ных не желает знать, что это такое и с чем его едят. И мне кажется, что больше всего они боятся самого Рая. - Ты совершенно прав, - кивнул Декер. - Кардиналы и прочие тузы богословия уже целую тысячу лет бьются над массой проблем. Надо отдать им должное - они далеко не тупицы. Они натащили тонны информации со всей Вселенной - что бы мы ни считали Вселенной. Очень может быть, что это вовсе не то или не совсем то, о чем мы с тобой думаем. Все эти данные введены в Папу, а Его Святейшество, как всякий точный компьютер, занимался их корреляцией, сопоставлением и, не исключено, на сегодняшний день сопоставил до такой степени, что им уже кажется, что в общих чертах они уже ухватили нечто главное, глобальное. У них уже начала вырисовываться пускай несколько уязвимая, но довольно красивая картина. Самые разнообразные ее фрагменты большей частью неплохо стыкуются, но все равно в ней наверняка есть белые пятна и даже кое-какие противоречия. Но если сделать некоторые допуски в базовой теории, то противоречиями вполне можно пренебречь. Ватикан, скорее всего, питает надежды, что за следующую тысячу лет они сумеют все утрясти и привести в полное соответствие. И вдруг какая-то простая смертная отправляется в Рай, и этот Рай - догматический, христианский Рай - рушит на корню их замечательную, наполовину выстроенную теорию. Есть от чего руками замахать и напугаться, - ведь это одно-единственное свидетельство запросто разрушит все то, чем они столько лет так упорно занимались! - Я не уверен, что все так просто, как ты сказал, - возразил Теннисон. - То есть это правильно, но, похоже, не все. Может быть, что, помимо всего прочего, Ватикан боится повального, чистосердечного обращения низов к христианской вере. Обычные, рядовые роботы до сих пор испытывают к ней сильное влечение. Не следует забывать, что многие роботы здесь из первого поколения, - они сделаны на Земле и, следовательно, сильнее связаны с людьми, чем те, более современные, что появились на свет уже здесь после исхода с Земли. Христианство даже сейчас, через пять тысячелетий после Рождества Христова - вера, исповедуемая огромным количеством людей. Ватикан отнюдь не против того, чтобы большинство роботов продолжали, так сказать, поверхностно воспринимать христианскую веру, но, если они в ней укрепятся, если воцарится фанатизм, это вызовет жуткое замешательство, беспорядки и нанесет ощутимый вред той работе, которую ведет Ватикан. Думаю, разговоры о Рае в этом плане - вполне веская причина для беспокойства. - Несомненно, это так, - согласился Декер. - Но все-таки я просто уверен, что больше всего Ватикан страшится любого фактора, способного разрушить созданную им картину мира. - А тебе не кажется,- спросил Теннисон, - что логичнее было бы проявить нормальное любопытство? Что толку зарывать головы в песок и надеяться, что, если они ничего не будут делать, Рай возьмет да испарится? - Кто знает... Может быть, со временем они и предпримут что-нибудь практическое. Повторяю: они очень и очень неглупы. Сейчас они просто-напросто приходят в себя после шока. Дай время - и они снова обретут почву под ногами. Он потянулся за бутылкой и приветственно поднял ее. Теннисон протянул свой пустой стакан. Налив виски, Декер подлил и себе и опустил бутылку на пол. - Вообще, если задуматься, дело нешуточное, - проговорил Декер, отхлебнув виски. - Понятие, пронесенное через века, в муках, самой обычной формой жизни на заурядной планете под скромным солнцем, ставшее закономерным продолжением веры, ее кульминацией, только ею поддерживаемое и питаемое, - и вот теперь оно угрожает тысячелетним стараниям группы исключительно умных роботов! Нет, я не хочу сказать, что человек - самое глупое существо в Галактике, но все-таки и не самое умное. Разве возможно, Джейсон, чтобы человек только за счет горячего желания и искренней надежды отыскал бы истину, которая... - Я не знаю, - признался Джейсон. - Думаю, никто не знает. - А ведь мысль интригующая, согласись? - Мысль пугающая, - уточнил Теннисон. - Эх, жаль, что в Ватикане смотрят на вещи так однобоко, что они так беззаветно преданы своим попыткам отыскать истину в последней инстанции, универсальную веру для всей Вселенной... А ты хоть что-нибудь знаешь, до чего они уже докопались? - Понятия не имею, - ответил Теннисон. - А я почти уверен, что уже сейчас они знают ответы на массу вопросов, которые другим и в голову не приходили. Они наверняка уже очень глубоко забрались под кору вселенского Знания. Реши они уже сейчас воспользоваться тем, чем владеют, - и они просто положат на лопатки всю Галактику! Слава богу, они об этом и не помышляют. Они настолько заняты своими делами, что даже не задумываются о таких понятиях, как "слава" или "могущество". Декер поставил стакан на каминный камень, встал и отправился в тот угол, где была кухня, приподнял крышку котелка и помешал варево. В это мгновение в нескольких дюймах от крышки стола, на котором лежали камни, возникло маленькое облачко искристой пыли. Пылинки поблескивали в отсветах пламени очага. Теннисон резко выпрямился, рука, державшая стакан, дрогнула, и немного виски выплеснулось ему на колени. Он вспомнил, что в тот день, когда он познакомился с Декером, он видел точно такое же облачко пыли над правым плечом Декора. Тогда он отвернулся, а когда снова посмотрел, облачко уже исчезло. Теперь, как он ни жмурился и ни таращил глаза, облачко оставалось и никуда не исчезало. Висело над столом - черт знает что такое! Декер вернулся к огню, взял стакан и уселся на стул. - Как насчет того, чтобы поужинать со мной? - спросил он. - У меня нынче жаркое. Хватит на двоих, даже останется. Сейчас замешу тесто, испеку хлеб. Горячий, пальчики оближешь! Кофе, увы, кончился, а чай есть. - Чай - это просто отлично! - А потом заведу "старушку Бетой" и отвезу тебя домой. А то темно уже будет, неровен час - заблудишься. А хочешь - оставайся ночевать. Кровать я тебе уступлю, и лишнее одеяло найдется. А сам на полу устроюсь. - Я бы с радостью, но мне обязательно нужно вернуться сегодня. - Ну, нет так нет. Только скажи когда. - Том, - осторожно проговорил Теннисон. - Знаешь, у меня поначалу было такое впечатление, что ты человек крайне необщительный. Мне говорили, будто ты вообще отшельник. - Чарли небось? - Да, наверное. Я больше ни с кем про тебя не говорил. И никого не спрашивал. - А и спросил бы, тебе любой то же самое сказал бы. - Мне и в голову не приходило кого-то спрашивать. - Даже меня не спрашиваешь. Когда я сюда попал, как я здесь очутился? И почему? - Ну, если на то пошло, ведь и я тебе о себе ни слова не сказал, - пожал плечами Теннисон. - Хотя мог бы. Правда, в моей истории ничего такого интересного нет. - Поговаривают, - сказал Декер, - будто бы ты спасался бегством. По крайней мере, так болтают в деревне. - Все точно, - подтвердил Теннисон. - Желаешь узнать подробности? - Не имею ни малейшего желания. Давай-ка лучше я тебе подолью. Оба умолкли и сидели, потягивая виски и глядя на огонь. Декер поерзал на стуле. - Если не возражаешь, я бы хотел еще немного о роботах поговорить. Понимаешь, чтобы правильнее понять точку зрения Ватикана, нужно, по-моему, задать себе вопрос: "Что такое робот?" Слишком часто мы все упрощаем и считаем робота механическим человеком, а ведь это далеко не так. И больше и меньше одновременно. Подозреваю, что роботы частенько считают себя чем-то вроде "немножко других людей", и тут они точно так же ошибаются, как мы. Странно, правда, что люди и роботы ошибаются одинаково? Самый первый вопрос, который следовало бы себе задать: способен ли робот любить? Дружелюбие - да, чувство долга - да, логика - да. Но как быть с любовью? Способен ли робот питать искреннюю привязанность к кому-то или чему-то? У роботов нет семей, детей, никаких родственников по крови. Любовь - эмоция биологического порядка. Нам не следует ждать такой эмоции от робота, так же как роботу не стоит надеяться, что он может ее испытать. Ему некого любить, не о ком заботиться, некого защищать - ему даже о самом себе особо заботиться не надо. При минимальном ремонте он может существовать практически вечно. Для него не существует понятия старости, которой мы все так боимся. Ему не надо копить гроши на черный день, на похороны. Что же до личной жизни, каких-то близких отношениях друг с другом, то об этом и говорить не приходится. И из-за всего этого в жизни робота возникает зияющая, ничем не заполненная дыра. - Но, прости, - возразил Теннисон, - может быть, он сам вовсе и не помышляет, что с ним что-то не так. Ему-то откуда знать, что у него чего-то не хватает? - Согласен, это было бы так, если бы роботы жили сами по себе, отдельно от биологических форм жизни. Но они так не живут и, подозреваю, не могут жить. Они привязаны к людям, их к людям тянет. И, наблюдая за людьми столько лет, они должны были хотя бы подсознательно почувствовать, чего они лишены. - Вероятно, ты клонишь к тому, что, будучи лишенными возможности любить и ощутив ту самую пустоту, о которой ты сказал, они обратились к религии, надеясь верой заполнить эту пустоту. Но, прости меня, смысла в этом маловато. Ведь религия немыслима без любви. - Ты забываешь, - сказал Декер, - что любовь - не единственное, на чем основана религия. Есть еще вера. Причем, порой - вера прямо-таки слепая. А робот сконструирован так, что очень долгое время может существовать за счет именно слепой веры. У меня сильное подозрение, что, если бы робот стал религиозным фанатиком, он посрамил бы многих людей. - Но тогда другой вопрос, - проговорил Теннисон. - То, чем владеет Ватикан, то, к чему он стремится - религия или нет? Почему-то мне часто кажется, что это не так. - Может быть, поначалу это была религия, - предположил Декер. - И по сей день многие простые ватиканцы искренне верят, что главная их цель, которой они посвятили жизнь, - религия. Но направленность деятельности Ватикана с годами сильно изменилась. В этом я просто уверен. Сейчас они ведут поиски на уровне типов вселенных. Кардиналы, наверное, скажут, что они ищут вселенскую, универсальную истину. Что, если задуматься хорошенько, больше соответствует типу ментальности роботов, чем какая бы то ни было вера. Но если они достигнут чего-то в конце пути, по которому пошли, и это что-то, к их некоторому удивлению, окажется-таки истинным, универсальным, вселенским богословием, они и этому будут рады. - Ну, а если это окажется чем-то другим, - закончил его мысль Теннисон, - они тоже возражать не станут? - Точно, - кивнул Декер. А маленькое облачко алмазной пыли все еще висело над столом. Казалось, оно, как птица, пытается защитить, спасти камни, укрыть их крылом. Иногда облачко как будто поворачивалось, и пылинки поблескивали всеми цветами радуги в отблесках пламени, но большую часть времени оно неподвижно висело на одном и том же месте над столом. На языке Теннисона вертелся вопрос, но он сдержался и промолчал. Декер наверняка сам прекрасно видел загадочное облачко и, судя по всему, понимал, что гость его тоже видит. Если и говорить об этом, то начать должен Декер. Декер молчал, значит, так тому и быть. Декер заговорил, но совсем о другом: - Прошу прощения, я опять про это. Про Рай. Ты видел запись? - Это не совсем запись. Это такой кристалл. Кубик. Нет, не видел. Другие видел, а этот, где Рай, не видел. Знаешь, у меня даже как-то язык не повернулся попросить, чтобы мне его показали. Мне кажется, это что-то такое... очень личное, что ли. - Слушай, ты же говорил, что Ватикан мог бы слетать и посмотреть. - Ну да, - кивнул Теннисон. - Но координат нет. - А я догадываюсь, где это может быть, - сказал Декер неожиданно и замолчал. Теннисон весь напрягся. Декер молчал. Наконец Теннисон не выдержал. - Догадываешься? - спросил он шепотом. - Да. Я знаю, где Рай. Глава 23. - Просто голова кругом идет, - признался Экайер. - Ничего не понимаю. Теперь Мэри заявила, что хочет совершить еще одно путешествие в Рай. - Если получится, - уточнил Теннисон. - У нее? Получится, - убежденно кивнул головой Экайер. - Должно получиться. Она - самая лучшая из наших Слушателей. Во всяком случае способна совершить повторное путешествие. Понятия не имею, какими именно качествами обладают Слушатели, чтобы безошибочно возвращаться в одно и то же место. Но за годы многие Слушатели доказали, что такие способности у них есть. Если бы мы могли понять, что это за качества, то попробовали бы обучить этому искусству остальных. Но хватит об этом. Меня волнует другое: почему Мэри вздумалось проделать это сейчас? Ведь несколько дней назад она и слышать об этом не желала! - Ну, может быть, ей хочется сделать что-нибудь такое, чтобы снова привлечь внимание к своей особе, - предположила Джилл. - Ведь вы оба старательно пытались ей внушить, что не такая уж она важная птица. - А что еще мы могли сделать? - развел руками Экайер. - Я чувствовал, что это необходимо, и, похоже, Джейсон был солидарен со мной. - Вот уж не знаю, правы вы были или нет, - хмыкнула Джилл, - но тактика ваша сработала на все сто. Ну а теперь, раз уж она собралась в путь, есть ли хоть какая-то возможность убедить ее в необходимости добыть координаты? - Поговорить можно, конечно, - неуверенно произнес Экайер. - Весь вопрос в том, как она к этому отнесется. Джилл, а может, ты с ней попробуешь побеседовать? Ну, как женщина с женщиной? - Сомневаюсь, что у меня выйдет, - покачала головой Джилл. - Ведь мы с ней ни разу не виделись. Вряд ли она отнесется ко мне с доверием. Может получиться наоборот: она решит, что все ополчились против нее. - А Декер, - неожиданно вступил в разговор Теннисон, - похоже, знает, где Рай. Я вчера с ним разговаривал. - Что за чушь? - воскликнул Экайер. - Откуда ему-то знать? И как он может знать? - Он не сказал, а я не спрашивал. Он человек не слишком разговорчивый. Сам скажет - и спасибо. А вопросы ему задавать бессмысленно. Может быть, он и ждал, что я спрошу, но я не решился. Сказал и сказал. - А зря, - проговорила Джилл. - Надо было попробовать. Вдруг он хотел, чтобы ты спросил? - Нет, - покачал головой Теннисон. - Нет, не стоило спрашивать. Я, конечно, могу ошибаться, но у меня такое чувство, что это была какая-то проверка. Он мне как бы давал некоторую свободу, возможность спросить о других вещах, но я ни о чем не спрашивал. И, похоже, это ему по душе. Клянусь, у меня не раз прямо-таки язык чесался - взять и спросить, но я сдерживался. Человек он непростой, странный. Но нам было так хорошо вдвоем, что не хотелось все испортить. - Пожалуй, - задумчиво проговорил Экайер, - мы слишком долго списывали Декера со счетов, полагая что он - всего-навсего чудак. Псих-одиночка, так сказать, Джейсон, ты первый, с кем он более или менее близко сошелся. Это очень хорошо, и тебе не следует от этого отказываться. У меня такое ощущение, что Декер не так прост, как кажется, что он гораздо более значителен, чем мы привыкли думать. Губерт принес полный кофейник свежесваренного кофе, наполнил горячим напитком чашки и молча вернулся на кухню. - Все еще дуется на меня, - шепотом сообщил Экайер. - Я ему вчера взбучку задал. - Повернувшись к Теннисону, он добавил, не повышая голоса: - Но порой это просто необходимо, чтобы он не слишком нос задирал. - Надо отдать ему должное, - возразил Теннисон, - кофе он варит просто восхитительный. - А я вот о чем хотела тебя спросить, Пол, - сказала Джилл, нахмурившись, - скажи-ка, Мэри - человек? Еще человек? Все ли Слушатели - люди? - Ну и вопрос, - изумился Экайер. - Конечно, Мэри человек. - Понимаешь... Ведь у Слушателей было столько - даже не знаю как получше выразиться - запредельных, что ли - да, запредельных опытов, что они, так сказать, долгое время были существами из других миров, вот мне и стало интересно, сумели ли они при этом остаться людьми, и насколько? - Да, понял, - кивнул Экайер. - Меня это тоже всегда интересовало. Но, видишь ли, я всегда сохранял свой интерес при себе. Не отваживался с кем-нибудь из них заговорить об этом. Общение с экстрасенсами - дело тонкое, тут осторожность нужна. Все они - люди особого сорта, ярко выраженные личности. Может быть, в этом и состоит их иммунитет, если можно так выразиться. Не исключено, что выраженная личность - это и есть главная предпосылка для того, чтобы стать экстрасенсом. Однако и у них случаются срывы. Бывали в нашей практике случаи, когда Слушатели упорно отказывались еще раз отправиться туда, где уже побывали. Куда-то еще - ради бога, но обратно - ни за что на свете. Но наотрез отказаться работать - такого еще не бывало ни разу. Тяжелых поражений психики мы не наблюдали. - Экайер допил кофе и сказал: - Ну, пойду, пожалуй. Попробую потолковать с Мэри. Джейсон, составишь мне компанию? - Боюсь, нет, - отказался Теннисон. - Сомневаюсь, что я - ее любимый собеседник. - Ох... сейчас и я - не самый любимый, - вздохнул Экайер. - Ну, ладно, я пошел. Пожелайте мне удачи. После того как Пол ушел, Джилл и Джейсон какое-то время сидели молча. Молчание нарушила Джилл. - У меня такое чувство, Джейсон, что мы на пороге какого-то открытия. Какого - не знаю, но прямо-таки кожей чувствую. Теннисон неумеренно кивнул. - Да... Если Мэри вернется в Рай и найдет больше, чем в прошлый раз... - Понимаешь, я страшно растеряна, - сказала Джилл. - Просто не понимаю, что происходит. Весь Ватикан как-то странно разделился. Но что за причина для разделения? Нет, я, конечно, кое-что понимаю, но далеко не все. Самое скверное - я никак не могу решить для себя, что же такое Ватикан: религиозный центр или научный? И что они стремятся обнаружить? - Сомневаюсь, - покачал головой Теннисон, - что Ватикан хотя бы приблизительно представляет, что хочет обнаружить. - И еще... Я вот думала о кардинале - если не ошибаюсь, Робертс его зовут - ну, тот, который заявил, что нам не дадут улететь. - Я не забыл. Сказал это, как само собой разумеющееся, будто приговор вынес. Но не знаю, насколько такое решение твердо и бесповоротно. - Для меня лично, если честно, - сказала Джилл, - этот приговор носит чисто академический характер. Прямо сейчас я никуда не собираюсь улетать. Я только-только начала разбираться в истории Ватикана. Вот когда я напишу книгу... Мою книгу... - Твою? А я думал, что это будет ватиканская книга. - Мою книгу, - упрямо повторила Джилл. - Мою. Она будет выпущена миллиардным тиражом. И я потону в деньгах. И мне больше никогда не придется работать. Смогу себе позволить все, что ни пожелаю. - Ага, - ухмыльнулся Теннисон. - Если сможешь удрать с Харизмы. - Послушай, дружок: Джилл летит, куда хочет, и тогда, когда хочет. Еще не было такого места, откуда она не смогла бы выбраться, еще никто не завязал такого узла, чтобы она не смогла его распутать. - Ну что же, желаю удачи, - улыбнулся Теннисон. - Только когда соберешься сматывать удочки, меня-то захватишь с собой? - Если захочешь, - сказала она, взглянув ему прямо в глаза. Глава 24. Все было совсем как тогда - широкая, поющая дорога, сотканная из света и музыки, уходила вдаль и где-то там, далеко-далеко, как стрела, достигала цели - там, откуда лилось величественное сияние, заря славы и могущества. А она плыла, парила над дорогой в пространстве, излучавшем боль пустоты, щемящую сладкую боль. Она опускалась все ниже, все ближе к дороге, но не так быстро, как хотелось. Ей так хотелось побыстрее ступить на дорогу... "На этот раз, - говорила она себе, - я буду умнее и все разгляжу получше. Постараюсь узнать какие-нибудь приметы и понять, где нахожусь, а потом смогу рассказать им всем, где была, и докажу, что это Рай. Тогда мне не поверили, а теперь должны поверить. Никаких сомнений у них не должно остаться, никаких колебаний. "Координаты", - сказал Экайер, но что такое "координаты"? Какие я могу найти координаты, чтобы заставить их поверить? Никаких, кроме веры. Я такую веру должна донести до них, чтобы они не стали спорить и сомневаться, чтобы раз и навсегда поняли, что я - та, что нашла для них Рай. Знаю я, чего они хотят, - думала она. - Они хотят, чтобы я им карту принесла, чтобы они могли привести в Рай свои глупые машины. Вот тупицы! Они думают, что в Рай можно попасть физически, никак не могут понять, что для простых смертных Рай - как это сказал зануда доктор? - "состояние сознания". Что он понимает? Он не прав, - думала Мэри. - У него такое профессиональное лицо врача, он так предан своей науке. Рай - это не состояние сознания, это состояние благодати. И только я, одна-единственная из всех, достигла этого состояния и могу отыскать Рай". Мэри парила над дорогой и, пока ее ноги не коснулись поверхности, продолжала говорить сама с собой. Она думала о том, какого труда стоило ей обретение благодати. Нет, труда в этом не было никакого - было только стремление, жажда всепоглощающею чувства чистоты, святости, смиренное посвящение всей себя священной воле, благой милости. Но как бы ни было велико стремление, раньше ей удавалось только слегка коснуться края покрова святыни, но никогда не приходилось ухватиться за него покрепче. Тогда, в эти мгновения, она чувствовала себя униженной, поверженной, ей приходилось свыкаться с мыслью, что она должна вернуться в ту пустоту, на которую была обречена, и смириться со своим положением. Но ведь сейчас, именно сейчас она была так близка к цели - дорога славы простиралась перед ней! Ее ноги коснулись поверхности дороги - хотя это было совсем не похоже ни на одну из дорог, по которым она ходила раньше. Чувство невесомости не покинуло Мэри. Далекий великолепный свет манил ее, но она вдруг засомневалась, что сумеет дойти до него, - ведь это было так далеко, так недостижимо... А вдруг она упадет без чувств в середине пути, так и не добравшись до великолепных, сверкающих белизной башен? Но опасения были напрасны - идти оказалось изумительно легко и просто. Ей казалось, что она не делает ни шага, а ее влечет и влечет вперед по дороге. Чудная музыка окружала ее, неслась отовсюду; на мгновение ей показалось, что сама музыка, которая наполняла все кругом, и несла ее вперед, к свету. Вокруг нее клубился туман, она видела только дорогу и чудесный, манящий свет впереди, но неизвестность и невесомость были полны великой, несказанной радости, и она неслась вперед; казалось, ласковый, невидимый прибой увлекал ее к далекому, родному берегу. Музыка изменилась, стала более торжественной; Мэри показалось, что далекое сияние стало ярче. Она невольно зажмурилась. Внезапно музыка умолкла, и Мэри ощутила, что движение прекратилось, что больше ничто не несет ее вперед и она твердо стоит на ногах. Изумленная, она открыла глаза. Свет больше не слепил глаза. Сияние осталось, но стало более мягким, и она увидела перед собой стройные, величественные башни - белые на фоне ярко-голубого неба. Издалека, откуда-то из-за башен, доносился похожий на музыку шум падающей воды. Каждая капелька издавала свой четкий звук, которые соединялись в великолепной, чарующей гармонии. Она непроизвольно поискала глазами ангелов - но их не было. "Может быть, - подумала она, - они летают так высоко, что глаза простого смертного не в силах разглядеть их?" Неподалеку она увидела лестницу - широкую и крутую, со ступенями из чистого золота. Она вела к вершинам башен и уходила ввысь, превращаясь в тонкий золотой шпиль. "Ох, как высоко, - мысленно вздохнула Мэри. - Но я дойду, доберусь. До самого конца, ступень за ступенью. А там, на вершине, зазвучат трубы, и небожители торжественно встретят меня". Только она занесла ногу над первой ступенью, как туман по обе стороны от лестницы начал рассеиваться и ее взору предстало множество людей, столпившихся у подножия. Тут же стояли шатры и хижины, другие легкие постройки, и всюду, насколько хватало глаз - люди, люди. Столько народу она ни разу в жизни не видела. Почему-то, она не могла понять почему, она видела и шатры, и хижины, и людей нечетко, и ей казалось, что она слышит визг и крики, что на нее надвигается какая-то дикая, страшная волна ужаса, исходящего от этой огромной толпы. В безмолвной панике Мэри бросилась бегом по лестнице. От страха и отчаяния она быстро выбилась из сил, стала задыхаться. Наконец, измученная до предела, она упала на ступени, цепляясь за гладкую поверхность в страхе, что сорвется, упадет и опять окажется в бездне ужаса. Полежав немного, она почувствовала, что дышится легче. Тогда она осторожно поднялась на ноги и посмотрела вниз. Клубы тумана вновь сомкнулись и скрыли от взора толпы людей у подножия лестницы. Выпрямившись во весь рост, Мэри снова стала взбираться по лестнице. Далекая музыка стала громче, но все равно звучала еще очень, очень далеко, и Мэри показалось, что она совсем не приближается к башням. На самом верху лестницы она разглядела крошечную черную точку, колеблющуюся в лучах золотого света. Мэри остановилась, пытаясь разглядеть, что это такое. Поначалу она решила, что ей показалось. Но точка оставалась на месте, плясала в золотых лучах света, отраженного от поверхности ступеней. "Кто-то вышел встретить меня, - решила Мэри. - Кто-то спускается по золотой лестнице, чтобы приветствовать меня, входящую в Рай". Она заторопилась к тому, кто шел ей навстречу. Точка постепенно вырастала и наконец приняла очертания человеческой фигуры. Идущий навстречу Мэри передвигался на двух ногах. Крыльев видно не было. Мэри пожалела, что у того, кто спускался к ней, нет крыльев, но постаралась успокоить себя. "Не у всех же в Раю крылья", - думала она. И, подумав так, она поняла, что на самом деле очень мало знает об обитателях Рая. В том Раю, который она себе представляла, жили ангелы, но человекоподобное существо, приближавшееся к ней, ангелом явно не было. Но и человеком оно тоже не было! Чем ближе Мэри к нему подходила, тем яснее это становилось. Похож на человека, да, но не человек и совсем не божественное существо. Во-первых, он был... черный! Изумленная, напуганная, Мэри остановилась и воззрилась на того, кто шел навстречу. У существа были длинные, острые ушки, узкое, лисье личико. Тонкие сухие губы, широкий, растянутый рот. Желтые, как у кошки, прищуренные глаза. И весь он был черный, как начищенные ботинки. Она была так зачарована, загипнотизирована его лицом, что смотрела на него не отрываясь и не замечала, какая у него фигура, какое тело. Кроме лица, она не видела ничего. Он остановился на две ступени выше Мэри. Некоторое время он в упор разглядывал ее. Потом он вытянул руку с указующим перстом - так указывают на провинившегося ребенка строгий учитель или родители. Его голос прогремел, как раскат грома. - Ничтожество! - крикнул он. - Ничтожество! Ничтожество! Обезумев от ужаса, Мэри повернулась и бросилась вниз по лестнице. Единственное слово, сказанное странным существом, звучало у нее в ушах. На бегу она оступилась, подвернула ногу, упала и покатилась по ступеням. Она пыталась за что-нибудь уцепиться, но безуспешно. Катилась, падала, ударялась головой о ступени. Наконец она остановилась и поняла, что лестница кончилась. Она сидела, несчастная, униженная, у подножия лестницы, на дороге. Туман исчез, и она снова увидела людей около лестницы, не осмелившихся ступить на нее, будто некая невидимая преграда не пускала их. Люди толпились по обе стороны от дороги, смеялись над ней, хохотали, тыкали в нее пальцами и гримасничали. Мэри вскочила и обернулась к лестнице. Тот, кто вышел встретить ее, стоял на нижней ступени. Он снова указал на нее пальцем и крикнул: - Ничтожество! Ничтожество! Ничтожество! Глава 25. Джилл ушла в библиотеку. Губерта не было уже около часа. Теннисон в одиночестве сидел перед камином и смотрел на огонь. У него оставалось совсем немного времени до начала приема в клинике, но, судя по всему, вряд ли там была большая очередь. В Ватикане и на Харизме вообще люди болели на удивление редко. Кроме Мэри, ни одного тяжелобольного у Теннисона пока не было. Жалобы поступали самые обычные: зубная боль, простуда, боли в пояснице, расстройство желудка, растяжение лодыжки - вот, собственно, и все. А Мэри опять отправилась в Рай. Теннисон, борясь с утренней дремотой, лениво размышлял о том, что ее заставило принять такое решение, ведь до последнего момента она упорно отказывалась. Почему она решилась? Может быть, думала, что на этот раз обнаружит какие-то доказательства, способные убедить всех, что она действительно нашла Рай? Или сама вернется в сомнении? "Это не Рай, не может быть, чтобы это был Рай", - убеждал он себя. Сама идея казалась ему донельзя нелепой, что-то было в этом из области вызванных фанатизмом видений и откровений, которыми изобиловала средневековая история Земли. Не отрывая взгляда от огня, Теннисон вытянулся в кресле. "Еще чуть-чуть посижу, - уговаривал он себя, - и на работу. Может, меня люди ждут". Подумав об этом, он ощутил что-то вроде легкого недовольства и тут же выругал себя - с чего бы это? Как это, его, врача, может расстраивать, что его ждут больные? Он заставил себя выпрямиться, повертел головой, оглядывая комнату. В комнате, кроме него, никого не было, и в этом не было ничего странного - он прекрасно знал, что кроме него здесь никого нет и быть не может. Да, он был один, но вдруг он понял, что тут есть кто-то еще. Он встал, прошелся по комнате, встал спиной к камину, чтобы осмотреть вторую ее половину, пытаясь обнаружить, кто же здесь прячется. Никого. Ничего. Никто нигде не прятался. Он был в этом уверен. Но волнение не проходило. Уверенности, что в комнате никого, кроме него, нет, не возникало. Наоборот, он все более и более убеждался, что кто-то есть. Теннисон заставил себя заговорить - ему было легче убить кого-нибудь, чем что-то сказать. - Кто здесь? Словно в ответ он увидел в углу, над спинкой кресла-качалки, стоявшего около стола с мраморной крышкой, мягкое сияние колеблющегося облачка алмазной пыли. - А, это ты, - успел выговорить Теннисон, как облачко тут же исчезло. Над спинкой кресла ничего не было. Да, но тот, кто перестал быть виден, не исчез. Теннисона обуревали вопросы. "Кто ты? Что ты? Почему ты здесь?" Но он молчал. Он стоял, окаменев, не двигаясь, и не отрываясь смотрел в угол, где только что видел облачко пыли. Кто-то заговорил с ним внутри его сознания: - Я здесь. Здесь, внутри твоего сознания. Хочешь, чтобы я ушел? Теннисон уловил и понял сказанное. - Нет, - мысленно ответил он. - Нет, не уходи. Но будь добр, объясни, что происходит? Ты принадлежишь Декеру? Ты принес мне весточку от Декера? - Я не принадлежу Декеру. Я никому не принадлежу. Я - свободное существо и друг Декера. Вот и все. Я могу говорить с ним, но не могу быть частью его. - А частью меня - можешь? Почему ты можешь быть частью меня, а частью Декера - нет? - Я - Шептун. Так меня зовет Декер. Можешь считать это моим именем. - Ты не ответил на мой вопрос, Шептун. Почему частью меня ты можешь быть, а частью Декера - нет? - Я - Друг Декера. Он - мой единственный друг. Я пытался подружиться со многими, и они тоже могли бы стать мне друзьями, но они не слышали меня, не узнавали. Не чувствовали, что я рядом. - Ну и что? А я при чем? - Я пытался проникнуть в Декера, но это оказалось невозможно. Разговариваю с ним, да, но не проникая в сознание. А ты мне подходишь. Я понял это сразу, как только увидел тебя. - И теперь ты готов покинуть Декера? Нет, Шептун, ты не можешь так поступить с ним. И я не могу с ним так поступить. Я не имею права отнять у него друга. - Я его не покину. Но позволь мне быть с тобой. - Хочешь сказать, что не настаиваешь? - Нет, не настаиваю. Скажешь "уйди", и я уйду. Скажешь "войди", и я войду. Но... прошу тебя, пожалуйста! "Безумие! - подумал Теннисон. - Это настоящее безумие! Галлюцинация. Ничего нет. Мне все это просто кажется". Дверь резко распахнулась. На пороге стоял Экайер. - Джейсон, скорее! - выкрикнул он, не входя. - Пойдем со мной! Ты должен пойти со мной немедленно. - Конечно, - кивнул Теннисон. - А что случилось? - Мэри вернулась из Рая! - ответил Экайер. - И она в очень плохом состоянии. Глава 26. Декер вновь пережил те страшные минуты. Годами он не вспоминал об этом, не думал, но вот сходил к катеру - и ничего не мог поделать. Вновь разрезал ножницами финишную ленточку памяти, и старые, запыленные воспоминания ярко и отчетливо встали перед ним. Он протянул руку и коснулся поверхности металлического ящичка, стоявшего на столе. Этот ящичек он принес с катера. "Там есть все, - думал он, - в этих записях, что сделаны на корабле". Но открыть ящичек и просмотреть записи он не решался. "Наверное, - думал он, - не стоило искушать себя и забирать черный ящик с катера. Пусть бы лежал там, такой же забытый и заброшенный, как катер. Почему же я так боюсь, - спрашивал он себя, - просмотреть записи? Может быть, я боюсь того ужаса, кошмара, который там записан? Мог ли там быть страх? Можно ли его было записать? Мог ли он сохраниться там, такой же дикий и ясный, как в тот день, много лет назад? " Он зажмурился, спрятал лицо в ладонях, попытался вспомнить... Он знал корабль как свои пять пальцев, водил его долгие годы, помнил его весь, до последнего винтика, любил его, гордился им, разговаривал с ним в часы одиночества в черных безднах пространства. Порой ему казалось, что корабль отвечал ему... Он помнил все, но была одна-единственная деталь, в которой он не был уверен, и сомнения его могли развеять только записи. А то, что мучило его и не давало покоя, там наверняка было. Записи велись с предельной скрупулезностью. Регистрировались такие параметры, как местонахождение корабля, расстояние до различных объектов, их координаты с точностью до многих цифр после запятой; для каждой звезды и планеты записывались температура, давление, химический состав атмосферы, сила притяжения, данные о формах жизни, если таковые обнаруживались, о наличии скрытой опасности. Но эмоции? Могли ли быть зарегистрированы эмоции? Мог ли быть записан тот всепобеждающий ужас, который погнал его вышколенную, верную команду в безумном порыве к спасательным катерам? Декер сидел у стола, пальцы его лежали на поверхности ящичка. Он зажмурился, пытаясь припомнить и убеждаясь уже, наверное, в десятый раз за последние несколько дней, что одна-единственная подробность упорно ускользала от него, а он никак не мог ее вспомнить. ...Тогда они направлялись в самый центр системы Кунскин, и их завертело в космическом смерче. "Странно, - думал он, а ведь до того момента я и слышать не хотел ни о каких смерчах, считал, что это обычная выдумка, легенда, - смерч, который способен подхватить корабль и перебросить в другое время или пространство". Разговоры о таких смерчах можно было услышать в каждом баре на любой из планет фронтира, но то, как о них рассказывали, возводя глаза к небу, колотя себя в грудь и клянясь всем святым на свете, мало в чем убеждало, рождало сомнения даже в теоретической возможности существования таких смерчей. Короче говоря, смерч это был или нет, но с их кораблем случилось что-то непостижимое и ужасное. Все шло как обычно, как всегда бывает при выполнении пространственно-временных полетов - корабль, казалось, повис без движения в черной, непроглядной пустоте, и вдруг его ни с того ни с сего начало бросать из стороны в сторону, вертеть, качать, будто бы чья-то громадная рука выхватила его из пустоты пространства. Декер помнил, что он стоял перед одним из обзорных экранов и глядел в безликую тьму за бортом корабля, не уставая удивляться тому, что глазу не за что было зацепиться. У пустоты нет ни названия, ни образа. Было черно и пусто, но ведь для того чтобы понять, что такое "черное", нужно видеть рядом какой-то другой цвет для сравнения. Так вот, было черно, потому что больше ничего не было и черноту не с чем было сравнить, и пусто было не потому, что чего-то не хватало, а потому, что больше ничего не было. Никого и ничего. Скорее всего, ничего и быть не могло. Не раз он удивлялся себе - и с чего его влекло в эту бездонную черную пустыню, но сколько он ни думал, не мог себе ответить. Неожиданно палуба задрожала, закачалась под ногами, его швырнуло на пол. Он ударился о палубу и покатился в ту сторону, куда накренился корабль. Пытался найти точку опоры, ухватиться за ускользающие предметы, но, едва он хватался за что-нибудь, пальцы тут же срывались. Он стукнулся обо что-то твердое и покатился дальше. Потом еще сильнее ударился обо что-то головой, в глазах вспыхнули искры, и все потемнело. Наверное, на какое-то время он потерял сознание, но надолго или нет - не понял. Он много раз пытался вспомнить, сколько же прошло времени, но никак не мог. Придя в себя, он попытался встать на ноги, встал и добрался до одного из кресел, стоявших перед пультом управления. В голове звенело, а где-то вдали, в глубине корабля, слышались отдаленные голоса насмерть напуганных видавших виды звездолетчиков, утративших над собой всякий контроль. "Что они, взбесились, что ли?" - думал он тогда. Но можно было не задавать этого вопроса - было понятно, что случилось с командой. Ужас, наполнивший корабль, добрался до Декера и коснулся его, нанес ему удар под дых, словно был чем-то осязаемым, физическим, а не эмоцией. Где-то вдали, перекрывая крики, звучал голос, который Декеру был незнаком, и именно этот голос, казалось, излучал страх, наполнивший корабль. Слов нельзя было разобрать, но сам звук генерировал непрекращающийся кошмар, дикую, животную панику. Корабль перестал трястись и раскачиваться. Это произошло так резко, что у Декера снова подкосились ноги. Но он удержался за спинку кресла. Его мутило, волны страха, не отступая, били, колотили по нему, словно злейший враг, смертельный противник. Самое удивительное, что, кроме криков команды и незнакомого голоса, не было слышно ничего, а страх буквально пронизывал все кругом. На какое-то мгновение Декеру почудилось, что слова, которые произносил жуткий голос, обращены к нему, к нему одному. Вопли перепуганной команды стихли, и вскоре он ощутил толчки и услышал выхлопы - это отчаливали спасательные катера. Теперь он уже более или менее твердо стоял на ногах. Он поднял руку к голове и почувствовал, что в одном месте волосы слиплись. Взглянув на руку, он обнаружил на ней кровь. Отойдя от кресла, побрел к ближайшему иллюминатору. Добрался, вцепился руками в холодный металл, припал лицом к гладкой поверхности стекла. Внизу, в опасной близости от корабля, виднелась поверхность планеты. Декер видел какие-то строения - картина их расположения напоминала колесо, спицы которого сбегались к некоему центру, и этот центр лежал прямо под ним. Корабль, понял Декер, попал на орбиту спутника планеты и все приближается к поверхности. Если бы он не был так напуган, то уже давно расслышал бы, как корабль со свистом рассекает атмосферу. Хотелось спрятаться, сжаться в комочек, упасть куда-нибудь, как падает с дерева осеннее яблоко, зарыться в траву и перезимовать. Декер еще крепче вцепился в металлическую раму иллюминатора. В этом не было никакого смысла, но он держался, как за соломинку, и пальцы его, казалось, срослись с ледяным, гладким металлом. Он смотрел вниз и уже более ясно