Клиффорд Саймак. Кто там, в толще скал? 1 Он бродил по холмам, вызнавая, что видели эти холмы в каждую из геологических эр. Он слушал звезды и записывал, что говорили звезды. Он обнаружил существо, замурованное в толще скал. Он взбирался на дерево, на которое до того взбирались только дикие кошки, когда возвращались домой в пещеру, высеченную временем и непогодой в суровой крутизне утеса. Он жил в одиночестве на заброшенной ферме, взгромоздившейся на высокий и узкий гребень над слиянием двух рек. А его ближайший сосед - хватило же совести - отправился за тридцать миль в окружной городишко и донес шерифу, что он, читающий тайны холмов и внимающий звездам, ворует кур. Примерно через неделю шериф заехал на ферму и, перейдя двор, заметил человека, который сидел на веранде в кресле-качалке лицом к заречным холмам. Шериф остановился у подножия лесенки, ведущей на веранду, и представился: - Шериф Харли Шеперд. Завернул к вам по дороге. Лет пять, наверное, не заглядывал в этот медвежий угол. Вы ведь здесь новосел, так? Человек поднялся на ноги и жестом показал на кресло рядом со своим. - Я здесь уже три года, - ответил он. - Зовут меня Уоллес Дэниельс. Поднимайтесь сюда, посидим, потолкуем. Шериф вскарабкался по лесенке, они обменялись рукопожатием и опустились в кресла. - Вы, я смотрю, совсем не обрабатываете землю, - сказал шериф. Заросшие сорняками поля подступали вплотную к опоясывающей двор ограде. Дэниельс покачал головой: - На жизнь хватает, а большего мне не надо. Держу кур, чтоб несли яйца. Парочку коров, чтоб давали молоко и масло. Свиней на мясо - правда, забивать их сам не могу, приходится звать на помощь. Ну, и еще огород - вот, пожалуй, и все. - И того довольно, - поддержал шериф. - Ферма-то уже ни на что другое не годна. Старый Эймос Уильямс разорил тут все вконец. Хозяин он был прямо-таки никудышный... - Зато земля отдыхает, - отвечал Дэниельс. - Дайте ей десять лет, а еще лучше двадцать, и она будет родить опять. А сейчас она годится разве что для кроликов и сурков да мышей-полевок. Ну, и птиц тут, ясное дело, не счесть. Перепелок такая прорва, какой я в жизни не видел. - Белкам тут всегда было раздолье, - подхватил шериф. - И енотам тоже. Думаю, что еноты у вас и сейчас есть. Вы не охотник, мистер Дэниельс? - У меня и ружья-то нет, - отвечал Дэниельс. Шериф глубоко откинулся в кресле, слегка покачиваясь. - Красивые здесь места, - объявил он. - Особенно перед листопадом. Листья словно кто специально раскрасил. Но изрезано тут у вас просто черт знает как. То и дело вверх-вниз... Зато красиво. - Здесь все сохранилось, как было встарь, - сказал Дэниельс. - Море отступило отсюда в последний раз четыреста миллионов лет назад. С тех пор, с конца силурийского периода, здесь суша. Если не забираться на север, к самому Канадскому щиту, то немного сыщется в нашей стране уголков, не изменявшихся с таких давних времен. - Вы геолог, мистер Дэниельс? - Куда мне! Интересуюсь, и только. По правде сказать, я дилетант. Нужно же как-нибудь убить время, вот я и брожу по холмам, лазаю вверх да вниз. А на холмах, хочешь не хочешь, столкнешься с геологией лицом к лицу. Мало-помалу заинтересовался. Нашел однажды окаменевших брахиоподов, решил про них разузнать. Выписал себе книжек, начал читать. Одно потянуло за собой другое, ну и... - Брахиоподы - это как динозавры, что ли? В жизни не слыхал, чтобы здесь водились динозавры. - Нет, это не динозавры, - отвечал Дэниельс. - Те, которых я нашел, жили много раньше динозавров. Они совсем маленькие, вроде моллюсков или устриц. Только раковины закручены по-другому. Мои брахиоподы очень древние, вымершие миллионы лет назад. Но есть и такие виды, которые уцелели до наших дней. Правда, таких немного. - Должно быть, интересное дело. - На мой взгляд, да, - отвечал Дэниельс. - Вы знавали старого Эймоса Уильямса? - Нет, он умер раньше, чем я сюда перебрался. Я купил землю через банк, который распоряжался его имуществом. - Старый дурак, - заявил шериф. - Перессорился со всеми соседями. Особенно с Беном Адамсом. Они с Беном вели тут форменную междоусобную войну. Бен утверждал, что Эймос не желает чинить ограду. А Эймос обвинял Бена, что тот нарочно валит ее, чтобы запустить свой скот - вроде по чистой случайности - на сенокосные угодья Эймоса. Между прочим, как вы с Беном ладите? - Да ничего, - отвечал Дэниельс. - Пожаловаться не на что. Я его почти и не знаю. - Бен тоже в общем-то не фермер, - сказал шериф. - Охотится, рыбачит, ищет женьшень, зимой не брезгует браконьерством. А то вдруг заведется и затеет поиски минералов... - Здесь под холмами в самом деле кое-что припрятано, - отвечал Дэниельс. - Свинец и цинк. Но добывать их невыгодно: истратишь больше, чем заработаешь. При нынешних-то ценах... - И все-то Бену неймется, - продолжал шериф. - Хлебом его не корми, только бы завести склоку. Только бы с кем-нибудь схлестнуться, что-нибудь пронюхать, к кому-нибудь пристать. Не дай бог враждовать с таким. На днях пожаловал ко мне с кляузой, что не досчитался нескольких кур. А у вас куры часом не пропадали? Дэниельс усмехнулся. - Тут неподалеку живет лиса, и она иной раз взимает с моего курятника определенную дань. Но я на нее не сержусь. - Странная вещь, - заявил шериф. - Кажется, нет на свете ничего, что взъярило бы фермера больше, чем пропажа цыпленка. Не спорю, цыпленок тоже денег стоит, но не столько же, чтобы впадать в ярость... - Если Бен не досчитывается кур, - отвечал Дэниельс, - то похоже, что виновница - моя лиса. - Ваша? Вы говорите о ней так, будто она ваша собственная... - Нет, конечно. Лиса ничья. Но она живет здесь на холмах, как и я, Я считаю, что мы с ней соседи. Изредка я встречаю ее и наблюдаю за ней. Может, это и значит, что отчасти она теперь моя. Хотя не удивлюсь, если она наблюдает за мной куда чаще, чем я за ней. Она ведь проворней меня. Шериф грузно поднялся с кресла. - До чего же не хочется уходить, - сказал он. - Поверьте, я с большим удовольствием посидел с вами, потолковал, поглядел на ваши холмы. Вы, наверное, часто на них глядите. - Очень часто, - отвечал Дэниельс. Он сидел на веранде и смотрел вслед машине шерифа. Вот она одолела подъем на дальнюю гряду и скрылась из виду. "Что все это значило?" - спросил он себя. Шериф не просто "завернул по дороге". Шериф был здесь по делу. Вся его якобы праздная, дружелюбная болтовня преследовала какую-то цель, и шериф, болтая, ухитрился задать Дэниельсу кучу вопросов. Быть может, неожиданный визит как-то связан с Беном Адамсом? В чем же, спрашивается, провинился этот Бен - разве в том, что он лентяй до мозга костей? Нагловатый, подловатый, но лентяй. Может, шериф прослышал, что Адамс помаленьку варит самогон, и решил навестить соседей в надежде, что кто-нибудь проговорится? Напрасный труд - никто, конечно, не проболтается: чихать соседям на самогон, от самогона никому никакого вреда. Сколько там Бен наварит - разве можно принимать это всерьез? Бен слишком ленив, и не стоит принимать его всерьез, что бы он ни затеял. Снизу, от подножия холмов, донеслось позвякиванье колокольчиков. Две коровы Дэниельса решили сами вернуться домой. Выходит, сейчас уже гораздо позже, чем он предполагал. Не то чтобы точное время имело для Дэниельса какое-либо значение. Вот уже несколько месяцев он не следил за временем - с тех пор как разбил часы, сорвавшись с утеса. И даже не удосужился отдать их в починку. Он не испытывал нужды в часах. На кухне, правда, стоял старый колченогий будильник, но это был сумасбродный механизм, не заслуживающий доверия. Дэниельс, как правило, и не вспоминал про будильник. "Посижу еще чуточку, - подумал он, - и придется взять себя в руки и заняться хозяйством - подоить коров, накормить свиней и кур, собрать яйца..." С той поры, как на огороде поспели овощи, у него почти не осталось забот. На днях, конечно, надо будет снести тыквы в подвал, а потом выбрать три-четыре самых больших и выдолбить для соседских ребятишек, чтобы понаделали себе страшилищ на праздники. Интересно, - что лучше: самому вырезать на тыквах рожи или предоставить ребятне сделать это по своему разумению?.. Но колокольчики звякали еще далеко; в его распоряжении было пока что немало времени. Дэниельс откинулся в кресле и замер, вглядываясь в холмистую даль. И холмы сдвинулись с мест и стали меняться у него на глазах. Когда это произошло впервые, он испугался до одури. Теперь-то он уже немного привык. Он смотрел - а холмы меняли свои очертания. На холмах появлялась иная растительность, диковинная жизнь. На этот раз он увидел динозавров. Целое стадо динозавров, впрочем не слишком крупных. По всей вероятности, середина триасового периода. Но главное - на этот раз он лишь смотрел на них издали, и не больше. Смотрел с безопасного расстояния, на что походило давнее прошлое, а не ворвался в самую гущу событий прошлого, как нередко случалось. И хорошо, что не ворвался, - ведь его ждали домашние дела. Разглядывая прошлое, Дэниельс вновь и вновь терялся в догадках: на что же еще он способен теперь? Он ощущал беспокойство - но беспокоили его не динозавры, и не более ранние земноводные, и не прочие твари, жившие на этих холмах во время оно. По-настоящему его тревожило лишь существо, погребенное в глубине под пластами известняка. Надо, непременно надо рассказать об этом существе людям. Подобное знание не может, не должно угаснуть. Тогда в грядущие годы - допустим, лет через сто, если земная наука достигнет таких высот, чтобы справиться с задачей, - можно будет попытаться понять, а то и освободить обитателя каменных толщ. Надо, разумеется, надо оставить записи, подробные записи. Кому, как не ему, Дэниельсу, позаботиться об этом? Именно так он и делал - день за днем, неделя за неделей отчитывался о том, что видел, слышал и узнавал. Три толстые конторские книги уже были от корки до корки заполнены аккуратным почерком, и начата четвертая. В книгах все изложено со всей полнотой, тщательностью и объективностью, на какие он только способен. Однако, кто поверит тому, что там написано? Еще важнее - кто вообще заглянет в эти записи? Более чем вероятно, что им суждено пылиться где-нибудь на дальней полке до скончания веков и ничья рука даже не коснется их. А если кто-нибудь когда-нибудь и снимет книги с полки и не поленится, стряхнув скопившуюся пыль, перелистать страницы, то разве мыслимо, чтобы он или она поверили тому, что прочтут? Ясно как день - надо сначала убедить кого-то в своей правоте. Самые искренние слова, если они принадлежат умершему, к тому же умершему в безвестности, нетрудно объявить игрой больного воображения. Другое дело, если кто-то из ученых с солидной репутацией выслушает Дэниельса и засвидетельствует, что записи заслуживают доверия: тогда и только тогда все записанное - и том, что происходило в древности на холмах, и о том, что скрыто в их недрах, - обретет силу фактов и привлечет серьезное внимание будущих поколений. К кому обратиться - к биологу? К невропатологу? К психиатру? К палеонтологу? Пожалуй, не играет роли, какую отрасль знания будет представлять этот ученый. Только бы он выслушал, а не высмеял. Это главное - чтобы выслушал, а не высмеял. Сидя у себя на веранде и разглядывая динозавров, щиплющих траву на холмах, человек, умеющий слушать звезды, вспомнил, как однажды рискнул прийти к палеонтологу. - Бен, - сказал шериф, - что-то тебя не туда занесло. Не станет этот Дэниельс красть у тебя кур. У него своих хватает. - Вопрос только в том, - откликнулся Адамс, - откуда он их берет. - Ерунда, - сказал шериф. - Он джентльмен. Это сразу видно, едва заговоришь с ним. Образованный джентльмен. - Если он джентльмен, - спросил Адамс, - тогда чего ему надо в нашей глуши? Здесь джентльменам не место. Как переехал сюда два не то три года - назад, с тех самых пор пальцем о палец не ударил. Только и знает, что шляться вверх да вниз по холмам... - Он геолог, - сказал шериф. - Или по крайней мере интересуется геологией. Такое у него увлечение. Говорит, что ищет окаменелости. Адамс насторожился, как пес, приметивший кролика. - Ах, вот оно что, - произнес он. - Держу пари, никакие он окаменелости не ищет. - Брось, - сказал шериф. - Он минералы ищет, - продолжал Адамс. - Полезные ископаемые разведывает, вот что он делает. В этих холмах минералов невпроворот. Надо только знать, где искать. - Ты же сам потратил на поиски уйму времени, - заметил шериф. - Я не геолог. Геолог даст мне сто очков вперед. Он знает породы и всякое такое. - Не похоже, чтобы Дэниельс занимался разведкой. Интересуется геологией, вот и все. Откопал каких-то окаменелых моллюсков. - А может, он ищет клады, - предположил Адамс. - Может, у него карта есть или какой-нибудь план? - Да черт тебя возьми, - вскипел шериф, - ты же сам знаешь, что кладов здесь нет и в помине! - Должны быть, - настаивал Адамс. - Здесь когда-то проходили французы и испанцы. А уж они понимали толк в кладах, что французы, что испанцы. Отыскивали золотоносные жилы. Закапывали сокровища в пещерах. Неспроста в той пещере за рекой нашелся скелет в испанских латах, а рядом скелет медведя и ржавый меч, воткнутый точнехонько туда, где у медведя была печенка... - Болтовня, - сказал шериф брезгливо. - Какой-то дурень раззвонил, а ты поверил. Из университета приезжали, хотели этот скелет найти. И выяснилось, что все это чушь собачья. - А Дэниельс все равно лазит по пещерам, - возразил Адамс. - Своими глазами видел. Сколько часов он провел в пещере, которую мы зовем Кошачьей Берлогой! Чтобы попасть туда, надо забираться на дерево. - Ты что, следил за ним? - Конечно, следил. Он что-то задумал, и я хочу знать что. - Смотри, как бы он тебя не застукал за этим занятием, - сказал шериф. Адамс предпочел пропустить замечание мимо ушей. - Все равно, - заявил он, - если тут у нас и нет кладов, то полным-полно свинца и цинка. Тот, кто отыщет залежь, заработает миллион. - Сперва отыщи капитал, чтоб открыть дело, - заметил шериф. Адамс ковырнул землю каблуком. - Так, стало быть, он, по-вашему, ни в чем не замешан? - Он мне говорил, что у него у самого пропадали куры. Их, верно, утащила лиса. Очень даже похоже, что с твоими приключилось то же самое. - Если лиса таскает у него кур, - спросил Адамс, - почему же он ее не застрелит? - А это его не волнует. Он вроде бы считает, что лиса имеет право на добычу. Да у него и ружья-то нет. - Ну, если у него нет ружья и душа не лежит к охоте, почему бы не разрешить поохотиться другим? А он, как увидел у меня с ребятами ружьишко, так даже не пустил нас к себе на участок. И вывесок понавешал: "Охота воспрещена". Разве это по-соседски? Как тут прикажете с ним ладить? Мы испокон веку охотились на этой земле. Уж на что старый Эймос был не из уживчивых, и тот не возражал, чтобы мы там постреляли немного. Мы всегда охотились, где хотели, и никто не возражал. Мне вообще сдается, что на охоту не должно быть ограничений. Человек вправе охотиться там, где пожелает... Шериф присел на скамеечку, врытую в истоптанный грунт перед ветхим домишком, и огляделся. По двору, апатично поклевывая, бродили куры; тощий пес, вздремнувший в тени, подергивал шеей, отгоняя редких осенних мух; старая веревка, натянутая меж двумя деревьями, провисла под тяжестью мокрой одежды и полотенец, а к стенке дома была небрежно прислонена большая лохань. "Господи, - подумал шериф, - ну неужели человеку лень купить себе пристойную бельевую веревку вместо этой мочалки!.." - Бен, - сказал он, - ты просто затеваешь свару. Тебе не нравится, что Дэниельс живет на ферме, не возделывая полей, ты обижен, что он не дает тебе охотиться на своей земле. Но он имеет право жить, где ему заблагорассудится, и имеет право не разрешать охоту. На твоем месте я бы оставил его в покое. Никто не заставляет тебя любить его, можешь, если не хочешь, вовсе с ним не знаться - но не возводи на него напраслину. За это тебя недолго и к суду привлечь. 2 ...Войдя в кабинет палеонтолога, Дэниельс не сразу даже разглядел человека, сидящего в глубине комнаты у захламленного стола. И вся комната была захламлена. Повсюду длинные стенды, а на стендах куски пород с вросшими в них окаменелостями. Там и сям кипы бумаг. Большая, плохо освещенная комната производила неприятное, гнетущее впечатление. - Доктор! - позвал Дэниельс. - Вы - доктор Торн? Человек встал, воткнув трубку в полную до краев пепельницу. Высокий и плотный, седеющие волосы взъерошены, лицо обветренное, в морщинах. Он двинулся навстречу гостю, волоча ноги, как медведь. - Вы, должно быть, Дэниельс, - сказал он. - Да, должно быть, так. У меня на календаре помечено, что вы придете в три. Хорошо, что не передумали. Рука Дэниельса утонула в его лапище. Он указал на кресло подле себя, сел сам и, высвободив трубку из пластов пепла, принялся набивать ее табаком из большой коробки, занимающей центр стола. - Вы писали, что хотите видеть меня по важному делу, - продолжал он. - Впрочем, все так пишут. Но в вашем письме было, должно быть, что-то особенное - настоятельность, искренность, не знаю что. Понимаете, у меня нет времени принимать каждого, кто мне пишет. И все до одного, понимаете, что-нибудь нашли. Что же такое нашли вы, мистер Дэниельс? Дэниельс ответил: - Право, доктор, не знаю, как и начать. Пожалуй, лучше сперва сказать, что у меня случилось что-то странное с головой... Торн раскуривал трубку. Не вынимая ее изо рта, он проворчал: - В таком случае я, наверное, не тот, к кому вам следовало бы обратиться. Есть много других... - Да нет, вы меня неправильно поняли, - перебил Дэниельс. - Я не собираюсь просить о помощи. Я совершенно здоров и телом и душой. Правда, лет пять назад я попал в автомобильную катастрофу. Жена и дочь погибли, а меня тяжело ранило... - Мои соболезнования, мистер Дэниельс. - Спасибо - но это уже в прошлом. Мне выпали трудные дни, но я кое-как выкарабкался. К вам меня привело другое. Я уже упоминал, что был тяжело ранен... - Мозг затронут? - Незначительно. По крайней мере врачи утверждали, что совсем незначительно. Небольшое сотрясение, только и всего. Хуже было с раздавленной грудью и пробитым легким... - А сейчас вы вполне здоровы? - Будто и не болел никогда. Но разум мой со дня катастрофы стал иным. Словно у меня появились новые органы чувств. Я теперь вижу и воспринимаю вещи, казалось бы, совершенно немыслимые... - Галлюцинации? - Да нет. Уверен, это не галлюцинации. Я вижу прошлое. - Как это понимать - видите прошлое? - Позвольте, я попробую объяснить, - сказал Дэниельс, - с чего все началось. Три года назад я купил заброшенную ферму в юго-западной части Висконсина. Выбрал место, где можно укрыться, спрятаться от людей. С тех пор как не стало жены и дочери, я испытывал отвращение ко всем на свете. Первую острую боль потери я пережил, но мне нужна была нора, чтобы зализать свои раны. Не думайте, что я себя оправдываю, - просто стараюсь объективно разобраться, почему я поступил так, а не иначе, почему купил ферму. - Да, я понимаю вас, - откликнулся Торн. - Хотя и не убежден, что прятаться - наилучший выход из положения. - Может, и нет, но тогда мне казалось, что это выход. И случилось то, на что я надеялся. Я влюбился в окрестные края. Эта часть Висконсина - древняя суша. Море не подступало сюда четыреста миллионов лет. И ледники в плейстоцене почему-то сюда тоже не добрались. Что-то изменялось, конечно, но только в результате выветривания. Район не знал ни смещения пластов, ни резких эрозионных процессов - никаких катаклизмов... - Мистер Дэниельс, - произнес Торн раздраженно, - я что-то не совсем понимаю, в какой мере это касается... - Прошу прощения. Я как раз и пытаюсь подвести разговор к тому, с чем пришел к вам. Начиналось все не сразу, а постепенно, и я, признаться, думал, что сошел с ума, что мне мерещится, что мозг поврежден сильнее, чем предполагали, и я в конце концов рехнулся. Понимаете, я много ходил пешком по холмам. Местность там дикая, изрезанная и красивая, будто нарочно для этого созданная. Устанешь от ходьбы - тогда ночью удается заснуть. Но по временам холмы менялись. Сперва чуть-чуть. Потом больше и больше - и наконец на их месте начали появляться пейзажи, каких я никогда не видел, каких никто никогда не видел. Торы нахмурился. - Вы хотите уверить меня, что пейзажи становились такими, как были в прошлом? Дэниельс кивнул. - Необычная растительность, странной формы деревья. В более ранние эпохи, разумеется, никакой травы. Подлесок - папоротники и стелющиеся хвощи. Странные животные, странные твари в небе. Саблезубые тигры и мастодонты, птерозавры, пещерные носороги... - Все одновременно? - не стерпев, перебил Торн. - Все вперемешку? - Ничего подобного. Все, что я вижу, каждый раз относится к строго определенному периоду. Никаких несоответствий. Сперва я этого не знал, но когда мне удалось убедить себя, что мои видения - не бред, я выписал нужные книги и проштудировал их. Конечно, мне никогда не стать специалистом - ни геологом, ни палеонтологом, - но я нахватался достаточно, чтобы отличать один период от другого и до какой-то степени разбираться в том, что вижу. Торн вынул трубку изо рта и водрузил на пепельницу. Провел тяжелой рукой по взъерошенным волосам. - Это невероятно, - сказал он. - Такого просто не может быть. Вы говорите, эти явления начинались у вас постепенно? - Вначале я видел все как в тумане, - прошлое, смутным контуром наложенное на настоящее, - потом настоящее потихоньку бледнело, а прошлое проступало отчетливее и резче. Теперь не так. Иногда настоящее, прежде чем уступить место прошлому, словно бы мигнет раз-другой, но по большей части перемена внезапна, как молния. Настоящее вдруг исчезает, и я попадаю в прошлое. Прошлое окружает меня со всех сторон. От настоящего не остается и следа. - Но ведь на самом-то деле вы не можете перенестись в прошлое? Я подразумеваю - физически... - В отдельных случаях я ощущаю себя вне прошлого. Я нахожусь в настоящем, а меняются лишь дальние холмы или речная долина. Но обычно меняется все вокруг, хотя самое смешное в том, что вы совершенно правы - на самом деле я в прошлое отнюдь не переселяюсь. Я вижу его, и оно представляется мне достаточно реальным, чтобы двигаться, не покидая его пределов. Я могу подойти к дереву, протянуть руку и ощупать пальцами ствол. Но воздействовать на прошлое я не могу. Как если бы меня там вовсе не было. Звери меня не замечают. Я проходил буквально в двух шагах от динозавров. Они меня не видят, не слышат и не обоняют. Если бы не это, я бы уже сто раз погиб. А так я словно на сеансе в стереокино. Сперва я очень беспокоился о возможных несовпадениях рельефа. Ночами просыпался в холодном поту: мне снилось, что я перенесся в прошлое и тут же ушел в землю по самые плечи - за последующие века эту землю сдуло и смыло. Но в действительности ничего подобного не происходит. Я живу в настоящем, а спустя секунду оказываюсь в прошлом. Словно между ними есть дверь и я просто переступаю порог. Я уже говорил вам, что физически я в прошлое не попадаю - но ведь и в настоящем тоже не остаюсь! Я пытался раздобыть доказательства. Брал с собой фотоаппарат и делал снимки. А когда проявлял пленку, то вынимал ее из бачка пустой, Никакого прошлого - однако, что еще важнее, и настоящего тоже! Если бы я бредил наяву, фотоаппарат запечатлевал бы сегодняшний день. Но, очевидно, вокруг меня просто не было ничего, что могло бы запечатлеться на пленке. Ну а если, думалось мне, аппарат неисправен или пленка неподходящая? Тогда я перепробовал несколько камер и разные типы пленок - с тем же результатом. Снимков не получалось. Я пытался принести что-нибудь из прошлого. Рвал цветы, благо цветов там пропасть. Рвать их удавалось без труда, но назад в настоящее я возвращался с пустыми руками. Делал я и попытки другого рода. Думал, нельзя перенести только живую материю, например цветы, а неорганические вещества можно. Пробовал собирать камни, но донести их домой тоже не сумел... - А брать с собой блокнот и делать зарисовки вы не пытались? - Подумал было, но пытаться не стал. Я не силен в рисовании - и, кроме того, рассудил я, что толку? Блокнот все равно останется чистым. - Но вы же не пробовали! - Нет, - признался Дэниельс, - не пробовал. Время от времени я делаю зарисовки задним числом, когда возвращаюсь в настоящее, Не каждый раз, но время от времени. По памяти. Но я уже говорил вам - в рисовании я не силен. - Не знаю, что и ответить, - проронил Торн. - Право, не знаю. Звучит ваш рассказ совершенно неправдоподобно. Но если тут все-таки что-то есть... Послушайте, и вы нисколько не боялись? Сейчас вы говорите об этом самым спокойным, обыденным тоном. Но сначала-то вы должны были испугаться! - Сначала, - подтвердил Дэниельс, - я окаменел от ужаса. Я не просто ощутил страх за свою жизнь, не просто испугался, что попал куда-то, откуда нет возврата, - я ужаснулся, что сошел с ума. А потом еще и чувство непередаваемого одиночества... - Одиночества?.. - Может, это не точное слово. Может, правильнее сказать - неуместности. Я находился там, где находиться не имел никакого права. Там, где человек еще не появлялся и не появится в течение миллионов лет. Мир вокруг был таким непередаваемо чужим, что хотелось съежиться и забиться куда-нибудь в укромный угол. На самом-то деле, отнюдь не мир был чужим - это я был чужим в том мире. Меня и в дальнейшем нет-нет да и охватывало такое чувство. И хотя оно теперь для меня не внове и я вроде бы научился давать ему отпор, иной раз такая тоска накатит... В те далекие времена самый воздух был иным, самый свет, - впрочем, это, наверное, игра воображения... - Почему же, не обязательно, - отозвался Торн. - Но главный страх теперь прошел, совсем прошел. Страх, что я сошел с ума. Теперь я уверен, что рассудок мне не изменил. - Как уверены? Как может человек быть в этом уверен? - Звери. Существа, которых я там видел. - Ну да, вы же потом узнавали их на иллюстрациях в книгах, которые прочли. - Нет, нет, соль не в этом. Не только в этом. Разумеется, картинки мне помогли. Но в действительности все как раз наоборот. Соль не в сходстве, а в отличиях. Понимаете, ни одно из этих существ не повторяет свое изображение в книгах. А иные так и вовсе не походят на изображения - на те рисунки, что сделаны палеонтологами. Если бы звери оказались точь-в-точь такими, как на рисунках, я мог бы по-прежнему считать, что это галлюцинации, повторяющие то, что я прочел либо увидел в книгах. Мол, воображение питается накопленным знанием. Но если обнаруживаются отличия, то логика требует допустить, что мои видения реальны. Как иначе мог бы я узнать, что у тиранозавра подгрудок окрашен во все цвета радуги? Как мог бы я догадаться, что у некоторых разновидностей саблезубых были кисточки на ушах? Какое воображение способно подсказать, что у гигантов, живших в эоцене, шкуры были пятнистые, как у жирафов? - Мистер Дэниельс, - обратился к нему Торн. - Мне трудно безоговорочно поверить в то, что вы рассказали. Все, чему меня когда-либо учили, восстает против этого. И я не могу отделаться от мысли, что не стоит тратить время на такую нелепицу. Но несомненно, что сами вы верите в свой рассказ. Вы производите впечатление честного человека. Скажите, вы беседовали на эту тему с кем-нибудь еще? С другими палеонтологами? Или с геологами? Или, может быть, с психиатром? - Нет, - ответил Дэниельс. - Вы первый специалист, первый человек, которому я об этом рассказал. Да и то далеко не все. Честно признаться, это было только вступление. - Мой бог, как прикажете вас понимать? Только вступление?.. - Да, вступление. Понимаете, я еще слушаю звезды. Торн вскочил на ноги и принялся сгребать в кучу бумажки, разбросанные по столу. Он схватил из пепельницы потухшую трубку и стиснул ее зубами. Когда он заговорил снова, голос его звучал сухо и безучастно: - Спасибо за визит. Беседа с вами была весьма поучительной. 3 "И надо же было, - клял себя Дэниельс, - так оплошать. Надо же было заикнуться про звезды!.." До этих слов все шло хорошо. Торн, конечно же, не поверил, но был заинтригован и согласен слушать дальше и, не исключено, мог бы даже провести небольшое расследование, хотя, без сомнения, втайне от всех и крайне осторожно. "Вся беда, - размышлял Дэниельс, - в навязчивой идее насчет существа, замурованного в толще скал. Прошлое - пустяки: куда важнее рассказать про существо в скалах... Но чтобы рассказать, чтобы объяснить, как ты дознался про это существо, волей-неволей приходится помянуть и про звезды". "Надо было живей шевелить мозгами, - попрекал себя Дэниельс. - И попридержать язык. Ну, не глупо ли: в кои-то веки нашелся человек, который, пусть не без колебаний, готов был тебя выслушать, а не просто поднять на смех. И вот ты из чувства благодарности к нему сболтнул лишнее..." Из-под плохо пригнанных рам в комнату проникали юркие сквознячки и, взобравшись на кухонный стол, играли пламенем керосиновой лампы. Вечером, едва Дэниельс успел подоить коров, поднялся ветер, и теперь весь дом содрогался под штормовыми ударами. В дальнем углу комнаты в печи пылали дрова, от огня по полу бежали светлые дрожащие блики, а в дымоходе, когда ветер задувал в трубу, клокотало и хлюпало. Дэниельсу вспомнилось, как Торн недвусмысленно намекнул на психиатра; может, и правда, следовало бы сначала обратиться к специалисту такого рода. Может, прежде чем пытаться заинтересовать других тем, что он видит и слышит, следовало бы выяснить, как и почему он видит и слышит неведомое другим. Только человек, глубоко знающий строение мозга и работу сознания, в состоянии ответить на эти вопросы - если ответ вообще можно найти. Неужели травма при катастрофе так изменила, так переиначила мыслительные процессы, что мозг - приобрел какие-то новые, невиданные свойства? Возможно ли, чтобы сотрясение и нервное расстройство вызвали к жизни некие дремлющие силы, которым в грядущие тысячелетия суждено развиваться естественным, революционным путем? Выходит, повреждение мозга как бы замкнуло эволюцию накоротко и дало ему - одному ему - способности и чувства, чуть не на миллион лет обогнавшие свою эпоху? Это казалось, ну, если не безупречны, то единственно приемлемым объяснением. Однако у специалиста наверняка найдется какая-нибудь другая теория. Оттолкнув табуретку, он встал от стола и подошел к печке. Дверцу совсем перекосило, она не открывалась, пока Дэниельс не поддел ее кочергой. Дрова в печи прогорели до угольков. Наклонившись, он достал из ларя у стенки полено, кинул в топку, потом добавил второе полено, поменьше, и закрыл печку. "Хочешь не хочешь, - сказал он себе, - на днях придется заняться этой дверцей и навесить ее как следует". Он вышел за дверь и постоял на веранде, глядя в сторону заречных холмов. Ветер налетал с севера, со свистом огибал постройки и обрушивался в глубокие овраги, сбегающие к реке, но небо, оставалось ясным - сурово ясным, будто его вытерли дочиста ветром и сбрызнули капельками звезд, и светлые эти капельки дрожали в бушующей атмосфере. Окинув звезды взглядом, он не удержался и спросил себя: "О чем-то они говорят сегодня?", - но вслушиваться не стал. Чтобы слушать звезды, надо было сделать усилие и сосредоточиться, Помнится, впервые он прислушался к звездам в такую же ясную ночь, выйдя на веранду и вдруг задумавшись: о чем они говорят, беседуют ли между собой? Глупая, праздная мыслишка, дикое, химерическое намерение - но, раз уж взбрело такое в голову, он и в самом деле начал вслушиваться, сознавая, что это глупость, и в то же время упиваясь ею, повторяя себе: какой же я счастливый, что могу в своей праздности дойти до того, чтобы слушать звезды, словно ребенок, верящий в Санта-Клауса или в доброго пасхального кролика. И он вслушивался, вслушивался - и услышал. Как ни удивительно, однако не подлежало сомнению: где-то там, далеко-далеко, какие-то иные существа переговаривались друг с другом. Он словно подключился к исполинскому телефонному кабелю, несущему одновременно миллионы, а то и миллиарды дальних переговоров. Конечно, эти переговоры велись не словами, но каким-то кодом (возможно, мыслями), Не менее понятным, чем слова. А если и не вполне понятным - по правде говоря, часто вовсе не понятным, - то, видимо, потому, что у него не хватало пока подготовки, не хватало знаний, чтобы понять. Он сравнивал себя с дикарем, который прислушивается к дискуссии физиков-ядерщиков, обсуждающих проблемы своей науки. И вот вскоре после той ночи, забравшись в неглубокую пещеру - в ту самую, что прозвали Кошачьей Берлогой, - он впервые ощутил присутствие существа, замурованного в толще скал. "Наверное, - подумал он, - если бы я не слушал звезды, если бы не обострил восприятие, слушая звезды, я бы и не заподозрил о том, что оно погребено под слоями известняка". Он стоял на веранде, глядя на звезды и слыша только ветер, а потом за рекой по дороге, что вилась по дальним холмам, промелькнул слабый отблеск фар - там в ночи шла машина. Ветер на мгновение стих, будто набирая силу для того, чтобы задуть еще свирепее, и в ту крошечную долю секунды, которая выдалась перед новым порывом, Дэниельсу почудился еще один звук - звук топора, вгрызающегося в дерево. Он прислушался - звук донесся снова, но с какой стороны, не понять: все перекрыл ветер. "Должно быть, я все-таки ошибся, - решил Дэниельс. - Кто же выйдет рубить дрова в такую ночь?.." Впрочем, не исключено, что это охотники за енотами. Охотники подчас не останавливаются перед тем, чтобы свалить дерево, если не могут отыскать хорошо замаскированную нору. Не слишком честный прием, достойный разве что Бена Адамса с его придурковатыми сыновьями-переростками. Но такая бурная ночь просто не годится для охоты на енотов. Ветер смешает все запахи, и собаки не возьмут след. Для охоты на енотов хороши только тихие ночи. И кто, если он в своем уме, станет валить деревья в такую бурю - того и гляди, ветер повернет падающий ствол и обрушит на самих дровосеков. Он еще прислушался, пытаясь вновь уловить непонятный звук, но ветер, передохнув, засвистал сильнее, чем прежде, и различить что бы то ни было, кроме свиста, стало никак нельзя. Утро пришло тихое, серое, ветер сник до легкого шепотка. Проснувшись среди ночи, Дэниельс слышал, как ветер барабанит по окнам, колотит по крыше, горестно завывает в крутобоких оврагах над рекой. А когда проснулся снова, все успокоилось, и в окнах серел тусклый рассвет. Он оделся и вышел из дому - вокруг тишь, облака затянули небо, не оставив и намека на солнце, воздух свеж, словно только что выстиран, и тяжел от влажной седины, укутавшей землю. И блеск одевшей холмы осенней листвы казался ослепительнее, чем в самый яркий солнечный день. Отделавшись от хозяйственных забот и позавтракав, Дэниельс отправился бродить по холмам. Когда спускался под уклон к ближнему из оврагов, то поймал себя на мысли: "Пусть сегодняшний день обойдется без сдвигов во времени..." Как ни парадоксально, сдвиги подстерегали его не каждый день, и не удавалось найти никаких причин, которые бы их предопределяли. Время от времени он пробовал доискаться этих причин хотя бы приблизительно: записывал со всеми подробностями, какие ощущения испытывал с утра и что предпринимал и даже какой маршрут выбирал, выйдя на прогулку, - но закономерности так и не обнаружил. Закономерность пряталась, конечно же, где-то в глубине мозга - что-то задевало какую-то струну и включало новые способности. Но явление это оставалось неожиданным и непроизвольным. Дэниельс был не в силах управлять им, по крайней мере управлять сознательно. Изредка он пробовал сдвинуть время по своей воле, намеренно оживить прошлое - и каждый раз терпел неудачу. Одно из двух: или он не знал, как обращаться с собственным даром, или этот дар был действительно неподконтрольным. Сегодня ему искренне хотелось, чтобы удивительные способности не просыпались. Хотелось побродить по холмам, пока они не утратили одного из самых заманчивых своих обличий, пока исполнены легкой грусти: все резкие линии смягчены висящей в воздухе сединой, деревья застыли и будто старые верные друзья молча поджидают его прихода, а палая листва и мох под ногами глушат звуки, и шаги становятся не слышны. Он спустился в лощину и присел на поваленный ствол у щедрого родничка, от которого брал начало ручей, с журчанием бегущий вниз по каменистому руслу. В мае заводь у родничка бывала усыпана мелкими болотными цветами, а склоны холмов расцвечены нежными красками трав. Сейчас здесь не видно было ни трав, ни цветов. Леса цепенели, готовясь к зиме. Летние и осенние растения умерли или умирали, и листья слой за слоем ложились на грунт, заботливо укрывая корни деревьев от льда и снега. "В таких местах словно смешаны приметы всех времен года сразу..." - подумал он. Миллион лет, а может, и больше здесь все выглядело так же, как сейчас. Но не всегда: в давным-давно минувшие тысячелетия эти холмы, да и весь мир грелись в лучах вечной весны. А чуть более десяти тысяч лет назад на севере, совсем неподалеку, вздыбилась стена льда высотой в добрую милю. С гребня, на котором расположена ферма, тогда, наверное, можно было увидеть на горизонте синеватую линию - верхнюю кромку ледника. Однако в пору ледников, какой бы она ни была студеной, уже существовала не только зима, но и другие времена года. Поднявшись на ноги, Дэниельс вновь двинулся по узкой тропе, что петляла по склону. Это была коровья тропа, пробитая еще в ту пору, когда в здешних лесах паслись не две его коровенки, а целые стада; шагая по тропе, Дэниельс вновь - в который раз - поразился тонкости чутья, присущей коровам. Протаптывая свои тропы, они безошибочно выбирают самый пологий уклон. На мгновение он задержался под раскидистым белым дубом, вставшим на повороте тропы, и полюбовался гигантским растением - ариземой, которой не уставал любоваться все эти годы. Растение уже готовилось к зиме: зеленая с пурпуром шапка листвы полностью облетела, обнажив алую гроздь ягод, - в предстоящие голодные месяцы они пойдут на корм птицам. Тропа вилась дальше, глубже врезаясь в холмы, и тишина звенела все напряженнее, а седина сгущалась, пока Дэниельсу не показалось, что мир вокруг стал его безраздельной собственностью. И вот она, на той стороне ручья, Кошачья Берлога. Ее желтая пасть зияет сквозь искривленные, уродливые кедровые ветви. Весной под кедром играют лисята. Издалека, с заводей в речной долине, сюда доносится глуховатое кряканье уток. А наверху, на самой крутизне, виднеется берлога, высеченная в отвесной скале временем и непогодой. Только сегодня что-то здесь было не так. Дэниельс застыл на тропе, глядя на противоположный склон и ощущая какую-то неточность, но сперва не понимая, в чем она. Перед ним открывалась большая часть скалы - и все-таки чего-то не хватало. Внезапно он сообразил, что не хватает дерева, того самого, по которому годами взбирались дикие кошки, возвращаясь домой с ночной охоты, а потом и люди, если им, как ему, приспичило осмотреть берлогу. Кошек там, разумеется, теперь не было и в помине. Еще в дни первых переселенцев их вывели в этих краях почти начисто - ведь кошки порой оказыва