мов пташка в тенетах, а випурхнути не можу. - Збирайся, конi подадуть. Вийшов i дав челядi своє повелiння - лаштувати колiсницю для дальньої путi. А поки лаштували її та впрягали коней, покликав до себе тих, хто охороняв у його вiдсутнiсть ворота. - В жони моєї був хтось iз сусiдньої провiнцiї? - Не було. - Як то не було? - Бо не було. Ворота охоронялися, нiхто не в'їздив у них за останнi п'ять дiб. - То, може, жона моя посилала когось до матерi? - Таке теж вiдпадає. Жоден вершник не виїздив iз мiжгiр'я. Волостелин пильно приглядався до привiдцi сторожi. А те не обiцяло втiхи.. - Як же господиня знає, що в неї нездужає мати? Духи принесли їй тi вiстi чи як? - Про те вiдомо лиш господинi. Аспар хмурився. Видно було: його роздирають сумнiви, а чи правдивi вони, не знав. - Iди, - повелiв зрештою охоронцевi. - I моли бога, щоб справдi було так. Бо коли довiдаюся, що таки приїздив хтось до неї чи виїздив iз мiжгiр'я, начувайся. Пождав, доки вляжуться зворохобленi думки, й спрямував стопи свої до жони. - А що з матiр'ю? - Казала вже: недужа. - Питаю, який недуг? Невже тi, що були в тебе, не сказали? - Казати не казали, та оповiстили страшне: матуся наснилася менi в чорному. - Ах, наснилася! - нiби аж зрадiв Аспар. - Тодi складай, жоно, свої речi i лишайся вдома. Корнелiя всього, видно, сподiвалася вiд свого вiдлюдька, тому не вельми й здивувалася. Зате обурення її дало нарештi про себе знати. - Я, здається, не продана тобi! - Зате обвiнчана зi мною. Сама того хотiла, отож i будь нею, в усьому покiрною жоною. Жiнка є жiнка, коли вже розлютиться, не бачить, де дверi, а де вiкно. - Ти... ти забуваєш, - позеленiла зi злостi, - що я не беззахисна, що менi досить кинути клич - i на помiч прийде сила, перед якою не вистоять анi твої ворота в Долину Слiз, анi твiй замок. Темнiв i Аспар на лицi. - Ти спершу кинь його, клич! - мовив не без погорди. - Замок он який, звiдси швидше до бога докличешся, анiж до батенька. Корнелiя нацiлилась було крикнути: "Я докличусь!" - та втрималася. Нащо казати такому? Чи вона не донька знаного в краї префекта, чи не вiдає: мовчання - золото, хто мовчить, той двох навчить. Найперше, що вдiяла, коли муж вiд'їхав iз замку, покликала до себе випробуваного вже на дарах челядника. - Я знов про те ж: треба вибратися якось iз мiжгiр'я. - Може, й треба, та як? - Муж лiпше за мене знає Долину Слiз, отож хай розкине розумом i знайде спосiб. За те матиме втричi бiльше, нiж мав. Челядник так гiрко кривиться, нiби з'їв щось бридке. - Достойна, я ж бо казав уже: це неможливо. - Чи звiдси один-єдиний вихiд? - Таки один, через ущелину, що проклала рiка. Бiльше немає нi входу, нi виходу, кругом непрохiднi гори. - Одначе ж поселяни Долини Слiз, купцi iнших провiнцiй їздять же якось. - Лише через ворота i тiльки з дозволу сторожi. - Ну а коли переодягнуся й приберу подобу купця чи поселянина, вiзьму з собою челядь, товари? - На виїзд слiд мати знак вiд волостелина, без знака не випустять. Корнелiя то нiмувала, дивлячись на челядника, то схоплювалась i металася по терему, нiби загнана в клiть звiрина. - То, може, тебе хоч випустять? - Того теж не варто робити. Я близько стою коло вас, волостелин може догадатися, чому менi заманулося їхати з його володiння, й перешкодити нам одразу ж або пiзнiше розкумекати, чого їздив, i скарати мене на горло. У нього iншої кари немає. - То що ж радиш зробити? Як повiдомити вiтцевi, аби прийшов i визволив мене з бiди? Челядник замислився. - Дайте, достойна господине, час. Не може бути, аби старий Трiарiй не знайшов для вас рятунку. Коли не в замку, то поза замком, а пiдшукаю для вас вiсника. Вiн зiбрався вже було йти, та одразу ж i передумав. - Маю для вас два попередження. - Кажи. - Перше з них: майте терпiння i зробiть усе можливе, аби не виказати себе волостелиновi анi устами, анi очима, анi вчинком. - За те можеш бути певний. Я - донька префекта, маю добрий вишкiл таємних зносин i змов. - Коли маєте такий вишкiл, то мусите знати: усе, що кажете тут, чують стороннi вуха. Не бiйтеся, - застерiг, - в даному разi тi вуха мої. Кориелiя примiтне дивується й нiмiє дивуючись. - I друге, - не зважає на її подив челядник, - усе це дорого коштуватиме. - Кажу ж, i ти, i знайдений тобою вiсник будете винагородженi достойно. Захочете, покинете разом зi мною Аспарове володiння, житимете, будучи багатими людьми, десь-iнде. Чи то челядник так добре знав Аспара i хотiв приспати його пильнiсть, чи йому справдi не таланило знайти людину, котра вволила б волю господинi замку, побачення з таємним вiсником не було та й не було. Самого Трiарiя бачила щодня i бесiдувала з ним мало не за кожним побаченням, тiльки не про те, чого ждала вiд свого повiреного. "До чого я дожилася, - журилася. - I честь, i совiсть, i життя моє залежить вiд якогось раба. Захоче - врятує, захоче, - погубить. Ба як дозволяє собi поводитися з господинею: грається, мов кiт iз мишею". Ходила по терему - приглядалася до челядi, виходила на подвiр'я - знов приглядалася, де з ким ставала навiть на розмову, питала про люд, що живе в Долинi Слiз, про торги та виторги, а вже потiм - з яких земель привозять сюди товари, кудою правляться, коли їдуть у Долину, кудою - коли виїздять iз неї. I таки пересвiдчилась: iз мiжгiр'я, крiм рiки й ущелини, прокладеної рiкою, немає нi входу, нi виходу. Вона - єдина надiя знову стати вiльною. Геть змалiла вiд тiєї певностi духом i схильна була вiрити вже: iншого рятунку немає, доведеться падати своєму мучителевi до нiг i слiзно благати, аби вiдпустив до отця-матерi, тим паче, що благати є чого: вона що не день, то бiльше переконується: непразна є, понесла вiд свого зрадливого мужа дитя. Гляди й змушена була б унизити себе колiнкуванням, та не дiйшло до того: Трiарiй прийшов якогось iз найсум'ятнiших для неї днiв i сказав: розшукав мужа, котрий зголошується виконати повелiння господинi замку. - Хто вiн i чи може вийти за гiрськi обводи? - Може, достойна, бо є чоловим охоронцем торговця крамом i має дозвiл на в'їзд i виїзд. - Клич його до мене. В усьому покладалася на челядника i неабияк довiряла вже челядниковi: де ж пак, як мудро все передбачає, як не по-рабськи тверезо мислить. А спати не спала тiєї ночi, сидiла й ждала мужа, який повезе її кревним вiсть. Коли ж з'явився вiн i запевнив: таки повезе, не вагалася, зняла з руки й поклала на шкарубку його долоню перстень з родовим гербом. - Передаси цього персня, - повелiла, - i доста. Вiтець знатиме, що робити. - Коли ж запитає, що сказати? - Скажеш, немає бiльше терпiння, хай прийде й забере мене. - Буде зроблено, достойна. Ну, а... - Плата ось, - подала золоту вежицю. - Винагороду ж матимеш там, у вiтцевiм замку. Знала, до кревних не така вже й далечiнь. Хай пiде кiлька дiб на те, щоб вибратися її посланцевi з Долини Слiз, хай ще одна доба спливе, доки добиратиметься вiн до вiтцевого замку та шукатиме способу побачитися з кревними, за три-чотири доби вiтець знатиме вже, що з його донею, i поспiшить визволити її. На п'ятий день, найбiльше через седмицю має бути вже тут. Що надiйнiше утверджувалася в своїй вiрi в порятунок, то обережнiшою була. Не принижувалася перед мужем, одначе й не сварилася з ним. Коли цiкавився чимось, вiдповiдала тихо, примiтно засмучено i все ж покiрно. Та ба, i обережнiсть її не залишилась незавваженою. Присiв одного надвечiр'я бiля ложа й поцiкавився: - Чом така сумна та невесела? - Нiби ти не знаєш, - сказала тихим, безборонно покiрним голосом. - Невдоволена, що не пускаю до матерi? Добре роблю, що не пускаю. Сон неправду провiщав: мати твоя жива й здорова. - Звiдки знаєш, що жива й здорова? - Я все знаю, Корнелiє. Навiть те, що ти не вiдмовилася вiд думки пiти пiд мене, пiти й не повернутися. - Погано знаєш. - Того не може бути, щоб я погано знав. - Може, Аспаре. Куди пiду i чого пiду, коли матиму твоє дитя? - Ов! - пробудився, ба зрадiв навiть. - I то є правда? - Настане час, пересвiдчишся. Повiрив. Присяйбiг, повiрив i вiдчув себе чи то присоромленим, чи то неабияк щасливим. Заяснiв на виду, десь подiлася завжди наявна в ньому твердiсть духу, одвага та рiшучiсть. Замiсть них пробилась i заяснiла на виду хай не пишним, все ж помiтним квiтом людська прихильнiсть, хотiлось вiрити, що й доброта. "Невже я помилилася, взявши пiд сумнiв його подружню вiрнiсть? - завагалася Корнелiя. - Ба нi, того не може бути. Жiноче серце багато i далеко бачить. Воно не запротестувало б так гаряче, коли б не нагледiло за тими обiймами з медушницею хтивих помислiв i пiдлої зради". Мабуть, швидко пригасила в собi раптовий спалах прихильностi - Аспар простягнув правицю й торкнувся нею її руки. - Ти не гнiвайся за ту мою примху, - мовив примирливо. - Виберемо час i поїдемо до твоїх кревних. Я розумiю, ти скучила за ними та й тривожишся тим, чого ждеш i боїшся ждучи, мусиш погасити свою тривогу матусиною радою. Побуду седмицю-другу на ловах та й поїдемо. Пiшов вiд Корнелiї нiби й прихильний, ба навiть вдоволений нею, а Корнелiя не почувала себе вдоволеною. Блудливого пса нiчим не приручиш до домiвки, те й робитиме, що їздитиме на лови, а вона, жона його, нiзащо не повiрить пiсля того, що бачила, в добропоряднiсть свого мужа. Вiн тому й захоплюється ловами, що вони дають йому розкiш-волю. Тож i немає чого радiти. I намiру свого теж немає потреби переiнакшувати. Прибуде вiтець, аби забрати її в Аспара силою, - пiде з вiтцем, поїде до кревних з Аспаром - теж не повернеться в гнiздо розпусника i розпусти. Стане пiд захист роду свого i не повернеться! Перед сном думала про це й пiсля сну не могла прогнати вiд себе нав'язливих думок. I саме тодi, як думки тi стали для неї пекельною мукою, чимось схожими на вiдчай, до замку завiтали торговi люди з вiддалених земель i попросилися пiд захист стiн i сторожi. - Доведеться зачекати господаря, - сказали їм сторожовi. - Є ж господиня. Може, вона дозволить заночувати в замку? Чи Аспаровi довiренi не зважилися бути аж надто непоступливими, чи не захотiли виказувати гостям, що господиня їхня не в усьому господиня, помислили, повагалися й таки уступили з дороги: iдiть, питайтесь. Не будь Корнелiя така сподiвана та увiрувана, що помiч прийде, мабуть, виказала б себе: коли прочинилися дверi i на порозi стали гостi з далекої землi, пiзнала серед них Емiлiя Долабеллу, того самого, що був обранцем її серця i мав стати утiхою-мужем. I радiсть, i бентега, видно, неабияк озвалися в серцi - не втрималась, опустила очi. Коли ж опам'яталася й похапливо звела їх, то дивилася вже, як i належить дивитися жiнцi, котра стала на мiсце мужа свого й вирiшує важливi родиннi дiла. Емiлiй Долабелла!.. Як вiн упадав коло неї, як ждав тiєї днини, коли батьки домовляться остаточно й вирiшать долю своїх взаємно прихильних i, нiде правди дiти, взаємно жадаючих злюбного часу дiтей. Земля iталiйська, переживала смутнi часи, по її долах i горах розгулювали варвари, глумились як хотiли i над ким хотiли. Тож Люцiй Руф, вiтець її, й шукав серед сусiдiв соузникiв, а знайшовши, неабияк зрадiв: префект сусiдньої провiнцiї Долабелла має старшого на кiлька лiт за Корнелiю сина. Коли поєднати його з Корнелiєю злюбними узами, сила патрицiїв подвоїться, а з тим прийде i певнiсть: варвари натраплять на посилений опiр i вгамуються. Вони й вгамувалися нiби, та не всi: вiд Аспара вiтець не уберiг свою дитину.. - Достойна, - порушив тишу привiдця сторожi. - До тебе завiтали торговi люди з далеких земель. Просять дозволу на захист i торг. Кивнула, зголошуючись вислухати гостей, i вже потiм сказала сторожовим: - Залиште мене з ними. Потiм, як розпитаюсь та визначу, яку частку виторгу треба взяти на користь господаря, покличу. I вже як сторожа виходила й причиняла за собою дверi, звернулася до гостей: - Звiдки бог привiв i з якими товарами? - Здалеку, достойна. - Емiлiй помiтив її застереження: тут усе чують, i мовчки передав той самий перстень, що його вручала Корнелiя своєму гiнцевi. - А товари у нас всякi: нашi i заморськi - гiшпанськi, вiзантiйськi, ба навiть китайськi. - I вже тихо, аби чула тiльки Корнелiя, додав: - Будь напоготовi, виїжджатимемо з замку, вивеземо тебе, прикриту поклажею. Видно, не знала, що сказати на те. Дивилася широко вiдкритими очима i мовчала. - Приходь, володарко, сама побачиш, якi маємо товари, собi пiдбереш те, що душа бажає. - Гаразд, я прийду. Тодi вже й мито визначимо. А дозвiл на торг, як i на пристанище в замку, даю зараз. Пождала, доки вийдуть, i вже потiм подалася на свою половину. Упала зрадiла а чи знесилена на ложе й прикрила обличчя руками. Боже, допоможи їй! Сам Емiлiй приїхав. Чуєш, святий боже, сам Емiлiй! А коли так, вiн не зрiкся її пiсля всього, що сталося, вiн затим i прибув, аби вирвати свою Корнелiю iз лабет гота Аспара, цього варвара з варварiв. I якщо не зрiкся досi, то не зречеться й тодi, як вивезе за обводи Долини Слiз. Коли б тiльки розумно вчинив та зумiв перехитрити самого Аспара. Коли б тiльки зумiв! Того дня не пiшла на торжище - хай Аспаровi послухи пересвiдчаться: вона - достойна жона у свого мужа, лише для чемностi сказала: прийду i гляну, насправдi ж не йде. А вже як присплять себе, вийде поглянути на товар, придбає щось для годиться й домовиться з Емiлiєм, коли приховають i вивезуть її iз замку. Аспара, на щастя, не було та й не було, i це утверджувало змовникiв у певностi: задумане станеться. Емiлiй шепнув, коли вибирала товар: - Я навмисне продаю товари по завищених цiнах. Як тiльки побачу, що покупцiв немає вже, постараюсь домовитися з сторожею, аби випустила з Долини Слiз. - Чи випустить - ось бiда, - засмутилася. - Тут суворий закон: на в'їзд i сторожа може дати дозвiл, на виїзд - тiльки Аспар. - А я задобрю її донатiями, - весело пообiцяв Емiлiй. - Так задобрю, що й про закон забуде. - То було б прелiпо. I все ж готуйся, Емiлiю, до гiршого. Аспар ось-ось може нагрянути. - Аби того не сталося, завтра готуватимусь уже до вiд'їзду. Он як хотiла, щоб сталося саме так, як вiн мислить собi, а певностi, що станеться, все ж не було. Надто багато сумнiвiв навалювалося, коли давала простiр мислям: i сторожа може не пристати на те, щоб випустити гостей без дозволу господаря, i муж може нагодитися й сказати їй: "Будь при менi". Що вона вдiє тодi i як може зробити все за одну нiч: i мужа приспати, i до Емiлiя втекти, i мiж поклажею сховатися? Поганi передчуття завжди не безпiдставнi. Завтра вдосвiта мала втiкати з замку, а сьогоднi пополуднi Аспар повернувся з ловiв, i все пiшло шкереберть: Емiлiєва домовленiсть iз сторожею стала недiйсною, за дозволом мусив iти тепер до Аспара, а йти одразу ж по його приїздi не випадало якось, тож i вiд'їзд слiд було вiдкласти на день, а то й на два. Дозвiл на вiд'їзд Емiлiй ухитрився брати в присутностi Корнелiї, щоб вона чула i знала: на неї чекають цiєї ночi. Має так обернутися, аби з усiм упоратись: i мужа приспати, i серед товарiв на хурах Емiлiя сховатися до свiтання. Вона й упоралась. Одним заморочила покорою голови, iншим залила хмiльним очi, ще iншим напустила туману i опинилася бiля Емiлiя, здавалось, непомiченою. Та ба, то тiльки здавалося. Коли настав ранок i на кам'янистiй путi заторохтiли хури торговцiв, челядник Трiарiй вломився, мов навiжений, до Аспарової опочивальнi i крикнув, осилюючи страх: - Володарю! Жона твоя зникла iз ложницi. Вели перевiрити хури торговцiв, поки не покинули обводи нашого володiння. Боюсь, чи не втiкає вона з ними. Все iнше робилося швидко i надiйно, як i належить робити вишколеним татям: оточили кiньми хури, пов'язали, не давши опам'ятатися, тих, що сидiли при товарах, розкидали крам i не забарилися, ясна рiч, поставити перед очi волостелина Корнелiю. - То це така твоя подружня вiрнiсть? - нахмурив брови i схолоднiв видом Аспар. - Глядiть на неї, втiкає з iншим, мене, мужа свого, смiє ганьбити. - Не тобi говорити про подружню вiрнiсть, - прогнала нарештi страх i зiбралася з думкою Корнелiя. - Згадай медушi, що є на ловчих путях Долини Слiз, i п'янi оргiї, якi влаштовуєш там iз шлюхами-медушницями.. Думаєш, не була бiля них, не бачила, не знаю? - Вiднинi не бачитимеш i не знатимеш... З ким утiкала? З ним? - показав на Долабеллу. - Смiє називати когось шлюхами. А сама? - Вона втiкала до кревних своїх, - виступив наперед Емiлiй i заслонив собою Корнелiю. - I втiкала тому, що не хоче бути щоденно зраджуваною мужем своїм. Не вона - ти опорочив подружню вiрнiсть i подружню честь! Аспар став схожий на сiрий камiнь при битiй путi. - Те, що дозволено мужу, - мовив з погордою, - те не дозволено його жонi. Замурувати. Отам, - показав на скелю, що височiла поодаль, над битою путтю. - Видовбайте їм у каменi домовини i замуруйте по самi уста, аби всi, хто їхатиме тут, бачили i знали: так карають у нас, готiв, непокiрних i зрадливих. Емiлiй Долабелла був замурований того самого дня, як майстри видовбали для нього кам'яну домовину. Те саме ждало й Корнелiю, та за день до покарання до волостелина прийшли старiйшини роду й сказали: - У неї пiд серцем б'ється твоє дитя. Не гоже карати таку, привiдцю. Нас проклене люд довкружний, супроти нас може повстати весь хрещений свiт. Аспар пильно дивився на старiйшин, схоже, що вибирав, на кому з них зiгнати зло. - А що вам до люду i його проклять? Тут я господар i судiя, бiльше нiхто, чули!? А щодо жони моєї... щодо жони таке скажу: хай буде нi по-моєму, нi по-вашому: зачекаємо, доки народить дитя, а тодi вже й скараємо. Та бiльше не приходьте до мене з благаннями про помилування. Воля моя була й лишається непохитною. Старiйшини й не приходили бiльше до нього. Не благала й Корнелiя. Навiть вiтця свого не силилася вже покликати на помiч. Дивилася з темницi на знадливий осiнньої пори свiт i сумувала. Коли ж нагадали їй: "Може, переказати щось кревним? Звiрся i скажи, що?" - подивилася жалiсно й мовила: "Не треба, я вже звiрялася. Он чим завершилося все. Емiлiя скарано i мене скарають". Йшли вiд неї й гадали собi: "Вона не доживе до того дня, коли почує крик немовляти. Он яка плоха. Пити ще п'є, а їсти - в рот не бере. Правду про таких кажуть: сохне, нiби дерево без кореня".. Та Корнелiя дожила-таки до визначеного дня i крик маленького свого почула. Ба, одмiнилась почувши: i усмiхнулась, i заяснiла, їсти-пити попросила. "Яка я рада, - сказала тим, що ходили коло неї. - Не сина - дiвчинку народила. А дiвчинка продовжить мiй рiд - не його". Коли ж настав час вести її до скелi, розглянулась, мовби питала: "Так швидко?" - i осмутнiла враз, мовчки пригорнула до себе дитя своє та й пiшла, куди вели. - Низький уклiн тобi, Емiлiю, - сказала, як наблизилась. - Ось ми й станемо з тобою в парi, тiльки не пiд вiнчальним - пiд кам'яним вiнцем. Не нарiкай на мене, мiй єдиний, мiй бажаний друже. Бачить бог, я не хотiла цього. Уклонилася ще раз i до майстрiв: - Чула я, володар ваш звелiв бiльше не звертатися до нього i не просити за мене. За себе й не прошу, а за дитя моє можна? Майстри знiтилися i промовчали. Лише один iз них, наймолодший, не сховав очей. - Кажи, жоно, чого просиш. - Зробiть так, аби в домовинi моїй, в тiм самiм мiсцi, де впиратимуться у камiнь груди, були вiконця-прозори. Бодай маленькi. Хотiла б, щоб приносили до мене дитя моє, щоб воно й через камiнь могло ссати маминi груди. Майстри вволили її волю - поробили вiконця. I няньки послухалися, понесли дитя до замурованої матерi раз, понесли вдруге та й далi змушенi були носити. Бо дiвчинка не брала чужих грудей. Сам Аспар шукав для неї молочниць - дарма, плакала i вiдверталася. Коли надходив час годувати дитину, вiд скелi чувся тужний i зворушливий спiв Корнелiї, такий зворушливий, що всi озиралися на нього й нiмiли. Тi ж, кому належало дбати про дитя, несли й годували його молоком матерi через вiконця-прозори. За седмицю-пiвтори спiву не стало чути - чи то вiдпала в ньому потреба, чи Корнелiя геть ослабла й позбулася голосу. А молоко текло з грудей. Текло усi тi днi i мiсяцi, доки потребувало його осиротiле дитя, не переставало текти й тодi, як груди в замурованої матерi стали кам'яними. Он який грiзний був Аспар iз тими, хто так чи iнак дозволяв собi являти непокору, а й вiн не мiг примусити рiд свiй мовчати про те диво. Хай не одразу, хай пiзнiше чутки про нього все ж випурхнули за обводи Долини Слiз i стали набутком всiх. Отож жiнки, яким доля не дарувала здатностi годувати власних дiтей молоком, i понинi йдуть до Корнелiї як до своєї покровительки, матерi матерiв, всеблагої зцiлительки i годувальницi. Йдуть i благають у неї заступництва, черпають iз грудей-джерела живодайну силу для себе. ...Мабуть, аж надто далеко втекла Миловида вiд монастиря, келiй монастирських, не почула ходи тих, що зближалися з її кам'яним затишком. Тодi лиш отямилась i обернулася, як прочинилися дверi й через порiг переступила мати-iгуменя в супроводi сестри Євпраксiї. - Мир з тобою, дитя людське. - Iгуменя пiднесла бiлi пучки й осiнила ними послушницю християнським знаменням. - Чом так довго не спиш? - Сон не бере, матiнко. Миловидка стала на колiно й поцiлувала iгуменi руку... _"Чого вони? - думала, поки схилялась та цiлувала. - Такпiзно i вдвох. Присяйбiг, всього могла сподiватися, тiльки не сих вiдвiдин". - Сестра Євпраксiя сказала: сумнiви й сум'яття усе ще не полишають тебе. То правда? - Далебi, що так. - Ти ж казала: згодна вже прийняти вiру Христову, а опiсля плакала, кажуть, чуючи себе винною перед родом своїм. - Бо таки чуюсь винною, матiнко. Мовчить iгуменя. Дивиться вивчаюче i мовчить. - Не перечу, дiти мають бути вiрнi й вiдданi своїм батькам, - мовила перегодом i сiла. Її приклад наслiдувала i Євпраксiя. - Одначе ти, дитино, приймаючи вiру Христову, не робиш противного батькам своїм дiла. Чи вiдаєш, чого так? Бо робиш добре дiло. Хто знає, може, саме твiй приклад i наверне їх на путь iстинний. Казала та й казала, яка вона щедротна й душеспасительна, вiра Христова, яке блаженство чекає тих, хто усвiдомить суть сеї вiри й прийме її не з примусу - серцем. Тож i її, Миловидку, нiхто не силує. Най приходить, як перед сим приходила, в храм, най слухає церковнi вiдправи. Таїнства богослужiння пiдносять дух людський, дають простiр мислi, а вже мисль у єднаннi з пiднятим до висот мудростi духом, дає прозрiння. Миловидка рада була, що їй не нагадують: ти обiцяла прийняти нову вiру тепер ось, бiльше того, в неї не допитуються, коли прийме, її всього лиш переконують. Через те сидiла й слухала, була така уважна до того, що казала iгуменя, й така прихильна до iгуменi, що навiть її, наймудрiшу серед сестер обителi збила з толку. - Слова мої, сподiваюсь, не стануть голосом волаючого в пустелi, - пiдвелася наставниця й поклала м'яку свою длань на голову послушницi. - Ти прислухаєшся до них i робитимеш так, як кажу. Правда? - Ано. Я матiнку-iгуменю поважаю. Я вельми вдячна їй за притулок i порятунок. Ось тiльки... - Що тiльки? - Засумнiвалась я, матiнко, що навiть прийнявши Христову вiру, зможу залишитися в обителi, що вiра буде менi порятунком. - Отак? - неабияк збентежилася iгуменя i знову сiла. - Чому засумнiвалась? Що змусило тебе засумнiватися? - Багато чого. I дiвчина розповiла своїм наставницям усе, що передумала сьогоднi, i чи не найдетальнiше - що думала перед їхнiм приходом. - Скажiть, - розчулено зазирала то однiй, то другiй у вiчi. - Чи то ж по-божому буде, коли я зречуся свiту й анiчогiсiнько не залишу для землi своєї, роду свого, якщо хочете - для свiту? Чули, Корнелiя замурована в камiнь була, а все ж дитя своє годувала. А я, як видите, жива, при силi та здоров'ї. Як можу сидiти за мурами й знати: сiла на вiки вiчнi, для мене у сiм свiтi нiчого нема i я нiчого не залишу свiту? То ж мука, матiнко, i грiх, певно, неабиякий - так окрадати себе самочинно. Пiду я, достойнi, мiж кревних своїх. Де житиму i як житиму - не вiдаю, одначе пiду. Плоть кличе, земля кличе. Не здатна я бороти в собi те, що дала мати-природа. - Нечестивка! - втратила терпець iгуменя i, скинувши з себе машкару благочестя, схопилася на рiвнi, стукнула, що було сили, патерицею. - Поганка! Ноги мала б лизати нам за те, що пiдiбрали, повержену вiдчаєм, дали притулок тiлу i спокiй душi, а вона нарiкає на обитель, у неї грiховнiсть плотi на умi. Прiч звiдси! - показала на дверi. - Зараз же, сiєї митi! Аби й духом твоїм не пахло. Була й лишилась поганкою, прiч! XIII_ Хорс аж надто щедрий цього лiта. Де той Купало, а вже смажить i смажить нестерпно. Коли б випадали дощi, не так вiдчутно було б спекотняву. Та де вони, тi дощi? На весь океан-море жодної хмарини. I седмицю, i другу, i третю без одмiн. Як день - так i спекотнява, як день - так i спекотнява. Сьогоднi, видно, те саме буде. Щойно знялося над овидом сонце, уже й припiкає. Горить пiд його гарячими стрiлами засiяна ратаєм нива, малiють рiки й никнуть на луках трави. Правда, ще можна було б знайти остуду в лiсi, там є схованка-затiнок вiд дошкульних сонячних стрiл, є якась i травиця. Та пiсля всього, що сталося з нею, Вепровою Зоринкою, самiй до лiсу заказано ходити, лише у супроводi челядi. А де нинi та челядь? Тривога за ниву та худобу гонить її щоденно в лiс, на луки. Бо так велить господиня Веселого Долу: коли вже немає надiї на ниву, рятуй, челяднику, худобу, коли не хочеш умерти з голоду. Та й няньцi-напутницi наказано: не потурай Зориницi i не ходи, куди не слiд iз Зоринкою. А як буде Зоринцi - байдуже. Нiби i не бачить нiхто, що їй вiд того сидiння та нидiння так само почувається, як збiжжю на спаленiй нивi: i душно, i спечно. А ще тоскно. Так тоскно, що сльози не раз i не двiчi пiдступали вже до горла й душили намертво. Бо жаль бере i жаль великий. Чому вони затялися, її кревнi? Чому не хочуть, аби бралася з Богданком i була вже Богданковою? Усе Колобродом хваляться та возять до Колоброда. А який iз того хосен, коли вона знати не хоче тих, що приходять до неї в Колобродi й кличуть до гурту? Нiби не бачать, яка буває, як силує себе, йдучи до чужих i небажаних? Мали б бачити, що Зоринка свого домагається, i даремно погрожують їй: буде так, як тато каже. Є ж бо не чиясь - Вепрова донька i теж може сказати: "Буде так, як я кажу". А втiм, хто знає, як буде. Он як хитрують її кревнi. Певна, не татей бояться - Богданка. Тому не велять виходити за ворота, тим паче до лiсу. Купала ждуть, певнi, на Купала доня їхня не ухилиться: котрийсь iз родовитих тиверських отрокiв викраде її та й вiзьме злюб. Тодi вже мало важитиме те, що не хоче, вiзьме пiд своє накриття, та й по всьому. Тiльки хай спершу вiзьме. I стариня теж хай спершу примусить свою Зоринку поїхати до Колоброда саме на Купала. Не стане ж в'язати її та везти зв'язану. А по-iншому не буде. Бiгме, не буде! Розчинила вiкно в горiшнiй клiтi терема, дивиться на торовану путь, що веде вiд високої загорожi довкола вiтцевого оседку у широкий свiт, i думає свою невтiшну думу. Вiдтодi, як за нею, визволеною Богданком iз лабет осоружних татей, прислали до Черна няню i тим сказали раз i назавжди: примирення не буде, - Богданко не скорився, i тодi, одразу по розлуцi з ним, i пiзнiше виїздив i правив коня до Веселого Долу. Перед ним зачиняли ворота, йому казали: не велено, а вiн все їздив та й їздив, усе ждав та й ждав її на узлiссi. Мала б сказати йому якось: не тому не виходить, що не хоче, тому, що не може. А як сказати - не вiдає. Усi тут змовилися проти неї - i мати, i челядь, iз друзiв ворогами стали. Мусить бути такою, як i вони. - Поки не вволите моєї волi, - мовила твердо, - не їстиму i не питиму. - Якої, горлице? - Аби дозволили вийти до Богданка i сказати Богданковi: най не їздить даремно. - Нiби йому не казали того? - То - стариня, а це я скажу. Няня-наставниця не надала тому ваги, осмiхнулася й пiшла собi. Коли ж повернулася й побачила: Зоринка справдi не доторкнулася до страви, збентежилася й заходилася умовляти. - Не вигадуй, дiвчино, хто повiрить, що ти саме так скажеш Богданковi? - А ти. - Я? - Коли не зовсiм зрадила ще мене, то повiриш. - Йой, Зоринка таке про мене думає. - Пiди зi мною, будь маминим послухом при менi, насправдi - моїм соузником, то й не думатиму. - А що скаже твоя мама, коли довiдається згодом, що я її зрадила? - Того не знаю. Те няня має знати. А зараз най пiде i скаже: "Не їстиме Зоринка i не питиме, доки не дозволять".. Що мала робити жiнка? I пiшла, i сказала Зоринчинiй мамi: "Дiвка он як страждає, нащо примножувати страждання? Най пiде зi мною й зустрiнеться з княжичем. Чи вiд того щось змiниться?" - А коли змiниться? - Людомила їй. - Чи ти не вiдаєш, як твердо стоїть на своєму господар i повелитель нашого благополуччя в цiм вогнищi? - Кажу ж, Зоринка не їсть i не п'є. Що робитимемо, коли й далi не їстиме й не питиме? Няня-наставниця, видно, близько взяла до серця оте "коли не зовсiм зрадила". Геть усе переповiдала Зоринцi: i що думає про її упертiсть мати Людомила, i як страждає вiд того, що доня така уперта. Обiцянками бути заодно iз Зоринкою, щоправда, не розкидалася, на дiлi ж була з нею. А вдвох вони таки укоськали добру вiд мами-природи господиню. - Коли вже Зоринка так наполягає, - сказала пiсля триденного доньчиного голодування, - най бачиться з княжичем. Одним лиш не поступаюсь i не поступлюсь: побачення буде не там, де хоче. Як з'явиться Богданко, клич його до терема. Тут, при менi, має сказати те, що хоче сказати. Зоринка волiла й далi стояти на своєму, та, подумавши, зголосилася. Хоче мамця почути, що казатиме доня Богданковi, най чує. Ано, най чує i знає, то, може, й лiпше буде! I ось жде-виглядає Богданка, а виглядаючи, викохує в собi тi казаннячка, похваляється та й похваляється своїй мамi i тому, хто крутить мамою, наче буревiй самотнiм деревом. Думає, як вiн волостелин на двi волостi, то йому геть усе дозволено. А отже нi. Прийде час, довiдається: Зоринка i годна, i вдатна постояти за себе. XIV_ Що помiтнiше вигорала пiд спекотнявим сонцем ролейна нива i жухла по луках та узлiссях трава, то смутнiшим ставав поселянський люд i невiдворотнiше ширилася землею Тиверською його тривога. Що буде, як буде? Не вродить нива - не матимуть хлiба, не квiтнутимуть трави лiсовi, дикуша на нивi - бджола не заповнить бортi медом. Усе то бiда i бiда велика. Та чи не найбiльша - коли не заготують на зиму сiна й не матимуть чим утримувати худобу. А до того йдеться. Чи про покiс випадає думати, коли травиця ледь животiє. Мало її в лiсi, ще менше в лузi. Худоба бiгає та й бiгає, доки нащипає собi якусь живнiсть. То це посеред лiта. А що буде пiд кiнець? Прогнiвили богiв, не стали угодними для них. Он скiльки люду наплодилося i кожен норовить дбати лишень для себе? Вийде ратай у поле - думає, ходить бiля худоби - знову думає, а вже як сховається за видноколом сонце, прийде й огорне землю тепла лiтня нiч, - не знає, куди й подiти себе вiд тих дум. Гряде велика бiда, щось треба робити. А що? Еге, що? - Поли i на полiттi не випадуть дощi, а земля не дасть бодай травицi для корiв та овечок, яко ж i для коненят, - каже жона, чуючи тривоги мужа, - рiзатимемо худiбку та й порятуємо якось себе, чада свої вiд голодної смертi. - А це видiла? - муж закипає по тих словах, нiби вода на гарячому залiзi i тиче пiд нiс жонi своїй темнi вiд щоденної працi пучки. - Це, кажу, видiла? Вона рiзала б худобу. Сказано: волосся довге, а розум, як у зайця хвiст. Що матимемо, коли порiжемо її? Як житимеш, згубивши худобу? Та я... Та йдiть ви всi на болота, бескеття, до самої дiдькової мами йдiть усi, я худоби не пущу пiд нiж. Чула? Не пущу! Такий, що й набив би, коли б жона перечила чи сперечалась. Та де їй сперечатись. Дивиться, налякана, i мовчить, нiби заворожена тим, що чує. Де двоє, там i бесiда, де троє, тим паче п'ятеро, там i вiче. I все про те ж: як буде, що буде? Де i в кого шукати порятунку? - Треба йти до князя, - радить один. - Ано, - охоче пристають до тої ради iншi. - Треба йти до князя, покликати його на вiче й сказати, аби не йшов цього передзим'я на полюддя й не брав iз нас данину. Де вiзьмемо її, що дамо князевi, коли в самих пусто? Окрiм пушнини iз звiра та набiлу з худiбки, нiчого не буде. - Таке мовите: окрiм набiлу. А де вiн вiзьметься, той набiл, коли худобi зараз уже немає чого їсти, взимку ж i поготiв не буде? - Що правда, то правда. Маємо зiйтися на вiче й запитати в князя: з ким залишиться вiн, коли вимре люд? Чули, не кланятись i не просити - покликати на вiче й запитати: "З ким залишишся, княже, коли вимре люд?" Думка та видалася всiм схожою на Перунову стрiлу серед темної ночi: висiкла вогонь i освiтила доли, да так, що й тому, хто мав бiльма в оцi, стало ясно: iншої ради немає, мають скликати вiче й казати княаевi: "Голод - така ж бiда i такий же супостат, як i той, що йде на нас iз раттю. Проти того кличеш, ти, проти цього кличемо ми. Ставаймо раменом до рамена та й будьмо єдинi, коли не хочемо загинути". Поселяни були єдинi в своїх бажаннях, отож не забарився зродитися й клич: "На вiче! На вiче!" А вже як зродився, не було йому анi стриму, анi впину. Вiд оседку до оседку i вiд весi до весi гнали коней вiстуни, оповiщали всiх, кого подибували, гудцi та волхви, просто собi перехожi люди, не барилися кликати на вiче посланi мiж поселян глашатаї. Вепра застав той клич у Веселому Долi i вдарив по наболiлому, мовби вiтер по струнах. Люд тиверський кличе князя на вiче. Ось вона, жадана мить. Ось коли вiн вiзьме Волота за карк i скаже: "Подохни, коли такий!" Варто зрушити камiнь, як пiде лавина. Ано, це i є та нагода, коли варто зрушити камiнь, як пiде лавина, а лавина розчавить усiх i все, що стане на путi. I такий камiнь є. Вiн, Вепр, недаремно верстав по Тиверi путi, шукав собi соузникiв та приглядався до людей: такий камiнь є! Подiї пiдганяли час, тому й Вепр не гаявся, осiдлав лiпшого коня i, вихопившись на нього, погнав до лiсу, а лiсом - до жертовника пiд Соколиною Вежею.. Знав: правитися конем до Перунового дуба чи навiть до загорожi довкола нього - противний охоронцевi жертовника вчинок. Через те не став напрошуватися на гнiв та немилiсть Жаданову, лишив коня поодаль, i перш нiж пiдiйти та постукатись у ворiтницю, розглянувся й прислухався, чи немає там, за загорожею, стороннiх. Ворiтницю не важко було розшукати - до неї вела стезя, її позначали черепи принесених боговi жертв. Уздрiвши їх, невiльно стишив ходу i кинув позирк очей своїх далi - на дупло розлогого дуба, а вже як уздрiв божу оселю, i зовсiм укляк: було таке вiдчуття, нiби став перед самим божеством i має бути покараний за те, що посмiв стати. Коли ж зборов-таки в собi почуття перестраху та прочинив ворiтницю, зустрiвся вiч-на-вiч iз Жаданом: волхв стояв на порозi рубленої з колод хижi й пiдозрiло пильно дивився на захожого. - Мир тобi, володарю таємниць земних i небесних, - привiтався. Волхв усе ще вiдмовчувався. - Несеш у серцi злобу, а бажаєш миру? - прогудiв нарештi його гучний, нiби з боднi, голос. - Де гнiв, там i злоба, ано. Та не я висiкав її з каменю буття нашого, висiкали iншi. Окрiм того, не на тебе прямую я стрiли гнiву свого i злоби своєї. - У божу обитель не гоже нести тi стрiли, навiть коли вони призначенi для iнших. - А де ж шукати порятунку, коли серце розпирає злоба? Ти, муже, маєш славу провидцi й волостелина небесних таємниць, служиш боговi i накладаєш iз богом. Тому й прийшов до тебе, щоб сказав: де i як шукати? - Змирись - i знайдеш утiху. - Я, волхве, Вепр, муж iз мужiв. Змиритися не можу. - Гнiв твiй на князя? - На нього. - Я князю не суддя. - А боги? Зроби так, аби Перун покарав Волота i погасив у менi вогонь мсти, незгасної злоби. - Боги й без того карають люд, а заодно i князя. Видиш, спалено все, голод iде на землю. Тобi цього мало? Ти бiльшого хочеш? - Голод iде не на князя, вiн не вiзьме його за карк. А я жадаю помсти саме князевi. - Боги справедливi, вони можуть обернути гнiв свiй не на князя - на тебе: втратив сина, втратиш i доньку. Помислив мить. - За що може впасти на мене така кара? - За те, що надто вже хочеш її iншим. - Бо таки хочу. Єство горить, кров до того кличе. Зроби, аби я мiг помститися, - i матимеш усе: поле, товар, захочеш - Веселий Дiл вiддам тобi. Не лишень жерцем, волостелином станеш. - Пiшов прiч! - вибухнув гнiвом Жадан. - Ти хочеш, щоб я торгував божою волею? Пiшов прiч! Наступав рвiйно i дужо, так дужо, що навiть бувалий у бувальцях Вепр упав духом i змушений був оступитися, а далi й зовсiм податися за загорожу. - Май розум, Жадане, - обiзвався звiдти вже, - я дiло кажу! Другої нагоди стати мужем серед мужiв не матимеш. Збагни це i опам'ятайся, я ще пожду. - У-у, гад повзучий в образi людськiм! - знову пiшов на нього Жадан. - Прiч, сказав! Не лише тебе, тiнi твоєї бачити не хочу! Кричав на всю околiю i гнiвавсь на весь свiт, а повернувся до капища, упав перед оселею Перуна на колiна й пiднiс угору скорботно-благальний лик свiй, простягнув до дупла не менш благальнi руки. - Огненний боже, великий Сварожичу! Ти бачив гнiв мiй i бачиш муку. Одведи i заступи вiд усього злого й лукавого! Вирви iз серця занесене злою личиною сум'яття, не дай сплодитися в менi найбiльшiй слабостi людськiй - спокусi. Чуєш, Перуне? Не дай сплодитися i впасти ниць! Вiк буду вiрний i вдячний тобi, тiльки не дай упасти ниць! Князь i мужi його, надто мужi думаючi, не лишилися байдужими до того, що робилося i до чого йшлося в землi Тиверськiй. Он яка бiда може постигнути, коли пiдуть вiд Меотiди обри, а земля в пагубi, люд занепав духом i змалiв на силi, так дуже змалiв, що коли дiйде до чужинської навали, нiкому буде меча зняти i заступити себе вiд напастi. Що тодi буде i як буде? Чи переживе Тивер таке лихо? - Цього передзим'я доведеться не йти на полюддя, - казали однi. - З кого правитимемо правеж, коли бiда видима i постигла всiх. Взяти нiчого не вiзьмемо, тiльки люд роздрочимо. - А чим годуватимеш тих, кого доведеться кликати на сiчу з обрином? Князь слухав тi суперечки i хмурився. Бо таки було чого. Один казав правду, а другий i поготiв: чим годуватиме тих, кого доведеться покликати пiд свою руку, коли пiде обрин? Не сказав своєї речиицi мужам, вислухав їх i повелiв iти собi, думати далi.. Сам теж пiшов i теж засiв у теремi. Думав i ждав чогось, аж поки не дiждався: на мiсто пiд Черном повалив звiдусiль люд поселянський? Були там кiннi, були й пiшi, однi при бронi, iншi голiруч. З усього видно: йшли усi i йшли так, як дозволяла маєтнiсть. Через порiг не забарився переступити покликаний князем воєвода. - Що дiється, Стодорку? Чого збирається люд? - Послухи там уже, - кивнув у той бiк, де збиралися, воєвода, - незабаром достеменно знатимуть i скажуть. Проте й без їхнiх казань ясно: збирається вiче. - I хто збирає його? На чий клич сходяться? - Певно, страх перед голодом кличе. Прийшов сказати, аби був обачний. - Радиш не йти, коли покличуть? - Нi, чом же. Не йти не можна. Одначе будь мудрий з людом своїм i не скупись на обiцянки. А за стiнами стольного града вирувало та й вирувало стовписько. Де суспiль кiнних, де суспiль пiших, де тих i других. - Чи є вже люд iз полуденних городищ? - питалися старiйшини. - Є, є! - А з сiверських? - Немає. - Чом немає! Он тамечки, - показали осторонь. - Треба пiти комусь i сказати, най шлють посланцiв. - То ставмо вежi та й кликатимемо вже князя. I знов завирувало мiсто, забiгали тi, що були поблизу майбутнiх веж. Однi копали ями пiд стовпи, iншi несли колоди, свiжо тесанi дошки та обаполи й клали поруч iз копачами. Не забарилися зацюкати й сокири, та так дзвiнко, що взяли гору й над гомоном людським? Лише iржання коней або чийсь аж надто голосний крик могли здолати те багатоголосе цюка