го кроме этого и не надо!.. Ты что полагаешь -- этого мало? Ишь ты, какой храбрый нашелся! Ты поживи-ка в подвале, когда у тебя дом есть, жена, семья, и все от тебя отреклись... Ты это брось! -- Подождите, Лесник, -- сказал широкоплечий. -- Нет, это пусть он подождет! Ишь ты какой нашелся, экономию ему подавай, базу всякую... -- Подожди, дядя, -- сказал доктор. -- Видишь, человек ничего не понимает... Видите ли, -- сказал он Максиму. -- Наше движение очень разнородно. Какой-то единой политической программы у нас нет, да и быть не может: мы убиваем потому, что убивают нас. Это надо понять. Вы это поймите. Все мы смертники, шансов выжить у нас немного. И всю политику у нас заслоняет, по существу, биология. Выжить -- вот главное. Тут уж не до базы. Так что, если вы явились с какой-то социальной программой, ничего у вас не выйдет. -- В чем же дело? -- спросил Максим. -- Нас считают выродками. Откуда это пошло, теперь не вспомнишь. Но сейчас Огненосным Творцам выгодно нас травить: это отвлекает народ от внутренних проблем, от коррупции финансистов, загребающих деньги на военных заказах и строительстве башен. -- Это уже нечто, -- сказал Максим. -- Значит, в основе всего все те же деньги. Значит, Творцы служат деньгам. Кого они еще прикрывают? -- Творцы никому не служат. Они сами -- деньги. Они -- все. И они, между прочим, ничто, потому что они анонимны и все время жрут друг друга... Ему бы с Вепрем поговорить, -- сказал доктор широкоплечему. -- Они бы нашли общий язык. -- Хорошо, о Творцах я поговорю с Вепрем. А сейчас... -- С Вепрем вы уже не поговорите, -- сказал Мемо злобно. -- Его расстреляли. -- Это однорукий, -- пояснила Орди. -- Да вы же должны знать... -- Я знаю, -- сказал Максим. -- Но его не расстреляли. Его приговорили к ссылке на воспитание. -- Не может быть, -- сказал широкоплечий. - Вепря? К сслыке? -- Да, -- сказал Максим. -- Гэла Кетшефа -- к смертной казни, Вепря -- к сслылке, а еще одного, не назвавшего своего имени, забрал к себе штатский. По-видимому, в контрразведку. И снова все замолчали. Доктор хлебнул из кружки. Широкоплечий сидел, опершись головой на руки. Лесник, горестно покряхтывая, с жалостью смотрел на Орди. Орди, сжав губы, смотрела в стол. Это было горе, и Максим пожалел, что заговорил на эту тему. Это было настоящее горе, и только Мемо не столько горевал, сколько боялся... "Таким нельзя доверять пулемет, -- подумал Максим. -- Он нас всех тут перестреляет". -- Ну, хорошо, -- сказал наконец широкоплечий. -- У вас есть еще вопросы? -- У меня много вопросов, -- медленно сказал Максим. -- Но я боюсь, что все они в той или иной степени бестактны. -- Что ж, давайте бестактные... -- Хорошо, последний вопрос. Причем здесь башни ПБЗ? Почему они вам мешают? -- Вот дурак, -- сказал лесник. -- А туда же - базу ему подавай... -- Это не ПБЗ, -- сказал доктор. -- Это наше проклятье. Они изобрели излучение, с помошью которого создали понятие о выродке. Большинство людей -- вот вы, например, -- не замечают этого излучения, будто его и нет. А несчастное меньшинство из-за каких-то особенностей своего организма испытывают при облучении адские боли. Некоторые из нас -- таких единицы -- могут терпеть эту боль, другие не выдерживают, кричат, третьи теряют сознание, а четвертые вообще сходят с ума и умирают... Так вот, башни -- это излучатели. Они включаются два раза в сутки по всей стране, и нас отлавливают, пока мы валяемся беспомощные от боли. Плюс еще установки локального действия на патрульных автомобилях... Плюс самоходные излучатели... Плюс нерегулярные лучевые удары по ночам... Нам негде укрыться, экранов не существует, мы сходим с ума, стреляемся, делаем глупости от отчаяния, вымираем... Доктор замолчал, схватил кружку и залпом осушил ее. Потом он принялся яростно раскуривать свою трубку. Лицо у него подегивалось. -- Да-а, жили -- не тужили, -- с тоской сказал Лесник. -- Гады, -- добавил он, помолчав. -- Ему бессмысленно рассказывать, -- сказал вдруг Мемо. -- Он же не знает, что это такое. Он понятия не имеет, что значит -- ждать каждый день очередного сеанса... -- Хорошо, -- сказал широкоплечий. -- Не имеет понятия, значит, и говорить не о чем. Птица высказалась за него. Кто еще -- "за" и "против"? Лесник открыл было рот, но Орди опередила его: -- Я хочу объяснить, почему я -- "за". Во-первых, я ему верю. Это я уже говорила, и это, может быть, не так важно, это касается только меня. Но этот человек обладает способностями, которые могут быть полезны всем. Он умеет заживлять не полько свои, но и чужие раны... Гораздо лучше вас, доктор, не в обиду вам будет сказано... -- Какой я доктор, -- сказал доктор. -- Я так, судебная медицина... -- Но это еще не все, -- продолжала Орди. -- Он умеет снимать боль. -- Как это? -- спросил лесник. -- Я не знаю, как он это делает. Он массирует виски, шепчет что-то, и боль проходит. Меня дважды прихватывало у матери, и оба раза он мне помог. В первый раз не очень, но я всетаки не потеряла сознание, как обычно, а во второй раз боли не было совсем... И сразу все переменилось. Только что они были судьями, только что они решали, как им казалось, вопрос его жизни и смерти, а теперь судьи исчезли, и остались измученные, обреченные люди, которые вдруг ощутили надежду. Они смотрели на него, будто ждали, что он вот сейчас, немедленно освободит их от кошмара, терзавшего их ежеминутно в течение многих лет... "Ну, что же, -- подумал Максим. -- Здесь я, по крайней мере, буду нужен не для того, чтобы убивать, а для того, чтобы лечить..." Но почему-то эта мысль не принесла ему удовлетворения. "Башни, -- думал он. -- Какая гадость... Это же надо было придумать. Надо быть садистом, чтобы это придумать..." -- Вы действительно это умеете? -- спросил доктор. -- Что? -- Снимать боль... -- Снимать боль... Да. -- Как? -- Я не смогу вам объяснить. У меня не хватит слов, а у вас не хватит знаний... Я не понимаю: разве у вас нет лекарств, каких-нибудь препаратов? -- От этого не помогают никакие лекарства... Разве что в смертельной дозе. -- Слушайте, -- сказал Максим. -- Я, конечно, готов снимать боль... Я постараюсь... Но это же не выход! Надо искать какое-нибудь массовое средство. У вас есть химики? -- У нас все есть, -- сказал широкоплечий, - но эта задача не решается так просто. Если бы она решалась, государственный прокурор не мучался бы от боли, как мы. Уж он-то раздобыл бы лекарство. А сейчас он перед каждым сеансом напивается пьян и парится в горячей ванне. -- Государственный прокурор -- выродок? - спросил Максим озадаченно. -- По слухам, -- сухо сказал широкоплечий. - Но мы отвлеклись. Птица, ты кончила? Кто хочет еще? -- Погоди, Генерал, -- сказал Лесник. -- Это что же, получается что он наш благодетель? Ты и у меня можешь боль снимать?.. Да ведь этому человеку цены нет! Я его из подвала не выпущу! У меня же, извиняюсь, такие боли, что терпеть невозможно... А может быть, он и порошки выдумает? Ведь выдумаешь, а?.. Нет, господа мои, товарищи, такого человека надо беречь... -- То есть ты -- "за", -- сказал Генерал. -- То есть я так "за", что ежели его кто пальцем тронет... -- Понятно. Вы, доктор? -- Я был "за" и без этого, -- проворчал доктор, попыхивая трубкой. -- У меня такое же впечатление, как у Птицы. Пока он еще не наш, но он станет нашим, иначе быть не может. Им он во всяком случае, никак не подходит. Слишком умен. -- Хорошо, -- сказал Генерал. -- Вы, Копыто? -- Я -- "за", -- сказал Мемо. -- Полезный человек. -- Ну, что же, -- сказал Генерал. -- Я тоже "за". Очень рад за вас, Мак. Вы симпатичный парень, мне было бы жалко убивать вас... -- Он посмотрел на часы. -- Давайте поедим. -- сказал он. -- Скоро сеанс, и Мак покажет нам свое искусство. Налейте ему пива, лесник, и давайте на стол ваш хваленый сыр... Копыто, ступайте, подмените Зеленого -- он не ел с утра. Глава десятая Последнее совещание перед операцией Генерал собрал в замке Двуглавой Лошади. Это были заросшие плющом и травой развалины загородного музея, разрушенного в годы войны -- место уединенное, дикое. Горожане не посещали его из-за близости малярийного болота, а у местного населения оно пользовалось дурной славой как пристанище воров и бандитов. Максим пришел пешком вместе с Орди. Зеленый приехал на мотоцикле и привез лесника. Генерал и Мемо-Копыто уже ждали их в старой канализационной трубе, выходящей прямо на болота. Генерал курил, а мрачный Мемо остервенело отмахивался от комаров ароматической палочкой. -- Привез? -- спросил он лесника. -- Обязательно, -- ответил тот и вытащил из кармана тюбик реппелента. Все намазались, и Генерал открыл совещание. Мемо расстелил схему и снова повторил ход операции. Все это было уже известно наизусть. В час ночи группа с четырех сторон подползает к проволочному заграждению и закладывает удлиненные заряды. Лесник и Мемо действуют в одиночку -- соответственно с севера и запада. Генерал в паре с Орди -- с востока. Максим в паре с Зеленым -- с юга. Взрывы производятся одновременно в час ночи, и сейчас же Генерал, Зеленый, Мемо и Лесник бросаются в проход, имея задачей добежать до капонира и забросать его гранатами. Как только огонь из капонира прекратится или ослабнет, Максим и Орди с магнитными минами подбегают к башне и подготавливают взрыв, предварительно бросив в капонир еще по две гранаты для страховки. Затем они включают запалы, забирают раненых -- только раненых! -- И уходят на восток через лес к проселку, где возле межевого знака их будет ждать Малыш с мотоциклом. Тяжелораненные грузятся в мотоцикл, легкораненые и здоровые уходят пешком. Место сбора -- домик лесника. Ждать на месте сбора не более двух часов, после чего уходить обычным порядком. Вопросы есть? Нет? Все. Генерал бросил окурок, полез за пазуху и извлек пузырек с желтыми таблетками. -- Внимание, -- сказал он. -- По решению штаба план операции несколько меняется. Начало операции переносится на двадцать два ноль-ноль... -- Массаракш! -- сказал Мемо. -- Что еще за новости! -- Не перебивайте, -- сказал Генерал. -- Ровно в десять начинается вечерний сеанс. За несколько секунд до этого каждый из нас примет по две такие таблетки. Далее все идет по плану с одним исключением: Птица наступает как гранатометчик вместе со мной. Все мины будут у Мака. Башню взрывает он один. -- Это как же? -- Задумчиво сказал лесник, разглядывая схему. -- Это мне никак не понятно. Двадцать два часа -- это же вечерний сеанс... Я же, извиняюсь как лягу, так и не встану, пластом лежать буду. Меня же, извиняюсь, колом не поднимешь... -- Одну минуту, -- сказал Генерал. -- Еще раз повторяю: без десяти секунд десять все примут болеутолитель. Понимаете, лесник? Болеутолитель примете. Таким образом, к десяти часам... -- Знаю я эти пилюли, -- сказал лесник. -- Две минуты облегчения, а потом совсем в узел завяжешься... Знаем, пробовали. -- Это новые пилюли, -- сказал Генерал. -- Они действуют до пяти минут. Добежать до капонира и бросить гранаты мы успеем, а все остальное сделает Мак. Наступило молчание. Они думали. Туго соображающий Лесник со скрипом копался в волосах, закусив нижнюю губу. Видно было, что идея медленно доходит до него. Он часто заморгал, оставил в покое шевелюру, оглядел всех просветленным взглядом и, оживившись, хлопнул себя по коленям. Чудесный дядька, добряк, с ног до головы исполосованный жизнью и так ничего в жизни не понявший. Ничего ему не надо было, и ничего он не хотел, кроме как чтобы оставили его в покое, дали бы вернуться к семье. Войну всю провел он в окопах и пуще атомных снарядов боялся своего капрала, такого же деревенского мужика, но хитрого и большого подлеца. Максима он очень любил, век благодарен был за то, что Максим залечил ему старый свищ на голени, и с тех пор уверовал, что пока Максим тут, ничего плохого с ним приключиться не может. Максим весь этот месяц жил у него в подвале, и каждый раз, когда они укладывались спать, Лесник рассказывал ему сказку, одну и ту же, но с разными концами: "А вот жила на болоте жаба, большая была дура, прямо даже никто не верил, и вот повадилась она..." Никак не мог Максим представить его в кровавом деле, хотя и говорили ему, что Лесник -- боец умелый и беспощадный. -- Новый план дает следующие преимущества, -- говорил Генерал. -- Во-первых, нас в это время не ждут. Преимущество внезапности. Во-вторых, прежний план разработан уже давно, и достаточно велика опасность, что противнику он известен. Теперь мы противника опережаем. Вероятность успеха увеличивается... Зеленый все время одобрительно кивал. Хищное лицо его светилось злорадным удовлетворением, ловкие длинные пальцы сжимались и разжимались. Он любил всякие неожиданности -- очень рисковый был человек. Прошлое его было темно. Он был вор и аферист, ворами воспитанный, ворами вскормленный, ворами выбитый; сидел в тюрьме, бежал -- нагло, неожиданно, как делал все -- попытался вернуться к своему ворью, но времена переменились, дружки не потерпели выродка, хотели его выдать, но он отбился и снова бежал, скрывался по деревням, пока не нашел его покойный Гэл Кетшеф. Зеленый был умница, фантазер, землю полагал плоской, небо -- твердым, и именно в силу своего невежества, взбадриваемого буйной фантазией, был единственным человеком на обитаемом острове, который, кажется, подозревал в Максиме не горца какого-то ("видал я этих горцев, во всех видах видал"), и не странную игру природы ("мы от природы все одинаковые, что в тюрьме, что на воле"), а прямо-таки пришельца из невозможных мест, скажем из-за небесной тверди. Открыто он Максиму об этом никогда не говорил, но намеки делал и относился к нему с почтением, переходящим в подхалимаж. "Ты у нас главным станешь, -- говаривал он, -- и вот тогда я под тобой развернусь..." Как и куда он собирался разворачиваться, было совершенно не ясно, ясно было одно: очень любил Зеленый рисковые дела и терпеть не мог никакой работы. И еще не нравилась в нем Максиму дикая его первобытная жестокость. Эта была та же пятнистая обезьяна, натасканая на панцирных волков. -- Мне это не нравится, -- сказал Мемо угрюмо. -- Это авантюра. Без подготовки, без проверки... Нет, мне это не нравится... Ему никогда ничего не нравилось, этому Мемо Грамену, по прозвищу Копыто Смерти. Его никогда ничто не удовлетворяло, и он всегда чего-то боялся. Прошлое его скрывалось, потому что в подполье он сначала занимал весьма высокий пост. Потом он однажды попался в лапы жандармерии и выжил только чудом -- изуродованный пытками был вытащен соседями по камере, устроившими побег. После этого, по законам подполья, его вывели из штаба, хотя он и не внушал никаких подозрений. Он был назначен помощником к Гэлу Кетшефу, дважды участвовал в нападениях на башни, лично уничтожил несколько патрульных машин, выследил и собственноручно застрелил командира одной из бригад легиона, был известен, как человек фанатической смелости и отличный пулеметчик. Его уже собирались сделать руководителем группы в каком-то городке на юго-западе, но тут группа Гэла попалась. Подозрений Копыто по-прежнему не вызывал, но он, видимо, все время чувствовал на себе косые взгляды, которых не было, но которые вполне могли быть: в подполье не жаловали людей, которым слишком везет. Он был молчалив, придирчив, хорошо знал науку конспирации и требовал безусловного выполнения всех ее правил, даже самых незначительных. На общие темы никогда ни с кем не говорил, занимался только делами группы и добился того, что у группы было все: оружие, продукты, деньги, хорошая сеть явок и даже мотоцикл. Максима он недолюбливал. Это чувствовалось, и Максим не знал почему, а спрашивать не хотелось: Мемо был не из тех людей, с кем приятино откровенничать. Может быть, все дело было в том, что Максим единственный чувствовал его вечный страх -- остальным и в голову не могло придти, что угрюмый Копыто Смерти, запросто разговаривающий с любым представителем штаба, один из зачинателей подполья, террорист до мозга костей, может чего-нибудь бояться. -- Мне не понятны резоны штаба, -- продолжал Мемо, с отвращением размазывая по шее новую порцию реппелента. -- Я знаю этот план сто лет. Сто раз его хотели испытать и сто раз отказывались, потому что это почти верная гибель. Пока нет излучения, мы еще имеем шанс в случае неудачи улизнуть и попробовать в другом месте. Здесь же - первая неудача, и мы все погибли. Странно, что в штабе не понимают таких элементарных вещей. -- Ты не прав, Копыто, -- возразила Орди. - Теперь у нас есть Мак. Если что-нибудь не получится, он сумеет нас вытащить и, может быть, даже взорвать башню. Она лениво курила, глядя вдаль, на болота, сухая, спокойная, ничему не удивляющаяся и ко всему готовая. Она вызывала у людей робость, потому что видела в них только более или менее подходящие механизмы истребления. Она вся была как на ладони -- ни в ее прошлом, ни в настоящем, ни в будущем не было темных и туманных пятен. Происходила она из интеллигентной семьи, отец погиб на войне, мать и сейчас работала учительницей в поселке Утки, где раньше учительствовала и Орди, пока ее не выгнали из школы как выродка. Она скрывалась, пыталась бежать в Хонти, встретила за границей Гэла, переправлявшего оружие, и он сделал ее террористкой. Сначала она работала из чисто идейных соображений -- боролась за справедливое общество, где каждый волен думать и делать что хочет, но семь лет назад жандармерия напала на след и забрала ее ребенка заложником, чтобы заставить ее выдать себя и мужа. Штаб не разрешил ей явиться: она слишком много знала; о ребенке она больше ничего не слышала, считала его мертвым, хотя втайне не верила этому, и вот уже семь лет ею двигала прежде всего ненависть. Сначала ненависть, а потом уж изрядно потускневшая мечта о справедливом обществе. Потерю мужа она пережила удивительно спокойно, хотя очень любила его. Вероятно, она просто задолго до ареста свыклась с мыслью, что ни за что в мире не следует держаться слишком крепко. Теперь она была, как Гэл на суде -- живым мертвецом, только очень опасным мертвецом. -- Мак -- новичок, -- мрачно сказал Мемо. -- Кто поручится, что он не растеряется, оставшись один? Смешно на это рассчитывать. Смешно отвергать старый, хорошо рассчитанный план из-за того, что у нас есть новичок Мак. Я сказал и повторяю: это авантюра. -- Да брось ты, начальник, -- сказал Зеленый. -- Такая у нас работа. По мне, что старый план, что новый -- все авантюра. А как же по-другому? Без риска нельзя, а с этими пилюлями риск меньше. Они же там под башней обалдеют, когда мы в десять часов на них наскочим. Они там небось в десять часов шнапс пьют и песни орут, а тут мы наскочим, а у них и автоматы, может, не заряжены и сами они пьяные лежат. Нет, мне нравится. Верно, Мак? -- Я, это самое, тоже... -- сказал Лесник. -- Я рассуждаю как? Ежели такой план даже мне удивителен, то уж легионерам этим и подавно. Правильно Зеленый говорит: обалдеют они... Опять же, лишних пять минут не помучаемся, а там, глядишь, Мак башню повалит, и совсем хорошо станет. Да ведь как хорошо-то! -- сказал он вдруг, словно озаренный новой идеей. -- Ведь никто же до нас башен не валил, только хвастались, а мы первые будем... И опять же, пока они эту башню снова наладят, это ж сколько времени пройдет! Хоть месяц поживем по-человечески... Без приступов этих гадских... -- Боюсь, что вы меня не поняли, Копыто, - сказал Генерал. -- В плане ничего не меняется, мы только нападаем неожиданно, усиливаем атаку за счет Птицы и несколько меняем порядок отступления. -- А если ты беспокоишься, что Маку одному всех нас будет не вытащить, -- по-прежнему лениво проговорила Орди, глядя на болото, -- так ты не забывай, что тащить ему придется одного, от силы двух, а он мальчик сильный. -- Да, -- сказал Генерал, глядя на нее. -- Это правда... Генерал был влюблен в Орди. Никто, кроме Максима этого не видел, но Максим знал, что это любовь старая, безнадежная, началась она еще при Гэле, а теперь стала еще безнадежнее, если это возможно. Генерал был не генерал. До войны он был рабочим на конвейре, потом попал в школу субалтерн-офицеров, воевал в пехоте, окончил войну ротмистром. Он хорошо знал ротмистра Чачу, имел с ним счеты (были какие-то беспорядки в каком-то полку сразу после войны) и давно и безуспешно охотился за ним. Он был работником штаба подполья, но часто принимал участие в практических операциях, был хорошим воякой, знающим командиром. Работать в подполье ему нравилось, но что будет после победы, он представлял себе плохо. Впрочем, в победу он не верил. Прирожденный солдат, он легко приспосабливался к любым условиям и никогда не загадывал дальше, чем на десять-двадцать дней вперед. Своих идей у него не было. Кое-чего он нахватался у однорукого, кое -что перенял у Кетшефа, кое-что ему внушили в штабе, но главным в его сознании оставалось то, что вдолбили ему в школе субалтерн-офицеров. Поэ- тому, теоретизируя, он высказывал странную смесь взглядов: власть богатых надобно свергнуть (это от Вепря, который в представлении Максима был кем -то вроде коммуниста или социалиста), во главе государства поставить надлежит инженеров и техни- ков (это от Кетшефа), города срыть, а самим жить в единении с природой (какой-то штабной мыслитель -буколист), и всего этого можно добиться только беспрекословным подчинением приказам вышестоящих командиров, и поменьше болтовни на отвлеченные темы. Два раза Максим с ним сцепился. Было совер- шенно непонятно, зачем разрушать башни, терять при этом товарищей, время, средства, оружие, если через десять-двадцать дней башню все равно восс- тановят, и все пойдет по-прежнему, с той лишь только разницей, что население окрестных деревень воочию убедится, какие гнусные дьяволы эти вырод- ки. Генерал так и не сумел толком объяснить Мак- симу, в чем смысл диверсионной деятельности. То ли он что-то скрывал, то ли сам не до конца пони- мал, зачем это нужно, но каждый раз он твердил одно и то же: приказы не обсуждаются, каждое на- падение на башню -- удар по врагу, нельзя удержи- вать людей от активной деятельности, иначе нена- висть скиснет в них и жить станет совсен уж не для чего... "Надо искать Центр, -- настаивал Мак- сим. -- Надо бить сразу по Центру, всеми силами! Что у вас в штабе за головы, если они не понимают столь очевидной вещи?" -- "Штаб знает, что делает, -- веско отвечал Генерал, вздергивая подбородок и высоко поднимая брови. -- Дисциплина в нашем поло- жении -- прежде всего, и давай-ка без крестьянской вольницы, Мак, всему свое время, будет тебе и Центр, если доживешь..." Впрочем, он относился к Максиму с уважением и охотно прибегал к его помо- щи, когда лучевые удары застигали его в подвале у лесника. -- Все равно я против, -- упрямо сказал Мемо. -- А если нас положат огнем? А если мы не успеем за пять минут, а понадобится шесть? Безумный план. И всегда он был безумным. -- Удлиненные заряды мы применяем впервые, -- сказал Генерал, с трудом отрывая взгляд от Орди. -- Но если брать прежние способы прорыва через проволоку, то судьба операции определяется примерно через три-четыре минуты. Если мы застигнем их врасплох, у нас еще останется одна или даже две минуты в запасе. -- Две минуты -- время большое, -- сказал Лесник. -- За две минуты я их там всех голыми руками передавлю. Добежать бы только. -- Добежать бы... Да-а... -- с какой-то зловещей мечтательностью протянул Зеленый. -- Верно, Мак? -- Ты ничего не хочешь сказать, Мак? -- спросил Генерал. -- Я уже говорил, -- сказал Максим. -- Новый план лучше старого, но все равно плох. Дайте я все сделаю сам. Рискните. -- Не будем об этом, -- сказал Генерал раздраженно. -- Об этом -- все. Дельные замечания у тебя есть? -- Нет, -- сказал Максим. Он уже жалел, что снова затеял этот спор. -- Откуда взялись новые таблетки? -- спросил вдруг Мемо. -- Таблетки старые, -- ответил Генерал. -- Маку удалось немного улучшить их. -- Ах, Маку... Копыто произнес это таким тоном, что всем стало неловко. Его слова можно было понять так: новичок, да еще не совсем наш, да еще и пришедший с той стороны, а не пахнет ли дело засадой, такие случаи бывали... -- Да, -- резко сказал Генерал. -- И довольно разговоров. Приказ штаба. Изволь подчиняться, Копыто. -- Я подчиняюсь, -- сказал Мемо, пожав плечами. -- Я против этого, но я подчиняюсь. Куда же деться... Мак грустно смотрел на них. Они сидели перед ним, очень разные -- в обычных условиях вряд ли бы им пришло в голову собраться вместе: бывший фермер, бывший уголовник, бывшая учительница... То, что они собирались сделать, было бессмысленно; пройдет несколько часов, и большинство из них будут мертвы, а в мире ничего не изменится, и те, кто останется в живых, в лучшем случае получат передышку от адских болей, но они будут изранены, измучены бегством, их будут травить собаками, им придется отсиживаться в душных норах, а потом все начнется сначала. Действовать с ними заодно было глупо, но покинуть их было бы подло, и приходилось выбирать глупость. А может быть, здесь вообще нельзя иначе, а если хочешь что-нибудь сделать, приходится пройти через глупость, через бессмысленную кровь, а может быть, и через подлость придется пройти. Жалкий человек... Глупый человек... Подлый человек... А что еще можно ожидать от человека в таком глупом, подлом, жалком мире? Надо помнить только, что глупость есть следствие бессилия, а бессилие проистекает от невежества, от незнания верной дороги... Но ведь не может же быть так, чтобы среди тысячи дорог не нашлось верной! "По одной дороге я уже пошел, - думал Максим. -- Это была неверная дорога. Теперь надо пойти по этой, хотя уже сейчас видно, что это тоже неверная дорога. И может быть, мне еще не раз придется ходить по неверным дорогам и забираться в тупики. А перед кем я оправдываюсь? -- Подумал он. -- И зачем? Они мне нравятся, я могу им помочь, вот и все, что мне нужно сейчас знать..." -- Сейчас мы разойдемся, -- сказал Генерал. -- Копыто идет с Лесником, Мак -- с Зеленым, я -- с Птицей. Встреча в девять ноль-ноль у межевой отметки, идти только лесом, без дорог. Парам не разлучаться, каждый отвечает за каждого. Идите. Первыми уходят Мемо и Лесник. -- Он собрал окурки на лист бумаги, свернул и положил в карман. Лесник потер колени. -- Кости болят, -- сообщил он. -- К дождичку. Хорошая нынче будет ночь, темная... Глава одиннадцатая От леснойопушки до проволоки надо было ползти. Впереди полз Зеленый. Он волочил шест с удлиненным зарядом и едва слышно ругал колючки, впивавшиеся в руки. Максим, придерживая мешок с магнитными минами, полз следом. Небо было затянуто тучами, моросил дождь. Трава была мокрая, и они сразу промокли до нитки. За дождем ничего не было видно, Зеленый полз по компасу, ни разу не отклонился -- опытный был человек этот Зеленый. Потом резко запахло сырой ржавчиной, и Максим увидел проволоку в три ряда, а за проволокой -- смутную решетчатую громаду башни, а приподняв голову, разглядел у основания башни приземистое сооружение с прямоугольными очертаниями. Это был капонир, там сидели трое легионеров с пулеметами. Сквозь шорох дождя слышались нуразличимые голоса, потом там зажгли спичку, и слабым желтым светом озарилась длинная амбразура. Зеленый, шепотом чертыхаясь, просовывал шест под проволоку. "Готово, -- шепнул он, -- отползай". Они отползли на десять шагов и стали ждать. Зеленый, зажав в руке шнур детонатора, глядел на светящиеся стрелки часов. Его трясло. Максим слышал, как он постукивает зубами и сдавленно дышит. Максима тоже трясло. Он сунул руку в мешок и потрогал мины -- они были шероховатые, холодные. Дождь усилился, шуршание его заглушало теперь все остальные звуки. Зеленый приподнялся и встал на четвереньки. Он все время что-то шептал: то ли молился, то ли ругался. "Ну, гады!" -- сказал он вдруг громко с сделал резкое движение правой рукой. Раздался пистонный щелчок, шипение, и впереди ахнуло из-под земли полотнище красного пламени, и взметнулось широкое полотнище далеко слева, ударило по ушам, посыпалась горячая мокрая земля, клочья тлеющей травы, какие--- то раскаленные кусочки. Зеленый рванулся вперед, крича несвоим голосом, и вдруг стало светло, как днем, светлее, чем днем, ослепительно светло. Максим зажмурился и ощутил холод внутри, мелькнула мысль: "Все пропало!", Но выстрелов не было, тишина продолжалась, ничего не было слышно, кроме шуршания и шипения. Когда Максим открыл глаза, он сквозь слепящий свет увидел серый капонир, широкий проход в проволоке и каких-то людей, очень маленьких и одиноких на огромном пустом пространстве вокруг башни. Они со всех ног бежали к капониру, молча, беззвучно спотыкались, падали, снова вскакивали и бежали. Потом послышался жалобный стон, и Максим увидел Зеленого, который никуда не бежал, а сидел, раскачиваясь, на земле сразу за проволокой, обхватив голову руками. Максим бросился к нему, оторвал его руки от лица, увидел выкаченные глаза и пузыри пены на губах... А выстрелов все не было; прошла уже целая вечность, а капонир молчал. И вдруг там грянули знакомую песню. Максим повалил этого разгильдяя навзничь, шаря одной рукой в кармане и радуясь, что Генерал такой недоверчивый, что он и Максиму дал на всякий случай болезащитные пилюли. Он разжал Зеленому сведенный судорогой рот и засунул пилюли в хрипящую глотку. Потом он схватил автомат Зеленого и повернулся, ищя, откуда свет, почему столько света, не должно быть столько света... Выстрелов все не было, одинокие люди продолжали бежать, один был уже совсем близко от капонира, другой немного отстал, а третий, бежавший справа, вдруг с размаху упал и покатился через голову. "О, как рыдает враг!.." -- Ревели в капонире, а свет бил сверху, с высоты десяти метров, с башни, которую нельзя было теперь разглядеть. Видно было только пять или шесть ослепительно белых дисков, и Максим вскинул автомат и нажал на спуск, и самодельный автомат, маленький, неудобный, непривычный забился у него в руках. И словно в ответ засверкали красные вспышки в амбразуре капонира, и вдруг автомат вырвали у него из рук, он еще не попал ни в один из ослепительных дисков, а Зеленый уже вырвал у него автомат, и кинулся вперед, и сразу же упал, споткнувшись на ровном месте... Тогда Максим лег и пополз обратно к своему мешку. Позади торопливо трещали автоматы, гулко и страшно ревел пулемет, и вот -- наконец-то! - хлопнула граната, потом другая, потом две сразу, и пулемет замолчал; трещали только автоматы, и снова захлопали взрывы, кто-то завизжал нечеловеческим визгом, и стало тихо. Максим подхватил мешок и побежал. Над капониром столбом поднимался дым, несло гарью и порохом, а вокруг было светло и пусто, только черный сутулый человек брел возле самого капонира, придерживаясь за стенку; он добрался до амбразуры, бросил туда что-то и повалился. Амбразура озарилась красным, донесся хлопок, и снова все стихло... Максим споткнулся и чуть не упал. Через несколько шагов он снова споткнулся и тогда заметил, что из земли торчат колышки, толстые, короткие колышки, спрятанные в траве... "Вот оно как... Вот оно как здесь... Если бы Генерал пустил меня в одиночку, я сразу размозжил бы обе ноги и валялся бы замертво на этих гнусных ехидных колышках... Хвастун... Невежа..." Башня была уже совсем близко. Он бежал и смотрел под ноги, он был совсем один, и ему не хотелось думать об остальных. Он добежал до огромной железной лапы и бросил мешок. Ему очень хотелось тут же прилепить тяжелую шершавую лепешку к мокрому железу, но был еще капонир... Железная дверь была приоткрыта, из нее высовывались ленивые языки пламени, на ступеньках лежал легионер. Тут все было кончено. Максим пошел вокруг капонира и наткнулся на Генерала. Генерал сидел, прислонившись к бетонной стенке. Глаза у него были бессмысленные, и Максим понял, что действие таблеток кончилось. Он огляделся, поднял Генерала и понес от башни. Шагах в двадцати лежала в траве Орди с гранатой в руке. Они лежала ничком, и Максим сразу понял, что она мертва. Он стал искать дальше и нашел Лесника, тоже мертвого. И Зеленый тоже был убит, и не с кем было положить живого Генерала... Он шел по полю, отбрасывая множественную черную тень, оглушенный всеми этими смертями, хотя минуту назад думал, что готов к ним, и ему нетерпелось вернуться и взорвать башню, но сначала надо было посмотреть, что с Мемо, и он нашел его совсем рядом с проволокой. Мемо был ранен и, наверно, пытался уползти и полз, пока не свалился без сознания. Максим положил Генерала рядом и снова побежал к башне: странно было думать, что теперь эти несчастные двести метров можно пройти, ничего не опасаясь... Он принялся прилаживать мины к опорам, по две штуки на каждую опору для верности. Он торопился; время было, но Генерал истекал кровью, и Мемо истекал кровью, а где-то уже неслись по шоссе грузовики с легионерами, и Гая подняли по тревоге, и теперь он трясся по булыжнику рядом с Панди, и в окрестных деревнях уже проснулись люди: мужчины хватали ружья и топоры, а женщины проклинали кровавых шпионов, из-за которых ни сна, ни покоя. Он всей кожей чувствовал, как моросящая тьма вокруг оживает, шевелится, становится грозной и опасной... Запалы были рассчитаны на пять минут; он поочередно включил их все и побежал назад, к Генералу и Мемо. Что-то мешало ему, он остановился и понял: Орди. Бегом, глядя под ноги, что бы не споткнуться, он вернулся к ней, поднял на плечо легкое тело и снова бегом -- к проволоке, к северному проходу, где мучались Генерал и Мемо, но им недолго осталось мучиться. Он остановился возле них и повернулся к башне. И вот исполнилась эта бессмысленная мечта террористов. Быстро, одна за другой, треснули мины, основание башни заволокло дымом, а потом слепящие огни погасли, стало непроглядно темно, в темноте заскрежетало, загрохотало, тряхнуло землю, с лязгом подпрыгнуло и снова тряхнуло. Максим поглядел на часы. Было семнадцать минут одиннадцатого. Глаза привыкли к темноте, снова стала видна развороченная проволока, и стала видна башня. Она лежала в стороне от капонира, где все еще горело, растопырив изуродованные взрывом опоры. -- Кто здесь? -- прохрипел Генерал, завозившись. -- Я, -- сказал Максим. Он нагнулся. -- Пора уходить. Вы можете идти? -- Погоди, -- сказал Генерал. -- Что с башней? -- Башня готова, -- проговорил Максим. Орди лежала на его плече, и он не знал, как сказать о ней. -- Не может быть, -- сказал Генерал, приподнимаясь. -- Массаракш! Неужели?.. -- Он засмеялся и опять лег. -- Слушай, Мак, я ничего не соображаю... Сколько времени? -- Двадцать минут одиннадцатого. -- Значит, все верно... Мы ее прикончили... Молодец, Мак!.. Подожди, а кто это рядом? -- Копыто. -- Дышит, -- сказал Генерал. -- Подожди, а кто еще жив? Это кто у тебя? -- Это Орди, -- с трудом сказал Максим. Нес- колько секунд Генерал молчал. -- Орди... - Повторил он нерешительно и встал, пошатыва- ясь. -- Орди, -- снова повторил он и приложил ладонь к ее щеке. Некоторое время они молчали. Потом Мемо хрипло спросил: -- Который час? -- Двадцать две минуты, -- ответил Максим. -- Где мы? -- спросил Мемо. -- Нужно уходить, -- сказал Максим. Генерал повернулся и пошел через проход в проволоке. Его сильно шатало. Тогда Максим нагнулся, взвалил на другое плечо грузного Мемо и пошел следом. Он догнал Генерала, и тот остановился. -- Только раненых, -- сказал он. -- Я донесу, -- сказал Максим. -- Выполняйте приказ. Только раненых. Генерал протянул руки и, постанывая от боли, снял тело Орди с плеча Максима. Он не смог удержать ее и сразу положил на землю. -- Только раненых, -- повторил он странным голосом. -- Бегом... Марш! -- Где мы? -- спросил Мемо. -- Кто тут? Где мы? -- Держитесь за мой пояс, -- сказал Максим Генералу и побежал. Мемо вскрикнул и обмяк. Голова его болталась, руки болтались, ноги поддавали Максиму в спину. Генерал, громко и сипло дыша, бежал сзади, держась за пояс. Они вбежали в лес. По лицу хлестали мокрые ветви. Максим увертывался от деревьев, бросавшихся навстречу, перепрыгивал через выскакивающие пни -- это оказалось труднее, чем он думал, он был уже не тот, и воздух здесь был не тот, и вообще, все было не так, все было неправильно, все было ненужно и бессмысленно. Позади оставались поломанные кусты, и кровавый след и запах, а дороги уже давно оцеплены, рвутся с поводков собаки, и ротмистр Чачу с пистолетом в руке, каркая команды, косолапо бежит по асфальту, перемахивает кювет и первым ныряет в лес. Позади оставалась дурацкая поваленная башня, и обгоревшие легионеры, и трое мертвых, уже окоченевших товарищей, а здесь было двое, израненых, полумертвых, не имеющих почти никаких шансов -- и все ради одной башни, одной из тысяч таких же... "Больше я никому не позволю совершать такие глупости. Нет, скажу я, я это видел... Сколько крови, и все за груду мокрого ржавого железа, одна молодая глупая жизнь за ржавое железо, и одна старая глупая жизнь за жалкую надежду хоть несколько дней пожить, как люди, и одна расстрелянная любовь -- даже не за железо и не за надежду... Если вы хотите просто выжить, скажу я, то зачем же так просто умираете?.. Массаракш, я не позволю им умирать, они у меня будут жить, научатся жить!.. Какой болван, как я пошел на это, как я им позволил пойти на это?!" Он стремглав выскочил на проселок, держа Мемо на плече и волоча Генерала под мышки, огляделся -- Малыш уже бежал к нему от межевого знака, мокрый, пахнущий потом и страхом. -- И это все? -- спросил он с ужасом, и Максим был ему благодарен за этот ужас. Они дотащили раненых до мотоцикла, впихнули Мемо в коляску, а Генерала посадили на заднее сиденье, и Малыш привязал его к себе ремнем. В лесу было еще тихо, но Максим знал, что это ничего не означает. -- Вперед, -- сказал он. -- Не останавливайся, прорывайся... -- Знаю, -- сказал Малыш. -- А ты? -- Я постараюсь отвлечь их на себя. Не беспокойся, я уйду. -- Безнадежно, -- сказал Малыш с тоской, дернул стартер, и мотоцикл затрещал. -- Ну хоть башню -то взорвали? -- Крикнул он. -- Да, -- сказал Максим, и Малыш умчался. Оставшись один, Максим несколько секунд стоял неподвижно, потом кинулся обратно в лес. На первой же попавшейся полянке он сорвал с себя куртку и швырнул в кусты. Потом вернулся на дорогу и некоторое время бежал изо всех сил по направлению к городу; остановился, отцепил от пояса гранаты, разбросал их на дороге, продрался сквозь кусты на другой стороне, стараясь сломать как можно больше веток, бросил за кустами носовой платок и только тогда побежал через лес, перестраиваясь на ровный охотничий бег, которым ему предстояло пробежать десять или пятнадцать километров. Он бежал, ни о чем не думая, следя только за тем, чтобы не отклоняться сильно от направления на юго-запад, и выбирая место, куда ставить ногу. Дважды он пересекал дорогу -- проселочную, на которой было пусто, и -- одинадцатое шоссе, где тоже никого не было, но здесь он впервые услышал собак. Он не мог определить, какие это были собаки,