ался. Ноги вон стынут... Ох, Господи, Господи!.. -- Старик глубоко вздохнул. -- Господи... тяжко, прости меня, грешного. -- Степан, ты покрепись маленько. Егор-то говорил: "Не думай всякие думы". -- Много он понимает! Он здоровый как бык. Ему скажи: не помирай -- он не помрет. -- Ну, тада прости меня, старик, если я в чем виноватая... -- Бог простит, -- сказал старик часто слышанную фразу. Ему еще что-то хотелось сказать, что-то очень нужное, но он как-то стал странно смотреть по сторонам, как-то нехорошо забеспокоился... -- Агнюша, -- с трудом сказал он, -- прости меня... я ма­ленько заполошный был... А хлеб-то -- рясный-рясный!.. А погляди-ко в углу-то кто? Кто там? -- Где, Степан? -- Да вон!.. -- Старик приподнялся на локте, каким-то жутким взглядом смотрел в угол избы -- в передний. -- Вон же она, -- сказал он, -- вон... Сидит, гундосая. Егор пришел вечером... На кровати лежал старик, заострив кверху белый нос. Старуха тихо плакала у его изголовья... Егор снял шапку, подумал немного и перекрестился на икону. -- Да, -- сказал он, -- чуял он ее. OCR: 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского Как зайка летал на воздушных шариках Маленькая девочка, ее звали Верочка, тяжело заболела. Папа ее, Федор Кузьмич, мужчина в годах, лишился сна и покоя. Это был его поздний ребенок, последний теперь, он без памяти любил девочку. Такая была игрунья, все играла с папой, с рук не слезала, когда он бывал дома, теребила его волосы, хотела надеть на свой носик-кнопку папины оч­ки... И вот -- заболела. Друзья Федора Кузьмича -- у него бы­ли влиятельные друзья, -- видя его горе, нагнали к нему до­мой докторов... Но там и один участковый все понимал: воспаление легких, лечение одно -- уколы. И такую махонь­кую -- кололи и кололи. Когда приходила медсестра, Федор Кузьмич уходил куда-нибудь из квартиры, на лестничную площадку, да еще спускался этажа на два вниз по лестни­це, и там пережидал. Курил. Потом приходил, когда девочка уже не плакала, лежала -- слабенькая, горячая... Смотрела на него. У Федора все каменело в груди. Он бы и плакал, если б умел, если бы вышли слезы. Но они стояли где-то в гор­ле, не выходили. От беспомощности и горя он тяжело обидел жену, мать девочки: упрекнул, что та недосмотрела за дитем. "Тряпками больше занята, а не ребенком, -- сказал он ей на кухне, как камни-валуны на стол бросил. -- Все шкафы свои набивают, торопятся". Жена -- в слезы... И те­перь, если и не ругались, -- нелегко было бы теперь ругать­ся, -- то и помощи и утешения не искали друг у друга, стра­дали каждый в одиночку. Врач приходил каждый день. И вот он сказал, что насту­пил тот самый момент, когда... Ну, словом, все маленькие силы девочки восстали на болезнь, и если бы как-нибудь ей еще и помочь, поднять бы как-нибудь ее дух, устремить ее волю к какой-нибудь радостной цели впереди, она бы ско­рей поправилась. Нет, она и так поправится, но еще лучше, если пусть бессознательно, но очень-очень захочет сама ско­рей выздороветь. Федор Кузьмич присел перед кроваткой дочери. -- Доченька, чего бы ты вот так хотела бы?.. Ну-ка, поду­май. Я все-все сделаю. Сам не смогу, попрошу волшебника, у меня есть знакомый волшебник, он все может. Хочешь, я наряжу тебе елочку? Помнишь, какая у нас была славная елочка? С огоньками!.. Девочкина ручка шевельнулась на одеяле, она поверну­ла ее ладошкой кверху, горсткой, -- так она делала, когда справедливо возражала. -- Еечка зе зимой бывает-то. -- Да, да, -- поспешно закивал седеющей головой па­па. -- Я забыл. А хошь, сходим с тобой, когда ты попра­вишься, мульти-пульти посмотрим? Много-много!.. -- Мне незя много, -- сказала умная Верочка. -- Папа, -- вдруг даже приподнялась она на подушке, -- а дядя Игой казочку ясказывай -- п'о зайку... Ох, хоесенькая!.. -- Так, так, -- радостно всполошился Федор Кузьмин. -- Дядя Егор тебе сказочку рассказывал? Про зайку? Верочка закивала головой, у нее даже глазки живо забле­стели. -- П'о зайку.. -- Тебе охота бы послушать? -- Как он етай на сайках... -- Как он летал на шариках? На каких шариках? -- Ну, на сайках!.. Дядя Игой пиедет? -- Дядя Егор? Да нет, дядя Егор далеко живет, в другом городе... Ну-ка, давай, может, мы сами вспомним: на каких шариках зайка летал? На воздушных? Катался? -- Да, не-ет! -- у Верочки в глазах показались слезы. -- Вот какой-то... Ветей подуй, он высоко-высоко поетей! Пусть дядя Игой пиедет. -- Дядя Егор-то? Он далеко живет, доченька. Ему надо на поезде ехать... На поезде: ту-ту-у! Или на самолете лететь... -- А ты яскажи? -- Про зайку-то? А ты мне маленько подскажи, я, мо­жет, вспомню, как он летал на шариках. Он что, надул их и полетел? Девочка в досаде большой сдвинула бровки, зажмури­лась и отвернулась к стене. Отец видел, как большая слеза выкатилась из уголка ее глаза, росинкой ясной перекатилась через переносье и упала на подушку. -- Доча, -- взмолился отец. -- Я счас узнаю, не плачь. Счас... мама, наверно, помнит, как он летал на шариках. Счас, доченька... Ладно? Счас я тебе расскажу. Федор Кузьмич чуть не бегом побежал к жене на кухню. Когда вбежал туда, такой, жена даже испугалась. -- Что? -- Да нет, ничего... Ты не помнишь, как зайка летал на воздушных шариках? -- На шариках? -- не поняла жена. -- Какой зайка? Федор Кузьмич опять рассердился. -- Француз-зайка, с рогами!.. Зайка! Сказку такую Егор ей рассказывал. Не слышала? Жена обиделась, заплакала. Федор Кузьмич опомнился, обнял жену, вытер ладошкой ее слезы. -- Ладно, ладно... -- Прямо как преступница сижу здесь... -- выговаривала жена. -- Что ни слово, то попрек. Один ты, что ли, пережи­ваешь? -- Ладно, ладно, -- говорил Федор. -- Ну, прости, не со зла... Голову потерял -- ничего не могу придумать. -- Какую сказку-то? -- Про зайку какого-то... Как он летал на воздушных ша­риках. Егор рассказывал... Э-э! -- вдруг спохватился Фе­дор. -- А я счас позвоню Егору! Пойду и позвоню с почты. -- Да зачем с почты? Из дома можно. -- Да из дома-то... пока их допросишься из дома-то... Счас я сбегаю. И Федор Кузьмич пошел на почту. И пока шел, ему при­шла в голову совсем другая мысль -- вызвать Егора сюда. Приедет, расскажет ей кучу сказок, он мастак на такие дела. Ясно, что он выдумал про этого зайку. И еще навыду­мывает всяких... Сегодня четверг, завтра крайний день, от­просится на денек, а в воскресенье вечером улетит. Два с не­большим часа на самолете... Еще так думал Федор: это будет для нее, для девочки, неожиданно и радостно, когда прие­дет сам "дядя Игой" -- она его полюбила, полюбила его сказки, замирала вся, когда слушала. Не так сразу Федор Кузьмич дозвонился до брата, но все же дозвонился. К счастью, Егор был дома -- пришел пообе­дать. Значит, не надо долго рассказывать и объяснять его же­не, что вот -- заболела дочка... и так далее. -- Егор! -- кричал в трубку Федор. -- Я тебя в воскресе­нье посажу в самолет, и ты улетишь. Все будет в порядке! Ну, хошь, я потом напишу твоему начальнику!.. -- Да нет! -- тоже кричал оттуда Егор. -- Не в этом дело! Мы тут на дачу собрались... -- Ну, Егор, ну отложи дачу, елки зеленые! Я прошу те­бя... У нее как раз переломный момент, понимаешь? Она аж заплакала давеча... -- Да я-то рад душой... Слышишь меня? -- Ну, ну. -- Я-то рад бы душой, но... -- Егор что-то замялся там, замолчал. -- Егор! Егор! -- кричал Федор. -- Погоди, -- откликнулся Егор, -- решаем тут с женой... "Э-э! -- догадался Федор. -- Жена там поперек стала". -- Егор! А Егор! -- дозвался он. -- Дай-ка трубку жене, я поговорю с ней. -- Здравствуйте, Федор Кузьмич! -- донесся далекий вежливый голосок. -- Что, у вас доченька заболела? -- Заболела. Валентина... -- Федор забыл вдруг, как ее от­чество. Знал, и забыл. И переладился на ходу: -- Валя, отпус­ти, пожалуйста, мужа, пусть приедет -- на два дня! Всего на два дня! Валенька, я в долгу не останусь, я... -- Федор сго­ряча не мог сразу придумать, что бы такое посулить. -- Я то­же когда-нибудь выручу! -- Да нет, я ничего... Мы, правда, на дачу собрались. Знаете, зиму стояла без присмотра -- хотели там... -- Валя, прошу тебя, милая! Долго счас объяснять, но очень нужно. Очень! Валя! Валь!.. -- Да, Федор. Я это, -- отозвался Егор. -- Ладно. Слышь? Ладно, мол, вылечу. Сегодня. -- Ох, Егор... -- Федор помолчал. -- Ну, спасибо. Жду. А у Егора, когда он положил трубку, произошел такой разговор с женой. -- Господи! -- сказала жена Валя. -- Все бросай и выле­тай девочке сказку рассказывай. -- Ну болеет ребенок... -- А то дети не болеют! Как это -- чтобы ребенок вырос и не болел. Егору и самому в диковинку было -- лететь чуть не за пол­торы тысячи километров... рассказывать сказки. Но он вспомнил, какой жалкий был у брата голос, у него слезы слышались в голосе -- нет, видно, надо. Может, больше на­до самому Федору, чем девочке. -- Первый раз собрались съездить... -- капала жена Ва­ля. -- Большаковы вон ездили, говорят, у них крыша про­текла. А у нас крыша-то хуже ихней... -- Ну так бы и сказала ему! -- вскипел Егор. -- Чего ты ему так не сказала?! Чего ты... Уже ж посулился, нет, давай душу теперь травить! -- Ладно, не ори -- душу ему растравили. Что я, голоса лишенная, -- свое мнение высказать? -- Да чего ты ему-то не высказала? Высказала бы ему. А то... туда же, посочувствовала: "У вас доченька заболела?" -- не злой был человек Егор, но передразнивать умел так до обидного похоже, так у него это талантливо выходило, что люди нервничали и обижались. Тем и оборонялся Егор в жизни. Потому, наверно, и сказки-то мастер был рассказы­вать: передразнивал всех зверей, злых и добрых, а особен­но смешно передразнивал вредную бабу-ягу. -- Ехай, ехай! -- махнула рукой жена Валя. -- Ехай, убла­жай там, если больше делать нечего. Какие ведь господа жи­вут!.. -- А случалось, что эти господа и тебе помогали! -- Егор с укоризной посмотрел на жену. -- Забыла? Жена Валя ушла в другую комнату, сердито хлопнув две­рью. Нет, не забыла! Федор Кузьмич устроил ее дочь в ин­ститут. Как тут забудешь! Но и расстроилась она очень, и не показать этого она тоже не могла. Егор также расстроился. Так сложились их отношения с женой, давно уж и незаметно как-то сложились, что глав­ными в доме были -- дела жены. Егор покорился этому, ибо сам не умел ни достать ничего, ни устроить путевку в дом отдыха, ни объясниться с учителями в школе... Умел только работать. Но ведь... что же? Кони тоже умеют работать. От работы одной толку мало, это Егор также давно понял и по­тому смирился. Иногда, правда, бунтовал, но слабо и нере­шительно: вскипит, посверкает глазом да досыта наматерится в душе, и все. Так-то лучше -- не бунтовать вовсе, не протестовать, а то эти протесты больше только разжигают хозяйскую похоть людей крепких. Егор еще немного сердито поторчал в комнате, взял из комода сорок рублей и ушел. "Хорошо, что не надо чемодан брать... Гостинцев бы захватить? Но... ладно: раз уж так все -- с тормозами, какие уж тут гостинцы. Ладно, хоть сам по­ехал", -- думал Егор. Маленькую Верочку стало вдруг очень жалко. Сперва -- впопыхах -- не совсем понял, сколь нуж­на, важна эта поездка, а теперь, когда поехал, понял до конца: глупо было и раздумывать. А вдруг да... Но эту мысль Егор прогнал из головы, не стал даже додумывать. Позво­нил из автомата начальнику цеха (Егор был мастер-красно­деревщик, на работе его ценили), и тот беспрекословно от­пустил его: знал, что Егор наверстает эти полтора рабочих дня, и даже больше. В аэропорту, в кассе, Егору сказали, что билетов в Н-ск нету. -- Ну, может, один как-нибудь... -- робко попросил он. -- Что значит "один как-нибудь"? Нет билетов, -- повто­рили в окошечке строго. Егор постоял, посмотрел на женщину за стеклом... И еще раз сунулся к ней: -- Мне очень нужно, девушка... А? Там это... ребенок... -- Гражданин, я же вам сказала: нет билетов. Неужели не­понятно? Один ему как-нибудь... -- Да понятно-то понятно... -- Егору захотелось пере­дразнить женщину в окошечке, он бы сумел это сделать... "Э-э! -- вдруг вспомнил он. -- А этот-то, кому стеллажи-то делал... он же говорил: что будет нужно, обращайтесь ко мне". К счастью, Егор записал телефон того могучего това­рища. Поискал в книжечке... Нашел! Долго, подробно мусолил в трубку про маленькую пле­мянницу, про брата, про сказки... -- Куда билет-то нужен? -- вышел из терпения могучий товарищ. -- В Н-ск. -- Сразу и надо было сказать. На сегодня? Один? -- Один. На сегодня. Я уже здесь... понимаете? Я здесь, в аэропорту, а билетов, говорят, нету. Я думаю: да неужели так ни одного билета и нету? Не может же быть, думаю, та­кого... -- Перезвоните минут через десять, -- опять прервал уве­ренный басок. Егор понял, что улетит сегодня. Походил по вокзалу, подождал минут пятнадцать и по­звонил. -- Подойдите к кассе номер три и возьмите билет, -- ска­зал басок. -- Вот спасибо-то! -- кинулся Егор с благодарностями. -- А то я уже стал сомневаться... А брат чуть не со слезами про­сит. У него, понимаете, это второй брак, ребеночек послед­ний, он поэтому так переживает. Я ее тоже люблю, девоч­ку-то, такая смышленая, все сказками интересуется... -- Ну, до свиданья, -- сказали на том конце. -- Счастли­во долететь. -- До свиданья, -- сказал Егор. Касса номер три -- это не та, куда он подходил. Если бы была та, Егор сказал бы той женщине, в окошечке... Сказал бы: "Значит, все же нашелся один билет? Эх, вы... Как же так получается, уважаемая? А сидишь -- строгую из себя изоб­ражаешь, справедливую. "Вам же сказали: нет билетов!". А один звонок -- и билет, оказывается, есть. Значит, так надо и говорить: "Для вас -- нету". А вид-то, вид-то -- не подсту­пись! А такой же -- нуль, только в пилотке". Ну, может, не так бы едко сказал... А может, и не сказал бы вовсе: правда что -- нуль, чего и говорить. ...В Н-ск Егор прибыл под утро, часов в пять, а в шесть был уже у брата. Позвонил... Открыла хозяйка, Надежда Семеновна. -- О-о! -- удивилась она. -- Так рано? -- С билетом удачно вышло, -- радостно сказал Егор. -- Прямо сразу улетел... Как Верочка-то? -- Лучше. Она еще спит. Вы потише, пожалуйста... -- Конечно! -- тихо воскликнул Егор. -- А Федор-то дома? -- Дома. -- Ну, мы на кухне пока посидим... Пусть он на кухню придет. Федор пришел на кухню в халате и в шлепанцах. Сон­ный, большой и нелепый в этом халате, Егору даже смеш­но стало. -- Ты прямо как поп в ем, -- сказал он, здороваясь. Брат Федор покривил в ухмылке губы. -- Как долетел? -- Хорошо! -- А чего там жена-то? Возражала, что ли? -- Да на дачу собрались... Да ну ее! -- Что это она у тебя, командовать-то любит? -- Та-а... Чего об этом? Как Верочка-то? -- Перелом наступил. Поправится. Трухнул я тут... -- Да я уж понял. -- Давай чего-нибудь? Чаю? Или кофе? А может, что... с дороги-то?.. -- смешной Федор начал соваться по шка­фам. -- Счас мы изобретем... Во, коньяк! Будешь? -- Давай, -- Егор с интересом наблюдал за старшим бра­том. Раза три Федор был у Егора -- не то что в гостях -- про­ездом: всех поразил своей деловитостью, этаким волевым напором, избытком сил. "Да, -- подумали в провинции, -- эта птица может больно клюнуть". -- Давай, братка, давай. Смешной ты какой-то, -- не удержался и сказал Егор. Нор­мальный человек... никакой не деятель. -- Ну! -- недовольно молвил Федор. -- Чего тут смешно­го-то? Халат, что ли, никогда не видал? Удобная штука, кстати. -- Да не халат... Ну, давай -- со встречей. И чтоб Верочка скорей поправилась. Братья выпили из маленьких, но каких-то очень тяже­леньких рюмочек... Помолчали. -- Как живешь-то? -- спросил Федор. -- Да как... -- Егор потянулся к пепельнице и рукавом пиджака свалил хрустальную рюмочку-патрон. Рюмочка пискнулась звонким краешком в гладкий стол и расколо­лась. -- Ах ты, господи! -- испугался Егор. И глянул на брата. Тот усмехнулся, прихватил осторожно пальцами рюмочку и отскочивший ее краешек и бросил в мусорную корзинку. -- Видно, с детства живет этот страх в человеке, -- ска­зал Федор. -- Вот, знаешь, Верочку же никто никогда не ру­гал за посуду, а один раз выронила блюдце, да так испуга­лась!.. Я же ее и успокаивать кинулся: ерунда, мол, чего ты так испугалась-то! Куклу уронит -- ничего, а посуду... Есть, наверно, какой-то закон здесь. А? -- Наверно. Рюмка-то дорогая, черт тя возьми, -- с сожа­лением сказал Егор. -- Хрустальная. -- Да брось! -- недовольно уже сказал Федор. -- Хрус­тальная... Все равно это -- вещь, и должна служить человеку. Ну, и отслужила свой век, туда ей и дорога. Братья, пожалуй, смутно догадывались, что говорить им как-то не о чем. В прошлый приезд другое дело: дочь Егора, Нина, сдавала вступительные экзамены, начала сдавать сра­зу неважно, должен был вмещаться Федор... Все разговоры крутились вокруг экзаменов, института. Егор жил у Федора, очень переживал за дочь, но особенно не высовывался с советами, все надежды свалил на брата и только со страхом ждал, когда наконец закончатся эти проклятые вступитель­ные экзамены. Тогда-то он и подружился с маленькой Ве­рочкой и вечерами выдумывал ей всякие сказки. Тогда все как-то проще было. -- Как Нина-то? -- вспомнил и Федор про Нину, может, тоже подумал, что, когда Нина устраивалась в институт, было хлопотно, но разговоры случались сами собой, не на­до было выдумывать, о чем говорить. -- Работает в библиотеке. Я говорю: отдохни ты лучше, покупайся вон -- успеешь еще, наработаешься! Нет, лучше глянется работать. Практика, говорит, мне будет. -- Ну и пусть работает -- полезней. Накупаться тоже еще успеет. Сейчас надо этот главный рубеж взять -- окончить институт. -- Да ведь устают, поди, от учебы-то! Неуж не устают? -- Да ничего страшного нет в учебе! -- напористо и по­учительно сказал Федор. -- Что за дикость -- учебы стра­шиться. Уж нашему ли народу не учиться -- давно и давно пора. Нет, помню, бабка Фекла: "Федька, не дочитывай до конца книгу -- спятишь!" Вот же понимание-то! Да почему? Черт его в душу знает, откуда этот панический страх перед книгой? Нам-то как раз и не хватает этой книги... И вот из­вольте: не дочитывай до конца, а то с ума сойдешь. -- А что, были же случаи... -- Да от книг, что ли? -- От книг! Парень вон у Гилевых... Игнаху-то Гилева помнишь? Вон сын его, Витька, -- зачитался: тихое поме­шательство. -- С чего вы решили, что от книг-то? -- Читал день и ночь... -- Ну и что? -- Как же?.. Зачитался. Федор хмыкнул с досадой, но пока не стал говорить, достал другой хрустальный патрончик, плеснул в него коньяку. И себе тоже плеснул. -- Давай. С ума они, видите ли, сходят от чтения... Ты много за свою жизнь книг прочитал? -- Я не пример. -- А кто пример? Ну, я вот: прочитал уйму книг -- жив-здоров, чувствую, что мало еще прочитал, надо бы раза в три больше. -- Куда тебе больше-то? -- удивился Егор. -- Чего не хва­тает-то? Всего же вдосталь... -- Знаний не хватает! -- сердито сказал Федор, -- Вот че­го. Вот они приходят счас, молодые, на смену -- и поджи­мают. Да как поджимают! Сколько-то еще подержимся, а дальше -- извини-подвинься: надо уступать. С жизнью, брат, не поспоришь. -- Не знаю... -- сказал Егор. -- Меня, например, никто не поджимает. -- Да тебя-то! Твое дело... не обижайся, конечно, но де­ло твое каждый сумеет делать. Ну, не каждый -- через одно­го. Есть вещи сложнее... -- Ну, и надо уступать, -- тоже чего-то рассердился Егор, наверно, за профессию свою обиделся. -- А то и правда-то: смотришь, сидит -- пень пнем, только орать умеет. -- Не торопи-ись, -- с дрожью в голосе протянул Фе­дор. -- Больно прыткие! Есть еще такие понятия, как -- опыт. Старшинство ума. Дачи увидели! Машины увидели!.. А не видите, как ночами приходится ворочаться от... Ты в суб­боту-то купаться пошел, а я сижу в кабинете, звонка жду: то ли он позвонит, то ли не позвонит. А и позвонит, да что скажет? Это ведь легче всего: в чужом кармане деньги счи­тать. Их заработать труднее... -- Я не считаю твои деньги. Что ты? -- Я не про тебя. Есть... любители. Сам еще ночного горш­ка не выдумал, сопляк, а уже с претензиями. Не-ет, подож­ди, пусть сперва материно молоко на губах обсохнет, потом я выслушаю твои претензии. Свистуны. Мне что, на блюдеч­ке все это поднесли? -- Федор неопределенно покачал го­ловой: то ли он имел в виду эту большую богатую квартиру, то ли адресовался дальше -- дачу с машиной и с гаражом подразумевал, то ли, наконец, показал на шифоньер, где висел его черный костюм с орденами. -- Тут уж я самому господу богу могу прямо в глаза смотреть: все добыто тру­дом. Вот так. Сам от работы никогда не бегал, но и другим... -- Федор чуть сжал хрустальную рюмочку, и она вся спряталась в его огромном кулаке. Нет, крепок был еще Фе­дор Максимов, не скоро подвинется и даст место друго­му. -- Подняли страну на дыбы? -- выходи вперед, не бегай по кустам, -- Федор, наверно, чуть-чуть захмелел, а может, высказывал наболевшее, благо подвернулся брат родной -- должен понять. -- Вот так надергаешься за день-то, на­орешься, как ты говоришь, -- без этого, к сожалению, тоже не обойдешься, -- а ночью лежишь и думаешь: "Да пошли вы все к чертям собачьим! Есть у меня Родина, вот перед ней я и ответчик: так я живу или не так". -- Кто тебе говорит, что ты не так живешь? -- сказал со­чувственно Егор. -- Что ты? Наоборот, я всегда рад за тебя, всегда думаю: "Молодец Федор, хоть один из родни в боль­шие люди выбился". -- Дело не "в больших людях". Не такой уж я большой... Просто, делаю свое дело, стараюсь хорошо делать. Но нет!.. -- пристукнул Федор ребром ладони по столу и даже не спохватился, что шумит. -- Найдутся... некоторые, будут совать свой нос в... Будут намекать, что крестьянский выходец не в состоянии охватить разумом перспективу развития страны, что крестьянин всегда будет мыслить своим наде­лом, пашней... Вот еще как рассуждают, Егор! -- Федор по­смотрел на брата, стараясь взглядом еще донести всю глу­пость и горечь такого рода рассуждений. -- Вот еще с какой стороны приходится отбиваться. А кто ее строил во веки веков? Не крестьянин? -- У тебя неприятности, что ли? -- спросил Егор. -- Неприятности... -- Федор вроде как вслушался в само это слово. Еще раз сказал в раздумье: -- Неприятности, -- и вдруг спросил сам себя: -- А были они, приятности-то? -- и сам же поспешно ответил: -- Были, конечно. Да нет, ничего. Так я... Устал за эти дни, изнервничался. Есть, конечно, и неприятности, без этого не проживешь. Ничего! Все хо­рошо. А Егору чего-то вдруг так сделалось жалко брата, так жалко! И лицом, и повадками Федор походил на отца. Тот тоже был труженик вечный и тоже так же бодрился, когда приходилось худо. Вспомнил Егор, как в 33-м году в голоду­ху, отец принес откуда-то пригоршни три пшеницы немо­лотой, шумно так заявился: "Живем, ребятишки!" Мать сва­рила жито, а он есть отказался, да тоже весело, бодро: "Вы ешьте, а я уж налупился дорогой -- сырой! Аж брюхо пучит". А сам хотел, чтоб ребятишкам больше досталось. Так и Фе­дор теперь... Хорохорится, а самому худо чего-то, это видно. Но как его утешишь -- сам все понимает, сам вон какой... -- Да, -- сказал Егор. -- Ну, и ладно. Ничего, братка, ничего. Дыши носом. -- Что за сказку ты ей рассказывал? -- спросил Федор. -- Про зайку-то... Как он летал на воздушных шариках. Егор задумался. Долго вспоминал... Даже на лице его, крупном, добром, отразилось, как он хочет вспомнить. И вспомнил, аж просиял. -- Про зайку-то?! А вот: пошел раз зайка на базар с от­цом. И увидел там воздушные шарики -- мно-ого! Да все разноцветные: красные, синие, зеленые... -- Егор весело смотрел на брата, а рассказывал так, как если бы он расска­зывал самой Верочке -- не убавлял озорной сказочной тай­ны, а всячески разукрашивал ее и отодвигал дальше. -- Вот. И привязался он к отцу, зайка-то: купи да купи. Отец и купил. Ну, купил и сам же и держит их в руке. А тут увидел: морковку продают! "На-ка, говорит, подержи шарики, я очередь пока займу". Зайка-то, маленький-то, взял их... И надо же -- дунул как раз ветер, и зайчишку нашего подняло. И понесло, и понесло! Выше облаков залетел... Федор с интересом слушал сказку, раза два даже носом шмыгнул в забывчивости. -- Как тут быть? -- спросил Егор брата. Тот не понял. -- Чего как быть? -- Как выручать зайку-то? -- Ну... спасай уж как-нибудь, -- усмехнулся Федор. -- На вертолете, что ли? -- На вертолете нельзя: от винтов струя сильная, все ша­ры раскидает... -- Ну а как? -- Вот все смотрят вверх и думают: как? А зайка кричит там, бедный, ножками болтает. Отец тут с ума сходит... И вдруг одна маленькая девочка, Верочка, допустим, кричит: "Я удумала!" Это у меня Нина, когда маленькая была, гово­рила: "Я удумала". Надо -- я придумала, а она: "Я удумала". Вот Верочка и кричит: "Я удумала!" Побежала в лес, созва­ла всех пташек -- она знала такое одно словечко: скажет, и все зверушки, все пташки ее слушаются -- вот, значит, со­звала она птичек и говорит: "Летите, говорит, к зайке и проклевывайте клювиками его шарики, по одному. Все сразу не надо, он упадет. По одному шарику прокалывайте, и зайка станет опускаться". Вот. Так и выручили зайку из беды. Федор качнул головой, усмехнулся, потянулся к сигаре­там. А чтоб не кокнуть еще одну дорогую рюмочку, прихва­тил другой рукой широкий рукав халата. -- Довольно это... современная сказочка. Я думал, ты про каких-нибудь волшебников там, про серого волка... -- Нет, я им нарочно такие -- чтоб заранее к жизни при­выкали. Пускай знают побольше. А то эти волшебники да ца­ревны... Счас какая-то и жизнь-то не такая. Тут такие есть волшебники, что... -- Да, тут есть волшебники... Целые змеи-горынычи! -- засмеялся Федор. -- Не говоря уж про бабу-ягу: что ни бабочка, то ба­ба-яга. Мы твою-то не разбудим? Громко-то... -- Бабу-ягу-то? -- хохотнул опять Федор. -- Ничего. У ме­ня, Егор, даже не баба-яга, -- сбавил он в голосе, -- у меня нормальная тряпошница, мещанка. Но так мне, седому ду­раку, и надо! Знаешь... -- Федор заикнулся было про ка­кую-то свою тайну тоже, но безнадежно махнул рукой и не стал говорить. -- Ладно, чего там. Егора опять поразило, как не похож этот Федор на того, напористого, властного, каким он бывал на людях, на сво­их стройках... -- Что-то все же томит тебя, братец, -- сказал Егор. -- Давай уж... может, и помогу каким словом. -- Да ничего, -- смутился Федор. И чтоб скрыть сму­щение, потянулся опять к сигаретам. -- Я и так что-то сего­дня... Размяк что-то с тобой. Все нормально, Егорша. Все хо­рошо, -- помолчал, глядя в стол, потом тряхнул сивой го­ловой, с усталой улыбкой посмотрел на брата, еще раз сказал: -- Все хорошо. Хорошо, что приехал... Правда. Я, зна­ешь, что-то часто стал отца-покойника во сне видеть. То мы с ним косим, то будто на мельнице... Старею, что ли. Старею, конечно, что же делаю. Коней еще часто вижу... Я лю­бил коней. -- Стареем, -- согласился Егор. -- Давай-ка... за память светлую наших родителей, -- Фе­дор наполнил два хрустальных патрончика коньяком. -- Мы ведь тоже уже... завершаем свой круг... А? -- Федор, словно пораженный этой мыслью, такой простой, такой понят­ной, так и остался сидеть некоторое время с рюмкой в ру­ке -- смотрел сперва на брата, потом опять в стол, в стол смотрел пристально, даже как будто сердито. Очнулся, кач­нул рюмочку, приглашая брата, выпил. -- Да, -- сказал, -- разворотил ты мне душу... А чем, не пойму. Наверно, прав­да, устал за эти дни. Думал, никакая меня беда не согнет, а вот... Ну, ничего. Ничего вообще-то не жаль! -- встряхнулся он и сверкнул из-под нависших бровей своим неломким прямым взглядом. -- Жалко дочь малую. Но... подпояшемся потуже и будем жить. Так? -- спросил брата, спросил, как спрашивал многих других днем, на работе, на стройках сво­их -- спросил, чтоб не слушать ответа, ибо все ясно. -- Так, Егорша, так. Ложись-ка сосни часок-другой, а там и Верунь­ка проснется. А я посижу пока тут с бумажками... покумекаю. Да, -- вспомнил он, -- подскажи мне, чего бы такое жене твоей купить? Подарок какой-нибудь... -- Брось! -- сердито воскликнул Егор. -- Чего брось? Мне счас будет звонить один... волшебник один... -- Федор искренне, от души засмеялся. -- Вот вол­шебник так волшебник! Всем волшебникам волшебник, у него там всего есть... Чего бы? Говори. -- Да брось ты! -- еще раз с сердцем сказал Егор. -- Что за глупость такая -- подарки какие-то! К чему? Федор с улыбкой посмотрел на брата, кивнул согласно головой. -- Ладно. Иди поспи. Там постель тебе приготовлена... Иди. Егор тихонько прокрался в одну из комнат, разделся, присел на край дивана, который был застелен свежими простынями... Посидел. Огляделся... Посмотрел на окно -- форточка открыта. Достал из кармана папиросы, заку­рил. Курил и стряхивал пепелок в ладошку. Спать не хоте­лось. Вошел в комнату Федор. -- Слушай, -- сказал он, -- у меня чего-то серьезно душа затревожилась -- наговорил тут тебе всякой всячины... По­думаешь бог знает что. А? -- Федор улыбнулся. Присел рядом на диван. И даже по спине братца хлопнул весело. -- У ме­ня все хорошо. Все хорошо, я тебе говорю! Чего смотришь-то так? -- Как? Ничего... Я ничего не думаю. Что ты? -- Да смотришь как-то... вроде жалеешь. -- Ну, парень! -- воскликнул Егор. -- Ты что? -- Ну, тогда ладно. Поспи, поспи маленько, а то ведь не спал небось в самолете-то? Поспи. -- Ладно, -- сказал Егор. -- Посплю. Покурю вот и лягу. -- Мгм, -- Федор ушел. Егор осторожненько стряхнул пепел в ладошку, скло­нился опять локтями на колени и опять задумался. Спать не хотелось. OCR: 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского Капроновая елочка Двое стояли на тракте, ждали попутную машину. А ма­шин не было. Час назад проехали две груженые -- не остано­вились. И больше не было. А через восемь часов -- Новый год. Двое, отвернувшись от ветра, топтались на месте, хлопа­ли рукавицами... Было морозно. -- Кхах!.. Не могу больше, -- сказал один. -- Айда греть­ся, ну ее к черту все. Что теперь, подыхать, что ли? Метрах в двухстах была чайная, туда они и направились. Впереди, припадая на одну ногу, шагал тот, который предложил идти греться. При своей хромоте он шел как-то очень аккуратно, ловко, ладно. Следом, заложив руки за спи­ну, вышагивал мужик метра в два с лишним. Шагавший впе­реди то и дело оглядывался на тракт; второй сосредоточенно смотрел себе под ноги. Оба были из одной деревни, из Була­нова, оба утром приехали в город по своим делам и договори­лись вместе уехать. Тот, что пониже, работал кладовщиком в Булановской РТС, другой -- кузнецом в той же РТС. Кладов­щика звали Павлом. Большого мужика -- Федором. -- Я думаю, их совсем седня не будет, -- сказал Павел. -- Под Новый год ни один дурак никуда не поедет. Федор промолчал. В чайной было тепло и пусто. Павел прошел к стойке. Федор для приличия обмахнул рукавицей валенки и тоже прошел к стойке. -- Налей по сто пятьдесят, -- сказал Павел. -- Все еще не уехали? -- без всякого интереса спросила буфетчица. (Они уже разок приходили греться.) -- Не уехали. Новый год с тобой встречать будем. Соглас­ная? -- поинтересовался Павел. Молодая толстая буфетчица налила два по сто пятьдесят, отрезала два куска хлеба и только после этого ответила: -- Много таких желающих найдется. Павел сдвинул шапку на затылок, весело посмотрел на буфетчицу, сказал неопределенно: -- Да-а... Выпили. Присели к столику, молча ели хлеб, макая его в солонку. Вошел еще один посетитель, представительный мужчина в козлиной дохе, в новых негнущихся валенках, в папахе. Сказал громко: -- С приближающимся! -- У него, видно, было хорошее настроение. Никто ему не ответил. Мужчина подошел к стойке, расстегнул доху. -- Сто грамм, голубушка, и чего-нибудь... -- вытянул шею, разглядывая полки. -- Чего-нибудь на зубок. Павел толкнул коленом Федора, показал глазами на пред­ставительного мужчину. Федор кивнул. Этого человека они знали. Жила в их деревне одинокая вдова Нюра Чалова, до­брая, приветливая баба. И вот этот самый человек ездил к ней из города по праздникам и в выходные дни. В городе у него была семья, дети, двое, кажется. Нюра знала это, но по­чему-то отказать не могла -- принимала. Все жалели Нюру, а этого гуся осуждали. Мужчина выпил водку, смачно крякнул и подсел с бутер­бродом к столику. -- Тоже ехать? -- Мгм. -- Нету машин? -- Мгм, -- односложно отвечал Павел, в упор разгляды­вая мужчину. -- А что делать? -- ??? -- Черт... Мне надо срочно в Буланово добраться. Что же делать-то? Павел, продолжая нескромно разглядывать ухажера, спросил: -- Что, живешь там? -- Да нет... -- Мужчине стало жарко, он приспустил с плеч доху. Павел увидел у него во внутренних карманах две бутылки водки. -- В гости еду. -- Понятно, -- значительно сказал Павел. -- Как же добираться-то будем? -- сокрушался мужчи­на. -- А вам не в Буланово? -- Пешком, -- решительно сказал Павел, отвлекаясь от ухажера. -- Я думаю, надо идти, Федор. А то прокукуем тут... А? Федор задумчиво жевал. -- Вы тоже в Буланово? -- еще раз спросил мужчина. Опять ему не ответили. -- Пойдем бором, часа через четыре дома будем. Дорогу я знаю. -- Сколько километров? -- все пытался влезть в разговор мужчина. И опять на него не обратили внимания. -- Как, Федор? -- Пошли. -- Федор поднялся. -- Так вы тоже в Буланово? Или куда? -- В Буланово, -- сердито ответил Павел. -- Черт возьми совсем! -- Мужчина потрогал в раздумье гладко выбритый, круглый, как пятка, подбородок. -- Что же делать-то? Совсем не идут машины? -- Попробуй подожди, может, тебе повезет. Павел с Федором пошли из чайной. Мужчина смотрел им вслед тоскливым взглядом. -- К Нюрке опять собрался, -- сказал Павел, когда вы­шли на улицу. -- Водка в карманах... Гад. Федор сплюнул на снег, надвинул поглубже шапку. -- Всыпать разок хорошенько -- перестанет ходить, -- сказал он. Помолчал и добавил: -- Нюрку только жалко. -- Она тоже хороша!.. Знает же, что у него семья, дети!.. -- Та-а... чо ты ее осуждаешь? Ихное дело... слабые они. А он, видно, приласкал. Отошли от чайной далеко уже, когда услышали сзади возглас: -- Э-э! Их догонял ухажер. -- Ты глянь! -- изумился Павел. -- Идти хочет. Федор ничего не сказал и не сбавил шага. -- Пошли!.. Иду с вами! -- объявил ухажер таким тоном, точно он кого-то очень обрадовал этим своим решением. Пошли втроем. Окраина городка точно вымерла. Злой ветер загнал все живое под крыши, к камелькам. Под ногами путников гром­ко взыкала мерзлая дорога. -- Я седня на заводе разговор слыхал: в девятьсот вось­мом году не метеор в тайгу упал, а люди какие-то к нам при­летали. С другой планеты, -- заговорил Павел, обращаясь к Федору. -- Ерунда все это, -- авторитетно заявил ухажер. -- Фан­тазия. -- Что-то у них испортилось, и произошел взрыв -- ма­лость не долетели, -- продолжал Павел, не обращая внима­ния на замечания ухажера. -- Как считаешь, Федор? -- А я откуда знаю? -- По-моему, люди были, -- сам с собой стал рассуждать Павел. -- Что-нибудь не рассчитали... Могло горючего не хватить. -- Сказки, -- уверенно сказал ухажер. -- Народу лишь бы поболтать, выдумывают всякие теории. Павел обернулся к нему. -- Есть поумнее нас с тобой. Понял? Ухажер не понял. -- Ну и что? -- А то, что не надо зря вякать. "Сказки"... Ухажер, глядя сверху на Павла, снисходительно усмех­нулся. -- Верь, верь, мне-то что. -- Каждый из себя ученого корчит... -- Павел сердито вы­сморкался. -- Расплодилось ученых: в собаку кинь -- в уче­ного попадешь. Ухажер опять усмехнулся и посмотрел на Федора. И ни­чего не сказал. Замолчали. Под ногами тонко пела дорога: взык-взык, взык-взык... Ветер маленько поослаб. Вышли за город. Остановились закурить. -- Теперь так: этот лесок пройдем, спустимся в лог, прой­дем логом -- ферма Светлоозерская будет. От той фермы до­рога повернет вправо, к реке... Там пасека попадется. А там километров шесть -- и Буланово, -- объяснил Павел. Пошли. -- А ты чего в городе делаешь? -- спросил вдруг Федор, оглянувшись на ухажера. -- Как? -- Где работаешь-то? -- А? По снабжению. -- Ухажер расправил плечи, весело посмотрел вперед. Положительно у него были хороши дела. Он радовался предстоящей встрече. -- Воруешь? -- поинтересовался Павел. -- Зачем? -- Снабженец не обиделся. -- Кто ворует, тот в тюрьме сидит. А я, как видишь, вольный человек. -- Значит, умеешь. -- А к кому в гости идешь? -- опять спросил Федор. Снабженец ответил не сразу и неохотно. -- Так... к знакомым. -- Сколько ты, интересно, получаешь в месяц? -- Павла взволновал вопрос: ворует этот человек или нет? -- Девятьсот восемьдесят. По-старому конечно. -- А семья какая? -- Четверо со мной. -- Жена работает? -- Нет. -- Давай считать, -- зловеще сказал Павел. -- Двое ребятешек -- обуть, одеть: пару сот уходит в месяц? Уходит. Же­на... тоже небось принарядиться любит: клади две сотни, а то и три. Пятьсот? Себе одеться -- двести. Семьсот?.. А то и все девятьсот: выпить тоже, как видно, не за ворот льешь. Так? На пропитанье клади пять-шесть сот -- сколько выходит? А ты одет-то вон как -- одна доха небось тыщи две с половиной... -- Две семьсот, -- не без гордости поправил снабженец. -- Вот! -- Уметь надо жить, дорогой товарищ. А это последнее дело: увидел, что человек хорошо живет, -- значит, ворует. Легче всего так рассуждать. -- А где же ты берешь-то?! -- Уметь надо, я говорю. И без воровства умные люди крепко живут. Голову надо иметь на плечах. Павел махнул рукой. И замолчал. Прошли лесок. Остановились еще закурить. -- Половинку прошли, -- сказал довольный Павел и по­хлопал себя руками по бокам. -- Счас там пельмешки заворачивают!.. Водочка в сенцах стоит, зараза. С морозца-то так оно это дело пойдет! Люблю празднички, грешная душа. -- А чего ты без жены в гости поехал? -- спросил Федор, глядя на снабженца спокойно и презрительно. Тот нехорошо прищурился, окинул громадного Федора оценивающим взглядом, сказал резко: -- А твое-то какое дело? -- Он, видно, стал догадываться, куда клонит Федор. -- Что тебе до моей жены? Федор и Павел удивленно посмотрели на своего попутчи­ка: как-то он очень уж просто и глупо разозлился. Павел кач­нул головой. -- Не глянется. -- Мне до твоей жены нету, конечно, дела, -- вяло согла­сился Федор. -- Интересно просто. Пошли дальше. Прошли еще километра три-четыре, прошли лог, сверну­ли вправо. Стало быстро темнеть. И вместе с темнотой неожиданно потеплело. Небо заволоклось низкими тучами. Подозритель­но тихо сделалось. -- Чувствуете, товарищи? -- встревоженно сказал снаб­женец. -- Чувствуем! -- насмешливо откликнулся Павел; они с Федором шли впереди. Еще прошли немного. Федор остановился, выплюнул на снег окурок, спокойно, ни к кому не обращаясь, сказал: -- Счас дунет. -- Твою мать-то, -- заругался снабженец и оглянулся кру­гом -- было совсем темно. И все та же зловещая давила ти­шина. -- Успеем, -- сказал Павел. -- Поднажмем малость. Федор двинулся вперед. За ним --