е в речушку, которая здесь разливалась небольшой заводью. К нам подошли Стасик и Василько Шубайло. Стася гладила их по выгоревшим на солнце головкам. А я вдруг почувствовал, как было бы приятно, если бы это были мои и ее дети. И одновременно осознал, что с нею, такой молодой, это невозможно. Об ином надо было думать. И я спросил: - Стасик, а где те подземные ходы? - Немного знаем. И дед немного знает. И ключ был у деда, да он потерял. А может, ксендз забрал. Но туда можно и через дырку, и через провал, где дойлид* лежит. ______________ * Дойлiд - зодчий (бел.). - Какой? Змогитель, возвращаясь, слышал конец разговора. Он выполнил принцип белорусских будочников, который, по словам Глеба Успенского, звучал так: "тащить и не пущать". - Да басни, - сказал он. - Говорят, что когда те - Валюжинич и Ольшанская - собрались убегать, зодчий их предупредил: "знают, следят". - Почему? - Говорили - был любовником сестры Ольшанского. Ну и... черт их знает, тайны людских сердец. - Ну, что случилось с ними - неизвестно, - сказал я. - А с ним? - Говорят, сорвался с обледеневших лесов. И та сестра залила в корсте*, в колоде, его труп медом и отвезла, чтобы сделали мумию. И до сего времени он там, в подземелье, среди других Ольшанских лежит. А она так незамужней и умерла. ______________ * Корста - гроб, выдолбленный из целой дубовой колоды, ствола (древний бел. яз.). - Значит, не сам Ольшанский был учредителем этого костела? - Люди говорят, сестра. Но это те же "шведские курганы" да "французские могилы". Записан - он. И тут я все же задумался. Почему он, тот Ольшанский, считается строителем всех костелов в округе? И этого тоже. Подозрение - нехорошая вещь, но тут оно снова тронуло мою душу. Если ложь в этом, значит, мог соврать и на суде, когда клялся на евангелии, что беглецы - живы. Простившись с ними, я закурил (много я начал курить) и зашагал через пролом к единственным воротам замка. Вечерние апельсиновые лучи ложились на молодую листву, и замок посреди этой роскоши казался гадкой, но и красивой (а ведь так действительно бывает) жабой в окружении цветов. Вошел в ворота и увидел на каменной глыбе ксендза с блокнотом в руке. - Что это вы здесь, отец Леонард? - спросил я и снова удивился этому приятно-лисьему выражению на умном лице. - Люблю здесь думать. - Проповеди составлять? - Иногда и проповеди составлять, - сказал "еще один подозрительный". - Отдыхать. "А чтоб тебя, - подумал я, - типично евангельский тип, который не переносит лжи и несправедливости". Многому недоброму научило и меня это дело: недоверию ко всем без исключения людям. - И ходы знать? - И ходы... Вы ужинали? Нет? Так пойдемте ко мне. ...В плебании ксендзу принадлежало я не знаю сколько комнат. Мы сидели в одной, девственно белоснежной, с множеством разных статуй на стенах (в большинстве ярмарочных, гипсовых, как китайские божки, разрисованных в розовое и голубое, а порою и старых, деревянных, пострадавших от времени, давным-давно нуждающихся в реставрации). А на столе была скатерть-самобранка (ведь не сам Жихович приготовил все это и подал горячим на стол). Тут тебе и карп, запеченный в тесте, и травничек анисовый, и "утопленник", кипящий в масле (все старые белорусские кушанья, едва не из первой нашей поварской книги "Хозяйки литовской"), и "отведайте это варенье из стеблей аира, самая нижняя часть". И на все это гаргантюанство умильно глядел большой черно-белый (а уши "страшно похожи на локоны Натальи Гончаровой с портрета Гау", как сказал ксендз) спаниель Ас. Ас по-русски означает "ас", по-белорусски - ничего, а по-польски - "туз". Жихович положил ему на нос кусок сахара и приказал терпеть. Шагреневый кончик носа страдальчески морщился, из глаз чуть не текли слезы. И ксендз смилостивился: - Ас! Милиция! Пес подбросил сахар в воздух, поймал его и, поджав хвост, бросился под кровать. - Ну, а если и впрямь милиция? Что тогда? - рассмеялся я. - При нем? Нне-ет... Ну-ка, травничка. Ас вылез из-под кровати и снова облизался. - Знаете, что мне пришло в голову? Из Шевченко. - Догадываюсь, - подумав, сказал ксендз. - Как дети на пасху хвастались, сидя на соломе. Одному отец чоботы справил, другой мать платок купила... "А менi хрещена мати лиштву вишивала"*. ______________ * "А мне крестная мать лиштву (вышивка белой нитью наподобие глади, оторочка рубахи или юбки) вышивала" (укр.). - Правильно. "А я в попа обiдала, - сирiтка сказала"*. ______________ * "А я у попа обедала, - сиротка сказала" (укр.). - Ну, так почему "попу" и спустя сто лет с гаком не накормить "сиротку" обедом? Думаете, я не вижу, как вы на меня в "век ракет и атомов" глядите? Сквозь "ходы" и "тайны". - Я не гляжу. - То-то же. И хотя оправдываться ни перед кем не хочу - перед вами почему-то хочется. Чувствую что-то... - Не надо оправдываться. Жихович задумался. Даже лицо его обвисло. - Особенной жертвы в этом моем поступке не было. Мне и до сих пор стыдно, что я поднес церкви негодный дар, но это правда - жертвы не было. Рука его гладила уши Аса. - Я был очень верующий. Больше, чем теперь. И в войну впервые влюбился. И - вещь почти несовместимая - был в подполье... Ее схватили, когда я утром пошел за сигаретами... Курите... После войны я стал ксендзом... Особой жертвы не было. ...Я брел от него и думал, что в самом деле мы все отравлены войной. Возможно, безумны. Но откуда мне было знать, кто, как и что? Хотя бы и тот же ксендз Жихович. А вечер имел трагикомическую развязку. Довольно тяжелую и одновременно достаточно комичную. Я пришел в свою боковушку и завалился спать. Слишком рано. И даже во сне чувствовал, как у меня болит голова. Что-то с нею в последнее время происходило. Все более тревожное и опасное. Сон был тоже тяжелый. Та самая галерея, на которой я тогда видел тени. Молодой, светловолосый мужчина (высокий, мощные мускулы, детские глаза, такие синие, какие редко бывают на этой земле). Молодая женщина, почему-то очень похожая на Сташку. - Я не могу, - шелестела она. - Он выдал нас, выдал друзей, выдал тебя. - Не только выдал, - бросил он. - Присвоил все имущество восстания. Как ты могла когда-то пойти с ним? - Я тогда не знала тебя. И я не знала, что он может... - Он может еще и получить от короля треть за выдачу друзей, этот знатник*, - прозвучал глухой, но приятный голос. И я увидел, что к ним приближается сильный худой и высокий светловолосый человек. ______________ * Знатник - богатый, влиятельный (здесь и далее по главе - древний белорусский язык). Тут я догадался, что это Гремислав Валюжинич, инициатор "удара в спину", жена Витовта Федоровича Ольшанского Ганна-Гордислава и зодчий костела, башни которого, одетые лесами, уже возвышались над стенами. - Этот истинствовать* не будет, - сказал Гремислав. - Для него есть две очины**. Одну он продаст, но за вторую зубами будет держаться, глотки грызть за свои скойцы***. ______________ * Истинствовать - говорить правду. ** Слово "очина" имело два смысла: а) родители, предки; б) майорат, имущество. *** Скоец - монета. - Родные, - сказал зодчий, - он все же откуда-то знает о вас. И потому бегите. Пока не поздно. И возьмите с собой альмариюм* с деньгами. Они не принадлежат ему. Они - людские, ваши. Тех, кто восстали. Бегите. Садитесь где-нибудь на Немане на окрут** - и куда-нибудь в немцы. Потом вернетесь, когда снова придет ваше время, когда надо будет покупать оружие. Продажный род. Что предок Петро, который князя Слуцкого выдал, что этот. ______________ * Альмариюм - сундук, реже шкаф. ** Окрут - корабль. - Кони есть? - спросила женщина. - Есть кони, - сказал Гремислав. - Ключаюся* с тобою, дойлид. Но столько ремней** золота, столько камней, столько саженых*** тканей - разве их повезешь в саквах****? ______________ * Ключаться - подходить, быть достойным. Здесь в смысле соглашаться. ** Ремень - мера веса. *** Саженый - вышитый драгоценными камнями. **** Саквы - переметные сумы. - Возьмите часть. Остальное припрячем здесь. - Я не хотел, - сказал Валюжинич. - Но зэлжил* он самое наше белорусское имя. ______________ * Зэлжил - обесчестил, обесславил. - И пусть останется ни с чем, - жестоко сказала женщина. - Без меня и без сокровищ. Таков пакон*. И пускай нас оттуда достанет, акрутны**, апаевы*** псарец****. У него своя судба*****, у нас своя. А тебе, великий дойлид, благодарение от нас и от бога. ______________ * Пакон - закон, предначертание. ** Акрутны - жестокий, свирепый. *** Апаевы - запойный. **** Псарец - псарь. ***** Судба - суд, приговор, правосудие, предначертание. - Будете благодарить, когда все окончится хорошо. ...И вот уже падает на только что засыпанную яму огромный спиленный дуб (где я читал про такой способ захоронения сокровищ? - отмечает во сне подсознание), и вот уже и следа нет, и ночь вокруг. ...И вот уже рвутся в ночь, прочь от стен замка диким лесом два всадника. У одного при бедре длинный меч, у второго, меньшего, корд*. Исчезли. ______________ * Корд - короткий меч или длинный кинжал. И вот худой человек поднимается по лесам башни костела. Стоит и глядит в сторону бескрайних лесов, где далеко-далеко - Неман. И тут алчная растопыренная пятерня толкает его в спину, и в глазах недоумение... Стремительно приближается земля. И это уже как будто не он, а я падаю, как несколько лет назад со скалы на Карадаге (чудо и собственная сообразительность спасли тогда меня от неизбежного, - отмечает подсознание). Этого чудо не спасло. Я опять смотрю сверху. И он, отсюда маленький лежит на земле, как кукла... Опять я внизу. Над трупом стоит коренастый темноволосый человек. Узкие глаза. Жесткий прикус большого рта. Сребротканная чуга* падает широкими складками. А напротив него довольно уже зрелая женщина в черном. ______________ * Чуга - верхняя мужская одежда. Витовт Федорович Ольшанский и его сестра. - Положите в корсту, в мед, - горько говорит женщина. - И в Кладно к бальзамировщику. - Ты, может, и в костеле его положишь? - Не только положу, но и пижмом* удостою. Он строил - ему и лежать. ______________ * Пижмо - мускус. - Ну ясно, вы же размиловались. А то, что он справца* того, что они добро мое растранжирили, что в зэшлом часе** предок Петро добыл, что я добыл? ______________ * Справца - виновник, зачинщик. ** Зэшлы час - старое время. - Изменой вы его добыли. Зэлжили имя белорусское, имя Ольшанских. И жаль мне только, что я в зэшлые часы не могла придушить его в колыбели. И тебя тоже. Потому что младшей была. И это наше общее владение, кого хочу, того и кладу. И контарфект* над гробом его, бедного, безвременным повешу. И проусты** над ним месяцами петь будут, чтобы возрадовалась его душенька. ______________ * Контарфект - рисунок, образ. ** Проуст - священник, чаще всего католический. - Ну, он и тела не забывал. - Зато ты забыл, смоковница бесплодная. Макула* на нашем народе, хробок, туляч**. Ты и с женщинами можешь только партаци***. Так чему удивляться, что настоящая от тебя убежала? От тебя убежала бы и косорылая. ______________ * Макула - латинское "пятно", польское "недостаток", "порок". ** Хробок, туляч - червь, побродяга. *** Партаци - портить, плохо работать. - И не боишься? - Чего? Лепешки пагною*, кучи умету**? ______________ * Пагной - навоз. ** Умёт - грязь, дерьмо. - Ой, гляди. - Королю я донесла бы на твои проделки, да мерзячка* меня берет глядеть на тебя. ______________ * Мерзячка - тоска, досада, печаль. И снова падает человек. И снова дикий крик. Падаю я. Я просыпаюсь, залитый холодным потом. Настолько это живо. И не сразу понимаю, что я лежу в боковушке и меня трясет Вечерка, мой хозяин: - Антю, вставай... Мы с кумом. И так нам без тебя скучно, так грустно. - Он всхлипывает. - Мы плачем. Вставай, Антю. - Хорошо, сейчас. - Я понимаю, что не отвяжется и что лучше сейчас выйти, а потом незаметно исчезнуть: скорее всего они и не заметят. Когда я пришел на хозяйскую половину, то увидел хозяйку на печи, стол, уставленный кушаньями и парою "гусаков"*, а за столом кума, небольшого, лысого, как колено, человечка, и хозяина. ______________ * Гусак - большая бутыль. Поначалу я хотел уйти сразу, но потом разговор заинтересовал меня. Вечерка философствовал, а хозяйка (этого я не мог понять) тихо смеялась на печке. - Все на свете - паразит. И муравей паразит, и пчела паразит, и овца паразит, и волк паразит, и ты паразит, и я паразит. - Я не паразит, - возражал кум. - А кто когда-то еще в колхозе мешок жита украл? - Я не крал. - Ну, все равно. Да ты погляди на себя. У всех честных людей чуприна на голове, а у тебя - плешь. И говоришь, что не паразит. Тыкая вилкой в тарелку, несчастный кум старался перевести беседу на другие, более приятные рельсы: - А я сало ем. - Вот-вот! - И с возмущением: - Да честные люди - мяки-ину! - едят. А ты - сало. И говоришь, что не паразит. Я ушел и сел на лавочку в палисаднике. Голова после сна и всего прочего болела нестерпимо. Надо было меньше курить. Надымил, как... Ясно, что тут заболит. И эти нажрались водки. Будто несчастье это какое-то ниспослано на людей. А за окном снова высокопарная беседа. - ...украшает траву тем, что еще недавно было высококачественной белорусской едой. Даже жалко стало. Такой продукт испортил попусту... - И после паузы: - Одного поля ягода. Что Лопотуха, что Ольшанский Ничипор, княжеское отродье, что этот юродивый отец Леонард, крыса такая. "Надо переезжать к Мультану, - подумал я. - Иначе покоя не дадут, пьяные черти. И вообще, черт знает что. Все в округе какие-то свихнувшиеся, а все, что узнал за день, не стоит и выеденного яйца." ГЛАВА XV Про новую квартиру, сбывшиеся сны и про то, как убивают человека и легко ли другому двуногому сделать это Утром следующего дня я вторично явился со своим предложением к деду Мультану. И мне понравилось у него еще больше. - Пожалуйста, - сказал он, - мне что? Только ночами одиноко будет. Я ночами хожу. И вот я перебрался во вторую комнату непривычно большой дедовой "сторожки". Ту, которая была особенно уютной, несмотря на запущенность. Этот уют создавали и старинные портреты, и склад ненужных икон в одном из углов, и то, что одна дверь (вторая вела непосредственно в сторожку деда) и окно выходили прямо в тенистый уже теперь сад. Если высунуться в окно, то справа был виден "первокостел" (к которому уже потом была пристроена громада более нового) с его чудесным иконостасом мореного дуба с позолоченными фигурами (равный ему мне довелось видеть разве что в Будславе). Первым гостем был Шаблыка. Принес большую пачку бумаги: немецкие листовки и наши газеты, в которых писали о нападениях на партизан. И о расстрелянных деятелях движения Сопротивления, и о заложниках. Было даже с десяток номеров "Нашага шляху"*. ______________ * "Наш путь" (бел.). - Зачем ты это дерьмо хранишь? - Надо знать, кто есть кто и кто был кто. Даже если это наглая пропаганда. Ах, Антон, сколько этой бесстыжей пропаганды в мире! Смотрел я после войны "Индийскую гробницу". Вывод: "немец ловкий парень, пройдет всюду". Какие-то там фильмы про "Агента 007" - "англичанин ловкий парень, пройдет всюду...". Тьфу! К сожалению, даже первоклассные люди иногда не всюду проходят. "Тому в истории мы тьму примеров слышим". Вот, может, что-нибудь интересное о тех "ловких" и найдешь. Хотя вряд ли: в последние дни им было не до газет... Вот достать бы газеты тех времен, когда брат Высоцкого провокатора убил. Хотя где ты их достанешь? Такой пожар прокатился... - Ну, наверное, не все же сгорело. Со вторым визитом явились Василько Шубайло и Стасик Мультан. И мы сразу же поспешили к лазу в подпол костела, просто квадратному отверстию, за которым ход шел вниз, как будто здесь собирались ссыпать в бункер бульбу. - Вы, дядя, можете не пролезть плечами, - сиплым шепотом сказал Василько. - Пролезет. Руками вперед. Там что-то навроде ступеньки есть. До нее сантиметров пятнадцать. Они скользнули туда, как малявки под камень. Но ничего, пролез и я: одна рука вперед, вторую под себя, чтобы ладонью подталкивать живот. Неприятно, когда свисаешь над пустой тьмою. Но действительно, не больше пятнадцати сантиметров до каменной площадки. Не люблю я этих подземелий, особенно запущенных. Затхло, всюду куски штукатурки, стоят саркофаги, и в каждом чья-то бывшая жизнь. Стоящая или не стоящая этого саркофага - другое дело. И особенно мне омерзительно такое зрелище после того, как довелось увидеть "почтенный гроб" одного большого сановника былых времен. Мумия лежала в мундире при всех регалиях, но... без штанов. Штаны были суконные, и их съела моль. Стоило льстить, царедворствовать, обрекать людей на самое худшее, убивать их легкой рукой, чтобы потом лежать без порток. - Вот зодчий, - сказал Стах. - Комиссия какая-то с год назад приезжала, поднимала крышку. Как живой лежит, только усох немного. Голоса наши гулко звучали под сводами, так что и этих могли бы разбудить. И все же я очень удивился, когда полумрак прорезала вертикальная полоса света. Неожиданно повернулась вокруг оси огромная и, как я теперь видел, непомерно толстая доска (прежде я думал, что просто на ней когда-то что-то было написано, да краска облезла), и в этом свете возникла фигура человека со свечой в руке. - Кто там? - спросила фигура, и я узнал ксендза. - А-а, это вы?.. Каким образом вы здесь?.. Я указал рукой на лаз. - Зачем же вы так? Я мог бы показать ход. И было бы удобнее. - Извините, дети сказали, что второго хода нет. - И напрасно сказали. Ну, хорошо, дети, идите, играйте. Он указал им на потайную дверь, но мальчишки уже шмыгнули в лаз. - Кабы мне их ловкость, - улыбнулся ксендз. - Ее у вас и теперь хватает. - Нет. Для некоторых вещей уже нет. Здесь, под костелом, да и под замком, целая система ходов. Говорят, есть и ход, который соединяет костел и замок. В некоторые из них я не рискую ходить. Очень редко не хватает смелости. Чаще - ловкости. Хотите, я вам некоторые покажу? - Почему же, охотно. - Я подумал, что, может, это в чем-то поможет моим поискам. - Тогда пойдемте. Я протиснулся за ним в дыру. Это была какая-то костельная пристройка (я плохо разбираюсь в этой топографии). Жихович отомкнул низкую дверь, и глазам открылся неширокий коридор с низким сводчатым потолком. Это было похоже на пещеры Киевской лавры. Только вокруг был дикий камень, а не сцементированный песок. - И долго он тянется? - Казалось, мы прошли уже метров сто пятьдесят, и конца этому не было видно. - До конца не доходил. Здесь есть и иные ходы, боковые, но я их не знаю. И никто не знает. Здесь во время татарского набега, где-то в тысяча пятисотом, что ли, году скрывалось все население Ольшан и окольных деревень. - Так что, катакомбы старше костела? - Неизмеримо старше. Я шел впереди. Вдруг я почувствовал словно бы веяние чего-то по лицу. Пламя свечи затрепетало, тени замелькали по камням. - Осторожно! В тот самый момент я поскользнулся, почувствовал, что падаю, и вдруг ощутил невероятной силы толчок в спину. Такой, что я взлетел на воздух, наверное, на метр, подержался так, а потом не очень мягко приземлился в пыль, чувствуя, что ступни мои висят над пустотой. - Езус-Мария! Матка боска Остробрамска! Матка боска Бытеньска*. ______________ * Чудотворная икона божьей матери из Бытеня (1470 г.). Теперь в Жировицах (?). Иконы давно чтимые и католическими и православными верующими в Белоруссии. - Что это было? - Колодец. Я ведь говорил - осторожно. Я действительно едва перепрыгнул, благодаря толчку ксендза, круглый черный провал в полу. А может... - И почему вы поскользнулись? Ну так и есть... - Он поднял свечу вверх. - Колония летучих мышей! Видите, за зиму какой блин на полу получился. Он свесился и провис, глядя вниз. Потом взял камушек и бросил в черную пропасть. Через неисчислимые столетия оттуда донеслось будто бы звонко и в то же время будто бы и глухо: "глок". Тут мы оба, если об этом можно судить при свече, побелели. Следующие минуты шли молча. Кое-где в стенах встречались зарешеченные отверстия под ржавыми замками. - Ключи у кого? - У меня, - сказал ксендз. - И от замковых ходов тоже. У меня и у Мультана. Дети повадились лазить. Чтобы который сорванец не свалился, решили закрыть. Хорошо вам у него? Хотя почему бы и нет? Человек он добрый, спокойный. Потомственный страж. От прапрадеда, а может, и раньше. ...Когда мы напрямик через пресбитерий* пошли к выходу, органист в пустом костеле снова играл что-то похожее на "Бычка"**. ______________ * Пресбитерий - хор, пространство костела, предназначенное для духовенства. Обычно отделен от главной части храма возвышением и балюстрадой (греч.). ** Белорусский народный танец. - Что это он? - Я же ведь вам рассказывал. Однажды во время службы он и "Левониху" оторвал. - И ничего ему?.. - Держу. Я ведь вам говорил: мастер на все руки. Здесь и органиста найти трудно, а этот... еще и часы костельные отремонтировал, и календарь на них - и солнечный, и лунный. Мы медленно шли к замку. А я все не мог избавиться от мысли, почему он хотел убить меня. А может, я и в самом деле поскользнулся? Тогда что означали слова Вечерки? Знает что-то или просто пьяная болтовня? - Ходят слухи, что вы что-то ищете? - спросил ксендз. - И будто бы вам в руки попала какая-то шифровка? "Ясно. Все та злосчастная болтовня в машине по дороге в Езно". Кое-как, в самых общих чертах, я рассказал ему о самом незначительном из того, что знал сам, особенно напирая на то, что ничего не расшифровал, так как мне неизвестен предмет, вокруг которого нужно эту ленту наматывать. - Зная математику, это не так трудно, - удивил он меня, а потом еще добавил: - Литорею пробовали? А может, соединить ее с Кеплеровским принципом? "Почему он мне сейчас помогает? - подумал я. - Что за человек? Откуда?" А он, словно угадывая мои мысли, вдруг сказал: - Вы можете думать что угодно о том, что здесь происходило лет триста тому назад. Это и дурню неизвестно. А вот что творилось здесь на нашей памяти? Это распутать! Тогда, возможно, и тайна нашего провала всплыла бы. - Ну, а если бы и раскрыли провокатора? Что тогда бы вы сделали? - Христос говорил, что врагам надо прощать не до семи раз, а до семижды семи... - И вы? - Я, к счастью, не Христос. И даже не самый лучший из его слуг. - Это как понимать?.. - Если бы властей рядом не было - кишки мотал бы, - вдруг сквозь зубы процедил ксендз. - За мою последнюю... Мне можно. Я - кровожадный. Я - рука Ватикана. И я понял: этот действительно наматывал бы кишки. Не "рукой Ватикана", а своей, вот этой, способной на все. При воспоминании о друзьях и о любви, которая погибла где-то в подвалах СС и СД - кто знает? Я ушел от него в самых растрепанных чувствах. Наши романтики прошлого столетия сказали бы, что грозные "тени, ангелы ночные" кружили над моей головой. Почему книга? Зачем две смерти? Почему четыреста убитых в войну? Каменные глыбы мне на голову? Ксендз над колодцем? Банды Бовбеля и Кулеша? Лопотуха? Бессмысленная болтовня про тени и какие-то страшные яйца?.. Тени, ангелы ночные. Кошмарный, безжалостный мир. Я не знал, что все это - розовая детская сказка по сравнению с тем, что меня ожидало.  * ЧАСТЬ II *  Катакомбы, мрак, огонь ГЛАВА I, в которой никто из "трех мушкетеров" почти ничего не знает, а тот, кто знает, не может рассказать Май был таким, что если бы таких не бывало на земле, его бы стоило выдумать. Ночами несколько раз ласково шептались с крышами теплые, как будто парные дожди. По утрам земля курилась добрым паром через многочисленные густые ростки, а на травах висели подвески из росы: сделаешь шаг - и вдруг засверкает, заиграет, сделаешь второй - и уже в других местах вспыхивают маленькие оранжево-зеленые солнца. Май обещал спокойное лето, добрую осень, сытую зиму, и не было, наверное, среди крестьян того, кто не благословлял бы его. Кроме меня, пожалуй. Для меня он был не цветением садов, которое потом укрыло теплым снегом землю, не дождями, не росами, которые пророчили роскошные животворные дни, а скорее какими-то мрачными подземельями, переходами, бесконечными катакомбами да ночными кошмарами. Я жил, говоря словами старого анонима: На границе света с тьмою, На границе жизни с ямой. А когда пришли те события - к представлению об этих лазах, ямах, провалах, подземных колодцах прибавились еще и строки (чьи, я забыл) о том, как: В мрачном аду, где с черным Схватился пламенный бог. Поэтому настроение у меня было, как говорят братья-поляки, "на псы", когда где-то уже в двадцатых числах месяца я сидел на лавочке возле дома Шаблыки вместе с хозяином и Михасем Змогителем, занимаясь весьма похвальным делом: мы потихонечку потягивали "Белорусский бальзам", смешанный с божьей слезой, и закусывали из решета парниковой клубникой (пусть его бог любит, этого Шаблыку, все на свете у него есть или "найдется"). Гудели в золотом вечернем воздухе майские жуки. Совсем уже низкое солнце превратило Ольшанку в райскую реку света. Густые кроны деревьев неподвижно готовились ко сну. И беседа у нас поначалу была какая-то сонная и ни о чем. - Ты всегда это "БТ" куришь? - лениво спросил Змогитель. - Да. - А я исключительно "Неман". - Да и я люблю эти папиросы, но если покурю долго - кашель. Бросать не пробовал? - Однажды девять месяцев не курил. А тут выборы. Пива редкого в деревню привезли, "Лидского". Сушеная рыба нашлась. Ну, а я урну возил к тем, кто своими ногами прийти не может. Друзья накупили всего и на мою долю, чтобы после подсчета голосов отметить праздник. И, заразы, забыли и три пачки "Немана" купили, черти. Я намерзся за день, отвел коня, пришел, ну, и выпили. Потом закурил. И... как и не было этих месяцев. Шаблыке этот разговор был настолько интересен, что сдох бы от скуки вместе с мухами. Поэтому мы перешли на тему, от которой, судя по нашим литературным газетам, подохли бы мухи во всем мире: на "книжную". - Ну вот какого ты, Михась, мнения о Быкове? - Ничего. Не выдумывает. Видно, сам нахлебался этого военного счастья по пилотку. Не то, что какой-то там пишет, как Саня банным веником роту немцев разогнал. С танками... Мыли, мыли косточки инженерам человеческим душ (услыхали бы они это с трибуны), и завершился разговор еще на одной личности, к которой я вообще-то отношусь терпимо. - Ну а этот... Короткевич? - спросил Шаблыка. - Да вроде ничего. Только чумовой какой-то, дурашный. Левой рукой ухо через голову чешет... Никогда не знаешь, чего от него ожидать. - Говорят, бабник, - сказал Змогитель. - А о ком этого не говорят? Ты вот лучше, Антось, скажи, что ты там нарасшифровывал? - перевел нудный разговор на другую тему Шаблыка. Я коротко рассказал про литорею. Сказал также о своем твердом убеждении, что нужная мне башня - с северной стороны, там, где были потом замурованы Слуцкие ворота. Поведал и про угол наматывания (я верил этим парням и крепко надеялся, что они, бывшие деятели партизанщины и подполья, умеют, когда нужно, зажимать язык в тиски), но сказал (прости мне, господи, этот обман), что предмета, вокруг которого следует наматывать, у меня нет и что определение угла между осевой линией ленты и направлением написания слов с помощью транспортира мало что дает, а окончание и вовсе неясно (и это было правдой). Непонятно было и то, какую башню надо считать от угловой. Третью? - А ты еще почеши свой глобус, - посоветовал Змогитель, - может, что-то надумаешь. А что мне оставалось на самом деле? Вдруг за штакетником началась дикая какофония. На разные голоса и с разной степенью отчаянья вопили "караул" десятки собачьих глоток и кто-то верещал на всю улицу: - Убийцы! Убийцы! Мы подошли к забору. Справа двигался уже известный мне кортеж: Лопотуха в сопровождении десятка собак. А навстречу ему шли председатель Ольшанский и бухгалтер Гончаренок. И чувствовали себя, по всему было видно, как две мухи в миске с кислым молоком. Все делают выводы, все видят, а удовольствия никакого. - Убийца! - горланил Лопотуха. - Почему, Людвик? - спросил Ольшанский. - И вы! И вы! Убьете меня! Спрячусь! - Почему я убийца? - спросил и Гончаренок. - Потому!.. - И, обратившись к Ольшанскому, снова завопил: - Бычков убиваешь? Теляточек! Овечечек! Спрячусь! - Иди, Людвик, - грустно сказал председатель. Но сумасшедший, заметив нас, уже переключился на меня: - Ага, к правде идешь. Тем скорее свернешь голову. Обсели уже тебя, обсели. И бац* тебе не поможет. Бац в сутане. Вот Бовбель, Бовбель придет. Пришел. ______________ * Бац - крыса (бел. диалект.). И мы, и те двое рванули от него так, словно он размахивал ведром с кипятком. Чуть отдышались, пока перенесли остатки "Бальзама" и решето с клубникой на другой, садовый столик за домом. - Ну, джентльмены, - спросил я, - как самочувствие? И что сей сон вообще должен означать? - Не знаю, - сказал Шаблыка. - Может, на самом деле рехнулся человек. А может... уж очень удобный способ замаскироваться. - Ну, это ты брось, - сказал Змогитель. - Здесь тогда такое творилось, что и самый здоровый человек свихнулся бы. А у этого, видимо, психика была слабая. Хорошо еще, что богу душу не отдал. - Как это все было? - спросил я. - Ну, в мае сорок четвертого по приказу Гиммлера, как известно, была образована "kommenda 1005", - стал рассказывать Шаблыка. - Уничтожение следов всего, что они тут натворили. "Акции санитарные". Смертный приговор деревням и хуторам, где могли быть свидетели. Нам еще повезло. Не успели уничтожить, слишком поспешно лыжи подмазывали. Но выселить людей - выселили. В лес. А акты эти, о массовых экзекуциях, были подписаны. Был тут такой шеф Кладненского округа гестапо. И подписывал он их как "Przewodniczacy sadu gestapo". Председатель "суда" гестапо... Ну и начали по округе машины рыскать. А в машинах - наши из леса следили за ними, - а в машинах СС - оберштурмбаннфюрер, доктор права (как будто может быть какое-то право в стране бесправия) и он же, упомянутый шеф Кладненского гестаповского округа, некто по фамилии Гештербер, да с ним какой-то штандартенфюрер, полковник, значит. Да оберштурмфюрер Зейтц с помощником унтерштурмфюрером Штофхеном (пусть земля ему битым стеклом будет, такая сволочь). Ну и в других машинах помельче, шарфюрер Линц (этот охраной руководил) и почему-то фон Эйхгорн, майор тодтовских частей, военно-строительной организации. Ясно, что не строить они что-то тут собирались, а прятать... А может, искали какой-нибудь овраг, чтобы меньше было работы по засыпанию... - И документов нет? - спросил я. - Искали мы их несколько лет назад. Потому что наши люди иногда все же прокрадывались в деревню взять что-либо из вещей или еды немного из тайников и хочешь не хочешь, а кое-что видели. - Кто, например? - Мультан. Органист. Да мало ли кто еще... Ну вот. В середине июля подступили наши. И тут снова началась катавасия. Этой акцией руководил уже комендант Ольшан граф Адельберт фон Вартенбург. - Случайно, не из тех? Не родственник того Йорка фон Вартенбурга Иоганна-Людвика, что с генералом Дибичем в 1812 Таврогенскую конвенцию заключил? - спросил я. - Ну, что немцы с расейскими войсками будут против Наполеона воевать. - Угу. А еще раньше, в 1778-89 участвовали в войне за Баварское наследство. Не прямые наследники, а, кажется, от троюродного брата. - Ты откуда знаешь? - А я был в партизанах, затем не только по подозрению в "бандитизме" в гестапо сидел, я в гестапо некоторое время переводчиком служил. Потом опять в партизаны ушел. - Как?! - А так. - Ну и что? - Сам видишь. Не с белыми медведями воспитательную работу веду, а с юношеством. Значит, ясно, как я немцам наработал. - Н-да, - впервые отозвался Ковбой, - не жизнь, а слоеный пирог: лес - переводчик в гестапо - подвальный подопечный гестапо - выкуп - снова лес. - Ладно, кончай. Ну вот. А с графом - Франц Керн из айнзацштаба, из ведомства Розенберга. Грабеж ценностей. Значит, и их вывезти не смогли, потому что кольцо почти замкнулось... А с ними штандартенфюрер Зигфрид (фамилии не знаю) и - держись за что-нибудь, упадешь - последний Ольшанский, старик Юзеф-Ксаверий. - Он, говорят, вскоре умер? - спросил я. - А я думаю, его умерли, - сказал Змогитель. - Могло быть и это. - Как так? - А ты что думаешь, - продолжал Шаблыка, - Вартенбургу и Керну нужны были лишние свидетели? Так вот, вваливаются тогда в Ольшаны и сюда под непробиваемой охраной несколько "оппелей", два "даймлер-бенца", одна машина системы "монти" (день п...т - год на ремонте) с эсэсманами и три легковушки: "бээмвешка" синяя, "оппель-капитан" и "мерседес" с генералом. И почти во всех машинах какие-то сундуки, тюки, обшитые брезентом и клеенкой рулоны. А возле одной все время крутится, размахивает руками и распоряжается старик Ольшанский, а на остальные и плюнуть не хочет... Ну, а потом погнали колонны заключенных и просто мирных... Эсэсманы своими "вальтерами" и "манлихерами" трясут, блокэльтестеры, блочные старосты, да блокфюреры палками размахивают: а может, за усердие, радение да старательность не будет им последней ямы. Потому что предчувствовали, ой, предчувствовали все. Как хорошая собака - землетрясение или пожар. Хрена им с маком, этим старостам, - не обрекли их немцы на иное. Там и наши были в полувоенной форме - Мультан видел. Несколько человек. Но далеко было, не узнаешь в лицо. А ведь наши, гады. - Какая эпоха, такие и таланты, - с черным юмором сказал Змогитель. - Ты бы, Миша, и о других талантах нашей эпохи вспомнил, - сердито проворчал Рыгор. - И вспомнил бы, да те забыть не дают. Уже довольно густые сумерки легли на деревню, речку Ольшанку, леса и громоздкий черный силуэт далекого замка. Шаблыка вздохнул: - Ну вот. Мультан в лесу сидел. Видел, как разгружали ящики, как волокли куда-то. - Он после войны их даже искал. Щупал лопатой дно замкового озера. "Ил, - говорит, - засосал", - процедил Ковбой. - А я считаю - напрасно там искать, - сказал Шаблыка. - Думаю, не в речушке ли под замком, там промоины у берега. Или, вернее всего, где-то в катакомбах. Потому как там и дьявол ногу сломит. Потому что их до конца никто не знает. Знал только старый Ольшанский, у него был старинный план. - Кто видел? - вздохнул я. - Лопотуха. Я очень удивился. - Он года два - до тридцать девятого - в замке библиотекарем работал. Куда было деться белорусскому хлопцу, пускай себе и с университетами. Помолчал. - И вообще он чересчур много видел. Можно сказать, смертельно опасного для жизни. И последнюю "акцию" видел. Бредит, лопочет, а смысл какой-то есть. Я вот только не знаю, или он ее тоже наблюдал откуда-то, или был в колонне смертников. Я из отдельных слов этого его лопотания, его блеяния нарисовал для себя такую картину, может, и неверную. - Какую? - спросил я. - Видел он все это, но не до конца. Пленные волокли ящики до взгорка (там озеро с одной стороны, а речушка, ров и замок - с другой). Потом смертникам глаза завязали, повели туда, а через пару часов, снова с завязанными глазами, отвели обратно. И в лесу - залпы. Живые сносили мертвых в кучи. И тут или Лопотуха испугался (он, видимо, уже и тогда был - того...) и оставил наблюдательный пункт, или ему удалось чудом убежать. А остальных положили там, на горке. Где похоронены - знаешь. - А кто знал и знает, где они то спрятали? - Ну, наших туда не пустили. Вартенбург под бомбы угодил в Дрездене, а "искусствоведа" Керна наши в Белостоке потом публично повесили. - Вот оно что, - вздохнул я. - Получается, никто не знает, что прятали, где и как. - Косвенно догадаться можно: архив, награбленное и еще личное имущество Ольшанских. То-то замок пустовато выглядел, когда мы вошли. А кто знает? Лопотуха знает. Да это все равно, как если бы собака знала. Не говорит... И никогда не скажет. - А может так случиться, что наступит просветление?.. - Вряд ли, - сказал Змогитель. - Что могут дать беспорядочные бормотания вроде: "И вы... Убьете меня... Убийцы... Завещание их там". Если и есть где-то там завещание Ольшанского и княжеские грамоты да подтверждения магнатного достоинства, то кому они сейчас нужны? Последний, последний Ольшанский волей божьей "умре". Да, веселого было мало. Мы сидели уже почти впотьмах, и такая же тьма была в наших мозгах. Я вспомнил про свое обещание Хилинскому и первый нарушил молчание. - Хлопцы, а что оно такое - Бовбель? Это я для одного там человека. Он и сам немного знает, но ему интересно, что знают, как смотрят на это тут, на месте? - Кгм... - Змогитель бросил в рот ягоду. - Это, брате, знаменитый бандит. Терроризировал с бандой всю округу в 45-47-м годах. Два их тут таких было. Он да Кулеш. В оккупацию "партизанили". А по правде их "партизанство" в основном сводилось к тому, чтобы разжиться харчами да коня или кожух у кого забрать. Ну, врать не буду, нападали иногда и на немцев. Посты снимут, комендатуру подожгут, мост однажды спалили, два эшелона под откос раком поставили. Еще пока такое было - терпели. Но перед освобождением бывали у них уже стычки и с нами. Почти как анархисты в гражданскую: "Бей справа - белого, слева - красного". - Да, - сказал Шаблыка, - по сорок восьмой год у нас был ад. Из-за них. Возвращаюсь однажды ночью с собрания - гляжу, кто-то цигарку курит за кустами. Ясно, засада. Ну, я "вальтер" из кармана, крадусь, думаю: "Это еще кто кого". Подошел ближе - тьфу ты, мать-перемать... Светлячок! Обычный светлячок! Посмеялись. И снова Шаблыка: - А бывали и в самом деле засады. Очень охотились. За всеми, а за мной почему-то особенно. - Может, боялись? - Сам так думаю. Возможно, в банде был кто-то из коллаборационистов. А я мог его случайно знать, потому что какое-то ведь время "немцам служил". Мог опознать. Вполне возможно, что по этой причине и охотились... Ну, не добыли, и хорошо. А потом милиция, да "ястребки", да обычные люди, которым он хуже гнилой редьки осточертел, начали его гонять, прижали к болоту и - каюк. Сам Бовбель, кажется, убит. - Почему "кажется"? - Никто из наших его в лицо не знал, а "евонные" все полегли. - Так никто и не знал? - Впотьмах его видел только какой-то Щука. Кажется, в чинах теперь. В Минске живет. И еще - Гончаренок. - Гончаренок?! - Да. Бовбель послал одного своего хлопца провожать Гончаренка "в последнюю дорогу", да, видать, малоопытного. А у Тодора в кармане махра была... И вторая ошибка - рук ему не связали... Он после этого в болоте два дня сидел, а потом ночью в Ольшаны пришел и от жены узнал, что Бовбеля накануне разбили вдребезги. - Никогда бы не подумал, что он настоящий мужик, - покачал я головой. - Экий ведь пьянчуга, вечно от него перегаром разит. - Он, говорят, и пить начал с того времени. А вообще-то,