал -- сорок пять рублей, пишет, а она победней этой-то. -- Эта? -- Иван прикинул на глаз. -- А шестьдесят не хо­чешь? Сорок... Это же заграничная, вон, гляди, клеймо-то. Это тебе не печки-лавочки. -- Все-таки никак я его не пойму: за что? -- А мы и не поймем. Мы ведь как рассуждаем: сами во­зимся, как жуки в навозе, и думаем, что и все так. А есть -- люди! Орлы! Я бы сам такой же был, если бы не твоя жад­ность. Дай-ка мне сюда деньги, а то каждый раз лезешь ту­да... со стыда сгораю. -- Не сгоришь. Они там надежней будут. Дай тебе Бог здоровья, добрый человек! -- Нюра все не могла налюбовать­ся на кофту, все смотрелась в зеркало. -- Прямо сият, сият!.. Вдруг зеркало отъехало в сторону -- в двери стояли два милиционера и проводники. И еще одни -- в гражданском. -- Где он? -- спросил милиционер, тот самый, который был здесь, с командировочным. -- Кто? -- не понял Иван. -- С вами ехал... Он ушел? -- Ушел. -- Когда? Давно? -- С полчаса. Может, минут двадцать... Это вы про кон­структора? -- Конструктора... Он все с собой забрал? Что у него было? -- Чемодан... Желтый такой. -- И все? -- Все... Вроде все. Нюра так и села. В кофте-то. И с ужасом смотрела на ми­лиционеров. -- Но он не в Горске сошел? Позже? -- Позже. Ему так-то до Новосибирска ехать... Он пошел товарища, говорит, поискать... -- Наверно, на Верхотурском подъеме спрыгнул, -- стали гадать милиционеры и человек в гражданском. -- Не иначе. -- Черт его... мог и на шестьдесят седьмом спрыгнуть. Он куда пошел: вперед или в хвост поезда? -- Да вышел из купе, и все. Дальше мы не видели. А в чем дело? Милиционеры и в гражданском ушли. Но сказали: -- Не уходите никуда из купе. -- Вот, брат, какое дело... -- Один проводник, очень рас­строенный, присел на краешек дивана. -- Зачем посадил без билета?! Ну, есть места -- и посадил. Ну, нет: теперь винова­тых надо найти! Как же! Он вот и с вами, вижу, коньяк выпивал, -- выходит, и вы виноватые? -- А что случилось-то? -- Сами поймать не могут, давай на других сваливать! -- Проводник очень, очень расстроился. -- Ну, посадил... Они просются завсегда, а места есть, все равно до Новосибирска не займут. Ну, ехай -- надо же ехать, ехай. Нет, теперь вино­ватых будут искать. Эх-хе-хе!.. -- Проводник встал и ушел. Нюра, как села в своей заграничной кофте, так сидела, не могла встать. Смотрела на мужа... -- Вань... да что же это? -- Вор, вот чо это такое. Ворюга несусветный... -- Но Иван не растерялся, а обрел даже какую-то деловитость. -- Снимай кофту, -- велел он. -- Быстро! Давай ее сюда. Одевай свою!.. Началась операция по уничтожению страшной кофты. Иван затолкал ее себе под рубаху и только хотел выйти в туа­лет, как дверь отъехала и заглянул проводник. -- Бутылку с коньяком не велели трогать. Вообще ничего не трогать -- отпечатки пальцев будут снимать. И сами си­дите. -- Сидим. Проводник удалился... Иван подождал немного, выгля­нул в коридор... И быстро-быстро по коридору -- в туалет. В туалете, к счастью, никого не было. Иван затолкал кофту в унитаз, долго искал, где спустить воду, нашел, спус­тил... Кофта застряла в трубе: раковина наполнилась водой. Иван заметался по малому пространству сортира -- нечем было протолкнуть кофту. В дверь толкнулись снаружи раз, другой... Пошевелили ручкой. -- Счас! -- громко откликнулся Иван. -- У меня понос, товарищи! -- Иди, там следователь пришел, -- сказал проводник. -- Счас приду. Проводник все не уходил... Стоял за дверью. -- Иди, он зовет, -- еще сказал он. -- Да счас иду! -- заорал Иван со злостью. -- Давай, -- сказал проводник. И ушел. С отчаяния Иван еще разок нажал на педаль внизу... Вода полилась через край, на пол... В купе следователь расспрашивал пока Нюру. -- Он что, знакомым вашего мужа представился? -- Да нет, он вышел покурить, муж-то, а, смотрю, вместе идут... -- Значит, просто попутчик? -- Следователь (это тот, что был в гражданском, в красивых очках) внимательно посмот­рел на Нюру, чем окончательно доконал ее. -- И что он ска­зал, когда вошел? -- Ничего. Здравствуйте, мол. Обходительный. Проводник, который вошел и присел на диван, угодни­чески посмеялся. -- Обходительный... -- Ну а где же... товарищ-то отсюда? -- повернулся следо­ватель к проводнику. -- Я сказал ему! -- поспешно воскликнул тот. -- У него... Разрешите? -- Проводник наклонился к ухо следователя, что-то сказал. Следователь поморщился. -- Со страха, что ли? Виноватый проводник опять противненько посмеялся и сказал: -- Это уж точно. -- Понос, что ли? -- спросила Нюра. -- У него бывает. В дверь купе постучали. -- Да! -- сказал следователь. Вошел Иван... Правый рукав его нового пиджака весь был мокрехонек до плеча. -- Здравствуйте, гражданин следователь. Следователь, забыв свое важное положение, громко за­смеялся. И проводник -- не понимая, в чем дело, -- тоже не­уверенно подхихикнул. И Иван тоже изготовился изобразить улыбку, только не понимал, что это за смешинка попала в рот серьезному следователю. -- Почему же я -- гражданин? -- спросил следователь, отсмеявшись. -- А как? -- Обыкновенно -- товарищ. Проводник понял наконец, в чем дело, и чуть не захлеб­нулся в восторге от своей догадливости. Даже вскочил. -- Рано!.. Рано гражданином-то. Это потом, чудак!.. Поезд в это время подошел к какой-то большой станции. Кого-то встречали, провожали, кто-то уезжал грустный, а кто-то улыбался и похохатывал... Жизнь, нормальная, крик­ливая, шла своим чередом. Шла и ехала на колесах. Вот встретили какого-то флотского, старшину второй статьи. Флотский еще на подножке изобразил притворный ужас от того, что его столь много понашло, понаехало встре­чать... Актеры, эти флотские! Ему кричали, шли рядом с ва­гоном, его звали скорей сойти, а он, счастливчик, все изо­бражал ужас и что он теперь будет делать!.. Потом поезд совсем остановился, флотский упал в руки друзей... А вот слегка поношенный человек идет через перронную сутолоку, держит в руках каракулевую папаху, какие носят полковники, и негромко, однообразно повторяет: -- А вот папаха. А вот папаха. Кому папаху? -- А ну, дай глянуть, -- остановился один удачливый спе­кулянт. -- Что просишь? Поезд опять поехал. Иван снял пиджак, надел другую рубаху... Сидели с Нюрой, молчали. Очень уж неожиданно и тяжело свалился на них этот "железнодорожный конструктор". -- Да-а, -- только и сказал Иван, глядя в окно. -- Дела... -- Такой молодой -- и надо же! -- вздохнула Нюра. -- И что заставляет? Тут дверь в купе отодвинулась, вошел пожилой опрятный человек с усиками, с веселыми, нестариковскими живыми, даже какими-то озорными глазами. Вошел он и опускает на пол... большой желтый чемодан с ремнями. -- Здравствуйте! -- приветливо сказал пожилой, весе­лый. -- По-моему, это здесь... Двадцать четыре -- здесь. Бу­дем соседями? Иван, увидев желтый чемодан с ремнями, "сделал ушки топориком". Нюра тоже смотрела на нового пассажира подо­зрительно и со страхом. -- Далеко ехать? -- спросил словоохотливый сосед. -- Далеко, -- сказал Иван. -- И мне далеко... -- Сосед, однако, был удивлен столь явным недружелюбием соседей. -- Я не помешал вам? -- Нет. Некоторое время сидели молча. -- Вы не конструктор будете? -- спросил Иван. -- Нет... А почему вы решили, что конструктор? -- Да так... -- Иван насмешливо, с укоризной посмотрел на пожилого соседа. -- А кто вы будете, интересно бы узнать? -- Я -- профессор. Но... самый, наверно, несерьезный, странный, профессор: ездил в ваши края собирать частушки, сказочки... Иван с Нюрой переглянулись. -- Собрали? -- И преизрядное количество! -- Профессор хлопнул че­модан по пузу. -- Богат народ! Ах, богат! Веками хранит свое богатство, а отдает даром -- нате! Здесь, в этом чемодане, -- пуд золота. Могу показать -- хотите? -- Профессор полез бы­ло в чемодан. -- Нам ничего не надо! -- вскричала Нюра. А Иван даже предостерегающе привстал... И смотрел на профессора недобро, очень серьезно. Профессор вовсе был удивлен. -- М-гм, -- сказал он. И замолчал. Все долго молчали. -- Пойду, пожалуй, чайку спрошу, -- сказал профессор. И встал. -- Для вас не попросить? -- Нет, -- сказал Иван. -- Нам не надо, -- сказала Нюра. Профессор вышел. -- Проверь деньги, -- заговорил Иван, едва дверь за про­фессором закрылась. -- А то тут снова пошли печки-лавочки. Нюра пощупала на боку деньги. -- Здесь. -- Переверни вниз и сиди на них. И не вставай зря... -- Да уж отсюда-то... как, поди? -- Они с руки часы снимают, не то что... оттуда. С такого объема -- ты и не почувствуешь. -- Да ведь все такие обходительные! -- Чай принесет, тоже не бери: может подсыпать сно­творное... По-моему, они из одной шайки. -- Иван показал на чемодан профессора, так поразительно похожий на чемо­дан "железнодорожного конструктора". -- Может, сказать кому-нибудь? -- Да? А потом -- нож под ребро... Сиди и помалкивай: мы -- деревенские, люди темные, с нас взятки гладки. Спать будем по очереди. Вошел профессор. -- Ну, вот и чаек! Да такой, знаете, славный!.. Напрасно отказались. -- Мы уже... почаевничали, -- сказал Иван. Профессор внимательно глянул на Ивана. Нюра хранила молчание. -- Сельские? -- полюбопытствовал профессор. -- Ага, сельские. Из деревни. -- Ну и как там теперь, в деревне-то? По-моему, я вот по­ехал, веселей стало? А? Люди как-то веселей смотрят... -- Что вы!.. Иной раз прямо не знаешь, куда деваться от веселья. Просто, знаете, целая улица -- как начнет хохотать, ну, спасу нет. Пожарными машинами отливают. -- О, как! Массовое веселье... Чего они? -- А вот -- весело! Да я по себе погонюсь: бывает, вста­нешь утром, еще ничем-ничего, еще даже не позавтракал, а уж смех берет. Креписся-креписся, ну, никак. Смешно! Иной раз вот так вот полдня прохохочешь... -- А знаете, что надо делать, чтоб остановиться? Со мной бывало такое -- тоже целыми днями хохотал. Меня один умный человек научил, как избавиться... -- Ну-ка? А то прямо беда! -- Беда, беда. Что вы!.. Я знаю. То ли работать, то ли сме­яться... -- Вот, вот. -- Надо встать на одну ногу, взять правой рукой себя за левое ухо, за мочку, прыгать и... Вас как зовут? -- Иван. -- Прыгать и приговаривать: Ваня, Ваня, попляши, Больно ножки хороши; Больно ножки хороши -- Ваня, Ваня, попляши! Нюра невольно засмеялась. А Ивана почему-то эта песенка оскорбила. -- Помогает? -- зло спросил он. -- Как рукой снимет. -- Вот... ученые-то, все-то они знают! Прямо позавиду­ешь, ей-Богу. Надо запомнить. Как? "Ваня, Ваня, попляши"? -- Ваня, Ваня, попляши. -- А вдруг да заместо того, чтоб хохотать, -- плясать при­мешься? Тоже ведь -- опасно. -- Плясать? -- Но. Попрыгаешь так-то, да и пойдет чесать целый день. -- Хм... Не исключено, не исключено. Ну, что-нибудь и здесь придумается. А не выпить ли нам бутылочку доброго сухого вина? -- вдруг от души предложил профессор. -- А то мы... -- Он хотел еще сказал: "А то мы что-то никак не нала­дим добрые отношения -- все что-то с подковыркой гово­рим". Но Иван и Нюра в один голос дружно сказали: -- Нет. -- Что так? -- Нет! Большое спасибо. -- Не понимаю... -- Он у меня непьющий, -- пояснила Нюра. -- И некурящий, -- добавил Иван. Профессор посмотрел на него. -- Золотой мужик. -- Подарок, -- еще сказала Нюра. -- На балалайке играет. -- А при чем тут -- золотой? -- спросил Иван. -- Ну -- непьющий, некурящий... Денег, наверно, много? -- Откуда? -- воскликнула Нюра. -- Мы вот поехали к югу, и только-только наскребли на билеты в один конец. С грехом пополам... назанимались... -- А как же оттуда? -- удивился профессор. -- Да не знаю как... Как-нибудь. Профессор смотрел на сельских жителей -- он, правда, не понимал, что происходит. -- Я вот, допустим, тракторист, -- стал рассказывать Иван, -- она -- доярка... Откуда же у нас деньги? От сырости, что ли? Вот вы говорите -- выпьем. Я б выпил, приласкал душеньку... Только она, рюмочка-то, кусается нынче. Я вот к вечеру-то наломаюсь хорошо, иду мимо магазина -- эх, двес­ти бы граммчиков! А? А в уме прикинешь -- рубль с лиху... слишком это, знаете, чувствительно. Так уж придешь домой да нормального само... вот! И все, и проходишь мимо магази­на. Попьешь молочка дома и ложишься спать. Вот он, желу­док-то, и не подготовлен к вину. Даже к хорошему. А я вы­пил бы сейчас с вами. С удовольствием... -- Его сразу стошнит. -- Да, сразу... -- Чувствую, -- заговорил профессор серьезно, -- ломае­те дурака, Иван Иваныч... -- Иван Федорыч. -- Иван Федорыч... Ломаете дурака, Иван Федорович, а не пойму -- зачем? -- Вы одного конструктора знаете? -- в лоб спросил Иван. -- Я их много знаю, не одного... А что? -- Да нет, ничего, все ясно. По железной дороге, да? -- Что "по железной дороге"? -- Без мостов. Система игрек?.. Пожилой человек. Не стыдно? -- Вань!.. -- взмолилась Нюра. -- Да пошли они к...! -- открыто обозлился Иван. -- Бес­совестные. Люди за копейку-то горб ломают, а эти -- стянул чемодан, и радешенек, и богатый, хорошее вино пьют, конь­яки... Есть у меня деньги, есть! -- не подговаривайся! Только попробуй возьми хоть один рубль -- вот, видел? -- Иван по­казал увесистый кулак. -- Быка-трехлетка с ног сшибаю... Профессор понюхал протянутый кулак. -- Да, могилой пахнет. Серьезный кулак. Надежный. И все же тут какое-то недоразумение, Иван. Вы меня за ко­го-то другого принимаете... Хотите, я приведу проводника, он объяснит вам? А ему я покажу документы. Хотите, вам по­кажу?.. -- Не нужны мне ваши документы. И ходить никуда не надо. И я никуда не пойду -- не мое дело. А поживиться здесь не удастся, заранее говорю. -- Нет, я все-таки схожу. А то этак мы всю дорогу и будем подозревать друг друга... Профессор вышел. -- Вань, -- встревожилась Нюра, -- не зря мы человека-то обидели? Иван молчал. Ему тоже сомнение вкралось в душу. -- А, Вань? -- А я откуда знаю? -- взорвался Иван. -- Иди разбери их... Откуда он, пуд золота-то? -- Иван пнул профессорский чемодан. -- Может, кокнул кого-нибудь в тайге -- вот и... -- Да шибко уж не похожий. -- А тот был похожий? -- Господи, Господи, -- только и сказала Нюра. -- Прав­да, трудно понять людей. Вошли профессор с проводником. Проводник ухмыля­ется. -- Ты чего это тут бдительность развел? -- спросил он. -- Это товарищ Степанов, профессор, из Москвы... Тебе уж те­перь на каждом шагу будут воры казаться. Некрасиво, обидел товарища... -- Насчет обиды -- это не надо, -- попросил профес­сор. -- Никакой обиды. -- Ну как же?:. -- Никакой обиды! Хорошо, что все объяснилось. -- Давай тут... не очень! -- счел нужным еще сказать про­водник Ивану. -- Какой же он вор! Хоть немного-то разби­райся в людях. -- Ты много разобрался в том конструкторе... которого без билета посадил? -- обиделся Иван на нравоучения лакеистого кондуктора. -- Бегал тут... икру метал. Еще ухмыля­ется! -- Ну-ка! -- прикрикнул проводник. -- Давай-ка, приве­ди себя в порядок! Не очень тут!.. Не дома на печке. Устраи­вайтесь, товарищ профессор. -- Я устроюсь. Хорошо. -- Если он будет тут чего-нибудь фордыбачить, скажите мне... Мы его живо приструним. Мы ему... -- Да идите вы к дьяволу! -- вскричал вдруг профессор. -- Чего вы пристали к человеку?! Проводник опешил. Молчал. -- Извините, пожалуйста! -- сказал профессор. -- Спаси­бо. Мы теперь сами разберемся. Идите. -- Ну, давайте, -- сказал проводник. -- Ничего. -- И ушел. -- Фу-ты, дьявольщина какая! Нехорошо как... -- Товарищ профессор, вы уж простите нас ради Бога, -- сказала Нюра. -- Обознались мы... -- Да что вы!.. За что? Я, старый дурак, поперся к провод­нику... Надо было самим разобраться. Иван, опозоренный, молчал, насупив брови. -- Попроси прощения! -- строго велела Нюра. -- Язык-то не отсохнет. -- Та-а... -- Иван сморщился. -- В этом, что ли, дело? -- Забудем все недоразумения! -- решительно сказал про­фессор. -- Нам же далеко ехать!.. С какой стати мы испортим себе дорогу? Иван!.. А поезд опять подходил к станции. И опять перронная кутерьма... Приехали. Уезжают. В вагон, где ехали Иван, Нюра и профессор, садилась большая гитаристая группа студентов -- юноши и девушки, большинство -- девушки. Поезд тонко закричал... Иван с профессором пригубили-таки из высокой бутыл­ки дорогого вина. Профессор -- с блокнотом в руках -- экза­менует Ивана на предмет владения родным языком. Настро­ение у них хорошее; Иван относится к "экзамену" довольно серьезно; Нюра -- больше на подсказках. -- Просто -- ударить. Он ударил -- я ударила -- кто-то ударил... -- Вломил, -- начинает Иван. -- Так. -- Жогнул. -- Жогнул? -- Ну -- жогнул. Рраз! -- жогнул. -- Ага. Хорошо. Еще? -- Тяпнул. -- Да. Еще? -- Матерно можно? -- Нет, это не надо. -- А там много вообще-то... -- Нет, лучше не надо. Кроме того, здесь женщина. -- Она слышала... -- Итак? -- Наподдал, -- подсказала Нюра. -- Наподдал... Да. Невыразительный глагол. Женский какой-то. -- Хряпнул. Ломанул. -- Вот это... глаголы! Мускулистые. -- Перелобанил. Окрестил. Саданул... Нае... Нет, не туда. Врезал. Смазал. -- Так, так, -- подбадривает профессор. -- Пиннул, -- опять вмешивается Нюра. -- Пиннул? Это хорошо. Пнул, да? -- Ну да. Пиннанул, у нас бабка говорит. -- Это старушечий, -- снисходительно бросил Иван. -- Взял на калган, -- еще вспоминает он. -- Это что такое? -- Головой дал! Вот так вот. -- Иван взял профессора за плечи и рывком кинул на себя и подставил голову, но, ко­нечно, не ударил -- показал. -- О-о! А калган -- это голова? -- Голова. -- Это по-каковски же? -- По-русски! Кал-ган. У нас еще зовут -- сельсовет. Профессор засмеялся. -- А как еще? -- Чердак. -- Чего попало! -- изумилась Нюра. -- Неужели вам это на самом деле нужно? -- Нужно, Нюра. Тут в купе вошли веселые девушки-студентки устраивать одну свою подружку. Трое. -- Нам сказали, у вас одно место свободное... -- Так точно! -- приветливо откликнулся профессор. -- Располагайтесь. Которая из вас? Стоп, мы сами выберем. Самую красивую. -- А ну? -- Девушки все были хорошие, крепкие, голоно­гие. -- Выбирайте! Профессор поверх очков оглядел всех... Искренне вздох­нул. -- Оставайтесь все. Выбирает тот, кто... забирает. О-о!.. -- сам болезненно сморщился он. -- Вот это каламбур! Девушки засмеялись. -- Какую же? -- Какую, Иван? Иван гигикнул, покраснел и... посмотрел на Нюру. -- Ну, раз ты уже выбрал, то мне -- все равно: я свою станцию проехал, -- сказал профессор. Оставили голубоглазую грудастую Любу. -- Закончена сессия -- и ноги в руки! -- позавидовал про­фессор. -- Что за институт? -- Педагогический. -- Факультет? -- Физмат. -- Физмат, и только физмат. Всемогущий физмат! -- огорченно сказал профессор. -- Куда только прибежите со своим физматом. -- А вам не нравится физмат? Профессор весело посмотрел на девушку с физмата. -- Милая, он вам самой не нравится. -- Почему? -- растерялась девушка. -- Потому что вам нравится Лермонтов, Есенин... -- Одно другому не мешает. -- О, еще как! -- Педагогический -- это, значит, будете учительство­вать? -- встрял в разговор Иван. -- Да. -- Да-а... -- значительно сказал Иван. -- Вот сейчас раду­етесь, что учитесь, веселитесь -- в люди выходите, а я смотрю на вас и жалею... -- Иван! -- сказала Нюра. -- Что? -- Чего заборонил-то? Жалеет он. Ты что? -- А что такое, Иван? -- заинтересовался профессор. -- Нюра, почему вы остановили? -- Да нет, я хотел про наших учителей рассказать, про сельских... -- Ну? -- Да ладно! -- Да что же "ладно"? Расскажи. -- Достается им, бедным... Но, может, я, правда, чего-ни­будь недопонимаю, а полезу рассуждать... Ладно. -- Что ты хотел сообщить, Иван? -- спросил профессор строго. -- Что подлинные учителя в городе остаются? -- Он сам не знает, что он хотел сообщить, -- сердито сказала Нюра. -- Выпил лишнего? Ложись вон, спи. Иван только успевал поворачиваться на слова, к нему об­ращенные... Но молчал. Тут из соседнего купе пришла делегация девушек. -- Сергей Федорыч... простите, пожалуйста... -- Ну, ну, -- сказал профессор. -- Мы вас узнали... вы по телевидению выступали... -- Выступал. Был грех. -- Пойдемте к нам... Расскажите нам, пожалуйста... Мы вас приглашаем к себе. Мы -- рядом. -- Пошли, Иван. Недалеко. -- Профессор встал. -- Буты­лочку брать с собой? -- спросил девушек. Девушки засмеялись. -- Берите! -- Ваня, а ты бы воздержался -- не ходил, -- сказала Нюра. Но Ивану очень интересно с профессором. -- Да будет тебе! Чего туг такого? Рядом же. -- Да ничего! Будешь потом по вагону бегать... -- Нюра, он не будет бегать по вагону, -- пообещал про­фессор. И профессор с Иваном ушли. А луна светила!.. Ночь шла по земле, выстилая на полях белые простыни. Жутковато, гулко прогудел мост... Поезд выскочил из его железной паутины и громко закричал, радуясь воле. Выбежали к дороге белоногие березки -- и такие они ясные, белые под луной, такие родные... И грустные. Смот­рят вслед поезду. -- А вот вы приезжайте, посмотрите! -- шумел в купе, где студенты, щедрый, размашистый Иван. -- Вот тогда узнаете, как я живу!.. Студентам весело. Ивану тоже. Только профессор как-то задумчиво смотрел на Ивана: не то ему жалко Ивана, не то малость неловко за него. -- А косить мы будем? -- А зачем косить? У нас теперь машины косют... А-а, так -- в охотку? Можно покосить. Я вас устрою. Но это, ре­бятки, тяжело. Лучше мы с вами сядем в лодочки... Как в песне-то поется: С сестрой мы в лодочку садились, Тихо-онько плыли по волна-ам... Студенты засмеялись. -- А "Волга" у вас есть? -- А зачем она мне? Я без "Волги" вот так живу! Я, ребят­ки, живу крупно. Чего только у меня нет! У меня -- зайдешь в дом -- пять ковров сразу висят. Персидских. -- А шкура медвежья есть? -- Три штуки. Одна в прихожке -- я сапоги об ее выти­раю, одна в детской, детишки на ней играют, волосья дерут... Дальше, посмотрим направо -- барометр висит... -- А громоотвод? -- Громоотвод -- на крыше. Я пока внутренность описы­ваю. А налево, как зайдешь, -- сервант на тоненьких ножках. Я его один раз -- с получки -- задел нечаянно, на сорок во­семь рублей одной только посуды расколол... -- Жена вам -- скандал? -- Не, она у меня не базланит. Это не то что есть некото­рые... Ох, не будьте такими -- это хуже всего на свете. Тут и так-то... не сладко, а если еще и дома... Если я устал как со­бака, я посплю, отдохнул -- можно снова за работу. А если еще дома... Нет, это плохо. Хуже нет. -- Вы же говорите, вы хорошо живете. -- Я-то хорошо! Я про других. Я-то -- дай Бог каждому! Я, допустим, прихожу с работы: "Ну, Нюся, давай корми, го­лубушка". Она на стол -- картошку с мясом. Мясо у меня круглый год не выводится. Свиннота эта у меня вот здесь си­дит. -- Иван хлопнул себя по загривку. -- Ох, и прожорливые же!.. Иной раз взял бы ружье и пострелял всех к чертовой ма­тери. А если, бывает, совсем здорово устанешь на работе, я сразу, с порога: "Ну, Нюся..." Нюра сидела одна у темного окна, слушала песни по ра­дио. Вошел профессор. -- Ну, Нюся!.. Что, скучаем? -- Что он там? -- озабоченно спросила Нюра. -- Иван?.. Да ничего особенного, не беспокойтесь. Рас­сказывает студентам, как он хорошо живет, богато. -- Тьфу, трепло! Вот трепло-то! Пара штанов завелась лишняя да рубаха-перемываха... Богач! Вот, знаете, так му­жик -- ничего, грех жаловаться: ребятишек любит, меня жа­леет... Но как выпьет, тут уж держись: или хвастать начнет, какой он богатый, или в драку лезет. И ведь сколько уж раз учили, дурака, один раз голову стяжком проломили -- ней­мется! Нальет глаза, и все нипочем: на пятерых -- на пятерых лезет. -- Часто пьет? -- Да нет, так-то грех тоже жаловаться. Работает-то он, правда, много. У их все в роду -- работники. Его уважают. А вот есть эта дурацкая замашка... Как праздник подходит, так у меня душа загодя болит. Люди веселятся, а я сижу дома, жду: счас прибегут, скажут: "Ванька дерется!" Профессор вздохнул. -- Смеются там над ним? -- спросила Нюра. -- Да нет... Ну, молодые: им палец покажи, они смеяться будут. Там все беззлобно... Сострить опять же можно. Толь­ко... -- Профессор не стал говорить, что это "только". -- Ничего. Не беспокойтесь. -- Как же не беспокоиться -- не чужой. Сердце-то болит. В купе, где студенты, слышно, запели под гитару нечто крикливое, бестолковое: В трюмах кораллы и жемчуг; Весел пиратский бриг. Судно ведет с похмелья Сам капитан-старик... -- Пираты, -- в раздумье молвил старик профессор. -- Пираты, ковбои... Суровая зелень. Отчаянный народ. В купе заглянул курносый парень. -- Это у вас? -- Что? -- Пели-то. -- Нет, это по соседству, -- сказал профессор. -- Они уже перестали. Слова списать? -- Я бы их так запомнил... Хорошая песня. -- Куда путь держим? -- спросил профессор. -- В Крым. -- Курносый присел на диван. -- Второй раз. Опять радикулит... Замучил. -- Болит? -- посочувствовала Нюра. -- Болит, -- отмахнулся курносый, настраиваясь погово­рить о другом. -- Во народу где! Идешь по пляжу -- тут жен­щина голая, там голая -- валяются. Идешь, переступаешь через их... -- Совсем голые?! -- удивилась Нюра. -- Зачем? В купальниках. Но это же так -- фикция. Я спе­рва в трусах ходил, потом мне один посоветовал: "Купи плав­ки!" Так они что там делают: по улице и то ходят вот в таких вот штанишках -- шортики называются. -- Курносый чуть подсюсюкивал, у него получалось -- "станиски", "сортики". -- Ну, идешь, ну, смотришь же... Неловко вообще-то... -- Ну да, -- согласилась Нюра, -- другая и по морде даст. -- Да нет, там это само собой разумеется. Но вообще-то неловко. Ну, мне там один тоже посоветовал: ты, говорит, купи темные очки -- ни черта, говорит, не разберешь, куда смотришь... -- Во! -- Заходишь вечером в ресторан, берешь шашлык, а тут наяривают, тут наяривают!.. Он поет, а тут танцуют. Ну, тан­цуют, я скажу! Вот собаки! Сердце заходится. Так глядишь -- вроде совестно, а потом подумаешь: нет, красиво! Если уж им не совестно, чего же мне-то совестно? Ритмичность... везде ритмичность. Там один тоже стоял: бесстыдники, гово­рит, что вытворяют! Ну, его тут же побрили: не нравится, го­ворят, не смотри. Иди спать. А один раз как дали "Очи чер­ные", у меня на глазах слезы навернулись. Такое ощущение (осюсение), полезь на меня десять человек -- не страшно. Я чуть не заплакал. А полезли куда-то на гору, я чуть не на карачках дополз -- ну, красота! На всех пароходах -- музыка. Такое осюсение, что музыка из воды идет. Спускаемся -- опять в ресторан... -- Это ж сколько денег просадить можно?! -- сказала Нюра. -- Тут ресторан, там ресторан... -- Они там на каждом шагу! Мне там один тоже говорит: первый и последний раз. Корову, говорит, целую ухнул. Нет, там есть пельменные вообще-то. Три порции -- от так от хва­тает... ...А в купе, где Иван, некто молодой, очень красивый, пел под гитару очень красивую песню -- про "Россию-ма­тушку". За Россию-матушку -- все умны, За Россию-матушку -- все смелы... Иван слушал, стиснув .зубы. Песня очень ему нравилась. Вошел курносый (курортник), присел, тоже стиснул зубы. Ему тоже очень понравилась песня. Песня кончилась. Все посидели молча... Курносый спросил гитариста: -- А "Очи..." можешь? Дай "Очи..."! Иван пристукнул кулаком по колену... Встал и пошел из купе. И запел в коридоре: С сестрой мы в лодочку садились, Тихо-онько плыли по волна-ам!.. Потом Иван вошел в свое купе. -- Дорогие мои, хорошие... -- заговорил он было. Но профессор с Нюрой говорили негромко между собой, и Иван смолк. А профессор и Нюра, не обращая на Ивана никакого внимания, продолжали говорить. И очень даже странно они говорили: -- Прямо не знаю, как вам и сказать... -- раздумчиво ска­зала Нюра. -- Все же у меня двое детей... да маленькие та­кие!.. -- Господи! -- тихонько воскликнул профессор. -- Ну и что? И прекрасно. Он как раз детей очень любит. У него под Москвой домик... будете жить-поживать да добра наживать. Он не пьет, не буянит, сроду никогда грубого слова не ска­зал. Как у Христа за пазухой будешь жить. Решайся. -- Прямо не знаю... -- тихо и грустно опять сказала Ню­ра. -- Если уж честно-то: конечно, мне надоела такая жизнь. У людей праздник, а у меня загодя душа болит. Или ехать куда: опять, думаешь, какая-нибудь история... А ему сколько лет-то? -- Тому человеку-то? Семьдесят. Но он еще в форме... Седой такой, головку носит гордо -- красавец. Он всю жизнь танцевал в оперетте, поэтому... головку умеет держать. -- Многовато вообще-то... -- Да я же говорю: он любого молодого за пояс заткнет! Ну, и потом -- культура! Там же через каждое слово -- "мер­си", "пардон", "данке шен"... Ты хоть отдохнешь от этих вся­ких "чаво" да "надысь"... -- Да охота, конечно, пожить, как... -- Я извиняюсь, -- вмешался Иван, заметно трезвея. -- Про кого тут речь? -- Дело же не в том даже, что самой пожить, -- продолжа­ла Нюра, не слыша и не видя Ивана, -- а в том, чтобы детей воспитать на хорошем примере. Сейчас-то -- что за пример они видят! -- Я же про то и говорю! -- подхватил профессор. -- При­мер же будет. -- Я подумаю, -- сказала Нюра. -- Подумай-подумай. -- Ну и что, что семьдесят: я за ним ухаживать буду... -- Так, а что там ухаживать-то: утром отнес его в садик, посадил в креслице -- и сиди он себе, "мерсикай". Ест мало, кашку какую-нибудь сварил, он покушает, и все. А вечером... -- Слушайте, -- заговорил Иван, угрожающе округлив глаза. -- Я говорю, я извиняюсь, но я же -- тут! В чем дело?! -- А, ты тут? -- "спохватилась" Нюра. -- А мы и не слы­шим -- заговорились с Сергеем Федорычем. Давно пришел? -- Да как тихо вошел! -- удивился и Сергей Федорыч. -- В чем дело? -- спросил Иван. -- Ни в чем. -- Кому семьдесят лет? -- Мне, -- сказал профессор. -- Нет, я же слышал... -- Ложись-ка спать, Ваня, -- мирно сказала Нюра. -- Ло­жись. Лезь вон на полку и засыпай. Все рассказал людям, рассказал, как живешь, спел... чего еще? Свою норму выпол­нил -- можно и на боковую. Лезь, Ванюшенька, лезь, милый. Лезь баиньки. Давай. -- Я ничего не понимаю, -- пробормотал Иван. -- Завтра поймешь. Завтра все поймешь. Иван полез на верхнюю полку и затих. Пришла Люба... Прошуршала в полутьме платьем, легко запрыгнула на полку и тоже затихла. Профессор с Нюрой остались сидеть у окна. -- Что же, правда, что ли, там такая жизнь?.. -- спросила Нюра тихо. -- Парень-то рассказывал... -- Нет, -- тоже тихо откликнулся профессор. -- Впро­чем... что-то есть и от правды. -- Гляди-ка, корову, говорит, целую ухнул... Неужели можно? -- А сколько корова стоит? -- Четыреста -- четыреста пятьдесят... А с телком -- так и больше. -- Можно. Можно и корову с телком ухнуть... На Руси умеют коров ухать. Все, наверно, спят в длинном поезде. Не спят только на паровозе. Машинист, пожилой уже человек, глядя вперед, вдруг спросил молодого помощника: -- Кольк, знаешь, как в отделе кадров бухгалтера подби­рали? -- Знаю. Третий сказал: "А сколько вам надо?" Ты уж седьмой раз рассказываешь. Машинист засмеялся. -- Придумают же!.. Смешно. -- Анекдот-то -- вот с такой бородой. -- Все равно смешно. Интересно, кто их сочиняет? Колька пожал плечами. -- Люди... -- Я вот хочу какой-нибудь сочинить, и никак не выходит. Нюра спит... Но вот какая-то далекая тревога отразилась на ее спокойном лице. Она увидела сон. Распахнулся огромный, с плющом, с фикусами в огром­ных кадках, сверкающий зал ресторации. И весь он ходуном ходит. Полуголые девицы, волосатые парни зашлись в танце... "Очи черные". Гремит и кривляется "ритмичная жизнь". То ли это ка­кой-то вселенский шабаш, то ли завтра -- конец света. Не архангел ли Гавриил дует в свою сзывающую трубу, и нет ли тут -- среди обаятельных дам и джентльменов -- этих, с хвос­тиками и на копытцах? С трудом продралась Нюра через гремящий, орущий, бесноватый зал... И вышла к столу, где пирует ее Иван. Он славно пирует! По бокам его почти голые девицы, смеются, пьют шампанское... -- Пойдем домой! -- сказала Нюра. Иван отрицательно покачал головой. И усмехнулся. И сильней грянула музыка, и пошли кривляться вовсе безобразно... Нюра пошла к выходу. Ей в лицо смеялись, девицы про­плывали у нее перед носом, подергивая плечиками... И вдруг Нюра остановилась. И заткнулась музыка... И все замерли. Нюра опять пошла к столу... И с ее шагами, сперва тихо, потом громче стала нарастать удалая, вольная музыка "Из-за острова на стрежень". И сам Иван сидит за столом в облике Стеньки Разина... И грозно смотрит на Нюру. Нюра подошла, выдернула мощной рукой его из-за стола и дала пинка под зад. И сама пошла следом за ним. На пороге, в дверях, оглянулась и произнесла гневную речь. -- Эх вы! -- сказала она. -- Смеетесь?! Над кем смеетесь?! Это над вами смешно-то. Это мне надо смеяться-то, а не вам. Что вы делаете?! Как вам не стыдно?! Девушки!.. Зачем заголились? Чтобы мужиков приманивать? Да если ты хорошая, если ты человек хороший, мужик и так увидит. На вас же глядеть муторно! Тьфу!.. В такие-то годы -- работать да детей рожать, а вы с ума сходите. За Нюрой, за ее спиной, стали появляться мужчины пен­сионного возраста и тоже укоризненно смотрели. И молчали. -- Мой вам совет: прекратите это и займитесь полезным трудом! Положительные мужчины за Нюрой захлопали. -- Чтобы я этого больше не видела! Мужчины опять захлопали... Нюра проснулась, полежала немного и шепотом позвала: -- Вань!.. Иван спал глубоким сном. Нюра встала, потрогала его на верхней полке... И опять легла. И закрыла глаза. Утром проснулся Иван с больной совестью. Проснулся и не поворачивался, лежал тихо. Профессор негромко рассказывал Нюре и Любе нечто далекое из юношества. -- Я тоже был гордый! Я очень красиво выразился: "Не моя воля, что я родился под этой крышей, отныне моя воля в том, что я навсегда ухожу отсюда!" Во как сказал! Я был позер. В двадцать лет все позеры. -- Почему все? -- возразила Люба. -- Все, без исключения, -- подтвердил профессор. -- Ну а дальше? -- попросила Нюра. -- Я ушел. Простите, уехал. -- А она? -- Она осталась. -- Но вы же любили ее! -- Да. Но себя я тоже любил. Себя я любил больше. Я ушел в Вологду, в Вологодчину, в деревню. Я стал учите­лем. Это было прекрасное время!.. Знаете, ближе к осени, когда с осины упадет первый лист, воздух в лесу -- зеленый... -- Что же дальше? -- все не терпелось узнать Нюре. -- Дальше... Я встретил там Машу... Свою Марью Ива­новну. И все. -- А Катя? -- А Катя встретила своего... какого-нибудь Василия Ивановича -- баш на баш. -- А кто раньше встретил: Катя или вы? -- спросила Люба. Профессор засмеялся. -- Вот что значит -- не романист я! -- пропустил такую главу... Катя встретила первая. Я был очень далеко... в дерев­не -- с экспедицией. И там я узнал. И ушел в свою деревню. На этот раз я ушел пешком. Я шел пешком сто двадцать верст... -- Что же, никто не мог подвезти? -- Я не хотел. Я нес свое горе, страдал! Не на телеге же страдать. И, знаете, я правильно сделал, что протопал эти сто двадцать верст. Я не верю в скоротечные -- в одну ночь -- перерождения... Но в сто двадцать верст вологодских дорог я верю. Много я передумал всякого... Много понял. -- Господи, прямо как в книге, -- сказала завороженная Нюра. -- Вот это-то я и понял главным образом: что все это -- мое горе, мои страдания -- это пока роман. Но еще не жизнь. Жизнь началась потом... -- А к отцу-то вы вернулись? -- Нет. Уже не вернулся. И вообще дальше уже... нечто иное. Не роман. Но роман был захватывающий... А? Обе в один голос -- и Нюра, и Люба -- воскликнули: -- Очень интересно! -- Очень! В купе заглянул проводник: -- Чайку желаете? -- Желаем! -- сказал профессор. -- И побольше, пожа­луйста. Десять стаканов. Скажите, а газеты здесь носят? -- Нет, газеты на станциях. Иван воспользовался приходом проводника, скоренько надернул под простынью штаны, слез с полки. -- Здравствуйте, -- сказал невнятно, взял полотенце и ужом выскользнул из купе. -- Стыдно, -- сказала Нюра. -- Чего? -- не понял профессор. -- Ну... вчера хватил лишка, сегодня стыдно. Весь день молчать будет. -- Ну, зачем же так? Так даже скучно. -- Ничего, пускай. Пускай помается. -- Всегда так? -- Всегда. А если где подерется, то и ночевать домой не придет -- в мастерской спит, у сторожа. Дня по два там жи­вет. Совестно. Поезд подошел к станции. Иван, с полотенцем в руках, выскочил из вагона и побе­жал к газетному ларьку. Накупил газет -- всех по одной... по­бежал обратно. В купе готовились пить чай. Иван вошел с газетами... Положил их на стол. Фальшиво-небрежным тоном сказал: -- Почитаем, что ли... -- Газеты! -- удивился профессор. -- Где достал, Иван? -- Там... -- Иван кивнул в сторону станции. -- Ну как? -- спросила Нюра строго. Иван вздрогнул, быстро поднял голову и опустил. Спро­сил тоже скоро, испуганно: -- Что, что? -- Ничего! -- А что? Ничего. А что? -- Ничего... и совесть спокойна, и душа не болит? -- А что, что? -- тихо, впробормот спрашивал Иван. И ни на кого не глядел. -- Крепкая же у тебя совесть... -- Нюра взяла полотенце и пошла умываться. Профессор с Иваном остались одни. (Люба ушла к своим.) -- Попало? -- спросил профессор. -- Та-а... -- Иван поморщился, не поднимая головы. Он читал газету, которую разложил у себя на коленях. -- Голова болит? -- Не! -- поспешно, с бодрецой откликнулся Иван. Но головы опять не поднял. -- У меня есть бутылочка сухого... Выпьешь? Иван глянул на дверь. -- Она долго не придет -- там очередь. Выпей, легче ста­нет. -- А вы? -- Я не хочу... У меня не болит. Профессор достал из чемодана длинную бутылку. Сам тоже посматривал на дверь. Налил стакан. Иван одним махом оглушил стакан. -- Ху!.. -- Еще? -- Нет. Спасибо. -- Тяжело бывает после выпивки?