- "За что еще я люблю гостиную, так это за
отсутствие розового, потому что я как леди Летиция. Эстелла, я тоже не люблю
розовый цвет".
"Что?" -- воскликнула Эстелла.-- "Ты скачешь бок о бок со мной, Мария,
и осмеливаешься заявлять, что не любишь розового?" Эстелла вышла из себя,
глаза ее метали молнии, грозившие испепелить все вокруг. Казалось, ей было
нанесено оскорбление, и Марии это показалось столь возмутительным, что ей
тоже захотелось выйти из себя, засверкать глазами и открыть рот для того,
чтобы отпустить какое-нибудь насмешливое замечание. Но прежде, чем она это
сделала, послышалось низкое рычание Рольва и дружелюбное ржание Барвинка, и
вместо того, чтобы произнести колкость, она просто рассмеялась.
"Не будем ссориться",-- сказала она.-- "Ты любишь розовое, а я нет,
согласимся, что в этом мы отличаемся".
Эстелла успокоилась и улыбнулась. "Как раз этого мы с леди Летицией и
не смогли сделать. Мы все время ссорились. Она не позволяла, чтобы поток
герани переливался через порог моей комнаты и разливался по всему дому, не
разрешала мне носить в волосах розовую ленту. Я ужасно от этого страдала,
потому что считала, что оскорбляя мои герани, оскорбляют моих родителей. Я
была очень несчастна. Думаю, что я бы умерла от того, как я была несчастна,
если бы не моя гувернантка, старая Эльспет,- которая была ворчливой
старухой, но всегда брала мою сторону. И еще если бы не. доброта сэра
Бенджамина. Когда мне было десять, он был великолепным молодым человеком
двадцати пяти лет, и как я уже сказала, он был добр ко мне, и я его любила,
хотя он разделял со своей матерью нелюбовь к розовым гераням. Но в отличие
от нее, он не говорил о том, что ему не нравилось, он сдерживал себя и не
упоминал об этом. Он
всегда дарил мне что-нибудь, чтобы смягчить суровость своей матери. Он
в молодые годы был умелым плотником, и это он сделал для меня всю ту мебель,
которая сейчас стоит в твоей комнате. И он научил меня играть в шахматы. Мы
всегда вместе играли в шахматы. Я не могу тебе сказать, как я любила его. И
он тоже любил меня... Хотя свою мать он любил больше".
"Ты наверно страшно ревновала его к матери",-- сказала Мария.
"Да. Я была ужасной девочкой в то время, Мария, ревнивой, гордой и
страстной. Но и в гневе я оставалась холодной, в отличие от горячей леди
Летиции, и это ее ужасно раздражало. Однако сэр Бенджамин любил меня, и
когда я выросла, попросил меня выйти за него замуж, и я согласилась".
"А леди Летиция не возражала?" -- спросила Мария.
"Конечно, возражала. Но она все же была просто женщиной. Сэру
Бенджамину в ту пору было под тридцать, и она понимала, что он имеет право
жениться на мне, если захочет. Так что ей ничего не оставалось делать. Но
она очень меня не любила, и была так несчастна из-за нашей помолвки, что, я
думаю, именно это ее и ослабило. Зимой она простудилась, и не успели мы
оглянуться, как она умерла. У сэра Бенджамина было разбито сердце, так он
обожал мать. Я старалась утешить его, как могла, и он, казалось, любил меня
еще больше, чем раньше, мы условились пожениться весной, и он, я и старая
Эльспет готовили дом к свадьбе так, чтобы все сияло и сверкало. Я трудилась
над своей вышивкой, Я сшила сэру Бенджамину великолепный жилет,
бледно-голубой с желтой и малиновой вышивкой, потому что это были солнечные
цвета, которые он любил, и принялась за другой к нашей свадьбе. Себе я
готовила приданое и подвенечное платье... А потом, Мария, одним весенним
вечером, прямо перед свадьбой, я сделала страшную глупость".
"Я догадываюсь, что это было",-- сказала Мария,-- "в то время башня
была переполнена розовыми геранями, и они стояли везде, куда ты могла
втиснуть новый горшок, и однажды, когда сэр Бенджамин уехал кататься, ты
стащила их вниз и наполнила ими дом".
"Именно это я и сделала",-- сказала Эстелла.-- "Особенно много цветов я
поставила в гостиной, потому что в тот вечер к ужину должен был прийти
Старый Пастор, и я хотела, чтобы гостиная выглядела понарядней. Я одела
платье из моего приданого -- розовое. Я украсила стол розовыми цветами.
Потом, позже, чем обычно, сэр Бенджамин вернулся с прогулки и увидел, что я
сделала".
"И что он сказал?" -- поинтересовалась Мария.
"Он ничего не сказал, потому что здесь был Старый Пастор. Он играл роль
любезного хозяина весь вечер, но я видела, что он страшно разгневан. Я
думаю, что Старый Пастор это тоже заметил, потому что для того, чтобы как-то
разрядить атмосферу, он попросил меня поиграть им после ужина, и я спела
песню, написанную кем-то из Мерривезеров много веков тому назад. Сэр
Бенджамин очень любил эту песню, потому что ее героиня напоминала ему обо
мне".
"Да",-- прошептала сама себе Мария,-- "я знаю эту песню".
"Но в этот вечер она ему не понравилась, и когда Старый Пастор ушел
домой, он высказал все, что думал обо мне. Ты знаешь, у него
мерривезеровский характер, несмотря на то, что он такой солнечный и
замечательный, а когда он был молод, он вел себя как рыкающий лев. Он
гневался и гремел в тот вечер, так что казалось, что его ярость снесет крышу
дома. Он сказал, что я оскорбила память его святой матери и что лучше бы мне
последовать за ней. Он наговорил много другого, что разозлило меня, так что
я тоже сказала ему много обидных слов. Среди прочего я сказала, что его мать
вовсе не была святой, что она была злой женщиной, если она могла так сурово
обращаться с маленькой девочкой за ее любовь к розовому. И что святые не
ненавидят герани. Святые любят все цветы, сотворенные Богом, особенно
ярко-розовые герани Корнуолла, потому что Бог сотворил их красивей всех
прочих цветов... И тогда сэр Бенджамин похвала. И все горшки с геранью, до
которых смог дотянуться, и повыбрасывал их через окно в розарий".
"А ты что сделала?"-- спросила Мария.
"Я поднялась в башню, сняла шелковое платье и надела дорожную одежду. Я
написала маленькую записку старой Эльспет, своей гувернантке, говоря в ней,
что уезжаю, но что со мной все в порядке, чтобы она не беспокоилась, и
подсунула ее под дверь ее спальни. И когда в доме стало совершенно темно и
все затихло, я взяла огромный мешок, выскользнула из дома и собрала все
осколки разбитых горшков с остатками герани, которые смогла найти в темноте,
наполнила ими мешок, прошла через парк, туннель и большие ворота и вышла на
дорогу, ведущую прочь из долины . Я шла всю ночь и на заре очутилась в мире,
которого совершенно не знала, и он показался мне чужой страной, и я
почувствовала себя одинокой и покинутой. Но я не проявила слабости и не
повернула назад. Я дошла по дороге до города, постучала в первую
приглянувшуюся мне дверь, и спросила не нужна ли им служанка. Они сказали,
что нужна. Сын хозяев, молодой адвокат, влюбился в меня с первого взгляда, и
я вышла за него замуж так быстро, как только было возможно, потому что он
был добр и понравился мне, а в своей гордыне и гневе, я решила поставить
преграду, которая не позволит сэру Бенджамину вернуть меня силой".
"А он попытался вернуть тебя назад?" -- спросила Мария.
"Да. И он, и Старый Пастор, и Эльспет не успокоились, пока не
обнаружили моего пристанища, и сэр Бенджамин послал Старого Пастора сказать,
что он прощает меня и забирает меня назад. Но сам он не приехал... Наверно,
он был слишком задет и горд, и зол... И он не прислал мне извинений за то,
что побросал в окно мои герани. И я еще больше разозлилась и послала со
Старым Пастором записку, чтобы мне прислали мою одежду, и сказала, что
выхожу замуж за моего адвоката, так скоро, как только можно, и буду жить в
городе, и никогда не вернусь в долину".
"Но ты вернулась",-- сказала Мария.
"Да, я вернулась. Я слишком ее любила для того, чтобы оставаться вдали,
и я была деревенской девочкой и ненавидела город. Когда Эльспет стала
привратницей, я навещала ее, а когда она умерла, и мой муж тоже умер, я
собрала все свои пожитки, включая розовые герани, и тайно поселилась здесь,
как я тебе рассказывала... Как первая Лунная Принцесса".
"Да!" -- выдохнула Мария.-- "Она тоже здесь жила?"
"Думаю, что да",-- ответила Эстелла.-- "До того, как мы с Робином
поселились в домике у ворот, никто не пользовался маленькой
комнаткой-пещерой, где сейчас живет Робин. Она была завалена землей, камнями
и всяким мусором, который нападал в дыру, где сейчас окно. Робин и я
вычистили весь мусор и нашли маленькую дверцу в холме с молоточком в виде
лошадиной подковы, а еще мы нашли прямо подо всем мусором серебряное зеркало
со скачущей лошадью, которое теперь висит в моей комнате. Кому еще это могло
принадлежать, если не ей? Мне кажется, что она жила тут всю жизнь после
того, как покинула усадьбу, а ее маленькая белая лошадка паслась на склонах
Райского Холма".
"Наверно, это была она",-- сказала Мария.-- "Эстелла, легенда
рассказывает, что она взяла с собой жемчужное ожерелье. Вы его не находили?"
"Нет. Я часто его искала, но так и не нашла. Огромное рубиновое кольцо,
которое Лунная Принцесса подарила сэру Рольву, сохранилось, и сэр Бенджамин
его иногда носит, но жемчуга безнадежно пропали. Жалко, ты бы была хороша в
них в день своей свадьбы".
"Подумать только, Эстелла",-- сказала Мария,-- "что ты жила в домике у
ворот все эти годы и так и не попыталась помириться с сэром Бенджамином!"
"А почему я?" -- холодно возразила Эстелла.-- "Он ведь не попытался
помириться со мной".
"Он пытался! Он послал Старого Пастора к тебе в дом адвоката".
"Это был не лучший способ мириться. Он так и не извинился за свою
вспышку, и он не извинился за то, что выбросил в окно мои герани. И все
другие герани, которые он не побросал в окно, он уничтожил, потому что я
никогда не слышала, чтобы в доме или в саду была хоть одна герань".
Мария ничего не ответила, но внезапно вспомнила таинственную комнату
над туннелем между задним двором и огородом, и розовые герани, которые она
видела в окне. Она попадет туда и узнает кому принадлежат эти розовые герани
при первой же возможности. Но теперь следовало заняться возвращением
Райского Холма Богу, и они уже приближались к поломанным воротам, ведущим в
деревню.
"Сейчас нет времени, Малютка Мама, чтобы говорить, какими, на мой
взгляд, глупцами были вы с сэром Бенджамином",-- сказала она сурово,-- "но я
скажу тебе позже. Наверно, мы оставим зверей в церковном дворе, когда пойдем
внутрь?"
"Нет, мы возьмем их с собой",-- ответила Эстелла.-- "Старый Пастор не
возражает против зверей в церкви. Он говорит, что собаки, кошки и лошади
самые замечательные дети Божьи, которые, как правило, ведут себя куда лучше,
чем люди, и он не понимает, почему бы им не быть в Божьем доме".
"Я тем более не понимаю",-- сказала Мария.
Они проскакали по деревенской улице, которая еще казалась спящей в этот
ранний час, только ручей, стекающий с Райского Холма, весело журчал под
маленькими мостиками перед каждой калиткой, въехали в кладбищенские ворота и
оказались в церковном дворе. У портала церкви Эстелла и Мария спешились и
рука об руку вошли в церковь, а за ними парами следовали Рольв с Барвинком и
Захария с Тишайкой. Шествие замыкал Виггинс, распустивший как знамя по ветру
свой редкостный хвост.
Церковь была полна света, детей и музыки. Старый Пастор стоял на
ступеньках хоров со скрипкой, зажатой под подбородком, наигрывая одну из
самых красивых мелодий, которые только слышала Мария, и рассевшиеся вокруг
него на ступеньках дети из Сильвердью, яркими одеждами напоминающие цветы,
пели громко и радостно, как птички на заре.
Старый Пастор не перестал играть, когда Малютка Эстелла, Мария, Рольв,
Барвинок, Захария, Тишайка и Виггинс присоединились к поющим детям, но он
сказал им: "Занимайте места и как можно быстрее подхватывайте слова и
мелодию новой песни".
Эстелла и Мария уселись на ступеньках с Виггинсом и Тишайкой на
коленях, Рольв и Барвинок терпеливо и почтительно стали рядом, и все
настроились на разучивание новой песни... Но Захария перемахнул через дверь,
которая вела к скамье Мерривезеров, и уселся внутри в такой позе, как будто
он был сразу всеми египетскими фараонами, воплотившимися в столь выдающуюся
мурлыкающую личность.
Слова песни, написанной Старым Пастором для этого исторического
момента, запомнить было легко, и скоро Эстелла и Мария пели ее так же бойко,
как и все дети.
ВЕСЕННЯЯ ПЕСНЯ
Хвала Тебе за братца Солнце,
Как ярок и прекрасен он.
Хвала и за Луну-сестрицу,
Она -- словно волшебный сон.
Хвала и за ночные звезды,
Что украшают Божий трон.
Хвала Тебе за дождь и ветер
И за росу и облака,
За радугу, что через небо
Встает, воздушна и легка.
За все, чего Своей любовью
Коснулась Божия рука.
Хвала Тебе за нашу землю,
Что так приветна и добра,
За все цветы, плоды и травы,
Что дарит каждая пора.
Хвала Тебе за хлеб насущный
И сон спокойный до утра.
Хвала за осень, зиму, лето
И за весну а дивный май,
За всех ягнят и всех младенцев,
За громкий гомон птичьих стай
И за беспечное веселье,
Что дарит сердцу вечный Рай.
"Вот чем мы сейчас займемся, я думаю",-- сказал Старый Пастор, когда
его удовлетворило качество пения.-- "Мария, сходи, пожалуйста, в усыпальницу
Мерривезеров и посмотри, сделал ли Робин то, что я ему поручил".
Мария сняла со своих колен Тишайку и поспешила в усыпальницу. Робин
сидел, скрестив ноги, на полу, спиной прислонившись к гробнице сэра Рольва.
Между коленями у него был зажат огромный с крестообразной рукояткой меч сэра
Рольва, и он яростно начищал его наждачной бумагой. Когда он увидел Марию,
он взглянул на нее и ухмыльнулся. "Я не могу заставить сталь сверкать, она
слишком старая. Но все же это лучше, чем ничего. Старый Пастор сказал, что
мы возьмем его с собой".
Мария от удовольствия улыбнулась так, что на щеках у нее показались
ямочки. Что за отличная идея у Старого Пастора! Сам сэр Рольв не может
пойти, чтобы вернуть украденную им собственность, так пусть пойдет его меч!
Робин встал, отряхнулся, положил наждачную бумагу рядом со щеткой и
ведром в углу усыпальницы и вместе с Марией понес меч Старому Пастору. Когда
они снова вернулись к лестнице на хоры, Старый Пастор уже отложил свою
скрипку и убрал ее в футляр, Малютка Эстелла вынула статую Богоматери с
Младенцем из ниши, а дети взяли колокол с его места у кафедры.
"Мы возьмем их с собой?" -- спросила Мария.
"Конечно",-- ответил Старый Пастор,-- "это монастырская собственность,
и мы вернем их туда, откуда они были взяты".
Несколько детишек расплакалось. "У нас больше не будет нашей
Госпожи",-- причитали они.
"Чепуха",-- сказал Старый Пастор.-- "Вы можете приносить Ей свои дары
на Райский Холм ничуть не хуже, чем сюда. С этого дня мы часто будем ходить
туда славить Бога. А теперь пойдем. Мы все время будем двигаться процессией.
Я пойду первым а все остальные, звери и дети, будут следовать за мной по
двое и изо всех сил петь ту песню хвалы, которой я вас научил. Вы можете
нести по очереди Богородицу и колокол".
"Мы будем похожи на зверей, идущих в Ковчег",-- сказала Мария.
"Ничего не может быть лучше",-- ответил Старый Пастор.-- "Пойдемте.
Робин, дай мне меч".
Робин подал ему огромный, с крестообразной рукояткой, меч и, подняв его
над головой как крест на процессии, Старый Пастор направился по проходу
между рядами и вышел на солнечный свет, запевая громким голосом. Следом за
ним, бок о бок, выступали Рольв и Барвинок, за ними Мария с Робином, дальше
Виггинс с Захарией, за ними Малютка Эстелла вела маленького Петеркина
Перчика, а дальше шли Пруденсия Булочка и все остальные дети, несущие
Богоматерь и колокол и громко распевающие песню, которой их научил Старый
Пастор.
К тому моменту, когда они достигли крутого подъема, солнце стояло уже
высоко в небе, и кругом было великолепнейшее весеннее утро. Они начали
карабкаться, еще продолжая петь, хотя у них уже перехватывало горло. Дети
собрали большие букеты папоротника, барвинка и примул. Птицы над ними тоже
пели, заливаясь так звонко, что чуть не заглушили пение детей. Когда они
поднялись на Райский Холм, солнце, казалось, засверкало еще ярче, чем
всегда, и вскарабкавшись почти на вершину, они почувствовали, что страшно
счастливы. Они пробрались между овцами и блеющими ягнятами по ярко-зеленой
траве и лиловым фиалкам, миновали цветущий терн, выше и выше к букам,
сверкающим серебром и зеленью на фоне голубого неба. Когда они были уже
совсем близко от вершины, Старый Пастор объявил привал, чтобы все могли
отдышаться, а потом, снова запев, они прошли между буками в дверной проем в
разрушенной стене и оказались в вымощенном дворике.
Когда они уже были внутри, Мария поняла, почему Старый Пастор отказался
вчера идти провожать ее через парк... Он был занят более важным делом... Как
только она ушла, он поспешил сюда в надвигающихся сумерках и наверно
проработал полночи при свете луны и звезд. Камни, которыми был вымощен
дворик, очищенные от всякого мусора, сорняков и ползучих растений, вымытые и
вычищенные до блеска, теперь отражали солнце, как перламутровые раковины.
Источник и желоб для стока воды были очищены от опавших листьев, родник бил
сильной и чистой струей, а потом стекал легко и быстро, сверкая как серебро,
через низкую арку за рябиной. Дерево смотрелось в солнечном свете очень
торжественно, ягоды сияли, как зажженные свечи, и под ветвями Старый Пастор
сложил камни, собранные им во дворике, в маленький алтарь. Весь дворик
выглядел свежим, чистым, нарядным и каким-то совершенно новым, а когда
Старый Пастор утвердил меч сэра Рольва в ветвях рябины, так чтобы он стоял
позади каменного алтаря, как крест, а дети накидали перед алтарем свои
букеты цветов, а статую Богоматери с Младенцем поставили в пустую нишу над
низкой каменной аркой, а колокол подвесили на ветку старого остролиста, все
оказалось готово к благодарственным молитвам, которые намеревался пропеть
здесь Старый Пастор.
Первым делом, стоя перед алтарем с Эстеллой, детьми и животными,
толпящимися вокруг него, вместе со множеством овец и ягнят, которые смогли
протиснуться в переполненный маленький дворик, он долго-долго молился, и
утро было так хорошо, что никто не заметил как долго он молился о прощении
сэра Рольва, который украл это место у Бога -- ив этот момент живой Рольв
издал глубокое протяжное рычание. Потом он молился о прощении всех
Мерривезеров, которые на протяжении стольких поколений не возвращали
украденное -- и тут Малютка Эстелла, Мария и Робин склонили головы и
попросили прощения. Потом он молился о прощении Мерривезеров за то, что они
пользовались деньгами, которые получали от продажи шерсти с овец, пасущихся
на святом холме -- ив этот момент взволнованно заблеяли все овцы. Затем он
снова и снова молился о том, чтобы это место опять стало святым, и чтобы
здесь больше не могло твориться зло. Потом все сказали "аминь", овцы
проблеяли что-то низкими таинственными голосами, а Робин подошел к
остролисту и ударил в колокол, и его глубокий голос громко и ясно сообщил
всем людям в долине, что с этого момента Райский Холм принадлежит Богу.
Потом Робин взял свою пастушью дудочку, которая так и лежала перед Райской
Дверью, и под этот аккомпанемент все спели "Господь -- мой Пастырь", и
"Старый Сотый Псалом" и Колокольную Песню и Весеннюю Песню и все
благодарственные гимны, которые смогли припомнить. В конце концов неохотно,
потому что на холме было так хорошо, они повернули в обратный путь, и все
время распевая песни, двинулись процессией вниз.
Когда они вошли в деревню, они увидели, что звуки колокола и веселое
пение вывели на деревенскую улицу всех взрослых, и они все вместе смеялись,
болтали и радостно кричали, потому что все были очень счастливы. Весна
пришла, и Райский Холм вернулся обратно к Богу, и все чувствовали, что
ступили сегодня на прекрасный путь, который сделает их потом еще счастливее.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Прошло несколько дней, когда Мария не видела ни Робина, ни Эстеллы, и
судя по тому, что никто не готовил ей по утрам одежду, она понимала, что
сегодня от нее не потребуется участие в новых приключениях. Рольв тоже,
казалось, отошел от дел, и по-видимому думал, что она может немного сама
присмотреть за собой. Стояла чудесная весенняя погода, на деревьях появились
листья и цветы, а птицы пели изо всех сил.
Встав поутру, Мария первым делом бежала к южному окну своей комнаты
посмотреть на нарциссы, разливавшиеся роскошными реками и озерами света
среди таинственной тени темных, зловещих елей.
Потом она бежала к западному окну, чтобы взглянуть на розарий, лежащий
теперь в мягкой дымке распускающейся зеленой листвы, в которой яркие краски
птичьих крылышек полыхали,, как огонь.
Потом она шла к северному окну и долго и серьезно рассматривала темную
массу соснового бора за черепичной крышей. Несколько раз на заре она
слышала, как в лесу кричит петух, и этот звук был похож на вызов.
"Ну-ну?",-- доносилось оттуда.-- "Ку-ка-ре-ку. Что вы там поде-ре-ку?
Что вы там поде-ку-ку?"
Но поскольку у нее не было никаких идей, что же делать со злобой Людей
из Темного Леса, она не могла ответить на вызов. Приходилось только ждать.
Но она не бездельничала, пока ждала, она настраивала себя, готовясь сделать
что-нибудь, когда будет что делать. Она пыталась не бояться заранее и
обнаружила, что такое" ожидание и размышление само по себе неплохое занятие.
Кроме того, она занималась уроками с мисс Гелиотроп, каждый день ездила
верхом на Райский Холм проверить, все ли в порядке с овцами и ягнятами,
которые больше не были мерривезеровскими, разговаривала с детьми, которые
часто играли в мощеном дворике под буками. Дети из Сильвердью теперь
приспособили монастырь под вторую детскую. Не то, чтобы они изменили своей
привязанности к церкви, но они решили оставить церковь на холодные и мокрые
дни, а на Райский Холм ходить в хорошие и теплые. Теперь они не боялись
оставаться здесь. Они знали в глубине души, что Райский Холм отдан обратно
Богу, и злые Люди из Темного Леса не могут больше сюда прийти.
Робин, думала Мария, ощущает это так же, как другие дети, потому что он
больше не приходит охранять овец. Она не встречала его там. Она его
потеряла, но догадывалась, что он где-то занят чем-то полезным, и она снова
увидит его, если наберется терпения.
Маленький мощеный дворик теперь был похож не на руины, а на любимую и
ежедневно посещаемую церковь. Ноги детей и взрослых, которые тоже часто
поднимались теперь сюда, закончив дневные дела, проложили под буками
тропинку к проему в стене.
Старый Пастор поставил два больших горшка с розовыми геранями на
каменный алтарь перед огромным мечом с крестообразной рукояткой,
принадлежавшим сэру Рольву, и по одному с каждой стороны от проема в стене.
Богоматерь с Младенцем всегда получали в подарок множество цветов, так же,
как в церкви внизу.
Деревенский плотник сколотил скамейку, чтобы взрослые могли присесть и
отдохнуть после того, как они взбирались на холм. Деревенский каменщик
починил стену, а деревенский кровельщик, лучший на всю округу, за один день
установил столбы и стропила и настелил соломенную крышу, чтобы защищать
маленький дворик от дождевых капель, падающих с деревьев.
Неизвестные люди приносили разные сокровища, глиняный горшок, чтобы
ставить цветы перед Богоматерью, ветви конского каштана с цветами, чтобы
украшать стены, новую веревку для колокола. Когда кто-то молился в этом
месте, он звонил в колокол, как когда-то делали монахи, чтобы люди внизу в
долине знали, что делается на холме.
Однажды, катаясь верхом с сэром Бенджамином, Мария взяла его с собой на
Райский Холм, чтобы он посмотрел, что там делается. Когда он увидел овец и
вспомнил, что теперь он не будет больше получать с них денег, он немного
насупился, но как только Мария ввела его во дворик, он сразу же
развеселился. Он снял шляпу, как в церкви, и в восхищении осматривался
кругом, а когда они уходили, он помедлил у горшков с геранями и принюхался.
"Хорошо пахнут",-- сказал он.-- "Здоровый запах".
"Раньше я ненавидела розовый цвет",-- сказала Мария.-- "Но теперь...
они так красиво смотрятся здесь... так что я думаю изменить свое отношение к
розовому".
"Не думай... изменяй его",-- сказал сэр Бенджамин резко, даже
сердито.-- "Ненавидеть розовые герани не за что. Все цвета от солнца, и все
хороши. Прибереги свою ненависть для темного -- для зла. Теперь, ради всего
святого, пойдем домой. Ты держишь меня тут уже битый час, и у нас есть все
шансы опоздать к обеду". Всю дорогу домой он был ужасно раздражен, чего
раньше Мария за ним не замечала, но она была довольна, потому что теперь
знала, что он тоже, как и Эстелла, сожалеет о той ссоре. После хорошего
обеда с ростбифом, подливкой, йокширским пудингом, жареным картофелем,
зеленью, соусом из хрена, яблочными тарталетками, сливками, сыром, сливовым
пирогом и пивом к нему снова вернулось хорошее настроение.
На следующее утро Марии приснился сон о том, что резной полумесяц над
ее головой слетел вниз как бабочка и поцеловал ее в нос. Когда она открыла
глаза, она увидела приготовленный костюм для верховой езды и догадалась, что
это Эстелла поцеловала ее. За завтраком сэр Бенджамин заметил, что она в
костюме для верховой езды, и широко улыбнулся.
"Прекрасный день",-- сказал он.-- "Великий день. Слишком хорош, чтобы
провести его за книгами. Дайте ей отдохнуть денек, мисс Гелиотроп. Пусть
побегает на свободе -- пойдет, куда захочет, поделает, чего захочет. Можешь
пойти в сад, Мария. Я поместил туда часть овец, они очень хорошо смотрятся".
Он вздохнул: "Теперь мне придется держать больше овец, потому что благодаря
твоему вмешательству те, что на Райском Холме, безвозвратно потеряны".
Но когда Мария поглядела на него, она поняла, что на самом деле сэр
Бенджамин не сердится на нее из-за овец, так весело поблескивали его глаза.
Она, однако, была несколько удивлена, что он в таком хорошем
настроении, несмотря на то, что сегодня утром случилась невероятная
трагедия. Мармадьюк Алли оставил дверь в кладовку незапертой, и Рольв
пробрался внутрь и съел целую баранью ногу, припасенную к обеду, огромный
кусок говядины и пирог с почками, приготовленные на ужин, и всю ветчину,
припасенную к завтрашнему завтраку... Никогда раньше его не замечали за
такими делами.
Мисс Гелиотроп согласилась на день отдыха, и закончив завтрак, Мария с
Тишайкой, Виггинсом и Рольвом, кинулась к стойлу седлать Барвинка, потому
что ей хотелось взять в сад и пони, чтобы потом покататься -- похоже,
предполагалось, что сегодня она будет ездить верхом. Потом
предводительствуемая Барвинком и сопровождаемая остальными зверями, она
прошла через туннель в огород, где все деревья были уже в цвету, а огромный
тутовник оделся в зелень. Она долго медлила на одной из узких тропинок между
грядками и взглянула в окошко над туннелем, там, как и раньше, стояли
ярко-розовые герани.
"Я взгляну на них попозже, когда покончу с Людьми из Темного Леса".
Затем она прошла в дверцу в восточной стене, которая не была заперта, и
вышла в сад. Она давно здесь не была, и даже вздохнула от восторга, когда
увидела бело-розовые цветы, которые королевским балдахином раскинулись у нее
над головой. Последние дни было так тепло, что все фруктовые деревья
расцвели много раньше, чем обычно, когда еще последние кустики первоцветов
доцветали у старых скрюченных древесных стволов.
Беззаботный весенний ветерок, осыпавший яблоневый цвет, донес до нее
трель веселой мелодии с другого конца сада. Она пошла туда и увидела Робина,
сидящего на траве под самым большим и самым красивым из всех цветущих
деревьев. Прислонившись спиной к стволу, он наигрывал на дудочке. Ветви
дерева над его головой были полны птиц, малиновок, дроздов, скворцов, синиц,
ворон, зябликов, чуть не лопающихся от собственного пения. Там же прыгали
несколько кроликов, это было похоже на танец в такт музыке, и Тишайка тоже
принялась танцевать. Виггинс несколько раз перекувырнулся, виляя хвостом,
как он делал, когда был щенком. Рольв и Барвинок, слишком солидные для того,
чтобы танцевать или прыгать, тоже приняли участие в общем веселье -- Рольв
завилял хвостом, а Барвинок заржал от радости на самой высокой ноте.
"Робин, ты зачаровываешь всех, как Орфей",-- сказала Мария.-- "Я вижу,
что звери и птицы повсюду повинуются твоей музыке".
"Да, конечно",-- ответил Робин, а потом улыбнулся и спросил: "Ну, ты
готова?"
Сердце Марии забилось быстрей. "Сегодня?" -- шепнула она.
"Да",-- сказал Робин.-- "Сейчас. Последние дни мы с Рольвом исследовали
сосновый бор. Он показал мне, где замок, и я нашел путь внутрь. Это не
значит, что нужно позвонить в дверь, как обычно. Они нас не пустят. Мы
должны пробраться тайно".
"Но, Робин",-- прошептала Мария, -- "что мы будем делать, когда попадем
внутрь?"
"Еще не знаю",-- ответил Робин.-- "Думаю, что мы поднимемся к этим
Людям и скажем им, чтобы они больше не творили зла. Во всяком случае, мы
должны попытаться".
Мария обдумала этот план, простой, но ужасно опасный, и вся задрожала
от страха, но ответила на его веселую ухмылку радостной улыбкой.
"Минуточку, молодая госпожа, минуточку, мастер Робин",-- раздался
скрипучий голос, и повернувшись, они увидели, что к ним в сопровождении
Захарии пробирается между деревьями Мармадьюк Алли, несущий в каждой руке по
набитой кожаной сумке.
"Услышав через слегка приоткрывшуюся во время завтрака кухонную дверь,
что сегодня будет праздничный день, не омраченный тенью образования, я взял
на себя смелость упаковать немного провизии для пикника",-- сказал он.--
"Это смягчит муки голода, если ваше паломничество затянется более
предвиденного, и обеспечит безопасное возвращение к наследственному жилищу,
которое так страстно ожидается вашими доброжелателями. Сумки снабжены
лямками, так что их можно повесить через плечо, и если их немного сдвинуть
на спину, их вес не затруднит вашего продвижения. Хорошего дня, молодая
госпожа, хорошего дня, мастер Робин".
Потом он отдал сумки, отмахнулся от их благодарности и низко
поклонился. Уже наполовину повернувшись, чтобы уходить, он помедлил и
уставился яркими голубыми глазами на Захарию.
"Захария",-- сказал он торжественно,-- "иди с ними и исполни сегодня
свой долг". Потом он повернулся и пустился в обратный путь по саду.
"Теперь все вперед",-- заявил Робин, когда они повесили сумки на плечи,
как их научили, а Мария, поставив ногу на его протянутую руку, вскочила на
Барвинка.-- "И пусть Бог поможет правому!"
Процессия с Рольвом во главе, следующей за ним на Барвинке Марией,
Робином, идущим рядом, Виггинсом, Тишайкой и Захарией, чей хвост был втрое
сложен на спине, позади, выступила в путь, прошла до дальнего конца
огороженного сада, вышла через другую, дверь в ту часть парка, где Мария
была в самое первое утро. Но они не пошли по направлению к Цветочной Лощине
и морю, а повернули на север к сосновому бору.
Парк от бора отделяла деревянная изгородь, но в одном месте она была
сломана, и они смогли пройти.
"Сэр Бенджамин всегда чинит изгородь, а ОНИ снова ее ломают",-- сказал
Робин.
В тот момент, когда они вошли в сосновый бор, яркий весенний солнечный
свет померк, и они оказались в сумрачном мире. Стволы деревьев возвышались
над ними, как колонны в каком-то огромном соборе, а высоко вверху ветви
переплетались между собой и образовывали гигантский балдахин тьмы у них над
головами. Толстый ковер опавшей сосновой хвои заглушал все звуки, и молчание
было глубоким и странным. Во всех направлениях уходили одинаковые колонны
стволов, но Рольв знал дорогу. Его огромная мохнатая фигура прыжками
продвигалась все глубже и глубже в лес. Робин, Барвинок, Тишайка и Захария
казались неутомимыми, но у Виггинса очень скоро устали лапки, и он начал
спотыкаться и жаловаться, так что Марии пришлось позаботиться о нем. Он
немного дрожал, и прижимая его к груди, Мария почувствовала себя куда
храбрей. Защита кого-нибудь, кто испуган еще больше, чем ты, заставляет
чувствовать себя храбрым, как лев... храбрым, как... Рольв... Она взглянула
на Рольва, идущего впереди.
"Робин!" -- внезапно шепнула она.-- "Я знаю, что Рольв вовсе не пес. Я
знаю, он -- лев!"
"Конечно",-- отозвался Робин.
"Но сэр Бенджамин все время говорит о нем, как о псе!"
"Это для того, чтобы не тревожить людей",-- объяснил Робин.
"Да ну!" -- восхитилась Мария.-- "Я... ну... никогда! Я рада, что
узнала его раньше, чем поняла, кто он такой".
Она посмотрела на Рольва, выступающего во главе отряда, и подумала, что
уважать его больше, чем всегда, она не может, но что теперь она его не
просто уважает, а преклоняется перед ним. Лев!
Немного позже Рольв внезапно уселся под огромной сосной с кривыми
корнями, вылезающими из-под земли, так и приглашающими посидеть на них или к
ним прислониться. Из-под корней выбегал маленький чистый ручеек, спешащий на
восток к морю.
"Обед!" -- провозгласил Робин.
Мария спешилась, и они с Робином удобно устроились на корнях, а
довольные звери разлеглись подле них на мягком ковре из опавшей хвои. Мария
открыла сумки, развернула белоснежные салфетки и вскрикнула от восторга.
Мармадьюк Алли превзошел сам себя. Непостижимо было, как он сумел уместить
все это в таком малом объеме. Бутерброды с ветчиной. Бутерброды с вареньем.
Колбасный рулет. Яблочный рулет. Имбирный хлеб. Шафрановый кекс. Сахарный
бисквит. Редиска. Маленькая бутылочка молока. Две маленьких роговых чашечки
и два маленьких роговых блюдечка. Глаза детей сверкали в предвкушении, звери
облизывались, и каждый получил то, что ему причиталось. Захария --
бутерброды с ветчиной и молоко в одном из блюдечек, Тишайка -- редиску,
Виггинс -- колбасный рулет и сахарные бисквиты. Барвинок был очень доволен
яблочным рулетом. Мария и Робин съели все, что осталось. Рольв, которому
тоже предложили колбасный рулет, отказался, и вместо этого просто напился
воды из ручейка.
"Он должен что-нибудь поесть. Ему нужно поддерживать силы",-- сказал
Робин.
"Он поддержал их за завтраком",-- ответила Мария.-- "Он съел баранью
ногу, кусок говядины, пирог с почками и- ветчину. Сначала я удивилась его
прожорливости, но теперь я понимаю".
"Львы всегда так поступают",-- объяснил Робин.-- "Они наедаются, чтобы
весь день быть сильными".
Они все поели и попили воды из ручейка. Мария сложила ненужную бумагу,
в которую были завернуты бутерброды, и затолкала ее подальше под корни там,
где они сидели. Но Роль-ву не понравилось то место, которое она выбрала, он
выудил комок бумаги лапой, взял ее в пасть, отнес на другую сторону дерева и
бросил там.
"Но бумагу нужно спрятать, Рольв",-- сказала Мария.-- "Я ненавижу
беспорядок". И она с силой хлопнула по корню. К ее изумлению почва от толчка
просела, и она чуть не упала носом в землю.
"Посмотри, Робин!" -- закричала она.-- "Тут внизу пещера".
Робин подошел, стал рядом с ней на колени, наклонился, и они увидели,
что под корнями сосны -- большая дыра. Кто-нибудь маленького роста мог
пробраться между корнями и залезть туда.
"Ну-ну, кто-то может там поселиться",-- сказал Робин,-- "и никто не
узнает, где он. А теперь пойдем. Рольв уже готов".
Они снова двинулись в том же порядке, что раньше, Рольв во главе, все
глубже в темные глубины леса, которые становились все темней и темней по
мере того, как они продвигались вперед, пока наконец кругом не стало так
темно, что они с трудом могли различить, куда ступают. Они как будто начали
немного подниматься вверх, и наконец Робин сказал: "Гляди, Мария!"
Они подошли к краю лесной прогалины, пустынному месту, похожему на
каменоломню, усыпанную валунами. Между камнями был пруд со стоячей водой. С
трех сторон камни образовывали подобие стены, а над стеной, взглянув вверх,
они увидели замок, построенный в форме квадратной башни, такой старый, что
он казался частью тех же самых камней, из которых был построен. Со всех
сторон, кроме той, где были огромные ворота, глядевшие прямо на прогалину,
сосновый лес укрывал его своей ночной тьмой... Это и был ужасный замок...
Насколько Мария могла видеть, был только один способ пробраться внутрь
-- взобраться по череде ступеней, вырубленных в каменном утесе, а для этого
надо было оставить отличное укрытие -- сосновый бор -- и выйти на прогалину,
открытую взгляду любого, кто бы выглянул из окошка над воротами.
"Есть еще и другой путь,-- прошептал Робин.-- "Рольв показал мне его,
когда мы были здесь раньше. Смотри, он ведет нас туда".
Они вернулись обратно в лес, повернули налево, сделали большой полукруг
и начали карабкаться круто вверх, перебираясь через камни, которые торчали
из земли между соснами, продираясь сквозь гущу колючих кустов. Мария должна
была спешиться и вела Барвинка в поводу, Робин нес под мышками Захарию и
Биггинса, потому что со своей густой шерстью они не могли пробраться сквозь
кусты. Потом они повернули направо и оказались с другой стороны замка. Его
мрачные стены поднимались прямо над ними. Но здесь не было никаких дверей,
ни даже окон. Только огромные высокие стены, размером с самые высокие сосны,
да еще с зубцами наверху.
"Мы вскарабкаемся на самое высокое дерево, а потом с него на зубец",--
беззаботно объяснил Робин.-- "Я уже один раз пробовал и убедился, что это
очень легко".
"Я не верю, что Рольву было так легко",-- сказала Мария.
"Конечно, звери не смогут подняться",-- весело отозвался Робин.-- "Мы
пойдем одни".
Идти внутрь без Рольва? Сердце Марии упало прямо в пятки. Но она не
сказала ни слова. Она только подобрала юбку костюма для верховой езды и
приготовилась следовать за Робином. Ветви сосны росли почти до самой земли,
и она начала взбираться там, где, как сказал Робин, это было полегче.
Но Виггинс считал, что она не может оставить его одного с Рольвом.
Рольв может его съесть. Прежде, чем Мария преодолела пару веток, он встал на
задние лапки у дерева и начал жалобно скулить.
"Робин",-- сказала Мария,-- "я не могу оставить Виггинса. Он всегда
идет туда, куда иду я".
"Тогда передай его мне",-- со смешком сказал Робин.--"Я его потащу, для
того, чтобы лезть на дерево мне достаточно одной руки".
Они спустились, прихватили Виггинса и снова отправились в путь. Когда
они уже добрались до середины дерева, Мария, чувствуя себя уверенней,
осмелилась взглянуть вниз. Рольв Барвинок и Тишайка стояли рядом у подножья
дерева с довольными выражениями на шерстистых мордах; Но Захария, как Мария
с изумлением заметила, карабкался вслед за ней... Он тоже идет как хорошо...
'
Присутствие Захарии придало Марии храбрости. Может быть, он только кот,
но кот необыкновенный.
Верхняя ветка сосны была как мост между стволом и зубцом башни, и если
бы внизу не было ужасной пропасти, ничего бы не стоило перейти по ней. Если
бы между веткой и землей оыло несколько футов, Мария не задумываясь прошла
бы по ней. Но Робин и теперь, казалось ни о чем не задумывался. Он легко и
свободно шел по ветке с Виггинсом под мышкой.
Но когда настала очередь Марии, она поняла, что просто не может этого
сделать. Перед ней казалось, были сотни миль. Она просто не могла. Когда
Робин, благополучно перешедший на ту сторону, уже карабкался, держась одной
рукой на зубцы, она была еще у другого конца ветки. раскачивающейся там, где
она сидела, еле сдерживая тошноту и головокружение. Ей было ужасно
неприятно, что Робин обернется и увидит, что она испугалась... Но она ничего
не могл