тор с красными цифрами на дисплее, груды исписанной бумаги, рулоны графиков, бумажные листы, разбросанные по всему полу... Потом он вытянул губы дудкой, задрал брови повыше, словно собирался отмочить какую-нибудь шуточку, повернулся и на цыпочках, но решительно направился в бывшую детскую. Лидочка мирно спала. Мигающий фонарь за окном выхватывал из темноты контуры ее тела, закутанного в простыню, бледное, без кровинки лицо с поджатыми губами. Лицо это было сейчас таким непривлекательным и даже страшноватым, что Малянов, казалось, оставил свои решительные намерения и остановился на полдороге, неспособный решить, так ли уж ему нужно то, за чем он сюда приперся. И вдруг давешний гул прокатился за окном, снова подпрыгнул и повернулся на месте огромный лидочкин чемодан, и фонарь на улице сперва замигал и задергался, словно припадочный, а потом вдруг разгорелся в полную силу. Всю комнату залило ртутным мертвенно-синим светом, и в этом свете Лидочка вдруг поднялась на постели, села, придерживая на груди простыню, и уставилась на Малянова ясными, широко раскрытыми глазами. Будто и не спала вовсе. - Трясет... - сказал Малянов, словно оправдываясь. - Кому-то мы очень не нравимся... - Дмитрий Алексеевич, - сказала Лидочка негромко. - Идите сейчас же спать. Голос у нее был, что называется, "железный", в опытное ухо Малянова не улавливало в нем ни тени надежды. Само по себе это, может быть, и не остановило бы его, но... Все было не так, как должно быть и бывает обычно в подобных случаях. И резкий беспощадный свет в окно - словно любопытствующий прожектор. И подрагивающие стены, и шорох штукатурки, осыпающейся где-то от подземных толчков. И женщина в постели... Не женщина сидела там, выпрямившись, прижавшись лопатками к стене, - ведьма это сидела, кутаясь в простыню. Сухая кожа туго обтягивала лицо, и обнажились верхние зубы - то ли в улыбке, то ля в оскале каком-то. - Так уж прямо и спать... - глупо сказал Малянов, переминаясь с ноги на ногу. - Рано еще спать. Пусть дети спят. Лидочка молча смотрела на него. Ведьма на допросе. - Ну что ты в самом деле! - сказал он, слегка приободрясь. - Лидия! Отвратительная мидия! Лицо ее дрогнуло, она словно бы расслабилась мгновенно. - Что ты глядишь на меня, как ведьма на допросе? - он шагнул вперед и оказался на краешке кушетки. Женщина снова напряглась и чуть отодвинулась. - Ну ладно. Ну не буду. Как хочешь. Пойду тогда работать. Сегодня весь день не давали работать. Как с цепи сорвались, честное слово. Сначала - телефонные звонки. Потом этот деятель с замороженным омаром. Потом Вечеровский приперся... - Потом я, - сказала Лидочка тихо. - Потом ты, - согласился Малянов. - А кто это сейчас приходил? - Сосед. - Зачем? - Да так... Ерунда разная. Про тебя расспрашивал, между прочим. - И что ты ему сказал? - Сказал: это одна моя знакомая ведьмочка... - промурлыкал Малянов, предпринимая кое-какие разведывательные действия. - А он? - А он... всякие глупости спрашивал... про общих знакомых... - А ты? Малянов не ответил. Он проснулся утром от выстрела. Выстрел ахнул у него прямо над ухом, так что он подскочил на тахте и сел озираясь. В комнате все было, как вчера, но из раскрытого окна доносился какой-то галдеж, там рычали двигатели, высокий голос повторял: "Не создавайте препятствия... Проезжайте... Проезжайте быстрее..." И какой-то смутный галдеж доносился из-за входной двери, с лестничной площадки. Малянов спрыгнул с тахты и прежде всего высунулся в окно. У подъезда толпился народ, стояли неподвижно и ерзали, пристраиваясь поудобнее, многочисленные автомобили: милицейская ПМГ с мигалкой, "скорые", газик Снегового и еще четыре "Волги" - три пропыленные, жеваные, черные и одна новенькая, ослепительно белая. Половина проезжей части была всем этим перегорожена. Проезжающие машины притормаживали, останавливались, гаишник с жезлом прогонял их прочь, покрикивая высоким голосом. Белая "Волга" вдруг газанула, из выхлопной трубы вылетел клубок светлого дыма, выстрелило оглушительно, и "Волга" заглохла... Малянов кое-как оделся и выскочил на лестничную площадку. Здесь, оказывается, тоже было полно народу. Малянов узнал "кое-кого из соседей, но были и незнакомые, и все они концентрировались около распахнутой настежь квартиры Снегового. Были там среди прочих майор милиции, сержант милиции, двое в штатском, врач в белом халате и дворничиха... - Что случилось? - спросил Малянов давешнего старикашку из квартиры снизу. - Смерть случилась, дорогой мой, - торжественно и печально произнес старикашка. - Смерть, голубчик... Беда-то какая, а? - Кто?.. С кем? - Снегового, Арнольда Павловича, знали вы? Из одиннадцатой квартиры... - Ну?! - Умер. Все. Ушел из жизни. - Не... не может быть... - пролепетал Малянов, холодея. - Увы. Уже и вынесли. Все. Финита ля комедиа. - Да что случилось? Старикашка приблизил горбатый нос к маляновскому уху и прошептал: - Застрелился он этой ночью. Вот сюда пулю послал... - он постучал себя по виску. - И ни записки, ничего... Малянов дико глянул на него и, оскользаясь в домашних шлепанцах, ссыпался по ступенькам. Внизу, в маленьком вестибюле, опять же толклись люди. Здесь был лопоухий мальчишечка-шофер - он силился отворить вторую половинку двери в подъезде. Еще один сержант милиции. Какие-то вовсе бездельные, глазеющие люди и два санитара, держащие на весу носилки с длинным громоздким телом, укрытым простыней... Пока давались со всех сторон советы, пока ковыряли дверь, пока со скрипом распахивали ее, Малянов стоял столбом, глядя на белое, длинное, мертвое... Он не в силах был ни уйти, ни подойти ближе. Потом дверь распахнулась, носилки понесли, и только тогда Малянов протолкался к ним я пошел рядом. И вдруг он увидел глаз. Простыня была продрана, и сквозь дыру смотрел на Малянова широко открытый мертвый и потому совсем незнакомый глаз... Вернувшись домой, Малянов сразу бросился к телефону, набрал номер и долго слушал длинные гудки. Потом пробормотал: "Ну да, у него же лекции с утра..." и положил трубку. Он все еще не мог прийти в себя. Все еще стоял у него перед глазами огромный страшный Снеговой - как он выволакивает из кармана пижамы и засовывает в стол черный тусклый пистолет... И звучал мрачный голос: "Не имею права.." И мертвый глаз сквозь дыру в простыне смотрел на Малянова, словно с того света... Малянова передернуло. "Жуть-то какая, господи!.. И глупо же, глупо!" Он бормотал эти слова, не замечая собственного бормотания, а сам снова и снова набирал телефон Вечеровского, уже забыв, что тот с утра на лекции. Телефон вел себя странно - то было занято, то шли бесконечные длинные гудки. Потом он швырнул трубку и помчался к дверям детской. Постучал. Никакого ответа. Потряс дверь. То же самое. Заглянул внутрь. Все очень чисто, все прибрано и... пусто. Ничего и никого. И исчез громоздкий чемодан, занимавший весь передний угол, где игрушки. В полном остолбенении Малянов прошел по квартире, заглядывая во все углы. Никого и ничего. И все прибрано, вычищено, вылизано - ни пылинки в доме. И только в ванной на бельевой веревочке сиротливо покачивались на сквознячке розовый лифчик и розовые же трусики. - Нет, отцы, это чушь какая-то, - громко сказал Малянов. Медленно, шаркая ступнями по полу, он вернулся в свой кабинет, присел было за стол, но тут же сорвался в прихожую, схватил с вешалки пиджак, обшарил карманы, вытащил бумажник, несколько скомканных кредиток, оглядел все это со стыдливым изумлением и сунул обратно. - Все равно, - сказал он громко. - Тут что-то не то. Что-то тут, отцы мои, не получается... Он вернулся в кабинет, снова набрал номер Вечеровского, снова оказалось занято Он бросил трубку, рассеянно взял несколько листочков из папки, пробежал их глазами, нашарил в столе фломастер и старательно вычеркнул из рукописи очередное "легко видеть, что..." И в этот момент в кухне звякнула ложечка. Малянов вздрогнул и уронил листки. В кухне кто-то был. Кто-то двигался там - шаркнули подошвы, снова брякнул металл о стекло, чиркнула спичка... Малянов слез с края стола и осторожно двинулся в направлении кухни. Там спиною к Малянову стоял теперь низкорослый странный человек. Он колдовал с чайником над газовой плитой и, когда повернулся к Малянову, в одной руке держал заварочный чайник, в другой - распечатанную пачку чая. Это был огненно-рыжий горбун в душном черном костюме. Сорочка под пиджаком у него была тоже черная, а галстук белый. И лицо - белое, длинное, а борода клином, рыжая и ухоженная. Малянов только рот раскрыл, чтобы рявкнуть: "Кто вы такой, черт вас побери совсем!", как горбун быстро заговорил: - Здравствуйте, Дмитрий Алексеевич. Меня зовут Губарь, Захар Захарович Губарь... Нет-нет, меня не Лидия сюда к вам пустила, нет, ее уж не было здесь... Я сам зашел, ибо дверь была настежь... Нет-нет, это вам показалось только, что кухня пуста, я вот тут стоял, видите? А вы заглянули и сразу же ушли. Вот я и решил, покуда вы звоните Филиппу Павловичу, дай-ка я чайку заварю... Но Снеговой, а? Какой кошмар! Тут уж поневоле голова кругом пойдет и всякое начнет мерещиться... Но нельзя, нельзя, Дмитрий Алексеевич! Нельзя! Поддаваться никак нельзя, крепиться надо, держаться... Да вы садитесь, садитесь, я уж у вас тут успел разобраться, где что, к вас обслужу по первому разряду, и себя не забуду, правильно?.. Он говорил быстро, весело, но в то же время как бы и с приличествующей печалью, он отвечал на незаданные вопросы Малянова и упреждал его инстинктивные действия. И стоило Малянову подумать (с некоторым испугом): "Губарь?.. Это ведь Снеговой что-то там говорил о Губаре...", как горбун уже подхватывал: - Губарь, Губарь моя фамилия. И Снеговой вас имение обо мне спрашивал, мы с ним были знакомы... познакомились в свое время... Какая-то неприятно угрожающая интонация прорвалась у горбуна в последней фразе, но он тут же спохватился: - А вот и чаек! Прошу вас, Дмитрий Алексеевич. Сейчас, сейчас я все вам расскажу, зачем я у вас оказался, и почему, и с какой целью... Тогда вы сами убедитесь, Дмитрий Алексеевич, насколько все это серьезно и важно... Малянов молча принял свою любимую чашку - большую цветастую - и отпил из нее. Ему по-прежнему не удавалось вставить ни одного слова, но ответы на большинство своих вопросов он уже получил. - Знаю, Дмитрий Алексеевич, - продолжал между тем горбун, орудуя чайником, - сам знаю - странно. Все странно. И мое появление тут странно, и мое поведение, и сами слова, коими я ваши вопросы заглушаю. Однако же - терпение. Терпение, Дмитрий Алексеевич, и скоро все разъяснится. Ситуация складывается не совсем обычная, вот почему так странно все и необычно... В паузах горбун не забывал отхлебнуть чайку. Он и чай даже пил не как все. Редко кто пьет сейчас чай так - из блюдца, поставив его на растопыренные пальцы, с шумом и подсасыванием, через кусочек рафинада. - Нам с вами надобно разрешить всего лишь одну проблему. Дмитрий Алексеевич, но проблема эта... как бы это выразиться... мучительная проблема, Дмитрий Алексеевич. И для меня мучительная, и в особенности для вас... А для начала позвольте вопросик, всего один: над чем вы сейчас работаете? Вопрос этот показался Малянову не менее странным и неуместным, чем все прочее. Он представить себе не мог, что, собственно, понадобилось этому удивительному горбуну в его, Малянова, доме. Скорее всего, что-то связанное с исчезновением Лидочки, но, может быть, и не с этим... может быть, с кончиной Снегового... В самом деле, не маляновская же работа привела его сюда! - Над чем работаю? - повторил Малянов, растерявшись. - Что-то последнее время все интересуются, над чем - я работаю... - А кто еще? - сейчас же спросил горбун. - Кто еще интересовался? Он сидел напротив Малянова, далеко отведя в сторону руку с растопыренными пальцами, на которых картинно дымилось блюдце с чаем, и смотрел пристально и недобро, как смотрят на противника, а не просто собеседника. Впрочем, выражение лица его тут же переменилось на приятное. - Ну да, ну да! - проворковал он, заговорщически подмигивая. - Снеговой же и спрашивал... Естественно! Что ему оставалось делать? Никак он не мог поверить, что все это - никак не случайное совпадение... - Что "не случайное совпадение"? - спросил Малянов резко. - О чем это вы все время говорите? Торжество и неприязнь почудились ему в голосе горбуна, и он вдруг почувствовал приступ страха. Пусть пока еще необоснованного. Инстинктивного. И как всегда в такие минуты, голос его слегка сел и захотелось откашляться. Он откашлялся. - Да все - не случайное совпадение, - небрежно сказал горбун, вновь принимаясь отхлебывать и причмокивать. - Неужели же и вы, Дмитрий Алексеевич, ученый, интеллигент, неужели и вы считаете, что все это случайные совпадения? И что вам директорство предложили, филиал... в прошлом году и кандидатуру вашу обсуждать не стали, а в этом - бац! - без всякого обсуждения взяли и предложили? И что телефонные звонки вам жить не дают? И омаров вам на дом поставляют... и женщин... Причем очень недурных женщин, согласитесь!.. Страшная и отвратительная мысль поразила Малянова, но горбун снова не дал ему раскрыть рта. - Нет, нет и нет! - очень громко и очень напористо вскричал он. - Ни в коем случае! И думать не могите, Дмитрий Алексеевич! Вы же и сами должны понимать, что это смехотворно. Ну какой же я агент иностранной разведки? Ну сами же посудите: агент должен быть человек тихий, скромный, малоприметный... А я? Да на меня же любая лошадь на улице оборачивается! Каждый, можно сказать, верблюд! Нет, нет и нет!.. Да вы ведь и тайн-то никаких не знаете. Может быть, вы думаете, что нам неизвестно, над чем вы сейчас работаете? Да прекрасно известно! Вы же в прошлом году на семинаре сообщение делали, а в феврале догадались, что надо преобразования Гартвига применить, вот у вас дело сразу и сдвинулось с мертвой точки, пошло как по маслу... Я ведь вам вопрос о работе только потому задал, что проблема у нас с вами, повторяю, мучительная... Ее не то что решить - даже и подойти-то к ней трудно. Надо же было мне как-то завязывать разговор, вот я и начал с вашей работы - для плавности, так сказать... - Ну вот что... - начал было Малянов и даже поднялся почти, упираясь кулаками в столешницу, но горбун вдруг сказал ему: "Сядьте!" - да так жестко, что Малянов сразу же сел. - Давайте без истерик! - продолжал горбун все так же жестко и без всякого уже ерничества в голосе. - Никакой измены Родине от вас не потребуется. Выкиньте этот бред из головы. Речь будет идти только о вас и о вашей работе. Больше ни о чем. Никаких государственных и военных тайн, никаких подписок, ничего подобного. Все дело в вашей работе, точнее, в вашей последней статье, еще точнее - в вашей теореме о макроскопической устойчивости. Нам это мешает, и мы самым убедительным образом просим вас дальнейшие размышления в этом направлении прекратить. Самым убедительнейшим образом, Дмитрий Алексеевич! - он постучал ногтем указательного пальца по крышке стола для вящей убедительности, что ли, и продолжал все так же жестко, словно гвозди вонзал: - К сожалению, скрытыми средствами отвлечения вас остановить не удалось. Администратором вы стать не пожелали, даже крупным. Обыкновенные житейские помехи на вас не действуют. Женщина вас по-настоящему ни отвлечь, ни увлечь не в состоянии. Даже смерть Снегового... - горбун резко и словно бы с отвращением отодвинул от себя блюдце с недопитым чаем. - Даже смерть Снегового, к сожалению... - он снова не закончил фразы. - Впрочем, об этом у вас еще будет время подумать... Сейчас вы должны ясно понять следующее. Ваша работа нам мешает. Следовательно, она вредна. Следовательно, ее надлежит прекратить. Следовательно, она и будет прекращена. Настоятельно советую вам проявить благоразумие, Дмитрий Алексеевич! Малянов слушал все это, холодея. Неправдоподобность и даже иррациональность происходящего возбудила в нем животный страх, какой у нормального добропорядочного человека бывает разве что в тяжелом душном кошмаре. И, как в кошмаре, он испытывал дурное оцепенение, язык не слушался его и руки-ноги тоже. А горбун - опять же ни с того ни с сего, словно его переключили на другую программу, - вдруг засуетился, замельтешил почти угодливо. - А как насчет еще чайку? А? Свеженького? Понятно! Айн момент! - и он мигом принялся за дело, вновь и вновь опережая Малянова в вопросах и движениях. - Кто такие "мы", чтобы требовать от вас чего-то, советовать, угрожать и так далее? Какое мы на то имеем право и откуда у нас на это власть? Резонно, резонно, но вы уж поверьте мне, Дмитрий Алексеевич, есть у нас и такое право, и такая власть... Ах, почему не живем мы с вами в благословенном девятнадцатом веке! Представился бы я вам генералом какого-нибудь таинственного ордена или жрецом Союза Девяти... Слыхали про Союз Девяти? Он учрежден был в незапамятные времена легендарным индийским царем Ашокою и существует до сих пор. Чудесно, тайно, авторитетно... Девять почти бессмертных старцев пристально следят за развитием науки на Земле, следят, чтобы слепая жажда познания не привела людей к преждевременной кончине человечества. Вы же знаете, какие бывают ученые: все ему трын-трава, лишь бы узнать, возможна какая-нибудь там цепная реакция или нет. Потом он узнает, конечно, что реакция, да, возможна, но уже поздно! Вот Союз Девяти и следит за порядком в этой области. Если кто-то вырвется слишком далеко вперед, опасно вырвется, не вовремя, вот тут-то и принимаются надлежащие меры! А иначе нельзя, Дмитрий Алексеевич. Никак нельзя! Знаете, что было бы, если бы Эйнштейну удалось построить единую теорию поля? Ведь там, в этой теории, есть такие нюансики... Бац! - и тишина. Надолго! - Так вы что, жрец Союза Девяти? - спросил Малянов, с усмешкой принимая новую чашку чая. Горбун замер в неудобной позе. Глаза его торопливо забегали по Малянову, лицо неприятно перекосилось, словно он забыл контролировать свою мимику. - Не похоже, верно? - проговорил он наконец. - Чушь какая-то получается... Но ведь мы же с вами не в благословенном девятнадцатом. У нас на дворе - конец двадцатого. Электричество вот, газ, на мысу атомный опреснитель строят... Какие уж тут могут быть жрецы? - Что вам от меня надо, вот чего я никак не могу понять, - сказал Малянов почти благодушно. - Если вы жулик, то... - Стоп-стоп-стоп! - запротестовал горбун. - Мне от вас вот что надо: а - чтобы вы поняли свое положение, и бэ - чтобы при этом не свихнулись, не принялись бы драться или - упаси бог! - палить себе в висок из казенного пистолета... Понимаете? Чтобы вы все осознали, повели бы себя правильно и чтобы все было тихо-мирно, по-семейному. Вот что мне надо. Я вам специально передышку даю, психологическую, когда рассказываю про Союз Девяти. Бог с ним, с союзом этим, не до него нам сейчас... - Ну а если я сейчас сюда милицию вызову? Приедет ПМГ... - Да бросьте вы, в самом деле, милицией пугать, Дмитрий Алексеевич! Что это, в самом деле, за манера: чуть что - сразу милиция, ПМГ... Вы лучше судьбу Глухова вспомните! - Какого Глухова? - Да Владлен Семеныча. - Не знаю я никакой судьбы Глухова... - Ну тогда Снегового вспомните, Арнольд Палыча. Вспомните ваш с ним последний разговор... вспомните, какой он был, наш Арнольд Палыч... Между прочим, очень, очень твердый человек оказался. Иногда просто вредно быть таким твердым, честное слово... И куда он только ни обращался - и в милицию, и по начальству... Да только кто же ему поверит, посудите сами? Тогда Малянов вытянул губы дудкой, поднялся с демонстративной неторопливостью и, повернувшись спиною, направился к телефону. Горбун продолжал говорить ему вслед, все повышая голос и все быстрее выстреливая слова: - ...Вот и осталось ему одно, бедолаге, - пулю в висок. А куда деваться? Куда? Показания его - бред. А, так сказать, обвиняемый, то есть лично я, сегодня здесь, а завтра... Он вдруг замолчал, словно его выключили. Малянов обернулся. Кухня была пуста. На столе оставался обсосанный кусочек сахара, блюдце с чаем, чашка... И все. И тишина. Особенная, тяжелая, ватная тишина, какая бывает в болезненном бреду. И вдруг свет в кухне померк, будто облако закрыло солнце. Но небо за окном было по-прежнему чистое, знойное, белесое. И, однако, что-то там тоже было не в порядке: там, на улице, пронесся вдруг желтый пыльный вихрь, хлопнуло где-то окно, стекла зазвенели разлетаясь и раздались какие-то крики - не то отчаянные, не то радостные. И вдруг завыла собака. И другая. И еще... Малянов, лунатически переступая, вышел на балкон, огляделся (никого на балконе, разумеется, не было), поднял глаза к небу. Начиналось затмение. Некоторое время Малянов следил равнодушно, как черный диск наползает на солнце, как бегают и прыгают ребятишки на улице, размахивая закопченными стеклами, как мечутся собаки... Потом вернулся на кухню, налил в стакан воды из-под крана, жадно вылил, залив себе грудь и живот. Резко повернулся: горбун сидел на прежнем месте, улыбался - почему-то грустно - и наливал чай из чашки в блюдце. - Сегодня я здесь, а завтра... А завтра меня здесь нет, - проговорил он. - И никакая милиция меня не найдет. Так что давайте уж лучше без милиции, Дмитрий Алексеевич... - Кто вы? - хрипло спросил Малянов. - Меня зовут Губарь Захар Захарович, - с готовностью представился горбун еще раз. - Но я понимаю, вы не об этом меня спрашиваете... Кто мы? Это трудный вопрос, вот в чем дело. Давайте не будем его обсуждать. Поверьте, это совершенно неважно, кто мы. Важно, что мы - сила, неодолимая сила, или, как говорят на флоте, форсмажорная сила. Преодолеть нас вы не сможете, вот что важно. Вы либо подчинитесь, либо погибнете - вот и весь ваш выбор, вот это, Дмитрий Алексеевич, вам действительно важно понять. А кто мы? В девятнадцатом веке мы назвали бы себя Союзом Девяти, в средние века я был бы Мефистофелем, а нынче... Ну, разумеется, вы считаете меня ловким иллюзионистом, гипнотизером, хотя и сами в это не верите... Нет-нет, я не умею читать мысли, успокойтесь, я только умею их вычислять... Поймите, я не жулик и не шпион, я не гипнотизер и не фокусник... - Пришелец с другой планеты... - хрипло сказал Малянов и откашлялся. Горбун вскинул на него глаза - веселые, с сумасшедшинкой. - Вы это сказали! - Чушь, вздор... - Не такая уж и чушь, голубчик! Не такой уж и вздор! Пришелец с другой планеты, представитель сверхмощной внеземной цивилизации - это такая же информационная реальность двадцатого века, как Мефистофель пятнадцатого или какие-нибудь туги-душители девятнадцатого... Не отмахивайтесь с пренебрежением! Подумайте! Ведь вам же легче станет, проще, понятнее... Сопоставьте факты. Ваша работа обещает в далеком будущем могучий рывок для всей земной цивилизации. А нашей цивилизации совсем не нужен соперник в Галактике, зачем нам соперник? И поэтому мы этот рывок уничтожаем самым безболезненным способом, еще в зародыше - работу вашу останавливаем и прекр... - Убирайтесь, - сказал Малянов негромко. - Убирайтесь вон! - Дмитрий Алексеевич! Подумайте хорошенько. - Пошел вон, сволочь! Работу тебе мою? Вот тебе - мою работу! - Малянов привстал на стуле и сделал малопристойный жест. - Я ее вам не отдам. Я ее доведу до конца. Понял? Она моя. Я эту идею двенадцать лет вынашиваю, она меня измучила. Пошел вон отсюда! Ничего не получишь, пришелец ты или жулик... Мне асе равно... Работу ему мою!.. Он замолчал и принялся гулко глотать остывший чай. Молчал и горбун. А в кухне становилось все темнее, я выли за окном собаки. Потом зазвонили в дверь. Малянов поднялся было, но приостановился и поглядел на горбуна. Тот покивал. - Давайте-давайте. Это к вам. Малянов все смотрел на него. В дверь позвонили снова. - Открывайте-открывайте, - сказал горбун. - Не мытьем так катаньем, Дмитрий Алексеевич. У нас, знаете ли, тоже выхода нет. Приходится пользоваться самыми разными средствами... Тогда Малянов осторожно снял с гвоздя шипастый тяжелый молоток для отбивания мяса, демонстративно взвесил его в руке и неспешно двинулся через прихожую к входной двери. За порогом, на площадке, стоял мальчик лет семи. На мальчике были трогательные короткие штанишки с двумя лямочками через плечи и с поперечной лямочкой на груди - так одевали обеспеченных мальчиков в тридцатые - сороковые годы, и вообще он производил впечатление ребенка из тех времен, а короткая стрижка с челочкой еще и усиливала это впечатление. Больше на лестничной площадке никого не быль. Мальчик стоял один - хмурый, насупленный, руки за спиной. - Тебе кого надо? - спросил Малянов, не зная, куда теперь девать шипастый молоток. - Я к тебе, - ясным голосом ответил мальчик. - Я теперь буду у тебя жить. - Что еще за глупости, - сказал Малянов сурово. - Кто это тебя, интересно, подучил? - Ай! - вскрикнул вдруг мальчик, отступая на шаг и заслоняясь ладонями и локтями. Он глядел мимо Малянова, за спину ему, в коридор, и Малянов сейчас же обернулся, заранее отводя молоток для удара. Но в коридоре никого не оказалось, а мальчишка, довольно гадко хихикнул, прошмыгнул мимо Малянова и по-хозяйски пошел по квартире, отворяя все двери и заглядывая во все комнаты. Ошеломленный Малянов следовал за ним как привязанный. - Это детская, ясно... - говорил мальчик, подшмыгивая носом. - Твоего Петьки комната? Ничего себе комнатка - светлая, квадратная... Ага. Это у тебя санузел. А почему ванна грязная? Ванну надо мыть - и до, и после... И полотенца небось месяц не стираны... Кухня. Ясненько... - в кухне мальчик чуть задержался, искоса поглядел на стол (пустое блюдце, обсосанный кусочек сахара, чашка, а горбуна, разумеется, и в помине нет), но ничего не сказал, проследовал на балкон. - Здесь что? Ага, здесь затмение... Хорошо. И балкон у тебя хороший, только бутылки надо вовремя сдавать... - он вернулся в кухню и снова задержался у стола. - А этот... Ушел, что ли? Давно? Малянов обрел наконец дар речи: - Послушай-ка, - сказал он. - Кто тебя подослал? - А в общем-то, ушел - и слава богу, - сказал мальчик, не обращая внимания на вопрос. - Главное, что его тут нет. И воздух чище. Ты знаешь, ты с ним лучше не связывайся Ты вообще с ними не связывайся... - С нем?! - Тебе-то, может, и ничего не будет, а вот меня они не пожалеют... Тут Малянов поймал его за плечи и, усевшись, поставил у себя между колен. - А ну, давай рассказывай все, что знаешь! Но мальчик вывернулся. Он не хотел стоять (по-сыновьи) между маляновских колен. - А я еще меньше твоего знаю, - сказал он небрежно. - Да тут и знать-то нечего. Сказано тебе: прекрати, вот и прекращай. А то грамотные все очень стали, рассуждают все: что да как... А тут, знаешь, рассуждать нечего. Тут - закон джунглей. Или ты ложись на спинку и лапки кверху, или... это... не жалуйся. Малянов поднялся. - Пойдешь со мной, - объявил он. - Куда это? - Пошли, - сказал Малянов, беря мальчика за плечо. Мальчик послушно позволил вывести себя в прихожую, подождал, пока Малянов отворит наружную дверь, и тут вдруг словно взорвался. Он мигом вскарабкался по Малянову, как кот по столбу, и принялся лупить его коленками, кулаками, локтями, драл его ногтями и все норовил прихватить зубами щеку или ухо. При этом он орал. Он ужасно орал, выл и верещал, как истязуемый: - Ой, дяденька, не надо! Ой, больно! Ой, я больше не буду! Дяденька! Не надо! Это не я! Это не я! Не бей меня, я больше не буду!.. Малянов шарахнулся, пытаясь отодрать от себя этого маленького дьявола, но тщетно. Мальчишка дрался и орал как оглашенный, а по всей лестнице уже захлопали двери, зашаркали шаги. - Что там такое?.. - раздавались голоса. - Что случилось? У кого это? Кажется, ребенок... Малянов ввалился обратно в квартиру, и мальчишка тут же очень ловко ногой захлопнул входную дверь. Потом он отпустил Малянова, легко соскользнул на пол, шмыгнул носом. - Вот так-то лучше, - сказал он как ни в чем не бывало. - А то выдумал - милицию в это дело впутывать. Это же дело деликатное, неужели до сих пор не ясно? Посадят тебя в психушку - и все дела. Не балуй, дядя! И он не спеша, руки в карманы, проследовал в маляновский кабинет. Огляделся там. Подошел к столу, вскарабкался в маляновское рабочее кресло, небрежно перебросил несколько листков. - Все истину ищешь... - пробормотал он осуждающе. - Гармонию!.. Не подпирай стенку, сядь. Придется мне вогнать тебе ума в задние ворота... Это кто? - он выкопал из бумаг фотографию мальчика под стеклом на подставочке. - А, Петька... Сын, стало быть. Вот ты гармонию ищешь, - обратился он к Малянову проникновенно, - а понимаешь ли ты, что вот сына твоего не тронут, это, видите ли, дешевый прием, запрещенный, видите ли... Тебя самого, скорее всего, тоже не станут уничтожать, хотя это вопрос более сложный... А вот со мной церемониться не будут! - Почему? - спросил очень маленький и очень тихий Малянов, сидящий на краешке тахты у двери. - А чего со мной церемониться? Кто я такой, чтобы со мной церемониться? Нет, со мной церемониться не будут, не надейся! Ты будешь искать здесь вечную гармонию, весь такой погруженный в мир познания, а меня тем временем... - он не закончил, сполз с кресла и пошел наискосок через комнату к книжным полкам. - А меня тем временем за это, то есть за искания твои, истины... Вот! - он перелистнул том Достоевского: - "Да не стоит она (то есть твоя гармония, дяденька) слезинки хотя бы одного только того замученного ребенка!" Помнишь, откуда? "Братья Карамазовы". Это Иван говорит Алеше. "И если страдания детей пошли на пополнение той суммы страданий, которая необходима была для покупки истины, то я утверждаю заранее, что вся истина не стоит такой цены". Вот сказал так сказал! На сто лет вперед сказал! А может, и на двести? Ведь слова-то никогда и ничего не решали... - он захлопнул книгу и вдруг попросил: - Кушать хочу! Кушинькать!.. Он сидел на кухне на толстом справочнике, подложенном под него на табуретку, уплетал ложкой яичницу из сковородки и продолжал уговаривать Малянова: - А ты брось, в самом деле. Брось, и все. Не ты первый, не ты последний... Главное, было бы из-за чего спорить! Я ведь посмотрел, что там у тебя, - закорючки какие-то, циферки, ну кому это надо, сам посуди! Кому от них легче станет, чья слеза высохнет, чья улыбка расцветет?.. - Нет, старик, ты не понимаешь... - проникновенно втолковывал в ответ Малянов. Он основательно хватил из фигурной бутылки с ликером, и настроение его теперь менялось в очень широком диапазоне. - Во-первых, глупости, что это никому не надо. Тогда и Галилеевы упражнения с маятниками, они тоже никому были не нужны? Или там про вращение Земли - кому какое дело, вертится она или не вертится? Да и не в этом же дело! Не могу! Не могу я это бросить, паря! Это же моя жизнь, без этого я ничто... Ну откажусь я, ну забуду - и чем же я тогда стану заниматься? Жить для чего? И вообще - что делать? Марки собирать? Подчиненных на ковре распекать? Ты способен понять, какая это тоска, вундеркинд ты с лямочкамн? И потом - никакая сволочь не имеет права вмешиваться в мою работу!.. - Галилей ты задрипанный! - убеждал мальчик. - Ну что ты строишь из себя Джордано Бруно? Не тебе же гореть на костре - мне! Как ты после этого жить будешь со своими макроскопическими неустойчивостями? Ты об этом подумал? Без работы он, видите ля, жить не сможет... - Да вранье все это. Запугали они тебя, паря! Ты мне только скажи, кто они такие... - Дурак! Ой, дурак какой! - Не смей взрослого называть... - Да поди ты! Сейчас не до церемоний! Вот подожди... - мальчик снова раскрыл том Достоевского и прочитал с выражением: - "Скажи мне сам прямо, я зову тебя - отвечай: представь, что это ты сам возводишь здание судьбы человеческой с целью в финале осчастливить людей, дать им наконец мир и покой, но для этого необходимо и неминуемо предстояло бы замучить всего лишь одно только крохотное созданьице, вот того самого ребеночка... м-м-м... и на его слезках основать это здание, согласился ли бы ты быть архитектором на этих условиях..." А? Согласился бы? Малянов слушал его, полуоткрыв рот. Мальчишка читал плохо, по-детски, но смысловые ударения ставил правильно. Он понимал все, что читает. И когда мальчик кончил, Малянов замотал щеками, словно силясь прийти в себя, и пробормотал: - Бред, бред... Ну и ну! - Ты не нунукай! - наступал мальчик. - Ты отвечай, согласился бы или нет? - Как тебя зовут, странное дитя? - Не отвлекайся! Да или нет? - Ну нет! Нет, нет, конечно. - О! Все говорят нет, а посмотри, что кругом творится! Крохотные созданьица мрут, как подопытные мухи, как дрозофилы какие-нибудь, а вокруг все твердят: нет! ни в коем случае! лети - цветы жизни!.. - он вдруг широко зевнул. - Спатиньки хочу. А ты думай. И не будь равнодушным ослом. Я ведь знаю, ты детей любишь. А начнешь себя убеждать да накачивать: дело прежде всего! потомки нас не простят!.. Ты же понимаешь, что ты не Галилей. В историю тебя все равно не включат. Ты - человек средненький. Просто повезло тебе с этими полостями устойчивости - додумался раньше прочих... Но ведь ты человек вполне честный? Зачем тебе совесть-то марать, ради чего?.. - он снова зевнул. - Ой, спатиньки хочу. Спатки! Он протянул к Малянову руки, вскарабкался ему на колени и положил голову на грудь. Глаза у него тут же закрылись, а рот приоткрылся. Он уже спал. Некоторое время Малянов тихо сидел, держа его на руках. Он и в самом деле любил детишек и ужасно скучал по сыну. Потом все-таки поднялся, осторожно уложил мальчика на тахту в кабинете, а сам взялся за телефон. - Вечеровский? Фил, я зайду к тебе. Можно? - Когда? - спросил Вечеровский, помолчав. - Немедленно. - Я не один. - Женщина? - Нет... один знакомый. У Малянова вдруг широко раскрылись глаза. - Горбун? - спросил он понизив голос. - Рыжий? Вечеровский хмыкнул. - Да нет. Он скорее лысый, чем рыжий. Это Глухов. Ты его знаешь. - Ах, Глухов? Прелестно! Не отпускай его! Пусть-ка он нам кое-что расскажет. Я иду! Не отпускай его. Жди. Малянов подкатил на своем старинном велосипеде к высокому антисейсмическому дому, окруженному зеленым палисадником, соскочил у подъезда и принялся привычным движением заводить велосипед в щель между стеной и роскошной белой "тридцать второй" "Волгой" (с белыми "мишленовскими" шинами на магниевых литых дисках). Пока он этим занимался, дверь подъезда растворилась и из дома вышел давешний лопоухий шофер, который возил только вчера Снегового. Выйдя, он оглянулся по сторонам как бы небрежно, но небрежность эта была явно показной. Шофер чувствовал себя не в своей тарелке к сильно вздрогнул, даже как-то дернулся, словно собирался броситься наутек, когда из-за угла вывернула и протарахтела мимо какая-то безобидная малолитражка. Малянова и появление шофера, и поведение его несколько удивили, но ему было не до того, и когда шофер, торопливо усевшись в кабину своего газика, уехал, Малянов тут же забыл о нем. Он вошел в подъезд и нажал кнопку квартиры 22. - Да? - отозвался хрипловатый радиоголос. - Это я, - сказал Малянов, и дверь перед ним распахнулась. Он медленно пошел по лестнице на четвертый этаж. Он ступал тяжело, тяжело сопел, и лицо его стало тяжелым и мрачным. Лестница была пуста и чиста - до блеска, до невозможности. Сверкали хромированные перила, сверкали ряды металлических заклепок на обитых коричневой кожей дверях - Вечеровский жил в каком-то образцово-показательном доме, где все было "по классу "А". У Вечеровского и квартира образцово-показательная, где все было "по классу "А". Изящная люстра мелкого хрусталя, строгая финская стенка, блеклый вьетнамский ковер, несомненно, ручной работы, круглый подсвеченный аквариум с величественно неподвижными скаляриями, ультрасовременная Хай-фай-аппаратура, тугие пачки пластинок, блоки компакт-кассет... В углу гостиной - черный журнальный столик, в центре его - деревянная чаша с множеством курительных трубок самой разной величины и формы. Хозяин в безукоризненном замшевом домашнем костюме (белая сорочка с галстуком! дома!!!) помещался в глубоком ушастом кресле. В зубах - хорошо уравновешенный "бриар", в руках - блюдечко и чашечка с дымящимся кофе. Все дьявольски элегантно. Антикварный кофейник на лакированном подносе. И по чашечке кофе (чашечки - тончайшего фарфора) - перед каждым из гостей. По левую руку от Вечеровского прилепился в роскошном кресле Глухов, совсем не роскошный маленький человечек, лысоватый, очкастенький, в рубашечке-безрукавочке, в подтяжках, с брюшком. Бледные волосатые ручки сложены и засунуты между колен. Все внимание направлено на Малянова. Малянов - особенно крупный, потный и взлохмаченный сейчас, среди всей этой невообразимой элегантности, - закончил свой рассказ словами: - ...Я лично считаю, что все это - ловкое жульничество. Но не понимаю, зачем и кому это нужно. Потому что на самом деле... на самом деле! Ну что с меня взять? Ну кандидат, ну старший научный сотрудник... Ну и что? Сто рублей на сберкнижке, восемьсот рублей долгу... Он энергически пожал плечами и, помотав щеками, откинулся в кресле. При атом задел ногой столик, чашечка его подпрыгнула в блюдце и опрокинулась. - Пардон... - проворчал Малянов рассеянно. - Еще кофе? - сейчас же осведомился Вечеровский. - Нет. А впрочем, налей... Вечеровский принялся осторожно, словно божественную амброзию, разливать кофе по чашечкам, а Глухов глубоко вздохнул и забормотал как бы про себя: - Да-да-да... Удивительно, удивительно... И ведь в самом деле, не пожалуешься, не обратишься... никто не поверит. Да и как тут поверить? - Ты полагаешь, - сказал Вечеровский Малянову, - что твоя работа действительно тянет на Нобелевскую премию? - А черт его знает, на самом деле. Как я могу судить? Что я тебе - Нобелевский комитет? Классная работа. Экстра-класс. Люкс. Это я гарантирую. Но мне же ее еще надо докончить! Они ведь мне ее докончить не дают!.. - Да-да-да... - снова заторопился Глухов. - Да! Но ведь с другой-то сторона... Вы только вдумайтесь, друзья мои, представьте это себе отчетливо... Дмитрий Алексеевич! Кофе какой - прелесть! Сигаретка, дымок голубоватый, вечер за окном - прозрачность, зелень, небо... Аж, Дмитрий Алексеевич, ну что вам эти макроскопические неустойчивости, все эти диффузные газы, сингулярности... Неужели это настолько уж важно, что из-за этого следует... Ну, вот, например, возьмем звезды. Право же, есть что-то в этой вашей астрономии... что-то такое... непристойное, что ли, подглядывание какое-то... А зачем?? Звезды ведь не для того, чтобы подглядывать за ними, за их жизнью... Звезды ведь для того, чтобы ими любоваться, согласитесь... Он не спорил, не настаивал, этот маленький тихий Глухов, он, скорее уж, уговаривал, просил, умолял даже каждой черточкой своего невыразительного серого личика. Но на Малянова эта его речь подействовала почему-то раздражающе, и он, не ду