тобы гнаться за ними. Он замедлил бег, спускался сверху медленно, тяжело дыша, все еще сжимая рукоять карогги. Его убили! Убили! Да будут прокляты их головы и головы их детей, да будут прокляты лона матерей, породившие их, прокляты их собаки и тот, кто отдал им такой приказ. Они подняли руку на Листа, и руки эти будут у них отрублены. Они видели его смерть, значит, у них будут вырваны глаза. Они что-то кричали ему, значит, он вырвет им языки! Проклятые! Уже спускаясь с горы к тому месту, к той земле, по которой стекла кровь Ольгомара, он знал, что должен отомстить. Вражда. Кровь за кровь. Жизнь за жизнь. А чтобы окупить смерть Листа, понадобится много жизней. Много. Двадцать лет он не вступал в борьбу с человеком. Утратил уже юношескую живость, быстроту и силу. Но держалась в нем мощь Гая, велевшая забыть про данную бану клятву, ибо верность Деревьям во сто крат важнее. Он подошел к телу Ольгомара. Брат лежал, широко раскрыв глаза, волосы слиплись от крови, курточка разодрана и влажна, кровавые рубцы пересекли грудь и живот. Какое значение имеют клятва и чистота, какое имеют значение слова ворожбы, гнев Пенге Афры? Теряет значение все! Только кровь. Кровь за кровь. Дорон наклонился над вторым телом. Несколько секунд глядел на застывшее лицо умершего, потом начал обыскивать его одежду. Не нашел ничего, никакого знака, амулета, записки, даже оружия; по-видимому, сбежавшие убийцы его забрали. Ничего, что могло бы сказать, кем были нападавшие. Но кем они могли быть? Наверняка не обычными разбойниками, каких множество скрывается в лесах. Слишком уж хорошо они подготовились к нападению. Но кто мог желать смерти избранника Священного Гая? Кто? Палица лежала в трех шагах от тела брата. Дорон наклонился, протянул руку. Листик с Ольгомаровой карогги ссохся, свернулся, легонько задрожал и оторвался от палицы. Пальцы Дорона нащупали внутри него твердость, какую-то узловатость. Он осторожно развернул лист - так, чтобы не искрошить его. Странно. Он знал все деревья, отличал их листья, семена, побеги. Он мог понять имя дерева, прикасаясь к коре, вслушиваясь в пение тронутых ветром ветвей, вдыхая воздух, напоенный ароматом листвы. Мог бы назвать и описать все деревья, даже те, которые росли в дальних краях. Но это семечко было чужим. Он снова наклонился над кароггой Ольгомара. Неожиданно кожу опалила волна жара. Палица обратилась в прах. Даже он, Лист, не мог взять в руки кароггу, принадлежащую другому Листу. Семечко он положил в висящий на шее мешочек. Когда вставал, услышал долетевший из-за спины шорох кустов. Одним движением схватился за оружие. - Не-е-ет! Он кричал громко, его вой разорвал сон леса, расшевелил спящие деревья, поднял с мест ночных зверей. - Взять его! - бросил Острый, указывая на Магвера. - Замолкни! А Магвер все никак не мог понять, как так случилось, что он, самый лучший друг, оказался преступником. Все молча стояли, ошарашенные услышанным. Магвер отскочил назад, выхватил из-за пояса кинжал. - Острый. - В голосе паренька было больше просьбы, чем приказа, больше покорности, чем ярости, он говорил быстро, при этом тяжело дыша. - Ты ошибся, Острый! Что ты говоришь? Ведь... Как я?.. Острый, я его даже не знал, чего ради это пришло тебе в голову? Острый, почему ты так сказал? Три его товарища уже пришли в себя, схватились за ножи, понемногу приближались к Магверу. Он осторожно пятился, нащупывая ступнями землю. - Вы что?! Ведь вы, о Земля, знаете меня. Вагран, брат, ты знаешь меня, и ты, Позм... - Взять его! - вновь крикнул Острый. Они прыгнули, но Магвер не стал ждать. Развернулся и помчался в лес, вперед... Стволы деревьев выскакивали из тьмы, трава цеплялась за штаны, ветки хлестали по лицу. - Здесь он! Здесь! - крикнул Позм. Магвер свернул вправо. Оскользнулся на склоне, ударился о камень, зашипел от боли. - Я вижу его! - Теперь кричал Вагран. "Земля, Земля, чего они хотят? Я же ничего не сделал. Земля, почему Острый, откуда эти слова, зачем? Земля, почему они так говорят, я не предатель, я же не предатель!" Он метнулся к кустам, покрывающим дно яра. Заполз в них, сжался, обхватил колени руками. "Земля, не позволь им, ведь я ничего плохого не сделал, я служил верой и правдой, ничего не сделал, так почему, почему?!" Хруст ломаемых башмаками прутиков. Кто-то идет. Он все ближе, ближе. Если он увидит Магвера, то кликнет остальных, а они наверняка недалеко, совсем рядом, рядом... "Тише, это должно произойти без шума". Позм, да, это он, это его шаги, и его силуэт маячит в темноте. Белизна его костяного кинжала... Магвер сильнее стиснул пальцами рукоятку своего ножа, присел, опираясь сжатым кулаком о землю. Позм был в двух шагах. Он шел прямо на Магвера. Магвер вскочил. Выбросил руки вперед, толкнул Позма в грудь, ударил кулаком по лицу. Прижал к земле, левой ладонью зажал рот. Позм смотрел на острие, приближающееся к горлу, на лицо Магвера. - Слушай, Позм, это не я, правда, поверь мне, я не предавал никого, ведь мы были вместе столько времени, почему?.. - Магвер отпустил Позма. Встал. Принялся снова объяснять, говорил шепотом, едва слышным в шуме разбуженных человеческим волнением деревьев. - Ну скажи... Позм медленно поднялся, глядя то на лицо Магвера, то на зажатый в его руке нож. - Скажи... - Здесь! - крикнул Позм, отскакивая. - Здесь он! Магвер выпустил нож. Он уже не хотел бежать, не мог. Зачем убегать, о Земля, если слово ничего не значит, а самый близкий друг в одночасье становится врагом, зачем? Он видел, как они подходят, смотрел на опускающуюся палицу, видел мир, который неожиданно сделался темнее, чем самая темная тьма. Но не чувствовал боли. Не чувствовал ничего. Те трое вернулись. Увидели, что Лист один, но в темноте наверняка не распознали его. Значит, вернулись, чтобы убрать свидетеля совершенного ранее убийства. В руках - острые стеклянные шипы, вроде стилетов, отлитых из увегненского стекла. Дорон крикнул. Боевой клич Листа обрушился на них, как рысь, нападающая на кролика, неожиданно и неотвратимо. Дорон уже налетел на первого, острие карогги угодило прямо в глаз бойца. Второй сделал еще шаг вперед, когда черенок карогги достиг его лица, разворотив челюсть. Он упал на колени. Третий уже понял, кто стоит перед ним. Дорон воспользовался его замешательством. Палица пробила ему грудь. Двое еще были живы. Первый стоял на коленях, правой рукой прикрывая залитое кровью лицо, левой опираясь о землю. Дорон повалил его одним пинком. - Кто вас прислал? Боец икнул. Свистнула карогга. Четыре пальца правой руки перестали принадлежать его телу. Боец крикнул. - Кто? Он прижал беспалую руку к груди и ползал по траве, воя от боли. Дорон снова пнул его ногой, прижал ступней к земле. - Ты умрешь. Ты в любом случае умрешь. Но если не скажешь, то Роза Смерти коснется тебя, когда ты уже перестанешь быть мужчиной. Острие карогги опустилось к низу живота раненого. - Говори. Тело бойца сотрясала дрожь, большой палец правой руки спазматически согнулся, четыре раны пульсировали кровью. Широко раскрытые глаза смотрели в небо. - Кто?! - Не-е-е-ет... Дорон нажал кароггу, почувствовал мягкое сопротивление и в тот же момент услышал шепот. - Бан... Бан велел живого... - Кровь хлынула у него изо рта, вымывая выбитые зубы. - Ты сохранил себя в целости, - сказал Дорон, и одним тычком карогги пробил ему сердце. Потом подошел к другому. Тот неподвижно лежал на земле, только его руки судорожно хватали траву. Дорон приложил кароггу к его груди и нажал. Затем пробил ему глаз, вырвал язык и отрезал руки. А потом, глядя на луну, окровавленный, поклялся мстить. Бан должен умереть. Должен. Собралась, пожалуй, вся деревня. Люди толпились, толкались, дети раскрывали рты, женщины усмехались. Разговаривали возбужденными голосами мужчины. У него начали болеть руки, только теперь он почувствовал шершавость веревок, связывающих кисти. Его тошнило, в носу стояла резкая вонь падали, во рту - странный привкус, соленый и сладкий одновременно. Болело все: и шея, по которой ударили палицей, и стертые до крови руки, и ноги, и голова. Он проспал целую ночь и половину дня - сейчас солнце уже спускалось к подножию Горы. Его прикрутили к жерди, как убитую козу, и принесли сюда. О Земля... Он хотел что-то сказать, но язык даже не шевельнулся во рту. Он не мог говорить. Глаза закрылись сами. Да, уснуть, спать, как можно скорее, отдохнуть, наконец отдохнуть. Только что тут делают эти люди? И какое-то странное ощущение, что что-то не так. Не так... Нет! Чувства Магвера вдруг очнулись после долгой дремы. О Земля... Его притащили сюда, на край какой-то деревни. Привязали к стволу дерева, растянули руки и ноги. Созвали людей. Пусть крестьяне посмотрят, как Шепчущий карает предателя. И какая у него сила. Магвер рванулся раз, другой, но веревки не пустили. Он хотел что-то сказать - из горла вырвался не то скрип, не то стон. Он рванулся сильнее. О Земля... Они отняли у него речь, он не может сказать ни слова, защититься, а ведь он ни в чем не виноват! Люди зашевелились. Он повернул голову и увидел своих товарищей, выходящих из-за деревьев. Как всегда, встречаясь с людьми, они накинули на одежду плащи из шершавого серого сукна, такие же платки закрывали им рты и носы, капюшоны опускались на глаза. Никто чужой не распознал бы их. Но Магвер сразу различил знакомые фигуры друзей... Теперь они идут, чтобы убить его. Они остановились около дерева, на котором висел Магвер. Вагран сделал шаг вперед. Люди утихли. - Слушайте! Слушайте! Это мы обучаем вас. Это в нас сила людей древности. Слушайте! Слушайте! - Он указал на Острого. Шепчущий не сдвинулся с места, просто заговорил своим спокойным, но жестким голосом. - Вот выродок! Вот человек, который готов был за крохотную оплату кинуть своих друзей и выдать их в руки бановым палачам. Да будет он проклят! - Проклят! - подхватила толпа. - Заслуживает ли он милосердия? Достоин ли ступать по земле? - Нет. - По толпе пошел гомон. - Какая ему предназначена судьба? Можно ли над ним смилостивиться? Или только одно для него слово: смерть? - Смерть! Магвер снова рванулся, широко раскрыл рот, но из горла вырвался только протяжный стон. - Смотрите, как он извивается и скулит! Как трусит! Но его нытье уже не обманет наших ушей, я отнял у него речь, так же как сейчас мы отнимем у него жизнь. - Жизнь... "О Земля, как можешь ты допустить..." Вагран склонился перед крестом. Опустил глаза так, чтобы не глядеть в лицо Магверу. Но рука твердо держала каменный нож. Острие прошлось по руке осужденного, разрывая одежду, разрезая кожу. Вторым подошел Крогг. Ни один мускул не дрогнул на его лице, когда он увидел расширенные от ужаса глаза Магвера. Крогг пометил ему грудь кровавым крестом. Когда за работу взялся Позм, где-то со стороны деревни послышался крик. А потом топот ног, плач детей, причитания женщин. Селяне моментально разбежались. Четверо мужчин в серых накидках помчались к лесу. За ними, растягивая строй, неслась лавина городовых. Городовые миновали Магвера, пробежали, он слышал за спиной крики, вопли, несколько мгновений ему казалось, что Вагран издал предсмертный стон, потом все утихло. Со стороны дороги подходили еще двое солдат. Талисман на шее одного из них говорил о том, что он - десятник. Они остановились перед Магвером, с интересом рассматривая осужденного. - Как тебя зовут? - спросил десятник. Магвер широко раскрыл рот, застонал. Рванул веревки. Боль изрезанной кожи неожиданно вернула ему силы. Стало больно, но одновременно с этой болью сделались ярче краски, звучнее слова, четче изображения людей и предметов. Только язык и горло по-прежнему отказывались повиноваться. Он принялся что-то мычать, крутя головой, чтобы показать, что говорить умеет, но не может. - Здорово над ним поработали! - сказал десятник спутнику. И сплюнул. Солдат подошел к Магверу, концом палки, которую держал в руке, отвел обрывки одежды. Раны были неглубокие, но грудь и живот Магвера стали липкими от крови. - Ты служишь воеводе или армии? - спросил десятник. - А может, просто подрались из-за бабы? - Он внимательно взглянул на Магвера. Тот резко покрутил головой и снова потянул за веревки. - Освободи его, Калль. - Десятник махнул рукой. Солдат вынул из-за пояса нож из закаленного дерева. Встал рядом с Магвером и двумя быстрыми движениями освободил от пут. Магвер сделал два шага к десятнику. Показал пальцем себе на рот, беспомощно раскинул руки. - Они чем-то заткнули тебе рот? Кивок. - Но ты говорить-то сможешь? Минутное колебание. Кивок. - Хорошо, подождем наших и пойдем прямо к воеводе. Кивок, улыбка - широкая настолько, на сколько позволили затвердевшие мышцы. - Уже идут? - спросил десятник после минутного молчания. Боец отошел на три шага, опустился на колени, приложил ухо к земле. - Еще далеко. Он увидел носок приближающегося Магверова башмака. Охнул, кровь потекла между прижатыми к глазам руками. Десятник крикнул, выхватил из-за пояса топорик. Магвер подхватил с земли упущенную палку, выскользнул из-под падающего острия, ударил десятника по кисти, выбил оружие из руки. Локтем двинул его в лицо, уже покачнувшегося ударил в живот. Тихий хруст, когда палка ударила по раскрытой шее. Магвер повернулся, увидел, что другой солдат поднимается и начинает кричать... Удар палки пришелся ему по животу, отбил дыхание. Городовой повалился на землю. Магвер внимательно осмотрелся. Поблизости не было никого, крестьяне давно уже разбежались по домам, преследующие Шепчущего солдаты еще не вернулись, но Магвер не мог терять ни минуты. Все еще сжимая в кулаке черенок палки, он помчался в лес, в сторону, противоположную той, с которой могли подойти городовые. ЧАСТЬ ВТОРАЯ. КТО ТЫ? 10. ЛИСТ Звезды и луна указывали ему дорогу. Шел он только ночами, а по утрам заползал в какую-нибудь хорошо укрытую дыру и отдыхал. За все это время - а с момента бегства прошло два дня - у него только раз во рту было мясо. Нерасторопный, вероятно, больной заяц, которого он схватил вчера вечером и съел сырым. Кормился он исключительно ягодами и высушенными на солнце грибами. Голод становился все нестерпимее, к тому же его донимал холод и непрекращающаяся боль необработанных ран. Он не разбирался в травах, просто обложил раны листьями подорожника. Рана на груди затягивалась быстро, но на руке гноилась и кровоточила. Здесь был нужен знахарь или баба-травница. Несмотря на все неприятности, он все ближе подходил к дому. До своей деревни надеялся добраться еще до рассвета. Если дойдет - может выжить. Городовые приняли его за скрывающегося от людей банова шпиона и забрали бы в Горчем, чтобы передать воеводе. Но Магвер не служил бану, так что очень скоро бы обнаружилось, что он - человек Шепчущего. И его отправили бы на эшафот. Приходилось бежать. Но... Что теперь делать? Остаться дома нельзя, это может навлечь несчастье на головы родителей. Можно пойти на службу к бану - Магвер тут же отогнал эту мысль. Либо укрыться в лесу, жить изгнанником, как Крогг. Но Крогг служил Шепчущему, а ему, Магверу, с вырезанным на груди позорным знаком предательства, нечего было искать друзей. Необходимо уйти куда-нибудь... Далеко. Как далеко? На пять, шесть дней пути или, может, дальше, в степи или к Шершневым поселениям. Мысль о таком походе пугала его, уже десятки поколений никто из его рода, рода друзей и соседей не уходил из родной деревни дальше Реки. Но ему, Магверу, здесь ждать нечего. Разве что - гибели. Под утро лихорадка схватила его еще сильнее, дрожь трепала тело. Холод запросто проникал сквозь разодранную одежду, морозил кожу и кости. Он шел все медленнее и понимал, что этой ночью до дома не дойдет. Но знал также, что завтра, прежде чем луна поднимется над деревьями, он наверняка окажется в селе. Приближался полдень. Дорон спокойно ждал, пока солнце взберется на вершину Горы. Он сидел на сучковатом пеньке шагах, может, в ста от ворот Горчема. Щеки заросли щетиной настолько, что невозможно было увидеть знак Листа. Зато волосы он состриг - череп покрывала короткая, длиной в ноготь поросль. Укрытый старой накидкой, в выгоревших штанах, соломенных лаптях, он не боялся, что кто-нибудь его узнает. Поэтому ждал спокойно. Толпы, еще два дня назад перекатывавшиеся через Дабору, немного поредели, множество людей разбрелось по домам после окончания турнира. Ярмарке оставалось еще жить три дня и, вероятнее всего, завтра-послезавтра в город снова нахлынет масса народу, поскольку на пятницу, последний день ярмарки, бан наметил большое зрелище. В тот день на эшафот взойдет Острый - один из Шепчущих. В тот день палачам отдадут свои тела два прислужника Острого. Тогда же будут приведены в исполнение приговоры другим преступникам. Люди говорили, что когда схватили Острого, бан приказал привести Голубого Родинца - известного палача из Татары. Так говорили люди, при этом сплевывали с неприязнью и отвращением. Потому что хоть зрелище и обещало быть долгим и шикарным, но все-таки на смерть поведут Шепчущего. Одного из тех, кто обучал, нес народу надежду и помощь. Смертного врага Гвардии. О да, все придут смотреть на его мучения, но не для того чтобы радоваться. Как же злобно ненавидели сейчас посланцев Гнезда и бановых наемников, схвативших Острого. Разводной мост Горчема опустился. Стражи расступились, чтобы пропустить гонцов. Двенадцать быстроногих и громкоголосых мужчин помчались в Дабору с криками: - Полдень! Полдень! Вот они уже миновали Дорона, вскоре их голоса разделились и, наконец, умолкли вдалеке. На вал Горчема поднялись шестеро молодых парней с трембитами. Загудели. Глухой протяжный стон понесся над городом. В тот же момент рядом с ними возник бан. Согласно обычаю, в полдень и полночь Пенге Афра обходил валы Горчема трижды. Так, словно охватывал принадлежащий ему край, овладевал им. За баном следовал его сын со связанными за спиной руками, а дальше - несколько солдат в парадных одеждах придворной стражи. Шли быстро. В некоторых местах зубцы вала доходили бану до плеч, со стороны реки они были значительно ниже. Дорон внимательно наблюдал за церемонией. Требовалось запомнить каждую ее деталь. Деревья Гая дали ему ответ. Лес кончился, уступив место полям. Каждый год незасеянным оставляли кусок земли, взамен вырубая под будущие поля такой же величины участок пущи. Из года в год деревня передвигалась словно гигантский червь, ползущий сквозь зеленый клин. К счастью, была середина ночи, и обитатели деревни должны были спать. Магвер не хотел, чтобы его кто-нибудь увидел, хоть все здешние люди приходились ему либо близкими, либо дальними родственниками. За четверо суток блужданий он привык соблюдать осторожность. Близость родительского дома прибавила сил, боль немного утихла, туман сошел с глаз. Даже голод перестал докучать. Он шел медленно, тихо, слегка удлинил дорогу - не хотел двигаться по ветру. Собаки, конечно, все равно его учуют, но лучше, чтобы это не случилось неожиданно. Они наверняка поднимут лай, хотя бы от радости. Он прошел оставшиеся две трети пути до деревни - уже различал темные силуэты хлевов и амбаров. Почувствовал распирающую сердце радость. Хорошо возвращаться туда, где мать выпустила тебя в мир, где каждое место, вещь, даже запах - свой, близкий, знакомый. Как хорошо! Мгновенно накатила грусть. Придется отсюда уйти далеко, возможно, уже никогда не возвращаться. Плохо, плохо, эх Земля... Неожиданно сбоку что-то зашуршало. Он резко повернулся. К нему бежали три большие собаки. Он узнал их, как только темные тени оказались достаточно близко. - Тише, - шепнул он. - Тише. Собаки остановились в нескольких шагах от него, сопя и ворча. Хвосты радостно ходили. - Привет, - сказал Магвер и неожиданно увидел, что собачьи хвосты замерли. Ворчание сделалось громче, губы поднялись, обнажая клыки. - Что случилось? - спросил он как можно спокойнее. - Ну, в чем дело? Но собаки уже снова были прежними, приступ злобы прошел так же быстро, как и наступил. Он гладил собачьи головы, прочесывая пальцами густую шерсть. И ему все время казалось, что мускулы собак внезапно напрягаются, чтобы через мгновение снова подставить себя ласковой руке. Все выглядело как обычно. И двор, и дом, и стог рядом с курятником. И все-таки чувствовалась какая-то беспокойная тишина. Он понял только тогда, когда подошел к сараю: не было ни упряжных собак, ни возка - значит, родители куда-то уехали. Вероятно, в Черное Село, там жило много родственников. Так что можно свободно похозяйничать в доме. Он вошел в чулан, приоткрыв дверь, чтобы сквозь нее попадал лунный свет. Сглотнул, видя столько деликатесов. Кучка брюквы в одном углу, бочонок с квашеной капустой в другом. На полках мешки с мукой, крупой, ароматные цепочки сушеных грибов. В корзинах - яблоки и груши, в подойниках молоко и сметана. Как же давно он не видел столько вкусностей! Он взял кувшинчик с пивом, сделал три-четыре глотка, чтобы промочить горло. Вытер губы рукой, отставил кувшин, схватил хлеб, снял с полки миску со сметаной. Присел, поставил миску рядом и, отламывая от буханки большие куски, макал их в пиво и сметану. Наконец-то можно наесться! Он запихивал бы в себя хлеб до утра. Однако помнил, что до света должен снова скрыться в лесу. Встал, отставил посуду на место и принялся искать какой-нибудь мешок. Не найдя пустого, высыпал из одного орехи и начал набивать туда хлеб, брюкву, сушеную рыбу. Мешок был полон. Правда, оказался тяжеловат, но Магверу этот груз был даже приятен. Что может быть милее голодному, чем мешок, полный снеди. Еще ему нужны были хорошие кремни и немного сушеного трута. Он охотно прихватил бы лук, какой-нибудь нож и топорик, но все это хранилось в доме, а туда он предпочитал не заходить. Кроме глухого деда Ашана, там, наверное, спали дети, может, кто-нибудь из холопов. Он так хотел увидеть их, услышать их голоса, обнять, но предпочитал не показываться: так было лучше и для него, и для детей. Еще несколько минут он осматривал чуланчик, наконец взял тесак, не очень, может, удобный для боя или разделки животных, но все-таки лучше, чем пустые руки. Взял также кремневую мотыгу на хорошем толстом черенке. Этим уже можно разбивать головы. Привязал мешок к концу черенка и осторожно открыл настежь дверь чулана. Тишина. Ни собак, ни людей. Он вышел с мотыгой на плече и тесаком в правой руке. Однако не сделал и шага, как совсем рядом с головой пролетела стрела и вонзилась по перья в плетеную стенку чуланчика. - Положи все! - услышал он голос. - И не вздумай пошевелиться! Личная охрана - отборная единица армии Горчема, лейб-гвардия бана. Шестилетнюю службу несут солдаты, взятые если и не из самых влиятельных, то наверняка знатных родов. Потом они возвращаются в свои семьи, щедро одаренные баном - каждый получает от владыки участок пущи и холопов. Обычно они живут недолго. Шесть лет вдыхать насыщенные пары, пить настои, повышающие быстроту, силу и ловкость - все это подрывает организм. Но это не единственная причина столь частой смены охраны. В прежние времена именно телохранители и охранники не раз возводили на престол новых банов, убивая предыдущих владык. Только Пенге Адмун из первой линии Пенге кроваво пресек влияние личной охраны. Он же установил законы, в соответствии с которыми служба в крепости могла быть лишь небольшой частью жизни воина - но никак не его единственным занятием и целью. Как же сожалел Дорон о том, что там, у Птичьего Камня, он оставил тела четырех охранников. Теперь ему самому приходилось добывать то, что тогда было почти в руках. За этими двумя он шел уже давно. Сразу было видно, что они только что вышли в город после суточного дежурства в Горчеме. И хотели повеселиться. В трактире пили, лапали служанок, пели. Этот вечер для них только еще начинался. А поскольку попали они в трактир прямо из Горчема, постольку при них были заплечные мешки со всем, что было необходимо Дорону. Вот он и сидел в своем уголке, отхлебывая пиво (кстати, исключительно скверное), и ждал. Покончил с одной кружкой, заказал вторую - "объекты" за это время осушили по шесть. Как раз на седьмой начали похваляться, какие у них девки в пригороде - все крутобедрые, грудастые, гладкокожие. Одно только неудобно - живут далеко от казарм, да и вообще солидный кус дороги от Горчема. Дорон обрадовался, услышав это. О лучшем и мечтать не мог. После недолгого препирательства с трактирщиком относительно платы солдаты наконец встали и вышли из помещения. Дорон переждал малость и, оставив на столе две бусины, последовал за ними. Ночь обещала быть холодной. Солдаты шли медленно, покрикивали, размахивали руками, несколько раз останавливались. Дорон тоже не особенно потел, чтобы поспевать за ними, оставаясь незамеченным. Вышли из Даборы, миновали плотно застроенные частные участки и направились к Крячкам, небольшому поселку, некогда занятому рыбаками, промышлявшими на Реке. Сейчас, однако, после многих десятилетий без войн, больших пожаров и болезней, Дабора поглотила рыбацкий поселок. Дома стояли редко, спрятавшись за деревьями, окруженные заборчиками из хвороста. Из маленьких окон на двор просачивался слабый свет, некоторые дома были совершенно темными. - Далеко еще? - спросил один из охранников, тот, что пониже и покрикливее. - Рядом, я же сказал, рядом, - буркнул второй. Дорон проскользнул между деревьями. Когда он оперся о потрескавшуюся кору одного из них, то почувствовал, как по спине побежали мурашки: тепло, излучаемое деревьями, биение их сердец, ритм дыхания понять мог из всех людей только он. Он и Пестунья. Меж тем высокий солдат остановился, махнул товарищу рукой, дескать, надо идти прямо. Сам остановился у куста и принялся расшнуровывать штаны. Дорон некоторое время наблюдал за удаляющимся силуэтом, потом направился к высокому. Карогги при нем не было, однако нож убивал так же быстро. Пальцы зажали солдату рот, острие вошло в спину по рукоять. Мертвое тело свалилось на грудь Дорона. Лист положил его на землю. - Эй! - услышал он тут же и резко обернулся. Возвращался второй охранник. Видимо, потерял дорогу. - Эй, Кармаш! Дорон метнулся вбок. Поздно. Солдат уже стоял между деревьями. Достаточно близко, чтобы увидеть и убитого, и убийцу. Несколько секунд затуманенный пивом разум охранника пытался понять, что случилось. Лицо солдата - расползающаяся физиономия пьяного человека - застыло. Он отрезвел настолько, чтобы драться. Но не настолько, чтобы кричать и звать на помощь. Дорон бросился к нему. Охранник сбросил мешок, потянулся к поясу. В городе после службы солдаты бана носили короткие, утыканные кремнем палки, которые назывались аркароггами - "малыми кароггами". - Ах ты, коровья лепешка! - прошипел он. Дорон не ответил, что удивило солдата. Никто не начинал смертельной схватки молча. - Крыса! Дорон откинул капюшон. Они уже достаточно сблизились. Охранник прошелся палкой совсем рядом с плечом Листа, второй удар последовал снизу. Дорон едва увернулся. Толкнул солдата, но тот быстро отскочил. Невысокий, коренастый, он тем не менее двигался с удивительной ловкостью. Солдат занес палку для удара. Дорон не отступил, а шагнул навстречу. Аркарогга начала опускаться прямо на его вытянутую руку. Дорон зашипел, бросился вбок, покатился по траве. Встал, но солдат был уже над ним. Снова поднял для удара палку. На этот раз Дорон успел отступить. Охранник напирал. На его лице появилась победная ухмылка. Теперь Дорон уже не сумел бы уклониться от падающей палки. Солдат замахнулся, протягивая левую растопыренную пятерню к горлу Листа. Это длилось мгновение. Дорон видел мелькающий около лица острый конец аркарогги и радостную мину противника. И тут время остановилось. Сила, мощь, тепло поплыли по спине и ступням, по лицу и рукам. Палка солдата изготовлена из бука, а за спиной - дерево, дающее силу, а кругом лес, полный стволов, ветвей, корней. Все это он увидел мгновенно. Увидел и почувствовал. Он перекинул нож в левую руку, правую выбросил вверх. Палка охранника ударила его по предплечью, но Лист почувствовал не боль, а только приятное тепло, слабую дрожь букового дерева. Солдат выругался. Секундой позже острие ножа вонзилось ему в живот и лишило жизни. Голос был знакомый. - Я? - спросил Магвер, откладывая оружие на землю. - Брата не узнаешь, малыш? Они бросились друг к другу в объятия. Долго беседовали. - Запомни, ты ничего не должен им говорить. - Магвер схватил руку Мино. - Запомни. Я и так слишком много тебе наболтал. Скажи, что мне надо было уйти. Скажи, что с землей я попрощался. И за эту "кражу" извинись. - Он усмехнулся, указав на набитый мешок: Мино принес из дома котомку, лук со стрелами, бурдюк с пивом, второй - для воды, немного мяса и гусиный жир в глиняной крынке. Мино прижался к брату. Обнял его. Ему едва исполнилось семь годков и он еще не получил имени, но Магвер из всех родных именно его любил больше всех. - Ну ладно уж, - погладил он мальчика по голове. - Иду, скоро рассвет. А мне надо еще с землей попрощаться. - Погоди! - Малыш неожиданно что-то вспомнил и, прежде чем Магвер успел спросить в чем дело, снова скрылся в хате. Вернулся тут же с кусочком бумаги. - Сем дней назад приходил посланник из Даборы. Принес письмо. Для тебя. - Что это? - Магвер взял свернутый кусочек серой бумаги, которую вырабатывают в Хосьчишках. Быстро развернул. - А ну, посвети. Мино принес огарок свечи. Магвер молча смотрел на бумагу, на несколько фраз, на подпись под ними. - Что-то случилось? - спросил Мино. - Ничего. - Магвер смял бумажку. - Тот парень что-нибудь сказал? - Я в это время был в поле. Его встретил Говол, но он ничего не сказал. - Хорошо. - Магвер положил руки на плечи мальчугана. - Прощай. - Прощай, брат, - серьезно сказал Мино. Бумага. Серая бумага, изготовленная в Хосьчишках. Буквы. Угловатые, написанные пьяной рукой знаки. Слова. Нескладные. Странные. Фразы. Непонятные. Страшные. Он не мог отсюда уйти. Надо было затаиться в лесу и ждать. Искать правду. О Земля, как же трудно все это понять. Как трудно. Кто? Почему? Неужели это он? Земля, но ведь... Буквы, выведенные пьяной рукой. Но он узнал ее, впрочем, подпись указывала автора. Буквы, выписанные так, как пишут на севере, - плоские, тупые, без мягких закруглений, складывались в слова и несли удивительное известие. Так больно, рука и грудь, и голова, но болят и мысли. Во сто крат сильнее. Надо понять, узнать правду. "Я - ничего. Он велел пить. Глядеть в глаза. Говорил. Я - ничего. Дай водки, тогда скажу. Иначе не могу. Он приказал. Все приказал. Я боюсь, Асга. Я ничего. Родам." Магвер должен был узнать правду. Лес впустил его - и теперь лес должен стать его домом. 11. БОЛОТА Горячка свалила его в ту же ночь. Тело словно бы сдерживало ее, давая Магверу время возвратиться домой, но стоило ему уйти из родной деревни, как болезнь вернулась. Нет, не болезнь - порча. На теле появились синие линии. Они протянулись вдоль позвоночника, рук, ног, на животе соединялись в спирали, спину разрисовали бесформенными узорами. Он знал эту болезнь. Видимо, Острый пропитал лезвие своего ножа ядом оборотника. Магвер знал, что это значит. Его тело начнет расти. Быстро, со дня на день. Сначала он станет выше на палец, два, наконец на метр, полтора. Этим дело не кончится. Одновременно он будет изменяться. Обращаться вспять. И так до самого конца. Вначале выпадут волосы, потом изменятся пропорции тела. Он похудеет, ноги укоротятся, руки удлинятся. Затем он снова начнет полнеть, пухнуть. Голова, лицо, форма черепа - все будет так, как уже бывало в жизни. Только меняться станет в обратном порядке. Одновременно его рост будет увеличиваться. Гигант с телом ребенка. Все более маленького ребенка. На третий день дрожащие ноги не выдержат вес тела. Он перевернется, у него недостанет сил встать. Череп распузырится, ноги искривятся, не хватит сил оторвать лицо от земли. Но это еще не конец. Он вернется к тому моменту, когда родился, а потом понемногу превратится в не похожее на человека чудовище. И будет жить, пока его не убьют грибки и плесень. Будет лежать там, где упадет или куда доползет, пока еще сможет ползти. Правда, никто его не убьет, но никто и не подойдет ближе чем на несколько шагов. Ведь говорят, дыхание чудовища может сразить человека. О Земля... Его не тронет ни один зверь, хищники обойдут труп, даже те, что питаются падалью, не польстятся на столь легкую добычу. Однако есть надежда. "Земля, дай мне время дойти!" Противоядие приготовляют из того же самого оборотника, только иначе. Но он растет на Черных Болотах... "О Земля, туда не заглядывает никто, даже сам бан, а ведь он - маг. И Острый говорил о них со страхом. Там прячутся чуждые, не известные людям силы, чудовища. Мрачные места и чуждые силы. Но идти надо, надо!" О Земля, ну зачем они это сделали, почему напустили на него такую порчу? Для устрашения других предателей, известное дело. Но за что, за что? Магвер перекинул котомку через плечо. Синие линии набухали. Под кожей зудело, как будто там что-то шевелится. Он не знал, сколько времени в запасе, прежде чем его свалит немощь. Необходимо дойти до болот. Воздух казался все гуще. Продавливался в рот. Магвер чувствовал, как воздух переливается по языку, теплой каплей стекает в горло, распирает грудь, заглушает сердце. И была пульсация жил, сухих змей, извивающихся по коже, в коже, под кожей. Болезненная, ужасающая. Он шел, ноги отмеряли расстояние, полуприкрытые глаза рассматривали удивительный мир, лишенный цвета, вкуса, запаха. На болота! На болота... Там спасение. О Земля! Как тяжело, как трудно, когда человек смотрит, но вокруг себя не видит ничего, кроме миражей, воспоминаний, всплывающих со дна больной памяти. И более явственных, чем явь - стоит лишь протянуть руку. Тот день, когда появился Острый. Очередная встреча, вначале с Тневом, учеником Острого. И только потом уже с Шепчущим. Беседы, рассказы. Вопросы. Магвер всегда задавал много вопросов. Его интересовало все, что связано с Шепчущими. Самые простые - сколько их, где живут зимой. И потруднее - откуда они вообще взялись, почему, несмотря на все облавы и охоты, назначенные воеводой награды и массу шпионов, Шепчущие так редко попадаются в лапы бана. Бесконечные рассказы о былых поколениях, о могуществе Лесистых Гор, о войне с Городом Ос. Однако все это было давно, так давно... Теперь у него уже ни друзей, ни Острого... Ничего. Ничего! Только боль и страх придавали ему силы, позволявшие идти, толкавшие вперед - к болотам. Однако с каждой минутой он двигался все медленнее, переполняемый болью и видениями. Он перестал воспринимать уходящее время. Не отличал утренней зари от вечерней, дня от ночи. Не знал, в нужном ли идет направлении - с таким же успехом он мог сейчас кружить на месте, либо, перепутав стороны света, идти к поселениям людей. А идти надо было на болота, все дальше и дальше! Хоть уже давно у него не было во рту маковой росинки, голод казался ничем по сравнению с засевшей под кожей, натягивающей ее и разрывающей болью. Но он продолжал идти, спотыкаясь, падая, ломая кусты, продираясь сквозь заросли. Он шел. Магвер знал, что пока еще он нормальный человек, но его тело в любой момент могло начать изменяться. На третий день он упал, нога оскользнулась на склоне лесного яра, он рухнул вниз. Ткнулся лицом в грязь, покрывающую дно впадины. С трудом поднялся и начал карабкаться по скользкому склону. Мягкие пальцы рвали землю, ослабевшие руки напряглись, лицо зарывалось во влажный мох. Он чувствовал, как с каждым шагом из него вытекают остатки сил. Он вскарабкался на край яра, там бессильно упал и замер. Жилы на его теле начали распухать. Дорон наклонился, одновременно отводя рукой слишком низко раскинувшуюся еловую ветвь. Убитая лань давила на плечи, в тот день он охотился довольно далеко от своего укрытия, поэтому торопился еще до темна успеть ободрать шкуру и выпотрошить добычу. На это потребуется время, а он хотел сегодня лечь пораньше. Завтра чуть свет - в Дабору. Бану оставалось жить два дня. Сумрак понемногу сгущался, вечерний холод начинал покусывать вспотевшее утомленное тело. Однако Дорон не снижал темпа, наоборот, пошел быстрее. Он ступал мягко, чтобы не нарушать покоя деревьев. Здесь, у комлей, было тихо. Правда, кричали птицы, иногда слышался голос других лесных существ, но Дорон этого почти не замечал. Как же отличался этот лесной шум от городского гомона, насколько же он был прекраснее, мягче. Тишину леса разорвал стон. Ужасный стон обезумевшего от боли животного. Но животное так не кричит. Дорон понял это сразу. Он осторожно опустил лань на землю. Вынул из лубков лук, наложил на тетиву стрелу. Стон повторился. Дорон когда-то уже слышал такой звук. В горящем сарае выл запертый пес. Давным-давно. Много лет назад. Он осторожно крался, приближался к стонущему и, еще не видя его, чувствовал, что тот уже совсем близко. Поднял лук, натянул тетиву. И тут увидел. Заслоненный стволами деревьев человеческий силуэт. Мечущееся, разрывающее руками землю тело. Дорон сделал несколько шагов, опустил лук. То, что лежало перед ним, когда-то было человеком. Лохмотья прикрывали разбухшее тело. Только лицо оставалось нормальным. Бледное, измученное, грязное, но несомненно человеческое лицо молодого парня. Глаза, карие и большие, теперь - налитые кровью, слезящиеся. Искусанные до крови губы. Густые светлые волосы. И едва пробивающиеся еще юношеские усы. Сейчас белые как снег. Парень кричал. Его плечи, грудь и ноги покрывала синевато-зеленая пленка - тонкая пленка, облегающая тело словно вторая кожа. Под ней виднелись спазматически напрягающиеся мускулы и темные набухшие жилы, бегущие вдоль туловища и ног. Юношу сотрясала дрожь. Он пробовал защищаться, хватал руками траву, припадал к земле, надеясь в ней найти помощь и спасение. Тщетно. Он не обращал внимания на Дорона, впрочем, он, пожалуй, ничего не видел и не слышал. Синие жилы под кожей медленно пульсировали, перемещаясь все выше, к шее и лицу. Дорон знал это лицо. Дорон стоял на коленях над успокоившимся и неподвижным телом. Пальцы левой руки сжимали голову юноши, правая касалась коры молодого дубка. Зубы сжимали деревянный амулет. Ему удалось остановить болезнь, он успокоил ее властью своей мощи, усмирил, но чувствовал, как ядовитые духи напирают, рвут и раздирают поставленные заслоны. Чтобы вылечить юношу окончательно, надо было идти на болота. Дорон вспомнил, откуда знает паренька. Это он на площади Каштанов бросал беличьи хвосты. Значит, он - враг бана и Гвардии, преследуемый, вероятно, сыщиками из Горчема. Но на груди парня был вырезанный ножом знак - птица Ко-Анагель, знак клятвопреступника. Неужели ж он предал друзей, перекинулся на услужение к бану и наказан за это? Но, глядя в измученное лицо Магвера, Дорон не обнаружил в нем фальши, это не было лицо отступника. Дорон доверял своим чувствам, знал, что может на них положиться. Конечно, этого еще недостаточно, чтобы отправляться на болота в рискованный и опасный путь. Однако Дорону нужен был помощник. Такой, которому нечего было бы терять. Черные Болота раскинулись к востоку от Пассенских Гор. Северные края. Говорили, что теми землями управляет другая магия, законы, чуждые власти Круга. В древние времена сила Круга загнала их в мрачные закутки, такие, как этот. И они держались, уснувшие, скованные, никогда не выходящие наружу, но здесь, у себя, страшные и загадочные. Никто никогда не заходил в сердце болот, только травники, ворожеи