Василий Шукшин. Позови меня в даль светлую... --------------------------------------------------------------- © Copyright Василий Шукшин Подготовка электронного текста: библиотека Александра Снежинского --------------------------------------------------------------- В небольшом русском городке, где-то на окраине, где дальше -- за пустырем -- виден уже и лес и не дымят трубы, в аккуратном домике из трех комнат жила женщина. Звали женщину красиво -- Агриппина, Агриппина Игнатьевна Веселова, попросту -- Груша. Было ей тридцать четыре года, и были у нее сын Витька двенадцати лет да брат Николай Иг­натьевич, главный бухгалтер пригородного совхоза, да где-то был муж... С мужем они разошлись три года назад: тот взял в подруги... бутылку, и та подруга белоголовая завлекла его куда-то далеко, даже и не слышно было, где он. Брат Николай приезжал по воскресеньям к сестре и пле­мяннику, старался как-нибудь им помочь, продукты приво­зил, деньжонок иногда. И один раз, в воскресенье, приехал он с важным каким-то делом... Но пока дело это не выкладывал, а как обычно они с Витькиной матерью воспитывали Витьку. -- Ну сладу нет -- не слушается, и все, -- жаловалась мать. -- Совсем парень выпрягся... -- Что же это ты, Витька? -- гудел большой дядя Нико­лай, постукивая толстыми прокуренными пальцами по кле­енке. -- Не годится так, не годится. А что же дальше-то бу­дет, если ты уже счас... черт-те чего вытворяешь? Ведь мате­ри-то одной трудно с тобой, как ты это не поймешь!.. -- Ни дьявола не понимает! На днях чего удумал: взял да соседской свинье глаз выбил... -- Глаз? -- удивился дядя Николай. -- Но! Ветеринар, сосед-то... ладно, мужик добрый -- не пошел никуда жаловаться. А то было бы дело! -- Зачем же ты ей глаз-то выбил? -- спросил дядя. Лобастый Витька сидел тут же, за столом, делал вид, что усердно читает книгу. Молчал. -- Витьк! -- Ну? -- Зачем глаз-то свинье выбил? -- Я нечаянно, -- буркнул Витька. -- "Нечаянно"! -- воскликнула мать. -- Знаю я, как неча­янно... Нечаянно. -- И повернулась к брату -- рассказать: -- Я его все в пример ставлю, ветеринара-то: выучился человек, теперь живет-поживает, в доме-то только живой воды, навер­но, нет... Бери, мол, пример -- приглядывайся. А он его и не­взлюбил... -- При чем же тут животное, если тебе человек не поглянулся? Витьк! -- Ну? -- Разве можно такие вещи делать?! Ты что, живодер, что ли? Витька молчал. -- Папа родимый -- набычится, и не сдвинешь с места, -- заключил дядя Николай. Помолчал. Спросил сестру: -- Где он счас? Не слышно? -- "Где"! -- горько воскликнула мать. -- У него дорог много, и все -- веселые. -- Алименты-то шлет? -- Шлет. -- Эх, Витька, Витька... -- вздохнул дядя Николай. -- Что ж ты так живешь-то? А? Витька молчал. -- Витьк! -- Ну? -- Чего молчишь? -- Я читаю. -- Что ты мне очки втираешь! -- осердился дядя Нико­лай. -- Читает он!.. -- Потянулся, взял у Витьки книгу. -- Что ты читаешь? То ж -- задачник! Кто же так задачник читает... как художественную литературу. Менделеев мне нашелся! -- Вот так он меня все время обманывает, -- сказала мать. -- Спросишь: Витька, выучил уроки? Выучил! А где вы­учил, где выучил -- ничего не выучил, одна улица на уме... -- Ты эту улицу брось, Витька, -- резонно стал убеждать дядя Николай. -- Она до добра не доведет. Хватишься потом, да поздно будет. Вот он, близко будет, локоть-то, да не уку­сишь. Улица от тебя не убежит, а время уйдет, не воротишь. Ты лучше возьми да уроки хорошенько выучи, чем... глаза-то свиньям вышибать. Чем выбил-то, камнем, что ли? Витька водил пальцем по синим клеточкам клеенки. На вопрос только неопределенно поморщился и пожал плечами. Дядя помолчал и спросил совсем другим тоном -- мирно, несколько удивленно: -- Так что, здесь тоже свиней держут? -- Держут, -- откликнулась мать. -- А чего? Мужик-то в доме, так и держут. Зато всю зиму без горюшка -- с мясом. Мужик-то есть, чего не держать? -- Витька, -- повернулся дядя к Витьке, -- иди учи уроки в ту комнату, мне надо с матерью поговорить. Витька незаметно с облегчением вздохнул и ушел в дру­гую комнату. Накачка кончилась. -- Я вот о чем с тобой, -- заговорил Николай негромко. И посмотрел на часы. -- Помнишь, я тебе говорил про мужи­ка-то? -- Ну, помню. -- Это... видал я его в пятницу, говорил с ним... Груша насторожилась. Заинтересовалась. -- Ну? -- Он придет сегодня... -- Николай опять глянул на ча­сы, -- через десять минут. -- Батюшки! -- испугалась Груша. -- Чего же ты мол­чишь-то сидишь? Надо же хоть маленько прибраться, что ли?.. -- А что у тебя?.. Нормально и так... Груша вскочила было, но оглянула комнату и села опять. -- Так ты расскажи про него... Что хоть за человек-то? Ты откуда его знаешь-то? -- Учился с ним на курсах бухгалтеров вместе... -- Так это когда было-то! -- Давненько. А тут встретил его: я в банк приехал, и он туда же пришел. Ну, разговорились... Ну -- как, мол, жи­вешь? То-се... Одинокий он счас -- разошлись тоже, двое детей было... -- А чего разошлись-то? -- Пил тоже... -- Вот те на! Так это что же мне, шило на мыло менять? -- Да погоди ты! Пил, счас не пьет -- лечился, что ли, или так бросил, не спрашивал. Но твердо знаю, что счас не пьет. Хороший мужик. Я рассказал про тебя: вот, есть, мол, се­стра -- одинокая тоже, парнишка в пятом классе... Приду, говорит. Посмотри, может, что и выйдет у вас. Чего же одна будешь с этих лет... Через приоткрытую дверь в горницу Витька слышал весь разговор. Навострил уши. -- Страшно, Коля, -- говорила мать. -- С одним всадилась до ушей... Но тогда хоть молодая была -- простительно, а теперь-то -- это уж глупость будет несусветная. Сама себя исклянешь... -- А не торопись, никто тебя силком не гонит, -- отвечал на это Николай. -- Присмотрись сперва... Да и он, думаю, тоже не кинется сломя голову. Алименты только с него здо­ровые дерут... -- Да это-то... черт бы его бей, с алиментами, они все нынче с алиментами. И я-то ведь не девка. Был бы человек хороший. Не зряшный какой... -- Да нет, он так-то ничего вроде. Вон он идет! Особо не суетись -- тоже не в поле обсевок. Но и... это... не строй из себя... Нормально, как всегда... -- Да уж как-нибудь сумею. А семья-то его где, здесь живет? Николай не успел ответить. В дверь снаружи постучали. -- Ну? -- кивком показал на дверь Николай -- отклик­нись, мол. Груша чего-то растерялась... Помолчали и вместе сказали: -- Да! -- Войдите! Вошел носатый, серьезный, преуспевающий на вид чело­век лет этак сорока трех -- сорока пяти. В добром, сталистого цвета плаще, при шляпе и при большом желтом портфеле. Маленькими глазками сразу с любопытством воткнулся в женщину... Но смотрел ровно столько, сколько позволило первое приличие. -- Ну вот, не заблудился, -- сказал он. -- Здравствуйте. Николай поднялся ему навстречу. Поздоровались за руку. -- Сестра моя... Груша -- знакомьтесь, -- представил Ни­колай. Груша, по-молодому еще стройная, ладная, тоже подня­лась, подала руку. -- Владимир Николаевич, -- назвался гость. -- Груша. -- Груша -- это... Графена? -- Агриппина, -- сказал Николай. -- Это родители наши верующие были, ну, крестили, конечно... Хорошо, я под Миколу-Угодника угодил, а то был бы тоже какой-нибудь... Евлампий. -- Николай мелко, насильственно посмеялся. -- У нас был в деревне один Евлампий... -- Он потом переменил имя, -- сказала Груша. -- Да, потом, правда, променял на... забыл, кто он стал-то? -- Владимир. -- Тезки, значит. -- Владимир Николаевич тоже искусст­венно посмеялся. -- Садитесь, -- пригласила Груша. -- Спасибо. Я бы разделся... -- О Господи! -- спохватилась Груша. И покраснела. -- Раздевайтесь, пожалуйста! Она была еще хороша, Груша. Особенно заметно стало это, когда она суетилась и на тугие скулки ее набежал румя­нец, и глаза, широко расставленные, простодушно, искренне засмеялись. Владимир Николаевич опять ненароком прицелился к ней мелким, острым взглядом. -- Витька! -- громко позвал дядя Коля. -- Иди-ка сюда. Вошел Витька. -- Познакомься с... дядей Володей, -- сказал дядя Коля. Витька стоял и смотрел на носатого дядю Володю. -- Ну, герой!.. -- добренько сказал дядя Володя. И поис­кал в карманах у себя... -- На-ка -- пиратом будешь. -- Подал простенький пистолетишко, который даже и без пистонов был, а просто -- чакал. Витька не мог сдержать снисходительную ухмылку. Чакнул пару раз... -- Это -- для первачей только. Матери стало неловко, что сын у нее такой неблагодар­ный. Она опять покраснела. -- Ну, Витька!.. -- сказала она. И засмеялась, и опять до­верчиво и ясно засмеялись ее глаза. -- Ну, дядя Володя тебя еще не видел, не знал, что ты та­кой большой, -- пришел на выручку дядя Коля. -- В следую­щий раз принесет... А что тебе, пушку, что ли, надо?! Какой! -- Садитесь, Владимир Николаевич, -- пригласила мать. Владимир Николаевич прихватил портфель и прошел с ним к столу. Присел, портфель поставил возле ног. -- Тепло как на улице-то; -- сказал он. -- Все же -- сен­тябрь месяц, должно уже чувствоваться... -- Ну что, Витька? -- спросил дядя Коля. -- Небось на улицу лыжи навострил? Ну, иди, иди, а то там дружки твои заждались. Витька вопросительно глянул на мать. -- Иди, поиграй, -- разрешила мать. Витька ушел. Дружков у Витьки было несколько. Но самый задушев­ный, самый верный и умный, кому Витька подражал во всем почти, был Юрка, девятиклассник, квартирант старика Нау­ма Евстигнеича, что жил по той же улице, через три дома. У Юрки нелегкое положение. Отца у него нет, погиб на лесоповале, одна мать, а у матери, кроме Юрки, еще трое на руках -- мал мала меньше. Мать живет в небольшой деревне, в сорока километрах отсюда, там вот нет десятилетки. Мать бьется из последних сил, хочет, чтоб Юрка окончил десяти­летку. Юрка и сам хочет окончить школу. Больше того, он мечтает потом поступить в институт. В медицинский. Един­ственный, перед кем Витьке совестно, что он плохо учит­ся, -- это Юрка. Огромный старик Наум Евстигнеич хворал с похмелья. Лежал на печке, стонал. Раз в месяц -- с пенсии -- старик аккуратно напивался. И после этого дня по два лежал в лежку. -- Как черти копытьями толкут! -- слабо удивлялся ста­рик на печке. -- О! О! Что делают!.. Юрка учил уроки. -- Кончаюсь, Юрка, -- возвестил старик. -- Все. -- Не надо было напиваться, -- жестко сказал Юрка; ста­рик мешал ему. -- Молодой ишо рассуждать про это -- надо, не надо. Шибко уж много вы нынче знаете! Юрка ниже нагнулся к книге. -- А что же мне делать, если не выпить? -- Старику охота поговорить: все, может, полегче будет. -- Все ученые ста­ли! -- Старик всерьез недолюбливает Юрку за его страсть к учению. У него свои дети все выучились и разъехались по бе­лому свету; старик остался один и винит в этом только уче­ние. -- В собаку кинь -- в ученого попадешь. Юрка молчит. Шевелит губами. Вошел Витька. -- Здорово, Витька! -- сказал старик. -- Хвораю. -- Опять? -- спросил Витька. -- Вон дружок твой ругает, что выпил... Должен же я хоть раз в месяц отметиться. -- Зачем? -- спросил Юрка, откинувшись на спинку сту­ла и подмигнув Витьке на старика. -- Зачем напиваться-то? -- Что я, не человек, что ли? -- Хм... -- Юрка качнул головой. -- Рассуждения, как при крепостном праве. Это тогда считалось, что человек дол­жен обязательно пить. -- А ты откуда знаешь про крепостное время-то? -- Ста­рик смотрит сверху страдальчески и снисходительно. -- От­куда ты знаешь-то? Тебе всего-то от горшка два вершка, а си­дит, рассуждает... Юрка скосоротился и безнадежно махнул рукой. Витька подсел к нему. -- Как дела? -- спросил Юрка негромко. -- Ничего! -- Все знают! -- разошелся старик. -- Все на свете знают. А чего человек с похмелья хворает, это вы знаете, товарищи ученые? "Ученые" переглянулись... -- Отравление организма, -- отчеканил Юрка. -- Отрав­ление сивушным маслом. -- Где масло? В водке? -- Так точно, ваше благородие! -- Юрка с Витькой хихик­нули. -- Доучились! -- Старик доволен, что поймал зеленых на явной глупости. -- А сыра там нет случаем? Хэх, елки-палки!.. -- Хочешь, я тебе формулу покажу? -- вскочил Юрка. -- Сейчас я тебе наглядно докажу... На! Вот она, формулка... -- Пошел ты со своей формулой! О-ох, опять накатило... О, что делается! -- Ну, похмелись уж тогда, чего мучиться-то? Старик никак не реагирует на это предложение. Витька заговорщически наклонился близко к другу и ска­зал тихо: -- Денег жалко. На похмелку-то. Юрка согласно кивнул головой: знаю, мол. -- Я тебе сала маленько принес. В сенцах оставил. -- Дядька приехал? Витька кивнул. -- Еще какой-то гусь пришел -- к маме. Володя какой-то. -- Зачем? Витька пожал плечами. -- Сватать, что ли... Он прямо не говорит. Пистолет вот подарил. -- Ну-ка? Ой, ну и пистолет! -- Он думал, я еще маленький. -- Витька, отец-то пишет? -- спросил старик. -- Где он счас? -- Не знаю, -- неохотно сказал Витька. -- Помогает вот он вам? -- Не знаю. Помогает. -- Носит нынче людей по белому свету... -- сказал ста­рик. -- И моих где-то черт носит. Вот оно, ученье-то! -- Радоваться надо, что дети выучились, а он... ворчит, -- заметил Юрка. Старик приподнялся на локте. -- Сколько тебе лет учиться до хирурга? -- Шестнадцать. Десять плюс шесть в медицинском ин­ституте. -- Так, -- зловеще гнул старик. -- А сколько ты будешь получать? -- Не в этом дело... -- Нет, сколько? -- Я не интересуюсь зарплатой. -- А-а -- завилял? Зарплатой не интересуется... Видали ухаря? Витька, дай ему там подзатыльник, хвастунишке. Зар­платой они не интересуются!.. Только старикам шиш высылают. -- Что, у тебя денег, что ль, нету? -- Есть. Не про вашу честь. -- Ну и вот. -- Я тебе про другое толкую: на кой шут жилы-то из себя тянуть столько лет? Иди вон на шофера выучись да работай. Они вон по сколь зашибают. Да ишо приворовывают: где лесишко кому подкинет, где угля -- деньги. И матери бы по­мог. У ей ведь трое на руках... Шутка в деле! Кажилится на тебя, кажилится, а ты потом -- хвост трубой и завьесся в большой город. -- Не твое дело. -- Знамо, не мое. Я чужой человек, плотишь мне пять рублей -- живи на здоровье. Мне матерю твою жалко. Легко, думаешь, ей одной с вами?.. -- Проживем! -- резко сказал Юрка. -- Никому до этого... Нечего! Жили и проживем. -- Сбили вас с толку этим ученьем -- вот и мотаетесь по белому свету. Ты ишо кто? -- сосунок, а уж по квартирам сшиваешься. Дома родного не знаешь. -- Если дома нет десятилетки, что я теперь? -- Во-от! "Десятилетки", "пятилетки"... Жили раньше без всякого ученья -- ничо, Бог миловал: без хлебушка не сидели. -- У вас только одно на уме -- "раньше"! -- А то... ирапла-анов наделали -- дерьма-то. -- А тебе больше глянется на телеге? -- А чем плохо на телеге? На телеге-то я если поехал, то хоть знаю: худо-бедно -- доеду. А ты навернесся с этого свое­го ираплана -- костей не соберут. Юрка махнул рукой. -- Витька, спорь с ним, если охота. Мне надо учить. -- А космос? -- значительно спросил Витька старика. -- Что "космос"? -- Космос. Куда наши космонавты летают... -- Летают, -- поправил Юрка. -- Летают, -- поправился Витька. -- Гагарин-то? -- Не один Гагарин. Много уже. -- А чего они туда летают? Ну и что, что летают? Что тол­ку-то? -- Во дает! -- воскликнул Юрка, опять откинувшись на спинку стула. -- Понял? -- сказал Витька. -- А что, им лучше на печке лежать? -- Чего вы привязались с этой печкой? -- обиделся ста­рик. -- Доживите до моих годов, тогда вякайте. Только спе­рва доживите. -- Я же не в обиду тебе говорю, -- продолжал Витька. -- Но спрашивать, зачем люди в космос летают, -- это, я тебе доложу... -- Доложи, сделай милость. Доложи старику. Я, видишь, не спрашиваю, зачем ты, паршивец, ко мне в сад лазишь -- знаю потому что, а в космос -- не знаю, доложи, сделай милость. Витька великодушно пропустил мимо ушей замечание про сад. -- Ну, во-первых: основание космоса -- это... надо. При­дет время, люди совсем сядут на Луну. А еще придет время -- долетят до Венеры, так? А на Венере, может, тоже люди жи­вут... -- На Марсе, -- поправил Юрка. -- Ну, на Марсе. Разве ж не интересно глянуть на их? -- Они такие же, как мы? Витька оглянулся на Юрку... Юрка пожал плечами. -- Этого я точно не знаю, -- честно сказал Витька. -- Мо­жет, маленько пострашней, потому что там атмосфера не та­кая -- больше давит. -- Ишо драться кинутся, -- сказал старик. -- За что? -- Ну, скажут: зачем прилетели? -- Старик явно заинте­ресовался Витькиным рассказом. -- Незваный гость хуже та­тарина. -- Не кинутся. Они тоже обрадуются. -- Еще неизвестно, кто из нас умнее, -- включился в раз­говор Юрка. -- Может, они. Тогда мы у них будем учиться. А потом, когда техника разовьется, дальше полетим... -- Юр­ку самого захватила такая перспектива человечества. Он встал и начал ходить по избе. -- Мы же еще не знаем, сколько еще таких планет, похожих на Землю. А их, может, много! И везде живут... существа. И мы будем летать друг к другу... И полу­чится такое... мировое человечество. Все будем одинаковые. -- Жениться, что ли, друг на дружке будете? -- Я говорю -- в смысле образования! "Жениться"... -- У них одно на уме -- жениться, -- недовольно заметил Витька. -- Может, где-нибудь есть такие человекоподобные, что мы все у них поучимся. Вот тогда будет жизнь! Захотел ты, допустим, своих сыновей повидать прямо с печки -- пожалуйста: включил видеоприемник, настроился на определен­ную волну -- они здесь, разговаривай. Ругайся, если хочешь. А медицина будет такая, что люди будут до ста -- ста двадца­ти лет жить... -- Ну, это уж ты... приврал. -- Почему?! Уже сейчас эта проблема решается. Сто двад­цать лет -- это нормальный срок. Мы только не располагаем данными... Но мы их возьмем у соседей по Галактике. -- А сами-то не можете -- чтоб сто двадцать? -- Сами пока не можем. Это медленный процесс... -- Юрка даже слегка кокетничает, изображает из себя какого-то учителя. -- Может, мы и докатимся когда-нибудь, что будем сто двадцать лет жить, но это еще не скоро. -- Сто двадцать лет сам не захочешь. Надоест. -- Ты не захочешь, а другие -- с радостью. Будет такое средство... -- "Средство"... Открыли бы лучше какое-нибудь средст­во от похмелья. А то башка, как... -- Не надо пить. -- Пошел ты!.. Замолчали. Юрка опять решительно сел за учебник. -- У вас только одно на языке: "Будет! Будет!" -- опять начал старик. -- Трепачи. Ты вот -- шешнадцать-то лет бу­дешь учиться, а начнет человек помирать, что ты сделаешь? Юрка не намерен больше болтать. Молчит. -- Вырежет ему чего-нибудь, -- сказал Витька. -- Да если ему срок подошел помирать, чего ты ему выре­жешь? Витька не знал. -- Я на такие... темные вопросы не отвечаю. -- Нечего ответить, вот и не отвечаете. Светлые ваши го­ловушки... только мякиной набиты. -- Нечего? -- опять вскочил Юрка. -- А вот эти люди?.. -- сгреб кучу книг и показал. -- Вот этим людям тоже нечего от­вечать?! Ты хоть одну прочитал? -- Там читать нечего -- вранье одно. У меня на квартире жил один... -- Во дает?! -- сказал Витька. -- Ладно! -- Юрка опять начал ходить по избе. -- Чума раньше была? -- Была. У нас в двадцать... -- Где она теперь? Есть? -- Не приведи, Господи! Может, будет... -- В том-то и дело, что больше не будет. С ней научились бороться. Дальше! Если бы тебя раньше укусила бешеная со­бака, что бы с тобой было? -- Сбесился бы. -- И помер бы. А сейчас -- сорок уколов, и все. Человек живет. Туберкулез был неизлечим? Сейчас -- пожалуйста: полгода -- и человек как огурчик! А кто это все придумал? Ученые. "Вранье"... Хоть бы уж помалкивали, если не знаете. Старика раззадорил тоже этот Юркин наскок. -- Так. Ладно. Собака -- это ладно. А змея укусит?.. Где они были, доктора-то, раньше? Не было. А бабка, бывало, пошепчет -- и как рукой снимет. А ведь она институтов ваших не кончала. -- Укус был не смертельный, вот и все. Это элементарно. -- Иди подставь: пусть она тебя разок чикнет... -- Пожалуйста! Я до этого укол сделаю -- и пусть кусает, сколько влезет, -- я только улыбнусь. -- Хвастунишка. -- Да вот же они, во-от! -- Юрка опять показал на книги. -- Люди на себе экспериментировали! А знаешь ты, что когда академик Павлов помирал, то он созвал студентов и стал им диктовать, как он помирает... -- Как это? -- очень заинтересовался старик. Витька тоже не слышал про это. -- Так. "Вот, говорит, сейчас у меня холодеют ноги -- пи­шите". Они писали. Потом руки отнялись. Он говорит: "Руки отнялись". -- А они пишут? -- Они пишут. Потом сердце стало останавливаться, он говорит: "Пишите". Они плакали и писали. -- У Юрки у самого на глазах показались слезы. На старика рассказ тоже произвел сильное действие. -- Ну? -- И помер. И до последней минуты все рассказывал, по­тому что это надо было для науки. А вы с этими вашими баб­ками еще бы... триста лет в темноте жили. "Раньше было! Раньше было!" Какие-то кулацкие уклоны... Вот так было раньше? -- Юра подошел и включил радио. Пела певица. Не­много все послушали ее. -- Где она? -- спросил Юрка. -- Кто? -- Певица-то. Ее же нет здесь, а -- поет. -- Так это по провода-ам. -- Это радиоволны! "По провода-ам". По проводам -- это у нас здесь. А она, может, где-нибудь в Москве или в Ленин­граде поет -- что, туда провода протянуты? -- Провода. Я в прошлом годе ездил к Ваньке, видел: вдоль железной дороги провода висят. На столбах. Чего ты мне говоришь-то? Юрка махнул рукой. -- Тебе не втолковать! Мне надо уроки учить. Все. -- Ну и учи. -- А вы отрываете. -- Юрка сел за стол, зажал ладонями уши и стал усердно читать. Долго в избе было тихо. -- Витька, а ты на кого хочешь учиться? -- спросил ста­рик. Витьку этот вопрос застал врасплох. -- Я пока выбираю, -- сказал он. -- На кого он будет учиться! -- оторвался от книги Юр­ка. -- У него по арифметике плохо. Не исправил, Витька? -- Не... -- Что ж ты? -- Знаешь, на кого учись? На судью, -- посоветовал ста­рик. -- О-о! -- удивились ребятишки. -- Чего это? -- Люди будут бояться. Скажут: вон, вон -- судья идет! Большое дело. -- Тогда уж -- на прокурора, -- сказал Витька. -- Он пострашней. -- Прокурор -- это не все понимают, что страшно. А вот судья... это судья. Это уже тюрьмой пахнет. Еще помолчали. -- Он есть на карточке? -- спросил вдруг старик. -- Кто? -- Тот ученый, помирал-то который. -- Академик Павлов? Вот он. Юрка подал старику книгу и показал Павлова. Витьке тоже показал редкостного ученого. -- Старенький уж был, -- сказал Евстигнеич жалостливо. -- Он был до старости лет бодрый и не напивался, как... некоторые. -- Юрка отнял книгу. -- И не валялся потом на печке, не матерился... -- Чего вы взъелись-то на меня?! -- вскричал больной старик. -- Ты гляди что -- житья не дают! Комиссары нашлись... Вам ба по тогдашнему делу -- только комиссарами быть. Они тогда молодые были... Такие же вот... молокососы заполошные. Командовали. Юрка сел опять за учебники, а Витька стал листать книж­ку с портретами ученых. -- Ох, мать ты моя-а!.. -- закряхтел опять старик. И полез с печки. Надел валенки, взял нож и вышел в сени. -- Куда это он? -- спросил Витька. Юрка пожал плечами. -- Ну, и что этот гусь? -- спросил Юрка. -- Наверно, от­цом твоим станет? Витька уставился на друга, точно до него только сейчас дошел истинный смысл прихода дяди Володи в их дом. -- Отцом? -- переспросил он. -- Ну а кем же? Не родным, конечно, но жить-то у вас бу­дет. Вошел старик... Нес в руке добрый кус сала. -- Нате поешьте... ученые. А то, пока дойдете до своих хирургов-то, -- загнетесь. -- Зачем? У меня есть -- мне Витька принес... -- Ешьте! "Витька принес"... У Витьки у самого... зад сверкает. Безотцовщина. Ешьте, это доброе сало, не базар­ное. -- Нам дядя Коля привез из деревни -- тоже доброе, -- вступился Витька за свое сало. -- В деревне теперь разучились солить. Не разучились, а... не хотят. Тоже все на базар норовят: как попало посолил, лишь бы вид сохранить. -- Старик опять полез на печку. -- Ох, язви ты в душеньку!.. Как ляжешь, так опять подступает. -- Давай, мы сбегаем за четвертинкой? -- еще раз предло­жил Юрка. Старик помолчал. -- Не надо, -- сказал. -- Перемаюсь как-нибудь. Ребятишки достали хлеб и принялись за сало. -- Ну и как мне его теперь, папкой, что ли, звать? -- спро­сил Витька негромко. Юрка пожал плечами. -- К нам, когда папка помер, тоже приходил один... я его дядей Сашей звал. Не мог. Я папку-то хорошо помню. -- И я помню. -- Ну и будешь дядей звать... Нечего их наваживать. Ста­рый? -- Старый, -- сказал Витька, всерьез озабоченный новым "папкой". -- А у его, что же, родных-то никого не было, что ли? -- спросил старик с печки. -- У кого? -- не понял Юрка. -- У того академика-то. Одни студенты стояли? -- У Павлова? Были, наверно. Я точно не знаю. Завтра спрошу в школе. -- Дети-то были, поди? -- Наверно. Завтра узнаю. -- Были, конечно. Никого если б не было родных-то, не­много надиктуешь. Плохо человеку одному. Не приведи Гос­поди! ...Мать Витькина громко засмеялась. -- Не знаю, -- сказала она. -- Я так не думаю. -- Уверяю вас! -- тоже улыбаясь, воскликнул слегка за­алевший Владимир Николаевич. И дядя Николай тоже слегка заалел... Всем было хорошо, все слегка поразмякли. -- А не спеть ли нам?! -- догадался дядя Николай. -- А? Эх, Витьки нет, он бы нам счас на баяне подобрал какую-нибудь. -- Хорошо играет? -- спросил Владимир Николаевич. -- Мой подарок, -- не удержался, похвастал дядя Нико­лай. -- На день рождения ему отвалил -- пускай учится. -- Люблю музыкальных детей, -- сказал Владимир Нико­лаевич. -- Так споем, что ли! -- Какую? -- спросила Груша. -- Давай какую-нибудь. Ты у нас песельница. -- Ну, прямо!.. Нашел песельницу. И вдруг Владимир Николаевич, прикрыв маленькие пе­тушиные глаза, зачастил не шутя, козлом: Небо, небо, небо, небо-о!.. Хотел-то он всерьез, но так это вышло смешно и нелепо, что Николай и Груша засмеялись. Тогда засмеялся и Влади­мир Николаич -- будто он хотел пошутить. -- Давай, Груша! -- попросил опять Николай. -- По­мнишь, про колечко как-то... Про любовь, про колечко. Ты часто пела... Груша, справившись со смущением, вскинула голову, как-то простецки-смело глянула на "суженого", усмешливо улыбнулась и негромко, красиво запела: Что стоишь, качаясь, То-онкая рябина-а? Го-оловой склоняясь До самого тына... Брат Николай неожиданно хорошо, в лад поддержал: ...Го-оловой склоняясь До самого-о тына. Они, видно, певали раньше -- славно у них вышло. Там через дорогу... -- повела дальше Груша, -- За-а рекой-ой широкой Та-ак же о-одиноко Дуб стоит высокий. Владимир Николаич заблеял было: Та-ак же одиноко-о... Но -- смолк. Не умел он. Стал слушать. Брат с сестрой пели: Как бы мне, рябине, К ду-убу перебраться, Я-а б тогда не стала Гнуться и качаться-а!.. Ох, я-а б тогда не стала... Тут вошел Витька. Песня погибла. Мать что-то опять смутилась, вскочила из-за стола, улыбаясь, и какой-то извиняющийся тон по­явился. -- Сынок пришел! Поесть хочешь? -- Нет, -- сказал Витька. -- Я у Юрки поел... -- Господи!.. "У Юрки". Он и так едва концы с концами сводит, а он объедает ходит... -- Нам дед Ефим сала дал. -- Витьк, ну-ка сыграй нам! -- сказал дядя Коля. -- А? -- Я уроки не выучил, -- сказал Витька. И посмотрел на дядю Володю не очень любезно. -- Ну, сыграл бы... -- попросила и мать. -- Хо!.. Говорю же: уроки не выучил... -- Что ж ты до сих пор не выучил? -- обиделся дядя Ко­ля. -- Ох, Витька, Витька... Ну, иди учи. Матери неловко стало за столь открытую нелюбезность сына. -- Ну, иди, иди -- учи, -- тоже сказала она. Витька ушел в горницу. Дядя Володя поднялся... -- Ну, пора и честь знать, как говорят. -- Да посиди еще! -- воскликнул Николай. -- Чего ты? Еще успеешь. Куда торопиться-то? -- Посидите, -- сказала и Груша. -- Да нет, пойду... А то темно станет. Включу счас телеви­зор, постановку какую-нибудь посмотрю. Витька у себя в горнице похоже передразнил дядю Во­лодю. -- Да нет, пойду... А то темно станет, хулиганов полно на улицах... Гусь-Хрустальный. -- Ну, приходите... Не забывайте, -- слышалось из боль­шой комнаты. Мать говорила. -- Ладно, ладно -- приду, -- опять изобразил Витька не­навистного ему гостя. -- В воскресенье приду. Может, в суб­боту... Явлюсь, так сказать. И стал дядя Володя являться. По субботам и воскресе­ньям. Раз явился: -- Здравствуйте. Немного все же похолодало. Чувствует­ся. Лист уже пожелтел. Два явился: -- Здравствуйте. Сегодня потеплей. Но все равно скоро -- конец. Лист только до первого ветра: слетит. Три явился: -- Слетел. Голенькие стоят. Пора... Один раз мать с Витькой откровенно поговорили. -- Уроки выучил? -- Выучил. -- Ну-ка, сядь -- поговорим. Как тебе дядя Володя-то? Витька хотел увильнуть от ответа. Пожал плечами, как он делал, когда не хотел говорить прямо. -- Что? -- спросила мать. -- Ничего... -- Не глянется? Витька опять пожал плечами. Мать кивнула головой, подумала... И вдруг засмеялась милым своим, ясным смехом. -- Ох, и но-ос!.. На семерых рос, одному достался. А, Витька?.. Вот так нос! Витька моментально осмелел, затараторил: -- Да он этим своим носом всю мебель нам посшибает! Это же не нос, а форштевень! -- Руль, -- коротко определила мать. -- Но... Витька... дружок: нам не до жиру -- быть бы живу. Так, сына. Дело на­ше... неважнецкое. -- Да что, с голоду, что ль, помираем? Мать засмеялась. -- Да нет, что же?.. Нет. Немолодая уж я, сынок, -- выби­рать-то. Вот штука-то. Время мое ушло. Ушло времечко... -- Мать вздохнула. -- Десять бы годков назад -- этот бы дядя Володя... -- И не стала досказывать. А стала говорить совсем другое -- может, себя убеждала: -- Да он неплохой -- так-то... Вон какой рассудительный. Не пьет. -- Не пьет, а по бутылочке всегда приносит. -- Да это ж... что ж? Разве это пьет? Так-то пьет -- это не страшно. -- С бутылочки все и начинается, -- стал тоже рассуждать Витька. Мать опять засмеялась. -- Нет, у него тоже уж теперь -- не начинается. Сам не молодой. Нет, так-то... зачем же зря человека хаять? Не надо. Не витязь, конечно, но... -- Какой уж там витязь -- гусь! -- Не надо так! -- строго велела мать. -- Разговорился! Малой еще -- так разговаривать. Ишь ты... Подрасти сперва, потом уж рассуждай. А то... больно языкастые нынче стали. И опять пришел дядя Володя. Витька увидел его раньше, в окно. -- Идет! -- крикнул он. -- Кто? -- Ну, кто?.. Хрустальный! -- Витька! -- сердито сказала мать. -- Ну-ка, отойди отту­да, не торчи. Витька отошел от окна. -- Играть, что ли? -- Играй, какую-нибудь... поновей. -- Какую? Может, марш? -- Да зачем же марш-то? Генерал, что ли, идет? Вот, ка­кую-то недавно учил... -- "Венок Дуная"? Мы его еще не одолели. Давай "Смеш­ное сердце"? -- Играй. Она грустная? -- Помоги-ка снять... Не так чтобы очень грустная, но за душу возьмет. Ручаюсь. Мать сняла со шкафа тяжелый баян, поставила Витьке на колени. -- Там есть, например, такие слова: "Смешное сердце, не верь слепой надежде: любовь уходит..." Куда уж грустней -- зареветь можно. -- Да уж... Витька заиграл "Смешное сердце". Вошел дядя Володя, аккуратненько отряхнул шляпу у по­рога и тогда только сказал: -- Здравствуйте. -- Здравствуйте, Владимир Николаич, -- приветливо от­кликнулась мать. Витька перестал было играть, чтоб поздороваться, но увидел, что дядя Володя не смотрит на него, отвернулся и продолжал играть. -- Дождик, Владимир Николаич? -- Сеет. Пора уж ему и сеять. Дядя Володя говорил как-то очень аккуратно, состоя­тельно, точно кубики складывал. Положит кубик, посмот­рит -- переставит. За время, пока он сюда ходил, он осмелел, вошел во вкус единоличного говорения -- когда слушают. -- Пора... Сегодня у нас... что? Двадцать седьмое? Через три дня -- октябрь месяц. Пойдет четвертый квартал. -- Лист облетел? -- спросил Витька. -- Весь. Отдельные листочки еще трепыхаются, но... скоро и эти слетят. Дядя Володя прошел к столу, вынул из портфеля бутылку шампанского. Поставил на стол. -- Все играешь, Витя? -- Играет! -- встряла мать. -- Приходит из школы и начи­нает -- надоело уж... В ушах звенит. Это была несусветная ложь; Витька даже приостановился играть, изумленно глянул на мать... и продолжал играть. Во­обще Витьку удивляло, что мать, обычно такая живая, острая на язык, с дядей Володей во всем тихо соглашалась. -- Хорошее дело, -- похвалил дядя Володя. -- В жизни пригодится. Вот пойдешь в армию: все будут строевой шаг отрабатывать, а ты -- в Красном уголке на баяне трениро­ваться. -- На баяне не тренируются, -- сказал Витька. -- Трени­руются на турнике. -- А на баяне что же делают? -- Репетируют. Дядя Володя снисходительно посмеялся... Посмотрел на мать, показал глазами на Витьку. -- Все знают. -- Ну, они нынче... Витька тоже посмотрел на дядю Володю... И ничего не сказал. Продолжал играть "Смешное сердце". -- Садитесь, Владимир Николаич. Садитесь. -- Если талант есть -- большое дело, -- продолжал дядя Володя, сев за стол. -- С талантом люди крепко живут. -- Наоборот, -- опять не выдержал Витька. -- Юрка гово­рит: талантливым всегда первым попадает. -- Витя!.. -- Какой Юрка? -- Да мальчик тут один... по соседству, -- пояснила мать. -- Давайте, Владимир Николаич... -- С плохими товарищами не знайся, -- сказал дядя Во­лодя. -- Да он хороший мальчик... учится хорошо. На квартире здесь живет. Витя, ты если сел играть, играй. -- Играю. -- Попадает, Виктор, не талантам, попадает... неслухам, грубиянам -- этим попадает, верно. А талант... -- это талант. Ну, и учиться, конечно, надо -- само собой. -- Вот учиться-то... -- Мать строго посмотрела на Вить­ку. -- Лень-матушка!.. Вперед нас, видно, родилась. Витька поддал на баяне. -- Витька, смори маленько. В ушах, правда, звенит. -- Плохо с учебой, Виктор? -- Чего только не делаю: сама иной раз сяду с ним: "Учи! Тебе ведь надо-то, не мне". Ну!.. В одно ухо влетело, в другое вылетело. Был бы отец-то... Нас-то много они слушают! -- Отец-то пишет, Виктор? -- А чего ему писать? -- отвечала мать. -- Алименты свои плотит и довольный. А тут рости как знаешь. -- Алименты -- это удовольствие ниже среднего, -- заме­тил дядя Володя. -- Двадцать пять? -- Двадцать пять. -- Стараться надо, Виктор. Маме одной трудно. -- Понимали бы они... -- Ты пришел из школы, сразу раз -- за уроки. Уроки приготовил -- поиграл на баяне. На баяне поиграл -- пошел погулял. Мать вздохнула. Витька играл "Смешное сердце". Дядя Володя открыл бутылочку шампанского. -- Как она у нас -- пук! -- засмеялся он, довольный. -- Надо наклонять, -- встрял Витька, -- тогда и "пук" не будет. -- Шампанское должно пу... стрелять, -- авторитетно сказал дядя Володя. -- Прошу вас, Агриппина Игнатьевна. -- И дядя Володя опрокинул шампанское в большой рот. -- Х-у-у, -- сказал он и поморгал маленькими глазами, -- в нос дает. Витька захохотал. Мать с укоризной поглядела на него. -- Держите, Агриппина Игнатьевна. Мать тоже выпила... И долго улыбалась и вздрагивала. -- Стремиться надо, Витя, -- продолжал дядя Володя, на­ливая еще два фужера. -- Уж и то говорю ему: "Стремись, Витька..." -- Говорить мало. Что говорить! -- Как же воспитывать-то? Дядя Володя кивнул головой, приглашая Грушу опроки­нуть фужерчик. -- Ху-у-у, -- опять сказал он. -- Все: пропустили по пово­ду воскресенья, и будет. -- Дядя Володя закурил. -- Я ведь злоупотреблял, крепко злоупотреблял... -- Вы уже рассказывали. Счастливый человек -- сократи­лись... Взяли себя в руки. -- Бывало, утром на работу идти, а от тебя, как от цикло­на, -- на версту разит. Зайдешь, бывало, в парикмахер­скую -- не бриться, ничего -- откроешь рот, он побрызгает, тогда уж идешь. Хочешь на счетах три положить -- кладешь пять. -- Гляди-ка! -- Да. В голове -- дымовая завеса, -- обстоятельно рас­сказывал дядя Володя, полагая, что это и занимательно, и поучительно. -- А у меня еще стол напротив окна стоял, в одиннадцать часов солнце начинает в лицо бить -- пот гра­дом!.. И мысли же комичные возникают: в ведомости, допус­тим, написано: "Такому-то на руки семьдесят пять рублей". А ты думаешь: "Это ж сколько поллитр выйдет?!" Хе-хе... И ведь начинаешь делить, вот что самое любопытное. Делить начинаешь невольно! -- До чего можно дойти! -- сочувственно заметила мать. -- Ай-яй! -- Гораздо дальше идут. У меня приятель был -- тот все по ночам шанец искал... -- Что это? -- Шанс. Он его называл -- шанец. Один раз искал-искал, и показалось же ему, что кто-то позвал с улицы, шагнул с балкона -- и все, не вернулся. -- Разбился? -- Ну, с девятого этажа... Он же не голубь мира. Когда летел, успел, правда, крикнуть: "Эй, вы что?!" -- Сердешный, -- вздохнула мать. Дядя Володя посмотрел на Витьку. -- Отдохни, Виктор. Давай в шахматы сыграем. Запол­ним вакум, как у нас главный говорит. Тоже бросил пить и не знает, куда деваться. Не знаю, говорит, чем вакум заполнить. Давай -- заполним. Витька посмотрел на мать. Мать улыбнулась. -- Ну отдохни, сынок. Витька с великим удовольствием вылез из-под баяна... Мать опять взгромоздила баян на шкаф, накрыла салфеткой. Дядя Володя расставлял на доске фигуры. -- В шахматы тоже учись, Виктор. Попадешь в какую-ни­будь компанию: кто за бутылку, кто разные фигли-мигли с женским полом, а ты -- раз -- за шахматы: "Желаете?" К тебе сразу другое отношение. У тебя по литературе как? -- Трояк. -- Плохо. Литературу надо назубок знать. Вот я хожу пешкой и говорю: "Е-два, Е-четыре, как сказал гроссмейс­тер". А ты не знаешь, где это написано. А надо бы знать. Дви­гай. Витька походил пешкой. -- А зачем говорить-то: "Е-два, Е-четыре..."? -- спросила мать, наблюдая за игрой. -- А -- шутят, -- пояснил дядя Володя. -- Шутят так. А люди уже понимают: "Этого голой рукой не возьмешь". У нас в типографии все шутят. Ходи, Виктор. Витька походил фигурой. -- А вот пили-то, -- поинтересовалась мать, -- жена-то как же? -- Жена-то? -- Дядя Володя задумался над доской: Вить­ка сделал неожиданно каверзный ход. -- Реагировала-то? -- Да, реагировала-то? -- Отрицательно. Из-за этого и разошлись, можно ска­зать. Не только из-за этого, но большинство из-за этого. Вот так, Витька! -- Дядя Володя вышел из трудного положения и был доволен. -- Из-за этого