ех людей, от первобытной пещеры до наших дней, - все, сформировавшееся в их сознании, обрело в этом мире плоть. Конечно, с позиций холодной человеческой логики все это могло показаться безумием, но оно существовало здесь, вокруг меня. Я ехал верхом по местам, подобных которым не сыщешь нигде на Земле, ибо это была волшебная страна, замороженная светом звезд тех созвездий, ни одного из которых нельзя было бы отыскать в небе человеческой Земли. Вокруг меня простирался невозможный мир, где дурацкие пословицы становятся законами, где нет места логике, целиком построенный на не подчиняющемся логике воображении. Лошадь продолжала бежать, временами переходя на шаг, если местность становилась труднопроходимой, но потом сразу же вновь поднимаясь в рысь. Голова у меня все еще побаливала; я пощупал - и пальцы снова стали липкими; однако я ощущал, что ссадина начинает подсыхать; в целом, похоже, все должно было обойтись. Во всяком случае, я чувствовал себя куда лучше, чем можно было предполагать, и ехал в сиянии звезд по этой холодной местности, ощущая полное удовлетворение. Разумеется, если не считать того, что в любой момент я мог повстречать кого-нибудь из странных обитателей этого фантастического мира; впрочем, никто из них не показывался. Лошадь, наконец, отыскала дорогу получше и вновь припустила быстрей. Миля за милей оставались позади, а воздух становился холоднее. Временами я видел вдалеке редкие жилища, которые трудно было как следует разглядеть, хотя одно из них напоминало форт, окруженный высоким бревенчатым палисадом, - в таких поселялись продвигавшиеся на Запад переселенцы, добравшись до новых земель в Кентукки. Временами в отдалении мелькали во тьме звездной ночи огоньки, но понять, что они представляли собой, было совершенно невозможно. Внезапно лошадь резко остановилась, и я лишь по счастливой случайности не перелетел через ее голову. Только что она беспечно шла рысью, как всем довольная, беззаботная лошадь, и остановка была неожиданной - со скольжением на прямых ногах. Уши ее повернулись вперед, ноздри раздувались, словно она почуяла что-то во тьме впереди. Она в ужасе заржала, прыгнула вбок с тропы, развернулась на задних ногах и бешеным галопом помчалась в лес. Я усидел на ее спине только потому, что успел вовремя броситься ей на шею, вцепившись руками в гриву, и хорошо сделал, ибо сучья неизбежно раскроили бы мне череп, останься я по-прежнему прямо сидеть в седле. Лошадиное чутье намного превосходило человеческие возможности, поскольку лишь в лесу я услышал донесшийся сзади мяукающий звук, окончившийся сочным шлепком, и уловил пришедший с порывом ветра запах падали; затем позади раздались треск и хруст - словно нас догоняло огромное, неуклюжее и ужасное тело. Отчаянно цепляясь за лошадиную гриву, я украдкой оглянулся и краешком глаза заметил преследующую нас болезненно-зеленую тварь. И вдруг, так быстро, что я не мог ни о чем заподозрить, пока это не произошло, лошадь подо мной растворилась. Она исчезла, словно никогда и не существовала, а я приземлился - поначалу на ноги, но потом опрокинулся и проехался на заду по лесной глине добрую дюжину футов, пока не перевалился через край откоса и не покатился по склону на дно. Я был потрясен и исцарапан, но все же смог подняться на ноги и посмотреть в ту сторону, откуда продиралось ко мне сквозь чащу зеленое чудовище. Я точно знал, что произошло, предвидел это и был к этому готов, но ехать верхом казалось так привычно и удобно, и я как-то упустил из виду неизбежность окончания геттисбергского спектакля. Но вот он завершился - и все эти пока еще живые люди на склонах и вершинах холмов, разбросанные по полю мертвые тела, разбитые пушки и невыпущенные ядра, боевые знамена и все остальное, собранное для воспроизведения битвы, - все это просто исчезло. Пьеса кончилась, актеры и сама сцена Перестали существовать, а поскольку лошадь, на которой я ехал, была частью этой игры - она исчезла тоже. Я был оставлен один в этой маленькой, наклонной долине, пролегавшей через лес, один на один с омерзительной зеленью, бушевавшей позади, - омерзительной на вид и распространяющей столь же омерзительный смрад, ужасный запах гнилостного разложения. Тварь мяукала теперь еще более злобно, и эти звуки перемежались хлюпаньем и жутким чириканьем, буквально раздиравшим мне внутренности. Сейчас, остановившись и обратившись к нему лицом, я понял, что оно представляет собою - существо, выдуманное Лавкрафтом [Лавкрафт Говард Филипс (1890 - 1937) - американский писатель-фантаст, признанный мастер литературы ужасного и сверхъестественного. А с зеленым чудовищем можно поближе познакомиться, прочитав его роман "Зов Ктулху" (1928)], пожиратель мира, вышедший из мифов Ктулху, Древнейшее, для кого земля долго пребывала запретной, а теперь оно вернулось, мучимое отвратительным голодом вампира, который не только обдерет плоть с костей, но и заставит оцепенеть душу, жизнь и разум того, кого захватит в плен своим безымянным ужасом. И ужас нахлынул на меня - волосы на затылке встали дыбом, судорожно извивался кишечник, тошнота подступала к горлу, и я чувствовал, что лишаюсь всего человеческого; но в то же время ощущал и гнев - именно этот гнев, я уверен, и сохранил мне рассудок. "Проклятый Арбитр, - подумал я, - грязный, маленький, коварный обманщик! Разумеется, он ненавидит меня - и имеет на это право, ибо я побил его, и не раз, а дважды, и еще я с презрением отвернулся от него и ушел, когда он сидел на колесе разбитой пушки и звал меня. Но правило есть правило, - говорил я себе, - и я играл по этим правилам - так, как сам Арбитр их понимал, - и теперь по праву должен находиться вне опасности." Зеленоватый свет стал ярче - смертоносная, болезненная зелень - но я все еще не мог определить форму преследующего меня существа. Кладбищенский запах усилился, забив мне горло и заполнив ноздри, я пытался не дышать, но безуспешно - из всего, что мне пришлось испытать, этот запах был, несомненно, самым ужасным. Затем, совершенно неожиданно, я увидел эту тварь, приближавшуюся ко мне, пробираясь между деревьями, - неясно, ибо черные стволы рассекали силуэт на части. Но тем не менее глазам моим предстало достаточно, чтобы запомнить до конца дней. Возьмите чудовищную, раздувающуюся жабу, добавьте немного от плюющейся ящерицы и еще кое-что от змеи - и вы получите приблизительное, весьма отдаленное представление. Тварь была гораздо отвратительнее, настолько, что это не поддается описанию. Захлебываясь этим смрадом, задыхаясь от зловония, я повернулся на подгибающихся от страха ногах, чтобы бежать, - и в тот же миг земля ушла из-под меня, а потом ударила прямо в лицо. Я понял, что лежу на какой-то твердой поверхности - с исцарапанным лицом и руками и, похоже, с выбитым зубом в придачу. Но зловоние пропало, стало светлее, причем это был не тот мертвенный зеленый свет, а немного придя в себя, я обнаружил, что вместе со смрадом исчез и лес. Я осознал, что лежу на бетонной поверхности, и меня пронзил новый страх. Что это? Взлетная полоса? Автострада? Я встал, потрясенно оглядывая длинную полосу бетона. Это было скоростное шоссе, и я находился как раз на середине проезжей части. Однако мне ничто не угрожало. Ни одна машина не мчалась прямо на меня. То есть машины здесь, разумеется, были, но - неподвижные. Они просто стояли. 17 Некоторое время я не понимал, что произошло. Слишком уж испугала меня поначалу сама мысль о том, что я нахожусь посреди шоссе. Автостраду я узнал сразу же - широкие ленты бетона, поросшая травой разделительная полоса, ограда из стальной сетки, змеящаяся параллельно правой обочине, перекрывая тропинки. Потом я заметил замершие автомобили, и эта картина меня потрясла. Вид случайной машины, с поднятым капотом стоящей на обочине, не являет собой ничего примечательного. Но увидеть их больше дюжины одновременно - совсем другое дело. Людей не было и следа. Только машины - некоторые с поднятыми капотами, хотя и не все. Как будто все они разом вышли из строя и остановились. И замерли они не только рядом со мной, а протянулись вдоль всей дороги, насколько хватало глаз, постепенно превращаясь вдали в темные точки. И лишь после того, как сознание мое примирилось с очевидностью этих бездвижных машин, до меня дошел куда более явный факт, который я должен был осознать сразу. Я вновь вернулся в человеческий мир! Я не находился больше в странном мире Дьявола и Дон Кихота! Не будь я так взволнован видом неподвижных машин, то почувствовал бы себя более счастливым. Но это зрелище настолько обеспокоило меня, что все остальные чувства как бы притупились. Подойдя к ближайшей машине, я осмотрел ее. На переднем сиденье лежали дорожная карта Американской автомобильной ассоциации и несколько путеводителей, а в углу заднего я заметил термос и свитер. В пепельнице лежала трубка; ключей в замке зажигания не было. Я осмотрел несколько других машин. В некоторых оставался багаж - словно люди отправились за помощью, рассчитывая вернуться. Солнце поднялось уже высоко над горизонтом, и утро становилось все более жарким. Вдали виднелся переход - тонкий мостик, аркой перекинувшийся через шоссе. Вероятнее всего, там мне удастся сойти с автострады. В утренней тишине я зашагал по направлению к нему. В кронах растущих вдоль ограждения деревьев перелетала с ветки на ветку стайка птиц, но это были молчаливые птицы. Итак, я наконец дома - как и Кэти, если, конечно, Дьяволу можно верить. Только где же она? Скорее всего, прикинул я, в Геттисберге - дома и в безопасности. Я пообещал себе, что, как только доберусь до телефона, сразу же позвоню туда и выясню, где она находится. Я миновал множество стоящих машин, не обращая на них никакого внимания. Самое главное сейчас - сойти с автострады и отыскать кого-нибудь, кто был бы в состоянии объяснить, что происходит. Дойдя до дорожного указателя, на котором было написано "708", я понял, что нахожусь где-то в Мэриленде, между Фредериком и Вашингтоном. Выходит, за ночь лошадь покрыла изрядное расстояние - если, конечно, география Воображенного Мира совпадала с нашей. На указателе, установленном возле съезда с автострады, значилось название города, о котором я никогда не слыхал. Я побрел по съезду и там, где он соединялся с узкой дорогой, обнаружил станцию обслуживания, однако двери ее были заперты и она производила впечатление покинутой. Пройдя еще немного, я оказался на окраине маленького городка. И здесь жались к поребрикам неподвижные машины. Я завернул в первую же открытую дверь - это оказалось небольшое кафе, построенное из бетонных блоков, выкрашенных тошнотворной желтой краской. За длинным обеденным столом, установленным посреди зала, не было ни единого посетителя, но откуда-то из глубины доносился звон посуды. Под спиртовым кофейником на стойке горел огонь, и все помещение было наполнено соблазнительным ароматом. Я взгромоздился на табурет, и почти сразу же из заднего помещения появилась безвкусно одетая женщина. - Доброе утро, сэр, - проговорила она. - Раненько встаете, - взяв чашку, она налила кофе и поставила ее передо мной. - Что-нибудь еще? - Яичницу с ветчиной, - попросил я. - А если дадите мелочи, я воспользуюсь телефоном, пока вы ее готовите. - Мелочи-то я дам, - сказала она, - да что толку? Телефон все равно не работает. - Вы имеете в виду, что испортился? Так, может быть, где-нибудь поблизости... - Я вовсе не это имела в виду, - перебила женщина. - Ни один телефон не работает. Они не работают уже два дня - с тех пор, как остановились машины. - Машины я видел... - Ничего не работает, - продолжала женщина. - Не знаю, что с нами будет. Ни радио, ни телевидения. Ни машин, ни телефонов. Что нам делать, когда кончатся припасы? Пока не кончились каникулы, мой сын может объезжать на велосипеде окрестные фермы, чтобы брать цыплят и яйца. А что потом? И что мне делать, когда подойдут к концу кофе, сахар, мука и многое другое? Грузовиков нет. Они тоже встали. - Вы уверены? - поинтересовался я. - Относительно машин, я хочу сказать. Вы уверены, что они остановились повсюду? - Ни в чем я не уверена, - отозвалась женщина. - Я знаю только, что за последние два дня не видела ни единой машины. - Но в этом вы уверены? - Совершенно, - сказала она. - А теперь я пойду и поджарю вам яичницу. Не это ли, происходящее сейчас, имел в виду Дьявол, упоминая о своем плане? Сидя на вершине Кладбищенской возвышенности, он говорил так, будто план еще только зреет, тогда как на самом деле замысел уже претворялся в жизнь. Может быть, это началось как раз в тот момент, когда машина Кэти была перенесена с автострады в теневой мир человеческого воображения. Все машины на шоссе просто остановились, и только автомобиль Кэти оказался на вершине холма, пересеченной наезженными тележными колесами колеями. Я вспомнил, что Кэти и там никак не удавалось завести двигатель. Но как это можно было осуществить? Каким образом оказалось возможным разом заглушить двигатели всех машин - да еще таким образом, чтобы потом их нельзя было снова завести? "Колдовство, - сказал я себе, - скорее всего - колдовство." Однако даже помыслить об этом казалось нелепостью. Впрочем, невозможно это было лишь здесь, в том мире, где я сейчас сидел, ожидая, пока женщина готовит мне в кухне завтрак. Но, вероятно, это было вполне возможным в мире Дьявола, где колдовство является столь же основополагающим понятием, как у нас - физические или химические законы. Ибо колдовство являлось принципом, вновь и вновь утверждаемым старыми волшебными сказками, древним фольклором, длинной цепью фантастических историй, протянувшейся вплоть до наших дней. Люди безоговорочно верили в него на протяжении многих, многих лет - даже сейчас многие из нас не только причуды ради почтительно относятся к этим старинным верованиям, расставаясь с ними очень неохотно, а зачастую и сохраняя не безоговорочную уже, но все-таки веру. Сколько человек свернет с дороги, только чтобы не пройти под лестницей? Сколькие все еще ощущают холодок грозящей опасности, стоит черной кошке перебежать им дорогу? Сколькие все еще носят тайком кроличью лапку - а если не кроличью лапку, так какой-нибудь другой амулет на счастье, монетку, может быть, или вовсе какой-то дурацкий значок? Сколькие ищут от нечего делать четырехлистный клевер? Вероятно, все это делается полушутливо, не всерьез, но уже сами поступки выдают не изжитый по сей день страх, по наследству перешедший к нам от пещерного человека, вечную людскую жажду обрести защиту от невезения, от черной магии или сглаза - или как еще можно это назвать... Дьявол сетовал, что простые бессмысленные человеческие пословицы причиняют массу неприятностей его миру, вынужденному принимать их в качестве основополагающих принципов и законов, а раз уж даже поверья, вроде "три - волшебное число", фактически вступают в силу в Воображенном Мире, то волшебство и подавно имеет там право на существование. Но сколь бы действенным ни было оно там, каким образом колдовство смогло проникнуть в наш мир, где физические законы должны были превозмочь его силу? Хотя, если подумать, то колдовство также обязано своим происхождением человеку. Человек выдумал его и поместил в Воображенный Мир, и если тот вернул людям их дар - они того вполне заслуживают. Понятия вроде колдовства не имеют ни малейшего смысла при рассмотрении в контексте логики человеческого мира, но замершие машины на шоссе, бездействующие телефоны, молчащие радиоприемники и телевизоры - все это обрело достаточно осязаемый смысл. В большинстве своем люди могут не верить в действенность волшебства - однако все вокруг меня свидетельствовало о его существовании и эффективности. Однако ситуация настойчиво требовала осмысления. Если не движутся все машины и поезда, если прерваны все виды связи - значит, не больше чем через несколько дней страна окажется на грани гибели. С остановкой транспорта и разрывом коммуникаций национальная экономика судорожно задергается и замрет. В крупных городах запасы продовольствия быстро иссякнут - особенно если учесть, что многие кинутся безрассудно его запасать. Придет голод, и голодные орды устремятся из городов, выискивая пищу везде, где ее только можно найти. Я понимал, что уже сейчас могли проявиться первые приступы паники. Перед лицом неизвестности, да еще когда прекратилось свободное поступление информации, неизбежно должны начать распространяться всевозможные слухи. Еще день-другой, и эти слухи приведут ко всеобщей панике. Очевидно, человеческий мир получил удар, от которого - если не будет найден ответ - может никогда не оправиться. Современное общество существует благодаря тому, что является сложной структурой, основанной, прежде всего, на скоростном транспорте и мгновенной связи. Уберите эти главные опоры - и весь непрочный дом может рухнуть. Не пройдет и месяца, как от горделивой цивилизации не останется и следа, и человек вновь окажется на стадии варварства, а банды грабителей примутся рыскать повсюду в поисках пропитания. Конечно, я мог объяснить - но только что происходит, а не что можно предпринять. Вдобавок, размышляя об этом, я понял, что моих объяснений никто и слушать не станет; им просто не поверят; ситуация породит множество безумных объяснений, и мое окажется лишь одним из них. Женщина высунула голову из кухни. - Вроде я не встречала вас прежде, - сказала она. - Должно быть, вы приезжий? Я кивнул. - В городе сейчас много приезжих, - заметила она. - Пришли с шоссе. Большинство оказались слишком далеко от дома и не могут вернуться... - Железные дороги должны бы действовать. - Не думаю, - покачала головой она. - Ближайшая станция в двадцати милях отсюда, и я слышала, как кто-то говорил, что и там все стоит. - А где находится сам этот город? - спросил я. - Похоже, - она подозрительно взглянула на меня, - вы мало что знаете. - Я промолчал, и она в конце концов ответила на мой вопрос: - Вашингтон в тридцати милях отсюда по шоссе. - Спасибо. - Получится славная длинная прогулка, - проговорила она. - Целый день, не меньше. А денек будет жарким. Вы собираетесь идти пешком до самого Вашингтона? - Думаю, так. Она снова исчезла в кухне. Вашингтон в тридцати милях; значит, до Геттисберга по меньшей мере шестьдесят. "И ни малейшей уверенности, - напомнил я себе, - что Кэти находится в Геттисберге." Я призадумался - Вашингтон или Геттисберг? В Вашингтоне находятся люди, которые должны, обязаны узнать то, что я могу им рассказать, хотя, скорее всего, они не станут меня слушать. Многие, занимающие там высокие посты, - мои добрые друзья или старые приятели, но окажется ли среди них хоть один, способный выслушать историю, которую я хочу рассказать? Мысленно перебрав дюжину из них, я пришел к выводу, что никто не воспримет мой рассказ всерьез. Прежде всего, они не могли себе этого позволить, ибо рисковали обречь себя на вежливое осмеяние, которому неизбежно подвергся бы всякий, рискнувший поверить мне. Я был уверен, что не смогу ничего добиться в Вашингтоне - разве что расшибу лоб о дюжину каменных стен. Понимая это, я склонялся к тому, чтобы как можно скорее разыскать Кэти. Если мир катится к гибели, то мы должны быть вместе, когда он вдребезги разобьется. Она была единственным человеком в мире, знавшим то же, что и я; единственным представителем человеческой расы, способным понять, какие муки я испытываю; она одна могла посочувствовать мне и прийти на помощь. Хотя в этом заключалось гораздо больше, чем просто сочувствие и желание помочь; больше, чем просто понимание. Здесь были и воспоминания о тепле и свежести ее тела в моих объятиях; и счастливое выражение, с которым она взглянула на меня там, на постоялом дворе, и глаза ее мягко сияли в свете ведьмина очага... После многих лет, после многих женщин, которых я встречал во многих дальних странах, я нашел, наконец, Кэти. Я вернулся в места своего детства, не зная, правильно ли поступаю, не уверенный, что там найду, - и нашел Кэти. Женщина принесла яичницу с ветчиной, и я принялся за завтрак. А пока я утолял голод, совершенно нелогичная мысль зародилась и окрепла в мозгу. Я пытался отделаться от нее, ибо идея казалась абсолютно беспочвенной и безосновательной; но чем больше я старался, тем больше завладевало мной убеждение, что я найду Кэти, - но не в Геттисберге, а в Вашингтоне, кормящей белок перед решеткой Белого Дома. Я вспомнил, как мы говорили о белках в тот вечер, когда я провожал Кэти домой; пытался припомнить, кто завел этот разговор и что именно было сказано; однако в памяти засел лишь сам факт - и ничего, что могло бы оправдать мою нынешнюю уверенность. И тем не менее я продолжал пребывать в этом бессмысленном, глубоком убеждении, будто встречу Кэти возле Белого Дома. Вдобавок я ощущал еще и необходимость спешить - нужно было оказаться в Вашингтоне как можно скорее, чтобы не упустить ее. - Мистер, - спросила женщина из-за стойки, - где вы так расцарапали лицо? - Упал. - И на голове у вас сбоку отвратительная болячка. Видно, здорово досталось. Как бы вам инфекции туда не занести. Надо бы доктору показаться. - Некогда. - Старина док Бэйтс живет ниже по улице, - сказала она. - У него не слишком обширная практика, и вам не придется ждать. Старина док не ахти какой лекарь, но рану обработать сумеет. - Не могу, - повторил я. - Мне надо как можно скорее добраться до Вашингтона. Мне нельзя терять времени. - У меня есть на кухне йод. Давайте я промою и смажу йодом. Да и чистое посудное полотенце найдется. Не стоит рисковать заражением. Некоторое время она смотрела, как я уписываю яичницу, потом сказала: - Не беспокойтесь, мистер. Я знаю, как это делается. Работала одно время медсестрой. Дура я была, что бросила это дело и содержу такую забегаловку. - Вы говорили, у вашего сына есть велосипед. Вы не могли бы его продать? - Ну, не знаю, - протянула она. - Он разболтанный и не много чего стоит, но без него нам будет не доставить яиц. - Я хорошо заплачу, - предложил я. - Я могу у него спросить, - поколебавшись, сказала она. - Мы с ним можем обсудить это на кухне. А заодно я и йод поищу. Не могу вам позволить уйти отсюда с такой раной на голове. 18 Женщина пообещала, что день выдастся жарким, так оно и вышло. Волны зноя плыли над тротуаром мне навстречу. Небо превратилось в медную чашу, и ни малейшего дуновения ветерка не чувствовалось в знойном воздухе. Поначалу велик доставил мне некоторые неприятности, но уже через несколько миль тело восстановило приобретенные еще в детстве навыки, и я почувствовал себя уверенно. Тем не менее, ехать было нелегко, хотя и лучше, чем идти пешком, разумеется; к тому же это был мой собственный выбор. Я пообещал женщине хорошо заплатить, и она поймала меня на слове. Сто долларов, которые пришлось выложить, составляли почти всю мою наличность. Сотня - за новейшее достижение древней конструкторской мысли, связанное проволокой и скрепленное болтами, и стоившее никак не больше десятки. Но нужно было или раскошеливаться, или идти пешком, а я торопился. "И если нынешнее положение будет продолжаться, - говорил я себе, - возможно, я не так уж и переплатил. Если бы только я мог сохранить лошадь, она стала бы самым ценным имуществом. Будущее могло принадлежать великам и лошадям." Автострада была забита безжизненными машинами - легковушками и грузовиками, тут и там встречались автобусы, но нигде не было видно людей. У всех, застрявших здесь, было достаточно времени, чтобы убраться с шоссе. Это было угнетающее зрелище - словно все внезапно остановившиеся автомобили были живыми существами, убитыми и оставленными лежать здесь; да и сама автострада прежде была живой, полной шума и движения, а теперь умерла. Я жал и жал на педали, утирая заливавший глаза пот рукавом рубашки, и мечтал лишь о глотке воды - и неожиданно заметил, что добрался до пригорода. Люди здесь встречались, но уличного движения не было. Попадалось, правда, довольно много велосипедистов, и я заметил несколько человек на роликовых коньках. В мире не сыщется зрелища забавнее, чем человек, облаченный в деловой костюм, с кейсом в руках, пытающийся сохранить невозмутимый вид, направляясь куда-то по улице на роликовых коньках. Однако в большинстве своем люди ничего не делали - просто сидели на поребриках, на ступеньках, лежали в садах и на уличных газонах; некоторые с безнадежным видом куда-то шли. Я подъехал к небольшому парку - типичному вашингтонскому парку, со статуей в центре, скамейками под деревьями, пожилой женщиной, кормящей голубей, и питьевым фонтанчиком. Этот фонтанчик и привлек меня. Несколько часов езды по солнцепеку превратили мой язык в ком ваты, забивший рот. Много времени я тратить не стал. Утолив жажду и чуть-чуть отдохнув на одной из скамеек, я снова сел на велик и погнал дальше. Подъезжая к Белому Дому, я увидел выстроившуюся полукругом толпу, заполнившую тротуар и часть улицы и в молчании рассматривающую - вероятно, кого-то, стоящего возле решетки. "Кэти", - подумал я. Именно в этом месте у ограды я и ожидал ее встретить. Но почему они на нее так воззрились? Что происходит? Яростно нажимая на педали, я подъехал к толпе и соскочил с велика. Позволив ему рухнуть на тротуар, я ввинтился в толпу и принялся, толкаясь и пихаясь, протискиваться вперед. Люди ругали меня, некоторые возвращали мне тычки, другие сердито ворчали, но я продолжал прокладывать себе путь и наконец прорвал внутренний ряд и вырвался на тротуар. И здесь действительно стоял - но не Кэти, а тот, кого, хорошенько подумав, я должен был бы ожидать встретить тут, - Старый Ник, Его Сатанинское Величество, Дьявол. Одет он был так же, как во время нашей последней встречи, непотребное брюхо свешивалось на грязный кусок ткани, позволявший ему соблюсти минимум приличий. В правой руке он держал свой хвост, пользуясь шипом на его конце как зубочисткой и ковыряя им в замшелых клыках. С бесстрастным видом он привалился к ограде, упершись раздвоенными копытами в пересекавшую асфальт трещину, и злобно поглядывал на толпу, явно стараясь раздразнить ее. Однако, едва завидев меня, он тотчас же оставил в покое хвост, шагнул навстречу и приветствовал, как закадычного и долгожданного приятеля. - Приветствую героя! - протрубил он, быстро подойдя ко мне с распростертыми объятиями. - Вернулись из Геттисберга? Вижу, вы ранены. Где вы нашли очаровательную плутовку, так ловко перевязавшую вам голову? Он попытался обнять меня, но я отшатнулся, раздраженный тем, что нашел его там, где ожидал встретить Кэти. - Где Кэти? - требовательно спросил я. - Я ожидал встретить ее здесь. - А, маленькая самочка, - отозвался он. - Вы можете за нее не опасаться. Она в безопасности. В большом белом замке на холме. Полагаю, вы его видели. - Вы обманули меня! - яростно сказал я. - Вы говорили. - Обманул, - подтвердил он, разводя руками и как бы желая показать, что ничего не скрывает. - Это один из моих наименьших недостатков. Что может значить маленькая ложь для хороших друзей? Кэти в безопасности - до тех пор, пока мы с вами играем в одну игру. - Играть в одну игру с вами?! - с отвращением воскликнул я. - Вы хотите, чтобы забегали прелестные машинки, - проговорил он. - Хотите, чтобы заболтало радио. Чтобы зазвонили телефоны... Толпа беспокойно зашевелилась. Огородившее нас полукольцо сжалось; пока еще люди не понимали, что происходит, однако навострили уши, как только Дьявол упомянул машины и радио. Но Дьявол их игнорировал. - Вы можете стать героем, - говорил он. - Вы можете положить начало переговорам. Сыграть великую роль. Я не желал быть героем. И чувствовал, что толпа становится угрожающей. - Пойдемте, - предложил Дьявол, - и поговорим с этими в откровенку, - и он ткнул пальцем через плечо в направлении Белого Дома. - Нам туда не попасть, - возразил я. - Мы не можем просто взять и войти. - Вы ведь аккредитованы при Белом Доме? Есть у вас пресс-карточка? - Да, конечно. Но это не означает, что я могу приходить туда, когда захочу Особенно с птичкой вроде вас на буксире. - Вы хотите сказать, что войти нельзя? - Не так, как вы хотите. - Послушайте, - чуть ли не просительно проговорил Дьявол, - мы должны с ними потолковать. Вы болтаете на их тарабарщине и знаете протокол. Я сам ничего не смогу добиться. Они не станут меня слушать. Я покачал головой. Несколько охранников вышли из ворот и по тротуару зашагали к нам. Дьявол заметил, что я поглядываю на них. - Неприятности? - поинтересовался он. - Наверное, - отозвался я. - Вероятно, охрана позвонила в полицию - нет, не позвонила, я забыл... Скорее, они послали кого-то сказать копам, что здесь что-то назревает. Он придвинулся ближе и произнес, почти не разжимая губ: - Неприятности с копами мне ни к чему. Вытянув шею, он посмотрел на охранников. Они приближались. Дьявол схватил меня за руку. - Пошли! С громовым раскатом земля провалилась из-под ног, меня окружила тьма, в которой слышался рев тяжелых крыльев. Затем мы оказались в просторной комнате, посреди нее стоял длинный стол, вокруг которого сидело много народу с Президентом во главе. Дым струйками поднимался от выжженного места на ковре, где стояли мы с Дьяволом, а в воздухе повис тяжелый запах серы и паленой ткани. Снаружи кто-то яростно барабанил по створкам ведущих в комнату дверей. - Пожалуйста, скажите им, - попросил Дьявол, - что никто не сможет сюда войти. Боюсь, что двери заговорены. На ноги поднялся человек со звездами на плечах. Его оскорбленный рев наполнил комнату. - Что все это значит?! - Генерал, - обратился к нему Дьявол, - пожалуйста, займите свое место и сделайте все, что можете, чтобы быть не только офицером, но джентльменом. Никто не пострадает. И он яростно взмахнул хвостом, как бы подчеркивая свои слова. Я быстро оглядел комнату, чтобы проверить свое первое впечатление, и убедился, что оно было правильным. Мы оказались здесь как раз в разгар заседания кабинета - а может быть, даже чего-то большего, поскольку здесь присутствовали и другие: директор ФБР, глава ЦРУ, несколько высокопоставленных военных, а также изрядное количество мрачного вида людей, совершенно мне не знакомых. Вдоль стены сидели в ряд несколько очень серьезных джентльменов - судя по всему, ученые мужи. "Ну, парень, - подумал я, - теперь мы совсем пропали!" - Хортон, - мягко и спокойно (он никогда не волновался) обратился ко мне государственный секретарь, - что вы здесь делаете? Когда я последний раз о вас слышал, вы были в отпуске. - Я взял отпуск. Только, кажется, он не слишком затянулся. - Вы, разумеется, слышали о Филе? - Да. Генерал снова вскочил на ноги; в отличие от госсекретаря, он был крайне взволнован. - Быть может, государственный секретарь объяснит мне, что происходит? В двери продолжали ломиться - громче, чем когда-либо. Похоже, парни из секретной службы, пытаясь взломать двери, пустили в ход стулья и столы. - Все это очень странно, - спокойно проговорил Президент. - Но раз уж джентльмены оказались здесь, я подозреваю, их появление преследует какую-то цель. Полагаю, нам следует их выслушать, а потом вернуться к нашим делам. Разумеется, все это выглядело нелепо, и у меня создалось ужасное впечатление, словно я все еще нахожусь в Воображенном Мире, что я никогда его не покидал, а вся эта сцена с Президентом, его кабинетом и всеми остальными - не больше, чем непродуманная пародия, пригодная лишь для картинки в комиксе. - Полагаю, - сказал Президент, - вы должны быть Хортоном Смитом, хотя я вас и не узнал бы. - Я был на рыбалке, господин Президент, и мне не подвернулось случая переодеться. - Не беспокойтесь, мы здесь не особенно придерживаемся этикета. Однако я не знаю вашего друга... - Не уверен, сэр, что он - мой друг. Он утверждает, будто он - Дьявол. Президент серьезно кивнул: - Я так и подумал, хотя это и кажется невероятным. Но если он Дьявол, то что ему здесь нужно? - Я пришел, чтобы потолковать о сделке, - объяснил Дьявол. - Об этих затруднениях с машинами? - оживился министр торговли. - Но это же безумие! - возразил министр здравоохранения, образования и социального обеспечения. - Я сижу здесь, гляжу на происходящее и говорю себе, что этого не может быть. Если бы даже такой персонаж, как Дьявол, существовал... - Он повернулся, чтобы воззвать ко мне: - Мистер Смит, - воскликнул он, - знаете ли, мистер Смит, так нельзя! - Действительно, - согласился я. - Я согласен, - заявил министр торговли, - все, что происходит сейчас, очень необычно, но мы и находимся в необыкновенной ситуации. Если мистер Смит и его сернистый друг обладают некоей информацией, мы обязаны их выслушать. Мы выслушали уже великое множество других, в том числе - и наших ученых друзей, - он обвел жестом рассевшихся в креслах вдоль стены, - однако все это неисчислимое воинство твердило исключительно о том, что случившееся невозможно. Научная общественность информировала нас, что происходящее откровенно игнорирует физические законы, отчего ученые попросту окосели. Инженеры утверждают... - Но Дьявол!.. - взревел звездоносный генерал. - Если это Дьявол, - вставил министр внутренних дел. - Друзья мои, - устало проговорил Президент, - некогда один из моих предшественников - великий президент военного времени - когда его упрекнули за переговоры с сомнительными иностранцами, сказал: "Если понадобится навести мост через реку, я пройду по нему и с Дьяволом" [намек на Франклина Делано Рузвельта (1882 - 1945), 32-го президента США, четырежды занимавшего этот пост, и его слова, сказанные по поводу договора со Сталиным]. А сейчас другой президент не побоится вступить в сделку с Дьяволом, если это поможет найти выход из положения. - Он посмотрел на меня. - Мистер Смит, не объясните ли вы мне, что, к черту, здесь происходит? - Господин Президент, - запротестовал минзос, - не слишком ли нелепо растрачивать на это наше время? Если пресса пронюхает хоть о чем-либо, происходящем в этих стенах... - Не больно-то они разживутся, - фыркнул государственный секретарь. - Как бы они этим воспользовались? Связь-то не работает. К тому же, мистер Смит сам является представителем прессы - стоит ему захотеть, и нам ничего не удастся сохранить в тайне. - По-моему, мы напрасно тратим время, - вмешался генерал. - Мы все утро попусту тратили время, - не удержался от замечания министр торговли. - Я потратил его куда больше, - сказал я им. - И могу объяснить все происходящее, только вы не поверите ни единому слову. - Мистер Смит, - проговорил Президент, - мне не хотелось бы вас упрашивать. - Вы и не упрашивали меня, сэр, - огрызнулся я. - Тогда, может быть, вы со своим другом присядете к столу и расскажете, зачем сюда пришли? Я пересек комнату и подошел к одному из указанных кресел; Дьявол, тяжело ступая, последовал за мной - хвост его дергался от возбуждения. По дверям больше никто не молотил. По дороге я чувствовал, как буравят мне спину взгляды сидящих за столом. "Господи Боже мой, - подумал я, - что за положение - заседать вместе с Президентом, его кабинетом, пентагонскими шишками, сонмом высокоученых мужей и всяческих консультантов! И хуже всего, что не успеет еще все кончиться, как они разорвут меня на клочки.". Я мечтал лишь разыскать обладающего властью или близкого к ней человека, который согласился бы просидеть на месте достаточно долго, чтобы выслушать меня. И вот они все готовы внимать мне - и не просто один человек, а битком набитая комната - а я до смерти перепуган. Министр здравоохранения, образования и социального обеспечения уже показал зубы, генерал тоже; остальные пока бесстрастно помалкивали, но я не сомневался, что и они вскоре последуют примеру этих двоих. Как только я сел и придвинулся к столу, Президент обратился ко мне: - Расскажите нам все, что вам известно. Я несколько раз видел ваши выступления по телевидению, а потому не сомневаюсь, что вы сумеете сделать ясное и интересное сообщение. Я не знал, как начать, как уложить в минимальное время повествование обо всем случившемся за последние несколько дней. И вдруг понял, что для этого существует лишь один путь - представить, что стою перед камерой и микрофоном и делаю лишь то, чем занимался годами. За исключением того, что мне придется труднее обычного. Ведь в студии у меня всегда было время мысленно выстроить схему всего, о чем я хочу сказать, а порой мне мог помочь выйти из затруднения сценарий. Здесь же я был предоставлен себе, и это мне не слишком нравилось, но мне не оставалось ничего, кроме как выбираться из этого положения любым способом. Все взгляды были устремлены на меня, и я понимал, что многие из присутствующих готовы выплеснуть на меня всю злость, вызванную оскорблением, которое наносило происходящее их интеллекту; другие же просто забавлялись, отлично зная, что никакого Дьявола в природе существовать не может, и ждали, чем же закончится этот анекдот. Кроме того, полагаю, кое-кто из них был напуган, однако это не имело значения, поскольку они испугались еще до нашего с Дьяволом здесь появления. - Кое-что из того, о чем я собираюсь рассказать, вы можете проверить, - я посмотрел на государственного секретаря. - В частности, обстоятельства гибели Фила. - Я видел, что он удивлен, но продолжал, не давая ему возможности вставить слово: - Однако большую часть проверить невозможно. Я буду придерживаться правды - или настолько близко к правде, насколько смогу. А уж поверить ли в это, полностью или хотя бы частично, или нет - решать вам... Теперь, когда я уже начал, продолжать оказалось легче. Я представлял себе, что нахожусь не в президентском кабинете, а в студии, и по окончании рассказа просто встану и уйду. Они сидели и спокойно слушали, хотя время от времени кто-то и начинал тревожно ерзать, словно собираясь прервать мою речь. Но всякий раз Президент жестом призывал их к молчанию, предлагая мне продолжать. Я не следил за временем, однако полагаю, что занял не больше пятнадцати минут. Я излагал лишь самую суть, отбросив все, кроме основного. Когда я закончил, на протяжении какого-то времени никто не проронил ни слова; я тоже молча сидел, поглядывая на них. Наконец зашевелился директор ФБР. - Очень интересно, - сказал он. - Да уж! - едко поддержал его генерал. - Как я понял, - проговорил министр торговли, - ваш друг возражает против того, что мы вносим в этот мифический мир слишком много разнородных элементов, которые обрезают крылья любым попыткам образовать порядочное правительство. - Не правительство, - быстро возразил я, поражаясь, как можно в политических терминах говорить об описанном мною мире. - Культуру. Или, может быть, это стоит назвать образом жизни. Или целью - хотя в этом мире, кажется, не существует единой цели. Каждый следует собственным веселым и сумасбродным путем. Не существует никакого общего направления. Конечно, я провел там всего несколько часов и, как вы понимаете... Министр финансов бросил испуганный взгляд на министра торговли. - Неужто вы хотите сказать... - он почти кричал, - что хоть чуть-чуть верите... в эти сказки... эти... -