сторожки, и им не хотелось его будить. - А заплатить за все это, - добавил один из них, - должен некий Тим Талер. - Верно, - сказал Тим. - Вот деньги - Он достал из кармана ассигнации и, сосчитав их, передал одному из рабочих. Теперь у него осталось всего пятьдесят пфеннигов. Кладбищенский сторож, ворча, поплелся обратно к сторожке. Рабочие собрали инструменты, приподняли на прощание кепки и тоже пошли к выходу. Тим, зажав в кулаке монету в пятьдесят пфеннигов, остался стоять один у могилы отца. В другой руке он держал свою фуражку, за подкладкой которой был спрятан странный, непонятный контракт. Он рассказывал тому, кого давно уже не было в живых, все, что ему так хотелось бы рассказать хоть одному живому человеку. Наконец он умолк, еще раз осмотрел новую мраморную плиту и нашел ее очень красивой. Потом негромко сказал: - Я вернусь, когда снова смогу смеяться. До скорого свидания! Но вдруг запнулся и прибавил: - Надеюсь, что до скорого... Проходя мимо сторожки, он взял у рассерженного сторожа плитку шоколада. На последние деньги он купил трамвайный билет. Куда он едет, он и сам не знал. Он знал только, что ему надо найти господина в клетчатом и вернуть проданный смех. 9. ГОСПОДИН РИКЕРТ Трамвайный вагон был почти пуст. Кроме Тима, здесь сидел только кругленький, небольшого роста пожилой человек с веселым лицом, немного похожий на добродушного мопса. Он спросил мальчика, куда гот едет. - На вокзал, - ответил Тим. - Тогда тебе придется сделать пересадку. Этот трамвай не идет к вокзалу. Это я знаю точно: я и сам еду на вокзал. Тим держал свою фуражку на коленях и, ощупывая пальцами подкладку, слушал, как шуршит под его рукой сложенный вчетверо контракт. И вдруг ему пришло в голову, что теперь он должен стараться как можно чаще заключать самые невероятные пари. Может быть, какое-нибудь он и проиграет. Ведь тогда он вернет свой смех! И он сказал: - Держу пари, что этот трамвай идет к вокзалу! Кругленький человечек рассмеялся и сказал то же самое, что и кладбищенский сторож: - Ты проиграл пари, еще не успев его заключить! - И добавил: - Ведь это "девятый"! Он еще никогда не шел до вокзала. - И все-таки я держу с вами пари! - сказал Тим с такой уверенностью, что человек с удивлением замолчал. - Что-то уж чересчур ты в этом уверен, малыш. Так на что же мы будем спорить? - На билет до Гамбурга, - быстро ответил Тим. Он и сам был обескуражен своим поспешным ответом. Эта мысль так неожиданно пришла ему в голову! И все же она пришла не случайно. Ведь он давно уже решил отправиться в плавание. - А ты что, собираешься ехать в Гамбург? Тим кивнул. Приветливое лицо "мопса" расплылось в улыбке. - Тебе незачем спорить, малыш! Дело в том, что я тоже еду в Гамбург и взял два билета в двухместном купе. А тот господин, который должен был ехать со мной, задержался. Значит, ты можешь составить мне компанию. - И все-таки мне хотелось бы заключить с вами пари, - серьезно ответил Тим. - Хорошо! Давай поспорим. Но предупреждаю: ты проиграешь! А как тебя зовут? - Тим Талер. - Хорошее имя. Звучит, как звон монет [талер - старинная немецкая серебряная монета, равная трем маркам]. А моя фамилия Рикерт. Они пожали друг другу руки. Так они одновременно и познакомились и заключили пари. Когда по вагону прошел кондуктор, господин Рикерт спросил его: - Скажите, пожалуйста, этот трамвай идет к вокзалу? Только кондуктор хотел ответить, как вагон качнуло, и он остановился. Тим чуть не упал на господина Рикерта. Кондуктор побежал на переднюю площадку. Как раз в эту минуту на нее вскочил чиновник управления городского транспорта с серебряными нашивками на кителе. Он взволнованно сообщил что-то кондуктору, тот взволнованно что-то ответил, потом вернулся в вагон и обратился к господину Рикерту: - Сегодня вагон в порядке исключения пойдет к вокзалу, потому что на нашей линии поврежден провод. Но обычно "девятый" не ходит по этому маршруту. Он приложил два пальца к козырьку фуражки и снова пошел на переднюю площадку. - Черт побери, ловко же ты выиграл спор, Тим Талер! - рассмеялся господин Рикерт. - Сознайся-ка, ведь ты наверняка слыхал, что на этой линии оборван провод. Ну, сознайся! Тим грустно покачал головой. Ему гораздо больше хотелось проиграть этот спор, чем выиграть. Теперь ему окончательно стало ясно, что господин Треч обладает необыкновенными возможностями. На вокзале господин Рикерт поинтересовался, где оставил Тим свой багаж. - Все, что мне нужно, со мной, - ответил Тим очень неопределенно и совсем не по-детски. - А паспорт у меня в кармане куртки. У Тима и правда был при себе паспорт. Когда ему исполнилось четырнадцать лет, он добился у мачехи, чтобы она выхлопотала ему собственный паспорт, ссылаясь на то, что ему придется показывать паспорт в кассе на ипподроме. Этот довод убедил мачеху, тем более что Тим целый год вообще отказывался играть на скачках. Но только теперь Тим понял, как необходим ему паспорт. Ведь он ехал в Гамбург. Купе господина Рикерта оказалось в первом классе. На двери купе висела табличка с его именем: "Христиан Рикерт, директор пароходства". А внизу на той же табличке стояло еще одно имя, и, прочитав его, Тим побледнел: "Барон Ч.Треч". Когда они сели на свои места, господин Рикерт спросил: - Тебе нехорошо, Тим? Ты так побледнел! - Это иногда со мной бывает, - ответил Тим (и нельзя сказать, чтобы это было неправдой, потому что с кем же этого иногда не бывает!). Поезд шел некоторое время вдоль Эльбы. Господин Рикерт глядел на реку, на ее берега; видно было, что это доставляет ему удовольствие. Но Тим не смотрел ни в окно, ни на господина Рикерта. Ласковый взгляд "мопса" время от времени незаметно останавливался на лице мальчика, но затем снова обращался к живописным берегам реки. Господин Рикерт был озабочен: он не переставая думал об этом мальчике. Наконец он решил подбодрить его каким-нибудь забавным рассказом о морском путешествии, но, едва начав рассказывать, тут же заметил, что мальчик рассеян и совсем его не слушает. Только когда господин Рикерт перевел разговор на барона Треча, место которого в купе занимал сейчас Тим, тот стал вдруг внимательным и даже разговорчивым. - Барон, наверное, очень богат? - спросил Тим. - Чудовищно богат! У него есть свои предприятия во всех частях света. Пароходство в Гамбурге, которым я заведую, тоже принадлежит ему. - Разве барон живет в Гамбурге? Господин Рикерт сделал неопределенное движение рукой, которое, как видно, должно было означать: "А кто его знает?" - Барон живет везде и нигде, - пояснил он. - Сегодня он в Гамбурге, завтра - в Рио-де-Жанейро, а послезавтра, может быть, в Гонконге. Главная его резиденция, насколько мне известно, это замок в Месопотамии. - Вы, наверное, очень хорошо его знаете? - Никто его хорошо не знает, Тим. Он меняет свой внешний вид, как хамелеон. Вот приведу тебе пример: много лет подряд у него были поджатые губы и колючие рыбьи глаза. Причем могу поклясться, что они были водянисто-голубого цвета. А когда я встретился с ним вчера, оказалось, что глаза у него карие, добрые. И теперь он уже не надевает больше на улице черные очки от солнца. Но самое странное, что человек этот, на лице которого я - клянусь тебе! - никогда раньше не видел улыбки, хохотал вчера, словно мальчишка. И ни разу не поджал губ. А раньше он делал это поминутно. Тим поспешно отвернулся к окну. Только что он невольно поджал губы. Господин Рикерт чувствовал, что что-то в его рассказе одновременно привлекает и расстраивает мальчика. Он переменил тему разговора: - А что ты собираешься делать в Гамбурге? - Хочу поступить учеником кельнера на какой-нибудь пароход. И опять Тим сам удивился своему внезапному решению: в эту минуту оно впервые пришло ему в голову. А впрочем, и это решение было не так уж неожиданно; ведь с чего-нибудь да надо же начинать, если решил отправиться в плавание. На лице сидевшего напротив человека, похожего на добродушного мопса, появилась радостная улыбка. - Послушай-ка, Тим, да ты ведь просто счастливчик! - не без торжественности произнес господин Рикерт. - Когда ты собираешься ехать на вокзал, трамвай меняет ради тебя свой маршрут, а когда тебе нужно найти место, ты тут же натыкаешься на человека, который может тебе его предоставить! - Вы можете устроить меня учеником кельнера? - Кельнер на корабле называется "стюард", - поправил его директор пароходства. - Для начала ты поработаешь мальчиком в кают-компании, а может быть, юнгой. Но самое главное сейчас вот что: родители твои согласны? Тим немного подумал, потом ответил: - У меня нет родителей. О мачехе он умолчал: он знал, что она ни за что бы не разрешила ему отправиться в плавание. Да и вообще он больше ни минуты не хотел думать о том, что оставил позади. Его занимало сейчас другое: была ли его встреча с господином Рикертом и вправду счастливой случайностью? Или и здесь, как в истории с мраморной плитой и с "девятым" трамваем, приложил руку господин в клетчатом? Вместе со смехом Тим потерял и кое-что другое: доверие к людям. А в этом, как известно, тоже мало хорошего. Господин Рикерт спросил его о чем-то, и Тиму пришлось сделать над собой усилие, чтобы понять смысл вопроса, - голова его так и гудела от разных мыслей. - Я спрашиваю, согласен ли ты, чтобы я о тебе немного позаботился? - повторил господин Рикерт. - Или, может быть, тебе не нравится мое лицо? Тим ответил, не задумываясь: - Нет, нравится! Даже очень нравится! И это была правда. У него вдруг возникло чувство уверенности, что этот человек хотя и служащий, но вовсе не сообщник господина в клетчатом, который теперь - к этой мысли Тиму надо было еще привыкнуть! - превратился в богатого барона Треча. И от этой уверенности Тим стал снова самым обыкновенным, доверчивым четырнадцатилетним мальчиком. - Что с тобой? - прямо спросил его господин Рикерт. - Ты сегодня еще ни разу не улыбнулся. А ведь у тебя было для этого столько поводов. С тобой стряслась какая-нибудь беда? Больше всего на свете Тиму хотелось сейчас броситься господину Рикерту на шею, как это бывает в театре на сцене. Но ведь все это было не в театре, а на самом деле. Жгучая тоска охватила Тима - тоска по человеку, которому он мог бы рассказать все. Ему было так трудно справиться с тоской, и отчаянием, и с чувством полной беспомощности, что блестящие крупные слезы градом покатились по его щекам. Господин Рикерт сел рядом с ним и сказал, словно между прочим: - Ну-ну, не плачь! Расскажи-ка мне, что с тобой случилось! - Не могу! - крикнул Тим, уткнувшись лицом в плечо господина Рикерта. Все его тело сотрясалось от рыданий. Маленький кругленький директор пароходства взял его руку в свою и не выпускал до тех пор, пока Тим не уснул. 10. КУКОЛЬНЫЙ ТЕАТР Корабль, на который Тим должен был поступить помощником стюарда, назывался "Дельфин". Это был товаро-пассажирский пароход, курсировавший между Гамбургом и Генуей. До отплытия парохода у Тима оставалось еще три свободных дня. Это время он мог провести в доме господина Рикерта. Дом господина Рикерта, белый, как облако на летнем небе, стоял на шоссе, проходившем вдоль берега Эльбы; на фасаде его красовался полукруглый балкон, поддерживаемый тремя колоннами. Высокое крыльцо под балконом охраняли два каменных льва весьма мирного и благодушного вида. Со стесненным сердцем глядел Тим на этот радостный, светлый дом. Раньше, когда он был еще мальчиком из переулка и умел смеяться, все это наверняка показалось бы ему волшебным сном - домом прекрасного принца из сказки. Но тому, кто продал свой смех, трудно быть счастливым. Серьезный и грустный, прошел Тим между двумя добрыми львами в белую виллу. Господин Рикерт жил вместе со своей матерью, милой, приветливой старушкой; голова у нее была вся в белых кудряшках, а голосок как у девочки, и по всякому малейшему поводу она звонко и весело смеялась. - Ты все такой печальный, мальчик, - сказала она Тиму. - Так не годится. Да еще в твоем возрасте! Еще успеешь узнать, что жизнь не так сладка. Правда, Христиан? Сын ее, директор пароходства, кивнул и тут же, отведя мать в сторону, объяснил ей, что с мальчиком, судя по всему, случилось какое-то ужасное несчастье и поэтому он очень просит ее обращаться с ним как можно бережнее. Старушка с трудом поняла, о чем толковал ей сын. Она выросла в обеспеченной, жизнерадостной семье, вышла замуж за обеспеченного, жизнерадостного человека, и старость у нее была тоже обеспеченная и жизнерадостная. Она знала об узких переулках в больших городах только из трогательных историй, над которыми проливала горькие слезы, а про ссоры, зависть, коварство и тому подобные вещи слыхом не слыхала да и не хотела слышать. Всю жизнь она оставалась ребенком. Она была словно вечно цветущий голубой крокус. - Вот что, Христианчик, - сказала она сыну после того, как он рассказал ей все, что знал, - пойду-ка я немного погуляю с мальчиком. Вот увидишь, уж у меня-то он рассмеется! - Будь осторожнее, мама, - предупредил ее господин Рикерт. И старушка обещала ему быть осторожнее. Для Тима прогулки с ней оказались особенно тяжелыми как раз потому, что он страшно привязался к этому милому ребенку восьмидесяти с лишним лет. Когда она брала его за руку своей маленькой мягкой ручкой, ему хотелось подмигнуть ей и рассмеяться. Он даже подразнил бы ее немного, как старшую сестру, - это ей вполне подошло бы. Но смех его был далеко. С ним разгуливал по белому свету странный господин в клетчатом - богатый барон Треч. Теперь Тим понимал, что продал самое дорогое из всего, что у него было. Во вторник старенькой фрау Рикерт пришла в голову замечательная идея. Она прочла в газете, что кукольный театр дает сегодня представление по сказке "Гусь, гусь - приклеюсь, как возьмусь!". Это была сказка про принцессу, которая не умела смеяться. Фрау Рикерт помнила сказку очень хорошо и решила посмотреть представление вместе с мальчиком, который не умеет смеяться. Она находила свою идею просто блестящей, но пока никому о ней не рассказывала. Все утро она то и дело загадочно хихикала, а после обеда пригласила обоих "мальчиков" - господина Рикерта и Тима - пойти с ней на спектакль театра марионеток. И так как оба они ни в чем не могли отказать старушке, все трое отправились в кукольный театр. Кукольный театр находился совсем близко от их дома. Он давал спектакли в Овельгене, предместье Гамбурга, расположенном на самом берегу Эльбы; чистенькие домики, окруженные садами, словно выстроились в ряд у реки под ее прежним высоким берегом. Здесь, в задней комнате небольшого трактирчика, и расставил свои ширмы театр марионеток. Тесный зал был полон ребят. Только кое-где над спинками стульев возвышались головы матерей и отцов. Фрау Рикерт тут же высмотрела три свободных места во втором ряду и, смеясь и жестикулируя, стала к ним пробираться. Ее сын и Тим покорно следовали за ней. И не успели они занять места, как в зале погас свет и маленький красный занавес маленького театра поднялся. Спектакль начался прологом в стихах: король вел беседу с бродягой. Они повстречались ночью в чистом поле, когда взошла луна. Лицо у короля было бледное и грустное. У бродяги, даже при лунном свете, играл на щеках румянец, а с губ ни на минуту не сходила улыбка. Вот их беседа, послужившая прологом к сказке: КОРОЛЬ. Владенья наши облетела весть: Принцесса без улыбки где-то есть. Я человек серьезный, смеху враг, И с ней хочу вступить в законный брак. Послушай, друг, получишь золотой, Коль мне укажешь путь к принцессе той! БРОДЯГА. Да вон он, замок! Там она живет! Я сам спешу, сказать по правде, в замок тот. Тебе ж, король, нет смысла торопиться: Войду - и расхохочется девица! КОРОЛЬ. Напрасный труд! Хвастливые слова! Она не рассмеется! И права: Кто не забыл, что ждет в конце нас всех, Того не соблазнит дурацкий смех. Земля, конечно, шарик хоть куда, Но всякий шарик - мыльная вода! И тот, кто в этом дал себе отчет, Не станет хохотать, как дурачок. БРОДЯГА. Король, король, а видно, не дурак. Все вроде так. И все-таки не так: Выходит, в жизни к смерти все идет, И цель-то смерть. Ан нет, наоборот! Бокал с вином не для того блестит, Чтобы потом сказали: "Он разбит". Он для того искрится от вина, Чтобы сейчас сказали: "Пей до дна!" Ну что ж, что разобьют в конце концов! Пока он цел. И полон до краев! КОРОЛЬ. Что радости ему, что он блестит, Раз день придет, и скажут: "Он разбит"? БРОДЯГА. Да потому и радуется он, Что знает: нет, не вечен блеск и звон! КОРОЛЬ. Ну, видно, мы друг друга не поймем. Давай-ка к ней отправимся вдвоем. Спеши! Смеши! А рассмешишь ее, И королевство не мое - твое! БРОДЯГА. Что ж, по рукам, король! Но, право, верь, Смех означает: человек не зверь. Так человек природой награжден: Когда смешно, смеяться может он! Занавес опустился, и теперь в зале стало почти совсем темно. Только сквозь щелочку в занавесе пробивалось немного света. Большинство ребят не поняли пролога и теперь шептались друг с другом, с нетерпением ожидая, когда же начнется настоящее представление, только трое людей впереди, во втором ряду, сидели совсем тихо: каждый из них думал о своем. Старенькая фрау Рикерт сердилась, что она, оказывается, думает точно так же, как какой-то бродяга. Она была не слишком высокого мнения о бродягах, хотя и раздавала много денег нищим. Ей гораздо больше хотелось бы согласиться с королем - ведь он был такой серьезный и такой грустный. Господин Рикерт, сидевший справа от нее, вглядывался в полутьме в лицо Тима. Только один тоненький светлый луч падал на лоб мальчика, бледный, как у короля на сцене. Господин Рикерт боялся, что затея его матери оказалась не совсем удачной: ведь только вчера он видел, как Тим плакал. У Тима была лишь одна мысль: "Только бы со мной сейчас никто не заговорил!" Его душили слезы. И все снова и снова в ушах его звучали последние строчки пролога: Так человек природой награжден: Когда смешно, смеяться может он! Смеяться может... Может смеяться... Занавес поднялся, и постепенно внимание Тима привлекла к себе очень бледная и очень серьезная принцесса, выглядывавшая из окна замка. В саду, окружавшем замок, как раз под окном принцессы, появился король-отец. Как только дочь его увидела, она тут же тихонько отошла от окна. Его величество король сел на край бассейна у фонтана и стал петь грустную песню воде и цветам. Он жаловался им, что обращался ко всем знаменитым шутникам - шутам и дуракам - и испробовал все шутки, какие только есть на свете, чтобы заставить свою дочь рассмеяться. Но - увы! - безуспешно. Потом король, вздыхая, поднялся. Дети в зале сидели не шелохнувшись. Его величество бродил взад и вперед по саду, сокрушаясь о себе и о своей дочери, а потом вдруг остановился и крикнул: "О, если бы кто-нибудь ее рассмешил! Я тут же отдал бы ему в жены принцессу да еще полкоролевства в придачу!" Как раз в это мгновение в сад вошли бродяга и грустный молодой король. Услыхав вопль отчаяния, изданный королем-отцом, бродяга напрямик заявил: "Ловлю вас на слове, ваше величество! Если я рассмешу принцессу, я получу ее в жены! Половину королевства можете оставить себе: вот этот господин, который меня сопровождает, отдает мне свое королевство целиком!" Король удивленно взглянул на путников, оказавшихся невольными свидетелями его обещания. Бледный молодой король понравился ему гораздо больше, чем краснощекий бродяга. Ведь у королей на этот счет свои вкусы. Однако, не желая нарушить слово, он сказал: "Если тебе удастся, незнакомец, рассмешить принцессу, ты станешь принцем и ее супругом!" Бродяге только этого и надо было. Он вдруг помчался куда-то со всех ног, оставив королей в саду наедине друг с другом. Тут занавес упал и объявили антракт. Теперь маленькие зрители не могли дождаться продолжения. Всем хотелось знать - рассмеется ли принцесса? Тим втайне надеялся, что она останется серьезной. Хотя с начала спектакля прошло совсем мало времени, она уже стала ему словно сестрой: вдвоем, взявшись за руки, они могли без страха глядеть в лицо смеющемуся миру. Но Тим слишком хорошо знал, как кончаются сказки. С тоской ждал он той минуты, когда принцесса рассмеется. И ждать ему пришлось недолго. Когда поднялся занавес, принцесса снова появилась в окне, а оба короля уселись на край бассейна перед фонтаном. За сценой послышались пение и смех, и вдруг в саду перед дворцом опять появился бродяга. Он вел на поводке гуся в золотом ошейнике, а вслед за ним, положив руку гусю на хвост, семенил какой-то толстяк, - казалось, рука его приклеилась к перьям. Другой рукой он тащил за собой щупленького человечка, которого швыряло на ходу из стороны в сторону. Тот, в свою очередь, тянул за собой старушонку, старушонка - мальчонку, мальчонка - девчонку, а девчонка - собачонку. Казалось, какая-то волшебная сила нанизала их всех на одну веревочку. Они прыгали и скакали, словно на невидимых пружинах - туда и сюда, вверх и вниз. И при этом так хохотали, что во дворцовом саду отдавалось эхо. Принцесса высунулась из окошка, чтобы получше разглядеть это шествие. Она широко раскрыла глаза, но лицо ее оставалось серьезным. "Не смейся, не смейся, сестренка! - мысленно просил ее Тим. - Пусть они все смеются, все, кроме нас с гобой". Но он просил напрасно. Грустный молодой король по рассеянности погладил собачонку, скакавшую самой последней, и вдруг рука его словно прилипла к собачьему хвосту. В испуге он схватился другой рукой за руку Короля-отца. И вот уже оба короля присоединились ко всем остальным, завершая эту диковинную процессию. По их судорожным движениям было видно, что им очень хотелось бы освободиться от странного колдовства, но это никак не удавалось. Пришлось им примириться со своим непривычным положением, и, пожалуй, они даже начинали находить в нем удовольствие. Ноги их, казалось, вот-вот пустятся в пляс, уголки губ подрагивали, и вскоре они уже стали смешно подпрыгивать и подскакивать, то и дело прыская со смеху. В это мгновение из окошка послышался смех принцессы. Заиграла музыка. Все танцевали, скакали и хохотали до упаду, и дети в зале тоже хохотали и топали ногами от удовольствия. Бедный Тим сидел, словно окаменев. Он был как скала в море смеха. Старенькая фрау Рикерт рядом с ним так смеялась, что даже закрыла лицо руками и наклонилась вперед. Из глаз ее катились слезы. И тут Тим впервые заметил, как похожи движения смеющегося человека на движения плачущего. Он закрыл лицо руками, нагнулся вперед и сделал вид, будто тоже смеется. Но Тим не смеялся. Он плакал. И сквозь слезы повторял про себя: "Зачем ты рассмеялась, сестренка? Зачем, зачем ты рассмеялась?" Когда занавес упал и зажегся свет, старенькая фрау Рикерт вытащила из сумочки кружевной платочек, приложила его к глазам и, вытерев слезы, протянула Тиму: - На-ка, Тим, вытри и ты слезы. Вот видишь! Я так и знала, что уж на этом спектакле ты обязательно будешь смеяться! И старушка торжествующе поглядела на сына. - Да, мама, - вежливо сказал господин Рикерт, - это была действительно счастливая мысль! Но когда он произносил эти слова, лицо его оставалось грустным. Он понял, что мальчик по доброте душевной и от отчаяния обманул старушку. А Тим понял, что господин Рикерт все понял. Впервые с того рокового дня на ипподроме в душе его поднялся бессильный гнев против барона. Гнев словно захлестнул его. И в эту минуту он твердо решил, что добудет назад свой смех, чего бы это ему ни стоило. ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ШТОРМ И ШТИЛЬ Кто смеется, тот спасен! Английская поговорка 11. ЗЛОВЕЩИЙ БАРОН К счастью для Тима, пароход отправлялся в Геную на следующий день утром. Старенькая фрау Рикерт махала платком со ступенек белой виллы, и Тим махал ей в ответ, пока вилла не скрылась из виду. Директор пароходства сам проводил Тима на причал. Он купил ему брюки, куртку и ботинки, ручные часы и новенький матросский рюкзак. Протянув Тиму на прощание руку, он сказал: - Выше голову, малыш! Когда через три недели ты вернешься назад, мир будет казаться тебе совсем другим. И ты наверняка будешь снова смеяться. Решено? Тим замялся. Потом быстро сказал: - Когда я вернусь, господин Рикерт, я буду снова смеяться. Решено! - Он пробормотал еще: - Большое спасибо! - но совсем невнятно, потому что ему сдавило горло, и взбежал по сходням на палубу. Капитан корабля, человек угрюмый и мрачный, был не дурак выпить. До всего остального ему, собственно говоря, не было никакого дела. Он едва взглянул на Тима, когда тот ему представился, и буркнул: - Обратись к стюарду. Он здесь тоже новенький. Будешь с ним в одной каюте. Тим впервые в жизни очутился на пароходе. Он растерянно бродил по нему в поисках стюарда, то взбираясь, то спускаясь вниз по железным лестницам, шагал по узким коридорчикам, попадал то на нос, то на корму, то на нижнюю, то на верхнюю палубу. Экипаж корабля не носил формы. Поэтому Тим даже не знал, к кому обратиться. Блуждая по пароходу, он случайно попал через открытую настежь дверь средней палубы в какое-то небольшое помещение вроде маленькой гостиной; из середины ее вела в глубь корабля покрытая ковром лестница с высокими полированными перилами. Снизу поднимался запах жареной рыбы, и Тим догадался, что там, как видно, и есть его будущее рабочее место. Справа от лестницы находился камбуз, из которого неслись всевозможные вкусные запахи; прямо - за приоткрытой двустворчатой дверью - большой салон-ресторан; столы и стулья здесь были привинчены к полу. Какой-то человек в белой куртке как раз расставлял приборы. Его фигура и большая круглая голова с курчавыми темными волосами показались Тиму знакомыми, хотя он и не мог вспомнить, кто это. Когда мальчик вошел в салон, человек в белой куртке обернулся и сказал, ничуть не удивившись. - Ну вот ты и пришел! Тим был поражен. Он знал этого человека. И, как ни странно, даже помнил его имя. Его звали Крешимир. Это был тот самый человек, который задавал ему на ипподроме неприятные вопросы, а потом на прощание сказал: "Может быть, я смогу тебе когда-нибудь помочь..." Это был тот самый человек, чьи колючие водянисто-голубые глаза напоминали глаза господина в клетчатом, барона Треча, которого искал Тим. Крешимир не дал Тиму долго раздумывать. Он повел мальчика в их общую каюту, бросил рюкзак Тима на койку, а потом вынул из своего рюкзака и протянул ему точно такие же клетчатые брюки и белую куртку, какие носил сам. Новый наряд пришелся Тиму как раз впору и был ему очень к лицу. - Ты словно родился стюардом! - рассмеялся Крешимир. Но, увидев серьезное лицо Тима, осекся и умолк. Он задумчиво поглядел на мальчика и пробормотал, обращаясь скорее к самому себе, чем к Тиму: - Хотел бы я знать, что за сделку вы заключили! Потом, словно стараясь отогнать неприятную мысль, он тряхнул головой, выпрямился и громко сказал: - Ну, а теперь за работу! Отправляйся-ка на камбуз к Энрико и помоги ему чистить картошку. Если ты мне понадобишься, я тебя позову. Через зал направо! Тиму пришлось до самого вечера чистить на камбузе картошку. Кок Энрико, старый пьяница из Генуи, точно так же, как и капитан, мало чем интересовался, кроме водки. На корабле капитан обычно не только хозяин и командир, но и образец поведения для любого из своих матросов. Если капитан строг и деловит, то и экипаж у него такой же. Если он ленив и небрежен, как это было здесь, на пароходе "Дельфин", то и вся команда, начиная с помощника капитана и кончая корабельным коком, ленива и небрежна. Энрико без передышки рассказывал Тиму очень забавные истории на самой чудовищной смеси немецкого с итальянским, и, так как Тим ни разу не рассмеялся, кок решил, что мальчик, вероятно, его не понимает. Несмотря на это, он все рассказывал и рассказывал свои истории, видно, для собственного удовольствия, и даже не обратил внимания на то, что Тим срезает с картошки слишком толстую кожуру. Когда пароход, уже под вечер, вышел наконец из гамбургской гавани, Тиму пришлось пойти в салон-ресторан помогать Крешимиру. И все время, пока он находился в салоне, он чувствовал на себе испытующий взгляд водянисто-голубых глаз стюарда. В замешательстве Тим даже перепутал некоторые заказы. Одной американке он принес вместо виски лимонный сок, а какому-то шотландскому лорду поставил на стол вместо яичницы с ветчиной два куска орехового торта. Крешимир всякий раз поправлял его ошибку без единого слова упрека. И между делом вводил Тима в тайны его новой профессии: - Подавай с левой стороны! Когда обслуживаешь правой рукой, левую держи за спиной! Вилка - слева, нож - справа, острой стороной к тарелке! После ужина Тима снова послали на камбуз помогать повару мыть посуду. Он делал это неловко и был рассеян, потому что в голове его роилось множество вопросов. Почему барон не поехал в том купе, в котором Тим ехал в Гамбург с господином Рикертом? Почему Крешимир оказался вдруг стюардом на том самом пароходе, на который нанялся Тим? Почему господин Рикерт устроил его именно на этот пароход? Почему? Почему? Почему? И вдруг Тим услышал "почему", сказанное вслух. Резкий голос спрашивал: - Почему вы очутились на этом корабле? А другой отвечал: - А почему бы мне на нем не очутиться? Это был голос Крешимира. - Пройдемте на палубу! - приказал первый голос. Тим услышал шаги, громыхавшие по узенькой железной лестнице, которая вела на корму. Потом шаги и голоса стихли. Но в ушах Тима они все еще продолжали звучать. Ему казалось, что он узнает голос, обращавшийся к Крешимиру. И вдруг - в эту минуту он как раз вытирал супницу, - вдруг он понял, чей это голос. Это был голос человека, которому он продал свой смех, - голос барона Треча. Супница выскользнула у него из рук и, упав на пол камбуза, разбилась вдребезги. Кок Энрико, вскрикнув: "Mamma mia!", отскочил в сторону, а Тим бросился бегом вверх по лестнице, вслед за голосами. Наверху, на корме, никого не было. Два корабельных фонаря тускло освещали кормовую палубу и покрытую парусом шлюпку. И вдруг Тим услышал шепот. Он взглянул в ту сторону, откуда доносились голоса, и ему показалось, что за шлюпкой кто-то шевелится. Тим подкрался на цыпочках поближе и увидел, что из-за шлюпки торчат четыре ноги в ботинках. Больше ему ничего не удалось разглядеть. Но он был уверен, что голоса, доносившиеся из-за шлюпки, принадлежат Крешимиру и барону. Шаг за шагом, не дыша, Тим подходил все ближе и ближе. Один раз скрипнула половица. Но двое людей, спрятавшихся за шлюпкой, как будто ничего не услышали. Наконец Тим подошел так близко, что смог подслушать разговор, который они вели между собой полушепотом. - ...просто курам на смех! - шипел барон. - Уж не хотите ли вы меня уверить, что истратили все деньги, которые принесли вам акции? - Как только вы передали мне акции, они сразу стали падать... С молниеносной быстротой, - спокойно заметил Крешимир. - Согласен! - Барон рассмеялся купленным смехом. - Акции упали, потому что я пользуюсь некоторым влиянием на бирже. Но четверть миллиона, по моим расчетам, у вас все-таки должно было остаться. - Эту четверть миллиона я внес в банк, который сразу затем лопнул, барон! - Такое уж ваше счастье! - Барон снова рассмеялся. Тим почувствовал, что по спине у него бегают мурашки. Он готов был броситься на барона. И все-таки у него хватило ума понять, что он должен во что бы то ни стало дослушать разговор до конца. - Даже если вам пришлось снова начать работать, - сказал теперь барон, - это еще не причина наниматься именно на этот пароход, чтобы оказаться вместе с мальчиком. На этот раз рассмеялся Крешимир. - Никто не может мне этого запретить! - крикнул он. - Тише! - зашипел Треч. Крешимир продолжал вполголоса: - Я продал вам свои глаза и получил взамен ваши - колючие, рыбьи. За это вы передали мне акции стоимостью в один миллион. Ни одна копейка из этого миллиона не попала в мой карман. Вы перехитрили меня. Но на этот раз я перехитрю вас, барон. Я дважды видел вас с мальчиком на ипподроме. Я следил за ним и установил, что после этого мальчик стал регулярно выигрывать на скачках. А затем я установил, что малыш стал мрачен и угрюм, словно больной одинокий старик. Когда Тим услышал эти слова, сердце его заколотилось так, будто хотело выскочить, но он не шелохнулся. Крешимир продолжал: - Я все равно выведу вас на чистую воду! Я доищусь, что за сделку вы заключили с мальчиком, барон! Я наблюдаю за ним уже четвертый год, и мне стоило немалого труда устроиться стюардом на этот пароход. А теперь... - А теперь, - перебил барон Крешимира, - я снова предлагаю вам миллион. Наличными. Задаток прямо сейчас! - На этот раз, барон, преимущество на моей стороне! - Крешимир говорил медленно, словно что-то обдумывая. - То, что мне известно, я могу использовать по-разному: потребовать назад мои глаза, принять от вас миллион или же, наконец, - и это было бы, пожалуй, совсем не так плохо - могу заставить вас расторгнуть контракт с мальчиком, каков бы ни был этот контракт. Тим в темноте кусал свой кулак, боясь застонать. Несколько минут на палубе царило молчание. Потом снова раздался голос барона: - Моя сделка с мальчиком вас не касается. Но если вы так уж дорожите вашими старыми глазами, я готов, пожалуй, на известных условиях... Крешимир, тяжело дыша, перебил его: - Да, барон, я дорожу моими старыми глазами. Я дорожу моими старыми, простодушными, глупыми, добрыми глазами больше, чем всеми богатствами в мире. Хотя вам никогда этого не понять! - Мне этого никогда не понять, - подтвердил голос барона. - И все-таки я согласен на известных условиях расторгнуть нашу сделку. Будьте любезны, взгляните, пожалуйста, на свое лицо вот в это зеркальце! За этими словами наступила напряженная тишина. Тим обливался холодным потом - и от волнения, и оттого, что старался ни единым шорохом не выдать своего присутствия. Наконец он услышал, как Крешимир тихо сказал: - Вот они и опять мои! - А теперь послушайте мое условие, - сказал барон, Но Тим больше ничего не стал слушать. У Крешимира снова были его глаза! А он, Тим, слышал сейчас так близко свой смех, что, казалось, до него можно дотянуться рукой... Больше он не мог сдерживаться. Он бросился к шлюпке и крикнул: - Отдайте мне мой... Но тут он попал ногой в петлю каната, споткнулся, стукнулся головой об острый нос шлюпки и без сознания грохнулся на палубу. 12. КРЕШИМИР Когда Тим проснулся, корабль качало; за толстым стеклом иллюминатора, то поднимаясь вверх, то опускаясь вниз, танцевала звезда - сердито рдеющий Марс. Тим лежал на верхней койке каюты, в которой спал вместе со стюардом. Над Атлантическим океаном брезжил серый рассвет. В каюте кто-то возился. Тим повернул голову. Это был Крешимир. В эту минуту он тоже повернул голову. При слабом свете лампочки, горевшей над койкой Крешимира, взгляды их встретились. У стюарда были добрые карие глаза. - Ну, малыш, как ты себя чувствуешь? - ласково спросил он. Тим еще не совсем проснулся Он никак не мог вспомнить, как он здесь очутился. И этот Крешимир, который сейчас его о чем-то спрашивал, был совсем другой, чем тот, которому он помогал вчера вечером в салоне-ресторане. Этот Крешимир был куда спокойнее, мягче, добрее. Стюард подошел поближе к койке Тима. - Тебе лучше, малыш? Теперь в памяти Тима постепенно стали всплывать события вчерашнего вечера. Голоса за дверью камбуза, разговор за шлюпкой, его собственный крик... - Где барон? - спросил он. - Этого я не знаю, Тим. На корабле его, во всяком случае, уже нет. Скажи мне только одно; ты вчера вечером подслушивал? Мальчик кивнул: - Я рад, господин Крешимир, что вы вернули свои глаза. - А ты, Тим? Что бы ты хотел получить назад от барона? - Мой... - Тим запнулся. Он вспомнил про контракт и крепко сжал губы. И тут Крешимир хлопнул себя ладонью по лбу. - Как же это я сразу не догадался! - воскликнул он. - Этот почтенный мошенник хохотал, как маленький мальчик! Ведь я чувствовал: что-то тут вроде не так - не подходит. Теперь я знаю, что это было: его смех! Вернее... - Крешимир поглядел прямо в глаза Тиму, - вернее, твой смех. - Я этого не говорил! - крикнул Тим. - Неужели я... вчера вечером это крикнул?.. - Нет, Тим, ты не успел крикнуть. И в этом, наверное, твое счастье. Ведь я знаю параграфы о молчании в контрактах господина барона. Ты ничего не сказал. Но Тим все равно не мог успокоиться. Ему необходимо было сию же минуту проверить, действителен ли еще контракт. Надо было срочно поспорить с Крешимиром. О чем-нибудь совершенно невероятном. Тим хотел было вскочить с постели, но, как только он приподнялся, у него закружилась голова и застучало в висках. Пришлось снова положить голову на подушку. Крешимир подал ему приготовленную заранее таблетку и стакан воды: - Вот, прими-ка, Тим! Сегодня тебе придется полежать в каюте. А завтра все пройдет. У тебя ничего серьезного, только шишка на лбу, - это сказал рулевой, а он раньше был санитаром. Тим послушно проглотил таблетку, продолжая думать о том, какое бы пари ему заключить. Наконец он придумал одно пари и снова перевел разговор на Треча: пари это касалось барона. - Какое условие поставил вам барон, господин Крешимир? Ну, когда он вернул вам ваши глаза? - Никакого! - рассмеялся Крешимир. - Когда ты вскрикнул и бухнулся на палубу, сбежались матросы, и барон поспешил стушеваться - спрятался в тень шлюпки. Тут я и шепнул ему: "Одно из двух: либо вы вернете мне мои глаза без всяких условий, либо я сейчас расскажу кое о чем всем этим людям". - А он? Крешимир опять рассмеялся: - Барон даже стал заикаться от волнения. Говорит: "Бе-бе-без всяких усло-вий!" Тим быстро отвернулся к стене. Бесплодная попытка рассмеяться исказила его лицо. - Дорого бы я дал, чтобы узнать, где сейчас барон, - пробормотал Крешимир. Это была та реплика, которой ждал Тим. Он поспешно сказал: - Давайте спорить... - Можешь говорить мне "ты", - перебил его Крешимир. - Тогда давай спорить, что через пять минут мы узнаем, где находится барон! - А на что мы спорим, Тим? - На кусок орехового торта! - Ну что ж, это я могу тебе дать. Ведь если я не ошибаюсь, ты должен выиграть это пари, как и все остальные. Значит, по рукам! Стюард протянул мальчику руку, и Тим пожал ее. В ту же минуту кто-то включил радио в соседней каюте. Передавали прогноз погоды. Потом стали сообщать новости из светской жизни. Тима и Крешимира сначала раздражало, что радио помешало их разговору, но тут они прислушались. Диктор говорил: "Известный предприниматель барон Треч, состояние которого, как утверждают в осведомленных кругах, составляет несколько миллиардов долларов, устроил этой ночью в Рио-де-Жанейро банкет для промышленной и торговой верхушки бразильской столицы. В самом начале приема барон покинул своих гостей и явился назад лишь спустя два часа, чем-то явно расстроенный. Было замечено, что по возвращении он все время оставался в черных очках. Предполагают, что вновь дала о себе знать давнишняя болезнь глаз, от которой, как считалось, барон окончательно излечился. Нам сообщили по телефону, что банкет продолжается и барон, по всей вероятности, снова..." За стеной каюты выключили радио, и тут же послышалось журчание воды. Как видно, открыли кран рукомойника. Лицо Тима стало таким же серым, как рассветная мгла. Он снова выиграл спор и теперь знал, что контракт остается в силе. Но его поразило это ст