но на всякий случай дал большой крюк и через полтора часа оказался среди пакгаузов городской сортировочной станции. Здесь светились огни, жалобно посвистывали паровозы, сновали люди. Здесь, вероятно, ничего еще не знали, но бежать было уже нельзя -- могли принять за вора. Он перешел на шаг и, когда мимо грузно покатился в город тяжелый товарный состав, вскочил на первую же попавшуюся платформу с песком, залег и так доехал до самого бетонного завода. Тут он соскочил, отряхнул песок, слегка запачкал руки мазутом и стал думать, что делать дальше. Пробираться в дом Лесника не имело смысла, а это была единственная явка поблизости. Можно было попытаться переночевать в поселке Утки, но это было опасно -- это был адрес, известный ротмистру Чачу, и, кроме того, Максиму было страшно подумать -- явиться сейчас к старой Илли и рассказать ей о смерти дочери. Идти было некуда. Он зашел в захудалый ночной трактирчик для рабочих, поел сосисок, выпил пива, подремал, привалившись к стене. Все здесь были такие же грязные и усталые, как он, рабочие после смены, опоздавшие на последний трамвай. Ему приснилась Рада, и он подумал во сне, что Гай сейчас, вероятно, в облаве, и это хорошо. А Рада его любит и примет, даст переодеться и умыться; там еще должен остаться его гражданский костюм, который дал ему Фанк... А утром можно будет уехать на восток, где находится вторая известная ему явка... Он проснулся, бросил на стол мятую кредитку и вышел. Идти было недалеко и неопасно. Народу на улицах не было, только у самого дома Максим заметил человека -- это был привратник. Он сидел в подъезде на своем табурете и спал. Максим осторожно прошел мимо, поднялся по лестнице и позвонил так, как он звонил всегда. За дверью было тихо, потом что-то скрипнуло, послышались шаги, и дверь приоткрылась. Он увидел Раду. Она не закричала только потому, что задохнулась и зажала себе рот ладонью. Максим обнял ее, прижал к себе, поцеловал в лоб; у него было такое чувство, будто он вернулся домой, где его давно перестали ждать. Он закрыл за собой дверь, они тихо прошли в комнату, и Рада сразу заплакала. В комнате было все по-прежнему, только не было его диванчика, а на кровати сидел Гай в ночной рубашке и таращился на Максима дикими от удивления глазами. Так прошло несколько минут: Максим и Гай смотрели друг на друга, а Рада плакала. -- Массаракш, -- сказал наконец Гай беспомощно. -- Ты живой?.. Ты не мертвый? -- Здравствуй, дружище, -- сказал Максим. - Жалко, что ты дома. Я не хотел тебя подводить. Если ты скажешь, я сразу уйду. И сейчас же Рада крепко вцепилась в его руку. -- Ни-ку-да! -- сказала она сдавленно. -- Ни за что! Никуда не уйдешь... Пусть попробует... Тогда я тоже... Я не посмотрю... Гай отшвырнул одеяло, спустил ноги с кровати и подошел к Максиму. Он потрогал его за плечи, за руки, испачкался мазутом, вытер себе лоб, испачкал лоб. -- Ничего не понимаю, -- сказал он жалобно. -- Ты живой... Откуда ты взялся? Рада, перестань реветь... Ты не ранен? У тебя ужасный вид... И вот кровь... -- Это не моя, -- сказал Максим. -- Ничего не понимаю, -- повторил Гай. -- Слушай, ты же жив! Рада, грей воду! Разбуди старого, пусть даст водки... -- Тихо, -- сказал Максим. -- Не шумите, за мной гонятся. -- Кто? Зачем? Чепуха какая... Рада, дай ему переодеться!.. Мак, садись, садись... Или, может быть, ты хочешь лечь? Как это получилось, что ты живой?.. Максим осторожно сел на краешек стула, положил руки на колени, чтобы ничего не испачкать, и, глядя на этих двоих, в последний раз глядя на них, как на своих друзей, ощущая даже какое-то любопытство к тому, что произойдет дальше, сказал: -- Я ведь теперь преступник, ребята. Я только что взорвал башню. Он не удивился, что они поняли его сразу, мгновенно поняли, о какой башне идет речь, и не переспросили. Рада только стиснула руки, не отрывая от него взгляда, а Гай крякнул, фамильным жестом почесал обеими руками шевелюру и, отведя глаза, сказал с досадой: -- Болван. Отомстить, значит, решил... Кому мстишь? Эх, ты, как был псих, так и остался. Ребенок маленький... Ладно, ты ничего не говорил, мы ничего не слышали. Ладно... Ничего не желаю знать. Рада, иди грей воду. Да не шуми там, не буди людей... Раздевайся, -- сказал он Максиму строго. -- Извозился, как черт, где тебя только носит... Максим поднялся и стал раздеваться. Сбросил мокрую грязную рубаху (Гай увидел шрамы от пуль и гулко проглотил слюну), с отвращением стянул безобразно грязные сапоги и штаны. Вся одежда была в черных пятнах и, освободившись от нее, Максим почувствовал облегчение. -- Ну вот и славно, -- сказал он и сел. -- Спасибо, Гай. Я ненадолго, только до утра, а потом уйду... -- Привратник тебя видел? -- мрачно спросил Гай. -- Он спал. -- Спал... -- сказал Гай с сомнением. -- Он, знаешь... Ну, может быть, конечно, и спал. Спит же он когда-нибудь... -- Почему ты дома? -- спросил Максим. -- В увольнении. -- Какое может быть увольнение? -- спросил Максим. -- Весь легион, наверное, сейчас за городом... -- А я больше не легионер, -- сказал Гай, криво усмехаясь. -- Выгнали меня из легиона, Мак. Я теперь всего-навсего армейский капрал, учу деревенщину, какая нога правая, какая -- левая. Обучу -- и айда на хонтийскую границу, в окопы... Такие вот у меня дела, Мак... -- Это из-за меня? -- Тихо спросил Максим. -- Да как тебе сказать... В общем, да... Они посмотрели друг на друга, и Гай отвел глаза. Максим вдруг подумал, что если бы Гай сейчас выдал его, то, наверное, вернулся бы в легион, в свою заочную офицерскую школу; и еще он подумал, что каких нибудь два месяца назад такая мысль не могла бы придти ему в голову. Ему стало неприятно, захотелось уйти, сейчас же, немедленно, но тут вернулась Рада и позвала его в ванную. Пока он мылся, она приготовила поесть, согрела чай, а Гай сидел на прежнем месте, подперев щеки кулаками, и на лице его была тоска. Он ни о чем не спрашивал -- должно быть, боялся услышать что-нибудь страшное, что-нибудь такое, что прорвет последнюю линию его обороны, что перережет последние ниточки, еще соединяющие его с Максимом. И Рада ни о чем не спрашивала -- должно быть, ей было не до того; она не спускала с него глаз, не отпускала его руки и время от времени всхлипывала -- боялась, что он вдруг исчезнет, любимый человек. Исчезнет и никогда больше не появится. И тогда Максим -- времени оставалось мало -- отодвинул недопитую чашку и принялся рассказывать сам. О том, как помогла ему мать террористки, как он встретился с выродками, кто они такие на самом деле, и что такое башни, какая это дьявольская, отвратительная выдумка. О том, что произошло сегодня ночью, как люди бежали на пулеметы и умирали один за другим, как рухнула эта гнусная груда мокрого железа и как он нес мертвую женщину, у которой отняли ребенка и убили мужа. Рада слушала жадно, и Гай тоже в конце концов заинтересовался, и даже стал задавать вопросы, ехидные, злые вопросы, глупые и жестокие, и Максим понял, что он ничему не верит, что все это отталкивается от его сознания, как вода от жира, что ему неприятно это слушать и он с трудом сдерживается, чтобы не оборвать Максима. И когда Максим кончил говорить, он сказал, нехорошо усмехаясь: -- Здорово они обвели тебя вокруг пальца. Максим посмотрел на Раду, но Рада отвела глаза и, покусывая губу, проговорила нерешительно: -- Не знаю... Может быть, конечно, была одна такая башня... Понимаешь, Мак, это просто не может быть, то, что ты рассказываешь... Она говорила замирающим, тихим голоском, явно стараясь не обидеть его, просительно заглядывала ему в глаза, поглаживала по плечу, а Гай вдруг рассвирепел и стал говорить, что это же глупо, что Максим просто не представляет себе, сколько башен строится ежегодно, ежедневно, так неужели же эти миллиарды тратятся на то, чтобы дважды в день доставлять неприятности кучке уродов?! -- На одну охрану сколько денег уходит, -- добавил он после паузы. -- Об этом я думал, -- сказал Максим. -- Наверно, все не так просто. Но хонтийские деньги тут ни при чем... И потом, я сам видел: как только башня свалилась, им всем стало лучше. А что касается ПБЗ... Пойми, Гай, для защиты с воздуха башен слишком много. Чтобы перекрыть воздушное пространство, их нужно гораздо меньше... И потом, зачем ПБЗ на южной границе? Разве у диких выродков есть баллистические средства? -- Там много чего есть, -- сказал Гай зло. - Ты ничего не знаешь, а всему веришь... Извини, Мак, но если бы не ты... Все мы слишком доверчивы, -- горько добавил он. Максиму больше не хотелось спорить и вообще говорить на эту тему. Он стал расспрашивать, как идет жизнь, где работает Рада, почему не пошла учиться, как дядюшка, как соседи... Рада оживилась, принялась рассказывать, потом спохватилась, собрала грязную посуду и ушла на кухню. Гай почесался двумя руками, похмурился на темное окно, а потом решился и начал серьезный мужской разговор. -- Мы тебя любим, -- сказал он. -- Я тебя люблю, Рада тебя любит, хотя и беспокойный ты человек и все у нас из-за тебя пошло как-то не так. Но вот ведь в чем дело: Рада тебя не просто любит, не так, понимаешь... А как бы тебе сказать... В общем, ты понимаешь... В общем, нравишься ты ей, и все это время она проплакала, а первую неделю даже проболела. Она девушка хорошая, хозяйственная, многие на нее заглядываются, и это не удивительно... Не знаю, как ты к ней, но что бы я тебе посоветовал? Брось ты все эти глупости, не для тебя они, не твоего ума дело, запутают тебя, сам погибнешь и многим невинным людям жизнь испортишь -- ни к чему все это. А поезжай ты обратно к себе в горы, найди своих, головй не вспомнишь, сердце подскажет, где твоя родина... Искать тебя там никто не будет, устроишься, наладишь жизнь, тогда приезжай, забирай Раду, и будет вам там хорошо. А может, мы к тому времени с хонтийцами покончим, Пандею прижмем покрепче, наступит наконец мир, и заживем как люди... Максим слушал его и думал, что, если бы он действительно был горцем, он бы, наверно, так и поступил: вернулся бы на родину и зажил с молодой женой, забыл бы обо всех этих ужасах, о сложностях.. Нет, не забыл бы, а организовал бы оборону, так, что чиновники Творцов туда и носа не сунули бы; а явились бы туда легионеры, бился бы у родного порога до последнего... "Только я не горец. В горах мне делать нечего, а дело мое здесь, я всего этого терпеть не намерен... Рада? Что же Рада? Если действительно любит, тогда поймет, должна понять... Не хочу сейчас об этом думать. Не хочу любить, не время мне сейчас любить..." Он задумался и не сразу осознал, что в доме что-то переменилось. Кто-то ходил по коридору, кто-то шептался за стеной. И вдруг в коридоре завозились, Рада отчаянно крикнула: "Мак!.." -- И сразу замолчала, словно ей зажали рот. Он вскочил и бросился к окну, но дверь распахнулась, и на пороге появилась Рада, белая, без кровинки в лице. Пахнуло знакомым запахом казармы, застучали, больше не таясь, подкованные сапоги, Раду впихнули в комнату, и следом повалили люди в черных комбинезонах, и Панди с озверелым лицом навел на него автомат, а ротмистр Чачу, хитрый, как всегда, и умный, как всегда, стоял рядом с Радой, держа ее за плечо и уперев ствол пистолета ей в бок. -- Ни с места! -- крикнул он. -- Пошевелишься -- стреляю! Максим замер. Он ничего не мог. Ему нужно было по меньшей мере две десятых секунды, может быть, полторы, но этому убийце хватило бы и одной. -- Руки вперед! -- каркнул Чачу. -- Капрал, наручники! Двойные наручники! Шевелись, массаракш! Панди, которого Максим неоднократно на занятиях бросал через голову, с большой осторожностью приблизился, отстегивая от пояса тяжелую цепь. Озверелость на его лице сменилась озабоченным выражением. -- Ты смотри, -- сказал он Максиму. -- Ежели что, господин ротмистр ее сразу... Того... Любовь твою... Он защелкнул стальные браслеты на запястьях Максима, присел на корточки и сковал ему ноги. Максим мысленно усмехнулся. Он уже знал, что будет делать дальше. Но он недооценил ротмистра. Ротмистр не отпустил Раду. Все вместе они спустились по лестнице, все вместе сели в грузовик, и ротмистр ни на секунду не отвел пистолета. Затем в грузовик втолкнули скованного Гая. До рассвета было еще далеко, по-прежнему моросил дождь, размытые огни едва освещали улицу. На скамьях в кузове с грохотом рассаживались легионеры, огромные мокрые псы молча рвались с поводков и, осаженные, нервно, с прискуливанием, зевали. А в подъезде, прислонившись к косяку, стоял, сложив руки на животе, привратник. Он дремал. Глава двенадцатая Государственный прокурор откинулся на спинку кресла, бросил в рот несколько сушеных ягод, пожевал и запил глотком целебной воды. Зажмурившись и придавив пальцами утомленные глаза, он прислушался. Вокруг на многие сотни метров было хорошо. Здание дворца юстиции было пусто, в окна монотонно барабанил ночной дождь, не слышно было сирен и скрипа тормозов, не стучали и не жужжали лифты. И никого не было, только в приемной томился в ожидании приказаний ночной референт. Прокурор медленно открыл глаза и сквозь плывущие цветные пятна взглянул на кресло для посетителей, сделанное по особому заказу. "Кресло надо будет взять с собой. И стол тоже, я к нему привык... А ведь жалко будет, пожалуй, уходить отсюда -- нагрел местечко... И зачем мне уходить? Странно устроен человек: если перед ним лестница, ему обязательно надо вскарабкаться на самый верх. На самом верху холодно, дуют очень вредные для здоровья сквозняки, падать оттуда смертельно, ступеньки скользкие, опасные, и ты отлично знаешь это, и все равно лезешь, карабкаешься -- язык на плечо. Вопреки обстоятельствам -- лезешь, вопреки любым советам -- лезешь, вопреки сопротивлению врагов - лезешь, вопреки собственным инстинктам, здравому смыслу, предчувствиям -- лезешь, лезешь, лезешь... Тот, кто не лезет наверх, тот падает вниз, это верно. Но тот, кто лезет вверх, тоже иногда падает, и чем выше залез, тем больнее падать..." Писк внутреннего телефона прервал его мысли. Он взял наушник и, досадливо морщась, сказал: -- В чем дело? Я занят. -- Ваше превосходительство... -- Прошелестел референт, -- некто, назвавший себя Странником, звонит по вашей личной линии и настоятельно просит разговора с вашим... -- Странник? -- прокурор оживился. -- Соедините. В наушнике щелкнуло, референт прошелестел: -- Его превосходительство вас слушает. Снова щелкнуло, и знакомый голос произнес, твердо, попандейски, выговаривая слова: -- Умник? Здравствуй. Ты сильно занят? -- Для тебя -- нет. -- Мне нужно поговорить с тобой. -- Когда? -- Сейчас, если можно. -- Я в твоем распоряжении, -- сказал прокурор. -- Приезжай. -- Я буду через десять-пятнадцать минут. Жди. Прокурор положил наушник и некоторое время сидел неподвижно, пощипывая нижнюю губу. "Явился, голубчик, -- подумал он. -- И опять как снег на голову. Массаракш, сколько денег я убил на этого человека, больше, наверно, чем на всех прочих, вместе взятых, а знаю о нем только то, что все прочие, взятые по отдельности. Опасная фигура. Напредсказуемая. Испортил настроение..." Прокурор сердито посмотрел на бумаги, разбросанные по столу, небрежно сгреб их в кучу и сунул в стол. "Сколько же времени его не было?.. Да, два месяца. Как всегда. Исчез неизвестно куда, два месяца никаких сведений, и вот, пожалуйста, как чертик из коробки... Нет, с этим чертиком надо что-то делать, так работать нельзя... Ну хорошо, а что ему от меня нужно? Что, собственно, случилось за эти два месяца? Свалил Ловкача... Вряд ли его это интересует. Ловкача он презирал. Впрочем, он всех презирает... По его линии ничего не было, да и не придет он ко мне из-за такой чепухи -- пойдет прямо к Канцлеру или к Барону... Может быть, нащупал что-нибудь любопытное и хочет войти в альянс? Дай бог, дай бог... А только я бы на его месте ни с кем в альянс не вступал бы... Может быть, процесс? Да нет, при чем здесь процесс. А, чего гадать, примем-ка лучше необходимые меры". Он выдвинул потайной ящик и включил все фонографы и скрытые камеры. "Эту сценку мы сохраним для потомства. Ну, где же ты, Странник?" От возбуждения он вспотел, его бросило в дрожь; чтобы успокоиться, он бросил в рот несколько ягод, пожевал, закрыл глаза и стал считать. Когда он досчитал до семисот, дверь отворилась и, отстранив референта, в кабинет вошел этот верзила, этот холодный шутник, эта надежда Творцов, ненавидимый и обожаемый, ежесекундно повисающий на волоске и никогда не падающий, тощий, сутулый, с круглыми зелеными глазами, с большими оттопыренными ушами, в своей вечной нелепой куртке до колен, лысый, как локоть, чародей, вершитель, пожиратель миллиардов... Прокурор поднялся ему навстречу. С этим человеком не надо было притворяться и говорить вымученные слова. -- Привет, Странник, -- сказал прокурор. - Пришел похвастаться? -- Чем? -- спросил Странник, проваливаясь в известное всем кресло и нелепо задирая колени. -- Массаракш! Каждый раз я забываю про это чертово устройство. Когда ты прекратишь издеваться над посетителями? -- Посетителю должно быть неудобно, -- поучающе сказал прокурор. -- Посетитель должен быть смешон, иначе какое мне от него удовольствие? Вот я сейчас смотрю на тебя и мне весело. -- Да, я знаю, ты веселый человек, -- сказал Странник.-- Только очень уж непритязательный у тебя юмор... Кстати, ты можешь сесть. Прокурор обнаружил, что все еще стоит. Странник, как всегда, быстро сравнял счет. Прокурор сел поудобнее и хлебнул целебной дряни. -- Итак? -- сказал он. Странник приступил прямо к делу. -- У тебя в когтях, -- деловито сказал он, - человек, который мне нужен. Некто Мак Сим. Ты упек его на перевоспитание. Помнишь? -- Нет, -- искренне сказал прокурор. Он ощутил некоторое разочарование. -- А когда я его упек? По какому делу? -- Недавно. По делу о взрыве башни. -- А, помню... Ну и что? -- Все, -- сказал Странник. -- Он мне нужен. -- Погоди, -- сказал прокурор с досадой. - Процесс вел не я, не могу же я помнить каждого осужденного. -- А я думал, что это все твои люди. -- Там был только один мой, остальные -- настоящие... Как, ты сказал, его зовут? -- Мак Сим. -- Мак Сим, -- повторил прокурор. -- А! Этот горский шпион... Помню. Там с ним случилась какая -то странная история -- его расстреляли и неудач- но. -- Да, кажется. -- Силач какой-то необыкновенный... Да, мне что-то докладывали... А зачем он тебе нужен? -- Это мутант, -- сказал Странник. -- У него интересные ментограммы, и он мне нужен для работы. -- Вскрывать его будешь? -- Возможно. Мои люди заметили его давно, когда его еще использовали в спецстудии, но потом он удрал... Прокурор, испытывая сильнейшее разочарование, набил рот ягодами. -- Ладно, -- сказал он. -- Ну, а как у тебя дела? -- Как всегда, прекрасно, -- ответил Странник. -- У тебя, я слышал, тоже. Подкопался-таки под Дергунчика. Поздравляю... Так когда я получу своего Мака? -- Да завтра же отправлю депешу, дней через пять-семь его доставят. -- Неужели даром? -- спросил Странник. -- Любезность, -- сказал прокурор. -- А что ты можешь мне предложить? -- Первый же защитный шлем. Прокурор усмехнулся. -- И мировой свет в придачу, -- сказал он. - Между прочим, имей в виду: первый шлем мне не нужен. Мне нужен единственный... Кстати, правда, что твоей банде поручили разработку направленного излучателя? -- Возможно, -- сказал Странник. -- Слушай, а на кой черт нам это надо? Мало у нас неприятностей? Прижал бы ты эту работу, а? Странник оскалил зубы. -- Боишься, Умник, -- сказал он. -- Боюсь, -- сказал прокурор. -- А ты не боишься? Или, может быть ты вообразил, что у тебя любовь с Графом на века? Он ведь тебя же твоим излучателем... Странник снова оскалился. -- Убедил, -- сказал он. -- Договорились. -- Он встал. -- Я сейчас к Канцлеру. Передать что-нибудь? -- Канцлер на меня сердится, -- сказал прокурор. -- Мне это чертовски неприятно. -- Хорошо, -- сказал Странник. -- Я эму это передам. -- Шутки шутками, -- сказал прокурор, -- а если бы ты замолвил словечко... -- Ты у нас умник, -- сказал Странник голосом Канцлера. -- Попробую. -- Процессом он, по крайней мере, доволен? -- Откуда я знаю. Я только что приехал. -- Ну вот, узнай... А насчет твоего... Как ты его назвал? Дай-ка я запишу... -- Мак Сим. -- Так... Насчет него я завтра же... -- Будь здоров, -- сказал Странник и вышел. Прокурор хмуро посмотрел ему вслед. "Да, можно только позавидовать. Такое положение у человека! Единственный, от кого зависит защита. Поздно сожалеть, но, может быть, следовало с ним сблизиться. Но как с ним сблизишься? Ему ничего не надо, он и так самый важный, все мы от него зависим, все на него молимся... Ах, взять бы такого человека за горло -- как бы это было здорово! Если бы он хоть что-нибудь хотел! А то вот, пожалуйста -- каторжник ему нужен, драгоценность какая... Ментограммы, видите ли, у него интересные... Вообще-то, каторжник этот -- горец, а Канцлер в последнее время что-то часто говорит о горах. Может, стоит заняться... Как там еще с войной получится, а Канцлер есть Канцлер... Массаракш, работать сегодня все равно больше невозможно..." Он сказал в микрофон: -- Кох, что у вас есть по осужденному Симу? -- Он вдруг вспомнил. -- Вы, кажется, составляли по нему какую-то компиляцию... -- Так точно, ваше превосходительство, -- прошелестел референт. -- Я имел честь обратить внимание вашего... -- Давайте сюда. И принесите еще воды. Он положил наушник, и тотчас в двери появился неосязаемый, как тень, референт. Перед прокурором легла на стол толстая папка, тихонько звякнуло стекло, булькнула вода, и рядом с папкой возник полный стакан. Прокурор отхлебнул, разглядывая папку. "Извлечения из дела Мака Сима (Максима Каммерера). Подготовил референт Кох". "Толстая-то какая, ничего себе, извлечение..." Он раскрыл папку и взял первую пачку сброшюрованных листков. Показания ротмистра Тоота... Показания подсудимого Гаала... Кроки какого-то пограничного района за Голубой Змеей... " Другой одежды на нем не было. Речь показалась мне членораздельной, но совершенно непонятной. Попытка заговорить с ним по-хонтийски не привела ни к чему..." Ох уж мне эти пограничные ротмистры, хонтийский шпион на южной границе!.. "Рисунки, выполненные задержанным, показались мне искусными и удивительными..." Ну, за Голубой Змеей много удивительного. К сожалению. И обстоятельства появления этого Мака Сима не слишком выделяются на фоне прочих тамошних обстоятельств. Хотя, конечно... Но посмотрим... Прокурор отложил пачку, выбрал две ягодки покрупнее, сунул в рот и взял следующий лист. "Заключениие экспертной комиссии в составе сотрудников института тканей и одежды... Мы, нижеподписавшиеся..." Гм... Так-так... "Обследовали всеми доступными нам лабораторными методами ткань предмета одежды, присланного нам из департамента юстиции... (Чепуха какая--- то)... И пришли к следующему заключению: 1. Указанный предмет представляет собой короткие штаны четвертого размера второго роста, каковые могут быть использованы для ношения как мужчинами, так и женщинами. 2. Покрой штанов не может быть отнесен к какому-либо стандарту и не может, собственно, называться покроем, ибо штаны не сшиты, а изготовлены неким способом, нам неизвестным. 3. Штаны изготовлены из мягкой упругой ткани серебристого цвета, каковая, собственно, не может быть названа тканью, ибо даже микроскопическое исследование не обнаружило в ней структуры. Материал этот не горюч, не смачиваем и обладает чрезвычайной прочностью на разрыв. Химический анализ..." Странные штаны. Надо полагать, это его штаны... Прокурор взял тонко отточненный карандаш и написал на полях: "Референту. Почему не даете сопроводительного объяснения? Чьи штаны? Откуда штаны?" Так... А выводы? Формулы... Опять формулы... Ага! "...Технология не известна ни в нашей стране, ни в других цивилизованных государствах (по довоенным данным). Прокурор отложил заключение. Ну, штаны... Пусть. Штаны есть штаны... Что там дальше? "Акт медицинского обследования". Любопытно. Что, это у него такое кровяное давление?.. Ого, вот это легкие!.. Что такое? Следы четырех смертельных ранениий... Это уже мистика. Ага... "Смотри показания свидетеля Чачу и обвиняемого Гаала". Семь пуль, однако! Гм... Некоторое расхождение имеет место: Чачу показывает, что применил оружие в целях самообороны и под угрозой смерти, а этот Гаал утверждает, будто Сим только хотел отобрать у Чачу пистолет. Ну, это не мое дело... Две пули в печень -- это слишком много для нормального человека... Та-ак, скручивает монетки в трубочку... Бежит с человеком на плечах... Ага, это я уже читал. Помнится, на этом месте я подумал, что парень на редкость здоровенный и что обычно такие глупы. И дальше читать не стал... А это что? А, старый приятель... "Извлечения из показаний агента 711:...Видит совершенно отчетливо дождливой ночью (может даже читать) и в полной темноте (различает предметы, видит выражение лица на расстоянии до десяти метров)... Обладает очень чувствительным вкусом и нюхом -- различал членов группы по запаху на расстоянии до пятидесяти метров, на спор различал напитки в плотно закупоренных сосудах... Ориентируется по сторонам света без компаса... С большой точностью определяет время без часов... Имел место случай: была куплена и сварена рыба, которую он запретил нам есть, сказав, что она радиоактивна. Будучи проверена радиометром, рыба действительно оказалась радиоактивной. Обращаю внимание на тот факт, что сам он эту рыбу съел, сказавши, что ему она не опасна, и действительно остался здоров, хотя излученние превышало тройную санитарную норму (почти 77 единиц)..." Прокурор откинулся в кресле. "Нет, это уже слишком. Может быть, он еще и бессмертен заодно? Да, Страннику это должно быть интересно. Посмотрим, что там дальше. Вот серьезный документ." "Заключение особой комиссии депертамента общественного здоровья. Материал: Мак Сим. Реакция на белое излучение отсутствует. Противопоказаний к несению службы в войсках особого назначения не имеется". Ага... Это когда он вербовался в легион. Белое излучение, массаракш! Палачи, черт бы их побрал!.. А это, значит, их экспертиза для целей следствия... Будучи испытан на белое излучение различных интенсивностей, вплоть до максимальной, никакой реакции не обнаружил. Реакция на А-излучение нулевая в обоих смыслах. Реакция на Б -излучение нулевая. Примечание: считаем своим долгом присовокупить, что данный материал (Мак Сим, 20 лет) представляет опасность ввиду возмож- ных генетических последствий. Рекомендуется пол- ная стерилизация или уничтожение..." Ого! Эти не шутят. Кто там у них сейчас? А, Любитель. Да, не шутник, что и говорить. Помнится, Весельчак-Же- ребчик рассказывал по этому поводу отличный анек- дот... Массаракш, не помню... А хорошо, никого вокруг нет. Вот сейчас мы ягодку съедим, водичкой запьем... Экая гадость, но, говорят, помогает... Ладно, что дальше?.. О, он уже и там успел побывать! Ну-ка, ну-ка... Опять, наверное, реакция нулевая... "Подвергнутый форсированным методам, подследственный Сим показаний не дал. В соответствии с параграфом 12 относительно непричинения видимых повреждений подследственным, которым предстоит выступать на открытом судебном заседании, применялись только: а. иглохирургия до самой глубокой с проникновением в нервные узлы (реакция парадоксальная -- форсируемый засыпает); б. хемообработка нервных узлов алкалоидами и щелочами (реакция аналогичная); в. световая камера (реакции нет, форсируемый удивлен); г. паротермическая камера (потеря веса без неприятных ощущений); на этом применение форсированных методов пришлось прекратить". Бр-р-р... Ну и бумага! Да, Странник прав: это какой-нибудь мутант. Нормальные люди так не могут... Да, я слыхал, что случаются удачные мутации, правда, редко... Это все объясняет... Кроме штанов, впрочем... Штаны, насколько мне известно, не мутируют..." Он взял следующий лист. Бумага оказалась неинтересной: показание директора спецстудии. "Дурацкое заведение. Записывают бред разных психов на потеху почтеннейшей публики. Помнится, эту студию придумал Калу-мошенник, который сам был немного того... Надо же, сохранилась студия! Мошенника давно нет, а идея его бредовая процветает... Из показаний директора следует, что Сим был образцовым объектом и крайне желательно его возвращение... Стоп, стоп! "Передан в распоряжение департамента специальных исследований на основании ордера номер такой-то от такого-то числа..." Вот и ордер. И подписан он Фанком... Прокурор ощутил некое слабое озарение. Фанк... Что-то ты здесь, Странник... Нет, не будем спешить с выводами. Он досчитал до тридцати, чтобы успокоиться, и взял следующую бумагу, вернее, целую толстую пачку бумаг: "Извлечение из акта специальной лингвистической комиссии по проверке предположения о горском поисхождении М. Сима". Он начал читать, все еще думая о Фанке и о Страннике, но неожиданно для себя заинтересовался. Это было любопытное исследование, в котором сводились воедино и обсуждались все доносы, показания и свидетельства очевидцев, так или иначе затрагивающие вопрос о происхождении Мака Сима; антропологические, лингвистические, этнографические данные и их анализ; результаты изучения фонограмм, ментограмм и рисунков подследственного. Все это читалось, как роман, хотя выводы были крайне осторожны. Комиссия не причисляла Мака Сима ни к одной из известных этнических групп, обитающих на материке. (Особняком было приведено мнение известного палеоантрополога Шапшу, который усмотрел в черепе подследственного большое сходство, но не идентичность с ископаемым черепом так называемого человека древнего, жившего на архипелаге более ста пятидесяти тысяч лет назад). Комиссия утверждала полную психическую вменяемость подследственного в настоящий момент, но допускала, что в недавнем прошлом он мог страдать одной из форм амнезии в сочетании с интенсивным вытеснением истинной памяти памятью ложной. Комиссия произвела лингвистический анализ фонограмм, оставшихся в архиве спецстудии, и пришла к выводу, что язык, на котором в то время говорил подследственный, не может быть причислен ни к одной группе современных или мертвых языков. По этому поводу комиссия допускала, что этот язык мог быть плодом воображения подследственного (так называемый рыбий язык), тем более, что он, по его утверждению, в настоящее время языка этого не помнит. Комиссия воздерживается от определенных выводов, но склонна полагать, что в лице М. Сима приходится иметь дело с неким мутантом неизвестного ранее типа..." "Хорошие идеи приходят в умные головы одновременно, -- с завистью подумал прокурор и быстро пробежал "Особое мнение члена комиссии профессора Поррумоварруи". Профессор, сам горец по происхождению, напоминал о существовании в глубине гор полулегендарной страны Зартак, населенной племенем Птицеловов, которое до сих пор не попало в поле зрения этнографов и которому цивилизованные горцы приписывают владение магическими науками и способность летать по воздуху без аппаратов. Птицеловы, по рассказам, чрезвычайно рослы, обладают огромной физической силой и выносливостью, а так же имеют кожу золотистокоричневатого оттенка. Все это удивительно совпадает с физическими особенностями подследственного... Прокурор поиграл карандашиком над мнением профессора Порру... И так далее, потом отложил карандаш и громко сказал: "Под это мнение, пожалуй, и штаны подойдут. Несгораемые штаны..." Он взял ягодку и проглядел следующий лист: "извлечение из стенограммы судебного процесса". Гм... Это еще зачем? О б в и н и т е л ь: Вы не будете отрицать, что вы -- образованный человек? О б в и н я е м ы й: Я имею образование, но в истории, социологии и экономике разбираюсь очень плохо. О б в и н и т е л ь: Не скромничайте. Вам знакома эта книга? О б в и н я е м ы й: Да. О б в и н и т е л ь: Вы читали ее? О б в и н я е м ы й: Естественно. О б в и н и т е л ь: С какой целью вы, находясь под следствием, в тюрьме, занялись изучением монографии "Тензорное исчисление и современная физика"? О б в и н я е м ы й: Не понимаю... Для удовольствия... С целью развлечения, если угодно... Там есть очень забавные страницы. О б в и н и т е ль: Я думаю, суду ясно, что только очень образованный человек станет читать столь специальное исследование для развлечения и удовольствия... "Что за чушь? Зачем мне это подсунули? А дальше? Массаракш, опять процесс..." З а щ и т н и к: Вам известно, какие средства выделяют Огненосные Творцы на борьбу с детской преступностью? О б в и н я е м ы й: Не совсем вас понимаю. Что такое "детская преступность"? Преступления против детей? З а щ и т н и к: Нет, преступления, совершаемые детьми. О б в и н я е м ы й: Не понимаю, дети не могут совершать преступлений... Гм... Забавно. А что там в конце? З а щ и т н и к: я надеюсь, мне удалось показать суду наивность моего подзащитного, доходящую до житейского идиотизма. Ему не ведомы понятия детской преступности, благотворительности, социального воспомоществования... Прокурор улыбнулся и отложил листок. Понятно. Действительно, странное сочетание: математика и физика для удовольствия, а элементарных вещей не знает. Прямо-таки чудак-профессор из дрянного романа. Прокурор просмотрел еще несколько листков. "Непонятно, Мак, что это ты так держишься за эту девочку... Как ее... Рада Гаал. Любовной связи у тебя с ней нет, ничем ты ей не обязан, и общего у вас нет с ней ничего: дурак обвинитель совершенно напрасно пытается припутать ее к подполью... А создается впечатление, что, держа ее под прицелом, можно заставить тебя делать все, что угодно. Очень полезное качество для нас, а для тебя очень неудобное... Та-ак, в общем, все эти показания сводятся к тому, что ты, братец, раб своего слова и вообще человек негибкий. Политический деятель из тебя не получился бы. И не надо... Гм, фотографии... Вот ты какой. Приятное лицо. Очень, очень... Глаза странноватые. Где же это тебя снимали? На скамье подсудимых... Гляди-ка, свеж, бодр, глаза ясные, поза непринужденная. Где это тебя научили так изящно сидеть и вообще держаться? Ведь скамья подсудимых вроде моего кресла, непринужденно на ней не посидишь... Любопытный человечек... Впрочем, все это вздор, не в этом дело". Прокурор вылез из-за стола и прошелся по кабинету. Что-то сладко щекотало в мозгу, что-то возбуждало и подталкивало... "Что-то я нашел в этой папке... Что-то важное... Что-то важнейшее... Фанк? Да, это важно, потому что Странник употребляет своего Фанка только по очень важным, самым важным делам. Но Фанк -- это только подтверждение, а что же главное? Штаны... Чепуха... А! Да-да-да. Этого в папке нет". Он взял наушник. -- Кох, что там было с нападением на конвой? -- Четырнадцать суток назад, -- сейчас же зашелестел референт, словно читая заранее подготовленный текст, -- в восемнадцать часов тридцать три минуты на полицейские машины, переправлявшие подсудимых по делу номер 6981-84 из здания суда в городскую тюрьму, было совершено вооруженное нападение. Нападение было отбито. В перестрелке один из нападавших был тяжело ранен и умер, не приходя в сознание. Труп не опознан. Дело о нападении прекращено. -- Чья работа? -- Выяснить на удалось. Официальное подполье не имеет к этому никакого отношения. -- Соображения? -- Возможжно, действовали террористы, пытавшиеся освободить Дака Потту, по кличке Генерал, известен тесными связями с левым крылом... Прокурор бросил наушник. Что ж, все это может быть. И все это может быть не так... Ну-ка, перелистаем еще раз. Южная граница, дурак ротмистр... Штаны... Бежит с человеком на плечах... Радиоактивная рыба, 77 единиц... Реакция на А-излучение... Хемообработка нервных узлов... Стоп! Реакция на А-излучение. "Реакция на А-излучение нулевая в обоих смыслах". Нулевая. В обоих смыслах. Прокурор прижал ладонью забившееся сердце. Идиот! Н у л е в а я в о б о и х с м ы с л а х! Он снава схватил наушник. -- Кох! Немедленно подготовить специального курьера с охраной. Отдельный вагон на юг... Нет! Мою электромотрису... Массаракш! -- Он сунул руку в ящик стола и выключил все регистрирующие аппараты. -- Действуйте! Все еще прижимая руку к левой стороне груди, он достал из бювара личный бланк и стал быстро, но разборчиво писать: "Государственная важность. Генерал-коменданту особого южного округа. Под личную сугубую ответственность -- к срочному неукоснительному исполнению. Немедленно передать в опеку подателя сего осужденного Мака Сима, дело N6983. С момента передачи считать воспитуемого Сима пропавшим без вести, о чем иметь в архивах соответствующие документы. Государственный прокурор..." Он схватил второй бланк: "Предписание. Настоящим приказываю всем чинам военной, гражданской и железнодорожной администрации оказывать предъявителю сего, специальному курьеру государственной прокуратуры с сопровождающей его охраной, содействие по категории экстра. Государственный прокурор..." Потом он допил стакан, налил еще и уже медленно, тщательно обдумывая каждое слово, начал на третьем бланке: "Дорогой Странник! Получилась глупая история. Как только что выяснилось, интересующий тебя материал пропал без вести, как это частенько бывает в южных джунглях..."  * ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. КАТОРЖНИК *  Глава тринадцатая Первым выстрелом ему разбило гусеницу, и оно впервые за двадцать с лишним лет покинуло разъезженную колею, выворачивая обломки бетона, ввалилось в чащу и начало медленно поворачиваться на месте, с хрустом наваливаясь широким лбом на кустарник, отталкивая от себя содрогающиеся деревья. И когда оно показало необъятную грязную корму с болтающимся на ржавых заклепках листом железа, Зеф аккуратно и точно, так, чтобы, упаси бог, не задеть котла, всадил ему фугасный заряд в двигатель -- в мускулы, в сухожилия, в нервные сплетения, -- и оно ахнуло железным голосом, выбросило из сочленений клуб раскаленного дыма и остановилось навсегда; но что-то еще жило в его нечистых бронированных недрах, какие-то уцелевшие нервы еще продолжали посылать бессмысленные сигналы, еще включались и тут же выключались аварийные системы, шипели, плевались пеной, и оно еще дрябло трепетало, еле-еле скребя уцелевшей гусеницей, и грозно и бессмысленно, как жало раздавленной осы, поднималась и опускалась над раздавленным драконом облезлая решетчатая труба ракетной установки. Несколько секунд Зеф смотрел на эту агонию, а потом повернулся и пошел в лес, волоча гранатомет за ремень. Максим и Вепрь двинулись следом, и они вышли на тихую лужайку, которую Зеф наверняка заприметил еще по дороге сюда, повалились в траву и Зеф сказал: -- Закурим. Он свернул цигарку однорукому, прикурил сам и дал ему прикурить. Максим лежал, положив подбородок на руки, и сквозь редколесье все смотрел как умирает железный дракон -- жалобно дребезжит какими-т