бходимости принимает самые чудовищные формы. Например, жажда власти. Жажда поклонения. Жажда популярности. Когда двое таких вот сталкиваются, они рвут друг друга как собаки. А когда двое таких сговариваются, они рвут в клочья окружающих. И начинаются веселенькие штучки вроде фашизма, сегрегации, геноцида. И прежде всего поэтому мы ведем борьбу против мещанства. И скоро вы вынуждены будете начать такую войну просто для того, чтобы не задохнуться в собственном навозе. Помните поход учителей в Вашингтон в позапрошлом году? - Помню, - сказал Ливингтон. - Только, по-моему, бороться с мещанством - это все равно, что резать воду ножом. - Инженер, - насмешливо сказал Бэла, - это утверждение столь же голословно, как апокалипсис. Вы просто пессимист. Как это там?.. "Преступники возвысятся над героями, мудрецы будут молчать, а глупцы будут говорить; ничто из того, что люди думают, не осуществится". - Ну что ж, - сказал Ливингтон. - Были и такие времена. И я, конечно, пессимист. С чего мне это быть оптимистом? Да и вам тоже. - Я не пессимист, - сказал Бэла. - Я просто плохой работник. Но время нищих духом прошло, Сэм. Оно давно миновало, как сказано в том же апокалипсисе. Дверь распахнулась, и на пороге остановился высокий человек с залысым лбом и бледным, слегка обрюзгшим лицом. Бэла застыл всматриваясь. Через секунду он узнал его. Ну вот и все, подумал он с тоской и облегчением. Вот и конец. Человек скользнул взглядом по инженеру и шагнул в комнату. Теперь он смотрел только на Бэлу. - Я генеральный инспектор МУКСа, - сказал он. - Моя фамилия Юрковский. Бэла встал. Инженер тоже почтительно встал. За Юрковским в комнату вошел громадный загорелый человек в мешковатом синем комбинезоне. Он скользнул взглядом по Бэле и стал смотреть на инженера. - Прошу меня извинить, - сказал инженер и вышел. Дверь за ним закрылась. Пройдя несколько шагов по коридору, инженер остановился и задумчиво засвистел. Затем он достал сигарету и закурил. Так, подумал он. Идеологическая борьба на Бамберге входит в новую фазу. Надо срочно принять меры. Размышляя, он пошел по коридору, все ускоряя шаг. В лифт он уже почти вбежал. Поднявшись на самый верхний этаж, он направился в радиорубку. Дежурный радист посмотрел на него с удивлением. - Что случилось, мистер Ливингтон? - спросил он. Ливингтон провел ладонью по мокрому лбу. - Я получил плохие вести из дому, - сказал он отрывисто. - Когда ближайший сеанс с Землей? - Через полчаса, - сказал радист. Ливингтон присел к столику, вырвал из блокнота лист бумаги и быстро написал радиограмму. - Отправьте срочно, Майкл, - сказал он, протягивая листок радисту. - Это очень важно. Радист взглянул на листок и удивленно свистнул. - Зачем вам это понадобилось? - спросил он. - Кто же продает "Спэйс Перл" в конце года? - Мне срочно нужны наличные, - сказал инженер и вышел. Радист положил листок перед собой и задумался. Юрковский сел и отодвинул локтем шахматную доску. Жилин сел в стороне. - Осрамились, товарищ Барабаш, - сказал Юрковский негромко. - Да, - сказал Бэла и глотнул. - Откуда на Бамбергу попадает спирт, вы выяснили? - Нет. Скорее всего спирт гонят прямо здесь. - За последний год компания отправила на Бамбергу четыре транспорта с прессованной клетчаткой. Для каких работ на Бамберге нужно столько клетчатки? - Не знаю, - сказал Бэла. - Не знаю таких работ. - Я тоже не знаю. Из клетчатки гонят спирт, товарищ Барабаш. Это ясно даже и ежу. Бэла молчал. - Кто на Бамберге имеет оружие? - спросил Юрковский. - Не знаю, - сказал Бэла. - Я не мог выяснить. - Но оружие все-таки есть? - Да. - Кто санкционирует сверхурочные работы? - Их никто не запрещает. - Вы обращались к управляющему? Бэла сжал руки. - К этой сволочи я обращался двадцать раз. Он ни о чем не желает слушать. Он ничего не видит, не слышит и не понимает. Он очень сожалеет, что у меня плохие источники информации. Знаете что, Владимир Сергеевич, либо вы меня отсюда снимайте к чертовой матери, либо дайте мне полномочие расстреливать гадов. Я ничего не могу сделать. Я вразумлял. Я просил. Я угрожал. Это стена. Для всех рабочих комиссар МУКСа красное пугало. Разговаривать со мной никто не желает. "I don't know nothing and it's not any damn buziness of yours" <Ничего я не знаю, и не ваше это, черт побери, дело>. Плевать они хотели на международное трудовое законодательство. Я больше так не могу. Видели плакаты на стенах? Юрковский задумчиво смотрел на него, вертя в пальцах белого ферзя. - Здесь не на кого опереться, - продолжал Бэла. - Это либо бандиты, либо тихая дрянь, которая мечтает только о том, чтобы набить свой карман, и ей наплевать, сдохнет она после этого или нет. Ведь у них настоящие люди сюда не идут. Отбросы, неудачники. Люмпены. У меня руки трясутся по вечерам от всего этого. Я не могу спать. Позавчера меня пригласили подписать протокол о несчастном случае. Я отказался: совершенно ясно, что человеку вспороли скафандр автогеном. Тогда этот подлец, секретарь профсоюза, сказал, что будет на меня жаловаться. Месяц назад на Бамберге появляются и в то же утро исчезают три девицы. Я иду к управляющему, и этот стервец смеется мне в лицо: "У вас галлюцинация, мистер комиссар, вам пора вернуться к вашей жене, вам уже мерещатся девки". В конце концов в меня трижды стреляли. Да, да, я знаю, что ни один дурак не старался в меня попасть. Но мне от этого не легче. И подумать только, меня посадили сюда, чтобы охранять жизнь и здоровье этих обормотов! Да провались они все... Бэла замолчал и хрустнул пальцами. - Ну-ну, спокойно, Бэла, - сказал строго Юрковский. - Разрешите мне уехать, - сказал Бэла. - Вот товарищ, - он указал на Жилина, - это, вероятно, новый комиссар... - Это не новый комиссар, - сказал Юрковский. - Познакомьтесь, бортинженер "Тахмасиба" Жилин. Жилин слегка поклонился. - Какого "Тахмасиба"? - спросил Бэла. - Это мой корабль, - сказал Юрковский. - Вот что мы сейчас сделаем. Мы пойдем к управляющему, и я скажу ему несколько слов. А потом мы поговорим с рабочими. - Он встал. - Ничего, Бэла, не огорчайтесь. Не вы первый. У меня эта Бамберга тоже вот здесь сидит. Бэла сказал озабоченно: - Только нужно взять с собой несколько наших. Может случиться драка. Управляющий здесь подкармливает целую шайку гангстеров. - Каких наших? - спросил Юрковский. - Вы же говорили, что ни на кого здесь положиться не можете. - Так вы приехали один? - с ужасом спросил Бэла. Юрковский пожал плечами. - Ну, естественно, - сказал он. - Я же не управляющий. - Ладно, - сказал Бэла. Он отпер сейф и взял пистолет. Лицо у него было бледное и решительное. Первую пулю я всажу в этого слизняка, с острой радостью подумал он. Пусть в меня стреляет кто угодно, но первую пулю получит мистер Ричардсон. В жирную, гладкую, подлую свою рожу. Юрковский внимательно посмотрел на него. - Знаете что, Бэла, - сказал он проникновенно, - я бы на вашем месте пистолет оставил. Или отдайте его товарищу Жилину. Я боюсь, что вы не удержитесь. - А вы думаете, он удержится? - Удержусь, удержусь, - сказал Жилин, улыбаясь. Бэла с сожалением отдал ему пистолет. Юрковский открыл дверь и остановился. Перед ним вырос молодцеватый сержант Хиггинс в свежей парадной форме и в голубой каске. Хиггинс отчетливо взял под козырек. - Сэр, - сказал он, - начальник полиции шахты Бамберги сержант Хиггинс прибыл в ваше распоряжение. - Очень рад, сержант Хиггинс, следуйте за нами, - сказал Юрковский. Они миновали короткий коридор и вышли на "бродвей". Еще не было шести часов, но "бродвей" был залит ярким светом и плотно забит рабочими. "Бродвей" гудел от встревоженных голосов. Юрковский шел неторопливо, любезно улыбаясь и внимательно вглядываясь в лица рабочих. Он хорошо видел эти лица в ровном свете дневных ламп - осунувшиеся, с нездоровой землистой кожей, с отеками под глазами, апатично равнодушные, сердитые, любопытные, злобные, ненавидящие. Рабочие расступались перед ним, давая дорогу, а за спиной Хиггинса снова смыкались и шли следом. Сержант Хиггинс покрикивал: - Дорогу генеральному инспектору! Не напирайте, ребята! Дайте дорогу генеральному инспектору! Так они дошли до лифта и поднялись на этаж администрации. Здесь толпа была еще гуще. И здесь дорогу уже не уступали. Между усталыми лицами рабочих стали просовываться какие-то нагловатые веселые морды. Теперь сержант Хиггинс пошел впереди, расталкивая толпу голубой дубинкой. - Посторонись, - говорил он негромко, - дай дорогу... Посторонись... Затылок его между краем каски и воротником налился кровью и заблестел от пота. Шествие замыкал Жилин. Нагловатые морды протискивались в первые ряды, перекликаясь: - Эй, ребята, а кто из них инспектор? - Не разобрать, они все красные, как томатный сок... - Они насквозь красные, внутри и снаружи... - Не верю, хочу посмотреть... - Посмотри, я тебе мешать не стану... - Эй, сержант! Хиггинс! Ну, и в компанию же ты попал! Жилину подставили ножку. Он не обернулся, но стал смотреть под ноги. Увидев под собой очередной ботинок из мягкой замши, он старательно, всем весом наступил на него. Рядом взвыли. Жилин посмотрел в перекошенное, побелевшее лицо с усиками и сказал: - Извините, пожалуйста, какой я неуклюжий! У него были здоровенные, необычайно тяжелые башмаки с рубчатыми магнитными подковами. Шум вокруг нарастал. Теперь уже кричали все. - Кто их звал сюда? - Эй, вы! Не суйтесь не в свое дело! - Дайте нам работать, как мы хотим! Мы не лезем в ваши дела! - Убирайтесь к себе домой и там распоряжайтесь! Сержант Хиггинс, мокрый, как мышь, добрался, наконец, до дверей с треснувшей табличкой и распахнул ее перед Юрковским. - Сюда, сэр, - тяжело дыша, сказал он. Юрковский и Бэла вошли. Жилин перешагнул через комингс и оглянулся. Он увидел множество наглых морд и только за ними, в табачном дыму, хмурые ожесточенные лица рабочих. Хиггинс тоже перешагнул через комингс и закрыл дверь. Кабинет управляющего шахтами мистера Ричардсона был обширен. Вдоль стен стояли большие мягкие кресла и стеклянные витрины с образцами пород и с имитациями самых крупных "космических жемчужин", найденных на Бамберге. Из-за стола навстречу Юрковскому поднялся благообразный приятный человек в черном костюме. - О, мистер Юрковский, - пророкотал он и, обогнув стол, пошел к Юрковскому, протягивая руки. - Я бесконечно рад... - Не беспокойтесь, - сказал Юрковский, огибая стол, с другой стороны. - Руки я вам все равно не подам. Управляющий остановился, приятно улыбаясь. Юрковский сел за стол и повернулся к Бэле. - Это управляющий? - спросил он. - Да! - с наслаждением сказал Бэла. - Это управляющий шахтами мистер Ричардсон. Управляющий покачал головой. - О, мистер Барабаш, - сказал он укоризненно, - неужели же вам я обязан такой неприветливостью мистера инспектора? - Кем выдан патент на управление шахтой? - спросил Юрковский. - Как это принято в западном мире, мистер Юрковский, советом директоров компании. - Предъявите. - Прошу вас, - весьма вежливо сказал управляющий. Он неторопливо пересек комнату, отпер большой сейф, вделанный в стену, достал большой бювар коричневой кожи и извлек из бювара лист плотной бумаги с золотым обрезом. - Прошу вас, - повторил он и положил лист перед Юрковским. - Заприте сейф, - сказал Юрковский, - и передайте ключи сержанту. Сержант Хиггинс с каменным лицом принял ключи. Юрковский просмотрел патент, сложил его вчетверо и сунул в карман. Мистер Ричардсон продолжал приятно улыбаться. Жилин подумал, что никогда в жизни он не видел человека столь обаятельной наружности. Юрковский положил локти на стол и задумчиво посмотрел на Ричардсона. Ричардсон пророкотал: - Мне было бы очень приятно узнать, мистер Юрковский, что означают все эти странные действия. - Вы обвиняетесь в ряде преступлений против международного законодательства, - небрежно сказал Юрковский. Мистер Ричардсон, необычайно удивившись, развел руками. - Вы обвиняетесь в нарушении правовых норм космического пространства. - Изумлению мистера Ричардсона не было границ. - Вы обвиняетесь в убийстве - пока непреднамеренном - шестнадцати рабочих и трех женщин. - Я? - оскорбленно вскричал мистер Ричардсон. - Я обвиняюсь в убийстве? - В том числе и в убийстве, - сказал Юрковский. - Я снимаю вас с должности, в ближайшее время вы будете арестованы и отправлены на Землю, где предстанете перед международным трибуналом. А сейчас я вас не задерживаю. - Я уступаю грубой силе, - с достоинством сказал мистер Ричардсон. - И правильно делаете, - сказал Юрковский. - Явитесь сюда через час и сдадите дела своему преемнику. Ричардсон круто повернулся, подошел к двери и распахнул ее. - Друзья мои! - громко сказал он. - Эти люди меня арестовали! Им не нравятся ваши высокие заработки! Они хотят, чтобы вы работали по шесть часов и оставались нищими! Юрковский с любопытством глядел на него. Хиггинс, расстегивая кобуру, попятился к столу. Ричардсона отнесло в сторону. В дверь ворвались ревущие молодчики, их сейчас же оттеснили, и кабинет быстро наполнился рабочими. Плотная стена серых комбинезонов и злобных, угрюмых лиц остановилась перед столом. Юрковский осмотрелся и увидел, что Жилин стоит справа от него, засунув руки в карманы, а Бэла, изогнувшись, стиснув руками спинку стула, не отрываясь, смотрит на мистера Ричардсона. Лицо его было гораздо более свирепо, чем лица самых озлобленных рабочих. "Плохо придется управляющему", - мельком подумал Юрковский. Сержант Хиггинс с пистолетом в руке упирался дубинкой в грудь одного из рабочих и бормотал: - Никаких незаконных действий, ребята, поспокойней, ребята, поспокойней... Сквозь толпу протолкался облепленный пластырями Джошуа. - Мы не хотим ни с кем ссориться, мистер инспектор, - прохрипел он, уставясь на Юрковского злобным глазом. - Но мы не допустим здесь этих ваших штучек. - Каких штучек? - осведомился Юрковский. - Мы прилетели сюда, чтобы заработать... - А мы прилетели сюда, чтобы не дать вам сгнить заживо. - А я говорю вам, что это не ваше дело! - заорал Джошуа. Он повернулся к толпе и спросил: - Верно, ребята? - Уо-о-о! - заревела толпа, и в этот момент кто-то выстрелил. За спиной Юрковского зазвенела, разлетаясь, витрина. Бэла застонал, с натугой поднял стул и обрушил его на голову мистера Ричардсона, который стоял в первом ряду, подняв глаза и молитвенно сложив руки. Жилин вынул руки из кармана и приготовился на кого-то прыгнуть. Джошуа испуганно отпрянул. Юрковский встал и сердито сказал: - Какой дурак там стреляет? Чуть не попал в меня. Сержант, что вы стоите, как стул? Отберите у болвана оружие! Хиггинс послушно полез в толпу. Жилин снова сунул руки в карманы и присел на угол стола. Он посмотрел на Бэлу и засмеялся. Лицо Бэлы сияло блаженством. Он с наслаждением наблюдал за Ричардсоном. Двое молодчиков поднимали Ричардсона, злобно и растерянно поглядывая на Бэлу, на Юрковского и на рабочих. Глаза Ричардсона были закрыты, на высоком гладком лбу разливался темный кровоподтек. - Кстати, - сказал Юрковский, - вообще сдайте все оружие, которое здесь есть. Это я вам говорю, дармоеды! С этого момента всякий, у кого будет обнаружено оружие, подлежит расстрелу на месте. Я облекаю комиссара Барабаша соответствующими полномочиями. Жилин неторопливо обошел стол, вынул пистолет и протянул его Барабашу. Барабаш, пристально уставившись на ближайшего гангстера, медленно оттянул затвор. В наступившей тишине затвор звонко щелкнул. Вокруг гангстера мгновенно образовалось пустое пространство. Тот побледнел, вынул из заднего кармана пистолет и бросил на пол. Бэла пинком отшвырнул оружие в угол и повернулся к молодчику, поддерживающему Ричардсона. - Ты! Молодчик отпустил Ричардсона и, криво улыбаясь, покачал головой. - У меня нет, - сказал он. - Ну, хорошо, - сказал Юрковский. - Сержант, помогите этим типам разоружиться. Вернемся к нашему разговору. Здесь нас прервали, - сказал он, обращаясь к Джошуа. - Вы, кажется, говорили, чтобы я не вмешивался в ваши дела, так? - Так, - сказал Джошуа. - Мы свободные люди и сами пошли сюда, чтобы заработать. И нечего нам мешать. Мы вам не мешаем, и вы нам не мешайте. - Вопрос о том, кто кому мешает, мы пока оставим, - сказал Юрковский. - А сейчас я хочу вам кое-что рассказать. - Он достал из кармана и бросил на стол несколько ослепительно сверкающих разноцветных камешков. - Вот так называемый космический жемчуг, - сказал он. - Вы все его хорошо знаете. Это обыкновенные драгоценные и полудрагоценные камни, которые здесь, на Бамберге, в течение очень долгого времени подвергались воздействию космического излучения и низких температур. Никаких особенных достоинств, если не считать очень красивого блеска, за ними не числится. Богатые дамочки платят за них бешеные деньги, и на этой махровой глупости выросла ваша компания. Пользуясь спросом на эти камни, компания получает большие деньги. - И мы тоже, - крикнули из толпы. - И вы тоже, - согласился Юрковский. - Но вот в чем дело. За восемь лет существования компании на Бамберге отработали по трехгодичному контракту около двух тысяч человек. А знаете ли вы, сколько из тех, кто вернулся, осталось в живых? Меньше пятисот. Средний срок жизни рабочего после возвращения не превышает двух лет. Вы три года надрываете пуп тут, на Бамберге, только для того, чтобы потом два года гнить заживо на Земле. Это происходит прежде всего потому, что на Бамберге никогда не соблюдается постановление международной комиссии, запрещающее работать в ваших шахтах более шести часов в сутки. На Земле вы только лечитесь, страдаете оттого, что у вас нет детей, или рождаете уродов. Это преступление компании, но не о компании сейчас идет речь. - Подождите, - сказал Джошуа и поднял руку. - Дайте и мне сказать. Все это мы уже слышали. Нам об этом прожужжал уши мистер комиссар. Не знаю, как другим, а мне нет дела до тех, кто помер. Я человек здоровый и помирать не собираюсь. - Верно, - загудели в толпе. - Пусть сопляки помирают. - Дети там, не дети - это мое дело. И лечиться тоже не вам, а мне. Слава богу, я давно уже совершеннолетний и отвечаю за свои поступки. Я не хочу слышать никаких речей. Вот вы отобрали оружие у гангстеров, я говорю: правильно. Найдите спиртогонов, закройте салун. Точно? - Он повернулся к толпе. В толпе неопределенно заговорили. - Что вы там бормочете? Я правильно говорю. Где это видано - за выпивку два доллара? Взяточников кое-каких к рукам приберите. Это тоже будет правильно. А в работу мою не вмешивайтесь. Я прилетел сюда, чтобы заработать, и я заработаю. Решил я открыть свое дело - и открою. А речи ваши мне ни к чему. За слова дом не купишь... - Правильно, Джо! - закричали в толпе. - А вот и неправильно, - сказал Юрковский. Он вдруг налился кровью и заорал: - Вы что же, думаете, вам так и дадут сдохнуть? Это вам, голубчики, не девятнадцатый век! Ваше дело, ваше дело, - он снова заговорил нормальным голосом. - Вас здесь, дураков, от силы четыреста человек. А нас - четыре миллиарда. И мы не хотим, чтобы вы умирали. И вы не умрете. Ладно, я не буду с вами говорить о вашей нищете духовной. Вам, как я вижу, этого не понять. Это только ваши дети поймут, если они у вас еще будут. Я буду говорить с вами на языке, который вам понятен. На языке закона. Человечество приняло закон, по которому запрещается загонять себя в гроб. Закон, понимаете вы? Закон! Отвечать по этому закону будет компания, а вы запомните вот что. Человечеству ваши шахты не нужны. Копи на Бамберге могут быть закрыты в любой момент, и все только вздохнут с облегчением. И имейте в виду: если комиссар МУКСа доложит хотя бы еще об одном случае каких-либо безобразий, все равно каких - сверхурочные, взятки, спирт, стрельба, - копи будут закрыты, а Бамберга будет смешана с космической пылью. Это закон, и я говорю вам это именем человечества. Юрковский сел. - Плакали наши денежки, - громко сказал кто-то. Толпа зашумела. Кто-то крикнул: - Значит, копи закрыть, а нас на улицу? Юрковский встал. - Не говорите чепуху, - сказал он. - Что у вас за дурацкое представление о жизни? Столько работы на Земле и в космосе! Настоящей, действительно необходимой, всем нужной, понимаете? Не горстке сытых дамочек, а всем! У меня, кстати, есть к вам предложение от МУКСа - желающие могут в течение месяца рассчитаться с компанией и перейти на строительные и технические работы на других астероидах и спутниках больших планет. Вот если бы вы все здесь дружно проголосовали закрыть эти вонючие копи, я бы сделал это сегодня же. А работы вам всегда будет выше головы. - А сколько платят? - заорал кто-то. - Платят, конечно, раз в пять меньше, - ответил Юрковский. - Зато работа у вас будет на всю жизнь, и хорошие друзья, настоящие люди, которые из вас тоже сделают настоящих людей! И здоровыми останетесь и будете участниками самого большого дела в мире. - Какой интерес работать в чужом деле? - сказал Джошуа. - Да, это нам не подходит, - заговорили в толпе. - Разве это бизнес? - Всякий будет тебя учить, что можно, что нельзя... - Так всю жизнь и промыкаешься в рабочих... - Бизнесмены! - с невыразимым презрением сказал Юрковский. - Ну, пора кончать. Имейте в виду, этого господина, - он указал на мистера Ричардсона, - этого господина я арестовал, его будут судить. Выберите сейчас сами временного управляющего и сообщите мне. Я буду у комиссара Барабаша. Джошуа мрачно сказал Юрковскому: - Неправильный это закон, мистер инспектор. Разве можно не давать рабочим заработать? А вы, коммунисты, еще хвастаетесь, что вы за рабочих. - Мой друг, - мягко сказал Юрковский, - коммунисты совсем за других рабочих. За рабочих, а не за хозяйчиков. В комнате у Барабаша Юрковский вдруг хлопнул себя по лбу. - Растяпа, - сказал он. - Я забыл камни на столе у управляющего. Бэла засмеялся. - Ну, теперь вы их больше не увидите, - сказал он. - Кто-то станет хозяйчиком. - Черт с ними, - сказал Юрковский. - А нервы у вас... э-э... Бэла, действительно... неважные. Жилин захохотал. - Как он его стулом!.. - А верно, гадкая рожа? - спросил Бэла. - Нет, почему же, - сказал Жилин. - Очень культурный и обходительный человек. Юрковский брезгливо заметил: - Вежливый наглец. А какие здесь помещения, товарищи, а? Какой дворец отгрохали, а смерть-планетчики живут в лифте! Нет, я этим займусь, я этого так не оставлю. - Хотите обедать? - спросил Бэла. - Нет, обедать пойдем на "Тахмасиб". Сейчас кончится вся эта канитель... - Боже мой, - мечтательно сказал Бэла. - Посидеть за столом с нормальными хорошими людьми, не слышать ни о долларах, ни об акциях, ни о том, что все люди скоты... Владимир Сергеевич, - умоляюще сказал он, - прислали бы вы мне сюда хоть кого-нибудь. - Потерпите еще немного, Бэла, - сказал Юрковский. - Эта лавочка скоро закроется. - Кстати о акциях, - сказал Жилин. - Вот, наверное, сейчас в радиорубке бедлам... - Наверняка, - сказал Бэла. - Продают и покупают очередь к радисту. Глаза на лоб, морды в мыле... Ой, когда же я отсюда выберусь!.. - Ладно, ладно, - сказал Юрковский. - Давайте, я посмотрю все протоколы. - Бэла пошел к сейфу. - Кстати, Бэла, получится здесь из кого-нибудь хоть более или менее порядочный управляющий? Бэла копался в сейфе. - Почему же, - сказал он. - Получится, конечно. Инженеры здесь - люди в общем неплохие. Хозяйчики. В дверь постучали. Вошел угрюмый, облепленный пластырями Джошуа. - Пойдемте, мистер инспектор, - сказал он хмуро. Юрковский, кряхтя, поднялся. - Пойдемте, - сказал он. Джошуа протянул ему раскрытую ладонь. - Вы камни там забыли, - хмуро сказал он. - Я собрал. А то у нас тут народ разный. 10. "ТАХМАСИБ". ГИГАНТСКАЯ ФЛЮКТУАЦИЯ Был час обычных предобеденных занятий. Юра изнывал над "Курсом теории металлов". Взъерошенный невыспавшийся Юрковский вяло перелистывал очередной отчет. Время от времени он сладострастно зевал, деликатно прикрывая рот ладонью. Быков сидел в своем кресле и дочитывал последние журналы. Был двадцать четвертый день пути, где-то между орбитой Юпитера и Сатурном. "Изменение кристаллической решетки кадмиевого типа в зависимости от температуры в области малых температур определяется, как мы видели, соотношением..." - читал Юра. Он подумал: "Интересно, что случится, когда у Алексея Петровича кончатся последние журналы?" Он вспомнил рассказ Колдуэлла, как парень в жаркий полдень состругивал ножом маленькую палочку и как все ждали, что будет, когда палочка кончится. Он прыснул, и в тот же момент Юрковский резко повернулся к Быкову. - Если бы ты знал, до чего мне все это надоело, Алексей, - сказал он, - до чего мне хочется размяться... - Возьми у Жилина гантели, - посоветовал Быков. - Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю, - сказал Юрковский. - Догадываюсь, - проворчал Быков. - Давно уже догадываюсь. - И что ты по этому поводу... э-э... думаешь? - Неугомонный старик, - сказал Быков и закрыл журнал. - Тебе уже не двадцать пять лет. Что ты все время лезешь на рожон? Юра с удовольствием стал слушать. - Почему... э-э... на рожон? - удивился Юрковский. - Это будет небольшой, абсолютно безопасный поиск... - А может быть, хватит? - сказал Быков. - Сначала абсолютно безопасный поиск в пещеру к пиявкам, потом безопасный поиск к смерть-планетчикам - кстати, как твоя печень? - наконец совершенно фанфаронский налет на Бамбергу. - Позволь, но это был мой долг, - сказал Юрковский. - Твой долг был вызвать управляющего на "Тахмасиб", мы вот здесь сообща намылили бы ему шею, пригрозили бы сжечь шахту реактором, попросили бы рабочих выдать нам гангстеров и самогонщиков - и все обошлось бы безо всякой дурацкой стрельбы. Что у тебя за манера из всех вариантов выбирать наиболее опасный? - Что значит - опасный? - сказал Юрковский. - Опасность понятие субъективное. Тебе это представляется опасным, а мне - нисколько. - Ну, вот и хорошо, - сказал Быков. - Поиск в Кольце Сатурна представляется мне опасным. И поэтому я не разрешу тебе этот поиск производить. - Ну, хорошо, хорошо, - сказал Юрковский. - Мы еще об этом поговорим, - он раздраженно перевернул несколько листов отчета и снова повернулся к Быкову. - Иногда ты меня просто удивляешь, Алексей! - заявил он. - Если бы мне попался человек, который назвал бы тебя трусом, я бы размазал наглеца по стенам, но иногда я гляжу на тебя, и... - он затряс головой и перевернул еще несколько страниц отчета. - Есть храбрость дурацкая, - наставительно сказал Быков, - и есть храбрость разумная! - Разумная храбрость - это катахреза! <соединение несовместимых понятий>. "Спокойствие горного ручья, прохлада летнего солнца", - как говорит Киплинг. Безумству храбрых поем мы песню!.. - Попели, и хватит, - сказал Быков. - В наше время надо работать, а не петь. Я не знаю, что такое катахреза, но разумная храбрость - это единственный вид храбрости, приемлемый в наше время. Безо всяких там этих... покойников. Кому нужен покойник Юрковский? - Какой утилитаризм! - воскликнул Юрковский. - Я не хочу сказать, что прав только я! Но не забывай же, что существуют люди разных темпераментов. Вот мне, например, опасные ситуации просто доставляют удовольствие. Мне скучно жить просто так! И слава богу, я не один такой... - Знаешь что, Володя, - сказал Быков. - В следующий раз возьми себе капитаном Баграта - если он к тому времени еще будет жив - и летай с ним хоть на солнце. А я потакать твоим удовольствиям не намерен. Оба сердито замолчали. Юра снова принялся читать: "Изменение кристаллической решетки кадмиевого типа в зависимости от температуры..." Неужели Быков прав, подумал он. Вот скука-то, если он прав. Верно говорят, что самое разумное - самое скучное... Из рубки вышел Жилин с листком в руке. Он подошел к Быкову и сказал негромко: - Вот, Алексей Петрович, это Михаил Антонович передает... - Что это? - спросил Быков. - Программа на киберштурман для рейса от Япета. - Хорошо, оставь, я погляжу, - сказал Быков. "Вот уже программа рейса от Япета, - подумал Юра. - Они полетят еще куда-то, а меня уже здесь не будет". Он грустно посмотрел на Жилина. Жилин был в той самой клетчатой рубахе с закатанными рукавами. Юрковский неожиданно сказал: - Ты вот что пойми, Алексей. Я уже стар. Через год, через два я навсегда уже останусь на Земле, как Дауге, как Миша... И, может быть, нынешний рейс - моя последняя возможность. Почему ты не хочешь пустить меня?.. Жилин на цыпочках пересек кают-компанию и сел на диван. - Я не хочу пускать тебя не столько потому, что это опасно, - медленно сказал Быков, - сколько из-за того, что это бессмысленно опасно. Ну, что, Владимир, за бредовая идея - искусственное происхождение колец Сатурна. Это же старческий маразм, честное слово... - Ты всегда был лишен воображения, Алексей, - сухо сказал Юрковский. - Космогония колец Сатурна не ясна, и я считаю, что моя гипотеза имеет не меньше прав на существование, чем любая другая, более, так сказать, рациональная. Я уже не говорю о том, что всякая гипотеза несет не только научную нагрузку. Гипотеза должна иметь и моральное значение - она должна будить воображение и заставлять людей думать... - При чем здесь воображение? - сказал Быков. - Это же чистый расчет. Вероятность прибытия пришельцев именно в солнечную систему мала. Вероятность того, что им взбредет в голову разрушать спутники и строить из них кольцо, я думаю, еще меньше... - Что мы знаем о вероятностях? - провозгласил Юрковский. - Ну, хорошо, допустим, ты прав, - сказал Быков. - Допустим, что действительно в незапамятные времена в солнечную систему прибыли пришельцы и зачем-то устроили искусственное Кольцо около Сатурна. Отметились, так сказать. Но неужели ты рассчитываешь найти подтверждение своей гипотезе в этом первом и единственном поиске в Кольце? - Что мы знаем о вероятностях? - повторил Юрковский. - Я знаю одно, - сердито сказал Быков, - что у тебя нет совершенно никаких шансов, и вся эта затея безумна. Они снова замолчали, и Юрковский взялся за отчет. У него было очень грустное и очень старое лицо. Юре стало его невыносимо жалко, но он не знал, как помочь. Он посмотрел на Жилина. Жилин сосредоточенно думал. Юра посмотрел на Быкова. Быков делал вид, что читает журнал. По всему было видно, что ему тоже очень жалко Юрковского. Жилин вдруг сказал: - Алексей Петрович, а почему вы считаете, что если шансы малы, то и надеяться не на что? Быков опустил журнал. - А ты думаешь иначе? - Мир велик, - сказал Жилин. - Мне очень понравились слова Владимира Сергеевича: "Что мы знаем о вероятностях?" - Ну, и чего же мы не знаем о вероятностях? - спросил Быков. Юрковский, не поднимая глаз от отчета, насторожился. - Я вспомнил одного человека, - сказал Жилин. - У него была очень любопытная судьба... - Жилин в нерешительности остановился. - Может, я мешаю вам, Владимир Сергеевич? - Рассказывай, - потребовал Юрковский и решительно захлопнул отчет. - Это займет некоторое время, - предупредил Жилин. - Тем лучше, - сказал Юрковский. - Рассказывай. И Жилин начал рассказывать. РАССКАЗ О ГИГАНТСКОЙ ФЛЮКТУАЦИИ Я был тогда еще совсем мальчишкой и многого тогда не понял и многое забыл, может быть самое интересное. Была ночь, и лица этого человека я так и не разглядел. А голос у него был самый обыкновенный, немножко печальный и сиплый, и он изредка покашливал, словно от смущения. Словом, если я увижу его еще раз где-нибудь на улице или, скажем, в гостях, я его скорее всего не узнаю. Встретились мы на пляже. Я только что искупался и сидел на камне. Потом я услышал, как позади посыпалась галька - это он спускался с насыпи, - запахло табачным дымом, и он остановился рядом со мной. Как я уже сказал, дело было ночью. Небо было покрыто облаками, и на море начинался шторм. Вдоль пляжа дул сильный теплый ветер. Незнакомец курил. Ветер высекал у него из папиросы длинные оранжевые искры, которые неслись и пропадали над пустынным пляжем. Это было очень красиво, и я это хорошо помню. Мне было всего шестнадцать лет, и я даже не думал, что он заговорит со мной. Но он заговорил. Начал он очень странно. - Мир полон удивительных вещей, - сказал он. Я решил, что он просто размышляет вслух, и промолчал. Я обернулся и посмотрел на него, но ничего не увидел, было слишком темно. А он повторил: - Мир полон удивительных вещей, - и затем затянулся, осыпав меня дождем искр. Я снова промолчал: я был тогда стеснительный. Он докурил папиросу, закурил новую и присел на камни рядом со мной. Время от времени он принимался что-то бормотать, но шум воды скрадывал слова, и я слышал только неразборчивое ворчанье. Наконец он заявил громко: - Нет, это уже слишком. Я должен это кому-нибудь рассказать. И он обратился прямо ко мне, впервые с момента своего появления: - Не откажитесь выслушать меня, пожалуйста. Я, конечно, не отказался. Он сказал: - Только я вынужден буду начать издалека, потому что, если я сразу расскажу вам, в чем дело, вы не поймете и не поверите. А мне очень важно, чтобы мне поверили. Мне никто не верит, а теперь это зашло так далеко... Он помолчал и сообщил: - Это началось еще в детстве. Я начал учиться играть на скрипке и разбил четыре стакана и блюдце. - Как это так? - спросил я. Я сразу вспомнил какой-то анекдот, где одна дама говорит другой: "Вы представляете, вчера дворник бросал нам дрова и разбил люстру". Есть такой старый анекдот. Незнакомец этак грустно рассмеялся и сказал: - Вот представьте себе. В течение первого же месяца обучения. Уже тогда мой преподаватель сказал, что он в жизни не видел ничего подобного. Я промолчал, но тоже подумал, что это должно было выглядеть довольно странно. Я представил себе, как он размахивает смычком и время от времени попадает в буфет. Это действительно могло завести его довольно далеко. - Это известный физический закон, - пояснил он неожиданно. Явление резонанса. - И он, не переводя дыхания, изложил мне соответствующий анекдот из школьной физики, как через мост шла в ногу колонна солдат и мост рухнул. Потом он объяснил мне, что стаканы и блюдца тоже можно дробить резонансом, если подобрать звуковые колебания соответствующих частот. Должен сказать, что именно с тех пор я начал отчетливо понимать, что звук - это тоже колебания. Незнакомец объяснил мне, что резонанс в обыденной жизни (в домашнем хозяйстве, как он выражался) вещь необычайно редкая, и очень восхищался тем, что какой-то древний правовой кодекс учитывает такую ничтожную возможность и предусматривает наказание владельцу того петуха, который своим криком расколет кувшин у соседа. Я согласился, что это действительно, должно быть, редкое явление. Я лично никогда ни о чем таком не слыхал. - Очень, очень редкое, - сказал он. - А я вот своей скрипкой разбил за месяц четыре стакана и блюдце. Но это было только начало. Он закурил очередную папиросу и сообщил: - Очень скоро мои родители и знакомые отметили, что я нарушаю закон бутерброда. Тут я решил не ударить в грязь лицом и сказал: - Странная фамилия. - Какая фамилия? - спросил он. - Ах, закон? Нет, это не фамилия. Это... как бы вам сказать... нечто шутливое. Знаете, есть целая группа поговорок: чего боялся, на то и нарвался... бутерброд всегда падает маслом вниз... В том смысле, что плохое случается чаще, чем хорошее. Или в наукообразной форме: вероятность желательного события всегда меньше половины. - Половины чего? - спросил я и тут же понял, что сморозил глупость. Он очень удивился моему вопросу. - Разве вы незнакомы с теорией вероятностей? - спросил он. Я ответил, что мы этого еще не проходили. - Так тогда вы ничего не поймете, - сказал он разочарованно. - А вы объясните, - сердито сказал я, и он покорно принялся объяснять. Он объявил, что вероятность - это количественная характеристика возможности наступления того или иного события. - А причем здесь бутерброды? - спросил я. - Бутерброд может упасть или маслом вниз, или маслом вверх, - сказал он. - Так вот, вообще говоря, если вы будете бросать бутерброд наудачу, случайным образом, то он будет падать то так, то эдак. В половине случаев он упадет маслом вверх, в половине - маслом вниз. Понятно? - Понятно, - сказал я. Почему-то я вспомнил, что еще не ужинал. - В таких случаях говорят, что вероятность желаемого исхода равна половине - одной второй. Дальше он рассказал, что если бросать бутерброд, например, сто раз, то он может упасть маслом вверх не пятьдесят раз, а пятьдесят пять или двадцать и что только если бросать его долго и много, масло вверху окажется приблизительно в половине всех случаев. Я представил себе этот несчастный бутерброд с маслом (и, может быть, даже с икрой) после того, как его бросали тысячу раз на пол, пусть даже на не очень грязный, и спросил, неужели действительно были люди, которые этим занимались. Он стал рассказывать, что для этих целей пользовались в основном не бутербродами, а монетой, как в игре в орлянку, и начал объяснять, как это делалось, забираясь во все более глухие дебри, и скоро я совсем перестал его понимать, и сидел, глядя в хмурое небо, и думал, что, вероятно, пойдет дождь. Из этой первой лекции по теории вероятностей я запомнил только полузнакомый термин "математическое ожидание". Незнакомец употреблял этот термин неоднократно, и каждый раз я представлял себе большое помещение, вроде зала ожидания, с кафельным полом, где сидят люди с портфелями и бюварами и, подбрасывая время от времени к потолку монетки и бутерброды, чего-то сосредоточенно ожидают. До сих пор я часто вижу это во сне. Но тут незнакомец оглушил меня звонким термином "предельная теорема Муавра-Лапласа" и сказал, что все это к делу не относится. - Я, знаете ли, совсем не об этом хотел вам рассказать, - проговорил он голосом, лишенным прежней живости. - Простите, вы, вероятно, математик? - спросил я. - Нет, - ответил он уныло. - Какой я математик? Я флюктуация. Из вежливости я промолчал. - Да, так я вам, кажется, еще не рассказал своей истории, - вспомнил он. - Вы говорили о бутербродах, - сказал я. - Это, знаете ли, первым заметил мой дядя, - продолжал он. Я был, знаете ли, рассеян и часто ронял бутерброды. И бутерброды у меня всегда падали маслом вверх. - Ну, и хорошо, - сказал я. Он горестно вздохнул. - Это хорошо, когда изредка... А вот когда всегда! Вы понимаете - всегда! Я ничего не понимал и сказал ему об этом. - Мой дядя немного знал математику и увлекался теорией вероятностей. Он посоветовал мне попробовать бросить монетку. Мы ее бросали вместе. Я сразу тогда даже не понял, что я конченый человек, а мой дядя это понял. Он так и сказал мне тогда: "Ты конченый человек!" Я по-прежнему ничего не понимал. - В первый раз я бросил монетку сто раз, и дядя сто раз. У него орел выпал пятьдесят три раза, а у меня девяносто восемь. У дяди, знаете ли, глаза на лоб вылезли. И у меня тоже. Потом я бросил монетку еще двести раз, и представьте себе, орел у меня выпал сто девяносто шесть раз. Мне уже тогда следовало понять, чем таки