ВОЙНА ГНЕВА
...И много было битв, когда Эльфы и Люди, объединившись, шли войной
против Мелькора. И горько было это Черному Вале.
И однажды узнал он, что Эарендил взошел на корабль и направил его к
берегам Благословенных Земель. Он понимал, что скоро вновь придет в
Средиземье воинство Бессмертных. И снова пощады не будет никому.
Конечно, думал Мелькор и о собственной своей судьбе, но мысли эти
были отстраненными и бесконечно усталыми.
Валар не упустят случая отплатить ему и за собственный страх, и за
мятеж против Единого. Заключение сочтут слишком мягким наказанием. Убить
его, Бессмертного, они не смогут. И, чтобы избавиться навсегда от Черного
Валы, сделать они могут только одно: вышвырнут непокорного за грань мира.
За пределы Арды.
"Отныне вы -- жизнь этого мира, а он -- ваша жизнь."
Что изменилось бы, не будь этих слов Илуватара?
Арда была его болью, его сердцем. Его жизнью.
Если будет разорвана связь с Ардой, он умрет.
Умрет? Он? Бессмертный Айну?
Смерть была бы воистину избавлением -- но он не мог, не должен был
уйти.
Он не сможет жить.
Он не сможет умереть.
"Нет, это малодушие; как смею я думать о себе?.."
Он давно уже все знал. И страха не было в его душе.
Мозг его работал сейчас холодно и беспощадно-логично. Он понимал, что
в этой Войне Гнева Люди станут его союзниками, как прежде -- Эльфы Тьмы.
Знал то, что им не выстоять, как не выстоит и он сам.
"Все, кто шел за мной, приняли смерть. Кровь их -- на мне."
Он не мог забыть, ни простить себя. Память горячим комком стояла в
горле, жгла грудь, красно-соленой болью стыла на губах -- словно ему дали
испить чашу горечи, чашу теплой крови.
"Любой ценой -- вывести их из-под удара. Спасти. Любой ценой.
Прикажу -- уходить. Великим Валар, -- он усмехнулся холодно и страшно, --
нужен только я."
"...Больше я не оставлю тебя. Не проси и не приказывай."
Мелькор стиснул руки. "Гортхауэр... ученик мой... Что же делать, что?
Он не уйдет -- и тогда... Суд Валар?! Нет, это невозможно, нет, нет!.."
Он внезапно вспомнил, как в этом же зале -- беспомощный, полумертвый,
в крови -- лежал его ученик, не в силах даже пошевелиться, не в силах
сказать ни слова, и на заострившемся лице жили только глаза -- подернутые
дымкой страдания, беззащитные, огромные, исполненные мольбы и
благодарности...
"Ученик мой... единственный..."
И Мелькор решил. Приказать. Заставить уйти. Жестоко, но это
единственный выход. На это еще хватит сил. Кто-то должен продолжать
начатое.
...Гортхауэр предстал перед троном Властелина, не глядя в лицо
Мелькору. Не то чтобы это лицо было уродливым или отталкивающим; нет. Но
было оно иссечено незаживающими ранами, и, когда говорил Мелькор, в
трещинах шрамов показывалась кровь. Привыкнуть к этому не мог никто. Майя
не был исключением.
-- Возьми, -- Мелькор протянул Гортхауэру меч, -- пришло время
принести клятву.
Майя знал, что требуется от него. Из рук Черного Валы благоговейно
принял он Меч-Отмщение и, коснувшись губами ледяного черного клинка, тихо
проговорил:
-- Отдаю себя служению Великому Равновесию Миров...
Он замолчал; но больше ничего и не нужно было говорить. Майя хотел
вернуть меч Мелькору, но тот жестом остановил его:
-- Этот меч -- твой.
-- Но...
-- Мне он больше не нужен. Собирай людей...
Майя вскинул глаза на Мелькора:
-- Я уже сделал это, Повелитель! Мы готовы и ждем только сигнала
вступить в бой!
Сердце Черного Валы сжалось: таким открытым и радостным было лицо
Гортхауэра. Майя думал, что угадал мысль Мелькора; за своего Учителя он
готов был один биться со всем воинством Валинора. И он был сейчас
счастлив, счастлив, как мальчишка -- есть ли для ученика награда выше, чем
сражаться за Учителя?
"Единственный выход, единственный выход... Вот -- душа его открыта
мне... КАК я скажу ему... словно ударить по этому беззащитному лицу... за
веру его, за преданность его -- кара, страшнее смерти... о, Ученик мой...
как случилось, что для тебя сейчас свобода и жизнь -- кара, а мучительная
смерть -- награда?.. Будь я проклят!.. на что я обрекаю тебя?.. ни памяти,
ни боли я не смогу отнять у тебя... ты станешь проклинать себя за то, в
чем виновен только я, я один... так будет... лучше бы мне никогда не знать
этого!.. Я должен... не могу, не могу! Ученик мой, прости меня, прости
меня!.. я говорил о праве выбора -- и я сам лишаю тебя этого права... так
нужно... спасти тебя -- я должен... разрывает надвое, это выше сил...
Ученик мой!.."
"Что с ним?! Что я сделал? Что я сказал? Ему -- больно?.. Учитель,
Повелитель, Всевластная Тьма -- что с тобой... неужели это я, я причинил
тебе боль?.. Что это, что это?.. кровь, тягучие красные густые капли --
как смола -- из ран... Что с тобой, что же мне делать!?.."
Всего на секунду мучительно исказилось лицо Черного Валы, но и этого
было довольно: Майя, не сознавая, что делает, порывисто схватил руку
Властелина и крепко сжал ее.
Боль, пронзившая тело, помогла Мелькору справиться с собой. Лицо его
вновь стало спокойным и жестким, а голос звучал холодно и глухо:
-- Ты не понял меня, Гортхауэр, -- медленно, четко выговаривая слова,
промолвил он. -- Собирай людей, уходите на Восток. Ты поведешь их.
Лицо Гортхауэра было похоже на лицо смертельно раненого --
потрясенное, растерянное, беспомощное.
"За что?!.."
"Гортхауэр, Ученик мой, прости... Если я исполню твое желание, Арда
погибнет, не будет ей больше защитника... но, спасая ее, я тебя, тебя
обреку на вечную пытку -- память и совесть... ненавижу себя... как
разорвать сердце, Ученик?.."
-- Нет, Властелин! Не приказывай; однажды ты уже заставил меня уйти,
и...
-- Ты помнишь. Так вспомни и об Эльфах Тьмы.
"Скованные руки... красный снег, искаженные мукой лица... Ты не
сможешь уйти, как они... ты -- еще не Человек... Нет! Я не позволю им,
нет, нет!.."
-- Неужели ты не понял, что кроме этих людей и тебя, у меня не будет
больше учеников?
Гортхауэр все еще инстинктивно стискивал руку Мелькора.
"Я помню... что они сделают с тобой, Учитель?.. Нет, мне нельзя
уходить... раскаленная цепь... я не позволю, я стану щитом тебе, Учитель,
Учитель..."
-- Пусть уходят люди, я остаюсь.
-- Нет. Это приказ.
Только сейчас Майя понял ЧТО он делает.
"Руки... обожженные... что я сделал... ему больно..."
Ужас охватил Гортхауэра; дрожа всем телом, он склонил голову и
благоговейно коснулся губами руки Властелина.
-- Прекрати! -- сдавленно прорычал Мелькор, -- Что ты делаешь!
Майя знал: Мелькор не терпит знаков преклонения. Тем более -- таких.
Но по-другому он не мог выразить то, что переполняло его сердце: свою
любовь к Учителю, свою верность, свою тоску.
-- Уходи.
Саурон упрямо покачал головой:
-- Я не уйду. Я не оставлю тебя.
"Это мука -- невыносимая, невыносимая... сердце отказывается
подчиняться холодным доводам разума. Только я виноват в том, что не
оставил тебе другого выхода... вот, сердце твое на ладонях моих, Ученик;
ЧТО делаю я?!.."
-- Ты дал клятву, -- медленно, тяжело заговорил Мелькор. -- Отныне
нет Арде иного Хранителя, кроме тебя. На Восток войска Валар не пойдут.
Здесь останусь я один. Уходи, спасай тех, кого можно спасти. Только ты --
защита им, Гортхауэр. Больше ни чем ты не сможешь мне помочь.
"Это мука -- невыносимая, невыносимая... сердце отказывается
подчиняться холодным доводам разума. Я знаю, ты прав, ты снова прав,
Учитель -- как всегда и во всем... Но я не могу так, не хочу... вот,
сердце мое на ладонях твоих, Учитель; делай ЧТО хочешь... но отдать тебя
-- им -- на расправу?!.."
-- Нет, Учитель! -- простонал Гортхауэр, впервые -- вслух -- назвав
Мелькора ТАК. Сколько раз рвалось из сердца это слово, но когда смотрел в
холодное властное лицо, губы сами произносили: Повелитель. Знал ли, что за
стальной броней всевластной воли -- душа, ранимая, истерзанная? Нет; не
смел даже подумать.
"Ученик мой... не надо, прошу тебя... нет никого дороже тебя... Я
ведь люблю тебя, и я -- твой палач..."
-- Исполняй приказание, ибо сейчас я имею право приказать и сделать
выбор -- за тебя!
"Какие глаза... молящие, беспомощные..."
-- За что, зачем ты гонишь меня, Учитель? Если мы победим -- то
победим вместе...
"Ты и сам знаешь, что этого не будет, Ученик..."
-- ...если же нет...
-- Уходи. Возьми меч. Возьми Книгу. Иди.
"Ученик мой!.."
"Учитель мой!.."
-- Нет... -- Саурон закрыл лицо руками.
И тогда Мелькор рывком поднялся с трона и заговорил -- холодно и
уверенно.
Он почти не слышал, ЧТО говорит. Собственный, словно издалека идущий
голос казался чужим. Ненавистным. Он перестал ощущать себя -- он был
болью, клубком обожженных нервов, он ненавидел себя -- люто, страшно.
...Слова -- как иглы, как вбитые гвозди... Саурон не мог потом
вспомнить, ЧТО говорил его Властелин. Помнил только одно: каждое слово
Мелькора пронзало его, как ледяной клинок, и он корчился от этой
невыносимой боли, обезумев от муки, и только шептал непослушными губами:
"За что, за что..."
Мелькор смотрел в лицо Майя: широко распахнутые страданием невидящие
глаза.
"Ученик мой..."
Без воли, без чувств.
И, наклонившись к самому лицу Гортхауэра, Мелькор тихо проговорил:
-- Ученик мой, Хранитель Арды... прости меня, прости, если можешь,
прости за эту боль... Арда не должна остаться беззащитной, понимаешь?
Только ты можешь сделать это, только ты -- Ученик мой, единственный...
Возьми меч. Возьми Книгу. Это сила и память. Иди. Ты вспомнишь это --
когда все будет кончено. Я виноват перед тобой -- я оставляю тебя
одного... Прости меня, Ученик, у меня больше нет сил... Прощай...
А потом Мелькор поднял Саурона за плечи и, глядя в глаза, жестко
проговорил:
-- Уходи.
-- Да, Властелин, -- беззвучно ответил Майя.
Он вышел.
И не видел, как за его спиной опустился на колени Мелькор.
Не видел, как мучительно исказилось его лицо.
Не видел молящих, отчаянных, сухих глаз, утонувших в темных
полукружьях.
Не видел беспомощно протянутых рук -- то ли благословение, то ли
мольба.
Не слышал глухого стона: "Ученик мой..."
...Он поднялся и вслепую медленно побрел к трону.
"За что, зачем ты гонишь меня, Учитель?.."
И -- те четверо, кому он не мог приказывать.
"Мы на твоей стороне, Великий Вала. Мы остаемся..."
"...Я не уйду. Я не оставлю тебя..."
"Они сделали выбор... они умрут -- они не вернутся в Валинор. А тебя
я караю жизнью, Ученик мой... Ничего, кроме боли, не дал я тем, кому
отдано мое сердце... я заслужил вечную пытку... будь я проклят... не могу
больше... не могу... простите меня... нет мне прощения..."
Он стискивал седую голову руками; слезы жгли его глаза.
"Ученик мой... ЧТО я сделал?!.."
Он рванулся -- догнать, остановить.
"Я не могу так, не могу, пусть остается... Останься!.."
Нет.
Рухнул в черное кресло. Опустил голову.
Ничего не изменить.
Все кончено.
...Он шел на Восток, унося Книгу и меч.
Он что-то говорил, не слыша себя, не помня своих слов. Ему
повиновались. Он вел людей: ничего не видя вокруг, он шел вперед.
Беспамятство.
И в ушах его звучал приказ-мольба: "Уходите! Уходите!.."
Больше он не помнил ничего.
Как черная стена.
А потом, когда прошло оцепенение и память с беспощадной, неумолимой
жестокостью вернулась к нему, он продолжал идти вперед, стискивая зубы и
повторял, повторял, повторял про себя с решимостью обреченного: "Я
вернусь. Я исполню и вернусь. Я успею -- должен успеть."
Он старался уверить себя в этом, но боль железными когтями впивалась
в его сердце: этого не будет.
А потом началось страшное.
Боль раскаленным обручем стиснула виски, боль вгрызалась в запястья,
боль мучительно жгла глаза, боль была везде, он сам стал болью, и
перехватывало горло -- он не мог кричать, только стонал, метался как
раненный зверь, он задыхался -- откуда, откуда, что это, что?!..
Он знал. Он не смел заглянуть в Книгу: она жгла его руки.
"Учитель, Учитель, Учитель!!.."
Листы Книги казались -- черными, и огнем проступали на них -- слова,
от которых кровью наполнялся рот...
"Учитель, зачем, за что..."
Боль петлей захлестывала горло, цепями стягивала грудь -- не
вздохнуть, не вырваться...
"Я должен быть с ним..."
Он приказал...
"Пусть -- приказывал. Пусть -- проклянет. Я не могу, не могу...
Учитель!!"
Один. Теперь -- один.
Слово -- черно-фиолетовое, пронизанное иссиня-белыми молниями.
Один.
Отчаянье.
"Возьми меч. Возьми Книгу. Иди."
"Учитель! Будь я проклят, как я посмел оставить тебя..."
Боль. Боль. Боль. Как тянут жилы из тела...
"Берите меня вместо него! За что..."
Распятый в алмазной пыли -- черным крестом.
"Аэанто, Несущий Свет...
Свет в ладонях твоих...
Глаза твои...
Глаза твои!!.."
Отчаянье -- слово, пронизывающе-прозрачное, ледяное.
Поздно.
Не успеть -- даже быть рядом.
Один.
"Учитель -- Крылатая Тьма -- Алкар, Аэанто -- Возлюбивший Мир --
Мелькор -- боль..."
Слово -- жгуче-холодный окровавленный клинок.
Он отложил Книгу.
"Я должен."
Черный плащ -- огромные крылья.
"Крылатый Вала..."
Больной черный ветер, горечь полыни на губах.
"Прости меня..."
Глаза -- пустые от отчаянья.
"Пусть я умру..."
Лицо -- застывшая маска боли.
"Я не могу... я бессилен -- один... я только -- Ученик..."
Ветви деревьев хлестали его по лицу, как плети, но он не чувствовал
этого.
"Как я посмел..."
Шипы терновника впивались в его кожу, но он не ощущал этого.
"Всесильный, почему, почему -- ТАК?.."
Звезда горела нестерпимо ярко, и разрываясь, не выдерживало сердце.
"Пусть -- казнят, пусть -- вечная пытка... Я должен был принять это
вместо тебя -- что сделали с тобой..."
Не было слез.
"Учитель!..."
* * *
Больше ничего Мелькор изменить не мог. Он сделал все, что было в его
силах. Он остался один. Он знал, что был жесток с Гортхауэром -- но был и
беспощадно прав. То был единственный выход. Иного не было.
Но теперь последние силы оставили его; тоска, отчаянье и одиночество
непереносимой тяжестью легли на его плечи. Он знал, что ожидает его. Ни
жалеть, ни щадить себя он не умел. И теперь просто ждал, и торопил
развязку, ибо мучительным было ожидание.
...Эарендил достиг берегов Валинора. И, представ перед троном Манве в
сияющих одеждах -- ибо навеки въелась в них пыль алмазных дорог Валинора
-- поведал он о деяниях Черного в Средиземьи. И ослепительным живым огнем
пылал Сильмарил на челе его.
Манве отдал приказ. И, вооружившись, войска Валар отправились на
битву.
...Не все подчинились приказу Мелькора. Были те, кто сражался до
конца, надеясь еще, что Властелин сам вступит в бой: они безоглядно верили
в его силу.
А у него больше не было сил.
И когда Валар ворвались в тронный зал Ангбанда, Мелькор просто стоял
подле своего высокого трона и ждал. Он молча смотрел, и под этим взглядом
Валар и Майар застыли на пороге.
Слабая улыбка безнадеждной жалости тронула губы Черного Валы, и он
сделал шаг вперед.
И тогда Валар бросились на него.
Железную корону Мелькора превратили в ошейник для него. Руки его
связали за спиной, и голову его пригнули к коленям.
Так приволокли его в Валинор и швырнули на землю лицом вниз перед
троном Манве в Маханаксар.
Черная мантия его разметалась, словно изломанные крылья; он казался
черной звездой, распятой в жгучей сияющей пыли.
Младший брат Мелькора выдержал приличествующую Королю Мира паузу и
начал:
-- Ужасающи злодеяния твои, и преступления твои бессчетны, Моргот,
черное зло мира. Нет оправданий тебе и нет тебе пощады...
Тулкас и Ауле рывком подняли пленника с ослепительных полированных
белых плит круга в центре Маханаксар и поставили его на колени.
Мелькор молчал. Ему не за кого было просить. Даже такой -- он не был
сломлен. И на коленях стоял он, выпрямившись, расправив согбенные
чудовищной усталостью и болью плечи, чуть откинув гордую голову.
Манве, пришедший в ярость, обрушивал на Мелькора все новые м новые
обвинения. Ему хотелось, чтобы Мелькор умолял о пощаде, ползал у него в
ногах -- как тогда.
Но Мелькор молчал.
И в разгар гневной речи своей Манве вдруг встретился взглядом с
Мелькором. Он замолчал; ему почему-то показалось, что даже сейчас
Поверженный Властелин смотрит на него сверху вниз. Манве всегда боялся
этого взгляда, обжигающего огнем и пронизывающего смертным холодом.
Взгляда, который могли выдержать лишь немногие. Никогда и ни кому не
говорил Манве, ЧТО увидел он в глазах Мелькора в эту минуту. Даже самому
себе боялся Король Мира признаться в этом. Манве поспешно отвел глаза. И
смутная, неясная еще, но спасительная мысль пришла ему в голову.
Илуватар лишь бросил Мелькору на прощание:
-- Слишком уж много ты видишь!
Но Мелькор только пожал плечами -- и ушел...
Владыка Судеб Арды Намо мучительно вглядывался в лицо того, кого
братом своим назвал он когда-то. И с изумлением понял, что видит -- три
лица, слитые в одно.
И первое -- молодое, прекрасное, тонкое, с острыми чертами лицо
Мелькора -- прежнего, чьи глаза сияли ярче звезд.
И второе -- теперешнее: мертвенно-бледное, иссеченное незаживающими
рваными ранами. Лицо, на котором жили одни глаза -- потемневшие,
полуприкрытые тяжелыми веками.
И третье -- похожее на посмертную маску, застывшее, неживое, и только
кровь, густая, почти черная, медленно ползет из-под железной короны, и
глаза...
Глаза...
"Нет, этого не может, не может быть! Слишком страшно... Нет, они не
сделают этого... Я схожу с ума, нет, нет, конечно, этого не будет..."
-- Справедливости, о Манве! -- неожиданно резко сказал Намо. -- Ты --
обвинитель; но кто защитник ему?
Манве усмехнулся:
-- Нам ведомы деяния его, и КТО станет защищать его? Но да будет так,
как говоришь ты, о Владыка Судеб! Пусть говорит. И да свершится
справедливость.
Но Мелькор молчал. И тогда так сказал Манве:
-- Судьба его в руках Единого, И да свершится над ним суд Единого!
Пусть могучий Тулкас сразится с ним: Эру дарует победу правому.
-- Милосердия, о Манве! -- взмолилась Ниенна, -- он не может
сражаться, он ранен...
-- Мы уравняем шансы, -- ответил Манве. -- Ибо ему дадим мы меч,
Тулкас же вступит в бой безоружным.
Мелькору развязали руки; он медленно поднялся с колен, растирая
затекшие запястья. По знаку Короля Мира Ауле подал Черному меч. Меч
Справедливости было имя ему, изящной вязью золотых рун начертанное на
клинке. И четырехгранные бриллианты украшали тяжелую витую рукоять из
червонного золота. Это было даже удобно -- не позволяло ладони
соскользнуть с рукояти. Но острые грани алмазов сейчас впились в
обожженные руки Мелькора: утонченное издевательство.
Он понял сразу, что не сможет даже поднять меч. Страшная, оглушающая
слабость разлилась по всему телу. Незаживающие раны: он потерял слишком
много крови, и боль отнимала последние силы.
Тулкас шагнул вперед. Мелькор не отвел глаз от искаженного ненавистью
лица Валы.
"ЧТО делаешь, делай скорее."
Первый удар заставил Мелькора отступить на шаг -- из сверкающего
центрального круга на плиты золотистого песчанника, присыпанные алмазной
крошкой.
Второй удар пришелся в плечо. Мелькор пошатнулся и упал на одно
колено; лезвие меча вошло меж плит, и он стиснул рукоять.
-- На колени! -- прошипел Тулкас. -- На колени, раб!
Он ударил снова, но Мелькор словно врос в землю: безмолвная статуя из
черного камня.
-- Правосудие свершилось! -- возвестил Манве.
Ниенна закрыла лицо руками. Плечи ее вздрагивали.
Намо впился пальцами в подлокотники трона. Теперь ему казалось -- он
прикручен к трону ремнями, как Мелькор когда-то. Не пошевелиться. Не
вздохнуть.
Он не смел поднять глаз.
"Мелькор, брат мой возлюбленный -- ЧТО я наделал! На какое унижение,
на какую муку обрек я тебя -- будь я проклят, безумный, от КОГО ждал я
справедлвости! Брат мой..."
-- Слушайте ныне приговор Великих!..
...Мелькор смотрел в небо, поверх головы Манве. Небо? -- пылающий
мертвым светом купол, с которого бьют острые прямые нестерпимо-яркие лучи,
мучительно режущие усталые глаза.
Он не слушал слов приговора.
Он давно уже знал -- все.
Ему было безразлично.
Он молчал.
Он не хотел, чтобы последней памятью, что суждено унести ему из Арды,
было -- это: безжизненный и беспощадный свет, отвесно падающий с
мертвенно-белого неба, отражающийся в сияющей алмазной пыли.
Он вспоминал.
Арда, освобожденная от оков Пустоты, омытая очищающим огнем.
Восторженное, изумленное лицо его Майя, первого и любимого ученика:
"У тебя руки творца..."
Это счастье -- познавать, творить, дарить знания. Это высшая награда
-- видеть, как просыпается мысль во взгляде людей.
Звездным светом, какой-то детской радостью сияющие глаза Эльфов Тьмы.
"Сердце вело работу мою, Учитель..."
Вечно изменчивые, как холодное северное море, глаза людей Надежды,
Эстелрим.
"Мы будем помнить, Астар. Мы будем ждать."
...Он словно вновь летел над миром на крыльях черного ветра и видел
Арду -- безбрежные моря, горы, меняющиеся каждое мгновение, тянущиеся к
небу леса, где стволы -- как трубы органа, неудержимые стремительные реки,
где рождаются радуги, дрожащие над водопадами, озера -- звездные
зеркала...
И вновь -- везде он видел людей. Непохожих друг на друга, странных и
свободных, жестоких и милосердных, гордых и радостных, скорбных и
властных. Недолговечных, как вспышка молнии, зачастую -- слабых и
беспомощных. И все же невероятно сильных.
На какой-то краткий миг он был счастлив.
И улыбка была на губах его. И это было страшнее, чем шрамы на лице
его.
Ему казалось --- мир поет. Он снова слышал Музыку Эа, Музыку
Творения. Музыку Арды.
А потом он увидел -- это лицо.
Бледное до прозрачности, тонкое, залитое слезами прекрасное лицо.
И глаза -- огромные, темные от расширившихся зрачков.
Ему стало страшно; он боялся, что, увидев его, изуродованного, она
отшатнется в ужасе.
Ему захотелось спрятать лицо в ладонях, но руки словно налились
свинцом -- не поднять.
Он боялся, что она исчезнет.
Он боялся того, что она может сказать.
ЧТО она скажет.
И дрогнули ее губы; как шорох падающих в бездну льдисто-соленых звезд
-- шепот:
Мельдо.
Боль рвануло сердце -- как стальной крюк: резко, внезапно, страшно.
Мельдо.
Он готов был взмолиться: молчи! Не надо, не надо! Не будет пути
назад, на что ты обрекаешь себя, зачем, одумайся, не надо, не надо, не
надо...
Мельдо.
Кто ты? Откуда ты? Зачем, зачем тебе эта боль, зачем ты приняла этот
путь, зачем... Я не могу так, ты же знаешь, ты понимаешь все... Кто ты?
Ты -- была? Ты -- будешь?..
Мельдо.
Возлюбленный.
Ее лицо исчезло -- знакомое и незнакомое, юное, мудрое, измученное,
счастливое, беспомощное, гордое...
Какая боль... ЧТО ЭТО БЫЛО?..
Лицо Мелькора на миг стало беспомощным, беззащитным, растерянным. Он
обвел глазами Валар. Они сидели неподвижно. Не поднимая глаз. В молчании.
Во взгляде Мелькора, обращенном к Намо, была мольба. Не о пощаде -- о
поддержке. Но Намо не смел взглянуть на него -- лишь стискивал зубы; и
Ниенна не отнимала ладоней от лица; и Ирмо дрожал, как в лихорадке...
-- Пощады, Король Мира! -- вдруг выкрикнула Ниенна, подавшись вперед.
-- Будь милосерден -- пощады!
Но, поднявшись с трона, Манве молвил:
-- Мы были терпеливы и снисходительны сверх меры: нет прощения Врагу
Мира! Он не достоин милосердия, о сестра наша: кому, как не тебе, знать,
сколь много зла принес в мир Моргот! Потому -- да свершится воля Единого,
ибо в Его руки предаем мы ныне отступника.
Ниенна сжалась в комок, не в силах сказать ни слова больше.
Чертоги Ауле заливал тот же безжизненный, жалящий, ослепительный --
ослепляющий свет. Вездесущий -- не укрыться. Жестоким жалом впивался он в
невыносимо болящие глаза: хотелось опустить веки, закрыть лицо руками,
чтобы милосердная прохладная тьма успокоила боль...
Нет. Это слабость. Они не должны этого видеть.
Здесь свет был золотистым, но не становился от этого теплее,
оставаясь мертвым, пронизывающим. Свет отражался от белых стен, от золотых
пластин пола, дрожал обжигающим слепящим маревом, сотканным из мириадов
бесжалостно-ярких искр, в неподвижном душном воздухе. Вогнутые золотые
зеркала отбрасывали жгучие лучи на наковальню, к которой подтолкнули
Мелькора, ровно и страшно высвечивая лежащие на густо-золотой поверхности
обожженные, беспомощные, искалеченные руки Черного Валы в тяжелых
наручниках.
За наковальней широким полукругом пылал огонь, почти не видимый в
обжигающем сиянии; и тяжелые, искусной работы треножники замыкали круг
огня.
И снова железные звенья заклятой цепи Айгайнор пропустил Ауле через
браслеты наручников, и на руках Мелькора заковал их. Расплавленный металл
жег запястья, и лицо Черного Валы исказилось от боли.
Но он не закричал.
Раскаленная докрасна цепь вспыхнула багровым огнем, коснувшись его
рук. Он знал: металл остынет, но цепь будет вечно жечь его. Там, за гранью
мира. Вне жизни. Вне смерти.
Словно издалека донесся до него голос Тулкаса.
-- Подожди, -- ухмыляясь, сказал он. -- Это еще не все. Мы
приготовили тебе великий дар. Ты останешься доволен им. Ты ведь хотел
стать Повелителем Всего Сущего? Так получай же свою корону, Властелин
Мира!
Раскаленное железо высокой черной короны сдавило его голову, и
острые, по внутренней стороне обода укрепленные шипы впились в его лоб и
виски.
Только не закричать.
Но и это было еще не все. Внезапно в чертогах Ауле появился Король
Мира Манве. Избегая даже смотреть на Черного, он быстро шепнул что-то
Ауле. Прислушивавшийся Тулкас злорадно захохотал; на лице стоявшего рядом
Ороме появилась кривая усмешка. Ауле побледнел и хотел даже, кажется,
что-то возразить, но Манве с дикой яростью выкрикнул:
-- Исполняй приказание!
...Его повалили на наковальню. Тяжелые красно-золотые своды нависли
над ним. Тулкас навалился ему на грудь, Ороме держал скованные руки.
По-прежнему глядя в сторону, Манве бросил Мелькору:
-- Ты создал тьму, Враг Мира, и отныне не будешь видеть ничего, кроме
тьмы!
И подал знак Ауле начинать.
Кузнец сделал шаг по направлению к пленнику, но тот только взглянул
на него -- и Ауле, вскрикнув, закрыл лицо руками.
И тут за спиной Манве раздался новый голос, мягкий и красивый:
-- Позволь мне, о Великий!
Манве обернулся -- и встретился взглядом с непроницаемо-темными
глазами Курумо, самого искусного ученика Ауле.
-- Позволь мне, -- склонившись перед Королем Мира, вкрадчиво повторил
Майя. И Манве милостиво кивнул.
Он не ушел сразу, Манве, младший брат Мелькора. Он смотрел, как
приводится в исполнение его приговор. Он все еще надеялся услышать
униженные мольбы о пощаде. И -- не услышал их.
Не услышал даже стона.
"Что мне бояться его? Он скован и беспомощен, он ничего не может
сделать. Я исполню приказ Короля Мира, и он увидит, что я равен Ауле, а
бесстрашием даже превосхожу его... У Манве долгая память; он не забудет
этого, и велика будет награда моя. А цена не велика. Да, верно, работа не
из приятных, но такова воля Короля Мира, и я исполню ее -- я, Курумо,
сильнейший и величайший из Майяр! М королем Майяр стану я, как Манве --
Король Валар!
Но когда Курумо приблизился к Мелькору, примериваясь, как лучше
начать работу, ему показалось, что взгляд Проклятого пронзил его, как
клинок.
Глаза, обжигающие огнем и пронизывающие холодом.
Глаза, видящие незримое другим, проникающие в глубины сердца, в самые
сокровенные мысли.
Глаза, которым открыто прошлое и будущее.
Всевидящие глаза.
И, чтобы подавить ужас, охвативший его, Курумо заговорил -- зло,
ненавистно, безудержно:
-- Ну что же, Враг Мира? Страшно? Проси о пощаде, умоляй, ползай на
брюхе, как побитый пес -- может, тебя еще и пощадят! Воистину, ты -- раб
Валар! Как ошейник -- не беспокоит? Скажи-ка, всевидящий, а такой конец
своего пути ты предвидел? Теперь-то уж ты заплатишь за все. Довольно мы
возились с тобой, слишком уж много ты видел -- посмотрим, что сможешь ты
увидеть теперь! Что ж ты молчишь? Язык отнялся от страха? Зови своих
прислужников -- а вдруг они спасут тебя? Или струсят, как твой раб Саурон?
Ведь он бежал, бросил тебя, и сейчас отсиживается где-нибудь, и смеется
над тобой, и нет ему до тебя дела! Ничего, и он тоже еще приползет к нам,
будет вымаливать прощение, ноги целовать -- жаль, вот только ты этого не
увидишь! Ты же считаешь себя равным Единому -- ну, так яви свое
могущество, освободись от цепей -- и весь мир будет у твоих ног! Не
можешь? Почему? Молчишь? А-а, гордость не позволяет разговаривать с нами,
ничтожными: ты же как-никак Властелин Мира! Ведь ты так себя называл?
Надеюсь, корона пришлась впору тебе? Ты доволен? Ну, отвечай! Молчишь?
Ничего, ничего, сейчас заговоришь -- я заставлю тебя!
"Глаза... какая боль!.. Глаза мои... Я ничего не вижу... Я ослеп...
Неужели мало того, что они уже сделали со мной... Как... больно..."
Падение в стремительный затягивающий водоворот черной раскаленной
пустоты, жгучей пылающей боли...
Они мстили ему -- мстили с беспощадной трусливой жестокостью --
беспомощному, полумертвому.
"Арда... Я никогда не смогу вернуться: вне жизни -- вне смерти --
скованный -- слепой... Слепой?! Вот она, кара... самая страшная: не
видеть, никогда не увидеть больше этот несчастный, жестокий, проклятый,
благословенный мир... какая боль... не видеть... не видеть...
Нет!!"
И любовь к этому миру, бившаяся в истерзанном сердце Возлюбившего,
оказалась сильнее боли, сильнее слепоты. И он снова прозрел.
Курумо отскочил в сторону, лицо его передернулось: кровь Проклятого,
забрызгавшая бело-золотые одежды Майя, жгла его, как жидкое пламя, как
кислота. Он еще раз взглянул на Проклятого, наклонившись к его лицу,
словно хотел полюбоваться своей работой -- и отшатнулся, не в силах
подавить звериный ужас, не в силах сдержать безумный вопль.
Смотревшие на него пустые страшные кровавые глазницы были -- зрячими.
...Его отпустили. Он поднялся сам: никто не помогал ему. Валар
отводили глаза. У Ауле дрожали руки.
Он покинул чертоги Кузнеца и пошел вперед. Он знал, куда идти, и
никто не смел подтолкнуть его -- никто не смел коснуться его; он был
словно окружен огненной стеной боли. И тяжелая цепь на его стиснутых в
муке руках глухо, мерно звякала в такт шагам.
Выдержать.
Он оступился, но выпрямился и снова пошел вперед.
Не упасть. Не пошатнуться. Выдержать. Не закричать. Только...
Нестерпимо болела голова, сдавленная шипастым беспощадным раскаленным
железом, и из-под венца медленно ползла кровь -- неестественно яркая на
бледном лице.
Алмазная пыль забивалась под наручники, обращая ожоги на запястьях в
незаживающие язвы; и страшной издевкой казалась его королевсквая мантия,
усыпанная сверкающей алмазной крошкой -- словно звездная ночь одевала
плечи его. Сияющая пыль была всюду, она налипла на пропитанное кровью
одеянье на груди, и он воистину казался Властелином Мира -- в блистающих
бриллиантами черных одеждах, в тускло светящейся высокой короне; и ярче
лучей Луны были седые волосы его.
Стражи и палачи его казались сейчас почтительной свитой Повелителя,
покорно следующей за ним.
И шел он, гордо подняв голову.
Высокий железный ошейник острыми зубцами терзал кожу на шее и
подбородке; он не смог бы опустить голову, даже если бы захотел.
И шел он медленно, как и подобает Властелину.
Боль в разрубленной ноге не отпускала, он ступал, словно по лезвиям
мечей, и рвущей болью отдавалось каждое движение, каждый шаг.
И склоняли Валар, и Майяр, и Эльфы головы перед ним.
Никто не смел взглянул в его лицо.
Изуродованный -- был он прекраснее любого из них, израненный --
сильнее любого из них, скованный -- величественнее любого из них.
Каждый вздох резал легкие: пыль, пыль, пыль... Равнодушный,
немеркнущий, вечный, ослепительный, мертвенный свет, отвесно падавший
вниз, отражавшийся в тысячах крошечных зеркал, бессчетными иглами впивался
в зрячие глазницы.
Выдержать.
Выдержать.
Выдержать.
Внезапно он услышал, как почти беззвучным шепотом кто-то окликнул
его:
-- Мелькор...
Здесь он давно уже был для всех Морготом, Черным Врагом Мира. Никто
в Валиноре не называл его -- истинным именем. Никто, кроме...
Мелькор замедлил шаг и обернулся на голос.
Властители Душ, Феантури. И рядом -- сестра их, Ниенна. Она-то и
окликнула Мелькора. Почему-то хотелось ей взглянуть в глаза ему.
Она вскрикнула и подалась вперед:
-- Брат мой...
Воспаленные раны выжженых глазниц в стылой крови.
Мелькор молча отвернулся.
* * *
Отворились Врата Ночи и Вечность дохнула в лицо. Оставался последний
шаг. Его никто не подталкивал -- слишком близка была вечная Тьма. И
Могущества Арды опасались приблизиться к Вратам Ночи, за которыми она
начиналась. Они боялись ее, потому что не знали ее, и запрет Эру
останавливал их. В иную минуту он, наверное, рассмеялся бы -- ведь они
считали себя бесстрашными, называя его при этом трусом. Да, он знал страх.
Но это не был страх, лишающий разума и обращающий мыслящее существо в
дрожащий комок плоти. Если об этом шла речь, то, скорее, Валар знали это.
Он боялся только за Арду и тех, кто остался после него на Темном пути.
Но сейчас какое-то новое чувство овладело им. Он не знал имени ему,
не мог его определить. Наверное, сейчас он почувствовал страх за себя, ибо
не знал, что теперь будет. Он только догадывался, ЧТО может случиться, и
давнее воспоминание вспыхнуло обжигающим огнем.
Это было в длинные, нескончаемые годы первого заточения, когда в
непроглядном мраке и оглушающей тишине чертогов Мандоса он прошел все
стадии отчаяния -- до тупой, лишающей воли и разума тоски. Мандос тогда
еще не осмелился посетить опального Мелькора -- пока не Моргота, и не
возродил еще в нем надежду. А было так -- среди мрака он увидел звезду.
Может, это было наваждение из-за постоянного вглядывания в темноту?
Может, и так, но звезда не исчезала. Она была необыкновенно красивой, но
от взгляда на нее невольно сжималось сердце. И почему-то он вдруг понял --
это звезда Смерти. И растерялся. Почему он ее видит? Как она зажглась
здесь? Почему -- он? Ведь он же Вала, бессмертный Айну... Или все же он
умрет? Но если так, то он покинет Арду навсегда... И эта мысль вызвала во
всем его существе такую бурю протеста и ужаса, что он едва сдержал крик.
"Я пришел сюда ради Арды... Я не могу, не хочу уходить! Она погибнет, я не
могу умереть! Я не должен!" -- лихорадочно думал он, стискивая скованные
руки. Ведь он не обладает даром смерти, он бессмертен. "Нет, это все
наваждение. Я слишком долго думал во мраке, и мрак вошел в мой разум.
Конечно, я не могу умереть, и Арда не останется беззащитной," -- пытался
он успокоить себя доводами рассудка, но его сердце болело и стонало,
словно говорило -- это правда, это не наваждение. И почему-то он поверил
сердцу, и сдался мысли о смерти, и долго, безутешно плакал он один во
мраке, понимая, что не уйдет от судьбы, и все же не желая сдаваться ей.
"Смерти звезда во сне.
Смерть -- начало пути.
Смерть открывает мне
Врата. Через них пройти
Должен Бессмертный -- я
Чтобы стать живым", -- так сказал он тогда, не понимая, что говорит,
и секундой позже испугался своих же слов, понимая, что так и будет.
Теперь врата были открыты. Оставался только шаг. Он и прежде не раз
покидал Арду и возвращался в нее, но тогда никто не перерезал ту незримую
пуповину, что связывала его с нею. Теперь путь назад был отрезан. Арда --
его жизнь -- больше не могла помочь ему, и он не знал, что с ним будет.
Что с ней будет. Врата были открыты. Оставался шаг. Один-единственный
шаг. И он сделал его.
Звезды закружились бешеным хороводом, и вместе с этой коловертью в
тело начала ввинчиваться боль. Наручники и венец словно вгрызались
раскаленными клыками в плоть, все глубже и жестче, пустые глазницы будто
залил расплавленный металл. Боль была нескончаемой, неутихающей, к ней
невозможно было притерпеться, привыкнуть... Так мучительно рвалась связь с
Ардой, и он висел в Нигде, растянутый на дыбе смерти и жизни; изорвав в
клочья губы -- чтобы не кричать, чтобы те, кто из-за стены Ночи смотрит на
его муки, не могли торжествовать. Он превратился в сплошную боль, не в
силах уйти от нее в смерть, не в силах вырваться из ее горячих челюстей.
Он не мог даже сойти с ума, и ужас захлестнул его, ибо понял он, что
обречен вечно терпеть эту пытку в полном сознании, безо всякой надежды на
конец. И настал миг, когда разум его вышел из-под контроля его воли, и
стон вырвался из его груди:
-- Помоги... кто-нибудь... пусть я умру...
Внезапно рука боли отпустила его, он даже не сразу понял это. И
услышал голоса.
-- Он не может уйти. Он не может вернуться.
-- Ему больно.
-- За что такая кара?
-- Надо, чтобы он смог уйти. Он имеет право.
-- Да.
-- Да.
Он слышал эти голоса, но никого не видел, хотя зрячими были его
глазницы. И он перестал быть.
Когда он вернулся, он снова ощутил боль, но она уже была другой, и он
мог выдерживать ее и мыслить. "Кто вернул меня? Зачем? За что? Может,
легче было бы не быть? Я вернулся... или меня вернули? Кто, кто?"
-- Мы рядом. Мы -- как ты.
-- Мы были с тобой. Вспомни, ты знаешь нас!
И вновь память вернула ему и это. Валар называли их "злые духи из
мрачных глубин Эа". Он не видел, но ощущал их тогда, когда он решился
нарушить мертвую симметрию Арды. Он внутренне знал, что рядом с ним кто-то
есть -- сильный и дружелюбный, и ему было легко и радостно тогда...
-- Вы Айнур? -- несмело спросил он.
-- Нет, -- ответили голоса.
-- Да, -- сказали другие.
-- Я умер?
-- Так было.
-- Но я бессмертен...
-- Бессмертие есть лишь тогда, когда есть смерть. Ты знаешь ее
теперь. Раньше ты мог лишь давать ее дар другим. Теперь ты сравнялся с
ними. Теперь ты свободен.
-- От чего -- свободен?
-- Ты волен выбирать теперь. Ты можешь покинуть Арду.
-- Нет! Нет!
-- Он прав.
-- Да.
-- Но он уйдет все равно...
-- Не скоро, не скоро...
-- Тогда знай -- мы не сможем освободить тебя от цепей, ибо они -- из
Арды, а ты не отрекаешься от нее. И твои раны нам не залечить...
-- Не могу. Изначально своей судьбой я связан с Ардой, и связь эта
крепче любой цепи. Я люблю этот мир. И ненавижу его.
-- Так и с нами... Зачем ты берешь на себя эту тяжесть?
-- Не знаю... Не могу видеть сирый этот мир, покинутый всеми,
катящийся в бездну хаоса и безвременья... Не могу...
-- Но ты не сможешь больше вступить в Арду.
-- Я буду хранить ее здесь.
-- Да. Берегись Серой стрелы. Ты понимаешь?
-- Да.
-- Тогда слушай нас: мы отдали тебе свою силу и ты умер; мы взяли
твою боль, и ты можешь действовать. Мы поможем тебе, ибо если рухнет
Равновесие в твоем мире, то пошатнется оно и в иных мирах. Ныне страшнее
всего нарушено оно здесь, и мы даем тебе Меч. Но скажи -- каков твой путь?
-- Скорбь избираю я.
-- Темен и мучителен этот путь. Но ты выбрал. Протяни руку!
Он поднял обе руки -- цепь. Гладкая рукоять легла в ладонь.
-- Но я скован... Я слеп...
-- Не навечно. Твой путь -- перед тобой. Иди, брат. Ты не один в
пути.
-- Прощай, брат! Ты не один... О, долог путь, Зов летит...
-- Прощай! Мы придем! И ты придешь к нам... Мирам нет конца...
Он ощущал, но не видел их. Но они были рядом, и голоса их были
разными, и теперь гасли они, словно искры в небе...
* * *
"Я вернулся и увидел этот мир, и все, что сталось с ним. И я проклял
его и возлюбил его, ибо пожалел я его. Я умер -- как те, кому дано
покинуть этот мир. Но им дано уйти -- а я не могу. Слишком прочна цепь
любви и ненависти, что приковывает меня к этому миру. Я вернулся и
возложил на плечи свои бремя, оставленное всеми. И сказал я -- да будет
отныне со мною Скорбь. И стала Скорбь венцом моим, и свита ее -- свитой
моей.
И вижу я ныне этот сирый мир, покинутый всеми, и жестокую Серую
стрелу, нацеленную в сердце его. И не вступлю я в мир этот, ибо не будет
тогда ему щита. Не мною одним создан он, и не все лучшее в нем -- от меня,
и не все дурное -- не мое... Но я один защита ему ныне. И стою я один, и
стрела направлена в мое сердце. Устою ли я -- один? Руки мои скованы... Я
зову -- придите ко мне, возлюбившие этот мир! Я один. Тяжела моя ноша.
Кто разделит ее со мной?"
И среди бесчисленных звезд воздвиг он чертог себе, доступный и
видимый лишь немногим, ибо из боли своей и скорби создал он его, и не
многие могут вступить в него и остаться собой, и не рухнуть под бременем
боли и скорби...
Last-modified: Sat, 27 Apr 1996 20:46:41 GMT