берет черпак и пьет воду. Вода мутная, теплая и дай бог, чтобы не было в ней чего-нибудь несовместимого с желудком. После серо-зеленого цвета зарослей на родине Ного глаза отдыхают на прибрежной буйной растительности Большой Реки. Я нарочно держу лодку поближе к берегу, чтобы Ного мог рассматривать детали джунглей, слежу только, чтобы не напороться на корягу какую-нибудь. По всему видно, что Ного чувствует себя еще хуже, чем вчера. Молчу, чтобы не утомлять его разговором. Молю бога, чтобы поскорее выйти на "Викинг". Не выйдем - будем обречены оба. Сколько он еще может продержаться? На его месте я давно уже сложил бы руки на груди. Он держится благодаря резервам, заложенным в его могучий организм природой. Если вдуматься в ситуацию, он должен меня ненавидеть. Я втянул его в эту авантюру. Мне ничего не оставалось, кроме побега, но ему-то зачем было идти со мною? Примирился бы со своим положением в племени, оно у него было не такое уж отчаянное. Он смог обрести относительную свободу. Жил бы, охотился на обезьян и кабанов... Единственная ошибка, допущенная им однажды, несомненно стоила бы ему жизни. Имею в виду асфальтовую ловушку, из которой вырвался благодаря мне... Но не думаю, что в его решении уйти со мной решающую роль сыграло чувство вечной благодарности. Его увлекали и любопытство, и своеобразная охота к перемене мест, и доля авантюризма, которая обозначала в нем качественно иное человеческое начало... К вечеру у Ного состояние ухудшается. Как и вчера, он отказывается от ужина, говорит невразумительно, стонет. Я очень хотел бы сделать для Ного что-нибудь, что облегчило бы его состояние. Но что можно сделать, если излечение Ного зависит от хирурга и хороших антибиотиков! Чувство бессилия - отвратительное. Ного вдруг заговорил: - Глаз солнца видел, что Ного умирает. Мать Крокодилов щелкает зубами... Гррего, не потеряй камни - храни огонь... Мать Крокодилов не любит огня и не любит камни, которые хранят огонь. Мы разведем большой огонь... Ного умолкает, его голова безвольно повернулась набок. Я подхожу к нему и хватаю руку, ищу пульс. Слава богу, жив! Прибрежные заросли все так же тихо проплывают назад мимо нашей лодки, когда ветер к вечеру утихает. Мне не хочется грести. Течение совсем слабенькое, надо бы отойти подальше от берега. Это надо сделать в любом случае. Если ночью не совладаю с Морфеем, лодка воткнется в заросли. А нам не известно, кто в них обитает. Могут же быть местные анаконды! Я давно уже обратил внимание на то, что мое самочувствие имеет циклический характер. Вчера весь день и почти всю ночь у меня был подъем, было чувство уверенности и надежды. Мышцы, казалось, готовы к любой нагрузке... Минут десять-пятнадцать я отгребаю в сторону от берега. На душу наваливается непонятная тяжесть, томит беспокойство. Дома, на Земле, оно вынудило бы меня обратиться к успокоительным таблеткам. В который уже раз внушаю себе, что все это в пределах нормы. Психонагрузки высоки, как и в любых иных экстремальных условиях. Мучает неопределенность. Пытаюсь спрогнозировать развитие событий в случае горького разочарования, если не выйду на "Викинг". Мне ясно, что не стану прекращать поиски. В них - смысл моей жизни на этой планете. Если окажется, что мои друзья отремонтировались и улетели, что крайне маловероятно, то утешусь тем, что они вырвались отсюда. Пришла звездная, безветренная ночь. Голова заполнена монотонным звоном, веки слипаются; вдали, над темными джунглями слышны звонкие крики ночных птиц. Ного иногда слабо вскрикивает. Боюсь - встану утром, а он мертв. Я свыкся с ним за четыре года, и особенно - несколько последних месяцев, исключительно опасных и напряженных. Что мне делать, если останусь один? Продеваю руку за нижнюю поперечину паруса. Если усну, а тут налетит ветер, то парус дернет меня за руку и разбудит. Как в избавление от тяжких грехов, хочется верить, что завтрашний день принесет что-то хорошее. Перед глазами у меня звезды. В небе Земли я запросто мог разыскать любое звездное скопление, узнавал созвездия, отдельные звезды. А здесь небесная сфера вроде бы та же и вместе с тем - совершенно другая. Конечно, на много градусов изменился угол зрения. Если допустить, что вид небесной сферы с Земли - это анфас, то сейчас я вижу ее в профиль... Минуты бегут за минутами. Подумал - бегут, но разве это бег? Сплелись воедино время, движение и мои мысли - все это вялотекущее желе и составляет мою суть. Как вторжение иного мира воспринимается случайный плеск волны у борта. Чем-то неудобен этот звук. От него я вздрагиваю. Набираю в горсть воды и бросаю себе в лицо. Надо или спать, или бодрствовать. Промежуточное состояние странным образом действует на нервы. Раздражает даже слабое шевеление паруса, отмечаемое рукой. Воздух ночи хоть и кажется неподвижным, но иногда и он вздрагивает, как некое огромное полупрозрачное существо. Сколько же длится эта ночь? В ней совершенно растворилось мое самосознание. Ночь - это я. Я - это ночь. Мы перетекли друг в друга и порознь уже не существуем. Далеко впереди по правому борту возник огонек. А, может, и не огонек, а звезда над самым горизонтом. А, может, и не звезда, а маленькая кровоточащая ранка на груди ночи. И звезды заметно побледнели, словно хотели переключить мое внимание на эту, новую звездочку. Да нет, не звезда это, а отблеск ночного костра. Вокруг него покачиваются неясные тени - это могут быть люди. Или кусты. Или призраки тех и других. Звездочка исчезает так же неожиданно, как и возникла. Ее поглощает вселенская тьма, и она возвращает звездам их бессмертную яркость. Сколько может длиться ночь, если исходить из непреложного факта: деление племени на какие-то отрезки - понятие весьма условное, рожденное извращенным человеческим мышлением. Зато мне утешительно думать, что ночь длится десять-двенадцать часов. Или один час, только растянутый в десять-двенадцать раз. Прошлое - это краешек вечности. Собственно вечность - это настоящее. Будущее - тоже краешек, только с другого конца. Ночь лежит, как огромное животное. В ее недрах река катит свои воды; ее дыхание - слабое движение воздуха. Оно напоминает медузу космических размеров. Я для нее лишь микроскопическая частичка вещества, плывущая вместе с водой во взвешенном состоянии. Медуза всосала меня в свое прозрачное нутро, и теперь я растворяюсь в нем тихо и безболезненно. Фантастика! Проснувшись, я не осознаю себя! А если я - это я, возникает вопрос: что со мной? Между мною, материально-телесным, и моим самосознанием стоит разделяющее нас твердое, прозрачное стекло, мешающее слиться двум моим сущностям. Это длится миг, но, возможно, и вечность. Самосознание отмечает ненормальность такого состояния. Стеклянная плоскость растворяется в расплавленной магме воли - и обе сущности органично перемешиваются. Справа возникает берег, и я понимаю предельно отчетливо - берег! Небольшие волны толкают лодку со всех сторон, словно рождаются внизу, в придонном слое, и стараются выплеснуть нас вверх. Парус в бездействии, потому что его движение - это ветер. Ветра нет. Откуда же волны? Парус медленно оживает. Ветра по-прежнему нет. Может, на парус направлена вселенская энергия звезд? Для меня это не имеет никакого значения. Важно, чтобы берег оставался справа... Меня разбудило солнце. Оно вонзило в меня множество тоненьких иголок. Не сразу соображаю, что иголки - это комары, облепившие меня. Перед глазами колышутся ярко-зеленые ветви. Лодка уткнулась в берег, укачиваемая тихой зыбью. На нижней ветке сидят две черные птицы. В их оперении радужно сияет отблеск солнечного света. Там, где массивный клюв соединяется с головой, пузырятся ярко-красные наросты. Птицы напоминают ворон. Их глаза прикованы к вздувшейся ране моего товарища. У одной из них нервно вздрагивает крыло, и она перепрыгнула на ветку пониже. Птицы разглядывают нас то одним, то другим глазом, выворачивая головы набок. Перевожу взгляд на Ного. Вороны, наверное, гадают: уже или еще нет? Нет, черт бы вас побрал, нет! Я тычу в их сторону веслом. Они не взлетают, а перескакивают на более высокие ветки. Издают какие-то булькающие возгласы недовольства. Я нащупываю пульс на горячем запястье Ного, брызгаю водой в его лицо: - Пить... Приподнимаю голову Ного и лью воду на его губы. Его глаза открываются. Я вижу в них удивление: - Горькая... Я подношу черпак к своим губам - у воды соленый вкус. Пробую еще. Вода соленая. Море! - Ного, Большая Река закончилась! Мы пришли к морю, к Большой Горькой Воде! - я перевожу взгляд на широкое водное пространство. Ного тоже приподнимается: - Где твои братья? - Мы их скоро найдем, Ного! Потерпи еще немного, и мы их разыщем... Отталкиваясь веслом от берега, отвожу лодку на открытое пространство. Подстраиваю парус под прохладное дыхание ветра. Лодка разворачивается и устремляется вперед, словно и ей передалось мое нетерпение. У нас появилась целеустремленность. Я очень долго ждал этого часа, представлял его величественным, счастливым. На деле он оказался нетерпением и тревогой. Быстрее, быстрее! Меня не устраивает скорость, с которой парус увлекает лодку. Я хватаю весла и начинаю грести. Лодка скользит вдоль берега, прыгая по волнам. Волны зеленоватые, морские, прозрачные. Берег все такой же: низкий, пологий. Зеленая стена кустов и деревьев несколько отодвинулась от воды, поднялась по береговому откосу, освободив место для чистого желтого песка. Навстречу радости я вынужден плыть спиной вперед. Поэтому через каждые три-пять минут поворачиваю голову и смотрю, что там впереди, скоро ли появится долгожданный силуэт? Так прошел час, другой, третий... Солнце поднялось высоко в небо. Я гребу, двигаю веслами в отчаянных рывках и не спускаю глаз с берега. Ного лежит без сознания. Я не позволяю себе остановиться ни на минутку, все кажется, что за следующим скалистым выступом откроется панорама залива с нашим кораблем. Только бы не проскочить! На рисунке гладкокожего был начерчен залив с узкой горловиной, или залив, отгороженный островом от открытого моря. Я плохо помню, как прошел этот день. К исходу дня и мои силы оказались на исходе. Я так торопился, что утром не приготовил своего обычного завтрака - слегка поджаренную рыбу. Обед вообще провалился в какое-то беспамятство. В тот день мой мозг сверлила одна-единственная мысль - быстрее к "Викингу"! В голове ничего, кроме вспыхивающего лихорадочным огнем слова "Викинг"... Невероятно, солнце садится за горизонт, а я все двигаю веслами. Значит, силы откуда-то берутся! Не буду останавливаться, буду грести до последнего издыхания, но не выпущу из рук весел, пока не доберусь до "Викинга". Я уже не человек, а гребная машина, которая ритмично, размеренно поднимает и опускает весла... Весла вываливаются из рук. Одно весло я уже потерял. Выронил и не стал вылавливать его. Разворачивать лодку? Маневрировать не было сил. Броситься за ним вплавь - потом не догонишь лодку, и она уйдет в открытое море. А сил уже не осталось. Кладу весло в ложбинку между корпусом лодки и стволами бамбука. Отдохну. Займусь парусом. Ветер посвежел - парус напрягся. Пусть работает, а я отдохну. Почему я опять оказался во власти отчаяния? Нельзя же считать, что если ничего не произошло, то это к лучшему или к худшему. По рассказам гладкокожего не следовало, что залив с "Викингом" находится рядом с устьем Большой Реки. Возможно, он откроется через час, а возможно - и через несколько дней. Не следует пороть горячку. Только бы Ного держался. Обнаружилось еще одно доказательство моей неприспособленности к дикому миру. Пока мы плыли по реке, мы не задумывались о том, где напиться воды. Наклонился и попил. Теперь меня мучает жажда, а я не могу напиться вдоволь. Полощу рот и выплевываю. А все потому, что не догадался вырубить из бамбука пару сосудов и наполнить их водой... Черпаю воду и поливаю рану Ного. Раньше надо было начинать, как только вышли в море. Тоже не догадался. Поливаю ему грудь, голову. У Ного частое горячее дыхание. Держись, друг! Судьба должна быть справедливой к нам. Мы не просим вознаграждения за наши страдания, мы просим прекратить их. Завтра придется поискать воду на берегу, иначе Ного не выдержит. Хотя бы ручеек объявился маленький! В ночных сумерках белеет кипень прибоя. Волны с шумом разбиваются о скалы, и я воспринимаю этот шум, как предостережение. Теперь-то уж точно мне нельзя уснуть. На реке уснул - лодка уткнулась в береговые заросли, а ты можешь и дальше дрыхнуть. Здесь, если уснешь, окажешься среди волн, расшибающих свое бессилие о скалы. Они только рады будут раздробить о них и наши тела. Скалы стали более высокими. Их изломанные, зубчатые верхушки четко прорисовываются на фоне ночного неба. Ночью я испытал любопытное состояние. Оно интересно тем, что со мною это произошло впервые. Боясь расшибиться о скалы, я старался держать лодку в нескольких десятках метров от берега. Лодка бежала вдоль скал, за бортом шуршала вода, от скал долетал шум прибоя... Не знаю, сколько прошло времени, но я впал в забытье. Это было нечто среднее между сном и бодрствованием. То есть в моем сознании спали все участки, за исключением тех, которые следили за движением лодки и ее управлением. Я спал с открытыми глазами. Рука крепко держала угол паруса, бессознательно поправляя его по отношению к ветру. В литературе я читал описание подобных случаев. Солдат, например, спал в строю во время ночного марша. Шагал, как и все, выдерживал дистанцию. Этот солдат шел внутри колонны. А другой уснувший шагал в крайней шеренге. Он потихоньку стал забирать влево и, к изумлению остальных солдат, свалился в кювет. Когда я очнулся, лодка шла все тем же курсом, рука оцепенела на парусе, а я понял, что уснул. Ного так и не пришел в сознание. Как долго не приходило утро! Прошли века, пока начался рассвет. Я переживал: не проскочил ли вход в залив? Тьма явственно поредела, ушла в расселины и пещеры, и только над морем она таяла незаметно. Рассветало быстро. Вот уже солнце выглянуло за край морского горизонта, полмира наполнилось блеском его лучей, а скалы в полосе прибоя заискрились. Все краски природы заиграли первозданно. Выделялся синий цвет морского горизонта на западной стороне. Жаль, Ного не видит этой картины. Сухопутный дикарь, обитающий вдали от моря, он никогда не видел этого обилия красок, их свежести. Мне кажется, что я где-то уже видел и скалы, и море, и восход солнца над морем... Когда-то в моих ушах уже звучала величественная музыка волн среди береговых скал. - Одиссей! Одиссей возвращается домой! - закричал я скалам. Они хмуро всматривались в океанскую даль, не обращая на нас внимания. А ведь могли бы и удивиться - впервые слышат голос землянина. Что им землянин, если они вслушиваются в голос вечности! - Ты возвращаешься домой, Одиссей! В свою Итаку! - орал я, как сумасшедший. Может, это и глупо, но я орал. Внутренним чутьем я знал, что мытарствам приходит конец. Одиссей, который жил за много тысяч лет до меня, наверно, испытывал такие же чувства. И море, и скалы, и пена прибоя - разве он видел их иначе? И намучился, наверно, не меньше моего. Не помню уже, куда именно он должен был вернуться - в Итаку или другой древний город, - кто может всю жизнь помнить школьные задания! - но он возвращался после долгих скитаний, и его ждала верная жена, и ее одолевали женихи, а меня никто не ждет. Могла бы ждать Лена... Но если бы Лена не погибла, то я не улетел бы в это сомнительное путешествие сроком в три десятка лет. Какая жена согласилась бы проводить молодого человека, а встретить старика! Несильный ветер задувает с моря, на волнах появляются белые гребешки. Мне все труднее удерживать парус под нужным углом, и руки болят, и спину разламывает невыносимо. Поглядываю на небо. Оно, к счастью, чистое. Наш "катамаран" не создан для морских бурь. Буря, даже не буря, а волнение в пять баллов, будет для нас роковым. Я-то смогу выбраться, а Ного? Пока перед глазами проходят крутые скалистые берега, я думаю, сколько страданий, физических и психических, может вынести обыкновенный среднестатистический человек? Меня беспокоит мой личный порог выносливости. Я испытал гибернацию, когда жизнь в моем теле тлела слабеньким угольком. Уже четыре года подряд меня преследуют тяготы скитаний по дикому миру с его повседневными опасностями, голодом, жаждой. Я висел на волоске от смерти на Большой Реке, угостившей меня двенадцатиметровым водопадом. Осталось перенести шторм на море, которого, надеюсь, судьба не допустит. К таким испытаниям, попросту говоря, мы не готовы. Пролив открылся перед нами неожиданно. В белой полосе прибоя появился разрыв. Сначала я подумал, что берег делает здесь крутой поворот или в море выдвинулся скалистый мыс. Поравнявшись с носом выпирающей в море скалы, я обнаружил, что за нею открылись широкие, метров на пятьдесят, ворота, за которыми, на расстоянии двухсот-трехсот метров угадывалось широкое водное пространство залива. Вдали просматривался небольшой участок берега с отдельными высокими деревьями. Неужели?! - ударила в голову волна радостной надежды. Я резко развернул парус и чуть не перевернул лодку. Пока я пребывал в счастливой растерянности, она могла проскочить поворот. С обеих сторон над нами нависали гранитные скалы, метров через тридцать пролив расширился, волны притихли. Ветер остался за воротами. Господи, думаю, здесь или не здесь?! Работаю веслами. Еще какая-то сотня метров - и все выяснится. Не знаю, переживу ли я разочарование... Дальний, внутренний берег залива открывался глазам по мере того, как мы подплывали к концу горловины. Может, показалось, а может, и в самом деле вдали, среди деревьев, я вижу какое-то сооружение? Лихорадочно работаю веслами. Еще немного, господи, и все встанет на свои места. Не буду оглядываться до тех пор, пока не поравняюсь с концом пролива... Бросаю весла и поворачиваюсь. У дальнего берега на тихом зеркале воды возвышается знакомый конический силуэт. Сердце вдруг захлебывается в толчках, я начинаю рыдать, не стесняясь никого и ничего. Так проходит, может, пять минут. Возможно, десять. Я сижу в лодке, вытираю ладонями слезы и смотрю. Слезы заливают глаза, грудь сотрясается в рыданиях, и я не могу г: сдвинуться с места. Потом в груди что-то расслабляется, и я, продолжая лить слезы, направляю лодку к "Викингу". Металлический корпус сверкает точно так же, как в тот день, когда мы в последний раз видели его с Амаром... Окончательно прихожу в себя, когда вижу, как рядом с лодкой в воду с характерным шумом вонзается стрела. Справа из-за скалы выглядывают двое. Это похоже на иллюстрацию к историческому роману. На головах шлемы, грудь и плечи в латах. Один из дозорных встал на верхушке скалы, и я обратил внимание на сапоги, а также на щит. Я приветливо машу рукой, хочу, чтобы они поняли: я свой, не надо в меня стрелять. Одновременно усиленно работаю веслами, чтобы отойти от берега подальше, за пределы досягаемости их стрел. Не хватает, чтобы подстрелили у самого порога дома, которым для меня является "Викинг". Несколько стрел падают в воду с недолетом. Я опять нажимаю на весла - быстрее к "Викингу"! Один из дозорных трубит в сигнальный рожок. Трубный звук стелется над водой залива. И тогда я обращаю внимание на то, что противоположный берег заселен. Между невысокими строениями ходят люди. У низких причалов стоят лодки. Идиоты, зачем они трубят? Была бы армада лодок, тогда понятно. А так... одна-единственная, жалкая посудинка с двумя еле живыми гребцами. До "Викинга" метров двести. Часовые все еще трубят. И мне больше незачем экономить силы - рву веслами воду залива. Отставив весло, срываю парус, он только мешает, и снова погружаю весла в воду. Обращаю внимание на то, что "Викинг" заякорен довольно далеко от берега, примерно на середине залива. Мое сердце готово вырваться из груди и мчаться к "Викингу" - оно не в состоянии вынести медленную скорость лодки. Там, на берегу, засуетились. Человеческие фигурки бегут к лодкам. На небольшом расстоянии от берега стоят ряды одноэтажных домиков, окрашенных в белый и желтый цвет. Очевидно, услыша сигнал тревоги, туземцы бегут к берегу, к причалам. Я быстро сокращаю расстояние между мною и "Викингом". Нос лодки ударяется в бревно. Э-э, "Викинг", оказывается, огражден! Связанные между собой бревна окружают корабль. Туземцы на нескольких лодках, дружно взмахивая длинными веслами, направляются ко мне. Веслом утапливаю бревно перед носом лодки и прихожу за ограждение. Вот, наконец, перила командирского мостика. Хватаюсь обеими руками. Прикосновение к металлу родного корабля сжимает мне горло спазмом. Господи, а вдруг это сон! С мостика свисает к воде веревочная лестница, торопливо ступаю по ее перекладинам. Лодки туземцев приблизились к ограждению и остановились. Мой взгляд падает на Ного, и я тоже останавливаюсь, чтобы защитить его, если туземцам вздумается напасть на моего спутника. Но лодки туземцев дальше ограждения не проходят. Они подняли дикий вопЈж и размахивают копьями. Понимаю, что на "Викинг" наложено табу. Вот и хорошо. Но почему никто не показывается в двери? Что это значит? Спускаюсь обратно и привязываю лодку к лестнице. В это время слышу полузабытый стук открывающегося люка. Туземцы умолкают. Я поднимаю голову и вижу на мостике Андрея! Он смотрит на меня страшно удивленными глазами, видно, считает меня призраком: - Андрей, не узнаешь?! Потом, когда этот великий день перешел в область воспоминаний, возвращение представлялось мне смертельной гонкой; я дотягиваюсь до финишной черты, и меня подхватывают руки такого родного, такого земного человека... Еще помню, как подумал: все, я дома, больше ничего не надо, я среди своих, и что бы дальше ни случилось, мы снова вместе, мы снова одна команда. - Андрей, я чувствую, что могу выключиться, с трудом стою на ногах. Хочу уснуть и спать двое суток... Там, в моей лодке, туземец. Зовут Ного. У него тяжелые, запущенные раны. Во что бы то ни стало его надо спасти. Пусть наши медики займутся... Почему ты здесь один? Где остальные? - Ни о чем не беспокойся! Все наши в городе, я связался с ними. Скоро будут здесь... - Андрей, надо спасти туземца! Любой ценой!.. - Все будет сделано, дружище! Выглядишь ты, конечно, не ахти... Усаживайся в это кресло. Тебя надо привести в порядок... Что там еще говорил Андрей, не знаю. Нервная разрядка обрушилась на меня, как горный обвал, и погребла под толщей сна. Что происходило дальше, пока я спал, передаю со слов моих друзей. В хронологическом порядке. Через полчаса все астронавты были в сборе на борту "Викинга". Они стояли вокруг меня, спящего в кресле, заросшего длинными волосами, донельзя ободранного, истощенного до невероятия, в шрамах, и с трудом соглашались, что это несчастное существо, состоящее из одних костей и тощей кожи, - Грегор Ман. - А что за туземец, там, в лодке? - спросил Марк у Андрея. - Его спутник. Грегор очень беспокоится о нем. Просил, чтоб медики занялись им. - Он человек? - недоверчиво спросил Марк. - Трудно сказать, - ответил Андрей. - Очень смахивает на гориллу. - Он такой огромный, что поднять его, неподвижного, по веревочной лестнице невозможно, - сказал Марк, - да он и в люк не влезет. Мишель пусть займется Грегором, а Вэл - гориллой... Ну, скажу я вам, и чудеса! Кто бы мог подумать, что мы снова увидим нашего Грегора! Надо его быстро поставить на ноги. Вэл приготовил необходимые инструменты и препараты и вышел из "Викинга". С высоты мостика он некоторое время рассматривал моего спутника. Со словами "Как будто человек!" он ступил на борт нашей лодки и удивился, что она довольно устойчива. Проверил пульс, сделал несколько инъекций и только после этого занялся раной. Сначала снял вокруг нее волосы и хорошо промыл. Затем длинным разрезом - от одной до другой - вскрыл мякоть, очистил от гноя... Ного пришел в чувство, когда были наложены на рану швы. Вэл забинтовал бедняге предплечье и оставил его в лодке, предварительно сделав ему инъекцию снотворного. Пока я спал, Мишель сделал предварительное обследование моего здоровья. Нашел аритмию. Но самое серьезное - это глубокое истощение организма: - Думаю, что через пару недель Грегор будет практически здоров. Сильное истощение сказалось на работе сердца, думаю, это тоже поправимо... Проспал я около двух часов. Благодаря Мишелю, я проснулся вполне здоровым человеком, если судить по самочувствию. А что касается истощения, то оно излечивается соответствующей диетой и терапевтическими способностями Мишеля и Вэла. Особых проблем не возникло, чему я очень обрадовался, так как сразу смог включиться в жизнь коллектива. Когда я открыл глаза, увидел знакомую кают-компанию и всех моих друзей. Представляю, какими глазами смотрели они на меня, пока я спал, если и сейчас не скрывают потрясения. Когда я уходил с Амаром, я весил больше 70 килограммов, а сейчас... Мне самому неловко смотреть на свои тощие ноги, тощие руки; на ребра, выпирающие из грудной клетки. - Что там с моим спутником? - спрашиваю медиков. - Кстати, его зовут Ного. - С ним все в порядке, - отвечает Вэл. - Рана запущена, но заражения крови нет. Выздоровеет. - Грегор, - сказал Марк, - мы еще успеем обменяться подробной информацией о том, что с нами произошло. Скажи только, что случилось с Амаром? Я рассказал. Несколько минут все молчали, каждый для себя переживая трагедию нашего товарища. Потом я коротко рассказал о своих скитаниях в центральной части материка, о Ного и жизни плоскоголовых. Смею думать, что никто из моих друзей до сих пор не слушал кого-либо с таким напряженным вниманием, с каким они слушали меня. Пленение гладкокожего и его рассказ о городе и "Викинге", благодаря чему мой побег и последующий поиск корабля оказались успешными, граничило с чудесами... Рассказывая, я ходил по кают-компании, притрагивался к приборам, вглядывался в лица моих друзей. Никто не изменился, чего не скажешь обо мне. Андрей, глядя на мои шрамы и худобу, сказал, что сейчас мне в самый раз оказаться бы в Доме Тишины. С этими словами он берет меня за плечи и ведет в ванную. Там я замираю на полуслове, увидев незнакомца с безумным взглядом. Когда я начинаю понимать, что стою перед зеркалом, моя растерянность не проходит: - Господи, это я? - Другого Грегора у нас нет, - отвечает Андрей и берет в руки машинку для стрижки волос. Пока он снимает с меня первичные признаки моего одичания, я рассматриваю в зеркале мосластые ноги, крючковатый нос, изрезанную множеством морщин кожу лица... - Слава богу, вы все живы. Но как вы оказались в этом краю? Почему не отремонтировали "Викинг"? - Эта история не короче твоей, - ответил мой "парикмахер", - со временем все узнаешь. Все новости для тебя надо дозировать... - Он продолжает снимать с меня прядь за прядью. Подходит Мишель и делает мне инъекцию под лопатку. Еще одну - в мышцу плеча. Затем теплая вода и душистый шампунь смывают с моей внешности видимые следы одичания. Укутанного в ванную простыню Мишель усаживает меня в кресло и заставляет проглотить содержимое небольшого тюбика. После этого оба медика выходят к Ного. Марк продолжает пристально всматриваться в мое лицо. Уж не считают ли меня психом? Я вижу, что за молчаливым вниманием командира прячется какое-то сомнение. Они с Мишелем иногда перебрасываются странными взглядами. Мишелю я верю - он очень порядочный молодой человек. В свою очередь и я начинаю пристальнее вглядываться в моих друзей. За четыре года жизни среди дикарей поневоле станешь психологом. По малейшим изменениям в лицах, взглядах, жестах Крири и Вру я угадывал все, что они думали. Это в какой-то море компенсировало мне незнание языка. Марк, рассматривая меня с таким вниманием, небось, думает - жилец ли я на этом свете? Все, что он видит в моем облике, наверное, подтверждает: не жилец! Это изможденное тело израсходовало, как говорят инженеры, свой ресурс. Ха-ха. Плохо же вы меня знаете, друзья мои! - Марк, что тебя смущает? Ты смотришь на меня такими глазами, будто я сию минуту должен составить завещание. А я, между тем, чувствую себя отлично. Мне не терпится пойти с вами в город. Андрей сказал, что вы там теперь живете. - Не говори глупостей, - говорит Марк, - ты останешься здесь до полного выздоровления. Твоего туземца мы переправим в город. Вэл будет лечить его, а Мишель останется с тобой здесь. - Понимаешь, Марк, если Ного придет в себя, увидит странную, непривычную для него обстановку, я не знаю, как он поведет себя. В это время я должен быть рядом с ним. Поэтому должен ехать с вами. - Грегор, ты еще не знаком с нашим положением здесь. Не знаешь наших отношений с этим обществом; здесь правит король, он же и верховный жрец... У нас непростые отношения... Мы должны будем объяснить, кто вы. - Марк, это же так просто! Сначала потерялся, а теперь нашелся ваш товарищ, человек с Земли! Что тут объяснять?! Туземец - житель внутренних районов этой земли, этой идиотской планеты. Они что, до сих пор не встречались с плоскоголовыми? И что вы так усложняете все? И вообще, почему вы должны им все объяснять? Вы очень зависите от них? - Грегор, не горячись, - успокаивает меня Марк, - поживешь и сам все увидишь. Мы пока заложники на этой планете, или пленники, считай как хочешь. Но не обычные. У нас есть ореол пришельцев с далекой звезды. Мы договорились вести себя соответственно этому ореолу... Но если ты так настаиваешь, пойдешь с нами в город. Мишель вскакивает: - Нет, нет! Медицина возражает! Грегор, в твоем состоянии... - Слушай, Мишель, в таком состоянии я проделал тяжкий путь по Большой Реке, а это, как минимум, пять тысяч километров. До этого в таком состоянии я четыре года жил среди плоскоголовых. И с этим ты сравниваешь ничтожных полтора километра? Не смеши... Я испытываю неловкость. Напряженная тишина повисает в кают-компании, и я жалею, что так вышло. Но я не могу пока ни на минуту оставить Ного. Для моих товарищей он - большая человекообразная обезьяна. Они не верят, что он - человек. Но с этим надо согласиться. Марк молча выходит из кают-компании. Когда я спускаюсь с мостика по веревочной лестнице в лодку, я сам себе кажусь человеком обновленным. Исчезла унизительная зависимость от среды зарослей, джунглей и рек. Я чувствую в своем теле легкость не только физическую, но и духовную. Я вырвался из плена, а дальше будь что будет. В голове, правда, шум, наверное, от лекарственных препаратов. Без волос, лезущих в глаза, без бороды моя голова кажется мне совсем маленькой. непривычно ощущать на теле одежду. Она сковывает движения, трет подмышки... Кончается тем, что я снимаю ее, из куска простыни делаю себе набедренную повязку. Я злорадно веселюсь над отчаянными взглядами моих товарищей: они думают, что же будет, если я в таком виде появлюсь перед глазами здешнего общества. Не скажу, что это смелый вызов судьбе. Скорее - глупый. И не хочу ставить своих товарищей в трудное положение. За несколько последних часов я понял, что впереди меня ждет еще одна, может быть, самая трудная задача. Я не затем проделал весь этот путь, выдержал муки и страдания, чтобы меня здесь просто терпели, считали психом, несчастным, жалким... Видите ли, могу подорвать авторитет землян в глазах каких-то недочеловеков. О, я хорошо знаю этих людей! Думаю, в главном все туземцы одинаковы. Ного - исключение. Я прошел хорошую школу - школу джунглей. Я знаю туземцев лучше, чем знают их мои товарищи. Но вот загвоздка - если бы я попытался объяснить своим друзьям, что именно я знаю, они посчитали бы меня сумасшедшим... - У твоего туземца не сердце, а ракетный двигатель, - говорит мне Вэл по пути в город. - Иначе ты его сюда не довез бы. - Если бы не он, то и меня здесь не было бы. - А ты изменился, Грегор, знаешь? - Догадываюсь. - Когда только увидел тебя - испугался. Подумал... но теперь-то я знаю, что хорошенько отдохнешь и войдешь в колею. Мы настроены тебя слушать долго-долго. - Хорошо, - отвечаю. А в горле какой-то ком. Марк и Мишель плывут в нашей лодке, то есть в той, что привезла нас сюда с Большой Реки. За линией бревенчатых буев Марк подзывает аборигенов, дежуривших на двух лодках возле ракеты. Они подгребают к нам со смешанными чувствами настороженности и любопытства и бросают концы двух веревок. Марк привязывает их к основанию мачты, и туземцы буксируют лодки к берегу. Множество туземных лодок, заполнивших открытое пространство, расступается перед нами. Когда мы проходим вперед, они пристраиваются сзади, идут следом. У туземцев стройные фигуры; по нашим меркам, они низенькие. На голову ниже среднерослого землянина. Гладкокожие, без бороды и усов. Волосы на круглой голове черные. На шеях и запястьях сверкают кольца. Веслами двигают легко, видно, что с водой дружат с детства. Прибрежный народ. Дети моря. На меня особого внимания не обращают Фигура Ного приводит их в непонятное волнение. - Икенду! Икенду! - передают они друг другу громким шепотом, показывая на неподвижное тело. В этом шепоте - уважение и страх. Рты растягиваются в улыбках: - Икенду! Икенду! Меня их внимание к Ного раздражает. Какое им дело до Ного? Я уверен, что эти люди никогда не видели плоскоголовых. Правда, гладкокожий каким-то образом оказался в глубине материка. Чтобы попасть в плен к Зумби. Бедняга, я буду ему благодарен до конца моих дней. Без его чертежей мне этот залив с "Викингом" никак не удалось бы найти. Как он попал в те места? - Что они говорят? - спрашиваю Вэла. - Слово какое-то... Икенду. Не знаю, что оно обозначает. Я слышу его впервые. Один из гребцов что-то объясняет Марку. Марк и Мишель слушают с удивлением в глазах. - Что такое? - спрашивает Вэл. - Странное дело, - разводит руками Марк, - лодочник говорит, что этот дикарь - бог леса Икенду! От него ведут свой род дети моря, так называют себя туземцы. Они все возбуждены. Интересно, что скажет на это Мазу? - А кто это Мазу? - Это их владыка. От него зависит все в этом городе. - Если он тронет хоть пальцем Ного, я убью его! - Грегор, что ты такой агрессивный? - обращается ко мне Марк. - Не наделай глупостей! Будь благоразумен! - Вы несете ответственность за меня - я слуга Икенду! Или вы другую легенду придумали? - кричу я Марку с вызовом. - Не шути, Грегор, ты и не подозреваешь, насколько это серьезно. Это всем нам может стоить жизни! - ответил Марк. - Я сейчас думаю - не вернуться ли назад, на "Викинг"? Боюсь, что это уже невозможно, посмотри, как туземцы возбуждены... Хорошо, что они не понимают нашего языка! Сейчас они поведут нас прямо к Мазу! - Не волнуйся, Марк! Где у них этот король? - Наверно, уже ждет на берегу! Набережная, мощенная большими каменными плитами, широкими ступенями поднималась в город. На ней большими толпами стояли туземцы. На одной из них, у самого причала, стояло с десяток фигур в белом. Их окружали воины в латах, с копьями и щитами. В кольце фигур, одетых в белое, одна была в голубом. Неподалеку стояли несколько астронавтов: Дэйв, Тен Линг, Феликс. Что он там жестикулирует? Тилл хмурится. Голова Такуры перевязана. Они все странно напряжены... Чувствую, что обстановка на берегу нервная. Не зря, видно, Марк ведет себя неуверенно. - Кто же из них король? - спрашиваю Вэла. - Тот, в голубом плаще! - отвечает Вэл. Рассматриваю этого человека. Интуитивно чувствую, что Марк беспокоится вполне обоснованно. Мазу - опасная личность. Интересно, в то время как толпа не сводит глаз с Ного, король вцепился в меня острым змеиным взглядом. Люди в белом, наверное, жрецы. На взгляд Мазу отвечаю немигающим упорным взглядом. Так смотрят друг на друга два агрессивно-неуступчивых кота. Я, во всяком случае, не намерен преклонять перед королем колени. Насмотревшись на Вру, я всех жрецов, шаманов, колдунов представлял себе маленькими, желчными, злыми человечками, во внешности которых запечатлена их подлая душа, их эгоистические страсти. Но этот человек не вписывался в мой стереотип. Среднего возраста. Невысокий, но, тем не менее, представительный. Если бы не этот маскарадный голубой плащ, я подумал бы, что он землянин. Черты его лица - твердый подбородок, римский нос, скулы - словно высечены из мрамора. Красивое лицо. Я бы сказал, мужественное, если бы не сеточки морщинок вокруг глаз, не высокомерное выражение губ, выдающих человека хитрого, бессердечного и привыкшего к власти. Взгляд - холодный и спокойный. Проницательный взгляд. Он выдавал привычку повелевать, не позволяя никаких сомнений. При виде этакого сановника я словно посмотрел на себя со стороны: жалкое, худое, покрытое шрамами тело; нелепейшая набедренная повязка, тонкие, кривые ноги. И я устыдился самого себя. Для него я никто и ничто. А он ведь уверен, что призван творить надо мною суд. Марк, очевидно, прав. С таким типом нелегко иметь дело. Этот человек умел властвовать. Умел проявлять свою власть тысяча и одним способом. Меня вдруг охватила неукротимая ненависть. Не для того я вырвался из ада дикого материка, чтобы этот тупица, эта самодовольная мразь, сумевшая подчинить своей воле моих товарищей, позволил себе судить меня, решать мою судьбу! Я буквально закипел от гнева. Представляю, какое зрелище он задумал. Здесь, на виду у своих подданных, он будет топтать меня, как последнего. Он должен уничтожить и меня, и несчастного самозванца Икенду, эту волосатую обезьяну, которые хотят возвыситься над всеми в королевстве. Он укажет на меня презрительным пальцем: смотрите, этот сумасшедший брат пришельцев задумал вместе со своей обезьяной подчинить нас своей власти! Опасный тип, в который уже раз думал я, пока наши лодки швартовались у причала. И мнит о себе, думает, что, подчинив своему влиянию пришельцев, он может позволить себе все. Их великодушие и порядочность цивилизованных людей этот царек расценил как слабость их. Учтивость пришельцев, считает он, - не что иное, как признание его, здешнего владыки, превосходства над нами. Он думает о нас, землянах, так же дурно, как шаман Вру думал обо мне. Он видит в нас соперников и разрушителей его власти над ближними. С такими людьми надо бороться их же оружием... Стихли голоса на берегу. Все глаза устремлены на нас. Король в уме уже формулирует первый вопрос, которым хочет повергнуть меня к своим стопам. И тут я сошел на берег, и поднял над головой руки с растопыренными пальцами, и заклокотала, палилась с моих губ речь на языке плоскоголовых. - Грегор, что ты делаешь?! - в ужасе прошептал Вэл. Я взмахиваю перед своим лицом руками, гляжу в упор в лицо местному владыке и говорю на языке Ного: - Икенду и его брат Грегор пришли! Они приплыли по Большой Реке, матери всех рек. Они прошли через Черные Горы. Они пришли от подножия Белого Отца Гор, оттуда, где обитает народ Матери Крокодилов, племя Ного!.. На меня, должно быть, снизошло вдохновение. Я никогда еще не говорил так возвышенно и убежденно, так мелодично и громко! Я не подозревал в себе способностей так артистически модулировать свою речь, так играть ударениями и повторами. Собственно, я нес тарабарщину, полагая, что меня никто не понимает, кроме Ного, а Ного ничего не слышит. Мой расчет строится на магия незнакомого языка. При этом я пользуюсь некоторыми жестами и позами шамана Вру, а с помощью волевых импульсов стараюсь придать действиям гипнотический настрой. Я настолько сосредоточился на своих действиях, что не мог даже краем глаза посмотрет