о оно сможет заменить всех тех многочисленных животных, которых человек разводил со времен неолита. СЕНАТОР СТОУН: И вы, доктор Люкас, как я понимаю, имеете некоторые основания считать, что ваши исследования принесут какую-то практическую пользу? ДОКТОР ЛЮКАС: Да, имею. Я бы сказал, что с главными задачами мы уже справились. Мы получили стадо таких животных и теперь занимаемся доводкой. СЕНАТОР СТОУН: И здесь вы тоже имеете определенную надежду на успех? ДОКТОР ЛЮКАС: Мы работаем с большим воодушевлением. СЕНАТОР СТОУН: Можно спросить, как вы называете то животное, которое получили? ДОКТОР ЛЮКАС: У него нет названия, сенатор. Мы даже не забивали себе голову такой проблемой. СЕНАТОР СТОУН: Оно уже не будет коровой, не так ли? ДОКТОР ЛЮКАС: Нет. Не совсем коровой. Но в нем, естественно, будет что-то и от нее. СЕНАТОР СТОУН: Не будет свиньей? Не будет овцой? ДОКТОР ЛЮКАС: Ни свиньей, ни овцой. Не на сто процентов, конечно. Оно будет иметь некоторые черты свиньи и овцы. СЕНАТОР ГОРТОН: По-моему, в этом длинном вступлении нет никакой нужды. Мой уважаемый коллега хочет спросить, стало ли создание, которое вы выводите, неким совершенно новым живым существом, представителем, так сказать, синтетической жизни. Или же оно может претендовать на родственность современным природным формам? ДОКТОР ЛЮКАС: Это крайне сложный вопрос, сэр. Можно сказать - и это будет чистой правдой, - что ныне существующие формы жизни не были забыты и использовались как модели, но то, что мы получили, - в основном новая порода животного. СЕНАТОР СТОУН: Благодарю вас, сэр. Хочу также поблагодарить моего коллегу-сенатора за то, что он так быстро подхватил нить моих расспросов. Итак, мы имеем, как вы выразились, совершенно новое существо, которое, возможно, отдаленно родственно корове, свинье, овце или, быть может, даже другим формам жизни... ДОКТОР ЛЮКАС: Да, другим формам жизни. Может быть, где-то и есть предел, но сейчас мы его не видим. Мы полагаем, что можем продолжать создавать различные формы жизни, скрещивая их, чтобы получить жизнеспособный гибрид... СЕНАТОР СТОУН: И чем дальше вы продвигаетесь в этом направлении, тем меньше становится степень родства этой вашей формы с любой ныне существующей? ДОКТОР ЛЮКАС: Да, думаю, что можно сказать и так. Но я предпочел бы поразмыслить, прежде чем дать ответ. СЕНАТОР СТОУН: А теперь, доктор, позвольте спросить вас о другом. Биоинженерия на уровне животных вами освоена. А можно ли проделать то же самое с человеческим существом? ДОКТОР ЛЮКАС: Да, разумеется, можно. СЕНАТОР СТОУН: Вы уверены, что в лаборатории можно создать новый тип человека? Может быть, даже много разных типов? ДОКТОР ЛЮКАС: Я в этом не сомневаюсь. СЕНАТОР СТОУН: А когда это будет сделано, когда вы создадите человека с заданными параметрами, даст ли он приплод того же вида, какой вы создали? ДОКТОР ЛЮКАС: Такой вопрос даже не ставится. Созданные нами животные дали породистый приплод. И у людей дела должны обстоять так же. Простейшее изменение генетического материала - вот на что надо обратить внимание в первую очередь, понимаете? СЕНАТОР СТОУН: Давайте внесем ясность. Допустим, вы вывели новую породу людей. Значит, эта порода даст потомство такой же породы? ДОКТОР ЛЮКАС: Точно такой же. Не считая, разумеется, маленьких мутаций и изменений, происходящих в эволюционном процессе вслепую. Но это присуще и естественным формам. Именно так развилась вся нынешняя жизнь. СЕНАТОР СТОУН: Допустим, вы создаете новый тип человеческого существа. Скажем, тип, способный жить в условиях гораздо большей силы тяжести, чем на Земле, способный дышать другим воздухом, питаться пищей, которая ядовита для ныне существующих людей. Смогли бы вы... гм... позвольте поставить вопрос иначе. Как, по-вашему, возможно ли создание такой формы жизни? ДОКТОР ЛЮКАС: Вы, разумеется, просите меня высказать лишь мое личное мнение? СЕНАТОР СТОУН: Совершенно верно. ДОКТОР ЛЮКАС: Ну что ж. Я сказал бы, что это возможно. Сначала в расчет принимаются все задействованные факторы, потом набрасывается биологический проект и... СЕНАТОР СТОУН: Но это выполнимо? ДОКТОР ЛЮКАС: Без всякого сомнения. СЕНАТОР СТОУН: Вы можете сконструировать существо, способное жить в условиях практически любой планеты? ДОКТОР ЛЮКАС: Должен со всей ясностью заявить, что не могу. Биоинженерия человека не моя область. Но вообще это доступно науке нынешнего уровня. Сегодня этой задачей заняты люди, способные ее решить. Не сказал бы, что сейчас предпринимается серьезная попытка создать такого человека, но пути решения проблемы выработаны. СЕНАТОР СТОУН: И процесс тоже разработан? ДОКТОР ЛЮКАС: Как я понимаю, да. И процесс. СЕНАТОР СТОУН: И люди, разработавшие процесс, смогли бы сконструировать и создать человеческое существо, способное жить в условиях любой планеты? ДОКТОР ЛЮКАС: Это вы уж хватили, сенатор. Не в любых условиях. Со временем - возможно, но не теперь. Разумеется, могут встретиться и такие условия, которые совершенно исключат любую форму жизни. СЕНАТОР СТОУН: Однако можно создать форму человеческой жизни, которая будет существовать при разнообразных условиях, не допускающих существования людей в том виде, в каком мы их знаем? ДОКТОР ЛЮКАС: Думаю, это справедливое утверждение. СЕНАТОР СТОУН: Тогда позвольте спросить вас, доктор... Если такое живое существо будет создано, останется ли оно человеком? ДОКТОР ЛЮКС: В основе своей, насколько это возможно, оно будет иметь биологические и умственные черты человеческого существа. С чего-то ведь нужно начинать. СЕНАТОР СТОУН: Будет ли оно выглядеть, как человеческое существо? ДОКТОР ЛЮКАС: Во многих случаях нет. СЕНАТОР СТОУН: Вернее сказать, в большинстве случаев. Правильно, доктор? ДОКТОР ЛЮКАС: Это будет всецело зависеть от того, насколько неблагоприятны параметры окружающей среды, с которой придется столкнуться. СЕНАТОР СТОУН: И в каких-то случаях это существо будет иметь вид чудовища? ДОКТОР ЛЮКАС: Сенатор, вы должны соблюдать точность терминологии. Что такое чудовище? СЕНАТОР СТОУН: Хорошо. Давайте назовем чудовищем живое существо, на которое человек смотрит с отвращением. Живое существо, в котором человек не может видеть своего сородича. Живое существо, встретившись с которым человек может испытать страх, ужас, ненависть или омерзение. ДОКТОР ЛЮКАС: Почувствует ли человек ненависть и омерзение, в немалой степени зависит от того, что это за человек. При правильном отношении... СЕНАТОР СТОУН: Давайте оставим в стороне вопрос о правильном отношении. Возьмем обычных мужчину или женщину, любого из сидящих в этой комнате. Могут ли некоторые люди испытать ненависть и омерзение при виде этого гипотетического создания? ДОКТОР ЛЮКАС: Кое-кто из них, наверное, может. И я хотел бы поправить вас, сенатор. Вот вы говорите "чудовище". Я могу и не считать его чудовищем. В чудовище его превращает ваше воображение... СЕНАТОР СТОУН: Но определенные человеческие существа могут счесть такое создание чудовищем? ДОКТОР ЛЮКАС: Кое-кто может. СЕНАТОР СТОУН: И, вероятно, многие? ДОКТОР ЛЮКАС: Да, вероятно, многие. СЕНАТОР СТОУН: Благодарю вас, доктор. У меня больше нет вопросов. СЕНАТОР ГОРТОН: А теперь, доктор Люкас, давайте несколько подробнее рассмотрим этого синтетического человека. Я понимаю, что такое определение не совсем верно, но надеюсь, что оно понравится моему коллеге. СЕНАТОР СТОУН: Да, синтетический человек. Не человеческое существо. Эта так называемая биоинженерная программа предполагает заселять другие планеты не людьми, а синтетическими созданиями, ничем не похожими на человеческое существо. Иными словами, выпустить в Галактику орду чудовищ. СЕНАТОР ГОРТОН: Э... гм... доктор Люкас, давайте согласимся с сенатором Стоуном в том, что вид такого создания может внушать ужас. Однако его наружность, по-моему, не имеет отношения к обсуждаемому вопросу. Главное в том, что представляет собой это создание. Вы согласны? ДОКТОР ЛЮКАС: Горячо поддерживаю вас, сэр. СЕНАТОР ГОРТОН: Если оставить в стороне внешность создания, можете ли вы сказать, что оно по-прежнему останется человеческим существом? ДОКТОР ЛЮКАС: Да, сенатор, могу. Строение тела существа не будет иметь отношения к его сути. Носителем признаков будет мозг. Разум, побуждения, мировоззрение. СЕНАТОР ГОРТОН: И у этого создания будет человеческий мозг? ДОКТОР ЛЮКАС: Да, сэр. СЕНАТОР ГОРТОН: И поэтому эмоции, побуждения и мировоззрение у него тоже будут человеческие? ДОКТОР ЛЮКАС: Разумеется. СЕНАТОР ГОРТОН: И поэтому создание будет человеком? Независимо от внешнего облика? ДОКТОР ЛЮКАС: Да, человеком. СЕНАТОР ГОРТОН: Доктор, не знаете ли вы случайно, было такое существо когда-либо создано или нет? Под существом я имею в виду синтетическое человеческое существо. ДОКТОР ЛЮКАС: Да. Около двухсот лет назад были созданы два таких существа. Но есть некоторая разница... СЕНАТОР СТОУН: Минутку! Вы говорите о том древнем мифе, который мы время от времени слышим... ДОКТОР ЛЮКАС: Это не миф, сенатор. СЕНАТОР СТОУН: Вы можете подтвердить свое заявление документально? ДОКТОР ЛЮКАС: Нет, сэр. СЕНАТОР СТОУН: Что означает это "нет, сэр"? Как вы могли явиться на слушания и выступить с заявлением, которое не в состоянии подтвердить? СЕНАТОР ГОРТОН: Я могу подтвердить его. Если потребуется, я представлю в качестве доказательства документы. СЕНАТОР СТОУН: В таком случае, вероятно, сенатор должен был бы сесть на место свидетеля... СЕНАТОР ГОРТОН: Отнюдь. Меня вполне устраивает и этот свидетель. Вы говорили, сэр, что есть какая-то разница... СЕНАТОР СТОУН: Минутку! Я протестую! По-моему, этот свидетель некомпетентен... СЕНАТОР ГОРТОН: Что ж, давайте это выясним. Доктор Люкас, при каких обстоятельствах вы получили эту информацию? ДОКТОР ЛЮКАС: Лет десять назад, когда я вел исследования для диссертации, я попросил доступа к некоторым делам в Космической Службе. Видите ли, сенатор, я занимался проверкой того, что вы называете мифом. Об этом мало кто знал. Но меня заинтересовало, миф это или нечто более основательное. СЕНАТОР ГОРТОН: И вам предоставили возможность ознакомиться с документами? ДОКТОР ЛЮКАС: Ну, не сразу. Космическая Служба пошла на это с... скажем, с неохотой. Наконец я стал твердить, что дело двухсотлетней давности не требует допуска. Не скрою, что мне нелегко было заставить их увидеть логику в моих доводах. СЕНАТОР ГОРТОН: Однако в конце концов ваша взяла? ДОКТОР ЛЮКАС: Да, в конце концов. С немалой поддержкой компетентных лиц. Видите ли, когда-то эти документы были снабжены грифом высшего уровня секретности для таких материалов. Формально они еще не рассекречены. Пришлось немало поспорить, чтобы все увидели нелепость такого положения... СЕНАТОР СТОУН: Минутку, доктор, один вопрос. Вы говорите, что вас поддерживали. ДОКТОР ЛЮКАС: Да. СЕНАТОР СТОУН: Может быть, в значительной степени эта поддержка исходила от сенатора Гортона? СЕНАТОР ГОРТОН: Поскольку вопрос имеет отношение ко мне, я с согласия доктора Люкаса отвечу на него. Я с радостью признаю, что оказал ему кое-какую помощь. СЕНАТОР СТОУН: Хорошо, это все, что я хотел узнать. Именно так это и будет запротоколировано. СЕНАТОР ГОРТОН: Доктор Люкас, продолжайте, пожалуйста. ДОКТОР ЛЮКАС: Из бумаг явствовало, что 221 год назад, точнее говоря, в 2266 году, были созданы два синтетических существа. Они имели телесную оболочку людей, но конструировались для очень специфической цели: их планировали использовать для первичных контактов с жизнью на других планетах, погрузив на исследовательские и разведывательные звездолеты и отправив собирать данные о господствующих формах жизни в космосе. СЕНАТОР ГОРТОН: Доктор Люкас, а как - пока без излишних подробностей, - как именно они должны были выполнить ту работу, для которой предназначались? Вы можете нам это сказать? ДОКТОР ЛЮКАС: Не уверен, что смогу выразиться с полной ясностью, но попробую. Синтетические люди обладали высокой приспособляемостью. За неимением лучшего термина их можно охарактеризовать словом "пластичные". В них была реализована концепция незамкнутых цепей, которая не могла быть разработана раньше, чем за десять лет до этих событий. Случай, мягко говоря, необычный: чтобы столь сложная концепция была воплощена на практике за такое короткое время. Все основные составляющие сконструированных человеческих тел делались по этой концепции. Понимаете, они были завершенными по форме, но в каком-то смысле незавершенными по сути. Аминокислоты... СЕНАТОР ГОРТОН: Может быть, вы пока расскажете нам, что должны были делать эти тела, и не будете углубляться в принципы, по которым они создавались? ДОКТОР ЛЮКАС: То есть как они должны были функционировать? СЕНАТОР ГОРТОН: Да, если можно. ДОКТОР ЛЮКАС: Идея была простой: после того как исследовательский корабль садился на планету, один из представителей высшей формы жизни этой планеты захватывался и внимательно изучался. Я думаю, вы знакомы с процессом биологического сканирования. Все параметры, делающие существо таким, как оно есть, - строение, химия, обмен веществ, - строго определены. Данные вводятся в память, после чего передаются синтетическому человеческому существу, и оно благодаря уникальному принципу незамкнутых цепей превращается в точную копию существа, параметры которого записаны на пленках. Процесс должен быть быстротечным: любая заминка может все погубить. Должно быть, это жуткое зрелище - почти мгновенное превращение человеческого существа в инопланетное создание. СЕНАТОР ГОРТОН: Вы говорите, что человек превратится в инопланетное создание. Значит ли это, что превращение будет всеобъемлющим - мыслительным, интеллектуальным, если тут подходит этот термин, так же, как и... ДОКТОР ЛЮКАС: Человек превращается в это создание. Не вообще в инопланетное создание, а в точную копию именно того создания, которое послужило образцом, понимаете? У него будут разум и память этого существа. Оно сможет немедленно продолжить работу, которую делало инопланетное существо, с того момента, когда оно прервало ее. Оказавшись за пределами корабля, оно сможет отыскать приятелей инопланетного существа, присоединиться к ним и провести исследования... СЕНАТОР ГОРТОН: Вы хотите сказать, что оно по прежнему будет обладать и человеческим разумом? ДОКТОР ЛЮКАС: Трудно сказать. Человеческое мышление, воспоминания, индивидуальность - все это останется, хотя, вероятно, в очень выхолощенной форме, и будет существовать как нечто подсознательное, но способное к быстрому включению в сознание. Существу будет задан мысленный приказ вернуться на корабль через определенное время и сразу по возвращении принять человеческий облик. Приняв его, создание сможет вспомнить свое существование в инопланетном обличье, и данные, получить которые иным путем, вероятно, было бы невозможно, станут доступны исследованию. СЕНАТОР ГОРТОН: А можно спросить, вышло ли из этого что-нибудь? ДОКТОР ЛЮКАС: Трудно сказать, сэр. Отчетов о результатах нет. Есть записи, свидетельствующие о том, что они - оба этих существа - были отправлены в космос. Но потом - молчание. СЕНАТОР ГОРТОН: По вашим предположениям, с ними что-то стряслось? ДОКТОР ЛЮКАС: Да, возможно. Нам этого никак не узнать. СЕНАТОР ГОРТОН: Может быть, существа оказались недееспособными? ДОКТОР ЛЮКАС: О нет, свои функции они бы выполнили. Не было никаких причин, мешавших им действовать так, как запланировано. Они просто не могли не работать. СЕНАТОР ГОРТОН: Я задаю все эти вопросы, потому что знаю: если их не задам я, это сделает мой уважаемый коллега. А теперь позвольте спросить вас о том, о чем он бы не спросил: может ли такой псевдочеловек быть создан сегодня? ДОКТОР ЛЮКАС: Да. Располагая проектом, мы можем создать его без малейшего труда. СЕНАТОР ГОРТОН: Однако другие экземпляры не создавались, насколько вам известно? ДОКТОР ЛЮКАС: Насколько мне известно, нет. СЕНАТОР ГОРТОН: Не согласились бы вы предположить... ДОКТОР ЛЮКАС: Нет, сенатор, не согласился бы. СЕНАТОР СТОУН: Простите, что перебиваю вас. Доктор Люкас, у вас есть какой-либо описательный термин для процесса, применяемого при изготовлении такого рода людей? ДОКТОР ЛЮКАС: Да, есть. Он называется "принцип оборотня". 11 На стоянке с противоположной стороны улицы какой-то мужчина вынес из дома кадку и поставил ее во внутреннем дворике у края бассейна. В кадке было дерево, и, когда человек опустил ее на землю и пошел прочь, дерево зазвенело, словно множество веселых серебряных бубенцов. Блейк, который сидел на стуле, закутавшись в халат в оранжевую полоску, оперся локтями о перила балкона и, напрягая глаза, стал смотреть с высоты пятого этажа на деревце, чтобы убедиться в том, что звон исходит действительно от него. Вашингтон дремал в голубой дымке раннего октябрьского вечера. Несколько наземных машин проехали по бульвару под окнами, мягко "вздыхая" своими воздушными соплами. Вдалеке над Потомаком покачивалось несколько леталок - летающих стульев с сидящими на них людьми. Дома на стоянке стояли ровными рядами; перед каждым раскинулась сочная зеленая лужайка с клумбами в ярких осенних цветах; поблескивали голубые бассейны. Перегнувшись через перила и вытянув шею, Блейк едва-едва смог разглядеть свой собственный дом на бульваре, стоявший в глубине, в третьем ряду от мостовой. Ближайшим соседом Блейка на веранде солярия был пожилой мужчина, по самые уши закутанный в толстое красное одеяло. Он невидящими глазами смотрел в пустоту за парапетом и что-то бормотал. Неподалеку двое пациентов играли в какую-то настольную игру. Кажется, в шашки. Служащий солярия торопливым шагом пересек веранду. - Мистер Блейк, к вам пришли, - сообщил он. Блейк встал и обернулся. В дверях веранды стояла высокая темноволосая женщина в бледно-розовой накидке из ткани с шелковым блеском. - Это мисс Гортон, - сказал Блейк. - Пожалуйста, пригласите ее. Она пересекла веранду и протянула ему руку. - А я вчера ездила в вашу деревушку, - сказала она, - и обнаружила, что вас там нет. - Жаль, что не застали меня, - произнес Блейк. - Присаживайтесь. Она уселась в кресло, а Блейк пристроился на перилах. - Вы с отцом в Вашингтоне, - сказал он. - Эти слушания... Она кивнула: - Да, они начались сегодня утром. - Вы, наверное, посетите несколько заседаний. - Наверное, - подтвердила она. - Хотя это довольно тягостное зрелище. Больно смотреть, как твоему отцу задают хорошую взбучку. Я, конечно, восторгаюсь тем, как он борется за то, во что верит, но мне бы хотелось, чтобы иногда он выступал и за то, что одобряет наша общественность. Увы, сенатор почти никогда не делает этого. Вечно он на стороне тех, кого публика считает неправыми. А на этот раз отец может серьезно пострадать. - Вы имеете в виду Принцип Единогласия? Не далее как позавчера я что-то читал об этом. По-моему, глупое правило. - Возможно, - согласилась она. - Но именно так обстоит дело. Из-за него власть большинства натыкается на совершенно ненужные ограничения. Если сенатору придется удалиться от общественной деятельности, это его убьет. Она для него суть и смысл всей жизни. - Мне очень понравился ваш отец, - сказал Блейк. - В нем есть что-то от самой природы, что-то гармонирующее с тем домом, в котором вы живете. - Вы хотите сказать, некая старомодность? - Ну, может быть. Хотя это не совсем точное слово. В нем чувствуется какая-то основательность и вместе с тем одержимость и очевидная самоотверженность... - О да, - проговорила она, - самоотверженность в нем есть, и это достойно восхищения. Думаю, что большинство людей в восторге от него, но он вечно как-то умудряется их рассердить, указывая им на их ошибки. Блейк рассмеялся: - Насколько я знаю, это самый верный способ кого-то рассердить. - Возможно, - согласилась Элин. - Ну, а как вы? - У меня все хорошо, - сказал он. - Здесь я нахожусь без какой-либо определенной причины. А перед вашим приходом сидел и слушал, как звенит дерево. Будто много-много колокольчиков. Я ушам своим не поверил. Какой-то человек на той стороне улицы вынес из дома деревце, поставил рядом с бассейном, и оно зазвенело. Она подалась вперед и посмотрела туда, куда показывал Блейк. Деревце залилось серебристой бубенцовой трелью. - Это монастырское деревце, - сказала она. - Их не так уж и много. Несколько штук завезли с какой-то далекой планеты. Не могу припомнить, как оно называется. - Я без конца сталкиваюсь с совершенно незнакомыми мне вещами, - признался Блейк. - С вещами, которых никогда прежде не знал. И начинаю бояться, что у меня опять галлюцинации. - Как в тот раз, когда вы подошли к нашему дому? - Совершенно верно. Я до сих пор не знаю, что случилось в ту ночь. Этому нет объяснения. - Врачи... - От врачей, похоже, мало проку. Они в такой же растерянности, как и я. - Вы рассказали об этом своему врачу? - Да нет, не рассказывал. У бедняги и так хлопот полон рот. Ну, добавился бы еще один фактик.. - Но он может иметь большое значение. - Не знаю, - ответил Блейк. - Кажется, будто вам все это почти безразлично, - сказала Элин Гортон. - Будто вам вовсе не хочется выяснить, что же с вами случилось. А может, просто страшитесь это узнать. Блейк бросил на нее настороженный взгляд. - У меня несколько иное мнение на этот счет, - сказал он. - Но может статься, что вы правы. Доносившийся с противоположной стороны улицы звон стал другим: многоголосая трель серебряных бубенцов сменилась звучным и дерзким боем большого набата, тревожно плывшим над крышами древнего города. 12 В тоннеле волнами разливался страх. Все вокруг было пропитано запахами и голосами другой планеты. Лучи света скользили по стенам, а пол под ногами был твердым, как камень. Существо скрючилось и захныкало, чувствуя, как напряжена каждая мышца, как в каждый нерв вгрызается парализующий ужас. Тоннель тянулся и тянулся вперед, и выхода не было. Все, это конец. Ловушка. Как оно сюда попало? Куда - сюда? Неизвестно куда и, уж конечно, не по своей воле. Его поймали и зашвырнули сюда, и никакого объяснения этому не было. Да, оно помнило какое-то прошлое, и тогда было сыро и жарко, и темно, и все заполняло неприятное чувство, что по нему ползает множество крошечных живых организмов. А теперь было жарко, и светло, и сухо, а вместо них он ощущал вдалеке присутствие более крупных существ, и мысли их громовыми, барабанными ударами отдавались у него в мозгу. Разогнувшись наполовину и царапая когтями по твердому полу, существо обернулось. Позади, так же как впереди, тоннель уходил в бесконечность. Замкнутое пространство, в котором не было звезд. Зато был разговор: мысленный разговор, и глухо шуршащий разговор с помощью звуков - сбивчивый, путаный, расплывчатый разговор, который вспухал пеной и сыпал искрами и не имел ни глубины, ни смысла... Мир - тоннель, в ужасе подумало существо, узкое замкнутое пространство, пропитанное зловонием, насыщенное бессмысленной речью, бурлящее страхом и не имеющее конца. Существо видело, что в тоннеле имелись отверстия. Они вели, несомненно, в другие такие же тоннели без конца и начала. Из одного из дальних отверстий появилось огромное, жуткое, нелепое создание. Оно с цокающим звуком шагнуло в тоннель, повернулось к нему и завизжало. Волна невыносимого страха вздыбилась в мозгу этого уродливого создания и заполнила его разум. Создание развернулось и очень быстро побежало прочь. Существо вскочило, царапая когтями по жесткой поверхности, и метнулось к ближайшему отверстию, уводящему прочь от этого тоннеля. В его теле паника судорогой свела внутренности, разум затянуло парализующей дымкой испуга, и откуда-то сверху тяжелым грузом обрушилась темнота. В тот же миг оно перестало быть собой, оно находилось теперь не в тоннеле, а у себя в теплой, уютной темноте, служившей ему тюрьмой. Блейк резко затормозил в нескольких шагах от койки и, останавливаясь, удивился, что бежит и что его больничная рубашка лежит на полу, а он стоит в комнате голым. И тут что-то щелкнуло у него в голове, словно треснула слишком тугая оболочка, и все знание открылось ему - о тоннеле, и об испуге, и двух других существах, которые составляли с ним единое целое. Внезапно ослабев от нахлынувшей радости, Блейк опустился на кровать. Он вновь обрел цельность, стал тем существом, каким был прежде. И теперь Блейк уже не один - с ним были те двое. И они ответили ему - не словами, а мысленным дружеским похлопыванием по плечу. (Колючие, холодные звезды над пустыней, в которой нет ничего, кроме песчаных дюн и снега. Мысль, протянувшаяся к звездам и черпающая в них знание. Жаркое, окутанное паром болото. Длинная, тяжелая лента информация, свернувшаяся внутри пирамиды биологического компьютера. Три хранилища мысли, мгновенно сливающиеся в одно. Соприкосновение разумов.) - Оно побежало, увидев меня, - сказал Охотник. - Скоро придут другие. - Это твоя планета, Оборотень. Ты знаешь, что делать. - Верно, Мыслитель, планета моя. Но то, что известно мне, знаете и вы. Знание общее. - Но тебе решать, что делать. - Возможно, они еще не разобрались, что это был я, - сказал Оборотень. - Пока. Возможно, у нас есть немного времени. - Совсем немного. Он прав, подумал Блейк. Времени почти нет. Медсестра, с визгом несущаяся по коридору, - на ее вопли выбегут все: санитары, другие сестры, врачи, нянечки, повара. Через считанные минуты переполох охватит всю больницу. - Все дело в том, - сказал он, - что Охотник слишком уж похож на волка. - Твое определение, - отозвался Охотник, - подразумевает существо, которое питается другими существами. Но ты же знаешь, я не способен... - Конечно, нет, - ответил себе Блейк. - Но они-то думают по-другому. Когда они видят тебя, ты кажешься им волком. Как той ночью перед домом сенатора, когда сторож увидел твой силуэт при вспышке молнии. Он действовал инстинктивно - сработал комплекс старинных преданий о волках. - А если кто-нибудь увидит Мыслителя, как он станет действовать? Что с нами будет? - спросил Охотник. - Я высвобождался дважды, Оборотень, и в первый раз было сыро и темно, а в другой - светло и тесно. - А я высвобождался только раз, - сказал Мыслитель, - и не смог функционировать. - Тихо! - вслух произнес Блейк. - Тихо. Дайте подумать. Во-первых, здесь находился он сам, человек - искусственный человек, андроид, изготовленный в лаборатории, неограниченная вариабельность, принцип оборотня, гибкость - интеллектуальная и биологическая, - которая сделала его таким, каков он сейчас. Человек. Такой же человек, как все, не считая происхождения. И преимуществ, обыкновенному человеку недоступных. Иммунитет к болезням, аутогенное лечение, самовосстановление. Человек, такой же, как и все люди, с разумом, чувствами, физиологией. Но при этом и инструмент - человек, спроектированный для определенной задачи. Лазутчик во внеземные формы жизни. И наделенный столь уравновешенной психикой, столь незыблемой логикой, столь поразительной способностью приспособляться и проникать в них, что его разум в состоянии вынести без ущерба то, что испепелило и в клочья разнесло бы любой другой разум, - трансформацию в инопланетное существо с его телом, мозгом, эмоциями. Во-вторых, здесь был Мыслитель (можно ли подобрать ему какое-либо другое имя?) - бесформенная плоть, способная по желанию принимать любую форму, но в силу давней привычки предпочитающая форму пирамиды как оптимальную для жизнедеятельности. Обитатель яростного первобытного мира на покрытой болотами планете, купающейся в потоках тепла и энергии новорожденного солнца. Чудовищные существа ползали, плавали, бродили в этом краю болот, но Мыслители не знали страха, как не знали и необходимости чего-либо бояться. Черпая жизненную квинтэссенцию из энергетических штормов, бушующих на планете, они обладали уникальной системой защиты - покрывалом из взаимозамыкающихся силовых линий, которое отгораживало их от прожорливого внешнего мира. Они размышляли о существовании и никогда - о жизни или смерти, поскольку в их памяти не хранилось воспоминаний ни о рождениях, ни о смертях кого-либо из них. Грубые физические силы при определенных обстоятельствах могли расчленить их, разорвать плоть, но тогда из каждого обрывка плоти, несущего генетическую информацию о всем существе, вырастал новый Мыслитель. Впрочем, этого тоже никогда не случалось, но данные о такой возможности и ее последствиях составляли информационную основу разума каждого Мыслителя. Оборотень и Мыслитель. И Оборотень стал Мыслителем - ухищрениями и игрой ума другого мыслящего племени, обитающего в сотнях световых лет отсюда. Искусственный человек превратился в другое существо, переняв его способности мышления, его взгляды на жизнь, физиологию и психику. Став им, он сохранил достаточно от человека - частицу человеческой сути, которую он свернул в тугую пружину и спрятал от жуткого и сурового величия того существа, в которое перевоплотился. И укрыл ее мысленной броней встроенной в него на планете, настолько далекой от этой точки пространства, что даже солнца ее невозможно было разглядеть. Спрятал, но не навсегда. Скорее, временно убрал в потайные уголки разума, который составлял Я этого инопланетного существа. Ему предстояло быть им, и человеческая суть его затаилась в глубине жесткой неземной плоти и загадочного сознания. Но в свое время, когда первый страх осядет и забудется, когда придет умение жить в этом новом теле на другой планете, человеческий разум займет должное место и наполнится, насладится всепоглощающим восторгом нового опыта - состояния, когда два разума сосуществуют рядом, не требуя подчинения, не соревнуясь, не пытаясь выгадать что-то для себя за счет другого, поскольку оба отныне принадлежат к сообществу, которое оказывается не просто сообществом людей или созданий из страны болот, но и тем и другим, слившимся воедино. Солнечные лучи падали на поверхность планеты, тело Мыслителя впитывало энергию, и болото было замечательным местом, поскольку для пирамидального существа оно стало домом. Можно было ощутить, исследовать, познать новую жизнь, подивиться ей и порадоваться. Имелось и любимое Место для Размышлений, и любимая Мысль, а иногда случалось и мимолетное общение с другими соплеменниками, встреча разумов, краткая, как прикосновение руки в темноте. В общении не было необходимости: каждый из Мыслителей обладал исчерпывающим набором качеств, делающим контакт с себе подобными ненужным. Время, равно как и пространство, не имело никакого значения, за исключением тех случаев, когда или время, или пространство, или то и другое вместе становились объектом Мысли. Ибо Мысль была всем - и смыслом существования, и целью, и призванием, направленность ее не подразумевала какого-либо окончания, будь то даже и завершение самой себя, поскольку у нее не могло быть конца. Мысль представляла нечто такое, что продолжается бесконечно, питает само себя и не оставляет ни веры, ни надежды на то, что когда-нибудь окажется исчерпанной. Но теперь время сделалось одним из важных факторов, разум человека был сориентирован на определенное время возвращения, и когда оно наступило, человек из Мыслителя снова стал человеком и вернулся. Собранная им информация легла в центр памяти, а корабль снова рванулся в космос, продолжая полет. Затем была еще одна планета, и еще одно существо, и Оборотень превратился в это существо, как раньше в Мыслителя, и отправился путешествовать по планете в новом обличье. Если предыдущая планета была жаркой и влажной, то здесь было холодно и сухо, далекое солнце едва светило, а звезды блестели в безоблачном небе как алмазы. Белая пыль из песка и снега покрывала поверхность планеты, и порывистый ветер сметал ее в аккуратные дюны. Теперь человеческий разум перешел в тело Охотника, который несся в стае через замершие равнины и скалистые кряжи и испытывал от этого бега под звездными россыпями и лунными фонарями языческое наслаждение, выискивая святилища, откуда с незапамятные времен его предки вели разговор со звездами. Но это была лишь традиция - картины, которые бессознательно транслировали бесчисленные цивилизации, обитающие в другим солнечных системах, Охотники могли улавливать в любое время и в любом месте. Не понимая этих картин и даже не пытаясь понять, они просто ловили их и хранили в воспоминаниях ради эстетического удовольствия. Так же и человек, думал человек в теле Охотника, может бродить по художественной выставке, останавливаясь и вглядываясь в те полотна, чьи краски и композиции беззвучно провозглашали истину - истину, которую не выразишь в словах и которую не надо выражать в словах. Человеческий разум в теле Охотника - и еще один разум, разум, который вдруг неожиданно выполз оттуда, где его не должно было быть, который должен был исчезнуть после того, как человеческое сознание покинуло использованную оболочку. Мудрецы на Земле такого не предполагали, им и в голову не приходило, что освобождение от инопланетного тела не означает освобождения от инопланетного разума, что маску чужого интеллекта, единожды надетую, нельзя так просто снять и выбросить. От этой маски нельзя было избавиться, ее нельзя было сорвать. Память и инопланетное Я невозможно истребить, выскоблить из разума начисто. Они оказались неистребимы. Их можно было загнать глубоко в подсознание вернувшегося в свой естественный облик человека, но снова и снова они выбирались на поверхность. И потому уже не два существа бежали по долинам плавучих песков и снега, а три в теле Охотника. И пока Охотник улавливал картины со звезд, Мыслитель впитывал информацию, оценивал ее и, задавая вопросы, отыскивал ответы. Словно одновременно работали две отдельные части компьютера: блок памяти, накапливающий информацию, и блок, анализирующий поступающие данные, - работали, дополняя друг друга. Воспринимаемые картины были уже чем-то большим, нежели радующий эстетическое чувство образ, теперь они имели куда более глубокое и серьезное значение, будто на поверхность стола ссыпались со всей Вселенной кусочки головоломки, дожидаясь, пока кто-нибудь не сложит из них узор - множество крошечных разрозненных клочков к единому всеобъемлющему, вселенскому шифру. Три разума задрожали, замерев на цыпочках на краю разверзшейся перед ними, выворачивающей душу пропасти - вечности. Застыли потрясенные, не в состоянии сразу осознать грандиозность открывшейся перед ними возможности: протянуть руку и взять, заполучить ответы сразу на все когда-либо заданные вопросы, узнать у звезд разгадку всех их тайн, подставить эти данные в уравнения познания и сказать наконец: "Это есть Вселенная". Но загудело, сработало реле времени в одном из разумов, вызывая его обратно на корабль. Людям Земли нельзя было отказать в хитроумии - тело Охотника повернуло назад к кораблю, где оно должно было отделиться от разума искусственного человека, и тогда корабль опять устремится к другим звездам. Чтобы снова, обнаруживая на планетах разумные существа, вселять в их тела человека и из первых рук добывать информацию, которая когда-нибудь позволит человечеству установить с этими существами отношения, наиболее выгодные людям. Однако когда Охотник вернулся к кораблю, что-то произошло. Сигнал об этом длился какую-то долю секунды, а затем все исчезло. До настоящего момента. Момента полупробуждения - но только одного из всех, пришедшего в себя и очень озадаченного. Но наконец теперь проснулись остальные, и снова все трое были вместе - кровные братья по разуму. - Оборотень, они нас боятся. Они разгадали нас. - Да, Охотник. Или подумали, что разгадали. Все они понять не могли, только догадываются. - Но они не стали ждать, - сказал Охотник. - Предпочли не рисковать. Заметили, что что-то не так, и заперли нас. Просто взяли и заперли. Из коридора донесся топот бегущих ног. Чей-то голос громко произнес: "Оно вошло туда. Кэти видела, как оно туда вошло". Топот быстро приближался, учащаясь на поворотах. Тяжело дыша, в дверь ворвались санитары в белых халатах. - Мистер, - закричал один из них, - вы видели волка? - Нет, - ответил Блейк. - Я не видел волка. - Черт побери, происходит что-то странное, - сказал другой санитар. - Кэти врать не станет. Она видела что-то. И от страха чуть... Первый санитар сделал шаг вперед, с угрозой глядя на Блейка. - Мистер, не надо с нами шутить. Если это розыгрыш... Паника охватила два других разума, паника, подобная приливной волне, - паника разумов, поставленных обитателями чужой планеты в опасную ситуацию. Неуверенность, непонимание, невозможность оценить положение... - Нет! - воскликнул Блейк. - Нет! Не надо, подождите... Но уже было поздно. Перевоплощение началось, запущенное вцепившимся в мысленные рычаги управления Охотником, и остановить уже было нельзя. - Идиоты! - беззвучно закричал Блейк. - Идиоты! Идиоты! Санитары отпрянули и через дверь вывалились обратно в коридор. Перед ними, ощетинившись, блестя серебристым мехом в свете лампы, изготовившись к прыжку и обнажив сверкающие клыки, стоял Охотник. Охотник присел и зарычал. Он в западне. В ловушке, из которой нет выхода. Глухая стена и позади, и сбоку. Единственный открытый путь вел вперед, во внешний тоннель, и тоннель этот битком забила стая улюлюкающих инопланетян, передвигающихся на двух задних ногах и завернутых в искусственные шкуры. От их тел исходил резкий запах, а разумы их несли на него мыслительную волну такой силы, что он едва устоял под ее напором. Но не осознанную, контролируемую интеллектом психическую волну, а хаотичную, сорную волну из первобытных инстинктов и предубеждений. Охотник сделал вперед один медленный шаг, и стая отшатнулась. Их отступление отдалось пьянящим ощущением победы в крови Охотника. Древняя память предков, захороненная в глубинах его мозга, вдруг высвободилась, развернулась в горделивое знамя воина, урчание, клокотавшее в его горле, загрохотало раскатами дикой ярости - и звук этот, врезавшись во вражескую стаю, рассеял, опрокинул ее. И тогда Охотник ринулся в тоннель и там быстро повернул направо. Одно из существ, прижавшихся к стене, бросилось на него с каким-то занесенным над головой оружием. Одним броском Охотник опередил нападение. Короткое движение массивной головы, молниеносный и жуткий удар клыками по податливой плоти - и существо с воплем рухнуло на пол. Охотник развернулся, чтобы встретить преследующих