ы -- упретесь как бара­ны и ничего слушать не желаете. Приехали. Игнат позвонил. Открыла Тамара. -- Цыпонька! Лапочка!.. Что же ты сидишь-то? Я думал, у тебя тут дым коромыслом. Надо ж собираться в дорогу-то! -- А у меня все собрано. -- А подарки! Верке-то надо взять чего-нибудь. Давай, давай, а то магазины закроют, останемся на бобах. Быстро! Не скупись -- платье какое-нибудь. Тамара стала одеваться. -- Вот сапоги купил тяте! -- похвалился Игнат. -- Глянь. Обрадуется старик. А это шаль -- матери... Она здорово хво­рает-то? -- Лежит. Ногу, говорит, к затылку подводит. Игнат сел к телефону. Заговорил миролюбиво: -- Я хочу, чтоб Воеводины жили не хуже других. Что, мы у Бога телка съели, чтоб нам хуже других жить? Чтоб собра­лись мы, допустим, с тобой на праздник погулять, так не ху­же разных там... Чтоб семьи были -- все честь по чести. А то придешь -- голодранец голодранцем, аж совестно... -- Если совестно, не якшайся, никто тебя не заставляет. -- Але! -- заговорил в трубку Игнат. -- Коля? Коль... у меня мать, оказывается, приболела... Ты бы не мог там до­стать змеиного яда... Ага. Ну-ка, поинтересуйся. Жду. Совестно, Максим, совестно -- честно тебе говорю... Максим резко встал и пошел к выходу. -- Куда ты? Вместо ответа Максим крепко хлопнул дверью. Так же решительно, как шел от двадцать седьмой аптеки, Максим пошел снова туда. Подошел к старичку аптекарю. -- Я к вашему начальнику пройду. -- Пожалуйста, -- любезно сказал аптекарь. -- Вон в ту дверь. Он как раз там. Максим пошел к начальнику. В кабинете заведующего никого не было. Была еще одна дверь, Максим толкнул в нее и ударил кого-то по спине. -- Сейчас, -- сказали за дверью. Максим сел на стул. Вошел низенький человек, с усами, с гладко выбритыми, до сияния, жирненькими щеками, опрятный, полненький, лет сорока. -- Что у вас? -- Вот. -- Максим протянул ему рецепт. Заведующий повертел в руках рецепт. -- Не понимаю... -- Мне такое лекарство надо. -- Максим поморщился -- сердце защемило. -- У нас его нет. -- А мне надо. У меня мать хворает. -- Максим смотрел на заведующего немигающими глазами: чувствовал, как глаза наполняются слезами. -- Но если нет, что же я могу сделать? -- А мне надо. Я не уйду отсюда, понял? Я вас всех нена­вижу, гадов! Заведующий улыбнулся. -- Это уже серьезнее. Придется найти. -- Он сел к теле­фону и, набирая номер, с любопытством поглядывал на Мак­сима. Максим успел вытереть глаза и смотрел в окно. Ему было стыдно, он жалел, что сказал последнюю фразу. -- Алле! -- заговорил заведующий. -- Петрович? Здоров. Я это, да. Слушай, у тебя нет... -- тут он сказал какое-то не­понятное слово. -- Нет? У Максима сдавило сердце. -- Да нужно тут... пареньку одному... Посмотри, посмот­ри... Славный парень, хочется помочь. Максим впился глазами в лицо заведующего. Заведую­щий беспечно вытянул губы трубочкой -- ждал. -- Да? Хорошо, тогда я подошлю его. Как дела-то? Мгм... Слушай, а что ты скажешь... А? Да что ты? Да ну?.. Пошел какой-то базарный треп: кто-то заворовался, ко­го-то сняли и хотят судить, какого-то Борис Михалыча. Мак­сим смотрел в пол, чувствовал, что плачет, и ничего не мог сделать -- плакалось. Он крепко устал за эти два дня. Он молил Бога, чтобы заведующий подольше говорил, -- может, к тому времени он перестанет плакать, а то хоть сквозь зем­лю проваливайся со стыда. А если сейчас вытереть глаза, зна­чит, надо пошевелиться и тогда заведующий глянет на него и увидит, что он плачет. "Вот морда! Вот падла!" -- ругал он себя. Он любил сей­час заведующего, как никого никогда, наверное, не любил. Заведующий положил трубку, посмотрел на Максима. Максим нахмурился, шаркнул рукавом пиджака по глазам и полез в карман за сигаретой. Заведующий ничего не сказал, написал записку, встал... Максим тоже встал. -- Вот по этому адресу... спросите Вадим Петровича. Не отчаивайтесь, поправится ваша мама. -- Спасибо, -- сказал Максим. Горло заложило, и полу­чилось, что Максим пискнул это "спасибо". Он нагнул голо­ву и пошел из кабинета, даже руки не подал начальнику. "Вот те ж морда!" -- - поносил он себя. Ему было стыдно, и он был очень благодарен начальнику. На другой день рано утром к Максиму влетел Игнат. Внес с собой шум и прохладу политых асфальтов. -- Максим!.. Я поехал! Будешь провожать-то?.. Максим вскочил с кровати. -- Я быстро. А яд-то я достал вчера! Я сейчас... -- Давай. Только -- одна нога здесь, другая там! -- орал Игнат. -- Пятнадцать минут осталось. Жена сейчас икру ме­чет в вагоне. Я тоже достал флакон. -- Она уже там, Тамара-то? -- Максим прыгал по комна­те на одной ноге, стараясь другой попасть в штанину. -- Там. -- Сейчас... мигом. Мы в магазин не успеем заскочить? Хотел тоже каких-нибудь подарков... -- Да ты что! -- взревел Игнат. -- Я что, по шпалам жену догонять буду?! -- Ладно, ладно... Побежали вниз, в такси. -- Друг, -- взмолился Игнат. -- Десять минут до поезда. Жми на всю железку! Плачу в трехкратном размере. Жена ждала Игната у вагона. Оставалось полторы мину­ты. Она вся изнервничалась. -- Игнат, это... это черт знает что такое, -- встретила она мужа со слезами на глазах. -- Я хотела чемоданы выносить. -- Порядок! -- весело гудел Игнат. -- Максим, пока! Крош­ка, цыпонька, -- в вагон. Поезд тронулся. -- Будь здоров, Максим! Максим пошел за вагоном. -- Игнат, передай там: я, может, тоже скоро приеду! Не забудь, Игнат! -- Не-ет! Максим остановился. Поезд набирал ходу. Максим опять догнал вагон и еще раз крикнул: -- Не забудь, Игнат, скажи -- приеду! -- Передам! Надо было уже бежать за вагоном. -- Игнат, скажи!.. Но Игнат уже не слышал. Уже расходились с перрона люди. А Максим все стоял и смотрел вслед поезду. ...Уже никого почти не осталось на перроне, а Максим все стоял. Смотрел в ту сторону, куда уехал брат. Там была Родина. Летит степью поезд. Кричит... ...Игнат пинком распахнул ворота, оглядел родительский двор и гаркнул весело: -- Здорово, родня! Тамара, стоящая за ним, сказала с упреком: -- Неужели нельзя потише?.. Что за манера, Игнатий! -- Ничего-о, -- загудел Игнат. -- Сейчас увидишь, как обрадуются. Э-э... А дом-то новый у них! Я только счас заме­тил. Степка с отцом развернулись... Из дома вышел Ермолай Воеводин... Тихо засмеялся и вытер рукавом глаза. -- Игнаха, хрен моржовый, -- сказал он и пошел навстре­чу Игнату. Игнат бросил чемодан... Облапили друг друга, трижды крест-накрест -- поцеловались. Ермолай опять вытер глаза. -- Как надумал-то? -- Надумал... -- Сколько уж не был! Лет пять, однако. Мать у нас за­хворала, знаешь?.. В спину что-то вступило... -- Отец и сын глядели друг на друга, не могли наглядеться. О Тамаре со­всем забыли. Она улыбалась и с интересом рассматривала старика. -- А это жена, что ли? -- спросил наконец Ермолай. -- Жена, -- спохватился Игнат. -- Познакомься. Женщина подала старику руку... Тот осторожно пожал ее. -- Тамара. -- Ничего, -- сказал Ермолай, окинув оценивающим взглядом Тамару -- Красивая. -- А?! -- с дурашливой гордостью воскликнул Игнат. -- Пошли в дом, чего мы стоим тут! -- Ермолай первым двинулся к дому. -- Степка-то наш пришел, окаянная душа. -- Как мне называть его? -- тихо спросила Тамара мужа. Игнат захохотал. -- Слышь, тять!.. Не знает, как называть тебя, -- сказал он. Ермолай тихо засмеялся. -- Отцом вроде довожусь. -- Он взошел на крыльцо, за­орал в сенях: -- Мать, кто к нам приехал-то! В избе, на кровати, лежала мать Игната. Увидела Игната, заплакала. -- Игнаша, сынок... приехал? Сын наскоро поцеловал мать и полез в чемодан. Гулкий, сильный голос его сразу заполнил всю избу. -- Шаль тебе привез... пуховую. А тебе, тять, -- сапоги. А это -- Верке. А это -- Степке. Все тут живы-здоровы?.. Отец с матерью, для приличия снисходительно сморщив­шись, с интересом наблюдали за движениями сына -- он все доставал и доставал из чемодана. -- Все здоровы. Мать вон только... -- Отец протянул длинную руку к сапогам, бережно взял один и стал щипать, мять, поглаживать добротный хром. -- Ничего товар... Степ­ка износит. Мне уж теперь ни к чему такие. -- Сам будешь носить. Вот Верке еще на платье. -- Игнат выложил все, присел на табурет. Табурет жалобно скрипнул под ним. -- Ну, рассказывайте, как живете? Соскучился без вас. Как Степка-то? -- Соскучился, так раньше бы приехал. -- Дела, тятя. -- "Дела"... -- Отец почему-то недовольно посмотрел на молодую жену сына. -- Какие уж там дела-то! -- Ладно тебе, отец, -- сказала мать. -- Приехал -- и то слава Богу. -- Ты говоришь -- какие там дела! -- заговорил Игнат, положив ногу на ногу и ласково глядя на отца. -- Как тебе объяснить?.. Вот мы, русские, -- крепкий ведь народишко! Посмотришь на другого -- черт его знает!.. -- Игнат встал, прошелся по комнате. -- Откуда что берется! В плечах -- са­жень, грудь как у жеребца породистого -- силен! Но чтобы научиться владеть этой силой, выступить где-то на соревно­ваниях -- Боже упаси! Он будет лучше в одиночку на медведя ходить. О культуре тела -- никакого представления. Физ­культуры боится, как черт ладана. Я же помню, как мы в школе профанировали ее. С последними словами Игнат обратился к жене. Тамара заскучала и стала смотреть в окно. -- ...Поэтому, тятя, как ты хошь думай, но дела у меня важные. Поважнее Степкиных. -- Ладно, -- согласился отец. Он слушал невнимательно. -- Мать, где там у нас?.. В лавку пойду... -- Погоди, -- остановил его Игнат. -- Зачем в лавку? Вот и эту привычку тоже надо бросать русскому народу: чуть что -- сразу в лавку. -- Но отец так глянул на него, что он сразу от­ступил, махнул рукой, вытащил из кармана толстый бумаж­ник, шлепнул на стол. -- На деньги. Отец обиженно приподнял косматые брови. -- Ты брось тут, Игнаха... Приехал в гости, -- значит, сиди помалкивай. Что у нас, своих денег нету? Игнат засмеялся. -- Ты все такой же, отец. -- Какой? -- Ну... такой же. -- Да ладно вам -- сцепились. Что вас лад-то не берет? -- вмешалась мать. -- Иди в лавку-то. Пошел -- дак иди. Ермолай ушел. -- Сынок... не хотела уж при им спрашивать: как там Максим-то? -- Максим?.. Честно говорить? -- Господи, ну дак а как же? -- Плохо. Мать вздохнула. -- А что шибко-то плохо? -- Плохо, потому что дурак... И не слушается. Причем... колосс -- сильный, конечно, парень... Приходит как-то с де­вушкой -- ничего, хорошая девушка... -- Игнат повернулся к жене. -- А? Нинка-то. -- Да. -- Двухкомнатная квартира с удобствами, в центре -- это же!.. Ну, думаю, поумнел парень. Вызвал его на кухню. "Ты, -- говорю, -- опять не сваляй дурака". А девка -- без ума от него. Ну и что? Через неделю -- конец: горшок об гор­шок -- и кто дальше. Наш Макся затеял. Она мне звонила потом, девка-то. Чуть не плачет. "Вы, -- говорит, -- скажите ему, Игнатий Ермолаич, чтобы он не уходил". Скажи ему -- хлопнет дверью и поминай как звали. Матери тяжело было слышать все это про младшего сына. Она не разбиралась в перипетиях дел городских сыновей, ей было горько за младшего. -- Осподи, осподи, -- опять вздохнула она. -- Помог бы уж там ему как-нибудь. -- Да не хочет! -- искренне воскликнул Игнат. -- Ну ска­жи ей: не стараюсь, что ли! -- Это верно... мамаша: он не хочет никого слушать. -- Отцу-то уж не говорите про него. В сенях загремело ведро. Шаги... -- Верка идет, -- сказала мать. -- Она где работает-то? -- Дояркой. Вошла немая... Всплеснула руками, увидела брата, кину­лась к нему. Расцеловала. -- От она... От мы как. От как, -- приговаривал Игнат, чуть уклоняясь от поцелуев. -- От мы как брата любим... Ну та... Ну, хватит... Познакомься вот с женой моей. Вера поглядела на Тамару. "Спросила": "Вот это твоя жена?" -- Ну. А что?.. -- Игнат показал: "Хорошая?" Вера закивала головой и начала целовать Тамару. Тамара улыбалась смущенно. -- Пойдемте, я вам платье привезла, -- сказала она. Вера не поняла. -- Верка, иди в горницу -- платье мерить. Вера всплеснула руками и запрыгала по избе, счастливая. Все были довольны. -- Да хватит скакать-то! -- притворно рассердилась мать. -- Прям уж обрадуется, так удержу нету. Тамара с немой ушли в горницу. -- Так у тебя что со здоровьем-то? Да! Я ж лекарство при­вез -- змеиный яд-то, ты просила. -- Вот хорошо-то, сынок, спасибо тебе... Может, поды­мусь теперь. Радикулит -- измучилась вся. А сказали тут... Пришел Ермолай. -- А Степан все плотничет? -- продолжал расспрашивать Игнат, расхаживая по прихожей в избе. Отвечал теперь отец: -- Плотничает, ага. Коровник счас рубют. Ничо, хорошо получают. Этта девяносто рублишек принес. Куда с добром! -- Не закладывает? -- Бывает маленько... Так ведь оно что -- дело холостое. Соберутся с ребятами, заложут. -- Жениться-то собирается? -- А мы знаем? Помалкивает. Да женится... куда девает­ся... Садись, пока суд да дело -- пропустим маленько. -- Подождали бы Степку-то. -- Мы по маленькой... Садись. Из горницы вышла немая в новом платье. Вышла торже­ственная и смотрела на всех вопросительно и удивленно. И в самом деле, она сделалась вдруг очень красивой. Молча смотрели на нее. Она прошлась раз-другой... сама не выдержала важности момента, опять запрыгала, поцеловала брата. По­том побежала в горницу, привела Тамару и стала показывать ее всем и хвалить -- какая она добрая, хорошая, умная. Тамаре неловко стало. Игнат был доволен. Вера потащила Тамару на улицу, мыча ей что-то на ходу. ...Выпили маленько. Ермолай склонился головой на руки, сказал с неподдель­ной грустью: -- Кончается моя жизнь, Игнаха. Кончается, мать ее... А жалко. -- Почему такое пессимистическое настроение? Отец посмотрел на сына. -- А ты, Игнат, другой стал, -- сказал он. -- Ты, конечно, не замечаешь этого, а мне сразу видно. Игнат смотрел трезвыми глазами на отца, внимательно слушал. -- Ты вот давеча вытащил мне сапоги... Спасибо, сынок! Хорошие сапоги... -- Не то говоришь, отец, -- сказал Игнат. -- При чем тут сапоги? -- Не обессудь, если не так сказал, -- я старый человек. Ладно, ничего. Степка скоро придет, брат твой... Он плотни­чает. Ага. Но, однако, он тебя враз сломит, хоть ты и про физкультуру толкуешь. Ты жидковат против Степана. Куда там... Игнат засмеялся: к нему вернулась его необидная весе­лость-снисходительность. -- Посмотрим, посмотрим, тятя. -- Давай еще по маленькой, -- предложил отец. -- Нет, -- твердо сказал Игнат. -- Вот сын какой у тебя! -- не без гордости заметил ста­рик, обращаясь к жене. -- Наша порода -- Воеводины. Сказал "нет" -- значит, все. Гроб. Я такой же был. Вот Степка скоро придет. -- Ты, отец, разговорился что-то, -- урезонила жена ста­рика. -- Совсем уж из ума стал выживать. Черт-те чего мелет. Не слушай ты его, брехуна, сынок. Пришли Вера с Тамарой. Тамара присела к столу, а Вера начала что-то "рассказывать" матери. Мать часто повторяла "Ну, ну... Батюшки мои! Фу ты Господи!" -- Не такой уж ты стал, Игнаха. Ты не обижайся, -- по­вернулся он к Тамаре. -- Он сын мне. Только другой он стал. -- Перестал бы, отец, -- попросила мать. -- Ты лежи, мать, -- беззлобно огрызнулся старик. -- Ле­жи себе, хворай. Я тут с людями разговариваю, а ты нас пере­биваешь. Тамара поднялась из-за стола, подошла к комоду стала разглядывать патефонные пластинки. Ей, видно, было не­ловко. Игнат тоже встал... Завели патефон. Поставили "Грушицу". Все замолчали. Слушали. Старший Воеводин смотрел в окно, о чем-то невесело думал. Вечерело. Горели розовым нежарким огнем стекла домов. По улице, поднимая пыль, прошло стадо. Корова Воеводи­ных подошла к воротам, попробовала поддеть их рогом -- не получилось. Она стояла и мычала. Старик смотрел на нее и не двигался. Праздника почему-то не получилось. А он дав­ненько поджидал этого дня -- думал, будет большой празд­ник. А сейчас сидел и не понимал: почему же не вышло праздника? Сын приехал какой-то не такой... В чем не та­кой? Сын как сын, подарки привез. И все-таки что-то не то. -- Сейчас Степка придет, -- сказал он. Он ждал Степку. Зачем ему нужно было, чтобы скорее пришел Степка, он не знал. Молодые ушли в горницу; унесли с собой патефон. Игнат прихватил туда же бутылку красного вина и закуску. -- Выпью с сестренкой, была не была! Хотя вредно вооб­ще-то. -- Давай, сынок, это ничего. Это полезно, -- миролюби­во сказал отец. Начали приходить бывшие друзья и товарищи Игната. Пришло несколько родных. Тут-то бы и начаться празднику. А праздник все не наступал. Приходили, здоровались со ста­риком и проходили в горницу, заранее улыбаясь. Скоро там стало шумно, гудел снисходительный могучий бас Игната, смеялись женщины, дребезжал патефон. Двое дружков Игна­та сбегали в лавку и вернулись с бутылками и кульками. -- Сейчас Степка придет, -- сказал старик. Не было у него на душе праздника, и все тут. Пришел наконец Степка. Загорелый, грязный... -- Игнаша наш приехал, -- встретил его отец. -- Я уж слышал, -- сказал Степан, улыбнулся и тряхнул русыми спутанными волосами. Старик поднялся из-за стола, хотел идти в горницу, но сын остановил его: -- Погоди, тять, дай я хоть маленько сполоснусь. А то не­удобно даже. -- Ну, давай, -- согласился отец. -- А то верно -- он на­рядный весь, как это... как артист. И тут из горницы вышел Игнат с женой. -- Брательник! -- заревел Игнат, растопырив руки. -- Степка! -- И пошел на него. Степка засмеялся, переступил с ноги на ногу, -- видно, застеснялся Тамары. Игнатий облапил его. -- Замараю, слушай, -- Степка пытался высвободиться из объятий брата, но тот не отпускал. -- Ничего-о!.. Это трудовая грязь, братка! Дай поцелую тебя, окаянная душа! Соскучился без вас. Братья поцеловались. Отец смотрел на сыновей, и по щекам его катились свет­лые, крупные слезы. Он вытер их и громко высморкался. -- Он тебе подарки привез, Степка, -- громко и хвастли­во сказал он, направляясь к чемоданам. -- Брось, тятя, какие подарки! Ну, давай, что ты должен делать-то? Делай скорей! Выпьем сейчас с тобой! Вот! Видела Воеводиных? -- Игнат легонько подтолкнул жену к брату. -- Знакомьтесь. Степка даже покраснел -- не знал: подавать яркой жен­щине грязную руку или нет. Тамара сама взяла его руку и крепко пожала. -- Он у нас стеснительный перед городскими, -- пояснил отец. -- А мне -- хоть бы хны! Степка осторожно кашлянул в кулак, негромко, коротко засмеялся: готов был провалиться сквозь землю от таких объ­яснений отца. -- Тятя... скажет тоже. -- Иди умывайся, -- подсказал отец. -- Да, пойду маленько... того... -- обрадовался Степан. И пошел в сени. Игнат двинулся за ним. -- Пойдем, полью тебе по старой памяти. Отец тоже вышел на улицу. Умываться решили идти на Катунь -- она протекала под боком, за огородами. -- Искупаемся, -- предложил Игнат и похлопал себя ла­донями по могучей груди, Шли огородами по извилистой, едва приметной тропке в буйной картофельной ботве. Отец -- сзади сыновей. -- Ну, как живете-то? -- басил Игнат, шагая вразвалку между отцом и братом. Он все-таки изрядно хватил там, с друзьями. Степка улыбался. Он был рад брату. -- Ничего. -- Хорошо живем! -- воскликнул отец. -- Не хуже город­ских. -- Ну и слава Богу! -- с чувством сказал Игнат. -- Степан, ты, говорят, нагулял тут силенку? -- Какая силенка!.. Скажешь тоже. Как ты-то живешь? -- Я хорошо, братцы! Я совсем хорошо. Как жена моя вам? Тять? -- Ничего. Я в них не шибко понимаю, сынок. Вроде ни­чего. -- Хорошая баба, -- подхватил Игнат. -- Человек хороший. -- Шибко нарядная только. Зачем так? Игнат оглушительно захохотал. -- Обыкновенно одета! По-городскому, конечно. Поотставали вы в этом смысле. -- Чего-то ты много хохочешь, Игнат, -- заметил ста­рик, -- как дурак какой. -- Рад, поэтому смеюсь. -- Рад... Мы тоже рады, да не ржем, как ты. Степка вон не рад, что ли? А он улыбается -- и все. -- Ты когда жениться-то будешь, Степка? -- спросил Игнат. -- Не уйдет, куда торопиться. Пришли к реке. Игнат первый скинул одежду; обнажив свое красивое тренированное тело, попробовал ногой воду, тихонько охнул. -- Мать честная! Вот это водичка! -- Что? -- Степан тоже разделся. -- Холодная? -- Ну-ка, ну-ка? -- заинтересовался Игнат. Подошел к брату и стал его похлопывать и осматривать со всех сторон, как жеребца. Степка терпеливо стоял, смотрел в сторону, беспрерывно поправляя трусы, улыбался. -- Есть, -- закончил Игнат. -- Есть, братишка. Давай по­пробуем? -- Да ну! -- Степка недовольно тряхнул волосами. -- А чего, Степка? Поборись! -- Отец с укором смотрел на младшего. -- Не под бабой лежать... -- Бросьте вы, на самом деле, -- упрямо и серьезно ска­зал Степка. -- Чего ради сгребемся? На смех людям? -- Тьфу! -- рассердился отец. -- Ты втолкуй ему, Игнат, ради Христа! Он какой-то телок у нас -- всего стесняется. -- А чего тут стесняться-то! Если б мы какие-нибудь дох­лые были, тогда действительно стыдно. -- Объясни вот ему! Степка нахмурился и пошел к воде. Сразу окунулся и по­плыл, сильно загребая огромными руками; вода вскипала под ним. -- Силен! -- с восхищением сказал Игнат. -- Я же тебе говорю! Он бы тебя уложил. -- Не знаю, -- не сразу ответил Игнат. -- Силы у него больше, это ясно. Отец сердито высморкался на песок. Игнат постоял еще немного и тоже полез в воду А отец пошел вниз по реке, куда выплывал Степка. Когда тот вышел на берег, они о чем-то негромко и горя­чо разговаривали. Отец доказывал свое, даже прижимал к груди руки. Игнат подплыл к ним, они замолчали. Игнат вылез из воды и задумчиво стал смотреть на дале­кие синие горы, на многочисленные острова. -- Катунь-матушка, -- негромко сказал он. Степка и отец тоже посмотрели на реку. На той стороне на берегу сидела на корточках баба с вы­соко задранной юбкой, колотила вальком по белью; ослепи­тельно белели ее тупые круглые коленки. -- Юбку-то опусти маленько, ай! -- крикнул старик. Баба подняла голову, посмотрела на Воеводиных и про­должала молотить вальком белье. -- Вот халда! -- с возмущением негромко сказал ста­рик. -- Хоть бы хны ей! Братья стали одеваться. Хмель у Игната прошел. Ему что-то грустно стало. -- Чего ты такой? -- спросил Степка, у которого, наобо­рот, было очень хорошее настроение. -- Не знаю. Так просто. -- Не допил, поэтому, -- пояснил старик. -- Ни два ни полтора получилось. -- Черт его знает. Не обращайте внимания. Давайте поси­дим, покурим... Сели на теплые камни... Долго молчали, глядя на волны. Солнце село на той стороне, за островами. Трое смотрели на родную реку, думали каждый свое... Игнат присмирел. -- Что, Степа? -- негромко сказал он. -- Ничего, -- Степка бросил камешек в воду. -- Все строгаешь? -- Строгаем. Игнат тоже бросил в воду камень. Помолчали. -- Жена у тебя хорошая, -- сказал Степан. -- Красивая. -- Да? -- Игнат оживился, с любопытством, весело по­смотрел на брата. Сказал неопределенно: -- Ничего. Тяте вон не нравится. -- Я не сказал, что не нравится, чего ты зря? -- Старик неодобрительно посмотрел на Игната. -- Хорошая женщина. Только, я считаю, шибко фартовая. Игнат захохотал. -- Ты у нас приблатненный, тять! Ты знаешь, что такое фартовая-то? Отец отвернулся к реке, долго молчал -- обиделся. Потом повернулся к Степке и сказал сердито: -- Зря ты не поборолся с ним. Ну хоть в ухо стукнитесь? -- Вот привязался! -- удивился Степка. -- Ты что? -- Заело что-то тятю, -- сказал Игнат. -- Что-то не нра­вится ему. -- Что "не нравится"? -- повернулся к нему отец. -- Не знаю. На душе у тебя что-то не так, я же вижу. -- Ты шибко грамотный стал, прямо спасу никакого нет. Все ты видишь, все понимаешь! -- Будет вам! -- сказал Степка. -- Чего взялись? Нашли время... -- Да ну его! -- Отец высморкался и полез за кисетом. -- Приехал, расхвастался тут... Подарков навез, подумаешь! Игнат даже растерялся. -- Тять, да ты что, на самом деле? Степан незаметно толкнул его в бок -- "не лезь". -- А то -- уехали, на метре там разъезжают!.. "Хорошо живем!" Ну и живите, хрен с вами! Тот дурак молодой -- то­же... Чего ты его сманил туда, Максима-то? Что он там ошивается? Гнать его надо оттуда, а ты подучиваешь, как ему скорей квартиру с сортиром получить. Умник! -- Ну и тут тоже -- не рай, -- рассердился и Игнат. -- Что он тут будет делать, молодой парень? Ни выйти никуда... -- А Степка что делает? -- И Степке, думаю, не сладко... Привык просто. Невели­ка услада -- топором всю жизнь махать. -- Дак если уж вы там такие умные стали -- приезжайте, садитесь на машины да работайте. Вон их сколько!.. Город без вас не обедняет, я думаю. И жизнь счас здесь вовсе не та­кая уж захирелая. Самим ее надо делать, а не гоняться за руб­лем сломя голову. Или вы на готовенькое приедете? Трепа­чи!.. Да еще хвастаются приезжают... Подарки везут. Нужны они мне, твои подарки, как гармошка попу. Поп, он с кадилой проживет, а мы без твоих хромовых сапог обойдемся. -- Ну тять... я не знаю. Я хотел как лучше... -- "Лучше"... Умные люди делом занимаются -- вот это лучше. А ты дурочку валяешь. И не совестно? Сильный, дак иди вон лес валить -- там нуждаются. Кто ее тебе дал, силуш­ку-то? Где ты ее взял?.. Здесь? Здесь и тратить надо. А ты -- хвост дудочкой и завеялся в город: смотрите, какой я силь­ный! Бесстыдник! Дед твой был бы живой, он бы тебе пока­зал силу. Он бы тебя в узелок завязал с твоей силой, хоть и старик был. У него вот была сила! Дак его добром люди споминают, не зря прожил. А ты только людей смешить ездишь по городам. "Культура тела"! Он вот зря не хочет стукнуться с тобой, -- Ермолай показал на Степана, -- а то бы ты улетел со своей культурой тела... в воду вон. -- Ну хватит. -- Степан поднялся. -- Тять, пошли домой. -- У тебя деньги есть? -- спросил тот. -- Есть. Пошли. Старик поднялся и не оглядываясь пошел первым по тропке, ведущей к огородам. Игнат и Степан шли сзади. -- Чего он? -- Игната не на шутку встревожило настро­ение отца... -- Так... Ждал тебя долго. Сейчас пройдет. Песню спой с ним какую-нибудь. -- Какую песню? Я их перезабыл все. А ты поешь с ним песни? -- Да я ж шутейно. Я сам не знаю, чего он... Пройдет. Опять шли огородом друг за другом, молчали. Игнат шел за отцом, смотрел на его сутулую спину. -- У него, что, слушай, -- действительно одно плечо ниже или пиджак так идиотски пошит? -- спросил Игнат тихонько. Степан посмотрел на отца, пожал плечами. -- Не знаю. Что-то не замечал. ...Утро. Степан с отцом вкапывали на дворе большой во­ротный столб. Подошли плотники с топорами и ножовками за поясами. Поздоровались. -- Чего это вы? -- спросил один из плотников. -- С утра пораньше... Ермолай нахмурился и ничего не сказал. Степан усмех­нулся. -- Братенъ вчера силенку пробовал. -- Неужели выдернул? Не может быть... Ермолай строго посмотрел на того, кто усомнился. -- Может, попробуешь поборешься с ним? -- Из меня борец... -- Он с женой приехал? -- С женой, -- ответил Степан. -- Жена мировая. -- Здорово гульнули вчера? -- Маленько гульнули, -- хотел соскромничать Ермолай и тут же добавил: -- Ефим Галюшкин на карачках домой ушел. Седня прибежал похмеляться, говорит: все руки вчера отдавили. Посмеялись. -- Ну-ка, помогите. Взялись за столб, подняли насколько можно и всадили в ямку. -- Будь здоров, Игнаха, -- сказал при этом один из плот­ников. -- Валяй на здоровье городских силачей, чтоб знали наших. Ермолай разгладил бороду. -- У его шешнадцать орденов одних, -- сказал он. -- Вче­ра фотокарточку показывал. -- Медалей, -- поправил Степан. -- Ну -- медалей. Какого-то немца так, говорит, прило­жил -- у того аж в пояснице что-то хрустнуло. Весь в меня, подлец. Я в парнях когда был, одного сосняковского мужика задел, подрались чего-то с ними, -- он весь свой век одним ухом не слышит. А счас вот... -- Ну, доделаешь тут, -- сказал Степан. -- Пойду. -- Он пошел в дом за топором. -- Красивая, говоришь, жена? -- Да им глянется, а мне что?.. Восемьдесят рублишек ух­нули вчера, -- опять вернулся Ермолай к волнующей его теме. -- Было дело. -- А где жена-то работает? Тоже циркачка? -- А шут ее знает, я не спросил. Ничо, уважительная ба­бенка. Меня -- "папаша", "папаша"... Весь вечер от меня не отходила. Одетая с иголочки. Спят ишо. -- Ермолай кивнул на дом. Вышел Степан. Улыбался. -- Проснулся. Рассол дует. Еще когда мужики только подошли, из дома вышла немая Вера, увидела посторонних, вернулась, надела вчераш­нее дареное платье и прошлась по двору, вроде по делу. По­том ушла в дом, опять сняла его и пошла на работу в своем обычном. ...Шли по улице неторопливо. Разговаривали. -- Про Москву-то рассказывал? -- все пытали Степана. -- Говорил маленько... -- А вот чо, правда или нет, говорят, на Кремле-то часы величиной с колесо? -- спросил один невысокий, болезнен­ный на вид мужичок. -- Я слыхал -- больше, -- возразил другой. -- Дык тогда какую же надо пружину, чтоб они ходили? -- Может, они не от пружины ходют. Может, специально движок какой-нибудь есть. Немая, которая шла с ними вместе, свернула в переулок. Под селом, из-за гор, вставало огромное солнце. Там и здесь хлопали калитки, выходили на работу. Ночью прошел небольшой дождик. Умытая земля парила под первыми лучами, дышала всей грудью. Идут улицей плотники -- строить. 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского