отопных тварей передвигались на задних ногах, каковое заявление, по-видимому, очень просто и естественно разрешало некий давний научный спор... Математику он знает, механику он знает, военную химию он знает превосходно, палеонтологию -- господи, да кому в наше время известна палеонтология! -- Палеонтологию он тоже знает... Рисует как художник, поет как артист... И добрый, неестественно добрый. Разогнал и перебил бандитов, один -- восьмерых, голыми руками, другой на его месте ходил бы петухом, на всех поплевывал, а он мучился, ночи не спал, огорчался, когда его хвалили и благодарили, а потом однажды взорвался: весь побелел и крикнул, что это нечестно -- хвалить за убийство... Господи, это ж какая проблема была -- уговорить его в легион! Все понимает, со всем согласен, хочет, но ведь там, говорит, придется стрелять. В людей. Я ему говорю: в выродков, а не в людей, в отребье, хуже бандитов... Договорились, слава богу, что сначала, пока не привыкнет, будет просто обезоруживать... И смешно, и страшно как-то. Нет, не даром он все проговаривается, что пришел из другого мира. Знаю я этот мир. Даже книга об этом есть у дядюшки - "Туманная страна Зартак". Лежит, дескать, в Алебастровых горах долина Зартак, где живут счастливые люди... И по описанию они все там такие, как Максим. И вот что удивительно: если кто-нибудь из них покинет свою долину, то сразу забывает, откуда он родом и что с ним было раньше, помнит только, что из другого мира... Дядюшка, правда, говорит, что никакой такой долины нет, все это выдумка, есть только хребет Зартак, а потом, говорит, в ту войну долбанули по этому хребту так, что у горцев там на всю жизнь память отшибло... -- Ты почему молчишь? -- спросил Максим. -- Ты обо мне думаешь? Гай отвел глаза. -- Ты вот что... -- сказал он. -- Я тебя только об одном прошу: в интересах дисциплины никогда не показывай виду, что ты больше меня знаешь. Смотри как ведут себя другие и веди себя точно так же. -- Я стараюсь, -- грустно ответил Максим. Он подумал немного и добавил: Трудно привыкнуть. У нас все это не так. -- А как твоя рана? -- спросил Гай, чтобы переменить тему. -- Мои раны заживают быстро, -- рассеянно сказал Максим. -- Слушай, Гай, давай после операции поедем прямо домой. Ну что ты так смотришь? Я очень соскучился по Раде. А ты нет? Ребят мы завезем в казарму, а сами на грузовике поедем домой. Шофера отпустим... Гай набрал в грудь побольше воздуха, но тут серебристый ящик громкоговорителя на столбе почти над их головами зарычал, и голос дежурного по бригаде скомандовал: -- Шестая рота! Выходи строиться на плац! Внимание! Шестая рота... И Гай только рявкнул: -- Кандидат Сим! Прекратить разговоры! Марш на построение! -- Максим рванулся, но Гай поймал его за ствол автомата. -- Я тебя очень прошу, - сказал он. -- Как все! Держись, как все! Сегодня сам ротмистр будет за тобой наблюдать... Через три минуты рота построилась. Уже стемнело, над плацем вспыхнули прожектора. Позади строя мягко ворчали двигателями грузовики. Как всегда перед операцией, господин бригадир в сопровождении господина ротмистра Чачу молча обошел строй, осматривая каждого легионера. Он был спокоен, глаза прищурены, уголка губ приветливо приподняты. Потом, так ничего и не сказав, он кивнул господину ротмистру и удалился. Господин ротмистр, переваливаясь и помахивая искалеченной рукой, вышел перед строем и повернул к легионерам свое темное, почти черное лицо. -- Легионеры! -- каркнул он голосом, от которого у Гая пошли мурашки по коже. -- Перед нами дело. Выполним его достойно... Внимание, рота! По машинам! Капрал Гаал, ко мне! Когда Гай подбежал и вытянулся перед ним, господин ротмистр сказал негромко: -- Ваша секция имеет специальное задание. По прибытии на место из машины не выходить. Командовать буду я сам. Глава шестая У грузовика были отвратительные амортизаторы, и это очень чувствовалось на отвратительной булыжной мостовой. Кандидат Сим, зажав автомат между коленями, заботливо придерживал Гая за поясной ремень, рассудив, что капралу, который так заботится о своем авторитете, не к лицу реять над скамейками, как какому-нибудь кандидату Зойзе. Гай не возражал, а может быть, он не замечал предупредительности своего подчиненного. После разговора с ротмистром Гай был сильно озабочен, и Максим радовался, что по расписанию им придется быть рядом и он сможет помочь, если понадобится. Грузовики миновали центральный театр, долго катились вдоль вонючего имперского канала, потом свернули на длинную, пустую в этот час сапожную улицу и принялись колесить кривыми переулочками какого-то предместья, где Максим никогда не бывал. А побывал он в последнее время во многих местах и за эти сорок с небольшим дней разобрался наконец в положении. Положение оказалось гораздо менее утешительным и более причудливым, чем он думал. Он еще корпел над букварем, когда Гай пристал к нему с вопросом, откуда он, Максим, взялся. Рисунки не помогали: Гай воспринимал их с какой-то странной улыбкой и продолжал повторять все тот же вопрос: "Откуда ты?". Тогда Максим в раздражении ткнул пальцем в потолок и сказал: "С неба". К его удивлению, Гай нашел это вполне естественным и стал с вопросительной интонацией сыпать какими-то словами, которые Максим принял сначала за названия планет местной системы. Но Гай развернул карту мира в меркаторской проекции, и тут выяснилось, что это вовсе не названия планет, а названия стран-антиподов. Максим пожал плечами, произнес все известные ему выражения отрицания и стал изучать карту, так что разговор на этом временно прекратился. Вечером дня через два Максим и Рада смотрели телевизор. Шла какая-то очень странная передача, нечто вроде кинофильма без начала и конца, без определенного сюжета, с бесконечным количеством действующих лиц -- довольно жутких лиц, действующих довольно дико с точки зрения нормального гуманоида. Рада смотрела с интересом, хватала Максима за рукав, вскрикивала, раза два всплакнула, а Максим быстро соскучился и задремал было под уныло-угрожающую музыку, как вдруг на экране мелькнуло что-то знакомое. Он даже глаза протер. На экране была Пандора, угрюмый тахорг тащился через джунгли, давя деревья, и вдруг появился Петер с манком в руках; очень сосредоточенный и серьезный, он пятился задом, споткнулся о корягу и полетел спиной прямо в болото. С огромным изумлением Максим узнал сообственную ментограмму, а потом еще одну и еще, но не было никаких комментариев, играла все та же музыка, и Пандора исчезла, уступив место слепому тощему человеку, который полз по потолку, затянутому пыльной паутиной. "Что это?" -- спросил Максим, тыча пальцем в экран. "Передача, -- нетерпеливо сказала Рада. -- Интересно. Смотри". Он так и не добился толку, и в голову ему пришла мысль о многих десятках разнообразных пришельцев, добросовестно вспоминающих свои миры. Однако, он быстро отказался от этой мысли: миры были слишком страшны и однообразны -- глухие, душные комнаты, бесконечные коридоры, заставленные мебелью, которая вдруг прорастала гигантскими колючками; спиральные лестницы, винтом уходящие в непроглядный мрак узких колодцев; зарешеченные подвалы, набитые тупо копошащимися телами, между которыми выглядывали болезненно-бледные лица, как на картинках Иеронима Босха, -- это было больше похоже на бредовую фантазию, чем на реальные миры. На фоне этих видений ментограммы Максима ярко сияли реализмом, переходящим из-за Максимова темперамента в романтический натурализм. Такие передачи повторялись почти каждый день, назывались они "Волшебное путешествие", но Максим так до конца и не понял, в чем их соль. В ответ на его вопросы Гай и Рада недоуменно пожимали плечами и говорили: "Передача. Интересно. Волшебное путешествие. Сказка. Ты смотри! Бывает смешно, бывает страшно". И у Максима зародились самые серьезные сомнения в том, что целью исследований профессора Бегемота был контакт и что вообще эти исследования были исследованиями. Этот интуитивный вывод косвенно подтвердился декаду спустя, когда Гай прошел по конкурсу в заочную школу претендентов на первый офицерский чин и принялся зубрить математику и механику. Схемы и формулы из элементарного курса баллистики привели Максима в недоумение. Он пристал к Гаю; Гай сначала не понял, а потом, снисходительно улыбаясь, объяснил ему космографию своего мира. И тогда выяснилось, что его обитаемый остров не есть шар, не есть геоид и вообще не является планетой. Обитаемый остров был миром, единственным миром во вселенной. Под ногами аборигенов была твердая поверхность сферы мира. Над головами аборигенов имел место гигантский, но конечного объема газовый шар неизвестного пока состава и обладающий не вполне ясными пока свойствами. Существовала теория о том, что плотность газа быстро растет к центру газового пузыря, и там происходят какие-то таинственные процессы, вызывающие регулярные изменения так называемого мирового света, обуславливающие смену дня и ночи. Кроме короткопериодических, суточных, изменений состояния мирового света, существовали долгопериодические, порождающие сезонные колебания температуры и смену времен года. Сила тяжести была направлена от центра сферы мира перпендикулярно ее поверхности. Короче говоря, обитаемый остров существовал на внутренней поверхности огромного пузыря в бесконечной тверди, заполнявшей вселенную. Максим, совершенно обалдевший от неожиданности, пустился было в спор, но очень скоро оказалось, что они с Гаем говорят на разных языках, и что понять друг друга им гораздо тяжелее, чем убежденному коперниканцу понять убежденного последователя Птолемея. Все дело было в удивительных свойствах атмосферы этой планеты. Во-первых, необычайно сильная рефракция непомерно задирала горизонт и спокон веков внушала аборигенам, что земля их не плоская и, уж во всяком случае, не выпуклая -- она вогнутая. "Встаньте на морском берегу, -- рекомендоювали школьные учебники, -- и проследите за движением корабля, отошедшего от пристани. Сначала он будет двигаться как бы по плоскости, но чем дальше он будет уходить, тем выше он будет подниматься, пока не скроется в атмосферной дымке, заслоняющей остальную часть мира". Во-вторых, атмосфера эта была весьма плотна и фосфоросцерировала днем и ночью, так что никто никогда не видел здесь звездного неба, а случаи наблюдения солнца были записаны в хрониках и служили основой для бесконечных попыток создания теории мирового света. Максим понял, что находится в ловушке, что контакт сделается возможным только тогда, когда ему удастся буквально вывернуть наизнанку естественные представления, складывавшиеся тысячелетиями. По-видимому это уже пытались здесь проделать, если судить по распространенному проклятию "массаракш", означавшему дословно "мир наизнанку"; кроме того, Гай рассказал о чисто абстрактной математической теории, рассматривавшей мир иначе. Теория эта возникла еще в древние времена, преследовалась некогда официальной религией, имела своих мучеников, получила математическую стройность трудами гениальных математиков прошлого века, но так и осталась чисто абстрактной, хотя, как и большинство абстрактных теорий, нашла себе наконец практическое применение -- совсем недавно, когда были созданы сверхдальнобойные снаряды. Обдумав и сопоставив все, что ему стало известно, Максим понял, во-первых, что все это время выглядел здесь сумасшедшим и что недаром его ментограммы включены в шизоидное "Волшебное путешествие". Во-вторых, он понял, что до поры до времени он должен молчать о своем инопланетном происхождении, если не хочет вернуться к Бегемоту. Это означало, что обитаемый остров не придет к нему на помощь, что расчитывать он может только на себя, что постройка нуль-передатчика откладывается на неопределенное время, а сам он застрял здесь надолго, может быть -- массаракш! -- Навсегда. Безнадежность ситуации едва не сбила его с ног, но он стиснул зубы и принудил себя рассуждать чисто логически. Маме придется пережить тяжелое время. Ей будет безмерно плохо, и одна эта мысль отбивает всякую охоту рассужддать логически. "Будь он неладен, этот бездарный, замкнутый мир!.. Но у меня есть только два выхода: либо тосковать по невозможному и бессильно кусать локти, либо собраться и ждать. По-настоящему жить, как я хотел жить всегда -- любить друзей, добиваться цели, драться, побеждать, терпеть поражения, получать по носу, давать сдачи -- все, что угодно, только не заламывать в отчаянии руки..." Он прекратил разговоры о строении вселенной и принялся расспрашивать Гая об истории и социальном устройстве своего обитаемого острова. С историей дело обстояло неважно. Гай имел из нее лишь отрывочные сведения, и серьезных книг у него не было. В городской библиотеке серьезных книг не оказалось тоже. Но можно было понять, что приютившая Максима страна была раньше значительно обширней и владела огромным количеством заморских колоний, из-за которых и вспыхнула разрушительная война с ныне забытыми соседними государствами. Война эта охватила весь мир, погибли миллионы и миллионы, были разрушены тысячи городов, десятки больших и малых государств были сметены с лица земли, в мире и стране воцарился хаос. Наступили дни жестокого голода и эпидемий. Попытки народных восстаний кучка эксплуататоров подавляла ядерными зарядами. Страна и мир шли к гибели. Положение было спасено Огненосными Творцами. Судя по всему, это была анонимная группа молодых офицеров генерального штаба, которые в один прекрасный день, располагая всего двумя дивизиями, очень недовольными тем, что их направляют в атомную мясорубку, организовали путч и захватили власть. С тех пор положение в значительной степени стабилизировалось, и война утихла как-то сама собой, хотя мира никто не заключал. Максим понимал, что политическое устройство страны весьма далеко от идеального. Однако было ясно, что популярность Огненосных Творцов в народе чрезвычайно высока, причем во всех слоях общества. Экономическая основа этой популярности оставалась Максиму непонятной, но дело было, очевидно, в том, что военная верхушка сумела укротить аппетиты промышленников, чем завоевала популярность у рабочих, и привела в подчинение рабочих, чем расположила к себе промышленников. Впрочем, это были только догадки. Гаю, например, такая постановка вопроса вообще казалась диковинной: такое понятие, как "класс", для него не существовало, и противоречий между социальными группами он представить себе не мог... Внешнее положение страны продолжало оставаться крайне напряженным. К северу от нее располагалось два больших государства -- Хонти и Пандея -- бывшие не то колонии, не то провинции. Об этих странах никто ничего не знал, но было известно, что обе страны питают самые агрессивные намерения, непрерывно засылают диверсантов и шпионов, организуют инциденты на границах и готовят войну. Цель этой войны была Гаю не ясна, да он никогда и не задавался таким вопроосом. На севере были враги, и этого ему было достаточно. К югу, за приграничными лесами, лежала пустыня, выжженая ядерными взрывами, образовавшаяся на месте целой группы стран, принимавших в военных действиях самое активное участие. О том, что происходило на этих миллионах квадратных километров, тоже не было известно ничего, да это никого и не интересовало. Южные границы подвергались непрерывным атакамм колоссальных орд полудикарей -- выродков, которыми кишели леса за рекой Голубая Змея. Проблема южных границ считалась чуть ли не важнейшей. Там было очень трудно, и именно там концентрировались отборные части боевого легиона. Гай прослужил в этих частях три года и рассказывал удивительные вещи. Южнее пустыни, на другом конце единственного материка планеты, тоже могли сохраниться какие-то государства, но они не давали о себе знать. Зато постоянно и непрерывно давала о себе знать так называемая Островная Империя, обосновавшаяся на трех мощных архипелагах антарктической зоны. Мировой океан принадлежал ей. Радиоактивные воды бороздил огромный флот подводных лодок, вызывающе окрашенных в снежно-белый цвет, оснащенных по последнему слову истребительной техники, с бандами специально выдрессированных головорезов на борту. Жуткие, как призраки, белые субмарины держали в постоянном напряжении прибрежные районы, производя неспровоцированные обстрелы и высаживая пиратские десанты. Этой белой угрозе также противостоял легион. Картина всемирного хаоса и разрушения потрясла Максима. Перед ним была планета-могильник, на которой еле-еле теплилась жизнь, и жизнь эта готова была погасить сама себя в любой момент. Максим слушал Раду, ее спокойные и страшные рассказы о том, как мать получила известие о гибели отца (отец, врач -- эпидемиолог, отказался покинуть зараженный район, а у государства в то время не было ни времени, ни возможности бороться с эпидемией регулярными средствами, и на район просто была сброшена бомба); о том, как после смерти отца, она, Рада, чтобы прокормить маленького Гая и совершенно беспомощного дядюшку Каана, по восемнадцать часов в сутки работала посудомойкой на пересылочном пункте, потом уборщицей в роскошном притоне для спекулянтов, потом выступала в "женских бегах с тотализатором", потом сидела в тюрьме, правда недолго, но осталась без работы и несколько месяцев просила милостыню... Максим слушал дядюшку Каана, когда-то крупного ученого, как в первый же год войны упразднили Академию Наук, составили Его Императорского Величества Академии батальон; как от голода сошел с ума и повесился создатель эволюционной теории; как голодная толпа разгромила зоологический музей и захватила в пищу заспиртованные препараты... Максим слушал Гая, его бесхитростные рассказы о строительстве башен противобаллистической защиты, как по ночам людоеды подкрадываюся к строительным площадкам и похищают воспитуемых и сторожевых легионеров; как в темноте неслышными призраками нападают беспощадные упыри, полулюди, полузвери, полусобаки; слушал его восторженную хвалу системе ПБЗ, которая создавалась ценой невероятных лишений в последние годы войны, которая, по сути, и прекратила военные действия, защитив страну с воздуха, которая и теперь является единственной гарантией безопасностии от агрессии с севера... А эти мерзавцы устраивают нападения на отражательные башни -- продажные шкуры, убийцы женщин и детей, купленные на грязные деньги Хонти и пандеи, выродки, мразь хуже всякого крысолова... Нервное лицо Гая искажалось ненавистью. "Здесь самое главное, -- говорил он, постукивая кулаком по столу, -- и поэтому я пошел в легион, не на завод, не в поле, не в контору -- в боевой легион, который сейчас спасает все..." Максим слушал жадно, как страшную, невозможную сказку, тем более страшную и невозможную, что все это было на самом деле, что многое и многое из этого продолжало быть, а самое страшное и невозможное из этого могло повториться в любую минуту. Смешно и стыдно стало ему думать о собственных неурядицах, игрушечными сделались его собственные проблемы -- какой-то там контакт, нуль -передатчик, ломанье рук... Грузовики круто свернули в неширокую улицу с многоэтажными кирпичными домами, и Панди сказал: "Приехали". Прохожие на тротуаре шарахнулись к стенам, закрываясь от света фар. Грузовик остановился, над кабиной выдвинулась длинная телескопическая антенна. -- Выходи! -- В один голос гаркнули командиры второй и третьей секции, и легионеры посыпались через борта. -- Первой секции остаться на месте! -- скомадовал Гай. Вскочившие было Панди и Максим снова сели. -- На тройки разберись! -- орали капралы на тротуаре. -- Вторая секция, вперед! Третья секция, за мной! Вперед, марш! Прогрохотали подкованные сапои, кто-то восторженно взвизгнул: -- Господа! Боевой легион! -- Да здравствует боевой легион! -- Ура! -- закричали бледные люди, прижавшиеся к стенам, чтобы не мешать. Эти прохожие словно ждали здесь легионеров и теперь, дождавшись, радовались им, как лучшим друзьям. Сидевший справа от Максима кандидат Зойза, совсем еще мальчишка, длинный как жердь, с белым пухом на щеках, ткнул Максима острым локтем в бок и радостно подмигнул. Максим улыбнулся в ответ. Секции уже исчезли в подъездах; у дверей стояли только капралы, стояли твердо, надежно, с неподвижными лицами под беретами набекрень. Хлопнула дверь кабины и голос ротмистра Чачу прокаркал: -- Первая секция, выходи, стройся! Максим прыжком перемахнул через борт. Когда секция построилась, ротмистр движением руки остановил Гая, подбежавшего с докладом, подошел к строю вплотную и скомандовал: -- Надеть каски! Действительные рядовые словно ждали этой команды, а кандидаты несколько замешкались. Ротмистр, нетерпеливо постукивая каблуком, дождался, пока Зойза справится с подбородочным ремнем, и скомандовал: "Направо" и "Бегом вперед". Он сам побежал впереди, неуклюже-ловкий, сильно отмахивая покалеченной рукой, ведя секцию под темную арку во двор, узкий и мрачный как колодец, свернул под другую арку, такую же мрачную и вонючую, и остановился перед облупленной дверью под тусклой лампочкой. -- Внимание! -- каркнул он. -- Первая тройка и кандидат Сим пойдут со мной. Остальные останутся здесь. Капрал Гаал, по свистку тройку ко мне наверх, на четвертый этаж. Никого не выпускать, брать живыми, стрелять только в крайнем случае. Первая тройка и кандидат Сим, за мной! Он толкнул облупленную дверь и исчез. Максим, обогнав Панди, кинулся следом. За дверью оказалась крутая каменная лестница с железными перилами, узкая, озаренная тусклым светом. Ротмистр резво, через три ступеньки, бежал наверх. Максим догнал его и увидел в его руке пистолет. Тогда Максим на бегу снял с шеи автомат; на секунду он ошутил тошноту при мысли, что сейчас, может быть, придется стрелять в людей, но отогнал эту мысль -- это были не люди, это были животные, хуже усатого Крысолова, хуже пятнистых обезьян. Гнусная слякоть под ногами, мутный свет, заплеванные стены подтверждали и поддерживали это ощущение. Второй этаж. Кухонные ароматы, в щели полуоткрытой двери старушечье лицо. С мявом шарахается из-под ног ополоумевшая кошка. Третий этаж. Какой-то болван поставил посреди площадки ведро с помоями. Ротмистр сшибает ведро, помои летят в пролет. "Массаракш!.." -- Рычит снизу Панди. Парень и девушка, обнявшись, прижались в темном углу, лица у них испуганно-радостные. "Прочь вниз!" -- Каркает на бегу ротмистр. Четвертый этаж. Безобразная коричневая дверь с облезшей масляной краской, исцарапанная жестяная дощечка с надписью: "Гобби, зубной врач. Прием в любое время". За дверью кто-то протяжно кричит. Ротмистр останавливается и хрипит: "Замок!" По его черному лицу катится пот. Максим не понимает. Набежавший Панди отталкивает его, приставляет ствол автомата к двери под ручку и дает очередь. Сыплются искры, летят куски дерева, и сейчас же, словно в ответ, за дверью глухо, сквозь протяжный крик, хлопают выстрелы, снова с треском летят щепки, что-то горячее, плотное с гнусным визгом проносится у Максима на головой. Ротмистр распахивает дверь, там темно, желтые вспышки выстрелов озаряют клубы дыма. "За мной!" -- хрипит ротмистр и ныряет головой вперед навстречу выстрелам. Максим и Панди рвутся за ним; дверь узкая, придавленный Панди коротко вякает. Коридор, духота, пороховой дым. Угроза слева. Максим выбрасывает руку, ловит горячий ствол, рвет оружие от себя и вверх. Тихо, но ужасающе отчетливо хрустят чьи-то вывернутые суставы, большое мягкое тело застывает в безвольном падении. Впереди, в дыму каркает ротмистр: "Не стрелять, брать живьем!" Максим бросает автомат и врывается в большую освещенную комнату. Здесь очень много книг и картин и стрелять здесь не в кого. На полу корчатся двое мужчин. Один все время кричит, уже охрип, но все равно кричит. В кресле, откинув голову, лежит в обмороке женщина -- белая до прозрачности. Комната полна болью. Ротмистр стоит над кричащим человеком и, озираясь засовывает пистолет в кобуру. Сильно толкнув Максима, в комнату вваливается Панди, за ним легионеры волокут грузное тело того, кто стрелял в коридоре. Кандидат Зойза, мокрый и взволнованный, без улыбки подает Максиму брошенный автомат. Ротмистр поворачивает к ним свое страшное черное лицо. "А где еще один?" -- Каркает он, и в тот же момент падает портьера, с подоконника тяжело соскакивает длинный худой человек в белом запятнаном халате. Он как слепой идет на ротмистра, медленно поднимая два огромных пистолета на уровень стеклянных от боли глаз. "Ай!" -- Кричит Зойза... Максим стоял боком, и у него не оставалось времени повернуться. Он прыгнул изо всех сил, но человек успел все-таки один раз нажать на спусковые крючки. Максиму опалило лицо, пороховая гарь забила рот, а пальцы его уже сомкнулись на запястьях белого халата, и пистолеты со стуком упали на пол. Человек опустился на колени, уронил голову, и, когда Максим отпустил его, мягко повалился ничком. -- Ну-у-у, -- сказал ротмистр с непонятной интонацией. -- Кладите этого сюда же, -- приказал он Панди. -- А ты, -- сказал он бледному и мокрому Зойзе, -- беги вниз и сообщи командирам секций, где я нахожусь. Пусть доложат как у них дела. (Зойза щелкнул каблуками и метнулся к двери.) Да, передай Гаалу, пусть поднимется сюда... Перестань орать, мразь! -- Прикрикнул он на стонавшего человека и легко стукнул его носком сапога в бок. - Э, бесполезно. Хлипкая дрянь, мусор... Обыскать! -- приказал он Панди. -- И положите их всех в ряд. Тут же на полу. И эту тоже, а то расселась в единственном кресле... Максим подошел к женщине, осторожно поднял ее и перенес на кровать. У него было смутно на душе. Не этого он ожидал. Теперь он и сам не знал -- чего. Желтых оскаленных клыков, злобного воя, свирепой схватки не на жизнь, а насмерть?.. Ему не с чем было сравнить свои ощущения, но он почему-то вспомнил, как однажды подстрелил тахорга и как это огромное и беспощадное, по слухам, животное, провалившись с перебитым позвоночником в огромную яму, тихо, жалобно плакало и что-то бормотало в смертной тоске почти человеческим голосом... -- Кандидат Сим! -- Каркнул ротмистр. -- Я ска- зал -- на пол! Он смотрел на Максима своими жуткими прозрачными глазами, губы у него словно свело судорогой, и Максим понял: не ему судить, что в этом мире верно, а что нет. Он еще чужак, он не знает пока ни их ненависти, ни их любви... Он поднял женщину и положил ее рядом с грузным человеком. Панди и второй легионер, пыхтя, старательно выворачивали карманы арестованных. А арестованные были без памяти. Все пятеро. Ротмистр уселся в кресло, бросил на стол фуражку, закурил и пальцем поманил к себе Максима. Максим подошел, браво щелкнув каблуками. -- Почему бросил автомат? -- Негромко спросил ротмистр. -- Вы приказали не стрелять. -- Господин ротмистр. -- Так точно,приказали не стрелять, гос подин ротмистр. Ротмистр, прищурившись, пускал дым в потолок. -- Значит, если бы я приказал тебе молчать, ты бы откусил себе язык? Максим промолчал. Разговор ему не нравился, но он хорошо помнил наставления Гая. -- Кто отец? -- спросил ротмистр. -- Ученый, господин ротмистр. -- Жив? -- Так точно, господин ротмистр. Ротмистр вынул изо рта сигарету и посмотрел на Максима. -- Где он? Максим понял, что сболтнул лишнее. Надо было выкручиваться. -- Не знаю, господин ротмистр, точнее, не помню. -- Однако, то, что он ученый, ты помнишь... А что ты еще помнишь? -- Не знаю, господин ротмистр. Помню многое, но капрал Гаал полагает, что это ложная память. В коридоре послышались торопливые шаги, в комнату вошел Гай и вытянулся перед ротмистром. -- Займись этими полутрупами, капрал, -- сказал ротмистр. -- Наручников хватит? Гай поглядел через плечо на арестованных. -- С вашего позволения, господин ротмистр, одну пару придется занять в соседней секции. -- Действуй. Гай выбежал, а в коридоре уже опять топали сапоги, появились командиры секций и доложили, что операция проходит успешно, двое подозрительных уже взяты, жильцы, как всегда, оказывают активную помощь. Ротмистр приказал скорее заканчивать, а по окончании передать в штаб парольное слово "тамба". Когда командиры секций вышли, он закурил новую сигарету и некоторое время молчал, глядя, как легионеры снимают со стеллажей книги, перелистывают их и бросают на кровать. -- Панди, -- сказал он негромко, -- займись картинами. Только вот с этой осторожнее, не попорти, я возьму ее себе... -- Затем он снова повернулся к Максиму. -- Как ты ее находишь? -- Спросил он. Максим посмотрел. На картине был морской берег, высокая водная даль без горизонта, сумерки и женщина, выходящая из воды. Ветер. Свежо. Женщине холодно. -- Хорошая картина, господин ротмистр, -- сказал Максим. -- Узнаешь места? -- Никак нет. Этого моря я никогда не видел. -- А какое видел? -- Совсем другое, господин ротмистр, но это ложная память. -- Вздор. Это же самое, только ты смотрел не с берега, а с мостика, и под тобой была белая палуба, а позади, на корме, был еще один мостик, только пониже. А на берегу была не эта баба, а танк, и ты наводил под башню... Знаешь ты, щенок, что такое, когда болванка попадает под башню? Массаракш... -- Прошипел он и раздовил окурок об стол. -- Не понимаю, -- сказал Максим холодно. -- Никогда в жизни ничего никуда не наводил. -- Как же ты можешь знать? Ты ведь ничего не помнишь. -- Я помню, что не наводил. -- Господин ротмистр! -- Помню, что не наводил, господин ротмистр. И не понимаю, о чем вы говорите. Вошел Гай в сопровождении двух кандидатов. Они принялись надевать на задержанных тяжелые наручники. -- Тоже ведь люди, -- вдруг сказал ротмистр. -- У них жены, дети. Они кого-то любили, их кто-то любил... Он говорил, явно издеваясь, но Максим сказал то, что думал: -- Да, господин ротмистр. Я ожидал чего-то другого. -- Краем глаза он видел, что Гай испуганно смотрит на него. Но ему уже до тошноты надоело врать, и он добавил: -- я думал, что это действительно выродки. Вроде голых пятнистых... Животных. -- Голый пятнистый дурак, -- веско сказал ротмистр. -- Деревня. Ты не в лесу. Здесь они как люди, у которых при сильном волнении сильно болит головка. А у тебя не болит головка при волнении? -- спросил он неожиданно. -- У меня никогда ничего не болит, господин ротмистр, -- ответил Максим. -- А у вас? -- Что-о? -- У вас такой раздраженный тон, я и подумал... -- Господин ротмистр! -- Каким-то дребезжащим голосом крикнул Гай, -- разрешите доложить. Арестованные пришли в себя. Ротмистр поглядел на него и усмехнулся. -- Не волнуйся, капрал. Твой дружок показал себя сегодня настоящим легионером. Если бы не он, ротмистр Чачу валялся бы сейчас с пулей в башке... -- Он закурил третью сигарету и выпустил в потолок толстую струю дыма. -- У тебя верный нюх, капрал. Я бы хоть сейчас произвел этого молодчика в рядовые... Массаракш, я произвел бы его в офицеры! У него бригадирские замашки, он обожает задавать вопросы офицерам... Но я теперь очень хорошо тебя понимаю. Твой рапорт имел все основания. Так что... Погодим пока производить его... -- Ротмистр поднялся, тяжело ступая обошел стол и остановился перед Максимом. -- Не будем даже производить его в действительные рядовые. Он хороший боец, но он еще молокосос... Мы займемся его воспитанием... Внимание! -- Заорал он вдруг, -- капрал Гаал! Вывести арестованных! Рядовой Панди и кандидат Сим, забрать мою картину и все, что тут есть бумажного! Отнести ко мне в машину! Он повернулся и вышел из комнаты. Гай укоризненно посмотрел на Максима, но ничего не сказал. Легионеры поднимали задержанных, пинками и тычками ставили их на ноги и вели к двери. Задержанные не сопротивллялись. Они были как ватные, они шатались, у них подгибались ноги. Грузный человек, стрелявший в коридоре, громко постанывал и ругался шепотом. Женщина беззвучно шевелила губами. У нее странно светились глаза. -- Эй, Мак, -- сказал Панди. -- Возьми вон одеяло с кровати, заверни в него книги, а если не хватит, возьми еще простыню. Как сложишь, тащи все вниз, а я картину понесу... Да не забудь автомат, дурья голова! Ты думаешь, чего ротмистр на тебя взъелся? Автомат ты бросил. Разве можно оружие бросать? Да еще в бою... Эх, ты!.. -- Прекрати разговоры, Панди, -- сердито сказал Гай. -- Бери картину и иди. В дверях он обернулся к Максиму, постучал себя пальцем по лбу и вышел. Было слышно, как Панди, спускаясь по лестнице, во все горло распевает "Уймись, мамаша". Максим вздохнул, положил автомат на стол и подошел к груде книг, сваленных на кровать и на пол. Его вдруг осенило, что он нигде еще не видел такого количества книг, разве что в библиотеке. В книжных лавках книг было, конечно, больше, но только по количеству, а не по названиям. Книги были старые, с пожелтевшими страницами. Некоторые немного обгорели, а некоторые, к удивлению Максима были ощутимо радиоактивны. Не было времени как следует рассмотреть их. Максим упаковал два узла и некоторое время постоял, оглядывая комнату. Пустые, перекошенные стеллажи, темные пятна там, где были картины, сами картины, выдранные из рам, затоптанные... И никаких следов зубоврачебной техники. Он взял узлы и направился к двери, но потом вспомнил и вернулся за автоматом. На столе под стеклом лежали две фотографии. На одной -- та самая прозрачная женщина, и на коленях у нее мальчик лет четырех с изумленно раскрытым ртом, а женщина -- молодая, удовлетворенная, гордая... На второй фотографии -- красивая местность в горах, темные купы деревьев, старинная, полуразрушенная башня... Максим закинул автомат за спину и вернулся к узлам. Глава седьмая По утрам после завтрака бригада выстраивалась на плацу для зачтения приказов и развода на занятия. Это была самая тяжкая для Максима процедура, если не считать вечерних поверок. Зачтение любых приказов сопровождалось каждый раз настоящим пароксизмом восторга. Максим заставлял себя подавлять невольное отвращение к этому внезапному безумию, которое охватывало всю бригаду, начиная от бригадира и кончая последним кандидатом; он ругал себя за скептицизм инородца и чужака; старался вдохновиться сам, твердил мысленно, что должен понять и проникнуться. Но это было очень трудно. С детства воспитанный в правилах сдержанно-иронического отношения к себе, в неприязни к громким словам, он почти злился на товарищей по строю, на добрых, простодушных, неплохих, в общем, ребят, когда они вдруг после зачтения приказа о наказании тремя сутками карцера кандидата имярек за прерикания с капралом таким-то, разевали рты, теряли присущее им добродушие и чувство юмора и принимались восторженно орать "Ура!", А потом со слезами на глазах запевали "Марш боевого легиона" и повторяли его дважды, трижды, а иногда четырежды. При этом из бригадной кухни высыпали даже повара и с энтузиазмом подхватывали, неистово размахивая черпаками и ножами, благо были вне строя. Памятуя, что в этом мире надо быть, как все, Максим тоже пел и тоже старался утратить чувство юмора, и это ему удавалось, но было противно, потому что сам он никакого подъема не испытывал, а испытывал одну лишь неловкость. На этот раз взрыв энтузиазма последовал после зачтения приказа о производстве действительного рядового Димбы в капралы, приказа о вынесении благодарности кандидату в действительные рядовые Симу за проявленную в операции отвагу и приказа о переводе казармы четвертой роты на ремонт. Едва бригадный адьютант засунул листки приказов в планшет, как бригадир, сорвав с себя фуражку, набрал полную грудь воздуху и скрипучим голосом закричал: "Вперед!.. Легионеры!.. Железные!.." И пошло, и пошло... Сегодня было особенно неловко, потому что Максим увидел, как по темным щекам ротмистра Чачу покатились слезы. Легионеры ревели быками, отбивая такт прикладами на массивных ременных пряжках. Чтобы не видеть этого, Максим зажмурился и взревел распаленным тахорогом, и голос его покрыл все голоса -- во всяком случае ему так показалось. "Вперед бесстрашные!.." -- Ревел он, уже никого больше не слыша, кроме себя. До чего же идиотские слова... Наверно, какой-нибудь капрал сочинил. Нужно очень любить свое дело, чтобы ходить в бой с такими словами. Он открыл глаза и увидел стаю черных птиц, всполошенно мечущихся над плацем. "Алмазный панцирь не спасет тебя, о враг..." Потом все кончилось также внезапно, как и началось. Бригадир обвел строй посоловевшими глазами, вспомнил, где он находится и сорванным голосом скомандовал: "Господам офицерам развести роты на занятия!" Ребята, оторопело поматывая головами, косились друг на друга, и ротмистру Чачу пришлось дважды крикнуть "Равняйсь!", Прежде чем ряды приняли должный вид. Затем роту отвели к казарме, и ротмистр распорядился: "Первая секция назначается в конвой. Остальным секциям приступить к занятиям по распорядку. Р-разойдись!" Разошлись. Гай построил свою секцию и распределил посты. Максиму с Панди достался пост в допросной камере. Гай наскоро объяснил обязанности: стоять смирно справа и позади арестованного, при попытке арестованного подняться со скамьи - препятствовать силой, подчиняться непосредственно бригадиру, старший -- рядовой Панди, короче говоря, смотри на Панди... -- Я бы ни за что не поставил тебя на этот пост, не положено кандидату, но господин ротмистр приказал... Ты держи ухо востро, Мак. Что-то я господина ротмистра не пойму. То ли он тебя хочет продвинуть поскорее -- очень ты ему понравился в деле; вчера на разборе операции с командирами секций он много о тебе говорил, да и приказ послал... То ли он тебя проверяет. Почему так -- не знаю. Может быть, я виноват со своим рапортом, а может быть, ты сам со своими разговорчиками... -- Он озабоченно оглядел Максима. -- Почисть еще раз сопоги, подтяни ремень и надень перчатки... Да, у тебя же нет, кандидатам не положено... Ладно, беги на склад, да живее, через тридцать минут выходим. На складе Максим застал Панди, который менял треснувшую кокарду. -- Во, капрал! -- Сказал Панди, обращаясь к начальнику склада и хлопая Максима по плечу. - Видал? Девятый день парень в легионе -- и уже благодарность. В камеру его со мной поставили... Небось за белыми перчатками прибежал? Выдай ему хорошие перчатки, капрал, он заслужил. Парень -- герой! Капрал недовльно заворчал, полез в стеллажи, заваленные вещевым довольствием, бросил на прилавок перед Максимом несколько пар белых нитяных перчаток и сказал пренебрежительно: -- Герой! Это вы здесь с очумелыми герои. Конечно, когда у него от боли все нутро потрескалось, подходи да клади в мешок. Тут бы и мой дед героем был, без рук, без ног... Панди обиделся. -- Твой дед без памяти удрал бы, когда бы на него вот так с двумя пистолетами наскочили... Я было подумал, конец господину ротмистру... -- Конец, конец... -- брюзжал капрал. -- Вот загремите через полгода на южную границу, тогда посмотрим, кто без памяти удирать будет... Когда они вышли со склада, Максим спросил со всевозможной почтительностью (старина Панди любил почтительность): --