Петер Жолдош. Сверхзадача --------------------------------------------------------------- OCR: Евгений Быков, Pantera Aka Eugene Patyk Evgenii Spellcheck: Wesha The Leopard. Ў http://wesha.lib.ru --------------------------------------------------------------- Гилл рывком распахнул дверь - из люка пахнуло нестерпимым зноем, тепловая волна ударила в грудь. "Назад, в лифт!" - мелькнула мысль, но в следующее мгновение он увидел Нормана и остановился. Норман лежал ничком рядом с люком, ведущим в нижний, тринадцатый отсек. Гилл отодвинул его тело в сторону и попытался открыть люк, чтобы спуститься за остальными. Но механизм не сработал. Даже сквозь толщу стальной переборки, отделявшей отсеки друг от друга, он ощущал, как дрожат от напряжения компрессоры охлаждения, работающие на предельной мощности. Температура воздуха становилась невыносимой и здесь, в двенадцатом. Отсюда он не мог управлять пультом, был бессилен помешать автоматике переключить охлаждение раньше, чем температура повысится до двухсот градусов. А это значит... Подхватив тело Нормана, Гилл, пошатываясь, добрался до лифта, волна зноя, преследуя его, ударила в дверь. Нажал кнопку: лифт ринулся вверх. Значит, те четверо остались там, в тринадцатом, навсегда, превратившись в четыре бесформенные кучки угля среди безмолвных металлических стен, медленно остывающих под напором упругого потока газообразной угольной кислоты. Гилл отчетливо сознавал, что и он получил лишь временную отсрочку. Смерть уже ждала его, только более мучительная и долгая. Порция облучения, это ясно, была более чем достаточной. Поднявшись в командный отсек и войдя в салон, он бережно опустил Нормана в кресло, не в его собственное, командирское, а в закрепленное перед пультом управления двигателями. Туда, где прежде сидел Ярви. Осторожно попытавшись освободить плечи и руки командира от обгоревшего комбинезона, он вскоре оставил эти попытки. Ведь Норману, если тот еще очнется, не потребуется ничего, кроме хорошей дозы болеутоляющего. Да, только это. Волоча ноги, Гилл прошел в медицинскую кабину, помещавшуюся рядом. Отыскал в шкафу большой флакон аэрозоля против ожогов, затем две-три упаковки кофеина и фортфера, этого универсального допинга для астронавтов. Положив в рот сразу две таблетки, он размял их языком и проглотил. По инструкции сразу принимать больше одной таблетки запрещалось, Гилл это знал. Ну и что? Теперь ему наплевать на все инструкции. Теперь необходимо только одно: оставаться бодрым и чувствовать себя как можно лучше. И как можно дольше, до конца... Положив лекарства на столик, он полез в нагрудный карман, выудил небольшой конвертик и вскрыл его. Изнутри выпал индикаторный листок, он подхватил его на лету и поднес к глазам. Листок был черен, как последний квадратик напечатанной с краю контрольной шкалы. Все так как он ожидал... Бездумно сложив листок пополам, уронил сквозь пальцы, равнодушно следя за тем, как ничтожная бумажка, покачиваясь в воздухе, падает на пол. Надо сделать анализ крови, не сейчас, позже. Двинувшись в обратный путь, Гилл покачнулся: закружилась голова. Нет, реакция не может наступить так скоро. Пока это только усталость, нервы. Сейчас должен подействовать допинг. Вперед. Набрав полный пневматический шприц обезболивающего средства, он добавил в него немного кофеина и, освободив бедро Нормана от обгорелых лоскутьев одежды, с трудом отыскал место, где кожа была цела. С тихим свистом шприц отдал свое содержимое неподвижному телу. Гилл осторожно, кончиками пальцев разгладил набухший желвак, затем опрыскал Норману игнисольным аэрозолем лицо, шею, руки. Если лечить уже бесполезно, по крайней мере пусть не мучается понапрасну. Уменьшить страдания - вот все, что можно сделать. А мучений не избежать. Гилл сел в соседнее кресло и погрузился в ожидание. Пройдет час, а может, и больше, прежде чем Норман откроет глаза. Лучше бы не открывал, для него самого лучше. Максим Сид, Ярви и Эдди погибли. Их больше нет. А "Галатея" никогда уже не поднимется в космос с поверхности этой планеты. Погибнут и Норман, и он, Гилл. Их корабль никогда не вернется к родной Земле. Он попробовал сосредоточиться. Как могло произойти непоправимое? Прежде чем умереть, он обязан продиктовать отчет о причинах катастрофы, сохранить его в электронной памяти Большого Мозга. Гилл был в медицинской комнате, когда услышал по селекторной связи голос Ярви, находившегося в отсеке где расположены реакторы. Ярви обращался к Максиму и Сиду. "Повысилось нейтронное излучение... Причина флюктуации пока не ясна. Что вы думаете об этом?" Гилл не обратил особого внимания на эти слова. В конце концов, это их дело, дело инженеров. Спустя некоторое время у входа в "Галатею" появился Эдди, вернувшийся с очередной экскурсии по планете, и вызвал лифт. Максим его послал биологу из реакторного отсека, значит, он и Сид были уже там, у Ярви, и попросил Эдди присоединиться к ним. "Сложная работа, хотим обойтись без роботов". Сложная? Это могло означать только одно: радиация повысилась настолько, что защитные системы роботов должны переключиться на особый режим и адаптироваться к облучению; для этого нужно время, а его, видимо, было в обрез. Через минуту раздался крик - кричал Ярви, он звал Нормана. Гилл вскочил и тоже бросился на помощь, но опоздал - Норман уже спускался в лифте. Пришлось ждать, пока лифт вернется. Гилл нажал кнопку нижнего, пятнадцатого контура, но, достигнув двенадцатого, железная коробка, вздрогнув, остановилась и раскрыла двери. Когда он переступил порог, автоматика уже включила систему охлаждения в нижних трех уровнях, где по какой-то причине внезапно разверзся ад. Вот и все, что известно. Вероятно, из информации Большого Мозга, автоматически регистрирующего все процессы, происходящие на "Галатее", он сможет узнать остальное. Гилл составил запрос. Но Большой Мозг на собственном, сжатом языке графиков и цифр - Гилл не стал тратить времени на вербальную перенастройку, - сообщил только, что Ярви решил что-то осмотреть под кожухом второго реактора и выключил его. Реле модераторов не сработали, - почему, осталось загадкой, - но разрешающий сигнал на табло появился, и Ярви приступил к работе. Вскоре он заметил, что радиация повышается, хотя поначалу это повышение шло в медленном темпе. Тогда-то он и позвал на помощь Максима и Сида, чтобы не возиться с роботами. О том, что Эдди вернулся, Большой Мозг, разумеется, знать не мог. Управление модераторами - на этот раз уже на всех четырех реакторах - на Большой Мозг было переключено уже второй, запасной, системой обеспечения безопасности; эта же система пустила на полную мощность установки охлаждения в нижних трех отсеках. Гилл знал, что в подобных случаях Большой Мозг действует как разумное существо, с той лишь разницей, что принимает оптимальное решение мгновенно и защищает "Галатею" и свое собственное существование, уже не считаясь с тем, может ли это нанести кому-либо ущерб. Реле первой защитной системы, конечно, сгорели дотла, как и все там внизу. Теперь уже никогда нельзя будет установить, почему Ярви получил ложный разрешающий сигнал. Во всяком случае, сейчас все четыре реактора бездействовали, дальнейшее охлаждение не имело смысла. Гилл, взяв управление на себя, выключил компрессоры. Технический ущерб, причиненный аварией, не слишком серьезен; два толковых механика восстановят и все отладят за несколько недель. Поймав себя на этой мысли, Гилл невольно содрогнулся. Милый мальчик, ты забыл, что к этой работе ты не будешь иметь ровно никакого отношения. Странно или, впрочем, вполне понятно, что человек невольно отгоняет от себя мысль о смерти. О том, что ты обречен. А это именно так, Гилл. В кресле шевельнулся и застонал Норман, но напрасно Гилл окликнул его, ответа не последовало. Лишь обгоревшие ресницы чуть дрогнули, словно в нерешительности, по телу пробежала легкая судорога. Под ярким светом, льющимся с потолка, раздувшаяся напряженная багровая маска, на месте которой было когда-то лицо Нормана, матово блестела под слоем болеутоляющей пленки игнисоля. Норман... Они не переваривали друг друга, и причиной взаимной ненависти были те полшага, которые их разделяли всегда, как и сейчас. Норман ненавидел Гилла за то, что тот постоянно наступал ему на пятки, а Гилл потому, что никак не мог преодолеть эти полшага и догнать Нормана. Скрепя сердце каждый признавал достоинства другого, но заключить мир было выше сил. "Если бы я оставил Бенса двумя годами раньше!" - думал Гилл каждый раз, сталкиваясь с превосходством Нормана, покоившимся на огромном практическом опыте и трезвом рассудке. Ну а Норман?.. Гиллу трудно было даже представить, как он сформулировал бы причину этой ревности и неприязни. Все, что утверждал Норман, неизменно строилось на фактах. Перед мысленным взором Гилла неожиданно возник письменный стол Андронова, а за ним сам академик, руководитель Программы инопланетных исследований. Массивная голова, огромный с залысинами лоб, чуть прищуренные глаза. Словно и не было этих пятнадцати лет, Гилл слышал звук собственного голоса: "Но почему? Почему именно Норман? Самоуверенный, бездушный, холодный, не имеет даже представления, как нужно обращаться с людьми. Это я утверждаю как психолог! Нет, я не возьму не себя ответственность участвовать в полете, если командиром корабля будет назначен Норман". - "Так, значит, вы отказываетесь?" - ворчал Андронов, притворяясь прямолинейным дурачком. "Нет, я не отказываюсь, но поймите же наконец..." В конце концов Гилл выдохся и дал Андронову убедить себя. Характеристика у Нормана безупречная, он первоклассный астронавт, пусть его манера держать себя несколько, гм, жестковата... Гилл вновь обрел дар речи и собирался возобновить спор, но Андронов внезапно изменил тактику. Изобразив на лице грустную мину, стал жаловаться на свою неблагодарную роль координатора. Так трудно выдерживать справедливую пропорцию представительства всех стран, участвующих в программе межпланетных исследований! Как ни крутись, всем не угодишь, и после отлета в космос очередной экспедиции остаются на Земле одни только недовольные. Получается, обижены все, а довольных нет. Когда пытаются сунуть свой нос люди весьма далекие и ничего не понимающие в космических делах, он, Андронов, к этому уже привык; но если такие асы, как Гилл, становятся на дыбы... нет, он будет просить не об отстранении Гилла, а о своей собственной отставке; и слепому ясно, что он, Андронов, состарился и уже не способен справляться со своими обязанностями. Ну да. Однако ты, милый Андронов, остался там, а я отправился с Норманом. Гилл усмехнулся, и видение исчезло, словно испугавшись чего-то. "Да, я здесь и должен теперь умереть". Впрочем, все это чепуха. Какая может быть связь между катастрофой и тем, что командиром "Галатеи" был Норман? Абсурд. А тебе, Гилл, очень даже хотелось, чтобы все кончилось крахом, признайся? Гм, близость смерти, кажется, делает подлецом. Но, к счастью, и вполне откровенным человеком, даже наедине с собой. Гилл сформулировал донесение о случившемся, переключил приемник Большого Мозга на вербальную связь и продиктовал последние несколько фраз под аккомпанемент тяжелого дыхания приходящего в себя Нормана. Багровая маска сморщилась от боли, вернувшейся одновременно с сознанием. Словно у новорожденного, мелькнуло сравнение. Да, в последние мгновения перед тем, как сделать первый вздох, у младенца лицо передергивает такая вот судорога, тревожный сигнал рефлексов, обращенный в огромный, холодный и непостижимый мир в поисках обнадеживающего ответа. Но новорожденный находит выход из этого нечеловеческого усилия обрести жизнь - в крике. А Норман... Первые стоны и крики боли в течение нескольких минут звучали, отражаясь от стен командирского отсека, пока наконец воля Нормана не превратила их в человеческие слова. - Пить... Пить... - Сейчас, погоди минуту. Гилл бросился на кухню, наполнил освежающим напитком упругую пластмассовую фляжку, из которой астронавты обычно пили в состоянии невесомости, затем осторожно приблизил тонкую трубочку к вспухшим губам Нормана. - Пей, потихоньку... Сделав несколько глотков, Норман стих. - Еще... - Гилл опять поднес было к его рту фляжку, но Норман резко отвернул голову. - Еще... сколько... мне осталось? - Не знаю. - Лгать Гилл просто не мог. - Донесение составил? - Уже введено в память Большого. - Причина?.. - Неисправность реле в первой системе, ложный сигнал. Реле сгорели полностью, большего определить невозможно. Норман, чуть заметно кивнув, сделал передышку, видимо, размышляя. Затем слипшиеся веки приоткрылись на узенькую щелку. Гилл понимал, какой муки стоило Норману это едва заметное движение. И главное, напрасное. - Почему... кругом... темно? Гилл молчал, не зная, что ответить. Норман снова закрыл глаза. - Понимаю... Я ослеп... Гилл, где данные? Взрыв судорожного кашля не дал ему продолжить. После короткой паузы кашель сменился приступом удушья, еще более мучительным. Норман опять потерял сознание. Гилл взял его бесчувственную руку, нащупал пульс. Сердце билось учащенно, словно рывками, но еще работало. Он жил. На экранах телеприемников, развешанных вокруг по стенам, яркая зелень окружавших "Галатею" первобытных лесов постепенно сменилась иссиня-черными тонами. Дневное светило, очевидно, уже скрылось за горизонтом, наступил вечер. "Когда наступит мой час, я выйду", - подумал Гилл. Он не мог этого объяснить, но умереть в чреве "Галатеи" ему не хотелось. Он выйдет на волю, пройдет по поляне, среди таких же зеленых, как на Земле, кустов, поднимет лицо навстречу ласковым лучам чужого солнца. Если будет дождь, все равно хорошо... Но до той поры необходимо сделать еще множество дел. В ближайшие тридцать - сорок лет вторичное излучение от стержневых реакторов в нижнем отсеке постепенно пробьет себе дорогу сквозь защитные стены, распространится по всему кораблю, затем, как плесень, переползет на живую почву планеты. Через какое-то время и его скелет сделается радиоактивным. Одна только защитная система Большого Мозга способна оказать этой слепой силе стойкое сопротивление. Все данные и результаты, полученные экспедицией, необходимо ввести в его электронную память. Чтобы тем, которые будут после них, не нужно было бы начинать все сначала. Материалы, собранные Сидом и Максимом по их специальностям, - астрономии, астрофизике и геологии, - были зафиксированы на микрофильмах, перевод их в память Большого Мозга не составил особого труда. Гилл уже почти покончил с этим, когда почувствовал, что действие допинга начинает ослабевать. Бодрость сменилась усталостью, живость восприятия - безразличием. Он пошарил в карманах в поисках новой таблетки фортфера, но когда поднес ее ко рту, подступила тошнота. Взглянул на циферблат - прошло двенадцать часов. Так, все правильно. И, несмотря на отвратительное самочувствие, ощутил прилив какой-то странной успокоенности. Все симптомы первой фазы лучевой болезни налицо: слабость, головокружение, тошнота. Значит, он не ошибся, все идет правильно. Головокружение усилилось; чтобы сдержать рвоту, он вынужден был откинуться в кресле, переведя его в полулежачее положение. Виски сдавило словно раскаленным обручем, затем боль перекочевала вглубь, заколошматила острыми молоточками где-то внутри. Однако все пока не так серьезно. Несколько часов сна, и ему станет лучше. Сделав над собой усилие, Гилл сосредоточил внимание на пульте управления автоматикой; переписывалась заключительная часть наблюдений Максима. Правда, скоро они будут исчерпаны, и тогда система остановится сама собой... Внезапно померк свет. Он испуганно повернулся в сторону батарей питания. Стрелки чуть подрагивали на обычной цифре, напряжение было нормальным, но Гилл уже боялся верить показаниям приборов. Ведь они жестоко обманули Ярви... На покрытых пластиком стенах вдруг запрыгали разноцветные кружочки, здесь и там вспыхнули ослепляющие точки-звездочки, пол заколебался, словно на волнах... Стон, вырвавшийся у Нормана, заставил его прийти в себя. Беспамятство продолжалось, вероятно, около получаса. Тошнота исчезла, голова была свежей и ясной. Норман не мог ответить, как долго он кричит; на вопрос, есть ли у него боли, тоже промолчал. Ему опять захотелось пить; весь горя нетерпением, он обожженными пальцами потянулся к фляге, ухватил ее, сжал вместе с рукой Гилла. Жидкость прыснула в открытый рот, Норман закашлялся, захлебываясь и хрипя. И вновь он напомнил Гиллу новорожденного - нетерпеливого, жадного, эгоистичного. Капли живительного напитка, однако, сделали свое дело, немного освежили Нормана. - Дать тебе обезболивающего? Норман сделал отрицательный знак головой. - Где данные?.. Гилл взглянул на прозрачный контейнер с микрофильмами, зажатый в приемный процессор. Он был пуст. - Материалы Сида и Максима введены полностью. - Остальные надо тоже... Скорее! Эдди... Данные, которые собрал Эдди... Это главное... Почему ты не начал с них?.. Неужели не понимаешь? Гилл понимал. Понимал и признавал - Норман прав. Прав, как всегда. Материалы, собранные Эдди, несомненно, составляли важнейшую часть, смысл и стержень всей работы, проделанной экспедицией. - Все, до последней мелочи... сохранить! - Гнев, обуяв Нормана, придал ему сил. - Неважно, понимаешь ли ты это... Сделай! Слышишь... Что, не хватает воображения? Гилл не ответил. Воображение... Разве не Норман всегда стремился подавить воображение холодными фактами, называл пустым фантазером? И вот теперь... Непонятно. - Ты отнесешь меня в мою кабину, - с трудом продолжил Норман. - Уйдешь и сам. Мы все радиоактивны... Повредим Мозгу... Нельзя... Лифт тоже... Опусти его вниз, сейчас же... Гилл нажал кнопку на пульте. - Опустил. - Ты опытный врач, биолог... И еще кибернетик... Как ты мог не подумать об этом? - Норман задыхался от бешенства. "Да, я врач, а передо мной умирающий, - думал Гилл. - Нет, не я и Норман, а умирающий и врач. И я помню об этом, я сильнее его". - Проверь кондицию... Состав воздуха... - Шепот Нормана становился все тише, несмотря на крайние усилия. - Вентиляцию выключи... Чтобы ни одной радиоактивной пылинки... и не забудь... Ты не можешь умереть... Не должен... Пока все данные... Уйдешь вниз... потом... после... Губы Нормана продолжали беззвучно шевелиться, но понять его стало уже невозможно. Материалы, накопленные Эдди, было не так-то легко собрать. Через две недели после того, как "Галатея" опустилась на эту планету, Эдди наткнулся на первый человеческий скелет, а еще два дня спустя великодушно уступил его Гиллу, ибо встретился наконец с живым человекообразным обитателем открытого ими мира. Начиная с этой минуты, для антрополога Эдди существовало только два состояния души: вдохновение и отчаяние. Туземцы оказались существами боязливыми и недоверчивыми. Эдди гонялся за ними, не разбирая дороги, таща на собственной шее портативный консоциатор, но даже упрощенная модель весила более десяти килограммов, а Гилл бежал рядом, охраняя одержимого антрополога от всяческих бед. После долгой и изнурительной погони им все же удалось загнать в угол какого-то ущелья троих. Те дрожали от страха, но, когда Эдди, демонстрируя благожелательность, с улыбкой подошел, замахнулись на него дубинками. Тогда Гилл, не медля ни секунды, уложил их на землю, усыпив лучом своего инфрапистолета, а Эдди, урча от возбуждения, тут же надвинул на череп одного из троицы, казавшегося на вид постарше, полусферу своего консоциатора. Однако если бы предусмотрительный Гилл не настоял на том, чтобы связать повергнутого в полусонное состояние аборигена по рукам и ногам, тот, очнувшись от непродолжительного шока, непременно размозжил бы Эдди голову своей дубиной, - в неуклюжем теле таилась огромная физическая сила. Оставшимся двоим Гилл накинул на шеи веревку и, пользуясь тем заторможенным состоянием психики, в которое повергает всякое живое существо направленный луч инфразвукового пистолета, отвел их подальше от места эксперимента в родные джунгли. Для совершения такой операции требовались немалое искусство, ловкость и опыт, поскольку инфразвуковой луч действует только на определенные точки мозга. Стоит лишь немного усилить или ослабить интенсивность луча или отвести его в сторону, как объект либо рухнет на землю в глубоком забытьи, либо выйдет из-под воздействия инфразвука, и тогда горе неумелому! Прежде чем расстаться с косматыми, Гилл чуть-чуть усилил луч, и те оба повалились на траву. Через полчаса, когда они придут в себя, у них не останется никаких воспоминаний о случившемся. Эдди между тем стоял на коленях перед распростертым телом, по самые уши надвинув себе на голову вторую полусферу консоциатора и включив его на прием. Старый инопланетянин, напрягая мышцы, отчаянно бился в своих путах. - Ничего, Гилл, ничего! Никаких проблесков разума. Только страх и желание бежать, искать спасения... - Ну а слова, понятия? - Попадаются, но вне всякой логической связи. В таком возбуждении... - Дай сюда! Может быть, мне повезет больше. Гилл напялил на себя шлем, и тотчас передалось всеподавляющее чувство животного страха. Беги, бега, спасайся! - вопила в нем каждая клеточка тела, все внутри и все вокруг. Мышцы напряглись, словно для прыжка. Эдди смотрел с тревогой. - Надо изменить диффузорное соотношение, сейчас отрегулируем. Хорошо еще, Эдди, что ты не кинулся бежать куда глаза глядят! Впрочем, Гиллу тоже не удалось достигнуть более внятного результата. Он различал в мутном потоке инстинктов, скорее ощущал, чем понимал, отдельные слова-понятия: дерево, кустарник, жевать, бежать... Но самого главного, связи их между собой, и что еще важнее, стремления к контакту, обнаружить не удалось. Ни в этот раз, ни позднее. Эдди пришлось отказаться от прямых контактов и действовать с помощью скрытых камер и микрофонов. Собрав кучу записей, он в течение нескольких месяцев без устали трудился над составлением словаря. Однако опробовать его не представлялось никакой возможности - косматые, в результате настойчивых экскурсий Эдди, все дальше держались от "Галатеи", избегая встреч с дотошным антропологом. Эдди решил использовать вертолет, но шум мотора летучей диковины внушал аборигенам еще больший ужас. Тогда он перебрался на воздушный шар, наполненный гелием. Астронавты с тревогой наблюдали, как меняющийся ветер над джунглями швырял беспомощный шарик взад и вперед. Правда, выдумка Эдди позволила ему передвигаться бесшумно, но вид повисшего на стропах антрополога, похожего издали на паука, заставлял их невольно содрогаться. Отговаривать Эдди от этого занятия было, разумеется, бесполезно. Ведь именно этому пузырю с газом он был обязан тем, что в двухстах с лишним километрах к западу от "Галатеи" обнаружил большую группу, точнее, целое племя местных жителей, находившихся на более высокой ступени развития, нежели те первые человекообразные аборигены. Установить с ними контакт, к сожалению, тоже не удалось, но Эдди отснял уйму пленки, совал микрофоны чуть ли не в каждую расселину скал вокруг стойбища племени, составил новые списки слов и выражений. Кинопленки, фотонегативы, звуковые записи, просто бумаги и карточки со словами постепенно загромоздили его личную каюту, киностудию, фонотеку и, наконец, хранилище микрофильмов, дверь которого, из уважения к стародавней традиции и тем временам, когда люди еще читали книги, почитая их главным носителем информации, украшала табличка с надписью: "БИБЛИОТЕКА". Гилл пожал плечами. Рассортировать этакую груду материалов невозможно. Надо, пожалуй, в самом начале сразу же о том предупредить. Впрочем, и это излишне: пусть сами тогда поймут, что эта задача оставлена для них. Гилл не испытывал ни малейшей симпатии к тем, кто некогда высадится на эту планету. Они будут живыми, а он мертвым; и его череп, если найдется, будет скалиться на них с неумолимой ненавистью ушедших. Ему казалось, что видит наяву, как новоприбывшие с опаской пробираются по переходам и лестницам "Галатеи", обводят настороженным взглядом стены, приборы, пульты, а в глубине глаз светится затаенное даже от самих себя торжество - ведь им повезло больше, чем тем, погибшим. Однако нужно взять фильмы. Осторожно сложив башню из коробок с пленкой, Гилл перенес ее в командирский отсек. Установил на пульте нормальную скорость, включил кнопку перезаписи. Только так можно определить качество съемки, брак никому не нужен. Одна из катушек запечатлела последние кадры, сделанные Эдди. С нее он начал. На экране возникло стойбище "более развитых". Колоссальная скала, косо нависшая над вытоптанной площадкой, к бездонному небу поднимается тонкая струйка дыма от костра. Огонь, зажженный рукой человека, обложен камнями, защищающими от ветра, вокруг очага на корточках - женщины. Лишь длинные, до пояса волосы да подобие каких-то передников прикрывают их наготу. На краю площадки, в начале пологого склона, резвятся и прыгают дети, мужчины расположились поодаль, в ленивых позах возлежа под сенью деревьев на опушке рощицы. "Полная идиллия, - отметил про себя Гилл. - Хорошо, что экран не передает запахов. Впрочем, то, что для меня вонь, для них неосознанное средство защиты. Тлеющие на костре кости, полусгнившие шкуры действительно испускают зловоние, но для обоняния хищных зверей, рыскающих вокруг, оно ассоциируется со смертоносным пламенем, с огненными стрелами, с искрами, прожигающими шкуру до мяса. Сорок тысяч лет назад наши предки пахли ничуть не лучше, а наши прапраматери были столь же далеки от того благоуханного и лучезарного идеала совершенства, каким является для нас женщина сегодня... Надо признать все же, эти существа вокруг костра гораздо больше походят на людей, чем те косматые звероподобные двуногие, которых мы захватили в плен при первой охоте. Неуемный энтузиазм Эдди прогнал их из окрестности "Галатеи", где они раньше гнездились в джунглях. Эти уже умело обращаются с камнями, острят и полируют костяные наконечники и ножи. Пройдет еще несколько тысячелетий, и они научатся шлифовать орудия из твердого кремня... Вполне приличные ребята, нашим последователям они доставят немало радостей; может быть, даже удастся наладить с ними контакт". Но ему-то что до этого? Гилл повернулся к Норману, тот по-прежнему лежал без сознания, и тогда его впервые охватило отчаяние. Бессмыслица. Какое значение имеет то короткое время, те минуты, что остались? Правда жизни всего лишь правда живой клетки, вне ее, точнее, после нее любой результат, любой успех лишь призрачный мираж, самообман, не более того. Вся та информация, которую сохранит в своем нутре Большой Мозг, мертва, даже в том случае, если она несет в себе нечто важное для человечества. Мертва, если, только... Он выпрямился и замер в своем кресле, напрягшись, словно в следующую минуту ему предстояло такое тяжкое испытание, как еще никогда в этой длинной жизни. Экзамен на звание Человека... Блеснувшая мысль тотчас породила свою тень - злость на себя. Как он не подумал об этом раньше! Ведь он мог преспокойно раствориться в небытии, бесследно и навеки. А теперь он уже не сможет позволить себе этого, не исследовав до конца и не реализовавши внезапное озарение. Пройти до конца и это испытание, которое предначертал ему его мозг. Детали, подробности пока еще не ясны, но надо размышлять, высчитывать, бороться... А времени мало, очень мало. Если он сумеет встать сейчас с этого кресла, то будет бороться, пока не оставят силы, не помутнеет разум. Но и тогда, и тогда... Он сделает это! Только сейчас Гилл заметил, что Норман пришел в сознание и безмолвно прислушивается. Нет, нет, я не скажу ему ни слова, не выдам идею. Ведь в случае успеха это будет единственная его, Гилла, победа над холодным раз умом Нормана. Первая и последняя. Что же, пусть так. Ну а что он сказал бы? Что и сам тоже?.. Но ведь для него это уже исключено. К эпитету "без воображения" добавился бы еще один - "эгоист". Но ведь если получится, уже никто не посмеет обвинить его в этом... Мысль, которая до сих пор стискивала его в своих щупальцах, как осьминог, вдруг отделилась, превратилась в абстракцию. Гилл с необыкновенной тщательностью критически исследовал ее со всех сторон, и вот вывод; вполне осуществимо. Лишь хватило бы времени... И в этой бешеной скачке умирающий Норман, пожалуй, даже не умирающий, а прежний Норман во всем его величии отступит куда-то в сторону, превратится в карлика. Гилл вскочил, выключил перезапись фильма Эдди, затем подошел к пульту управления Большим Мозгом. Быстро подсчитал свободные емкости, определил незначительные по тематике информации, быстро стер их из памяти. "Но ведь это можно сделать и позже!" - мелькнула мысль. Он опрометью бросился в медицинский отсек. "Не спеши, не дергайся!" - осадил он себя. Укол получился неловко, тонкая игла причинила неожиданно острую боль. "Постарайся оставаться нормальным". Нормальным? Каким образом это можно установить, если судья и ответчик выступают в одном лице? "Не знаю, не знаю, - бормотал он вслух, подготавливая микроскоп. - Знаю одно - остается рискнуть. И я рискну!" Микроскоп показал обычную картину. Никаких отклонений. Он пересчитал лимфоциты трижды, боясь допустить ошибку. Но все было в порядке, во всяком случае, здесь, под объективом равнодушного прибора. Через шесть часов надо будет повторить анализ. Старательно записав показатель, Гилл отодвинул журнал в сторону и положил перед собой чистый лист бумаги. Принципиальная схема родилась быстро, за несколько минут. На бумаге, разумеется. Но как осуществить всю сложную систему включений в монтаже, на деле? Отсюда, из медицинской лаборатории, вмонтированные наглухо приборы он не потащит в командирский отсек. Нужны кабельные подводки, а потом долгие часы монтажа, пайки, коммутации. Выдержит ли? Ведь допинг придется исключить. Правда, искусственную живость, которую приносит таблетка фортфера, нельзя назвать анормальной, но лучше все-таки быть поосторожней. Выводные каналы Большого Мозга не доставили хлопот, послушно приняв в свое лоно присоски кабельных головок. Зато с протяжкой кабелей по коридорам и переходам пришлось изрядно повозиться, особенно следя из тем, чтобы они точно и ровно ложились в угол, образованный стеной и полом, иначе сам о них споткнешься и разобьешь лоб. Медицинская комната была тесновата, пришлось вывинтить и передвинуть к двери рабочий стол. Конечно, придется всякий раз через него перелезать, зато удобнее дотянуться до приборных шкафов. Настала очередь паяльника, пришлось изрядно попотеть. Поначалу он работал стоя на коленях, потом лег на живот. Бранил последними словами конструкторов за то, что они разместили выводные каналы так низко и почти вплотную друг к другу, но потом сообразил, что ругается зря. В самом деле, могли ли они предугадать схему, которую монтировал сейчас Гилл? Когда он наконец закончил и с трудом поднялся с пола, казалось, ни одна косточка не осталась в покое. Но он взирал на перевернутую вверх дном лабораторию с чувством удовлетворения и торжества. Оставалось лишь снять шлем-полусферу главного консоциатора, чтобы заменить его одним из двух других, поменьше, висевших на стене в командирском отсеке. Великие оптимисты, конструировавшие "Галатею", создали их для высоких целей: "на предмет общения и контактов с разумными представителями инопланетных цивилизаций", как гласила инструкция. До сих пор они лишь занимали место и служили помехой и давно бы уже оказались в складском отсеке, если бы командиром корабля был не Норман, а кто-нибудь другой. Незадолго до полуночи Гилл, затаив дыхание, провел первое испытание системы. Включив напряжение, мельком взглянул на большие часы в командном отсеке. В свое время в институте, еще там, на Земле, подобный эксперимент проводился, но в упрощенном варианте. Проверка результатов продолжалась несколько месяцев. Здесь все иначе - если в течение тридцати минут система будет функционировать нормально, надо приступать к делу. Времени в обрез, если не меньше. Норман лежал тихо, не подавая признаков жизни. Но Гиллу не хотелось рисковать. А вдруг проснется в самый критический момент эксперимента? Набрав в пневмошприц большую дозу снотворного, он быстро прижал маленький блестящий прибор к руке Нормана, чуть ниже локтя. Норман вздрогнул. - Гилл! Что ты делаешь?.. Гилл сделал вид, что ничего особенного не произошло, и легким движением, будто невзначай, повернул шприц присоском к вене. Норман пробормотал еще что-то, затем голова его повалилась набок: "Дома, на Земле, за такое дело тебя лишили бы диплома врача, дорогой Гилл. Хотя я его не убил, и он еще придет в сознание. Норман на моем месте поступил бы точно так же". Твердо уверенный, что система выдержит пробные испытания, Гилл решил начать подготовку главной, самой важной части программы. Но прежде срочно проверить кровь... Он бегом спустился в лабораторию. Лимфоцитов оказалось на двадцать процентов меньше, чем в прошлый раз. Гилл усмехнулся. Процесс протекает слишком быстро. Но если сейчас потерять присутствие духа, будет еще хуже. Он должен действовать так, словно ничто не изменилось за эти шесть часов, и состав крови тоже прежний. Вернувшись в командирский отсек, взглянул на приборы. Система работала безупречно уже двадцать восемь минут. Этого достаточно. К управлению новой системой он подключил автопилот. Похвалил себя за находку; в самом деле, не приди в голову запрограммировать автопилот для управления системой, как выполнить эксперимент над самим собой, требующий абсолютного хладнокровия? Он долго возился с креслом, выискивая положение, в котором смог бы выдержать четверть часа полнейшей неподвижности. Эластичное кресло удобно, даже слишком. Если закрыть глаза, непременно уснешь. Отложить до утра? Выспавшись, он будет свежее. Однако за восемь часов, истекших с момента облучения, число лимфоцитов сократилось на двадцать процентов. Если уснешь, пройдет еще восемь часов... Нет, нет, спать нельзя, надо действовать сейчас, немедленно! Гилл закрыл глаза, нащупал на подлокотнике кресла пульт дистанционного управления автопилотом. Затем, собрав все силы и сосредоточившись, чтобы представить себе все, что произойдет за предстоящие четверть часа, он нажал кнопку. Не ощущая течения времени, Гилл следил за программой. Прошло семь, восемь минут. Или десять? Вдруг он почувствовал, что больше не выдержит. Слова, обрывки фраз, умозрительные картины мешались в хаотическом беспорядке, теряя смысл, словно преследуя друг друга. Его охватил страх: неужели все, что он делает, просто глупость? Но ведь самая великая глупость именно этот страх! Лучше уж смутные, отрывочные картины; где-то в скрытых от нас тайниках сознания они выстроятся в логическую цепь, образуя единый комплекс знания. Только животный страх не признает заданных правил. И в данном случае бояться неуспеха само по себе означает неуспех. Гилл расслабил мышцы и стал смотреть мелькавшие картины, воспроизводимые консоциатором из его памяти, смотреть со стороны, словно любопытный ребенок, прильнувший к калейдоскопу. Осторожно, чуть-чуть напрягая память, он направлял ее на земные воспоминания, на дела давно минувших дней. Все равно на что. Пусть это будет длинный, унылый коридор института, клетки с подопытными животными, перекресток двух оживленных улиц, крупным планом лица людей, обращавшихся к нему или разговаривавших между собой. Вот они о чем-то заспорили, отчетливо слышны даже их голоса. Да ведь это профессор Херцер и милый старый Лоуренс! Очень, очень хорошо. Если он будет думать о них, его учителях и наставниках, это непременно поможет ему войти в колею. Постепенно успокоившись, Гилл почувствовал, что психологически опять готов продолжать запись информации. Длинная вереница событий, фактов, сентенций вновь потянулась на экране, послушная логике и последовательности. Гилла охватило чувство радости. Теперь уж безразлично, умрет он раньше или позже, удастся или не удастся то, чему он посвятил крохотный кусочек безмерного времени, отведенный ему для жизни. Власть над мирозданием - вот идея, вот сверхзадача! Простая, подчиняющая себе без остатка; только теперь он видит ее с предельной ясностью. Автомат-оператор с мелодичным звоном доложил, что программа окончена, но глаза Гилла остались закрытыми; радость обретенного счастья погрузила его в глубокий сон. Он внезапно проснулся с мыслью о Нормане. Болеутоляющее! Скорее!.. Мысль пришла еще во сне. Норман лежал в том же положении, что и вчера, но дышал тяжело, прерывисто. При выдохе в углах рта пузырилась розоватая пена, на белую подушку стекала тоненькая струйка крови, смешанной со слюной, расплывалась багровым пятном. С помощью дистанционного пульта Гилл поднял спинку кресла повыше, придав телу Нормана полулежачее положение, включил вентилятор. Так ему легче будет дышать. Лекарство давать бессмысленно, это лишь продлит мучения. Впрочем, сейчас он уже не чувствует боли, даже приходя в сознание. Гилл решил положиться на судьбу. Пусть все решится само собой. Проверка и анализ записанной программы требовали работы нескольких специалистов в течение двух-трех недель. Он решил взять на выборку шесть элементов памяти, не больше. Их просмотр займет не более часа. Большего времени взять неоткуда. Сбоев или брака он не обнаружил, но это не принесло радости. Девять часов он проспал как убитый, а усталость не прошла, желудок сжимала пустота. Надо бы поесть, однако при воспоминании о пище к горлу подступала тошнота. Разжевав и проглотив таблетку фортфера, он вернулся в кресло и с нетерпением ждал, когда пройдет тупая боль в голове, сжимавшая виски железным обручем. Надо распределить работу так, чтобы все, что требует физических усилий, завершить сегодня же. К сожалению. использовать в этом деле роботов нет никакой возможности, Даже лучше, если они останутся там, в складском отсеке, в выключенном состоянии. Вторичное излучение, проникнув внутрь, может существенно повлиять на электронную начинку их мозгов. Взбесившиеся роботы в вымершем звездолете! Неплохая тема для писателя-фантаста, но ему, Гиллу, благодарим покорно, никак не подходит. Прежде всего необходимо покончить со всеми делами, оставшимися вне стен "Галатеи". Гилл долго ползал по блестящему, идеально отполированному корпусу корабля, с трудом передвигаясь от одной ступеньки с поручнями до другой. Одолевала слабость, кружилась голова. С высоты огромного цилиндра деревья сморщивались, казались кустами. Он был счастлив, когда, закончив наконец закрепление кабелей снаружи, влез сквозь люк в коридор нижнего отсека. Отдышавшись, всю первую половину дня он занимался протяжкой кабелей с верхних этажей сюда, в нижний. Общая кибернетическая модель задуманной операции была не сложнее, чем комплексное управление простыми блоками: по сравнению с теми задачами, которые приходилось решать автопилоту во время полета корабля в космосе, - детская забава. Он установил параметры блоков, затем, включив напряжение, опять выбрался из "Галатеи" на близлежащую полянку, чтобы еще раз проконтролировать действие системы в целом, теперь уже снаружи. Оставшись доволен результатами проверки, он едва добрался до своего кресла и, рухнув в его объятия, позволил себе двадцатиминутную паузу для отдыха. И, конечно, не выдержал ее до конца. Часы показывала полдень, Гилл боялся, что скоро наступит еще большая слабость, вскочил и отправился за рулонами п